Юлия Ивановна учительствовала крепко. Предметы давала, что пророчествовала: в глазах блеск, в голосе сталь, во фразах огонь. Никогда не сталкивался с таким методом преподавания — драматической декламацией, замешанной на неизбывной вере в то, что её материал важнее кислорода, ценнее хлеба, правильнее «дважды два — четыре». А преподавала она нам историю и другие общественные дисциплины, включая атеизм.
У неё выживали только сильнейшие и слабейшие. Сильнейшие — зубрилы с понятием, и текст знавшие как можно ближе к источникам или даже наизусть, и достаточно ушлые, чтобы применить к месту весь этот багаж цитат, не споткнувшись на провокационных вопросах, ими Юлия Ивановна удобряла опрос, как рачительный огородник грядки. Со временем Юля утратила к таким интерес, как к потенциальной добыче. Их было всего трое и это были неприкасаемые.
Слабейшие же выживали в силу Юлиного презрения к их тупости. Было впечатление, что Юлия Ивановна всерьёз верила: незнание её материала — смертельный недуг, а кто в силу природной ограниченности не способен его постичь — обречён. И тут она оставалась на позициях марксизма-ленинизма-дарвинизма; нет места таким деградантам в светлом будущем, помирайте себе от неспособности впитать живительный воздух святой науки. Загибайтесь, но только тихо. То есть, что другие считали выживанием, Юля Ивановна рассматривала, как не слишком медленную смерть. Таких агонизирующих созданий, в основном выходцев из сёл глубинки, набиралось до пяти. Эти были незамечаемые.
Остальных она сводила со свету сама. Делала это азартно, изобретательно и не без самолюбования. Каждую лекцию она заканчивала ритуалом — обводила находившихся в аудитории взглядом, полным презрительной укоризны и произносила: « А теперь посмотрите на себя… Лекция окончена».
Брежнева любила самозабвенно; освещала его поездку по Сибири и на БАМ, как какой-то стратегический прорыв — мы должны благодарить судьбу, что посчастливилось быть тому свидетелями. Помню семьдесят восьмой: Юлия задала работу — каждому написать реферат на тему эпохального творения дорогого Леонида Ильича Брежнева «Малая Земля» и заявила, что не допустит, чтобы кто-либо скатал реферат из других источников, не читая самого творения. Предупредила, что любого такого саботажника выявит посредством специальных вопросов и позаботится о его исключении из медицинского училища. Ах да, забыл отметить, что вещала она нам в стенах именно этого высокопартийного заведения.
Мне было шестнадцать и я не был диссидентом, но и во мне горел «бес противоречия», если вспомнить Эдгара По. И потому я предпочёл чтение его рассказов эпохальной «Малой Земле». А реферат написал. Да и как было не написать, если в тот месяц, какой журнал не открой, на первых страницах редакционная статья с дифирамбами историческому литературному творению Леонида Ильича. Мы выписывали: «Здоровье», «Работница», «Знание — сила» и мои: «Техника — молодёжи» и «Юный натуралист». В каждом из журналов от двух до трёх статей заветной тематики: выбирай, не хочу. Из всего этого разнообразия я выбрал статью из «Техники…», изложил её довольно близко к тексту оригинала и сдал. На следующей лекции Юлия Ивановна горячо похвалила мой реферат, а потом возьми и спроси: «А что подарил один солдат другому в день его рождения?» И тут меня вдохновило: в своих поисках достойного моего пера «реферата», в статье, опубликованной в «Здоровье», я наткнулся на странный пассаж, о том, что один солдат подарил другу двадцать три патрона. Не зная, что речь была о подарке на день рождения, я как можно уверенней озвучил предположение:
— Патроны!
— Сколько?
— Двадцать три!
— Почему двадцать три?
Тут уже догадаться было легко:
— По количеству исполнившихся лет!
И всё. Я купил Юлю. Она уверилась, что я прочёл «Малую Землю» и сам написал понравившийся ей реферат. С тех пор я присоединился четвёртым к отряду юлиных неприкасаемых.
Прошли годы, Горбачёв у власти, заветные слова — «перестройка» и «гласность» — ещё не были на слуху, но антиалкогольная компания уже набирала обороты. Со «скорой», где я к тому времени работал, меня послали на курс повышения квалификации, который включал, как же тогда без этого, лекцию по обществоведению, назовём это так.
Лекцию давали в аудитории моего когда-то родного медучилища, и читала никто иной, как Юлия. «Какой стратегический гений проявился в решении нашего дорогого Михаила Сергеевича — покончить твёрдой рукой с беспробудным пьянством определённых представителей нашего общества!» — убеждала она слушателей. Не изменилось ничего — блеск в глазах, сталь в голосе, огонь во фразах. Изменилось только имя «дорогого».
И вновь я встретился с Юлией в девяносто втором. Мы вместе стояли в длиннющей очереди за молоком. Заняли с полуночи, чтобы к открытию быть среди первых и простояли рядом всю ночь. Не стало Железной Юлии. Ссутулившаяся старушка Юлия Ивановна рассказывала мне «за жизнь». О далёких детях, об умирающем в нетопленной квартире муже, о пенсии, что потратит сегодня всю, без остатка, на пару литров молока и килограмм сметаны, двести граммов масла и может, о, дай-то бог, чтобы досталась, пачечку творога. Где блеск в запавших глазах, где сталь в надтреснутом осипшем голосе, где огонь в тусклых неживых фразах? Я стоял и молчал. Просто слушал, если не задрёмывал. Говорить не хотелось, хотелось сделать для неё что-то значащее, способное вернуть нас вспять — прочитать «Малую Землю», например.
15 февраля 2012 года |