Третья новелла цикла «Лекарь». Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча.
Ф.К. Сологуб «Нюренбергский палач» Великая война, терзавшая Европу долгие десятилетия, утихла. Мир воцарился не повсеместно: шведы, поляки, саксонцы, московиты сцепились в драке за северные земли, как голодные псы за кость; на юге турецкий султан отгрызал у Империи кусок за куском. Зато наш полк вот уже два года нёс скучную гарнизонную службу в прирейнском городке, и я радовался скуке, как Божьему дару. Вся моя молодость прошла под барабанный бой и артиллерийскую канонаду, и два года тишины примирили меня с судьбой, на которую я раньше частенько роптал.
Благодушие, таким ощущался общий настрой горожан. Даже протестантам нещадно грабившим город во время войны были прощены все прегрешения. «Дети расшалились, но они наши дети», — можно было услышать в их адрес из уст городских матрон.
Теперь это благодушие поколебалось. В воздухе возникло напряжение. На нас, служак гарнизона, местные жители стали смотреть с плохо скрываемой неприязнью. Фендрика нашего полка, семнадцатилетнего Пауля фон Корфа, нашли ранним утром под домом уважаемого горожанина, зажиточного купца. Корф, видимо, упал с высоты третьего этажа, где оставалось распахнутым окно. Он был без сознания, голова пробита, обе ноги переломаны. Это то, что я знал из слухов, бродивших по городу. Сейчас бедняга Пауль находился в городской тюрьме под присмотром городского палача, а меня вызвал полковник.
— Доктор, уверен, вы в курсе тяжёлых обстоятельств моего фендрика фон Корфа. Что вам известно?
— То же, что и всем. Выпал или был выкинут из окна особняка зажиточного горожанина. Сильно побился. Переломы. Находится в бессознательном состоянии в тюрьме на попечении палача.
— А почему в тюрьме?
— Этого я знать не могу.
— Так я вам скажу. Хозяин дома мёртв. Убит ударом тяжёлого предмета по голове. Парик хозяина был зажат в руке Пауля, а в кармане его камзола находились драгоценные украшения хозяйки. Всё указывает на то, что наш Пауль вор и убийца, чему я поверить не могу. Городской палач получил инструкции, привести фон Корфа в состояние, когда к нему можно будет применить пытки, и, получив признание в преступлении, подвергнуть скорому суду и несомненной казни. Я договорился с бургомистром, что вы будете присутствовать на всех этапах лечения и последующего дознания, как мой личный представитель. Вот вам официальное письменное тому подтверждение и отправляйтесь в тюрьму. Сведите знакомство с палачом. Ха-ха-ха. Чур меня.
Оставив кабинет полковника, я без промедления отправился к тюрьме. Сопроводительный документ открыл мне её ворота, и один из охранников отвёл меня в её святая святых — пыточную.
Местный палач, герр Мосс, как он сам представился, выглядел исконным бюргером, ничем не отличающимся от любого средних лет и среднего достатка горожанина. Круглое лицо, освещаемое раз от разу добродушной улыбкой, курносый нос, умные маленькие глазки, ну просто дядюшка. Если бы не антураж. Он встретил меня в комнате полной диковинными механизмами и столами с разложенным на них инструментарием. Я озирался, боясь увидеть Пауля, привязанного к одному из зловещих станков.
— Вы ищете своего приятеля? Здесь его нет. Его состояние не позволяет применить к нему мои навыки палача, но требует отдачи в другой моей профессии — врачебной. Он в моём лазарете. Вы удивлены, что мы с вами коллеги? Палачи, чтобы вы знали, лучшие хирурги из всех. У нас никогда нет недостатка в материале. Нашему опыту лечения травм конечностей может позавидовать любой профессор. Вы знаете, что дыба, это не только инструмент пыток, но и аппарат для составления костных обломков посредством натяжения и дальнейшего вправления? Кстати, именно эту манипуляцию я провёл давеча вашему фендрику. И именно здесь, на этом столе. Он так и не очнулся. Сейчас он находится в соседней камере, используемой мной как больничная палата.
— Но позвольте, как это возможно? Как в вас сочетаются две противоположные ипостаси: лекарь и убийца?
— Убийца? Полноте, это не про меня. Вот вы убивали когда-нибудь?
— Да. И не раз. Я более двадцати лет, как полковой лекарь. Мне приходилось убивать, защищая себя или своего пациента.
— А я в своей жизни не убил ни разу.
— Как? Вы, палач, не убили ни одного человека? Это возможно?! Вам не приходилось приводить в исполнение смертные приговоры?
— Вот видите, коллега, как вы заблуждаетесь. Я не убивал. Я казнил. Как вы правильно выразились — приводил в исполнение. Я — орудие правосудия. Вы ведь не обвиняете мой топор в убийстве. А я такой же инструмент, как и топор. В действиях, приводящих к смерти казнённого, нет и капли моей инициативы, моей воли. Я одно из звеньев системы правосудия. Ни профоса, задержавшего преступника, ни судью, назначившего ему казнь, вы не назовёте убийцами. Я, как и они, только часть системы, цель которой — справедливость, значит, благо для всех. Не выполни я своего предназначения и столп правосудия рухнет. А теперь, пройдёмте к вашему юноше.
Соседняя камера была обставлена как больничная палата на четыре койки. Три из них пустовали, а на одной лежал бедный Пауль с перевязанной головой и сомкнутыми глазами.
— Он приходил в себя? — спросил я Мосса.
— Нет, ни на мгновение. Даже когда я вправлял ему кости.
— Вы успели его поить или кормить?
— Если вы о глотании, то оно присутствует.
— Ну что ж, хоть какой-то проблеск надежды.
— Вы забываете, что он жив, только пока находится в таком состоянии.
Очнувшись и поправившись, он сразу угодит под мой топор.
— Я совершенно не верю в вину фон Корфа. Парень из благородной семьи. Не бедный. Будущее обеспеченное. В полк он пришёл не за жалованием, а за продвижением и опытом командования. Ему незачем было опускаться до банального грабежа с убийством. Да и по характеру на него это совсем не похоже. Насколько я знаю, у преступления должен быть мотив, здесь же я такого не нахожу.
— Может, тяга к приключениям? Он ведь не успел участвовать в боях?
— Нет. Он в полку год. Завербовался уже по окончанию войны. Но это не серьёзно. Много ли вы видели имущественных преступлений, не подталкиваемых материальной заинтересованностью? Сколько могли стоить похищенные драгоценности? Уверен, подобную сумму можно найти в кошеле у него на квартире и гораздо большую, если все его должники враз вернут одолженные суммы. Пауль милейший и добрейший парень.
— Доктор, я так понимаю, вы хотите побороться за доказательство его невиновности. Тогда не тратьте времени. Он может очнуться в любую минуту. Кости ног срастутся за две недели. Суд возьмёт не более двух-трёх дней. Если вы за это время не представите доказательства невиновности вашего молодого офицера в виде настоящего убийцы и грабителя, результат суда над ним предрешён. Действуйте, коллега. Для начала я бы прислушался совету французов — сherchez la femme.
Посетите-ка безутешную вдову и осмотритесь в доме покойника.
Я так и поступил.
Молодая, я бы даже сказал, юная вдова, недостаток скорби восполняла жеманством. Всхлипы, вздохи, лебедями взлетающие ко лбу кисти рук, я такое видел в театральном представлении заезжей труппы, где некая итальянка Джулия скорбит над телом любовника, и ни тут, ни там на меня это впечатления не произвело. Я сухо представился и произнёс подобающие случаю соболезнования. Вдовушка скользнула взглядом по моему лицу и больше в течении всей беседы не подняла на меня глаз. Да, беседа состоялась, но ничего, что помогло бы обелить Пауля, я из неё не вынес. Со слов вдовы, фон Корфа она никогда не видела, прежде чем обнаружила его беспамятного под окном. Эту ночь супруги проводили каждый в своей спальне. Такое между ними случалось из-за частых приступов головной боли, преследовавших её. Двери спален не запирались. Под утро — уже зарождался рассвет — она услыхала шум борьбы и сердитый голос мужа, потом стук падения тела. Надев халат, фрау поспешила выйти из спальни в гостиную, где обнаружила бездыханное тело супруга, а прибежавшие на зов слуга и служанка указали ей в распахнутое окно гостиной на лежащего навзничь Корфа. Как он появился в доме и успел выкрасть её драгоценности из шкатулки на туалетном столике у неё нет никакого представления, как и нет сомнений, что, будучи застигнут мужем на месте преступления, фендрик ударил того по голове бронзовой статуэткой, схваченной с комода, и, желая скрыться незамеченным, выпрыгнул в окно, но не рассчитал высоты, крепко разбившись. Разговор происходил в той самой гостиной. Мне было дозволено осмотреть бронзовую статуэтку — вздыбленного коня — естественно, уже отмытую от крови и водружённую на прежнее место, и даже выглянуть в окно, обозреть место падения фендрика. Эти манипуляции не дали мне никакой пользы. Всё логично, всё сходится. Пауль обречён.
В тюрьму я вернулся совершенно расстроенным. Миляга Мосс налил мне полную кружку рейнского и заставил рассказывать всё, что я видел и слышал. Мой рассказ продлился недолго. Хватило на два глотка вина. Остальное я выпил в сокрушённом молчании. Мосс напевал себе что-то под нос. Потом он встряхнулся, как намокший пудель и сменил тему разговора:
— Скажите, доктор, вы бы не отказались опубликовать несколько моих исследований под своим именем? Например, знакомые вам уже методы вытяжения конечности с последующим вправлением костных обломков и фиксации гипсовым сапогом?
— А что вам мешает это сделать?
— Моя репутация. Никто не издаст медицинские опыты палача.
— Ради Бога, Мосс, вы не обязаны издаваться под своим именем, но и не должны передавать право на свои исследования в чужие руки. Воспользуйтесь псевдонимом.
— Вы правы. Всё действительно просто, но не для нас, палачей. Мы изгои в этом мире. Я не могу появляться в обществе или спокойно прохаживаться по улице. Люди или шарахаются от меня, как от прокажённого или наоборот, норовят прикоснуться на удачу. В трактире у меня отдельный стул. Даже в вашем расследовании я не могу помочь — никто не будет со мной разговаривать и отвечать на мои вопросы.
— Если вам так всё не нравится, почему же вы не смените профессию?
— На какую? Падальщика или солдата? Палачу разрешено перейти только в эти две категории. Остальные ремёсла для него под запретом. Но я и не хочу менять профессию, я хочу только, чтобы мне вернули человеческое уважение за то, кто я есть, а не кем считаюсь чернью. Ладно, пустое, давайте вернёмся к фактам: тела убитого вы не видели, значит рану не осмотрели.
— А что бы это нам дало?
— Мы бы узнали, убийца правша или левша.
— Вы не поверите, но я не знаю о Пауле он правша или левша, сейчас я даже не могу вспомнить, на какую сторону он цепляет шпагу.
— Да, незадача. Со слугами разговаривали?
— Лично нет, но они присутствовали при нашем разговоре со вдовой и ничем не выразили своего несогласия с её рассказом.
— Никаких зацепок. Скажите, а когда хоронят беднягу-купца?
— Завтра в полдень.
— Вам надо быть на похоронах. Мало того, вы должны улучить возможность обратиться к вдове наедине и оповестить её, что фендрик умер, но перед смертью назвал вам имя. Это всё. Скажите только это, с упором на «вам», и удалитесь.
— Для чего всё это? Что вы задумали?
— Простите, но пока раскрыть не могу. Это только догадка. Выполните что я вам сказал и, может быть, это поможет вашему приятелю.
На отпевании и захоронении из полка присутствовали я, лейтенант фон Готтберг и несколько случайно забредших в поисках угощения солдат. За фон Готтбергом я не замечал сентиментальности и набожности, как не подозревал о его связи с покойным. Зная однополчанина как сердцееда и волокиту, можно было предположить скорее близость к вдове, которой он на моих глазах услужливо подносил свой платок, поддерживая её за стан. Я дождался, пока схлынет череда сочувствующих и в сени кладбищенских деревьев приблизился к вдове, произнеся, смотря ей прямо в глаза, заученную тираду: «Знайте, милая фрау, мой друг фон Корф сегодня преставился на моих руках, но перед смертью назвал мне имя». Клянусь, я видел, как сузились её зрачки и застыла на вздохе роскошная грудь. Но тут она поднесла платок к глазам и отстранилась от меня, не сказав ни слова.
Остаток дня я провёл в полку, в лекарских заботах, а вечером направлялся в тюрьму на встречу с Моссом. В тёмном переулке я услышал шорох и сразу за ним громкий свист. Оборачиваясь, я ощутил резкую боль в боку и опустив глаза, увидел, что из моей плоти торчит фут стали. Сзади доносились как сквозь сон звуки борьбы, а я почувствовал страшную усталость, сполз наземь, и перестал что-либо ощущать.
Открыв глаза, я понял, что нахожусь в тюремном лазарете на одной из свободных коек. Рядом со мной на табурете восседал Мосс и улыбался отеческой улыбкой.
— Вы опять с нами, дорогой коллега.
— Не называйте меня так, — вымолвил я, ощущая сильную боль в левом боку. Мой торс от грудины и до таза был затянут повязкой.
— Почему же? Разве вы бы сами не гордились таким чудом десмургии? А операция, которую я вам провёл, чтобы вытащить лишнее из вашего организма, не дав при этом его покинуть не лишнему? Это же вершина хирургического искусства! Я о том, как вытащил из вас шпагу и остановил кровотечение.
— Как эта шпага оказалась во мне? Чья она?
— Не буду держать вас в неведении — это орудие убийства принадлежало вашему однополчанину фон Готтбергу.
— Лейтенанту?! Но почему он на меня покушался? Странно. Я с ним никогда не ссорился, как, впрочем, и не дружил.
— Зато он понял, что вы дружили с фендриком, который перед своей мнимой смертью передал вам сведения, которые вы знать не должны. Об этом ему поведала любовница — новоиспечённая вдова.
— Так они любовники? И вы об этом знали? Потому и предложили мне расшевелить их осиное гнездо? Это они убили купца? Понимаю, тот их застал в неподдающейся разночтениям ситуации. А при чём тут Пауль? Он был их поверенным? Нет, я решительно запутался.
— Фон Готтберг уже здесь, в тюрьме. И во всём сознался, когда ему посулили лёгкую и благородную смерть от обезглавливания, вместо удушения и прочих мук. А главное, что подвигло его на откровенность — вид фендрика, живого и, как он думал, когда мы завели его сюда, здорового. Мы пригрозили ему очной ставкой этим утром, скрыв, что фендрик до сих пор без сознания. А уж если он будет обличён свидетелем и пострадавшим, то ни о какой лёгкой смерти не будет и речи.
Убийство было спланировано вдовой и обставлено совместными усилиями любовничков. Фон Корф был предназначен в жертву, чтобы навести правосудие на ложный след. Почему фон Корф? Две причины — непосредственность и богатство. Готтберг задолжал ему крупную сумму, и, кончая с ним, избавлялся от долга, а заодно выставлял его убийцей и грабителем. Накануне лейтенант проволок фон Корфа по всем кабакам города, а затем вместе с любовницей смертельно пьяного парня затолкнули в чулан. С рассветом хозяйка вызвала супруга из его личной спальни под каким-то предлогом. За дверями гостиной его уже ждал фон Готтберг с занесенной статуэткой. Хозяину было достаточно одного удара. Затем из чулана был вытащен злополучный фендрик. Ему в карман хозяйка сунула часть своих драгоценностей, зная, что ничем не рискует, и они вернутся к ней тотчас, в руке его зажали хозяйский парик, и два наших голубка совместными усилиями столкнули фендрика в окно ногами вниз, придав видимость спонтанного прыжка. Парик — это, конечно, было необдуманно. Я не представляю мужа, откликающегося на ночной вызов жены, водружающим парик на свою голову. Пожалуй, это обстоятельство во всей истории меня и насторожило. Но не более того. Я не нашёл ничего, что могло дать нить к доказательству невиновности вашего приятеля и пришлось действовать решительно.
— Ловить убийц на живца. А живцом вы назначили меня.
— И вы справились с этой ролью как нельзя лучше. Даже лучше, чем я с ролью ловца. Я не отставал от вас весь день, веря, что что-то должно случиться и стараясь быть готовым ко всему. Единственное, чего я не учёл, это фанфаронство фон Готтберга. Вместо того, чтобы пронзить вас кинжалом, приблизившись вплотную, чего бы я никак ему не позволил, тот проткнул вас шпагой на расстоянии, когда я ещё не совсем был готов огреть его своей утяжелённой свинцом тростью. Я успел только свистнуть, заставив вас развернуться, а лейтенанта вздрогнуть, что сбило прицел клинка, посланного в сердце. В итоге: лейтенант оглушён мной и связан вызванным мной патрулём городской стражи, у вас сквозное ранение не задевшее внутренних органов, а вытекшие пол пинты крови вполне заменит двойное количество бургундского. В общем — finita la commedia, если вы понимаете итальянский.
— Постойте, а вдовушка?
— Исчезла. Видно, она ждала вестей от лейтенанта в известном им одним месте, а не дождавшись — ретировалась. Не забудьте, она располагает драгоценностями, которые скрасят ей первые дни одиночества, а затем найдёт себе нового опекуна. Или снова наймётся в театр, откуда её вызволил и повёл под венец бедняга-покойник.
— Ну, а вы зачем так хлопотали в этом деле и даже рисковали?
— Я был и остаюсь орудием правосудия, а в этом деле послужил ему со всей отдачей. И ещё, я хотел сделать вам приятное. Вы первый за много лет пожали мне руку при знакомстве.
— Разве? Я и не заметил. Какие условности.
Со второй койки донеслось: «Мама». Это пришёл в себя фон Корф. 21 ноября 2021 года |