Мишеньку арестовали. Маменька и тётенька сидят за чаем и обсуждают обстоятельства дела. — Пустяки,— говорит тётенька.— Мне сам господин околоточный надзиратель сказал, что всё это ерунда. Добро бы, говорит, студент, а то гимназист-третьеклассник. Пожучат, да и выпустят. — Пожучить надо,— покорно соглашается маменька. — А потом тоже, и пистолет-то ведь старый, его и зарядить нельзя. Это всякий может понять, что, не зарядивши, не выпалишь. — Ох, Мишенька, Мишенька! Чуяло твоё сердце. Он, Верушка, как эту пистоль-то завёл, так сам три ночи заснуть не мог. Каждую минутку встанет да посмотрит, как эта пистоль-то лежит. Не повернулась ли, значит, к нему дыркой. Я ему говорю: «Брось ты её, отдай, у кого взял». И бросить нельзя — товарищи велели. — Так ведь оно незаряжено? — Незаряжено-то оно незаряжено, да Мишенька говорит, что в газетах читал, быдто как нагреется пистоль от солнца, так и выстрелит; и заряживать, значит, не надо. В Америке быдто нагрелась, да ночью целую семью и ухлопала. — Да солнца-то ведь ночью не бывает,— сомневается тётенька. — Мало что не бывает. За день разогреется, а ночью и палит. — Не спорю, а только много и врут газеты-то. Вот намедни Степанида Петровна тоже в газете вычитала, быдто на Петербургской стороне продаётся лисья шуба за шестнадцать рублей. Ну, статочное ли дело? Чтобы лисья шуба… — Врут, конечно, врут. Им что!.. Им всё равно. Что угодно напишут. Дверь неожиданно с треском распахивается. Входит гимназист — Мишин товарищ. Щёки у него пухлые, губы надуты, и выражение лица зловещее. — Здравствуйте! Я зашёл… Вообще считаю своим долгом успокоить. Волноваться вам, в сущности, нечего. Тем более что вы, наверно, были подготовлены… У маменьки лицо вытягивается. Тётенька продолжает безмятежно сплёвывать вишнёвые косточки. — Можете, значит, отнестись к факту спокойно. Климат в Сибири очень хорош, особенно полезен для слабогрудных. Это вам каждая медицина скажет. Тётенька роняет ложку. У маменьки глаза делаются совсем круглыми, с белыми ободочками. — Вот видите, как вы волнуетесь,— с упрёком говорит гимназист.— Можно ли так… из-за пустяков. Скажите лучше, были ли найдены при обыске компром… прометирующие личность вещи? — Ох, господи,— застонала маменька,— пистоль эту окаянную да ещё газетку какую-то! — Газету? Вы говорите: газету? Гм… Осложняется… Но волноваться вам совершенно незачем. — Может быть, газета-то и не к тому…— робко вмешивается тётенька.— Потому он на газету-то только глазом метнул, да и завернул в неё пистолет. Может быть… Гимназист криво усмехнулся, и тётенька осеклась. — Гм… Ну, словом, вы не должны тревожиться. Газета. Гм… Тем более что тюремный режим очень хорошо действует на здоровье. Это даже в медицине написано. Замкнутый образ жизни, отсутствие раздражающих впечатлений — всё это хорошо сохраняет… сохраняет нервные волокна… Каледонские каторжники отличаются долговечностью. Михаил может дотянуть до глубокой старости. Вам, как матерям, это должно быть приятно. — Голубчик,— вся затряслась маменька,— голубчик! Не томи! Говори, говори всё, что знаешь. Уж лучше сразу!.. — Сразу! Сразу,— всхлипнула тётенька.— Не надо нас готавливать… Мы тверды… — Говори, святая владычица. Гимназист пожал плечами. — Я вас положительно не понимаю. Ведь ничего же нет серьёзного. Нужно же быть рассудительными. Ну, газета, ну, револьвер. Что за беда! Револьвер, гм… Вооружённое сопротивление властям при нарушении судебной обязанности… В прошлом году, говорят, расстреляли одного учителя за то, что тот очки носил. Ей-богу! Ему говорят: «снимите очки». А он говорит: я, мол, ничего не могу невооруженным глазом. Вот его за вооружение глаз и расстреляли. Что же касается Михаила, то, само собой разумеется, что револьвер будет посерьёзнее очков. Да и то, собственно говоря, пустяки, если принять во внимание процент рождаемости… Маменька, дико вскрикнув, откидывается на спинку дивана. Тётенька хватается за голову и начинает громко выть. В дверь просовывается голова кухарки. — Ну, разве можно так волноваться! Ай, как стыдно! — ласково журит гимназист. Кухарка голосит: и на ко-го ты нас… — Ну-с, я вечерком опять зайду,— говорит гимназист и, взяв фуражку, уходит с видом человека, удачно исполнившего тяжёлый долг. 1910 |