Автор

Дмитрию Щербакову

Директор Нового театра был в очень хорошем настроении. Вчера праздновали открытие сезона, говорили горячие и трогательные речи о служении искусству.

При слове «служение» директор закрывал глаза и ему казалось, что надето на нём церковное облачение и что он машет кадилом. И это приводило его в восторженное умиление.

Теперь он предавался сладким воспоминаниям и приведению в порядок счетов.

— Именно, служение… Актёру Завещанскому аванс тридцать, плотника выгнать… Служение — как высоко и красиво! Карманской — сорок два…

Вошёл сторож.

— Автор хочет вас видеть.

— Автор? Какой автор? Пусть войдёт.

И вошёл. И вошёл корявый, с бородатым носом, потому что, кроме носа и бороды, ничего в этом человеке не было, и поддерживалось это всё кривыми ногами.

— Здравствуйте, добрейший!

Из-под бороды протянулись щупальцы и облепили руку директора.

— Чего вы на меня смотрите? Можно подумать, что не узнали!

Директор смутился.

— Ну, что вы, помилуйте… Как же не узнать… Э-э-э, даже очень…

— Ну, то-то! Меня, милый мой, не только Европа,— меня вся заграница знает! Недавно ещё из Саратова письмо получил, что, мол, пишут, давно вас не видно, и так далее…

«Кто бы это такой мог быть? — пыжился директор.— Леонид Андреев не таков, Куприна тоже знают, Сологуба видал… Будем надеяться, что как-нибудь он сам проговорится…»

— Ну-с, так вот, добрейший, произведения мои вы, конечно, знаете?

— Н-да… ну, разумеется… с детства знаю… (Уж не Гончаров-ли? Да Гончаров как будто помер…).

— Ну-с, так вот, я был в вашем театрике,— ничего себе. Ещё не всё потеряно. Ещё можно кое-что из него сделать.

— Да?.. Ещё не всё?..— похолодел директор и подумал:

«Значит, всё было скверно, а я-то думал, что хорошо! Странное дело,— газеты хвалят, билеты нарасхват, а вот настоящие-то люди как относятся. Верно, это сам покойный Островский».

— Ну-с,— продолжала борода.— Принёс я вам свою пьеску. Штучка небольшая, четырёхактная.

— Простите, но ведь у нас жанр миниатюры.

— Ну, вот она и пойдёт у вас вместо четырёх миниатюр. Называется она «Жизнь проклята», драма.

— Простите, но у нас жанр с уклоном юмористическим.

— Так вы напечатайте «драма» с четырьмя «р». «Дррррама». Вот вам и будет юмористический уклон.

— А как же насчёт содержания?

— Содержания я от вас потребую рублей пятьсот в месяц…

— Виноват, я насчёт содержания пьесы.

— Пьеса моя… бытовая, но с преобладанием густокомических мест. Например, в третьем акте, там один безработный юноша хочет застрелиться, но так как у него нет средств на покупку револьвера, то ему приходится повеситься. Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся с перепугу и директор.

— Ну-с, и ещё много в том же роде. Ваши актёры сумеют это разделать; это ведь не «Дама с камелиями» — вполне в ваших силах.

«Дама с камелиями»,— мелькнуло в голове у обалдевшего директора.— Почему вдруг «Дама с камелиями»? Что он, Дюма-фис, что ли? Господи, хоть бы режиссёр пришёл, может, он знает?!

— Ну-с, а теперь поговорим об авансе. Пятьсот рублей. Четыреста пятьдесят сейчас, а с пятьюдесятью могу обождать. Ну-с?

— Простите, но у нас таких больших авансов вообще не…

— Позвольте, дорогой мой, мне некогда терять время. Вы сами взяли от меня пьесу, я должен был подгонять её под ваш вкус и требования, делать густокомическую и так далее. Теперь, когда подходит дело к расплате, вы поёте уже другую песню, и мне, человеку, известному не только в Европе, но и за границей, приходится кланяться за свой собственный труд. Ну, что ж, я вам уступаю. Я согласен на триста.

Сконфуженный директор полез в бумажник.

— Потрудитесь расписаться,— сказал он, подавая автору книгу.

Автор обмакнул перо, написал что-то в роде «Бря» и расписался.

— Бря! — прочёл про себя директор.— Господи, вразуми раба твоего Алексия. Кто же это может быть этот «Бря»? Куприн не Бря, и Арцыбашев не Бря, и… и никто не «Бря». Брямс, кажется, какой-то был, да и то, вернее, что Брамс, да и вернее всего, что помер. Все на «Бря» давно перемёрли.

Автор ушёл, стукнувшись обо все стулья по очереди.

И вдруг директор с отвагой отчаяния кинулся за ним.

— Виноват! Простите, ради бога! Я только хотел спросить, как ваша фамилия… Как она произносится.

— Прямо как пишется! — с достоинством отвечал автор.

— Я в смысле ударения… Тут многие спорят и ошибаются.

— Прямо Брюквин — чего же тут спорить?

Он пошёл вдоль коридора, а директор стоял растерянный и думал:

— Как литература нынче быстро шагает. Вот такой Брюквин. Вчера ещё никто об его существовании не знал, а нынче, глядите-ка — по триста рублей авансу рвёт. Удивительно!

1913