Из цикла «Дорожный саквояж» Дверь спального вагона открылась неимоверно легко. Фирменный состав Москва-Амстердам отличался от составов местного сообщения изысканной статью и лоском. Так отличается обычно немытая блохастая дворняга от чемпиона собачьей выставки в категории «Порода». Навстречу мне, словно мячик для игры в Пин-Понг, не то выпрыгнул, не то выскочил из-за стола мужчина, одетый в темный твидовый костюм и в серую в большую клетку фланелевую рубаху, встречая меня очень радушно:
— Здравствуйте, молодой человек. Я как понимаю, это Ваше место напротив? А что, теперь модно путешествовать по Европе с одним саквояжем?
Я что-то в ответ немногословно промычал, бросил свою кожаную поклажу на сиденье, неторопливо снял промокший плащ и тяжелую фетровую шляпу.
— Добрый день. Налегке всегда путешествовать хорошо и не только по Европе. Разрешите представиться! Сказочник.
Немного пафосно, с поклоном произнес я. Мой гиперподвижный попутчик даже подскочил на месте. На его лице расплылась довольная улыбка, явно не рассчитанная на обыкновенный стандарт 9 на 12. Он уверенно протянул мне свою пухлую и немного влажную ладошку и ласково промурлыкал:
— Ефим Николаевич Гвоздодёр. Литературный критик.
Теперь уже мои уголки рта, как у ярморочного скомороха, невольно дернулись вверх, изображая одну, на мой взгляд, дружелюбную улыбку.
— Критик? Несомненно, Вы один из тех, кто беспощадно пропалывает грядки, посаженные руками самобытных и молодых писателей?
— Не без этого, — самодовольно произнес Ефим Николаевич. — Но что это мы с порога да о работе? Не гоже так. Присаживайтесь, Сказочник, поудобнее за стол, будем чай индийский с лимончиком кушать, у меня с собой великолепное датское печенье и земляничный джем.
После двух стаканов пересахаренного от всей своей души рукой уважаемого критика чая и немного пресноватого, напоминающего по вкусу наше овсяное, датского печенья, разговор опять вернулся в свое прежнее русло. Глядя мне пристально в глаза, Ефим Николаевич произнес длиннейшую тираду:
— В наш, торопящийся в никуда, стремительный век очень сложно и почти порой невозможно мыслить объективно и нестандартно. Приходится оценивать, не имея достаточно свободного времени, и решать вопросы спонтанно, интуитивно, иногда только по внешнему виду рукописи или писателя. Как на любом государственном производстве в процессе возникают ошибки или просто оплошности, но уверяю Вас, милый Сказочник, они не несут в себе ничего серьезного, все можно качественно исправить, переделать. Так несколько неровных слов, слабеньких фраз, легко заменяемых, отправляется в утиль, и произведение становится превосходным…
Мне почему-то припомнился один случай, когда одну из сказок заботливый коллега Гвоздодёра обкорнал так, что потом даже писателю трудно было найти не только прежний живой смысл, а вообще во время прочтения разобраться, а что это за зверь такой.
— Согласен, уважаемый Ефим Николаевич, можно и нужно подправлять, слегка добавляя даже тем самым чуток яркости в самобытность, помогая при этом начинающим дружеским советом. Но зачем зацикливаться на перекрашивании простых
слов и укорачивании текста в целом?
Сидящий напротив собеседник немного заерзал, словно ленивый крот в уютном чреве теплого диванчика. Отхлебнув глоток уже остывшего чая, он
продолжил:
— Видите ли, уважаемый, рукой критика водят, да будет Вам известно, несомненно, божественные силы и провидение. Вы даже себе представить не можете, милейший, какой это творческий экстаз — менять и переделывать, переделывать и менять. Ведь только в постоянном перевоплощении текстов можно создать что-то новое и безупречно необыкновенное, стать мессией в литературных кругах, принеся в наш мрачный мир новое учение для разучившихся читать книги, обывателей.
— Новое, как показывает всемирная история, на протяжении многих столетий всегда опирается на корни, обломки, фундаменты старого, то есть на классиков, отцов нашей великой литературы. Как же можно что-то создать, не имея в мыслях даже направления в движении? Или Вам, господин критик, все равно, что укорачивать и переделывать?
— Молодой человек, да будет Вам известно, что я обладаю филигранной способностью в перековке неполноценных текстов. Я правлю всё, начиная с коротких детских произведений и заканчивая ретушированием фундаментальных философских трудов великих авторов.
Немного подождав, когда мой оппонент умолкнет, чтобы перевести дух и взвесить в уме новое цитатное предложение, я просто спросил:
— А кто Вы по образованию, Ефим Николаевич? Чувствуется, что за Вашей спиной не одно высшее учебное заведение и кажется мне, что даже университет присутствует, так глубоки Ваши идейные принципы. Вы случайно не филолог?
Затем я услышал слова, которые как взрыв ручной гранаты разорвали непринужденную беседу, витающую вокруг небольшого купейного столика:
— Я — инженер по специальности. Городские подземные, сливные коммуникации, но это уже в прошлом, как хобби, ибо предназначение моей жизни — быть критиком. Я поднялся над обыденностью и серостью восприятий и, пройдя как Данте 12 кругов кошмарного ада, стал Избранным.
Критик Гвоздодёр мне что-то еще говорил, резво жестикулируя короткими ручками и брызгая от переизбытка чувств слюной, но я его уже не слышал. Мной одолели сомнения не в чувственности того, кто кратко описал процедуру выбора и становления в период очищения творческого зерна от шелухи и плевел, а в необходимости создавать новые необычные сказки детям, когда сплошь и рядом рекламируют фэнтези. Оно детям намного интереснее и понятнее, чем допотопные бабушкины рассказы про домового и лешего. Мало того, подобный моему собеседнику критик из незащищенной никем сказки, может легко убрать один абзац, и сказка превратится в живописную страшилку или наоборот добавит под настроение чуть-чуть от себя, и станет произведение похожим на мыльный пузырь. Одно неловкое движение при переворачивании странички и текст пойдет по швам, разваливаясь на короткие части, времена и героев, перестав существовать. Пришел в себя и услышал лишь заключительную часть блистательного оратора:
— Только мы, критики, можем от невзрачного куска отсечь ненужное, сохранив при этом истинную красоту произведения, не нанеся ущерб сюжету в целом. Может у Вас, Сказочник, есть при себе свеженькое на мой товарищеский суд, давайте не стесняйтесь, подскажу Вам слабые места и скорректирую в нужном направлении. Поверьте, мне никакого труда это не составит.
— Я мило улыбнулся и …начал со второй главы «Маленького Принца» самого Экзюпери. Прости меня, Сказочник и летчик, но то, что я чуть позже услышал в адрес твоего шедевра, несоизмеримо с тем, что получили, получали и будут
получать начинающие писатели нашего стремительно несущегося времени от честных критиков современности. Спи спокойно, дорогой товарищ. Твоя сказка была, есть и остается хорошим примером для детей и для взрослых. Да и к чему тебе критик, если ты уже давно всемирно известный писатель. Сергей Качанов-Брандт, 14.01.2015 |