Одноногая Марта и ее необычные истории. Часть вторая

В словах незнакомца было столько искушения, густого и липкого, сладкого, с едва различимой кислинкой, что неискушенный в интригах добра и зла паренек, непроизвольно кивнул:
— Любой гешефт порядка требует. конечно же подписи под договором.
Прямо из воздуха возник пожелтевший от времени толстый лист тяжелой пергаментной бумаги, ровные четкие строчки текста на котором казались совершенно живыми, хотя и непонятно на каком древнем языке были написаны.
Внизу чистой кляксой оставлено место для подписи или отпечатка пальца. Только теперь заметил недотепа, что его большой палец кровоточит от незначительной, но глубокой занозы. Вытащил древесную иглу прочь — и чудеса: палец как неродной сам ткнулся в место подписи, оставив после этого жирное кровавое пятно-печать. От содеянного притихли волны, перестали даже дышать и накатываться на песчаный берег. Луна немного отвернулась в сторону от содеянной сделки. А яркие звезды как-то сразу потускнели и поблекли от такого нечеловеческого обмана и простой мужицкой глупости, и желания обладать многим, но ничего за это не давать взамен.
— Дело сделано, сделка состоялась. В чем желаете получить судьбу, в золоте или в серебре?
Ничего не меняется веками на земле: люди ищут клады и никто не знает, что богатство бывает хуже иного рабства.
— Теперь тебе придется, мил человек, нести на себе, как тяжелый горб, ответственность за содеянное, — проговорил это ночной ловец душ человеческих и в пену речную, грязную превратился .
Лишь зашумели, очнувшись словно от страшного сна, волны. Да камыш с осокой закачались, точно сокрушаясь над конечным решением уже не прежнего паренька.
Заря пунсово окропила берега глубокой реки и старую иву, под которой сидел вмиг повзрослевший молодой человек, у которого в плотных конопляных мешках лежало несметное сокровище, всеми цветами и оттенками отливающее под восходящим солнцем.
Где-то в стороне звонко прокричал молодой петушок, как бы разрешая новому дню беспрепятственно ступить на еще не остывшую за короткую ночь землю.
Загудела, зашумела ярмарка. Потянулись к шатрам и прилавкам люди, зазвенели монеты о прилавки. На подставки весов легли выбранные товары. И по тому, как наполнялась ярмарка многочисленными возами из близлежащих хуторов и деревень, день обещал быть выгодным для продавцов.
За час с небольшим в дверь к местячковому меняле Боруху, когда он подслеповато щурясь сверял в толстой книге дебет с кредитом, неслышно шевеля яркими мокрыми губами и ежеминутно поправляя ермолку на голове, негромко постучали.
— И кого это несет в такой занятый час? Опять кому-то на выпивку не хватило?
— Что за народ такой, пропивает последнее и, не думая о завтрашнем дне, опять берет в долг. Иникакие проценты ему не страшны. Хорошо, что есть Борух. Он и денег ссудит и долг отца на сына перепишет.
Так бормотал дряхлый меняла, тяжело шорхая ногами по плотно-утоптанному земельному полу по направлению к покосившейся в широких щелях, одряхлевшей со временем как и он сам, скособоченной двери.
В лавку тяжело вошел молодой человек, с потухшими как от лютого холода, глазами и несуразной, неподходящей по возрасту желтоватой сединой. Но не это привело старого мошенника, умевшего из любой ситуации и грязи зарабатывать деньги, а то что со сладким звоном высыпалось из мешка на неубранный от бумаг дубовый темный стол.
Пылающей горой лежали перед менялой изумительные серебряные табакерки с алыми вкреплениями дивных камней, явно сделанные на Востоке, ажурными узорами ослепляя и притягивающие алчный взор любого, жадного до благородного металла человека. Золотые кованные тонкостенные кубки из суровых немецких земель с берегов самого Рейна. Тяжелое потемневшее золото казалось воздушным, а выбитое клеймо, ореол с распахнутыми крыльями, были лучшими гарантами подлинности редких и дорогостоящих вещей: длинных блюд из жаркой Испании, тяжелых браслетов флорентийских мастеров, умеющих создавать белое золото, чередуя сапфиры и изумруды.
В яркой куче на столе лежали изделия знаменитых ювелиров из Вильно, но почему-то, как показалось Баруху, очень и очень древних по технике изготовления. На дворе XXI век, а изделия из тех времен, когда еще Великий Князь правил этими землями, защищая их твердой рукой и мощной ратью.
Тяжело переведя дух, прикинув баснословный барыш, старик хриплым, каркающим от привалившего счастья голосом произнес:
— Я не спрашиваю вас, молодой человек, где вы такую прелесть отрыли или получили от своего умершего прошлой зимой бедного Бронека (он так и не отдал мне 2 червонца за свои похороны). Я имею только вас спросить по какому курсу или по мерке будем менять — по курсу в Вильно или по курсу в Варшаве? Второй, он конечно же выгоднее, но где та Варшава и где есть наш маленький убогий Городок?
Ближе к вечеру ярмарку посетил богатый литовский гражданин, который горел желанием открыть скобяную и мануфактурную мастерскую в местечке.
В новеньком паспорте, еще пахнущем свежими красками и новой немного размытой большой печатью, большими неровными буквами, прописанными дрожащей рукой в ожидании щедрого гонорара, стояло: “Стравинскас Эдуардас, католик, Шелуте, торговец.
Как и повелось потом, как рассказывали седые сторожилы детям своим малым длинными зимними вечерами, на каждую ярмарку последнего летнего месяца приезжал торговец из Паневежиса или из Шилуте (кто теперь точно вспомнит). Даже павильон ставил с нужным для сельчан в хозяйстве товаром, но ни разу за три летних дня так и не открыл в нем ставни, ничего не продал и не поменял. А целыми днями сидел под корявой ивой, что еще стоит у осыпавшейся в прах водяной мельницы, и что-то в мутной позеленевшей воде высмартивал с нетерпением и надеждой излечившегося от долгой хвори человека. Потом в шинке рябой Ядвиги поил всех подряд водкой, пил много сам, но не находил в этом ни покоя, ни выхода. Поговаривали, что даже несколько раз предлагал озолотить гончара Лявона за небольшую услугу, но тот был уже так пьян, что не воспринял сказанное за правду, а принял за обычный пьяный треп и ответа своего не дал, и головой не кивнул по той причине, что к концу беседы уже крепко спал головой в квашеной капусте.
А ближе к первой войне с немцами пропал таки литовский торговец человеческими душами, как под землю провалился. Слухи еще долго гуляли по далеким хуторам: кто-то видел его стоящим у креста за околицей на коленях и неистово молящимся. А может и померещилось кому-то или очень хотелось придать дивной истории этой законченность, вот и приукрасил от души, зная наверняка, что ничто уже не выбросит вон небольшое вкрапление в древнее предание.
А некоторые и сейчас еще верят, что в последний летний месяц при полной желтой, похожей на новенький золотой, луне, когда огромная рыба вспугивает воду возле развалин водяной мельницы, и круги еще долго идут по спокойной воде, под лунными лучами вспыхивают остатки французских телег и подвоз: несметное богатство лежащей в иле пластом горы из золота и серебра, которое окружают вылитые из золота и серебра фигуры 12 апостолов, надежных хранителей земли нашей белорусской.
Вот только со временем перепуталось в моей голове абсолютно всё: не могу сказать, где водяная мельница стояла, в Городке или немного ниже по течению, на Васьковцах.
Знаю точно, пока лежит на дне положенное не тобой богатство, то и живется спокойнее людям. Но стоит появиться в округе торговцу, “хавайцеся ў бульбу, мае дарагія,” подальше от искушения в один день разбоготеть. Ничего хорошего из этого не выйдет. Никому еще этот клад счастья в дом не принес и рдости не доставил. Сгинь, дух нечистый, и не искушай больше! Аминь!

Сергей Брандт, 01.05.2018