Не поднялась рука у мужчины одним махом смахнуть такую красоту. Осторожно опустил на землю, в широком взмахе застывшую косу, рядом с сине-голубыми колокольчиками полевых цветов. Они росли вплетаясь друг в друга с другими цветами, названия которых мужчина не знал, а дальше — ещё какие-то растения. Среди них, островком невиданной красоты, ромашки с желтыми глазами смотрели немым укором: «Ты что? Хотел нас срезать просто так, чтобы мы засохли здесь — на поляне?!».
На суровом, загорелом мужском лице появилось подобие улыбки. «От этой красоты млеет супруга. Может, собрать перед уходом, подарить ей?!». Продолжая удивляться тому, что его душа от чего-то стала смягчаться, увидел растущую гроздьями землянику: «Надо будет набрать деткам — пусть побалуются».
Затем смахнул ладонью пот, стекающий по средине широкой груди, и снова хватившись за древко косы, продолжил размеренную косьбу…
Вжжжть-вжжжть, вжжжть-вжжжть…
Коса косила, а мужчина — вот удивительное дело — стал напевать под нос мелодию пришедшую на ум: «Ээээх, ухнем… Ээээх, ухнем…». Честно говоря, там и мелодии-то не было. Так, проговаривал себе под ритм движений. Но от этой мелодии, ритма ему становилось легче и отвлекало от повседневных дум. Дело спорилось, а солнце тем временем нещадно палило… Только это не помешало оводу сесть на его голую и потную спину, и укусит так, что он воскликнул: «Черт!». Он отбросил косу и шлепнул правой ладонью по спине: «Как люди. Норовит в спину. Делать чёрное дело за спиной.»
Мужчина снова взял косу, и опершись на древко стал смотреть грустными глазами на раскинувшееся на холме родное село. Нет ничего тяжелее и неприятнее неизвестности. В другой раз ему, и суток не хватало, чтобы дела делать, а тут — будто время остановилось — замерло пространство в котором он находился. Нашли время проводить собрание. А он, возьми, и сбеги из села, под гору — на покос. Как будто себе назло. Вот, кто спросил его, хочет ли стать главой сельского поселения? Никто. Взяли, с бухты-барахты, выдвинули. Мол, наш человек, деревенский, умеет проявлять заботу о людях…
Хотя он много лет работал в местной школе учителем, и на этой почве завоевал авторитет, уважение местного населения и районного руководства, но никогда не задумывался о властной карьере. И эта неожиданная весть, что-то сделала с мужчиной, что-то перевернула в душе… «Неужели просто так можно скинуть прежнего мутного главу?! Неужели так просто он отдаст власть?! Наверняка у него есть поддержка Главы района…»
Прежний был чужим. Пришлый. Начал свою деятельностью в должности главы сельского поселения, как говорится, за здравие, а продолжил за упокой. Первые полгода, чуть ли не с каждым за руку здоровался, а затем, как будто подменили. Взгляд — над носом, голос — басом, разговор — презрительный. «Хочешь узнать человека — дай ему власть! Власть портит человека… Перестают замечать окружение. В первую очередь — забота о себе, а не о деревне … Смотри, во что он превратил село, а? Какая была конная ферма, сколько было отар — ничего не осталось. А про технику, мельницу, автопарк говорить даже не хочется… Ладно хоть не успел распродать земельные паи людей. Без земли деревенский люд, что дед на смертном одре…»
Мужчина, в тяжелых, сумбурных думах, и не заметил, что скосил почти половину поляны. Перед взором раскинулись ровные полосы покоса. Положив на видном месте косу, мужчина двинулся в сторону ивовых кустов на окраине поляны, где он оставил банку домашнего кваса. Туда не попадали прямые лучи палящего солнца. Достал банку, отмахиваясь от назойливых комаров, выбрал удобное место на толстом ковре из скошенных трав. Сел, вытянув ноги, затем открыл капроновую крышку, жадно припав сухими губами, отпил два крупных глотка, отдышался, и снова начал пить холодный квас, теперь уже смакуя, медленно, пока не напился. И опять полезли мысли о прежнем главе (о прежнем ли?): «Вот неймется ему… Был бы местный — стал бы думать о родной деревне, об односельчанах. А тут, за пять лет все распродал… Зачем ему техника, зачем ему скот, зачем ему дороги…»
Мужчина закрыл крышку, не вставая потянувшись к кустам, поставил банку, и откинулся на траву, закинув одну руку за голову. Другой рукой сорвал травинку, вставил между губ. Взгляд устремился на кучистые облака.
«Сидят наверху — нет времени увидеть эту красоту. В глазах туман обогащения. Как будто две жизни хотят прожить. Посмотри, какая красота вокруг! Воздух, небо, цветы, тишина… Плюнь на всякие совещания, собрания, и наслаждайся… С другой стороны, этот чужак уже во всех странах побывал. В эту зиму Индию посетил с женой, дети не в Казани-Москве учатся, а за границей — один в Турции, другой в Англии. Неужели бы мои не могли там учиться?!»
Мужчина яростно вырвал из губ травинку, которую начал жевать неосмысленно. Во рту осталась горечь. Такая же горечь в душе от этих дум. Он резко встал на ноги. Взглядом нашёл косу, начал искать в карманах, засученных до колен брюк, точилку. Поднял за древко косу, слегка воткнул ее кончиком в землю, хорошенько наточил, и проверив большим пальцем остроту заточки, удовлетворённо выпрямился.
Хотя он понимал, что здесь он находится лишь для того, чтобы убить время и погасить волнение, но войдя в раж, направился в сторону росшей по пояс травы.
Вжжжть, вжжжть, вжжжть…
Какой дурак в это время косит траву? В такую жару, мудрые люди ждут утреннюю росу для косьбы… Тогда и коса остра, и трава послушна…
«Все равно придётся прийти на собрание. А то, скажут, мол, испугался — какой из него руководитель? Вот, дурак… Другой бы на моем месте, нос — кверху, совесть — книзу, ходил бы по домам, уговаривая отдать голоса за него. Ладно, будь — что будет! Свято место пусто не бывает. Если бы этот чужак не попался на махинациях с ветеранскими квартирами, до сих пор бы ходил кум королю… Ан нет, дети-внуки ветеранов грамотные теперь — до Москвы дошли…»
Кончик острой косы внезапно нашёл препятствие, и размеренный ход мужчины запнулся. Оказалось, что инструмент воткнулся своим кончиком в небольшую кочку с муравейником. Растревоженные муравьи забегали в панике. «Проклятье! Не заметил — трава высокая… Ну-ка, ну-ка, не бегайте под ногами… Вон туда направляйтесь, если жить хотите…» Мужчина, отложив косу, присел на корточки рядом с муравейником, и стал наблюдать за деятельной суетой муравьев. «Вот так и люди. Стоит растеребить размеренный ход жизни — начинается беготня, паника, суета… Но проходит время, находится лидер, который ставит жизнь в нормальное русло, организовывает людей, даёт работу, помощь…»
Со стороны ивняка внезапно подул свежий ветер. Мужчина встал, опираясь на древко косы, и приставив козырьком правую ладонь к бровям, посмотрел на горизонт. Там, где недавно спокойно висели ярко-белые кучистые облака, сгущались тучи. Мужчина обрадовался. Давно не было дождей.
«Эх, если так пойдёт, то точно ливанёт. Давно пора — с громом, молниями — очистить знойное пространство благодатной влагой — дать надежду людям на обновление. Человеческое существо всегда, несмотря ни на что, надеется на лучшее. Ладно, пожалуй хватит… Пройду пару покосов, и пора собираться домой. Надо ещё цветов нарвать жене, ягод набрать деткам.»
Вдруг, со стороны первого покоса, где лежала его клетчатая рубашка, послышался звук мелодии. « Жена наверное звонит — легка на помине. Тоже с утра нервничала, видя как муж убивается, пытаясь принять решение. Беспокоится…» На телефоне точно была жена:
— Ну кто в такую знойную жару траву косит, а? Тем более, в такой день!
Голос супруги прерывался от волнения:
— Из конторы звонили… Глава района приехал… Тебя ищет…
От этих слов жены, мужчина тоже разволновался. «Так, так, так… Вот как, значит… Я думал, ещё рано… Собрание вечером только. Ну, тогда… Ну, тогда…»
То ли от волнения, то ли от спешки, то ли от нечаянной радости, мужчина суетливо надел рубашку, закинул на плечи косу, и позабыв под кустом банку с квасом, быстрым шагом, вдоль покоса, направился в сторону села. Первым же шагом его сапог раздавил кочку с потревоженным муравейником. И он уже не замечал, как шагал по спелой землянике, которую хотел набрать для детей, оставляя за собой кроваво-красный след. Поравнявшись с оставленным вначале островком из белых ромашек, снял с плеч косу, и не сбавляя шага смахнул их в полукруге движения. Цветы безмолвно легли к ногам мужчины, но его глаза уже не видели этого. Взгляд его был устремлён далеко вперёд — в сторону сгущающихся туч над селом. |
