Мост

В конце шестидесятых я окончил училище и был направлен на работу в Мостстрой. Наша бригада занималась покраской мостовых переходов. Мосты вообще красят редко, но долго. Чтобы покрасить целиком один большой мост, раньше требовалось не менее трех лет. Так было и со старым мостом через Волгу. В канун юбилейного для всей страны года нас кинули на ремонт и покраску этого моста, окончить работу по плану требовалось в кратчайшие сроки. Ремонтники еще не окончили свое дело, как уже мы, маляры, приступили к своему. Наша бригада занималась покраской нижней части моста. Это очень трудоемкая и опасная работа. Тебя, зацепив страховкой, подвешивают на «качели», и только два раза до обеда два раза после поднимают наверх. Для меня тогда, в самом начале, это было нечто вроде развлечения. Я иногда, как бы невзначай, капал краской на проходящие под мостом суда. За это баловство капитаны щедро «награждали» оглушающим ревом гудка. В эти моменты я смотрел на старого Евгеньича, болтавшегося на «качелях» рядом, который орал на меня, исказив лицо в жуткой гримасе. Из за гудка я его, конечно же, не слышал, но смеялись все, кто видел это представление. Я понимал, что меня неминуемо в обед ожидает беседа с инженером по технике безопасности, но тогда я был молод и это казалось совершенным пустяком. Прежде чем начать покрытие, нужно убедиться в отсутствии коррозии, а если имеется наличии таковой, обработать ее, а уж после красить. Я хорошо помню, как однажды в разгар рабочего дня, зависнув в десятки метрах над Волгой, увидел, что краска в одном месте «пустила пузырь». Сковырнув ее, я обомлел. На металле была грубо выгравирована надпись на немецком языке. Я снял рукавицу, потер пальцем холодный металл. «Гот мит унс»,- прочитал негромко вслух, а потом быстро посмотрел по сторонам. Из рассказа своего отца-фронтовика я слышал, что такой девиз был на пряжке у немецких солдат, но почему здесь, в Астрахани… Слева, в метрах пяти «висел» Олег, а справа, в тюбетейки из газеты на седой голове, кряхтел Евгеньич.
-Ты что то хотел?- спросил меня он, поймав мой взгляд. Я растерялся и выпалил первое что пришло на ум –Краска, мол, заканчивается.
-Незамай, через час все равнообед!- ответил он. Этот час, длился, кажется вечность.
В обед, как и полагается, нас подняли. Обычно, минут пять мы все просто сидим на земле, руками растираем ноги, так как за четыре часа невесомости те отказывались слушаться. Час обеда пролетел незаметно, и вот опять внизу Волга, в руках краска. У меня из головы не выходила надпись. Но с каждым часом я все дальше и дальше удалялся от своей находки. Бригадир нас сверху подгонял, кричал, что мы лентяи и бездельники, и вечером не получим свою «зряплату». В ответ Олег кричал, что сегодня, как только получит зарплату, напьется и возьмет бюллетень на целый месяц. Слушая их перепалку, мы все смеялись, а бригадир стоял на мосту, обещал спуститься на «качели» и выдрать нас как «сидоровых коз». Так завелось, что если зарплата выпадала на пятницу, то в этот день нас поднимали раньше, так как до шести вечера касса закрывалась, а деньги не могли храниться в выходные дни в конторе. Нас, как и обещали подняли на час раньше. Отстояв в очереди, я получил свои сорок три с копейками. На выходе из конторы ко мне подошел комсорг Толик и напомнил про комсомольское собрание после работы. Проторчав час с небольшим в «Красном уголке», я двинулся в пивную в надежде, что хоть кто нибудь там еще и остался из наших. В «Ромашке» народу было много. Завидев Евгеньича и прикупив пару кружек, я присторился к нему.
-Привет, пропащая душа! Ты чё сегодня шуганный как будто, без обеда, да и сюда опоздал. Хотя лучше поздно, чем никогда!-произнес он и улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой. Я поставил пару своих кружек на высокий круглый стол, тут Евгеньич достал из сумки бутылку водки и бухнул добрую порцию себе в кружку. -Тебе не наливаю, рано еще. А что пришел- правильно: традиции трудового человека надо чтить. Пятница, зарплата- имеешь право! Он торжественно похлопал меня по плечу.
Евгеньич это первый человек, с которым я познакомился в бригаде. Отношения у нас с ним сразу сложились дружественные. Он часто делился со мной принесенным с собой обедом, да и полтинник, а то и трешку до аванса занимал. Он был простым рабочим, но имел авторитет не меньше, чем руководства. Про него ходили слухи, что дескать раньше был большим начальником где то, потом проворовался или убил кого то и теперь работает тут. Его многие называли «Отец», но он не обижался, а вот однажды кто то назвал его «Дедом» и получил от него ведро с краской на голову. Он мог запросто послать куда подальше любого от бригадира до прораба, от чего те его побаивались и иногда даже советовались. А на «качели» спускался вместе с нами, потому что каждый раз доказывал, что «еще есть порох в его пороховницах», да и потому как нам высотникам платили немного больше. Я, жадно испив половину кружки разбодяженного с водой и демидролом зелья, негромко произнес:
— Я Евгеньич это… давеча там наверху, увидел надпись на немецком языке!
Евгеньич поставил кружку на столик и медленно посмотрел по сторонам. Мужики пили пиво и каждый трещал о своем, и до нас Евгеньичем им не было дела.
-Чё за надпись?
— Гот мит унс, Бог с нами, значит! –ответил я.
— Сам знаю, не дурак, в школе тоже учился! Что видел, помалкивай, а то придем утром на работу, а тебя нет… а ты в это время далеко на севере, лес лобзиком валишь. На вот лучше, махалку погрызи!
Он положил передо мной хвост сухой рыбы. Я отломил кусочек воблы и запил ее пивом. –Евгеньич, а ты ведь что то про это знаешь?
Евгеньич достал папиросы, выбил одну из пачки, и прикурил. Через мгновение послышался окрик продавщицы:
-Евгеньич, ну, сколько можно говорить, тут не курят, иди вон на улицу!
— А и правда, пойдем-ка со мной на улицу, там и курить можно и ушей свободных меньше.
Взяв в руки недопитые кружки пива, и сняв свои сумки с крючков, мы вышли на улицу, где также стояли столики, пустые по такой жарище. Разложив на столе остатки недоеденной рыбы, мы продолжили свой разговор.
-Ты, Сашок, вижу парень смышленый, далеко пойдешь, если не остановят. Думаю, что тебе можно рассказать, хотя я не вижу в этом ничего такого. Ну слушай…

Эта история началась в сорок третьем году, а вообще-то немного раньше, когда армия генерала Паулюса была окружена и сдалась под Сталинградом. Тысячи немецких военнопленных находилось в фильтрационных лагерях. Сотни колонн двигались в разных направлениях по степным пыльным дорогам. Как правило, до места назначения доходил только каждый десятый, остальные оставались лежать вдоль дорог, так и не увидев свое арийское солнце.
Повезло тем, кого грузили в эшелоны и увозили в разные части необъятной страны восстанавливать разрушенное войной хозяйство. В основном это были специалисты, высококвалифицированные рабочие, инженеры, некогда служившие фатерланду.
Однажды летом сорок третьего в наш город на вокзал, в отстойник, пришли товарные вагоны с наглухо заколоченными окнами. Милиция, военные, плотным кольцом окружили теплушки. Через некоторое время двери с лязгом открылись, и из вагонов потоком вылилась людская масса. Это были пленные солдаты, среди них были и немцы и румыны и австрийцы, венгры и даже итальянцы. Через некоторое время длинная серая змея ползла по городу, в окружении вооруженной охраны и под лай овчарок. Пленные выглядели ужасно: выгоревшая от солнца, в пятнах крови и пота летняя полевая форма без каких либо знаков различия и обожжённые сорокоградусным морозом нордические лица. Колонная шла молча. Горожане высыпали на улицу поглазеть на сверхлюдей. Многие видели немецких солдат впервые, для нетронутой войной Астрахани это было в диковинку. Женщины суровым взглядом окидывали каждое лицо проходящего, словно искали глазами того, кто безжалостно спустил курок, забрав у них отца, мужа, брата или сына. Они смотрели в глаза этим людям, и им ни сколько нибудь не было страшно. Это наша земля, наша Родина и никто сюда этих вояк не звал. Мальчишки, словно воробьи кружились стайками, иногда, внезапно выскочив из подворотни, кидали камнями в немцев и снова растворялись в толпе зевак. Конвой шел молча, будто не замечая этих шалостей. И лишь овчарки, лениво перебирая лапами, высунув языки от нестерпимой жары, иногда подавали голос и то, как казалось, для пущей важности их собачьего дела. Пленные, шаркая ногами, шли тихо, никто из них не переговаривался между собой. Уставшие и изнеможенные лица были опущены вниз. Возможно, от усталости, от голода, а, скорее, от чувства вины за совершенные свои злодеяния.
Некоторых отправили подальше от города, остальных поселили в лагере военнопленных на «десятке». Пленные немцы возводили новые дома, строили дороги. Так шли месяцы, годы. В сорок шестом году из пленных стали формировать бригады на постройку железнодорожного моста через Волгу. В качестве контрибуции из Германии были привезены составные части моста, вот и потребовались специалисты, которым были знакомы привезенные в Астрахань инженерные устройства.
Евгеньич, допив остатки, вошел в пивную, а через мгновение вышел, держа в руке пару кружек.
-На, угощаю!
-А ты Евгеньич видел их в тот день?
-Эх брат, я в это время брюхом свою борозду пропахивал, от Волги до Вены. Когда война началась, я уже год как служил. Жил я тогда в Иркутске, охотником был знатным. Служил на границе. Как война началась, мы японца держали. А потом стало туго, нас и бросили в бой под Москвой. Через месяц меня ранило. Два месяца в госпитале, а потом снова передовая. Потом опять ранение, госпиталь. В свою часть я так и не попал. Победу встретил в Вене. До Иркутска и не доехал. А кто меня там ждал? Отца у меня не было, один брат погиб в сорок втором, второй сгинул в степях Украины. Мать от горя умерла. Нашел я медсестричку, которая меня раненого, вытащила. С ней и остался в Воронеже. Там работал на заводе. Начинал простым рабочим, а через три года стал начальником смены. Своих в обиду не давал. Однажды пришел главный инженер и стал давить план, требовал работу в ночную смену, сверхурочные. Мои стали жаловаться, я к нему, он меня послал. Меня солдата, какаято тыловая крыса! Ну я и сгоряча ключом гаечным его и отоварил по голове. Директор хороший мужик оказался, тоже бывший фронтовик, шум не стал поднимать, с этим инженером потолковал, а потом говорит мне: давай-ка, ты мол, Еевгеньич, вали с завода. Съест он тебя. Посидели с женой, подумали, да и решили к ее тетки в Астрахань уехать. Вот так я тут и оказался. Это было в срок восьмом, кажется. А теткин муж Григорий, работал на стройке, он меня к себе и устроил. Строили мы мост через Волгу, тот самый, который мы красим. Тогда был тоже предъюбиленый год. В сорок девятом был юбилей товарища Сталина, начальство должно было сдать мост в аккурат к юбилею.
Евгеньич отхлебнул пива, затянул папиросой и закрыл глаза, толи от удовольствия, толи может просто погрузился в свое далекое прошлое.
Потом, словно очнувшись, продолжил:
Согнали пленных на десятку, и стали достраивать мост. Я работал водителем начальника строительного треста и невольно был в курсе всех происходящих событий. Некоторые немцы в память о своем участии в строительстве, ставили клейма на конструкциях, выбивали свои имена, знаки своих родов войск. Лагерная охрана боролась с этим, но кто уследит, что там делает человек, в десятки метрах над водой. Некоторые выбивали молотком и зубилом, но таких вычисляли быстро и потом жестоко наказывали, и только единицы могли выжечь сваркой, как в твоем случае. Потом годы спустя, кто то из проходящего под мостом судна в бинокль разглядел какуюто надпись. Была проведена проверка, и нашли сотни подобных! Их зачищали, шпаклевали, закрашивали. Ну, ты сам знаешь. Рано или поздно, все равно в этом месте «запузырит».
-Слушай Евгеньич, а они потом куда все делись?
-Кто, пленные? А бог их знает, многие вернулись на Родину, некоторые остались и живут тут по сей день.
-Что и женились, и семьи завели?
— Ну да. Нашего мужика то побило, да и из их числа не все сволочи были. Уж кто- кто, а я их видел и на войне, в бою да и тут сколько пообщался.
-А наши мужики как смотрели на то, что бабы с немцами гуляют, пусть даже с пленными? -Экий ты шустрый малый, однако все ты хочешь знать!- старик и улыбнулся.-С пленными не гуляли, потому как они в лагере жили, а вот случай я тебе один расскажу…

В лагере для военнопленных был разный народ. Еще в фильтрационным лагере отсеивали эсэсовцев, офицеров. Правда нужно сказать, многих и здесь выявляли. При мне помню, одного даже нашли. Ну так вот… был один немец. Как его фамилия не помню, а звали его Хайнц. Был высокого роста, светловолосый, на левой стороне тела были рубцы от сильного ожога. В лагере была читальня, вот там он все свое свободное время проводил, изучал русский язык. В лагерь попал в сорок четвертом, и за четыре года уже мог сносно говорить по- русски. У начальства он был на хорошем счету. По документам Хайнц был сапером. В Вермахте саперы не только мины обезвреживали, но и выполняли все необходимые инженерные работы. Работал старательно, замечаний к нему не было. А вот слух ходил, что никакой он не сапер, а оберштурмфюрер СС, а левую сторону подпалил специально, что бы скрыть татуировку эсэсовца подмышкой. Раз как то был шмон и нашли у него блокнот. Хайнц объяснил, что это записи для изучения русского языка. Переводчик посмотрел записи в блокноте и согласился с ним.
Был у нас такой парторг Загидуллин. Учитывая свою значимость, он мнил себя фигурой важной. Жил он неподалеку от лагеря. Загидуллин был небольшого роста, с редкими черными волосами и с небольшой залысиной на затылке, с солидным животом. Он все время ходил с желтым затертым портфелем, в белом костюме и коричневых туфлях с облупленными носами. Чем он занимался, ни кто не знал. У него был отдельный кабинет, большой серый сейф и черный телефон. Когда приезжал Константинов-начальник стройки или другое большое начальство, а, бывало, какая нибудь комиссия, он выбегал из здания конторы, услужливо открывая перед гостями двери. Лагерное руководство его недолюбливало, но терпело, так как работали все же вместе. Однажды в лагере объявилась новая библиотекарша, а через некоторое время все узнали, что это жена парторга Загидуллина. Хайнц два раза в неделю ходил в библиотеку читать советские газеты. На его Родине происходили большие изменения. Вся карта Германии была перекроена союзниками- странами победителями. Из газет он узнал, что небольшие партии пленных отправляют домой. Настанет ли его час, и когда? Из газет он пытался почерпнуть больше информации о доме. Однако те земли, откуда он был родом, находились в протекторате американцев. Однажды, войдя в библиотеку, он увидел, что вместо Галины Петровны за столом сидит новая сотрудница. Увидев, что вошел военнопленный, девушка встала и произнесла. «Guten Tag. Daß ihr wünschen, zu durchlesen?» (Добрый день. Что Вы желаете прочитать?). Хайнц будто замер, услышав знакомый швабский диалект, а спустя некоторое мгновение произнес:
-Со мной можно по русски разговаривать.
Это обстоятельство приятно удивило новую библиотекаршу. Она вышла из за стола, и протянула руку незнакомцу.
-Мария Владимировна, –произнесла она. Хайнц взял ее ладонь и сразу почувствовал ее тепло и мягкость. На вид Марии Владимировне было лет двадцать пять, а может и меньше. Одета она была скромно. Узкая черная юбка и белоснежная кофта с жабо. Длинные, белые, шикарные, пышные и немного завитые волосы, роскошно ниспадали с плеч.
-Хайнц, -ответил он и нежно отпустил ее ладонь.
-Что будете заказывать?
— Если можно, свежие газеты за последние четыре дня.
Выложив пачку на стол, хозяйка библиотеки спросила:
— Вы ищите что то ищете конкретное?
-Нет, только интересуюсь общей обстановкой.
Взяв пачку газет, он сел за крайний стол и стал перелистывать страницу за страницей. В отличии от своих прежних посещений, сегодня он сидел дольше обычного. Иногда, перелистывая страницу, он как бы невзначай рассматривал библиотекаршу. Та сидела за столом и что то писала. Она тоже иногда смотрела на Хайнца. Этот немец ей напоминал учителя немецкого языка из далекого школьного детства, в нем было что то, отличающее его от других пленных в лагере. Хайнц был чисто выбрит, его рубашка была не только выстирана, но и аккуратно выглажена.
-Мы скоро закрываемся!- громко объявила Мария. В библиотеке кроме Хайнца из читателей никого не было. Он встал, аккуратно сложил газеты в стопку и передал их Марии.
-Можно я завтра приду?
-Конечно можно!
-Ну тогда до завтра, -улыбнулся Хайнц и вышел из комнаты.
Весь следующий день Хайнц только и ждал того момента, когда вновь пойдет в библиотеку. Вот он опять стоит у знакомой двери. Постояв немного, он постучался и вошел. Внутри никого, кроме Марии, небыло.
-Добрый день. Что будете читать сегодня?
-Пушкина. Если можно.
Мария ушла и через некоторое время вынесла томик Пушкина. Держа книгу в руках, она спросила:
— Вы любите Пушкина?
Хайнц взял книгу руками с другой стороны, и его пальцы коснулись ладони Марии.
-«Я вас любил. Любовь еще, быть может, в душе моей еще угасла не совсем», процетировал он ей.
-«Но пусть она Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем», -ответила она на немецком.
-Браво!- воскликнул Хайнц.
Мария смутилась и отпустила книгу в его руки.
-Вам нравится русская литература?- спросила она.
-О, да, за те годы, которые я провел в России, я прочитал много книг и понял, почему говорят, что русский язык — великий и могучий. А хотите я Вам свои почитаю?
-Свои?!
Хайнц сложил руки на груди и начал:- Ночь! Луна на небе блещет, словно дьявольское око, ветер жалобней все свищет, звезды с неба смотрят робко. Где то там за горизонтом белый парус плыл вдали. Толи прячется от ночи, толь встречает корабли.
— И это Вы! Восторженно произнесла Мария.
-Да, год назад написал.
-Как красиво!
В это время в библиотеку вошел один из рабочих. Мария твердым голосом спросила Хайнца:
— Вы книгу брать будете?
-Нет. Спасибо, в другой раз!- ответил он ей и, попрощавшись, вышел.
Прошел месяц. Хайнц теперь после работы всегда торопился в библиотеку, где проводил время до самого ее закрытия, иногда помогал Марии до ворот лагеря нести книги, которым она дома подклеивала выпавшие страницы.
Как-то раз Мария попросила мужа помочь организовать ей в лагере оркестр из числа военнопленных. Загидулин подумал и решил, что это правильно, что показатель культурно-просветительской работы на лицо. Через две недели в лагерь привезли пианино, два баяна, балалайки, и еще чего то не нужного. Это был для Марии всего лишь предлог чаще видеться с Хайнцем. В разговоре с ним она узнала, что он играет на пианино. И вот теперь есть такая возможность чаще с ним общаться. Однажды она себя поймала на такой мысли, что общение с ним доставляет огромное удовольствие. Она давно не видела такого интересного человека. С раннего детства отец прививал ей любовь к искусству, музыке, литературе. Он был музыкантом в театре, а до революции — главным дирижером театра. Возможно отсиживание в оркестровой яме, спасло старого еврея от репрессий. Мать Марии была по происхождению немка, но это начиная с четырнадцатого года тщательно скрывалось. Работала она в гимназии, а затем в школе учителем немецкого языка. Она умерла еще до войны и Мария жила с отцом. Загидуллин в то время работал в Горкоме, проводил различные инспекции общественных учреждений. С отцом Марии он водил определенную дружбу, потому как старый еврей частенько доставал билеты на премьеры. Однажды появление Загидуллина в доме отца Марии, предопределило ее дальнейшую судьбу. Несмотря на большую разницу в возрасте отец Марии не был против ее брака с Загидуллиным. А спустя месяц после смерти отца, она поняла, что это ее надежда выжить. Загидуллин ее устраивал, он не был мужланом, деньги у него водились, устроил Марию на работу. Ее тяготило всего одно, не понимал ее тонкой душевной натуры, порой даже не о чем с ним было поговорить. И тут появился голубоглазый, светловолосый Хайнц. Да, она влюбилась в него, но как она может его любить, он же враг, фашист! Она еще раз недавно перечитала «Сорок первый» Лаврентьева, и понимает, что поступает неправильно. Но чувства, как прикажешь им?
Оркестр собрался из пяти человек. Три балалайки, гармонь, баян и аккордеон. Хайнц помогал Марии в составлении репертуара, настраивал инструменты. А после того, как все расходились, удивлял ее своей игрой на пианино. Как то в один из вечеров внезапно по всему лагерю погас свет. В это время Хайнц находился в библиотеке.
-Хайнц, — послышался голос Марины из темноты.
-Да, Мария… ответил он ей.
— Хайнц мне страшно!
В это время сильные руки немца прижали хрупкое тело девушки к себе. Хайнц стал целовать ее прижимая все сильнее и сильнее.
-Хайнц, не отпускай меня!
Лето, окончившееся в конце октября, пролетело не заметно. Наступили длинные осенние дни, с тяжелым туманом и заунылым дождем. О том, что Хайнц с Швабии, не знал ни кто. По документам, он был из Дрездена. К празднику Великого Октября была сформирована группа немцев, Родина которых в восточной Германии. В эту группу попал и Хайнц. Узнав об этом Мария сильно огорчилась, ведь она могла навсегда потерять единственного любимого человека.
Однажды Загидулин уехал в округ, в Сталинград. В сером ЗИМе на переднем сиденье сидел Сорокин, начальник особого отдела. На заднем, среди разбросанных папок с планами и отчетами трясся Загидуллин, держа под мышкой свой желтый портфель. Неожиданно к нему повернулся Сорокин:
-А что, парторг, не боишься свою жену оставлять, одну, молодую? А может сейчас в это время ее кто то пользует. А?
Загидулин, неожидавший такого, просто оторопел.
-Да что вы такое говорите, товарищ Сорокин! Мария че-честная и п-порядочная жена!
Загидулин от волнения начал заикаться.
— А ты вот это видел? — с этими словами Сорокин откуда-то достал пачку рукописных листов, — смотри сколько «шкурок»!
Он ткнул пачку в испуганное лицо парторга. Загидулин пытался в темноте разобрать чей-то корявый подчерк. В этих доносах на имя начальника лагеря сообщалось о том, что жена парторга Загидуллина открыто встречается с немецким пленным.
-Это все наговоры!- визжал Загидулин.
-Ты везешь доклады про художественную самодеятельность, а мне ответ держать, как такое допустил, что бы жена парторга с эсэсовцем шуры-муры наводила! Знаешь, чем это пахнет!- заорал в ответ Сорокин, притянув его за ворот плаща. Загидулин вырвался:
-Остановите машину! Мне надо обратно!
— Ну -ну, усмехнулся Сорокин, а потом властно бросил водителю:
— Разворачивай!
Загидуллин тихо вошел в свою квартиру. Кровать была разобранная, Марии дома не было. «Значит, это правда!» злая мысль, словно обожгла его. Парторг выбежал из квартиры и направился в лагерь. Войдя в барак военнопленных он сразу нашел кровать Хайнца.
-Эй, вставай! Ком, ком!- боясь разбудить остальных и показывал своим толстым указательным пальцем на входную дверь. Хайнц, надев брюки и накинув китель, вышел на улицу. Моросил дождь. На улице, подняв капюшон от плаща, ожидал его Загидуллин.
-Что случилось?- спросил Хайнц.
Загидуллин, после не долгого молчания ответил:
-Давай скорее за мной!
Они прошли через проходную конторы, вышли на стройплощадку. Зайдя за высокий забор и спустившись с насыпи, Загидуллин остановился.
-Слушай, ты, фриц, я тебя в порошок сотру!- шипел он.
-Я вас не понимаю!
-А с чужой женой спать, фирштейн, сволочь! — он ударил кулаком Хайнца в лицо. Немец попытался увернуться. Но всеже удар пришелся ему в бровь.
-Я с чужой женой не сплю! Она меня любит, меня и только! Это ты спишь с моей женщиной! Хайнц схватил Загидуллина за рукав и резко отшвырнул его в сторону. Тот не удержался и упал в грязь. Немец вытер рукавом рассеченную бровь, развернулся и направился прочь. Стой, крикнул Загидуллин. Но противник его не слушал, а стал подниматься по насыпи вверх. Парторг сидел на коленях в грязи и шарил руками по карманам. Нащупав пистолет, вытащил его и направил в сторону уходящего от него немца.
-Ну сволочь фашистская, смотри!
В темноте из дула пистолета вырвались две короткие вспышки. Хайнц на мгновение остановился, а потом рухнул на землю. А еще через несколько секунд его мертвое тело скатилось к ногами парторга. Загидулин быстро спрятал в карман плаща пистолет. Оглядевшись, он быстро схватил тело пленного за ноги и поволок его к гнезду опоры. Подтащив его к краю, он столкнул его ногой в глубокую яму.
Через пять минут Загидуллин стоял под окнами библиотеки. В ее окне горел свет. Заглянув в окно, он увидел, что его жена, положив руки под голову, спит, сидя на рабочем столе. Он тихо открыл дверь, но та предательски скрипнула. Мария подняла голову.
-Хайнц? Прошу не пугай меня!
Неожиданно из дверного проема, в полумраке показалось лицо ее мужа. Мария прибавила огня в керосиновой лампе. Муж стоял перед ней с грязным лицом, в испачканном глиной плаще.
-Что, не ждала? Значит, это правда? Про немца твоего, а?
Мария закрыла лицо руками.
-Ты знаешь, что теперь будет? Допросы, расследования! Позор на всю жизнь!
Мария взяла его за рукав плаща и тихо произнесла:
-Отпусти меня, прошу! –она опустилась на колени и зарыдала.
-Отпустить? Тебя? С кем… с этим немцем? С этим гадом?
Загидуллин сел на стул и оскалился.
— Хочешь к нему? Прямо сейчас? Пожалуйста!
Зловещий план расправы с неверной возник в голове парторга мгновенно. Он схватил ее за руку и прошипел ей в ухо:
— Ну пошли, пошли со мной!
Мария, не успев накинуть что то поверх легкого платья, вбежала из библиотеки, ведомая своим мужем куда то в темноту. Преодолевая лужи и липкую грязь, они наконец добрались до котлована, в который совсем не давно было сброшено тело убитого немца.
-Ты хотела видеть Хайнц? Так смотри вот он!
Мария подошла к краю ямы. В свете луны на дне увидела бездыханное тело. Она упала на колени и зарыдала.
В это время из темноты вышел начальник особого отдела Сорокин.
-Сорокин, это ты? -испугался парторг. Тот подошел ближе.
-Разбираетесь? Ну- ну мешать не буду! сказал он и сделал вид, будто собрался уходить. -Нет, стой! Крикнул Загидуллин.
-Мария, скажи, что это не так, ну, скажи ему прошу тебя!
Но Мария молчала.
-Завтра ко мне на допрос! -Сорокин двинулся к насыпи.
Неожиданно он услышал за спиной выстрел, потом еще один. Обернувшись, он увидел как Мария стоит на краю котлована. Ее рот как бы хватал воздух, большие карие глаза смотрели в небо, откуда большие капли хлестали ее красивое и уже спокойное лицо.
-Прости меня!- кричал Загидуллин,- прости меня Мария!
Он отпустил ее руку, и шум дождя заглушил звуки удара ее тела о дно глубокой ямы. Сорокин вновь спустился вниз.
-Ну, что, Николай Иванович, я искупил свою вину?- спросил его парторг особиста. — Завтра рано утром завезут бетон. Думаю утром, в тумане, в темноте никто не заметит что на дне два тела.
-А ты проверил, она точно мертва?
Загидуллин подошел к краю ямы. Последнее что он увидел в этой жизни, была яркая вспышка. …
-Ну вот, нет человека, нет проблемы!- Сорокин спокойно спрятал пистолет в карман шинели. После этого он старательно скинул в яму щиты опалубки и куски рубероида, и, убедившись, что сверху тела не видно, вновь растворился в темноте.
Вот и вся история.
Евгеньич выпил остатки пива и поставил кружку на стол.
-Слушай , я думаю что это так просто не окончилось. Как это так?- пропал парторг, его жена, немец, и никто не стал искать?
— Оно то так. Но особист был настолько хитер, что все обставил красиво. Парторг уехал с ним в Сталинград, но никто не видел как он вернулся с ним обратно в лагерь. Все подумали что он возвращался обратно и стал жертвой бандитов, орудовавших в то время на дорогах. Его искали, но так и не нашли. А жена, что жена- была и нет. Ее тоже кажется искали, но кто-то пустил слух, что она сбежала с каким- то летчиком в Пятигорск, а через две недели появилась новая библиотекарша. Что касается пленного, думаю особист принял все меры к тому, что бы его посчитали умершим. Знаешь, сколько их лежит на старом русском кладбище? Возможно, кто то и лежит под его именем. На утро пришли машины с бетоном, и рабочие залили котлован, а потом и поставили опору под мост.
С той поры прошло много лет, от лагеря и не осталось следа, все пленные и вертухаи растворились во времени жизни, и только говорят когда через мост идет груженный товарный состав, в одной из опор слышен человеческий стон. А еще до сих пор некоторые суда замедляют ход перед мостом, думаю кто то пытается в бинокль найти и рассмотрть надписи сделанные много лет назад.