Близился вечер, или краски, кисть и корень многогранника

1

Близился вечер, солнце висело уже довольно-таки низко над водой, на волнах и редких ямках зыби отражались пятна солнечных зайчиков, и на воде отражалась довольно-таки интересная светопись из солнечных бликов и отблесков, появлявшихся даже в самых неожиданных местах и составлявших из себя довольно-таки интересную картину. Солнце, имевшее в те вечера немного красноватый оттенок уже приближалось к линии горизонта, и уже прилично украсило вечереющее небо красными и несколько аловатыми облаками, тянувшимися далеко по протяжению линии горизонта над ровной морской гладью и где-то очень далеко сливавшимися с морем.
Да, за этим причудливым узором и заходящим солнцем было довольно-таки интересно наблюдать сидя за одним из небольших столиков кафе, расположенных прямо на набережной, (самые крайние из них стояли прямо у самой воды, у самого парапета набережной), в трёх-четырёх метрах от воды, куда горячие напитки и прочие лёгкие закуски доставляли несколько быстрых официантов, перебегавших с подносами дорогу отделяющую эти столики от довольно большого дома, где собственно и располагалось это весьма пристойное заведение.
Да, но пардон, мы кажется немного отвлеклись, ещё даже не успев начать как следует наш рассказ, и не представили пока читателю никого из действующих лиц. Так что просим извинения, и срочно и искренне исправляем эту нашу небольшую оплошность, за что, надеюсь, нас покорно простят.
Итак, за столиками кафе, аккуратно укрытыми большими зонтами, защищавшими от солнца и дождя, которые сейчас слегка шевелил и покачивал небольшой, но всё же весьма ощутимый морской бриз, не было совершенно никого и только за самым крайним столом, находящимся почти вплотную с парапетом набережной сидели две, и как вы очень скоро узнаете, совсем не маловажные фигуры. Один из них, и наиболее достопримечательный, весьма солидный молодой человек лет тридцати пяти-тридцати семи,
с весьма прилежной и ухоженной окладистой бородкой и одетый в весьма дорогой и приличный твидовый полуспортивный костюм (почти что по самому последнему писку моды, царившему тогда на островах), украшенному у нагрудного кармана большой серебряной восьмиугольной звездой с большим рубином посередине и несколькими поменьше по краям, да и ещё — из его кармана, прямо над этой звездой весьма далеко вылезал мундштук
курительной трубки, там-же весьма уютно покоились полутонированные очки в очень тонкой оправе, и рядом с ними так-же вылезала ещё и длинная пластмассовая ложка… На столе перед ним дымилась большая чашка с кофе, и рядом с пачкой сигарет и пепельницей стояли ещё три такие-же пустые чашки, скрашивавших вечернее время за столиком этого кафе нашему герою. Монриз (так звали этого молодого человека) удобно откинувшись в кресле и положив руки на подлокотники несколько склонив голову к левому плечу и немного улыбаясь с небольшим интересом посматривал на морскую поверхность, усеянную отсветами и бликами заходящего солнца и на парившие над ними у линии горизонта причудливые и богатые переливистыми красками огни заката.
Задумчиво сжимая в одной руке сигарету, а другой иногда потягиваясь за чашкой с кофе, он не поднимая слегка наклонённой головы полушутливым и негромким голосом переговаривался со своим соседом, сидящим на соседнем кресле справа то него. Это был такой-же молодой мужчина лет тридцати с небольшим, с запоминающимися чертами лица и небольшой, но всё-таки весьма примечательной приметой-особенностью: его и без того довольно-таки густые и весьма аккуратно коротко постриженные волосы, примерно начиная от самого затылка и кончаясь довольно-таки ниже чем обычно, ближе к самому основанию шеи были как-бы украшены очень густой (раза в три-четыре гуще, чем все остальные волосы) и довольно-таки благородной растительной полосой, то-ли наследственной, то-ли какой-либо ещё…
— Анри, ты очень хорошо понимаешь, что я хочу тебе сказать, ведь это-же элементарные вещи, с которыми ты и сам разбираешься так-же прекрасно и просто, как и с разгадыванием кросфордов. Анри, ты пойми, я тебя ещё пол года назад предупреждал, чтобы ты был поаккуратнее, и когда ты в силу каких-либо причин появляешься в той проклятой части города, то просто необходимо, чтобы ты был всё-таки поосторожней и избегал всяких заведений, где могли-бы быть игральные автоматы, а так-же и дешёвых кафе и ресторанов, где часто звучит резкая музыка рейв и хип-хоп, и часто бывает всякая и весьма сомнительная публика. Ты разве не помнишь, что тогда, два года назад, когда тебя нашли на полу этого проклятого кафе где в зале стояли только покерные автоматы и диск рулетки, в котором ты пролежал без сознания весь вечер и всю ночь, ты помнишь, как мы с тобой разговаривали и ты никак не мог вспомнить ничего, что было за две недели до этого и полторы недели после этого злоключения, и как у тебя совершенно правильно выработалась после этого явная инстинктивная боязнь подобных мест, к которым ты поначалу даже боялся приближаться, да слегка побаиваясь какого-то срыва, и только пол года назад, когда у тебя произошёл какой-то спад и ты прекрасно отличился тем что двое суток подряд почти без сна провёл в нескольких подобных заведениях и снял там такую сумму денег, что еле поместил их в свою дорожную сумку, и я был тогда просто обязан изолировать тебя на две недели в санатории, чтобы у тебя не было какого-нибудь рецидива, и что три месяца после этого ты был в депрессии и мне приходилось работать в мастерской без своего напарника. Анри, пойми, тебе нельзя туда, никак нельзя, а если это случиться, то может сработать какой-нибудь из твоих инстинктов, и тогда тебе вряд ли кто-нибудь сможет помочь.
Анри, пойми пожалуйста, что тогда, шесть лет назад, когда я превратил тебя из обезьяны в человека, то я делал себе помощника и друга и я наделил тебя достаточным количеством разума, чтобы можно было на тебя положиться и надеяться. И я очень не хочу чтобы эти мои труды прошли даром, и чтобы с тобой хоть что-нибудь произошло. Ведь я тогда защитил тебя почти от всех опасностей и болезней, присущих всем смертным и дал тебе довольно-таки немало и из тех способностей и знаний, которые простым смертным даже и не снятся. И пойми Анри, мне очень не хочется чтобы с тобой хоть что-нибудь произошло, и я снова остался один.
— Монриз, друг мой, ну как-же я тебя брошу? Подумай только, что ты будешь делать без меня, и ещё интересней, — представь, что же я без тебя буду делать? А эти путешествия — так это просто кофе попить, а тогда, о, Бог ты мой, Бог ты мой, тогда, как ты припомнил это, да, два года назад — так тогда тоже — только кофе попить, да, да, только кофе попить, да только к кофе наверно примешали порцию какого-то наркотика, может героин, может что-нибудь другое, я не знаю, а я — только кофе попить, вот-вот, и больше ничего, и вообще ты зря тогда так беспокоился, но — увы, просто не повезло. Ты же знаешь, я не один раз…
— Нет, подожди, подожди, — прервал его Монриз, — нет, ты подожди пожалуйста, я ещё раз тебе повторяю, что если ты и дальше будешь так отшучиваться про всё прочие и прочие, и в тоже время всё равно с таким-же лёгким и беззаботным настроением будешь так-же продолжать прогуливаться в тех-же местах, то ты когда-нибудь всё таки можешь задержаться в каком-нибудь подобном заведении, и тогда просто может повторится точно такой-же рецидив, и милый мой друг, я тебе не раз говорил, да и ты сам отлично это знаешь что если такое случиться ещё три раза, такие рецидивы с последующими осложнениями, то тогда милый мой Анри мне ничего не будет оставаться, как только снова превратить тебя обратно в обезьяну, поскольку дальнейшее твоё пребывание в человеческом облике будет уже совершенно не безопасно и я не смогу взять на себя ответственность и хоть как-нибудь пропногнозировать все дальнейшие события и происшествия, и мне останется только снова превратить тебя в обезьяну, такую-же каким ты был шесть лет тому назад, и ты опять убежишь жить в тропические леса на материке или на полуострове, где кстати я и наткнулся на тебя во время одной из моих осенних прогулок… Так-что шути-не шути, но…
— О, мой друг, мон ами, бог ты мой, уан диезо, мон рихт! Я же не один раз говорил тебе что я очень люблю и хороший свежий кофе, и тёплый осенний бриз. И ещё я очень люблю вечерами лежать на тёплых пляжах, и по выходным обязательно заглядывать к одной своей подруге, и — Боже, Боже! Какую-же за чудовищную чушь ты мне сейчас наговорил! И естественно, я протестую мой друг, и протестую категорически, просто категорически!
Монриз, ты просто не имеешь на это права! И милый шер ами, если ты и дальше будешь делать так неосторожно свои планы и выводы, несущие такие кощунственные результаты, то мне тоже ничего не останется, как только отправить свой протест губернатору острова, в бюро по регистрации иностранных граждан, президенту страны, в музей востоковедения и в Организацию Объединённых Наций. Да, да, а так-же и к твоим любимым тётушке и сестрице, и уж поверь мне что после этого ты уже просто не сможешь привести свой жуткий план в действие, одумаешься и забудешь о нём навеки, поскольку работать в твоей мастерской тебе без меня будет очень и очень трудно, даже если не нестерпимо, потому что небо ясное, а облака в нем так красивы, потому что мы оба просто обожаем мороженное, обильно сдобренное шоколадом и орехами, да и к тому-же всему и по тому что тебя после этого просто сильно замучает совесть. Нет, мон ами — ты просто не сможешь так сделать, ведь это будет просто подлость. Но, кстати — он момент мой друг, посмотрите-ка на дорогу, вы видите, к нам спешит официант и на подносе у него по чашке кофе, и ещё, если я не ошибаюсь — две большие и очень хорошо нам знакомые ёмкости, доверху заполненные тем самым мороженным с орехами и шоколадом. О, друг мой, я сейчас заплачу, ведь я так его люблю! И действительно, быстро подошедший официант очень ловко поставил на стол чашки с кофе и две приличные порции того самого мороженного, и Анри стирая набежавшую и стекающую уже из глаза слезу поблагодарил его за расторопность, а Монриз откинувшись в кресле и наделив всё здесь происходящее небольшой улыбкой наблюдал за этой сценой, и когда официант отошёл и Анри выдавив со стоном: «О Боже, я же так его люблю» придвинул к себе одну из ёмкостей с мороженным, то тихонько посмеивавшийся Монриз докончил за него эту недоговорённую фразу: — И тем более, если даже не по этому я просто никак не смогу опуститься до такого кощунства по отношению к твоей дальнейшей судьбе. Ну да, пожалуй, пожалуй, и кстати спасибо тебе за мороженное — оно вроде весьма неплохое, и да, — если ты опять взялся за фокусы, то тогда вообще-то мог бы прибавить к этому ещё и какие-нибудь взбитые сливки. Ну ладно, и на этом спасибо.
— Ну что ты, шер ами, ведь я же твой ученик, а вот прости, но сливки и лимон я просто позабыл сюда прибавить. Хотя…
— Хотя, хотя, не надо лишних фокусов, спасибо за десерт — он вроде-бы довольно освежающий. Давай-ка лучше потихоньку начнём, и познакомимся с ним немного поближе.
— Ну, уж если твоя любимая тётушка не будет после против, то пожалуйста, мы будем только рады. Ну что-же, мон ами, давай уж и вправду приступим, ведь оно действительно довольно неплохое.
— Ну что-же, ты смотри, ты смотри, ну да ладно, ну что-же, давай уж отдадим должное
этому твоему угощению, — не без доли иронии проговорил Монриз, пододвигая к себе свою порцию мороженного.
Солнце уже полностью зашло за край горизонта, оставив на поверхности только маленькое пространство чуть подсвеченных последним отблеском тонувшего светила облаков и на набережной уже вовсю горели фонари, довольно ярко освещая и столики, за которыми сидели наши герои, попыхивая сигаретными огнями из-под широких тенистых зонтов.
— Ну что-же Анри, нам пора — сказал, гася свою сигарету в пепельнице и подтягиваясь в кресле довольно умиротворённый Монриз, — нам пора, ведь сейчас уже довольно поздно, и добираться до дома нам и так придётся при свете этих фонарей. Ведь надеюсь ты не забыл, что у нас через полтора месяца назначена официальная представительская выставка, которая сначала пройдёт в столице, а потом проследует ещё и по нескольким странам (в том числе и по Англии и Франции), а у нас ещё не всё как следует к ней готово — нам надо дописать тот неоконченный сюжет, который в принципе можно будет тоже присоединить к остальным картинам, и на который у нас уйдёт примерно недели две работы в мастерской.
— Ну что ты, мон шер, ты просто погорячился и стал немного меньше меня уважать. Как же я мог про это забыть! Ведь я ещё сегодня утром переложил кисти в последний подготовительный раствор и завтра утром, когда мы приступим к работе, там всё будет полностью готово, как в Последний День Сотворения, всё как…
— Да подожди ты, как и как. Давай лучше пройдём мимо этого переулка и по следующей улице молча, ведь они в это вечернее время особенно живописны.
— О, Мон Шер, я молчу, молчу. Я и сам люблю помечтать.
И дальше они пошли молча.

2

Было уже где-то пол двенадцатого, солнце висело уже довольно высоко над городом, яркими отблесками просвечивая в нескольких местах верхнюю часть занавешенного оранжевой завесой большого окна в мастерской, в которой уже два часа велась оживлённая работа. Слегка скрипнув осторожно отворённой дверью из комнаты в мастерскую плавно восшествовал Анри, аккуратно удерживая в руках поднос с кофе, сосуд с наколотым льдом и двумя высокими бокалами для белого скотча, и установив поднос на небольшом журнальном столике одобрительно посмотрел на Монриза, доканчивающего накладывать последние мазки на уже готовое полотно.
На нём над довольно-таки готическим нагромождением старинных построек парил двукрылый и сердито-безучастный дракон, совершенно безучастно взиравший на простирающуюся дальше большую и широкую долину, в конце которой виднелся окружённый яркими огнями большой современный город с новостройками и небоскрёбами, за которым легко угадывалось начинающееся море, с одной стороны уходящее в даль большой и широкой дугой залива, а с другой стороны берег укрывал довольно большой и высокий горный кряж, который ощетинившись большими обрывами и высокими зазубринами возвышался над побережьем. Над всем этим висело вечернее солнце, отблески которого мерно поблескивали на яркой бронзовато-золотистой чешуе дракона.
Монриз, сделав ещё два последних штриха на полотне аккуратно поставил кисти в специально подготовленный раствор, в котором торчали и все остальные кисти использовавшиеся при изображении картины, откинулся на спинку кресла и вздохнув посмотрел на стоящего рядом с ним Анри.
— Ну что-же, вроде-бы здесь всё уже сделано. И похоже, что это полотно вполне заслуживает того чтобы встать вместе с другими картинами на предстоящей впереди выставке.
Анри, немного прищурившись, несколько завороженно смотрел на полотно, переливающееся в свете лампы и двух больших свеч многими различными переливающимися световыми оттенками и гаммами, и само изображение таило в себе какую-то загадочную глубину, лёгкость красок, какую-то непостижимую простоту и лёгкость смысла, который вместе с тем был как-бы закован в какой-то заколдованный и непостижимый недоступный волшебный ореол. (Да, здесь необходимо пожалуй предупредить, что все картины Монриза обладали довольно известной магией, такой частицей волшебства, которая резко выделяла их из всех других картин и резко запоминалась лёгкостью и неуловимостью красок и отблеском изображённых сюжетов).
Монриз, вытянув в верх руки и подмигнув Анри сказал: — На три дня эту картину я оставлю здесь на этом мольберте, а потом, когда все краски окрепнут мы перенесём её в эту рамку, которую, если помнишь, ты приготовил ещё три месяца назад, а потом… Да, а потом мы повесим её в том углу, напротив окна, и когда… Да Анри, перестань-же ты морщиться!
Но Анри, переведя дух глубоким вздохом и насилу отрывая взгляд от только что написанной картины ещё раз глубоко вздохнул, и несколько подавленным голосом ответил:
— Шер ами, это просто прекрасно, если даже не непостижимо, как и все твои прежние работы, но, мон ами, ты… Ты сейчас и правда уверен, что с этой картиной ничего не случиться, и этот дракон не улетит с картины, как тот, который был у вас полтора года назад?
Тогда-же ведь ты тоже нарисовал почти точно такого-же дракона, так он ведь, как вы наверное помните, ровно через два дня просто взял и улетел с картины, оставив только совершенно чистый холст… Да просто взял и улетел, и извините меня, столько шума наделал в первые дни и недели сначала в городе, а потом уже и на материке, и пока все не убедились что он вовсе исчез из страны, и по слухам не укрылся уже где-то в горных ущельях на полуострове, все наши воинские части были… И что если местное население и сейчас иногда замечает его присутствие и разные вылазки и вылеты, то это бывает не так-то уж и часто… Да а до той поры все были очень и очень…
— Ну что ты, я тогда просто напросто плохо закрепил краски этим, и весьма непростым раствором, к тому-же забыл погасить свечу и оставил на ночь открытым окно. Вот он, вероятно и воспользовался удобной ситуацией и не захотел всё своё будущее время сидеть на этой скучной разрисованной бумаге, и просто вылетел на свободу, ведь, как ты знаешь необходимо чтобы прошло три полных дня чтобы все эти краски и смеси подействовали, и картина получила бы своё уже полное волшебное действие, заложенное в ней ещё до начала изображения, а тогда у моего дракона оставалась в запасе ещё целая ночь и открытое окно, и видимо ему не захотелось оставаться просто обычным изображением на картине, подействовали какие-то отсветы красок и этих не совсем обычных смесей, и он в результате просто напросто оттолкнулся от своего полотна, и вылетел в открытое окно… Да, возможно закрепляющий состав был немного застоявшимся, да и я его тоже тогда наверное не очень внимательно проверил, и вот он в результате просто взял и улетел… Ну что-же, вольному-воля, да, и мы не вправе его ни задерживать, ни осуждать…
— О, да, конечно, Мон Шер, да, конечно. Но всё же…
— Да нет, Анри, не всё же, а пожалуй что скорей «конечно». И, кстати, ты зря так косишься на эти наши прекрасные цветы на подоконнике. Да, я сначала просто нарисовал эти розы, это был шуточный набросок в подарок жене губернатора города, но как ты помнишь, — с губернатором тогда у нас случилась небольшая размолвка во мнениях относительно положения в стране и ещё по нескольким вопросам, и после этого я не смог придумать ничего лучшего, как только просто взять и превратить эти цветы в действительно настоящие, и вот теперь эти розы стоят у нас на подоконнике уже где-то около семи месяцев, прекрасно цветут, и естественно что ни одна из них ещё не завяла. Да, кстати и вообще не должны завянуть в ближайшие пять- шесть лет. Да, кстати, а как они прекрасно пахнут! Ну да ладно, Анри, я тебе ещё раз повторяю, что у тебя просто совершенно напрасные беспокойства и что с этой картиной ровным счётом ничего необычного не произойдёт, что через три дня войдут в силу все действия красок и составов, картина обретёт всю вложенную в неё силу и действие, и пожалуй по полному праву займёт своё место среди других таких-же картин на предстоящей вскоре международной выставке.
Ну ладно, а сейчас, поскольку все работы уже закончены, давай-ка лучше переберёмся с этим подносом в гостиную, там как-то сподручней немного посидеть после этого небольшого сеанса живописи, — говорил, накрывая картину бархатным пурпурно-красным покрывалом Монриз, — а потом — продолжал он, подходя к большому окну мастерской, которое тянулось от одной стены к другой и отдёргивая занавеску, за которой открывалось большущее окно, всё украшенное цветными и весёлыми переливающимися витражами вместо обычных оконных стёкол, — да, а потом мы ещё немного посидим у нас в гостиной, а после этого давай-ка пойдём и прогуляемся немного по парку, и ты я надеюсь не будешь возражать против вечера в одном из не безызвестных нам кафе, куда я думаю заглянуть после прогулке в парке?
Нет? Ну, и отлично, бери поднос и неси его в гостиную, там я надеюсь уже положили на стол утреннюю пачку сигарет и вычистили пепельницы? — Продолжал Монриз открывая дверь в квартиру и пропуская вперёд своего помощника с подносом, и ещё раз оглянувшись на завешенное большим бархатным покрывалом полотно и большое разноцветное окно, всё заполненное причудливыми отливами весьма непростых витражей закрыл дверь в мастерскую и вошёл в «квартиру», которая в общем-то простиралась на целых два этажа прекрасного трёхэтажного старинного особняка, на первом этаже которого находились покои двоюродного брата одного из депутатов городского муниципального собрания, который к чести ему можно было сказать, бывал дома обычно пять или шесть дней в году, а всё остальное время проживал неизвестно где и по неизвестно каким адресам, и только иногда в вечерних городских газетах в разделах светской хроники можно было узнать про какие-нибудь происшествия или торжественные события, в которых каким-нибудь видом или местом мелькало или упоминалось его имя.
Да, и через два часа под ногами наших героев уже умиротворённо поскрипывал и похрустывал мелкий гравий в большом и очень живописном Главном парке, и шаги их потихоньку направлялись к одному весьма и весьма неплохому кафе, находящемуся совсем рядом с выходом из Главного парка.

3

Возвращаясь поздно вечером из одной из своих традиционных вечерних прогулок по городским кафе и немногим и очень живописным улицам, очень хорошо освещенным городскими фонарями, два уже довольно хорошо известных нашему читателю главных героя подходили к уже последнему, и не очень длинному переулку, за которым почти сразу располагалась их небольшая и очень хорошо ухоженная усадьба, где почти посередине весьма роскошного зелёного полупаркового островка стоял их небольшой и очень хорошо сохранившейся старинный особняк.
Неспешно проходя по этому переулку Монриз вдруг немного приостановился, и немного помолчав сделал знак своему верному спутнику, и они уже неспешно подошли к одному из многих в этом городе весьма и весьма изящных образцов, если даже не шедевров архитектурного творчества, очень изящному строению примерно в стиле позднего Ампира. Монриз, задумчиво оглядывая это построение сказал своему спутнику и давнему помощнику, указывая на хорошо сохранившиеся барельефы, находящиеся по краям, по обе стороны от главного входа в небольшой и очень уютной углублённой нише: — Да Анри, знаешь, — каждый раз, когда я в это время прохожу и смотрю на картины этой древней баталии, изображённые на этих барельефах, то каждый раз мне вспоминается довольно интересный, даже очень интересный, и как-бы параллельный сюжет для одной из ненаписанных пока ещё картин с подобными действующими персонами, и знаешь, каждый раз он мне кажется довольно близким и очень хорошо знакомым, но каждый раз когда я прихожу домой, то в ходе обычных
повседневных дел и бесед этот сюжет как-бы немного стирается, и когда я уже в мастерской пытаюсь вспомнить нить своих воспоминаний и завязку сюжета, то он обычно куда-то девается, предстаёт каким-то стёртым, и когда я уже серьёзно пытаюсь его развить, то он как-то внезапно всегда куда-то почему-то пропадает…
Но — всё равно, каждый раз когда я снова прохожу мимо этих барельефов, он опять вспоминается всё с той-же красотой и резкостью красок, и кажется очень запоминающимся и твёрдым, но когда я прихожу домой, то там — опять, та-же история, и знаешь, я когда-нибудь наконец поймаю эту нить, какой-бы заколдованной она не была, и тогда… — Прости, Мон шер, но это-же кажется что-то из древнегреческих мифов? Вот эти грифоны, и вон те наяды… — Нет Анри, это, если память мне не изменяет — один из сюжетов осады и взятия Сиракуз, и знаешь, пожалуй что мне когда-нибудь стоит задержаться здесь как-нибудь попозднее и подольше, и может быть потратить на это не один вечер, и тогда этот сюжет как-нибудь поглубже обрисуется и запомнится, и дальше я спокойно разовью и продолжу его в своей мастерской, и ты знаешь, это может получиться одна очень и очень интересная и замечательная картина, да и знаешь, это будет уже пожалуй даже ещё и последняя заключительная веха в моём последнем десятилетнем творческом цикле, после которого подойдёт череда уже для другого, следующего, и не менее интересного и даже более глубокого смыслового творческого этапа… Да, я пожалуй займусь этим сюжетом где-нибудь в ближайшие месяцы.
— Ну, Мон ами, когда ты выйдешь на этот новый и глубокий этап, то тогда в свете всех изменений и всех углублений ты наверняка вырастешь ещё на пол головы в верх, и станешь таким мудрым, что в твою мастерскую страшно будет даже заходить. Но — ничего, мой друг, и я надеюсь тоже получу большое повышение, и может быть настолько проникнусь высшим светом таинства, что мои руки в темноте тоже станут светиться серебряным светом, и мне тоже надо будет носить мягкий берет и лёгкие тёмные перчатки, чтобы где-нибудь в благотворительном заведении или где-то по дороге из него меня бы случайно не приняли за кого-то другого и мне не пришлось бы прибегать к известным нам фокусам и заставлять исчезать ненужных советчиков и лишать их дара памяти… Но — ладно, не будем о грустном… Мон шер, а правда ведь, как мягко светят фонари! Ого, а вот уже и наши покои, да, вот мы уже почти пришли. Ты знаешь, мон шер, а тот сюжет, который ты дописал неделю назад ведь и действительно, совсем не хуже того, с драконом, и когда я посмотрел на него после того как окрепли все краски, на четвёртый день, то я просто не мог поначалу оторвать от него взгляда, и больше трёх часов провёл в мастерской, наблюдая как нарисованная морская поверхность как будто бы чем-то переливается и колышется, и в то же время остаётся на месте, как нарисованный корабль как будто бы всё больше и больше кренится на правый борт, готовясь перейти на другой галс, и бурны прибоя у входа в бухту безымянного острова… — Анри, я сколько раз тебе говорил, никогда не опускайся до простой и обиходной лести, тем более перед твоим учителем, я же тебя сколько раз предупреждал, это же просто смешно! — Но, Мон ами, как ты смеешь так глупо осуждать своего верного и преданного помощника! Ведь и правда, я всего только хотел выразить восхищение перед твоей кистью, и выразить своё вполне компетентное мнение, что и это полотно вышло просто замечательно, если даже не восхитительно! И…
— Да подожди ты изливаться, подожди, ведь ты и сам прекрасно знаешь, что ещё пол года ты пока ещё поработаешь ассистентом в моей студии, а потом ты сможешь спокойно писать такие-же картины, да, и почти в той-же глубине и степени, ведь ты же знаешь, Анри, что тогда уже исполнится время, и к тебе перейдут большие и совершенно сокровенные секреты мастерства, и что ты сможешь владеть кистью совсем не хуже моего. Анри, ведь я же говорил тебе: терпение, терпение…
— Но, мон ами!
— Нет, никакого «но», и, пожалуйста, помоги мне открыть дверь в гостиную, а то консьерж опять позабыл включить к нашему приходу свет на лестнице, и нам опять приходится ковыряться в потёмках…
— Один момент, мой друг, и я обязательно с ним поговорю по этому поводу, а сейчас, если ты не забыл, то у нас остаётся всего лишь одна неделя до предстоящей вскоре представительной международной выставки, и если ты не против… О, мон ами, мон ами, да как-же так, да как-же так, как это всё-таки немного неожиданно, несколько стихийно и превратно! Ведь к нам-же послезавтра в гости собирается заглянуть твоя любимая тётушка, и наверняка ещё и привезёт с собой киноплёнку и последний ответ от твоей любимой сестрицы, с которой мы не виделись уже пожалуй восемь месяцев!
— О, ты прав, наша тётушка три месяца провела в путешествии по городам и храмам Индии, была почти во всех монастырях, но увы, она была очень разочарована этим путешествием, и только в нескольких горных уединённых храмах ей встретились приятные и знакомые её творческой натуре встречи и места, в которых она задержалась подольше, а так в целом, как она мне сокрушённо говорила, ей больше всего понравились те полмесяца, которые она провела путешествуя по уединённым и паломническим местам в долине Ганга, где как известно и следует искать истоки почти всей Буддийской культуры, и откуда она привезла множество всяких фотографий и очень ценных религиозных и исторических изделий и поделок, половину из которых ей с глубоким уважением и благодарностью дарили те редкие отшельники, у которых она останавливалась на ночлег и иногда немного задерживалась из-за сильных тропических ливней.
А что касается нашей сестрицы, то ты наверное знаешь что эта ведьмовка провела всё это время в круизах и путешествиях по городам и весям Европы, где она облазила почти все исторические и ритуальные места и притоны и отовсюду, из Варшавы, из Вены, Дрездена, из Праги, и из Югославских и Румынских отдалённых поселений вполне можно быть уверенными, понавезла кучу всяких апокрифов и ритуальных украшений, и уж в чём можно быть уверенными, так это в том, что всевозможных приключений эта баламутка приобрела просто очень и очень много, ведь иначе бы её просто бы ничто не потянуло в такое долгое и далёкое продолжительное паломничество, в которое она отправилась предупредив нас лишь открыткой, отправленной ей по прибытии в Европу из аэропорта в Вене, чего мы, кстати, даже и не ожидали. Ну ладно, что-же, послезавтра так послезавтра, мы всегда вполне готовы, да ты присаживайся, поудобней, да, и пожалуйста, передай мне забитую трубку и вон-тот последний номер столичных новостей, — проговорил немного позёвывая хозяин дома, уже давно опустившись на уютный мягкий кожаный диван в гостиной и несколько иронично поглядывая как Анри, сидящий на противоположном от него диване тщетно пытается дотянуться до его и своей трубки и прочих курительных принадлежностей, лежащих посередине большого стола, разъединявшего их диваны.

4

И верно через день в пол двенадцатого в их уютной и залитой мягким солнечным светом гостиной уже присутствовала их любимая тётушка, вполне солидно и уверенно разложив на столе фотографии и некоторые самые редкие и ценные по её мнению исторические поделки и изделия, привезённые ей из солнечной страны слоновой кости и плодородных и священных берегов долины Ганга, и она вовсю рассказывала о массе впечатлений, привезённых её из этой страны солнца и Востока, и когда Анри уже во второй раз восшествовал в гостиную с подносом, на котором покоилось «всё-всё» для чая, то над столом уже витал лёгкий дымок восточных благовоний и в маленькой подставке на середине стола дымилось несколько традиционных индийских курительных палочек, распространявших немного непривычный и сладковато-приторный привкус буддийских монашеских празднеств и храмов, а их тётушка полуприкрыв глаза уже доканчивала свой рассказ о том, как она провела последние три дня перед отъездом в Дели в одной затерянной отшельнической хижине, в которой ей пришлось задержаться из-за затянувшегося тропического ливня, и её хозяин, старый монах-отшельник за это время подарил ей вот эти две прекрасные, немного потемневшие от времени статуэтки из слоновой кости, вырезанные по всей видимости ещё в двенадцатом веке в одном из отдалённых горных монастырей, и если…
— Вообще-то эти статуэтки, если тебе это очень интересно знать, были вырезаны не в двенадцатом, а в четырнадцатом веке, — немного перебил её Монриз, внимательно разглядывая две эти весьма древние реликвии, — и действительно они очень хорошо предохраняют их хозяина (но, правда, только в том случае, если они ему достались действительно честным путём), да, они предохраняют их хозяина от многих болезней, сглазов и несчастных случаев, а вот эта, — сказал он, подняв одну из статуэток, — помогает путешественникам в дальней дороге не сбиться с пути и охраняет их от нечестных попутчиков и лихих разбойников, и всегда приходит на выручку, если хозяин оказался в беде, или если ему угрожает какая-нибудь серьёзная опасность. Да…
— Да, и правда? Ох, Монриз, Монриз, я так намоталась во время моего путешествия, что когда приехала на остров, то три дня не выходила из квартиры и просматривала номера последних журналов, и ты знаешь… Ты знаешь… Ведь опять то же самое, милый мой художник, то же самое, опять, опять мой сосед, да, да, тот самый депутат муниципального собрания, да, да, тот самый, который уже два года назад занял половину моего дома, пользуясь депутатским мандатом, и у которого чуть ли не каждый день звучит эта довольно глупая и грубая громкая музыка, у подъезда постоянно паркуются по десять-пятнадцать длинных дорогих лимузинов, и его гостей развлекают самые отборные представительницы древнейшей из профессий из самых дорогих публичных домов… Да, да, тот самый, который совсем недавно пытался ввести на собрание закон об легализации почти половины самых дешёвых и самых сильных наркотиков, да, да, ты знаешь, он опять приходил ко мне позавчера, и показывал депутатский мандат и ордер на вторую половину моего дома, и ты знаешь, сколько мне силы потребовалось чтобы как-то, хоть и не в полную силу немного загипнотизировать его и заставить порвать этот ордер и выставить за дверь, заставив его несколько раз извиниться и поцеловав мою руку пообещать больше никогда не подходить к моей двери и сидеть со всеми его бреднями и ненормальными гостями только на его проклятой половине…
О, а ты знаешь, чего мне это стоило! Ведь после поездки я была почти вся не своя от этих переездов и путешествий, а этим приёмом я не пользовалась уже очень давно, и я даже не знаю, как он мне удался…
— Ага, моя милая, а я кажется узнаю этого героя, ведь это, если я не ошибаюсь, и есть тот депутат муниципального собрания, чей брат как-раз занимает тот самый пустой первый этаж нашего особняка, и которого мы видим дома всего лишь семь или восемь раз в году, и который живёт сейчас совершенно неизвестно где… Да, а это пожалуй даже и очень и очень хорошо, и ты знаешь любимая моя, а твоего соседа мы можем просто-напросто как следует проучить, и если с его стороны будут продолжаться какие-нибудь подобные жилищные бзики и приставания, то мы тогда просто напросто поменяем его место жительства, да ещё и так, что он просто напрочь забудет о твоём доме, о котором он так долго мечтал и будет жить и продолжать веселиться уже в совсем новом месте, так ничего и не заметив, и напрочь забыв о том, где он жил последние два года… С чем я собственно его совсем не поздравляю, но — впрочем, всё равно ему туда давно дорога.
Ну что-же, поднос, который принёс Анри уже давно дожидается того, чтобы мы наконец-то отдали должное и этому прекрасному напитку, пардон, с которым ты кажется вполне прилично познакомилась в той стране, которая является его родиной. Но, моя дражайшая, поверь что он от этого совсем не стал ничуть ни не хуже. И — да, Анри, подкинь с журнального столика подборку из свежих журналов.
Да, и в пять часов, когда машина с драгоценной гостьей отъехала от ворот их усадьбы, окно в гостиной хлопнуло и закрылось, и спустя довольно небольшое время двое наших неизменных спутника кисти и холста вышли из ворот и неспешно побрели на вечернюю прогулку по городу, обсуждая по дороге в какое-бы кафе им заглянуть на этот раз.

5

Выставка, столь бурно освещённая как разнообразной прессой, так и телевидением продолжалась уже неделю, и очередь перед входом в Главную Национальную Художественную Галерею собиралась ещё где-то за час — за полтора до открытия экспозиции. Да, ажиотаж и антураж был огромный, все свободные места были забиты посетителями, и экскурсоводы просто с ног сбивались от очень большого количества желающих посмотреть и ознакомиться кое с чем повнимательнее из довольно-таки немалого выбора экспонатов этой экспозиции. И конечно-же не секрет, что основным гвоздём выставки были полотна нашего старого знакомого, половину из которых он разместил по разным концам галереи и оставил их под весьма-таки скромным псевдонимом «Монттрень», что, как он немного иронично пошутил, «пойдёт на пользу совершенства экспозиции». Но, однако вопреки этому большинство, если не все посетители, добравшихся до этих картин и почти не глядя на табличку с псевдонимом поднимали свой взгляд куда-то вверх, шептали или полуслышно произносили: «Да, Монриз, конечно-же Монриз», и отправлялись дальше, почти не смотря на другие выставленные полотна искать другие его картины.
Да, выставка продолжалась уже неделю, и через два дня она должна была быть свёрнута, и отправлена под конвоем из шести военных самолётов в Лион, а уже оттуда должна была в последствии проследовать в Париж, Берлин и Лондон.
Да, а перед дверью директора и кабинетом с надписью «Для отдельных мероприятий» сидело около двадцати вполне представительных и важных персон, переговаривавшихся на совершенно разных языках, и представлявших из себя специально доверенных лиц, уполномоченных особо знаменитых музеев или просто обладателей многомиллионных состояний, среди которых кстати также были и несколько супер-миллионеров, которые в довольно-таки несколько нетерпеливо-тревожном ожидании смотрели на не так уж давно хлопнувшую директорскую дверь, и в наступившей тишине и лёгком говоре можно было безошибочно угадать только постоянно повторяемое разными наречиями имя «Монриз», после которого обычно делалась небольшая пауза, а затем следовал немой и выжидательный взгляд на дверь.
Все собравшиеся здесь напряжённо ожидали уже где-то минут двадцать, с тех пор, как явившийся по экстренному вызову художник не с кем не разговаривая молча прошёл мимо них, и хлопнув дверью скрылся в кабинете директора, где его нетерпеливо и тревожно ожидали трое немалоизвестных больших и именитых лиц, больших ценителей высокого искусства и крайне взволнованный директор.
Но — вот эта дверь с немного нескрываемым гневным скрипом растворилась, и из неё вышел художник, и с гневным оттенком ещё раз повторил, обращаясь к кому-то в кабинете: — Нет, нет, и ещё раз только нет, — после чего хлопнул дверью и молча прошёл мимо многих собравшихся, которые как-то несколько растеряно и почти безнадёжно успели лишь проговорить: — «Но, сир Монриз, сир Монриз!!!», — но он уже скрылся за довольно громко стукнувшей за ним дверью, и уже очень быстро спускался по лестнице.
Почти сразу за ним дверь в директорском кабинете с шумом растворилась, и из неё, с немного недоумёнными лицами вышли четыре вполне рассеянные фигуры, совершенно растеряно повторяя: — «Нет, это невозможно, но он категорически отказался соглашаться ни на каких условиях»…
Собравшиеся минут пять ещё молча смотрели на эту расстроенную дверь, и только потом, негромко переговариваясь на разных языках стали подниматься и направляться в сторону выхода. Да, и в потоке их разноязычных разговоров довольно чётким ухом пожалуй можно было лишь услышать, как один из представителей очень богатой суммы в пол голоса говорил своему коллеге: — «Ну, ничего, Роберт, не надо так расстраиваться, я сам слышал как директор говорил в пол голоса, что все арендные и торговые вопросы Маэстро будет решать в Париже, а потом по поводу других картин, если будет время решит все оставшиеся вопросы в Лондоне. Так уж что вы, это же Маэстро»!
Да, и спустя два дня после этого вся выставка вылетела в Лион. Там она пробыла десять дней, потом пятнадцать дней провела в Париже, вызвав полный аншлаг и невиданный сбор посетителей, потом она переехала в Берлин, где простояла так-же десять дней, а уже потом переехала в Лондон, где прогостила ещё пятнадцать дней, и только после этого вернулась к себе на родину. Наверное не стоит лишний раз упоминать, что во всех этих городах восторженный ажиотаж и наплыв посетителей был просто неудержимым, а в Лондоне носил просто неописуемый характер.
Но, как бы это не было, выставка совершенно благополучно и совершенно триумфально возвратилась на родину, где её встречал полный аэропорт торжественно встречающих и полный экскорт с национальными флагами до самых дверей Главной Национальной Художественной Галереи, впереди которой торжественно ехал сам мэр столицы.
И вот уже несколько дней возвратившийся домой Монриз с совершенно искренним и нескрываемым блаженством сидел у горящего в гостиной большого старинного камина, устало расположившись в кресле и положив ноги на журнальный столик, и практически все разговоры велись только на самые безобидные и преимущественно домашние темы.
Да, а отдыхать-то ему было от чего. Ведь шутка-ли сказать, два с половиной месяца практически полностью забитые корректирующими моментами, бессменными репортёрами и посетителями, деловыми переговорами и всевозможными обожателями и поклонниками, которые умудрялись доставать его даже ночью и пытались задавать всякие вопросы и расспросы почти по всем поводам, и везде и повсюду целое море почитателей, каждый из которых держал наготове ручку и какой-нибудь ценный талисман, пытаясь наконец-то получить на память такой ценный и очень нужный и желаемый автограф большого мастера.
Да, после всего этого развалишься в кресле, и полтора дня подряд будешь отдыхать, положив голову на мягкие подушки и торжественно попивая чай со льдом, блаженно разминая очередную долгожданную сигарету, так приятно помещающуюся в такой родной и до боли знакомой и уютной домашней пепельнице, (оставшейся в этом доме ещё то его прадеда).
Да, таково было его состояние после этой долгой и очень сильно насыщенной выставочной поездки, в ходе которой после долгих и тщательных переговоров он отдал пять картин в аренду Мюнхенской и Потсдамской галереям, две картины согласился отдать русскому Эрмитажу, и ещё две картины продал за бешеные деньги двум очень жаждущим и сверхбогатым коллекционерам, с которыми сумел договориться в силу очень похожей позиции во взглядах на некоторые вопросы, и естественно, в меру их несокрушимого желания и просто неистощимой священной веры в то, что они смогут хоть как-то, но всё-таки договориться.
Да, нечего и говорить что после всего этого наш Маэстро пребывал просто в полнейшем упадке сил и желаний, и просто совершенно блаженно смотрел на потрескивающие огни камина. Да, и пожалуй что ещё с честью и к не меньшей чести можно точно тоже самое сказать и о его спутнике и помощнике, который точно с тем-же чувством смотрел на мерно мерцающие огни камина, полулежа на стоящем рядом диване, умиротворённо уложив свою уставшую голову на уютно положенную на спинку дивана подушку.
Да, полторы недели они не выходили почти никуда, и занимались сугубо домашними и будничными делами и мелкими заботами, и каждый день, на два-три часа к ним заезжали только любимая тётушка и не менее любимая, и присмиревшая и очень приличная в это время сестра, очень мягко и нежно пытаясь устроить им уют и комфорт, который, как они прекрасно понимали, так был им нужен в это время…
Да, но время — это очень законченная и влиятельная плеяда, которая обычно всё ставит на круги своя.
И вот уже через две недели, немного ближе к вечеру дверь в их особняке распахнулась и захлопнулась, выпустив наружу две подтянутые и одетые по вечернему фигуры, которые уверенно и ровно шагая вышли из усадьбы и преспокойно пошли на совою обычную вечернюю прогулку по направлению к Главному городскому парку, а потом естественно и к какому-нибудь уютному вечернему кафе, конечно-же с тем расчётом, чтобы ко времени их возвращения обратно уже вовсю горели фонари и можно было бы молча и спокойно пройтись по тихим и спокойным уже в это время любимым переулкам и улицам.

6

Да, два следующих после выставки месяца прошли довольно спокойно, без каких-нибудь особых волнений и событий, много времени занимали светские вечера и выезды, которые неизменно следовали после такой выставки, наделавшей столько шума, остальное время занимало праздное сидение у камина и вечерние прогулки по городу.
Да, и вечерние прогулки по городу. И итак, во время одной из таких вечерних прогулок, уже возвращаясь домой они подошли к последнему переулку, в конце которого вдали виднелась их усадьба, и пройдя молча несколько минут они неожиданно остановились и Монриз положив руку на плечо своего помощника негромким голосом сказал:
— Ну вот Анри, мы кажется добрались, и дальше ты пойдёшь один. А я ещё немного постою и полюбуюсь вот этим домом. Ты можешь меня не ждать, я здесь могу задержаться ещё часа на два — на три, ведь если помнишь, мы с тобой уже когда-то говорили, что этот дом мне несколько приглянулся по одной, и весьма тебе не безызвестной причине. Так вот, и сегодня я пожалуй задержусь перед этими барельефами немного подольше чем обычно, ты я надеюсь меня понял.
— Но, мон шер, а…
— Нет, не беспокойся, блокнот для эскизов я взял с собой, он у меня в кармане, так что ты можешь совершенно спокойно возвращаться и ложиться спать. Да, разве что предупреди камергера, чтобы он приготовил к моему возвращению горячий чай и что-нибудь перекусить. Да, и пожалуй всё, и ты можешь идти, ну а я тут пока ещё немного помечтаю.
Анри послушно пожал плечами и не спеша пошёл дальше, а Монриз тактично выждав пока он отойдёт подальше ещё немного постоял, приглядываясь к каким-то интересующим его деталям, а потом медленно подошёл к известной уже нам нише, внутри которой находились те самые барельефы, расположенные по обе стороны от весьма широкой входной аркады, и минут по двадцать задержавшись у каждого, очень внимательно что-то на них высматривая и выискивая, и делая полушёпотом какие-то замечания, потом отошёл к противоположному дому и остановился облокотившись на довольно-таки аккуратную и высокую каменную тумбу, на которую падал довольно-таки яркий отсвет от фонаря, достал свой блокнот, и медленно стал что-то туда зарисовывать. Домой он вернулся примерно через два часа, и найдя в гостиной горячий чай и лёгкий ужин немного перекусил, и посидев ещё минут двадцать пошёл к себе спать.
Да, и такие его одинокие поздние прогулки и коротание времени перед известными барельефами продолжалось ещё четыре вечера, и вот на следующее после последнего возвращения утро он поднялся, и немного подмигнув Анри улыбнулся и торжественно объявил ему что через три дня они опять возьмутся за работу.
Анри радостно улыбнулся и с весёлой улыбкой юркнул в мастерскую, где очень осторожно и с торжественной миной погрузил почти готовые к работе кисточки в таинственный раствор, который делал их мазки очень и очень запоминающимися, очень мягкими и яркими, полными какой-то тайны, и ещё кое-какими особенными тонкостями, которые проявлялись лишь спустя некоторое определённое время. После этого он немного поколдовал и над давно уже приготовленными красками, немного разведя их подобным раствором, отдельно хранившемся в небольших золотых с серебряной окантовкой сосудах, хранившейся в небольшой закрывающейся нише в стене, и после этого поставил краски в холодильник, и ещё раз посмотрев, плотно-ли накрыто полотно, заранее подготовленное ещё три дня назад, осторожно вышел из мастерской, осторожно притворив за собой дверь.
Да, эти три дня совершенно никто не должен был заходить в мастерскую, и она на это время была очень плотно закрыта, и только через три дня Мастер сам откроет этот сложный замок и первым войдёт в мастерскую… Да, и начнётся большое таинство гения и совершение художественного чуда.
Да и через три дня, в десять часов до полудня Маэстро, уже одетый для работы с совершенно серьёзным и непроницаемым лицом в торжественной тишине подошёл к этой двери и легко открыв тот сложный замок, на который три дня назад закрывали эту мастерскую, вошёл туда и Анри, выжидательно наблюдавший за всем этим из глубины соседней комнаты минут двадцать подождал в занавешенной гостиной, и после этого так-же тихо и юрко прошествовал вслед за ним в мастерскую.
Работа шла медленно и очень серьёзно, около десяти дней вырисовывался общий сюжет и фон, потом стали проясняться более подробные изображения, а после трёх недель очень и очень кропотливой работы эта картина была наконец-то готова…
Древние грифоны и наяды по краям картины стояли на песчаном и каменистом плато, стоявшие далее, ближе к середине картины большие камни имели обтекаемый и удлинённый в вышину вид, всегда оканчивавшийся плоской и ровной немного приплюснутой поверхностью, чем немного напоминали несколько подобные каменные столпотворения примерно на острове Пасхи или в другом каком-нибудь подобном месте, и чем ближе к середине картины, тем выше становились эти камни, а на самой середине изображения гордо и независимо стояли два больших каменных столпа, гордо и строго бросая продолговатую тень на мелкий каменистый песчаник и на небольшие желтоватые камни, лежащие на ровном песчаном берегу, упиравшемуся метров через триста с небольшим в довольно бурный и разноцветный морской берег с пенистой и широкой линией прибоя, тянувшейся до самого горизонта далёкой и сливавшийся с довольно небольшими и далёкими облаками в несколько туманной морской дали…
Да а между этими столпами в окружении двух суровых и стоявших, как видно, на древней страже грифонов высоко в верх возвышалось большое и очень высокое дерево с большой и очень густой кроной, верхушка которого казалось, таяла где-то высоко в облаках, а внизу, у основания большого и широкого ствола, прислонившись к нему спиной довольно безмятежно и невинно играли с чем-то четыре совершенно безмятежные наяды, и кажется было видно как ветер шевелит мелкий песок между большими и уходящими далеко-далеко большими и изогнутыми древесными корнями, временами возвышавшимися довольно высоко над землёй.
Да, и полотно это кстати было очень большим, и имело очень и очень большой и широкий формат, и когда Маэстро немного задержав кисть сделал последний и торжественный завершающий мазок, и немного отодвинувшись посмотрел на запечатлённое изображение, то стоявший у дальней стены Анри немного подождал, потом вопросительно посмотрев на мастера почтительно кивнул и молча взяв большое и плотное покрывало подошёл, и очень бережно накрыл уже готовую картину.
— Ну, вроде всё, — сказал немного уставший художник, довольно утомлённо и ободрительно наблюдая за тем как Анри погружает кисти в уже приготовленный ещё заранее специальный и обязательный раствор, — ну всё, вот эта картина наконец-то и закончена. Да, Анри, а не правда-ли, мы кажется и впрямь очень и очень неплохо поработали.
— О, Мон ами, да как же, вы же так старались.
— Ну ладно, хватит тебе заискивать.
— Ну что ты, мон ами, ведь ты же так старался, и пардон, мон ами, ведь ты же сам когда-то говорил, что эта картина имеет ещё и какой-то завершающий и даже исторический смысл…
— Ага, старый плут, ты кажется что-то припомнил? Ага, ты смотри, — проговорил, поднимаясь с рабочего кресла художник, и разминая немного затёкшие ноги с большой долей иронии посмотрев на почтительно застывшего и выжидающего помощника.
— Ну что-же, вот с этой работой мы и закончили, и кажется закончили весьма успешно, и ты знаешь, — говорил Монриз закрывая дверь в мастерскую, — ты знаешь, а по моему вообще-то нам совсем-совсем не повредит, если мы сделаем маленький перерыв в нашей работе и оставим на какое-то время эти наши художественные труды в покое. Да, на какое-то нужное время, да. Ну, месяца примерно на четыре… На пять… Хотя… Хотя — ты знаешь, а давай пожалуй лучше на полгода. Закроем плотно дверь в мастерскую, и будем выезжать за город, на острова, на полуостров, и праздно заниматься обычными прогулками и морскими круизами, ведь если ты помнишь, то у нас имеются в распоряжении четыре прекрасные морские яхты да ещё и большой быстроходный морской катер. Ну как, это будет вроде то, что мы вполне заслужили.
— О, мон ами, как-же, как-же, ведь если я не ошибаюсь, то мы оба почти забыли как выглядят наши дальние острова, вообще уже не говоря про полуостров…
Монриз немного прищурившись посмотрел на своего помощника, и очень выразительно и многозначно погрозил ему пальцем. — Да, уж тут ты пожалуй прав, и про полуостров. Да, кстати, а ты не забыл что в течении этого полугода подойдёт и твоя очередь владеть кистью, и вступит в силу заложенный мной в тебе секрет, дающий тебе право уже самому и точно также властвовать над краской и реальностью?
И я надеюсь что ты оправдаешь все мои надежды, и мне никогда не придётся жалеть о своём бывшем ассистенте. Да, кстати, пардон, и потом, хотя твоя мастерская будет располагаться в совершенно противоположном конце нашего дома, но я надеюсь что когда я буду работать над чем-то серьёзным, то ты не забудешь, и будешь по-прежнему мне помогать, если это будет надо… — О, мон ами, да откуда у тебя вообще могли взяться такие глупые сомнения! Ведь, ведь ты же сам… — возмущался Анри, уже усевшись в кресле и тщетно пытаясь дотянуться до большого курительного прибора, который опять почему-то очутился посередине их большого гостиничного стола. — Но, мон ами, ты чем-нибудь не можешь подтолкнуть этот драгоценный курительный сервиз, а то до него почему-то опять совершенно невозможно дотянуться. — Ничуть, ничуть, — пробурчал сквозь небольшую зевоту Монриз, подталкивая большой и разукрашенной разными орнаментами тростью, как обычно стоявшей прислонённой к спинке кресла курительные принадлежности к своему помощнику.

7

Да, блаженное время, блаженный морской бриз, лёгкое покачивание яхты и очень живописные пейзажи, коими вполне изобиловали как побережья островов, так и многие материковые участки, на которых они неоднократно задерживались и проводили время в прогулках по вполне уже знакомым и заповедным местам, останавливаясь на ночлег в походной палатке с неизменным костром, или во многих небольших гостиницах и кемпингах, если конечно таковые попадались им на пути их маршрутов.
Да, пять месяцев они провели в этих совершенно безоблачных прогулках и путешествиях, и последний месяц они решили посвятить небольшим пикникам и прогулкам по лесистым предгорьям своего родного острова.
Уже близилась к завершению последняя неделя их большого и блаженного отпуска, и они мирно прогуливались по большим скалистым возвышениям, мерно переходящим в берег одной очень красивой и уютной лагуны. Да, кстати наверное можно здесь как-то отметить и упомянуть то небольшое обстоятельство, что во время таких своих прогулок они оба были весьма немногословными (и даже Анри на время прекращал свои очень частые и неизменные, вполне ему присущие шутовские тирады). Близился вечер, и им пора было уже и потихоньку возвращаться к месту своего ночлега, чтобы успеть добраться туда до наступления темноты.
И — верно, они подошли к берегу, немного постояли наблюдая как собираются соцветия готовящегося уже опуститься красновато-фиолетового заката, и выкурив по последней традиционной трубке своего очень не совсем простого и очень отборного табака повернулись и потихоньку пошли к месту своего ночлега.
И там, уже сидя у довольно быстро и ярко разгоревшегося костра Монриз потихоньку отпивая горячий чай, налитый из только что вскипевшего чайника немного усмехнулся, и с небольшой долей иронии посмотрев на своего верного ассистента спросил: — Ну как, Анри, а ты не забыл что через три дня ты уже будешь не просто сидеть в гостиной около моих художеств, а пойдёшь уже в свою личную мастерскую, и учти, что через неделю я буду ждать на осмотр уже твой первый подготовленный набросок для твоего первого серьёзного полотна. Да, и я надеюсь что ты меня не подведёшь.
Анри, довольно умиротворённо зевнув вынул руку из кармана, и несколько раз прокрутил между пальцами маленький и плоский спичечный коробок, потом остановил эту игру пальцев, сжал кулак, а когда он разжал его, то на его ладони вместо коробка находился уже блестящий и разноцветный стеклянный шарик, а когда он опять сжал и разжал свой кулак, то вместо шарика на его ладони открылся уже тёмно-фиолетовый стеклянный треугольник, он опять сжал свой кулак ещё раз, но тут Монриз, в планы которого видимо не совсем входили фокусы своего верного помощника немного кашлянул и остановил его и жестом руки и довольно-таки ироничной миной. — Перестань, ведь я же тебя довольно серьёзно спросил. Анри, вздохнув и очень глубоко, убедительно, и даже несколько виновато кивнув, и после этого почтительно взглянув на своего руководителя тоже не без иронии ответил: — Прости, мон шер, но я точно также и совершенно серьёзно тебе отвечаю, что весь мой ответ ты и без этого знал прекрасно и наизусть, и незачем было даже спрашивать.
Да, после этого он опять разжал свой кулак, и на этот раз на раскрытой ладони вместо предшествовавшего фиолетового треугольника лежал малиново-красный стеклянный ромб с очень чётко отточенными верхними гранями.
Монриз глубоко вздохнув и проговорив что-то неслышно для своего соседа, но явно относящееся по его адресу, довольно выразительно посмотрел в его сторону, и совершенно сокрушённым голосом произнёс: — Анри, пей лучше чай, а сухое молоко и разрезанный лимон, как ты знаешь, как всегда лежат у нас в палатке.
— Слушаюсь, мон шер, да а и правда, этот чай действительно довольно-таки крепкий, да и закат солнца сегодня был просто изумительным… А что касается картины, то, мон ами, разве ты когда-нибудь сомневался, что я представлю тебе и эскиз, и саму картину, и что я право, просто очень и очень даже постараюсь, и…
— Анри, пей лучше чай, ведь мы через двадцать минут пойдем уже ложиться, пей лучше чай.
— Покорно слушаюсь, мон сир.

8

Да, и наверное это будет не очень интересно, поскольку это было совершенно очевидно, но всё таки мы отдадим дань должному, и сообщим, что первая картина, которая вышла из-под кисти нового, но тоже очень большого мастера своего дела ровно через две недели после того, как он представил первичный выбранный и подготовленный им эскиз маэстро вызвала даже у него совершенно неожиданный и восторженный отклик.
Да, и мастер совершенно по праву был очень горд и доволен своим учеником. А сам Анри, как обычно, делал при этом всякие ужимки и немного щурясь делал иногда гордую и недоумённую мину и весьма сокрушённо и немного расстроено начинал сокрушаться, что это всего лишь начало, и что как он ни старался, но большего он пока не смог, и что он когда-нибудь обязательно, да просто обязательно, и прочее подобное.
А эта новая картина и правда была просто великолепна. Да, и чтобы как-то отметить это событие, а так-же и почтительно отметить вход нового магистра в священный вход Знаний Монриз почтительно предложил Анри съездить на одно из их любимых мест на побережье, а после этого посвятить этому событию торжественный вечер в одном из очень уютных загородных ланто, где им компанию составят так-же и их весьма обожаемая тётушка и несколько блудная, но уже почти что исправляющаяся сестрица…
Да, и предложение, и последовавшая вскоре после этого поездка на пикник были просто замечательны, а после, уже сидя в банкетном зале ресторанного заведения под названием «Золотой олень» наша компания уже около двух часов коротала время под великолепные джазовые импровизации специально приглашённого знаменитого, и очень любимого ими городского джаз-бэнда, и всё вроде бы шло просто прекрасно, но однако ни от маэстро, ни от Анри не могло не укрыться, что ихнюю тётушку что-то, и весьма сильно грызёт, да какой-то вопрос, или какая-то проблема… Они спросили её один раз, потом второй, и когда этот вопрос прозвучал уже в третий раз, то она немного вздохнув, и грустно посмотрев на довольно-таки ясное в это время небо ещё раз вздохнула, и сокрушённо посмотрев на обоих художников и сначала с трудом, но потом попросив извинения за её столь праздную, и немного не подходящую для этой их встречи тему всё же призналась, что за камень её гложет, и поведала им свою историю.
Да, а дело было в общем-то довольно-таки печальным, но, как мы скоро узнаем, совсем не таким уж безнадёжным и вообще-то исправимом. Да, а дело было в том, что её бывший сосед, о существовании которого она уже успела позабыть, да тот самый, которого они переселили из её дома в совершенно отдельное строение недалеко от окраины города, где он, (да, тот самый депутат муниципального собрания), так ничего не заметив и даже не заподозрив продолжал там как ни в чём не бывало свои дискотечно-наркотические праздники, всё точно так-же сопровождавшиеся большим количеством именитых и званных гостей и отнюдь не меньшим количеством очень дорогих и престижных проституток, да, и около его нового строения всё точно так-же каждый вечер припарковывались всё те-же лимузины, привозившие и увозившие праздновавшую публику. Да, и всё это время совершенно никто не заметил и совершенно не придавал никакого значения тому что сначала они ездили на эти оргии в самый центр города, а теперь они ездят на эти окраины, и все были очень твёрдо уверенны, и сам депутат Юнт тоже, что он жил на этом самом месте уже очень много лет и ни за что, ни за какие деньги не согласился бы съехать с этого места. Да, такова была сила той мягкой и незаметной лёгкой паутины, которую Монриз тогда накинул на его имущество, сознание и на всех его друзей, что о подвохе совершенно никто даже и не догадывался, и все как ни в чём не бывало всё точно также продолжали приезжать к нему на все эти оргии и дискотечные праздники по совершенно новому адресу, в большую огромную новостройку почти на самой границе города… Да, и так всё продолжалось довольно-таки долго…
Да, да. Но вот совсем недавно, ещё непонятно почему, скорее всего из-за какой-то порции какого-нибудь «супер-отборного» и очень сильного наркотика, или из-за нескольких, но очень сильных порций какого-нибудь может даже и обычного, но всё-таки что-то но смогло всё-таки сначала весьма ненадолго, но всё-таки немного прорвать эту мягкую паутину, которую тогда накинул на него Монриз, и этот самый погрязший и злосчастный депутат стал сначала потихоньку, а чуть позже всё яснее и яснее вспоминать, что вроде-бы когда-то раньше он вроде-бы и жил совсем в другом месте, а не в этом доме, и что дорога от мэрии до дома когда-то была гораздо короче, и что ещё… И что ещё у него тогда была ещё и соседка, занимавшая тогда целую половину его дома, да, какая-то соседка, но ведь дом-то тот был его!
Да, и вот уже ровно полторы недели назад этот бывший сосед уже очень долго и настойчиво названивал в её дверь, и под мышкой у него торчали депутатский мандат и ордер и на всю бывшую свою, ну и заодно уж и на её, столь весьма желанную и обширную жилплощадь… Да, и ей ничего не оставалось, как только применив все свои силы и способности договориться с ним, что он сможет снова въехать на свою старую половину дома, но об другой пусть даже и не мечтает…
Ну что-же, этому разгильдяю для начала и этого было достаточно, и он очень вежливо с ней попрощался, и пять дней назад снова занял ту половину дома, где почти сразу-же зазвучала весьма довольно явно безвкусная и довольно и глупая музыка, и на следующий же вечер у его подъезда припарковались как и раньше всё те-же дорогие и блестящие лимузины всё с той-же публикой, и что опять всё пошло как и раньше…
— Да, Монриз, что-же теперь делать? — всё же задала она наконец довольно наболевший и несколько тревожущий её вопрос…
Монриз минут пять помолчал, немного морща свой широкий лоб, потом так-же молча кивнул Анри, и они отойдя в сторону минут пять переговорили, и под конец кивнув друг другу вернулись к своему столику, и поспешили утешить свою родственницу, сказав что все дальнейшие проблемы они полностью берут на себя, и что скоро с этим неудачным соседством вообще-то уже всё будет покончено, и пожалуй уже навсегда.
Да, и утешив так свою бедную тётушку они заказали ещё несколько изысканных и лёгких вечерних блюд, и послав музыкантам записку, чтобы они исполнили что-нибудь из вариаций Дюка Элингтона и Бени Гудмэна ещё раз поздравили Анри со столь успешным дебютом в очень почётном художественном поприще, да, и когда часы показывали уже где-то начало седьмого часа они наконец-то стали прощаться со столь любезным «Золотым оленем», и послав на прощание благодарственную записку джазовым музыкантам отправились в Монризовский особняк, где уже в узком семейном кругу и закончили этот торжественный и трогательный вечер.

9

(ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СЦЕНА)

Да, через день после их торжественного банкета, устроенного по случаю большого успеха Анри, в десять часов утра все члены муниципального собрания как обычно собрались и расположились в Парламентском зале перед прослушиванием и рассмотрением некоторых городских происшествий и некоторых законодательных вопросов.
Да, вся палата была уже в сборе, и спикер готов был уже дать сигнал к началу прений, как вдруг по зданию парламента раздался сначала один чей-то громкий вопль, а через несколько секунд его поддержали ещё десятка три-четыре подобных отчаянных крика, и в течении дальнейшего времени весь парламент был повергнут в чисто паническое настроение и весьма прилично постоял немного «на ушах». Да, и правда, было от чего.
А всё дело в том, что ещё рассаживаясь по своим местам очень добродушный и дородный Минтор, депутат от Либеральной партии несколько раз обратился к своему соседу с права, весьма ещё не оправившемуся после своей очередной(и совершенно обычной) вечеринке Юнту, который ещё несколько заплетающимся языком всё ещё пытался напевать про себя слова и мотив одной и очень популярной в то время мелодии (кстати распространяя от себя при этом какой-то довольно-таки сильный и химический запах), который в ответ на это что-то очень неязычно пробурчал, и продолжал всё точно так-же тянуть слова из очень популярной тогда песенки: «Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо»…
Да, и когда уже не в шутку растревоженный Минтор ещё раз обернулся к своему соседу, чтобы сделать ещё одно, и уже последнее предупреждение, то он сначала даже немного подпрыгнул на месте, потом два раза быстренько протёр свои глаза, несколько раз мигнул, проверяя, не обман-ли это зрения, и не кажется ли ему чего-нибудь, но вместо этого совершенно уверившись в увиденном и опешив ещё больше добрый старый Минтор уже не выдержал и уже закричал во весь голос. Да не стоит пожалуй прибавлять, что остальные собравшиеся депутаты очень быстро и недоумённо оглянулись на кричащего, но увидев эту картину точно так-же и почти одновременно разразились точно таким-же громким воплем.
Да, а кричать-то кстати, было от чего. Дело в том, что на том месте, где ещё несколько секунд назад сидел совершенно ещё не совсем пришедший в себя после вчерашнего депутат Юнт, да, на том самом месте вместо него на его кресле сидела большая и лохматая обезьяна гамадрил, одетая в форменный депутатский парадный пиджак, держа на толстой мохнатой шее новый дорогой Юнтовский галстук, а на глазах её покоились очень модные и фирменные блестящие очки, которые Юнт купил полторы недели назад… Да, и эта обезьяна всё ещё как-то умудрялась продолжать как-то напевать какие-то слова из очень модной и популярной тогда песни: «Всё хорошо, всё хорошо»…
Да, она сидела очень хорошо и уютно, но когда раздался сначала громкий и отчаянный крик соседа, а потом ещё более громкий и дружный крик остальных, этот гамадрил сначала испуганно, а потом уже просто панически дёрнулся, и поразмышляв несколько секунд очень быстро и проворно бросился по направлению к открытой входной двери, совершенно не стесняясь наступать на спинки сидений и головы некоторых не очень-то удачливых депутатов, размахивая при этом на ходу полами фирменного депутатского пиджака и болтая съехавшими на одно ухо новыми фирменными очками.
Да, стоит ли говорить, что этот гамадрил — это было уже всё, что осталось от депутата Юнта.
Да, а в особняке нашего художника в этот день все сидели за накрытым к вечернему ланчу столом в гостиной.
— Да, Анри, а пожалуй что этот ликёр к чаю мы не пробовали здесь месяца четыре, если даже уже не больше…
— О, да, Мон ами, а этот пирог у вашей тётушки вышел и правда превосходным, не зря она сегодня никому не доверила право его приготовить. Не правда ли, Елен? Да, кстати мон ами, а что там у нас твориться на депутатском фронте?
Монриз фыркнул, отвернулся к задней стене, немного зажмурил глаза, минуты три сосредоточенно помолчал и после этого весьма удовлетворённо сообщил: — Неопознанная обезьяна из семейства гамадрилов, одетая в депутатский пиджак благополучно выбежав из здания парламента быстрыми и стихийными перебежками пробегая по наполненным машинами и народом улицам благополучно добралась до окраин города, весьма счастливо избежав встреч со всяческим проезжающим транспортом, и теперь уже удаляется в большие и весьма трудно проходимые дебри тропического леса, которыми так богат наш прекрасный остров. Ну что-же, пожалуй уж пожелаем нашему депутату Юнту всего наилучшего в этом для него ещё новом, и теперь уже последнем его поприще, а вас, Елен, теперь никто и никогда уже больше не будет доставать всякими квартирными и судебными вопросами.
Да, кстати, Анри, а действительно, вот эти бисквиты, которые приготовила нам наша сестрица вместе вот с этим замечательным ликёром просто превосходны?
— О, мон ами, я ведь только что говорил тебе тоже самое.

КОНЕЦ

Август 2011 года.

Автор

Виталий Пажитнов

С молодых ещё лет рок-музыкант, поэт, художник и писатель.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *