А за выпускными экзаменами не заставили себя ждать и вступительные. Как Ольга и предполагала, на факультет информатики конкурс составил пять человек на место − больше было только в университете на юридическом.
Собеседование с медалистами проводилось в Политехническом институте до начала вступительных экзаменов, чтобы те, кто его провалил, могли принять участие в общем конкурсе. Для Лены оно обернулось милой беседой о математике, компьютерах и планах на будущее. Беседовали с ней заведующий кафедрой и Гарри Станиславович, знавший ее, как облупленную. Поинтересовавшись пределами, до которых она добралась в своем увлечении математическими методами программирования, и любимой литературой, они помечтали о том, какой прекрасной была бы их жизнь, если бы все абитуриенты знали хотя бы одну десятую того, что знала Лена. И хотя бы на одну сотую были так же, как и она, увлечены наукой. Затем, поздравив Лену с почетным званием первой первокурсницы, очень тепло с ней распрощались. После ее ухода они еще долго вздыхали о минувшей молодости, смертельно завидуя тому, кто покорит сердце этой юной прелести.
— Есть такой обормот, — сказал Гарик, — он у наших на информатике отирается. Победитель олимпиады. Я его с ней не раз видел.
— И что он собой представляет?
— Как тебе сказать? По-моему, кроме смазливой рожи, ничего особенного. В смысле ума и интеллекта он и она — земля и небо. Но она в него влюблена, это факт.
Поздравив Ольгу с поступлением дочери в институт, Миша сообщил, что отправляет ее в столицу на совещание по актуальным проблемам высшей школы.
Миша знал, что у Ольги скопилось немало весьма ценных идей, как поднять уровень знаний точных наук у основной массы студентов, а не только у отдельных вундеркиндов. Здесь была и идея о привлечении самих студентов к процессу активного приобретения знаний − вплоть до участия их в чтении части лекций на избранные темы и научной работе с младших курсов. И идея создания банка лучших лекций, чтобы студенты, по тем или иным причинам пропустившие их, могли просмотреть соответствующую компьютерную запись. И идея раннего приобщения талантливых детей к математике. Ведь известно, что особенно ярко способность к абстрактному мышлению проявляется у детей в раннем возрасте, когда ребенок ежеминутно впитывает в себя огромное количество информации — зачастую весьма абстрактной.
Яркой иллюстрацией к этой идее могла послужить и сама дочь Ольги, влюбившаяся в математику с малых лет, и без всякого принуждения, а наоборот, с огромным удовольствием поднимавшаяся все школьные годы к ее высотам. Поэтому Миша посоветовал Ольге взять на совещание Леночку, чтобы наглядно продемонстрировать, чего может достичь человек, с раннего детства игравший в задачки и примеры, как в кубики и головоломки.
Когда Ольга предложила Лене поехать с ней в Москву, та, немного подумав, согласилась. Тем более, что Ольга собиралась еще и посетить Питер, побывать на могиле родителей и встретиться с шефом — хоть и сильно постаревшим, но все еще державшимся.
— А как к этому отнесется Дима? — осторожно спросила Ольга. — Мне кажется, он будет резко против. Ведь получается: ты сама поступила, а его бросаешь в самый трудный момент.
— Дима, конечно, закатит мне скандал, — вздохнула Лена. — Но, честно говоря, я не хочу оставаться, мамочка, с ним без тебя. Он в последнее время стал такой… неуправляемый. И почему-то совершенно убежден, что все сдаст на тройки без проблем. А я уверена — на физике он пролетит.
— Что, так плохо?
— Да. Мы проработали более-менее две трети программы, а за остальное он и не брался. Вся оптика для него — темный лес. И главное, я ему нужна только, как надзиратель. Он все прекрасно может выучить сам. Когда хочет. Но рядом со мной его хватает на пять-шесть задач — дальше он смотрит не столько в тетрадь, сколько на меня. Одни поцелуи да объятия на уме.
— Леночка, но он тебя любит — чего же ты от него хочешь? Он не может иначе.
— Вот-вот, он то же самое говорит. Мама, если я с ним останусь, ну… ты сама можешь представить, что произойдет. Мне с ним тогда не справиться. Но это не самое страшное. Я потом его вообще не заставлю заниматься. Он же такой… увлекающийся, пойдут сплошные объятия и поцелуи.
Да и я сама… Когда он меня так целует, совсем перестаю соображать. Какие уж тут занятия! И это в разгар вступительных. Тогда он точно на физике пролетит — я уверена.
— Лена, неужели тебе самой этого не хочется?
— Ну почему — не хочется? Честно говоря, я не знаю. Но дело не во мне. Мне хочется, чтобы он поступил. Даже страшно подумать, что с ним будет, если он завалит экзамены. Боюсь, никакая мама ему тогда не поможет — ты ведь знаешь ваши порядки.
— Да уж. Если провалит экзамен, тогда, конечно. Жалко будет. А ты думаешь — в случае твоего отъезда он будет заниматься?
— Обязательно. Я его уже не буду отвлекать. Он будет знать, что, если поступит, мы едем в лагерь на море, а если не поступит, его ждет осенью армия. Значит, ему ничего не останется, как учить и учить.
— Ну, что ж. Может, ты и права. Только я не представляю, как ты ему об этом скажешь. Он тут такое устроит!
— А когда мы едем?
— Чем раньше, тем лучше. Хорошо бы сегодня вечером. Ближайший поезд через три часа. Собирать нам особенно нечего, только самое необходимое.
— Тогда я ему звоню.
— Ну-ну, звони.
— Дима, это я, — осторожно сказала Лена в трубку. — Да, уже вернулась. Почему быстро? Нормально. Минут десять беседовали. Да, все в порядке, поступила. Можешь меня поздравить. Тут такое дело. Понимаешь, маму посылают на совещание в Москву и она просит меня поехать с ней. Она хочет меня продемонстрировать его участникам в качестве подопытного кролика. Мол, вот чего можно достичь, если с малых лет ребенок будет играть в задачки и примеры. На сколько? Недели на две-три. Мы еще в Питер хотим заехать.
— Не-е-ет! — заорал Дима в трубку так, что у Лены зазвенело в ухе. — Я тебя не отпускаю, слышишь! Нет, нет и нет! Никуда ты не поедешь! Ты что, хочешь, чтоб я экзамены завалил, да? Сама поступила, а меня бросаешь?
— Димочка, — как можно ласковее сказала Лена. — Ну не надо так расстраиваться. Ты прекрасно справишься и без меня. Я тебе только мешаю. А так — тебя ничего отвлекать не будет. И потом, я же должна помочь маме. Тем более, что это просьба заведующего кафедрой.
— Ничего не хочу знать! — ожесточенно закричал он.— Я не могу без тебя дышать! Мне просто не хватит кислорода! Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся? Скажи, ты этого хочешь? Я не могу не видеть тебя каждый день! Целых три недели — да я умру от тоски! Леночка, умоляю, не уезжай. Ты мне нужнее, чем твоей маме.
— Дмитрий, немедленно прекрати истерику! — услышала Лена голос Натальи Николаевны. Видимо она взяла параллельную трубку. — Езжай, Леночка, не обращай на него внимания. Пусть сидит дома и занимается. Избегался туда-сюда — сколько можно? Дай девочке отдохнуть от себя.
— Что он сейчас делает, Наталья Николаевна? — спросила Лена, заметив, что Диминого голоса не стало слышно.
— Лежит на диване, закрыл голову подушкой и мычит, как больная корова. О, вскочил и куда-то понесся. Наверняка, к вам. Если будет сильно докучать, гоните его в шею. Совсем спятил на любовной почве.
И действительно, через весьма непродолжительное время загремел звонок. Явился Дима.
— Ты меня любишь? — стал он приставать к Лене, спешно укладывающей в чемодан свои и Ольгины вещи. — Нет, ты меня не любишь!
— Люблю, — уверенно отвечала Лена, не прекращая своего занятия. — Если бы не любила, так бы и сказала. Дима, пожалуйста, возьми себя в руки.
— Почему, почему все имеют на тебя право — только не я? Твоя мама, ваши знакомые, ее начальство. Сколько это будет продолжаться?
— Дима, ты неправ, — попыталась возразить ему Ольга. — Конечно, я имею на нее больше прав, чем ты. Ведь я — ее мама, а ты пока еще формально — никто.
— Не вмешивайтесь, Ольга Дмитриевна! — заорал Дима, но, взглянув на потемневшее Леночкино лицо, осекся. — Ой, простите меня! Я нечаянно — я не хотел.
— Ну, вы решайте сами, — Ольга повернулась, чтобы выйти из комнаты. — Действительно, мне не следует вмешиваться.
— Мама, постой! — Лена посмотрела на Диму потемневшими от гнева глазами. — Дима, если ты еще когда-нибудь позволишь себе повысить голос на мою маму, между нами будет все кончено. Запомни это.
— Леночка, Ольга Дмитриевна, простите меня! — Дима сел на стул и закрыл лицо ладонями, чтобы не заплакать. — Лена, это я от отчаяния, неужели ты не понимаешь? Я не могу не видеть тебя каждый день — я ведь из-за этого и в школу твою перешел. Все последние полгода мы виделись каждый день. А тут — три недели врозь. Нет, это невозможно — я не вынесу!
— Димочка, ну, что ты! — Лена подошла к нему и обняла за шею. — Я тоже очень тебя люблю! Но что же делать, если жизнь так устроена? Люди расстаются, потом снова встречаются. Представь только: ты поступил, я возвращаюсь, и мы вместе едем на море. Какое будет счастье!
Он обхватил ее талию, прижался к ней лицом и застонал, как от боли. Не в силах больше наблюдать эту драму, Ольга ушла на кухню.
Минут через десять они явились туда же. На лице Димы застыло выражение тупого отчаяния. Лена старалась держаться спокойно, но было видно, что и ей это спокойствие дается нелегко.
— Мамочка, давайте пообедаем, да Дима нас проводит на вокзал. Проводишь, Димочка?
— Провожу, — хмуро ответил Дима. — Оставишь мне свой московский и питерский телефоны. Буду тебе каждый вечер звонить − а то ты совсем меня забудешь.
— У тебя же есть наш московский телефон — он тот же самый. А когда приедем в Питер, я тебе позвоню.
На вокзале Дима держался из последних сил. Перед посадкой Лена сама его поцеловала в щеку. Потом он долго бежал рядом с ее вагоном, пока не кончился перрон. Тогда он бессильно опустился на ступеньку и стал глядеть вслед быстро удалявшемуся поезду.
Он все смотрел и смотрел, представляя, как она сидит со своей мамой в купе, разговаривает с попутчиками — пожилой семейной парой — смотрит в окно. Он, только он один, должен сейчас смотреть на нее и разговаривать с ней, и находиться рядом, а не какие-то посторонние люди, включая ее маму. И именно он лишен этого счастья. Где же справедливость?
Так он сидел и глядел вслед давно скрывшемуся поезду, может час, а может два — он потерял счет времени, пока его не окликнул какой-то железнодорожник.
— Эй, парень, с тобой все в порядке? — спросил он, подойдя к Диме вплотную. — Может, помощь нужна?
— Нет, ничего, спасибо, — пробормотал Дима, вставая. Его слегка знобило. Плохо соображая, он поплелся в здание вокзала, выпил там газировки и поехал домой.
Дома ему стало совсем худо. Положив руку на лоб сына, Наталья Николаевна обнаружила, что тот весь горит. Температура поднялась до сорока, затем начался бред. Бред сводился к одной фразе: “Лена, не уезжай!”
Пришлось вызывать «Скорую». Диме сделали укол, после чего он заснул и проспал до утра. Наутро он встал здоровым, но очень грустным, и начал бесцельно слоняться из угла в угол.
— Хватит дурью маяться! — рассердилась, наконец, Наталья Николаевна. — Или ты начнешь заниматься, или про Лену забудь. Будет она тебя ждать из армии, как же! Зачем ей такой размазня?
Эти слова возымели действие, и Дима сел за учебники. Лена ему расписала задания на каждый день — оставалось только их неукоснительно выполнять.
Теперь, когда между ним и поездкой на море осталась только одна преграда — вступительные экзамены — Дима с удвоенной энергией принялся ее преодолевать. Он стал заниматься с раннего утра до поздней ночи, забыв про прогулки и телевизор. Да и какие прогулки без Лены — что в них хорошего?
Каждый вечер он звонил ей в Москву. Чтобы мама сильно не ругалась, он отдал ей половину своих подарочных денег, которые собирал много лет. Посмеиваясь, Наталья Николаевна припрятала их до лучших времен. Может, ему же еще и пригодятся.
Математика была написана на четверку, оставались физика и диктант. Диктанта Дима не боялся. За два месяца непрерывного писания под Ленину диктовку он почти перестал делать ошибки. А вот физика внушала ему тихий ужас.
Повторять ее Дима начал с оптики, как и велела Лена. И сразу наткнулся на непонятные задачи. В «Репетиторе», который она ему оставила, они были решены и даже с подробным объяснением − но ему все равно было непонятно. Чтобы разобраться, следовало хорошенько углубиться в теорию, но Диме этого делать не хотелось. И потому он долго сидел, тупо глядя в задачник, пока не надумал позвонить Саше Оленину. Саша тоже поступал в Политех, но только на другой факультет, где был самый маленький конкурс.
— Санек, ты педришь в задачах про линзы с зеркалами? — спросил он приятеля. — Я читаю-читаю и ни фига не врубаюсь.
— Я и без зеркал не педрю, — признался Саша. — А чего ты Ленку не спросишь? Лучшего объясняльщика я не знаю.
— Так она же уехала.
— Как уехала? Оставила тебя и уехала? Как же она могла?
— Да, представь себе. Ее мамаше срочно понадобилось выступать на каком-то совещании и Лену показать публике, как редкостный экземпляр. Я так ее умолял, но она все равно уехала. И вот теперь даже спросить не у кого.
— А ты позвони Маринке. Она не хуже Ленки в этих задачах разбирается. Помню, она одну такую объясняла у доски, так даже я понял.
— А удобно? Она же меня до сих пор любит по-страшному. Может, не стоит ее тревожить?
— Наоборот! Сделай девушке приятное. Я вон всем, кто меня любит, делаю приятное. Они, знаешь как бывают счастливы даже после невинной прогулки. А уж если поцелую, так вообще тают, как эскимо.
— Ладно, попробую.
Дима не без трепета набрал Маринкин телефон. Но когда он услышал, с какой радостью та согласилась ему помочь, у него даже потеплело на душе.
— Может для нее видеть меня такое же счастье, как для меня Лену? — подумал он. — Пусть порадуется. В конце концов — ну, не убудет же меня. И ей хорошо, и мне польза.
— Можно мне к тебе? — спросил он. — Я ненадолго.
— Нет, Дима, тебе ко мне нельзя. Папа дома, понимаешь. Он может что угодно устроить. Оскорбить тебя может. А если я к тебе? Это тоже неудобно?
— Почему? Очень даже удобно. Когда придешь?
— А Наталья Николаевна?
— А при чем здесь Наталья Николаевна? Она в мои дела не вмешивается. И к тому же, ее дома нет. Приходи сейчас.
— Бегу!
Только он положил трубку, как позвонил Саша.
— Договорился с Маринкой?
— Договорился. Она сейчас придет. А что?
— Слушай, можно и я с вами порешаю? Вы же без интима будете, как я понимаю. Не помешаю?
— Да, конечно, какой интим! Приходи, только побыстрее. Втроем даже веселее. Можем и потом вместе готовиться. Я сам, когда объясняю кому-то, лучше запоминаю.
С тех пор все дни, оставшиеся до экзамена, они собирались по утрам у Димы и готовились втроем. Убедившись, что на глубокое повторение физики времени не хватит, Маринка заставила их выучить все по верхам.
— Самое главное, — внушала она им, — чтобы вы ответили на каждый вопрос хоть что-нибудь, иначе вам не набрать нужных баллов.
И она гоняла их по основным законам и формулам, уже не вдаваясь в свойства всяких там полупроводников и фотоэлементов. Пусть хоть знают, что это такое.
В последний день перед экзаменом Саша ушел в полдень, а Маринка немного задержалась − объясняла Диме ядерные реакции. Он никак не мог запомнить обозначения элементарных частиц, и потому до него туго доходили правила смещения. Чтобы они дошли, надо было сначала добросовестно врубиться в теорию атомной физики. Но Диме это делать не хотелось. Намного проще глотать, когда тебе разжевывают.
Наконец, у него наступило просветление, и он самостоятельно написал три реакции. И даже понял, чем отличаются экзотермические реакции от эндотермических. Тогда и Маринке пришло время уходить.
— Спасибо, Мариночка, — сказал он на прощание. — Без тебя я бы не справился. Просто не знаю, как тебя благодарить.
— Поцелуй меня, — опустив глаза, попросила Маринка и зарделась. — Поцелуй, как тогда, помнишь?
— Может, не надо, солнышко? — растерялся Дима. — Тебе же потом будет еще тяжелее.
— Поцелуй. Ну что тебе, трудно?
Он наклонился и бережно поцеловал ее приоткрытые губы. И тогда она вдруг обняла его за шею, прижалась к нему всем телом и застонала. А потом отпрянула и, не поднимая глаз, убежала.
Дима скоро забыл об этом. Ведь, даже целуя Маринку, он думал о Лене. Первые дни после ее отъезда он смертельно скучал, потом как-то привык, что ее нет рядом — остались только тоска и тупая боль в груди. Очень трудно было по вечерам. Перед сном он звонил ей и, разговаривая, смотрел на ее фотографию − а после этого долго не мог уснуть.
Физику Дима написал на тройку, а Саша — на четверку. Правда, варианты на Сашином факультете были раза в два легче, чем у Димы. Когда Саша рассказал, что ему попалось, то Дима даже позавидовал.
— Если бы мне это досталось, — уверенно заявил он, — так я бы и пятерню отхватил.
Диктант Дима написал на четверку — сказались Ленины диктовки. Саша с Маринкой тоже не подкачали. И когда тридцатого июля все трое увидели свои фамилии в списках зачисленных, их радости не было предела.
Обняв Диму и Маринку за плечи, Саша повел их в кафе, где его уже поджидала Ирочка. Там они вчетвером просадили уйму денег, выпив за поступление. И основательно закусили всякими вкусностями. Ирочка со своей золотой медалью поступила в медицинский институт, чем очень гордилась. Всю зиму она занималась с репетиторами оттуда, поэтому в ее поступлении можно было не сомневаться. Собственно, ей достаточно было сдать на пятерку одну химию − но добросовестная Ирочка готовилась по всем предметам. Мало ли что! |
