Профессор (беря зачетку): «Так, вы кто у нас? Ага, Евгений Пустозвонцев. Что у вас там, в билете — «Евгений Онегин»? Ну, что же, расскажите мне, голубчик, что вы знаете про своего тезку?»
Студент: — Про Жеку то?
— Про какого Жеку?
— Ну, у меня у самого кликуха такая: Жека!
— Вот как! Вообще-то, насколько я помню, у Онегина никаких таких кликух, как вы изволили выразиться, не было. Ну, что ж, продолжайте.
— Ну, там вначале дядя честно правил…
— Простите, чем же это он правил?
— Ну, это…там, как бы не написано.
— Ага. Ну, как бы продолжайте.
— Ну, а потом он себя уважать заставил. А чего, блин, заставлять? Я бы и так зауважал! Прикинь — отстегнул ему коттедж, прикид всякий, бабла там немеренно…
— Хм. Прикинул — старик не слабо отстегнул!
— Ну!
— А что, у Пушкина прямо так и написано: «Бабла»?
— Не, зачем! Пушкин — он в натуре реальный мужик был.
— Может, вы хотите сказать, что он был реалистом?
— Ну!
— Ну — ну. А Жека что же?
— Жека-то? Ну, он вначале отстойный совсем был, ну, типа ханурин. У него непруха была сплошная, облом полный, а как наследство накатило — сразу понтовый стал. А чего не стать, если на шару?
— Простите, как вы сказали? На какую шару?
— Ну, типа на халяву.
— Ага! Так. Ну?
— Ну, поканал в коттедж — оттянуться. Ну, там речка, цветочки, пчелки шастают, то да се. Ну, типа — природа.
— Ага, понимаю. Как это у вас живописно выходит. Скажите, а люди там водились на этой типа природе?
— Ну! В Натуре! Там сосед был баклан такой торкнутый — Ленский. Ну, по лесу бегал с длинным хаером, писал там чего-то. Ну, в общем, — ошпаренный совсем.
— О, Господи! Бедный Ленский! Ну, хорошо, а еще кто?
— Ну, там еще две герлы были, как бы сестры…
— Ага! А вы случайно не помните, как этих герлов звали?
— Ну! Одна Олька, она с Вованом Ленским тусовалась. А вторая, Танька — вааще была шиза удолбанная!
— Какая, простите, шиза?
— Удолбанная, ну, в смысле ушлепнутая, типа — странная.
— Ага! Очень вы своеобразно и любопытно излагаете. Ну, дальше.
— Ну, чего, блин? Короче, она как Жеку увидала и сразу тащиться стала от него. Тащилась-тащилась, а потом у нее крышу снесло и она колбасить стала…
— Это, в каком же смысле колбасить?
— Ну, как бы переживала.
— Ага, понятно! И до чего же доколбасилась?
— Кто?
— Ну, эта — Танька, шиза удолбанная.
— Аа…ну, она заколбасила и стала писать ему это…забыл, как называется… ну, когда не эсэмэс и не емейл, а на этой в натуре — на бумаге…
— Типа — письмо?
— Во! Точно!
— И что же она ему написала?
— Ну, что ей стремно все и жизнь не в кайф. Ну, типа: я вам пишу, чего еще в натуре?
— Так, так, ну как же интересно! А Жека, что же?
— А чего — Жека? Он ничего. Он же знал, что она удолбанная. Но он над ней стебаться не стал. Ну, нарисовался там, крышу ей вправил так круто, чтоб не глючила и уканал опять.
— Очень любопытно! Прямо типа драмы. И что потом!
— Ну, потом там тусовка была у Таньки на бёзнике.
— На чем, простите?
— Ну, на дне рожденья. Потом там разборка была у Жеки с Ленским из-за герлы. А потом они стрелку забили, ну, типа дуэль. И Жека Вована замочил.
— Переживал, наверное?
— Ну! Ведь корефаны были. Но там такой расклад был, что сканать никак нельзя. Ну, и пришлось замочить!
— Да, я понимаю. И что же потом приключилось с вашим тезкой?
— Ну — чего? Опять тормозить стал, все не в кайф, замырзаный стал совсем, отстойный, ну, это…
— Можете не переводить, я уже, как бы, научился…понимать. И что же — на том все кончилось?
— Не, зачем! Он однажды на одной тусовке нарисовался, ну, типа, на балу. А там — Танька.
— Которая шиза?
— Не, она там уже не шиза! Она уже с понтом такая, герла крутая, генеральша в натуре!
— Да, не слабо! А Жека что ж?
— Ну, он, конечно, к ней подвалил. То да се, фуё-маё — ну, типа я от тебя
тащусь, а все остальное мне не в кайф!
— Ага! Интересно! А Танька что же?
— Ну, чего Танька? Она ему: ну, ты, вааще, чипидрос клевый, но я другому отдалась!
— Вот даже как?
— Ну! И он совсем отпал, тормозной такой стал как долбоящер!…ну, вот…вроде и все!
— Мдаа. Очень впечатляющий рассказ, очень! Ну, и как же мне оценить ваш ответ? Вы сами-то как думаете?
— Ну, я думаю это…может, на троечку?
— А может на пятерочку?
— Да, нет профессор, что вы — на тройку!
— А я думаю, может, все же — на пятерку?
— Да ничего, тройки хватит.
— Ну, не скромничайте, голубчик. Если бы Пушкин мог слышать все эти ваши сленги и идиомы — у него бы крышу сразу снесло! От вашего великого и в натуре, блин, могучего. Ну, типа — языка. Нет, я все же думаю на пять!
— Да, ну что вы профессор — лучше три!
— Ну, вот что, дорогой мой. Вы мне такого тут наговорили, что мне ваш ответ совсем не в кайф! Я не знаю, на каком языке вы тут изъяснялись, но не на русском, это точно! Так что экзамен по русской литературе обойдется вам в пять штук.
— А трех тысяч не хватит?
— Нет, дорогой мой, не хватит. А то мне очень стремно будет.
— Жаль!
— Ну-ну! Не тормозите, голубчик. А то еще заглючите и крышу совсем снесет! Кстати, у вас есть…это самое?
— Ну, я взял на всякий случай.
— В конверте, как я учил?
— Ну, да. Реально.
— Вот и отлично! Кладите ее сюда в ящик стола мою пятерку. Вот так! А вот вам ваша троечка (ставит оценку, расписывается, отдает зачетку студенту). Вот теперь можешь канать отсюда спокойно, Жека. Евгений, блин, Онегин! |
