Рыжее солнце

Чем плохой сказочник отличается от хорошего? Не знаете? А я вам скажу. Прежде всего отсутствием фантазии. Вот, как я, например. Если и начну какую-нибудь историю — а начать для меня тоже задача не из легких — то неприменно собьюсь и запутаюсь. Ляпну, извините, что попало, какую-нибудь несуразицу, а она, вдобавок еще и сбудется. Так что вместо сказки получится дурное предсказание.
Зачем же, спросите вы, я берусь за это неблагодарное дело? А потому, что дочка просит! Маленькая Джессика почему-то считает меня лучшим сказочником на Земле, и стоит нам с ней остаться вдвоем, тут же заводит свое неизменное: «Папа, расскажи!» А поскольку все книжные сказки мы уже прочитали и почти выучили наизусть, приходится что-то выдумывать. А получается… Вот, сами посудите, что получается.
Помню, прошлым летом, я сочинил историю про ежика, который не любил купаться. Но в темноте оступился и упал в полную воды яму. Дочка была в восторге и все повторяла, смеясь: «Бух!», «Плюх!», и фыркала, подражая злополучному рассказчику — мне. Уже на следующее утро мы с ней хоронили ежа, утонувшего в нашем садовом пруду, и Джессика плакала, а я судорожно врал что-то про невинную ежиную душу, ставшую серебряной рыбкой. Ничего лучшего мне в тот момент в голову не пришло. Не прошло и месяца, и я рассказал про беличью семью, которая жила якобы у нас на чердаке и от скуки грызла провода. Ну, вы, конечно, поняли. Целую неделю мы сидели без света. И такие странные вещи случались постоянно. Вроде бы мелочи, но складывались они в пугающую картину.
— Почему так происходит? — пожаловался я, глупо улыбаясь, Анне, своей жене. Мне хотелось все представить как шутку, хотя на душе было тревожно. — Ведь это всего лишь слова. Сотрясение воздуха. И почему я все время придумываю что-то плохое? Не хочу этого делать, но делаю.
Она посмотрела на меня серьезно, и даже отставила в сторону кофейную чашку. Все волнующие нас вопросы мы с Анной, как правило, обсуждали за завтраком.
— Ты не придумываешь, Алекс. Ты видишь то, что на самом деле будет.
Я помотал головой.
— Ничего я не вижу.
— Видишь. Просто не хочешь себе признаться.
Есть ли в мире что-то более бессмысленное, чем спорить с собственной женой? Я пожал плечами, а про себя решил, уж если сочинять, то что-нибудь совсем невероятное, сказочное, то, что в жизни никак не может случиться. Всю осень и зиму, и большую часть весны мне это удавалось. А потом…
Стоял теплый и влажный месяц май. Солнечная погода сменялась короткими и сильными дождями, грунтовые дороги развезло, а мокрый асфальт не успевал до конца просохнуть и клубился беловатым паром. Буквально каждый квадратный сантиметр земли исторгал из себя растения, и каждая палка, лишь коснувшись мягкой, рассыпчатой почвы, пускала корни и окутывалась нежной весенней листвой.
Поздно вечером я вел дочку домой с детского дня рождения. Вдоль безлюдной улицы горели фонари, и мелкие лужи у нас под ногами отражали их свет. Джессика баловалась, кружилась на ходу и выделывала всякие танцевальные па. А я радовался, что могу хотя бы немного помолчать, вдыхая запах цветущих деревьев и любуясь тонким хрустальным серпиком в небе. Но покой мой длился недолго.
— Папа! Расскажи! Сказку! — спохватилась дочка и завертелась юлой, выдернув руку из моей ладони.
Я вздохнул.
— Ладно. О чем ты хочешь послушать? — спросил с тайной надеждой, что Джессика «закажет» что-нибудь из старого, придуманного раньше.
Бывает ведь такое, что ту или иную историю хочется услышать во второй, а то и в третий раз.
Ну или хотя бы подскажет мне идею. Но увы.
— О чем хочешь, папа! — восторженно закричала моя шалунья. — О чем хочешь!
— Ну, хорошо, слушай… — усмехнулся я, лихорадочно соображая, с чего бы начать. Там уж как-нибудь само пойдет. Но первые фразы всегда давались мне с трудом. — Возле синего-синего озера, такого, что не видно берегов, жила… э… добрая бабушка… Она была…
Я запнулся. Да кем же ее назвать, эту старуху? После тяжелого рабочего дня я плохо соображал. Но приходилось как-то выкручиваться.
— Волшебницей, — подсказала дочка.
Она перестала крутиться и тихо шла рядом со мной, предвкушая сказку, сама похожая на очарованную маленькую принцессу.
— Точно, — обрадовался я. — Волшебницей. И были у нее две кошки — рыжая и белая. Рыжую звали Солнце, а белую — Луна.
— Вот эта? — нахмурилась Джессика, указав на небо, где прозрачный месяц парил в серебряной дымке.
— Ну да. Обе очень любили плавать в озере. Но бабушка-волшебница отпускала их купаться только по очереди. Потому что боялась, что они утонут, сразу две, и тогда у нее не останется ни одной кошки. А так — будет хотя бы одна.
— Ага, — сказала дочка.
— Ну и вот…
Я беспомощно пожал плечами.
— Дальше, папа! — потребовала Джессика, настойчиво глядя мне в лицо огромными сияющими глазами.
— Однажды кошка по имени Солнце, — бодро продолжал я, — отправилась гулять, пока ее сестра купалась. Они были сестрами, вообще-то. Вот, шла она шла по улице. Ночь, и, как сейчас, горели фонари, и дождь только что закончился. А она шла по лужам и… попала под машину.
Зачем я это сказал? От мгновенного испуга у меня чуть не остановилось сердце. Мне уже мерещился пронзительный визг тормозов и слепящий свет автомобильных фар в глаза. Но улица оставалась пустынной и тихой. Только серебряно капала откуда-то с карниза дождевая вода, и растворялись в ночном безмолвии наши шаги.
— Папа, смотри! — вдруг закричала дочка.
И только тут я заметил его — маленькое тельце, лежащее на обочине, в длинной тени от фонаря, все перемазанное грязью и кровью. Сперва мне показалось, что кошка мертвая. Но вот она слабо шевельнулась и даже как будто застонала.
— Солнышко умирает… — голос Джессики дрожал от ужаса.
— Погоди, — я решительно отстранил дочь. — Она жива. Надо побыстрее отнести ее к врачу!
Не буду описывать, как в ночной ветеринарной клинике наше Солнце сшивали буквально по кусочкам. Как мы с Анной попеременно дежурили возле ее бокса. Как часами сидели, держа на коленях несчастную кошку, пока в ее лапку вливались через капельницу лекарства и питательный раствор. Как осторожно кормили ее бульоном из шприца и радовались, точно дети, когда ей удавалось проглотить хоть немного супа. А когда рыжее Солнышко впервые встало на трясущиеся четыре лапы — у нас троих был настоящий праздник, у меня, у Анны и у Джессики.
Мы устроили ей лежанку в дочкиной спальне. Просто обернули детский матрассик простыней и затолкали в угол, между кроватью и шкафом. Получилось укромное местечко, как любят кошки. И Солнце стало поправляться, постепенно набираясь сил. Не прошло и месяца, и оно уже расхаживало по всему дому, по-хозяйски заглядывая во все углы и озаряя их веселым рыжим светом, обкусывало комнатные растения и даже пыталось запрыгнуть на подоконник.
— А ты заметил, — как-то спросила меня Анна, когда мы ночью лежали в постели и я, обняв подушку, уже приготовился отбыть в сказочную страну, — что солнце больше не восходит?
— В смысле?
— Ты понимаешь, о чем я.
— Не понимаю. Правда. Ты про кошку, что ли?
— И про кошку, наверное, тоже… — Приподнявшись на локте, Анна, не мигая, смотрела мне в глаза. — Я про солнце, Алекс. Оно не выходит на небо. Не купается в синем-синем озере.
— Это тебе Джессика рассказала, да? — я рассмеялся. — Но это же чушь! Глупая сказка!
— Конечно, чушь, — согласилась Анна. — Но солнце, действительно, пропало.
Я устало прикрыл глаза. В форточку затекал холодный, сырой воздух, и, как мокрые тряпки на ветру, бились и стучали в стекло растрепанные ветви яблони. Я знал, о чем говорит жена. Лето выдалось дождливое и хмурое, и с самого мая, наверное, небо пряталось под толстым слоем черных, густых туч, из которых то и дело сеялась противная морось. Земля окончательно раскисла, заболотилась и покрылась высокой, чуть ли не по пояс, травой. Никто не стриг газоны. Может, из-за этой всепроникающей сырости все газонокосилки в мире заржавели. Но переросшая, грубая трава почему-то не колосилась, и красные розы на клумбе у нас под окном не расцветали, а только выпускали все новые и новые молодые побеги. Краски обесцветились. Из-за постоянно текущей с неба воды все выглядело серым. И этот унылый серо-зеленый пейзаж рождал в людях тоску. Из их душ исчезли, казалось, и смысл, и красота, остались только равнодушие, скука и раздражение друг против друга. Даже дети перестали играть на улицах, а сидели по домам, уткнувшись в экраны смартфонов. И никто больше не улыбался.
— Но днем не темно, — сказал я осторожно. — Значит, солнце где-то есть. Хоть его и не видно.
— Да, — согласилась жена. — Где-то есть. Только где?
— Неужели ты, правда, веришь в эти глупости? — изумился я.
Несколько долгих минут Анна молчала, изучая в темноте мое лицо.
— Нет, конечно, — ответила она, наконец. — Я слишком большая, чтобы верить в сказки. Просто… у меня какое-то странное чувство…
— У меня тоже.
— Не обращай внимания, Алекс, — вздохнула она и уронила голову на подушку. — Спи.
Я хотел что-то еще сказать, но никак не мог сообразить что, а потом и в самом деле заснул.
Утром я продолжал обдумывать этот разговор. Был выходной день, и я смотрел в окно, как соседи слоняются по двору с постными лицами, и, переругиваясь, месят ногами жидкую грязь. Дождь перестал, но они не подметали, как обычно, дорожки и не стригли кусты, а, вообще, ничего не делали. Только злились друг на друга и на Джессику, которая пела, сидя на крыльце с большим красным яблоком в руках.
Интересно, думал я, так сейчас везде или только в нашем поселке? Наверное, везде. Ведь солнце — одно на всех. А не свое в каждой стране или городе. А впрочем, кто знает. Может быть, сколько людей — столько солнц?
Что ж, по крайней мере наше Солнышко было с нами. Каждое утро, каждый вечер, да и всю ночь оно дарило нам свой свет. Навевало золотые сны. Рыжая кошка принесла в наш дом счастье. Не то чтобы раньше мы с Анной плохо жили, ссорились или изменяли друг другу. Нет, ничего такого. Но, наверное, как в любой паре, женатой уже не первый год, волна пылкой влюбленности схлынула и обнажились подводные камни. Непонимание, разные вкусы и взгляды… Мелочи, но неприятные, от которых тянуло холодком. С появлением Солнышка все изменилось. Забота о питомице, страх за нее и, наконец, любовь — точно связали нас золотыми нитями, тонкими, но прочными. А Джессика… наша непоседа дочка, конечно, не превратилась в идеального ребенка, но и в ней расцвело нечто новое. Она словно повзрослела на несколько лет, стала рассудительной и серьезной. Как будто хвостатая подружка поделилась с ней своей мудростью. А в том, что Солнышко — мудрая кошка никто из нас не сомневался. Достаточно было посмотреть в ее сияющие глаза, глубокие, как вода в небесном озере.
Она знала все, каждый потаенный уголок наших сердец. Даже то, о чем мы стеснялись говорить друг другу. И то, что скрывали от самих себя. Во всяком случае, хотели скрыть. Должно быть, считая меня своим спасителем, она забиралась по вечерам ко мне на колени и ласкалась, бодая головой мою ладонь.
— Бедная девочка, — шептал я ей чуть слышно, — ведь я тебя чуть не погубил. Своей глупой сказкой… Ты можешь меня простить? Ты простила?
Солнышко перебирало лапками и громко мурлыкало.
Да, слова это просто слова. В них, казалось бы, не больше смысла, чем в летящих по ветру осенних листьях. Но разве не Словом сотворен этот мир? Как же я мог вести себя так беспечно? Быть сказочником — не просто. Но гораздо труднее быть добрым сказочником, чтобы твоя выдумка не разрушала, а творила пространство любви.
— Мы с тобой похожи, — шепотом говорил я Солнцу, пропуская между пальцами нежную золотую шерстку. — У тебя есть дар света, у меня — дар слова. Клянусь, что никогда больше не использую его во зло.
Гнилое лето перетекало в медленную, безрадостную и бесплодную осень. В садах не созрели ни груши, ни яблоки, а цены на продукты подскочили в магазинах до заоблачных высот. «Неурожай», — вздыхали унылые селяне. Да и с чего быть урожаю?
Рыжее Солнце, между тем, совсем поправилось и заскучало. Настал день, когда оно встало перед балконной дверью и требовательно мяукнуло, просясь на улицу. Не скажу откуда, но я знал, что оно не вернется, а отправится к доброй бабушке-волшебнице, в домик на озерном берегу. Ведь именно там его место. Думаю, и Анна тоже знала.
Мы стояли, растерянные, когда сзади тихо подошла Джессика.
— Папа, отпусти ее, — попросила она. — Ты что, хочешь весь мир оставить без солнышка?
Не успела дочка договорить, как я понял, что она права. Нельзя держать солнце взаперти, только для себя одних. Оно должно светить всем.
Мы с Анной смущенно переглянулись, и я распахнул дверь.
— Иди, Солнышко. Удачи тебе.
Я видел, как она уходит дворами, скользя между мокрых грядок. Рыжая кошка под серым дождем. А вечером на горизонте впервые за много-много дней появилась ярко-розовая полоса.
— Смотри-ка, — приветливо кивнул мне сосед. — Красный закат. Завтра будет хороший день.
И действительно, на следующее утро распогодилось.
Конечно, она не вернулась, а исчезла, растворилась в теплой синеве, в паутине улиц, в бесконечности земных и небесных дорог. Но наш дом по-прежнему светился изнутри мягким золотым светом. Словно рыжее Солнце, уходя, оставило в нем свои лучики. Может быть, в благодарность за спасение. Или просто так — в подарок.
Хмурым ноябрьским вечером мы с Джессикой шли с детского праздника, мимо тусклых витрин и пестрых от опавшей листвы газонов. Под ногами хрустели затянутые тонким ледком лужи, серебряные в лунном свете, и ярко, морозно блестел асфальт.
— Папа, расскажи сказку, — пискнула дочка.
— Да, конечно, о чем? — рассеянно откликнулся я.
Мои мысли витали далеко.
— О кошке Луне.
— Кошка Луна… — начал я. — Да… Извини, милая, задумался. Так вот, однажды кошка Луна отправилась гулять по улицам и…
Я запнулся, охваченный тошнотворным чувством дежавю. Нет, больше я в эту ловушку не попадусь.
— … и встретила большого серого кота. И… хм… от этой встречи, — сказал я осторожно и, запрокинув голову, скользнул взглядом по сияющему диску, — у нее родился маленький серебряный котенок…
— Папа! — вскрикнула Джессика, и в ее голосе звенел восторг. — Смотри!
Но я уже и сам видел, как пятнышко лунного света на мерзлом газоне вдруг зашевелилось, мяукнуло и, неловко потянувшись, заковыляло к нам на тонких лапках.

(с) Джон Маверик