Я сразу понял, что он поэт, а не физик, хоть и заговорил о гравитации. Она, сказал, зависит от массы. Ха! Как будто мы не знали! В выпускном-то классе! Но что взять с замещающего учителя, которым просто напросто заткнули дыру в расписании. И который на самом деле и не учитель вовсе, а, наверное, практикант.
Молодой парень, в шортах и белой тенниске, не гнулся в три погибели, а прямо стоял у доски. Наверное, как в давние времена, когда на плечи еще не давила чудовищная сила тяжести. Но я его толком не разглядел. Не мог поднять голову — очень сильно болела шея. Мы почти лежали, распластанные на партах, уткнувшись носами в тетрадки.
А он говорил:
— Вы видели, как птицы купаются в синеве, легкие, будто пушинки? Как бабочки скользят над крышами, словно лепестки по воде? Или как лист летит по ветру? Почему он не падает камнем вниз, а парит, как солнечный свет, в невесомости? А видели, как танцуют на асфальте капли дождя? И как дерево цепляется сучьями за небо? Разве оно стелется по земле и полощет свои ветки в лужах?
В классе послышался сдавленный смех. Кто-то в задних рядах хихикнул. Какая-то девочка. Но странный парень как будто ничего не замечал — и продолжал вдохновенно.
— Зачем же вы стелетесь? Зачем таскаете на спинах такую тяжесть — как черепаха панцирь? Только она носит на спине свой дом, а вы — мешки обид и страхов. Вы не любите друг друга. А ведь каждый из вас достоин любви. И вы всего боитесь. Плохих оценок и того, что подумают другие. Показаться смешными и слабыми. Быть собой. Боитесь, что сила тяжести раздавит вас. А ваши родители? Сколько страхов у них! Потерять работу. Потратить слишком много денег. Попасть в аварию. Заболеть и стать беспомощными. Умереть. Но каждый когда-нибудь умрет. У вас совсем нет воображения. А ведь фантазии — это крылья! Расправьте их! Будьте как бабочки, как дождь, как деревья… Растите в небо! Летайте и танцуйте! Но сперва выкиньте весь балласт!
Он говорил, и говорил, и лил нам в уши свою чепуху, и смешки постепенно перешли в тяжелые вздохи. Сидеть становилось все труднее, нестерпимо ломило все кости, а ведь надо еще после уроков плестись домой, волоча за собой тяжелые сумки. Ну и что, что в них — по две-три тонкие тетрадки, если каждая весит по пуду. А ведь когда-то все было не так…
Это началось незаметно, исподволь, так что сперва никто ничего не понял, но люди стали чаще уставать. Они возвращались с работы полностью измотанные и вместо того, чтобы пойти погулять или заняться спортом, валились в полуобмороке на диван. На то лишь и оставалось у них сил, чтобы щелкать телевизионным пультом. Или, развалившись в кресле, играли в компьютерные игры. Они бегали теперь только по виртуальным мирам, по рисованной траве, под синим пиксельным небом. И какая-то странная тоска пробиралась каждому из них в сердце, холодная, серая и плотная, как гранит. Несчастные мужчины и женщины теперь хотели в жизни только одного — разбогатеть. Нет, они не стали такими уж алчными. Но деньги сулили отдых. Возможность поменьше двигаться и целыми днями валяться в постели. Врачи разводили руками: «депрессия, хроническая усталость, выгорание, нездоровый образ жизни». Никто и представить себе не мог, что на самом деле медленно и неуклонно усиливается гравитационное поле Земли.
Почему? Никто не мог ответить на этот вопрос. Ведь ни масса, ни радиус ее не изменились. Ученые так ничего и не смогли объяснить, но все как один предрекали скорый конец света. Этак лет через сто, если гравитация будет нарастать с той же скоростью. «Нас просто расплющит», — обещали они.
Вот так. А этот чудик предлагает нам танцевать? Да мы еле ноги таскаем!
Едва прозвенел звонок, ребята устало потянулись из класса, сгорбленные под тяжестью своих школьных сумок. А я подошел к поэту, одиноко стоявшему у окна.
— Скажите, учитель, — спросил я его, — где вы видели птиц? Они исчезли лет двадцать назад. Мне рассказывала о них мама, но я их не застал. А деревья? Их заковали в стальной каркас, чтобы не гнулись. Да и сами они стальные, с лампочками LED вместо листьев.
Он рассмеялся.
— Какой я тебе учитель? Я сам еще ученик. Может быть, одним классом выше. Зови меня Эрих. И, пожалуйста, без церемоний. Мы почти ровестники.
Я осторожно кивнул, не поднимая глаз. Было такое чувство, что даже от этого простого движения у меня отвалится голова.
А Эрих предложил.
— Хочешь, я покажу тебе птиц, и бабочек, и деревья — настоящие, не стальные? Но не здесь, не в городе.
— Как же мы попадем за город? — изумился я.
— Очень просто. Если идти по школьной улице вниз — до самого конца, дома закончатся и начнутся поля. И горы появятся на горизонте — зеленые вершины в лиловой дымке… Ты видел когда-нибудь горы?
— Нет… Но я не дойду. У меня болят ноги.
— Ноги — не корни, — снова засмеялся он. — Не надо врастать ими в землю. Не пугайся, там всего минут двадцать ходьбы, даже тихим шагом. Оставь сумку в школе — и пошли.
Я понял, что улица закончилась, когда асфальт под ногами сменился красной глиной, а после — в сочной зелени запестрели цветы. И ветерок, пахнущий не резиной, а медом, нежно подул в лицо. Дороги за городом, если когда-то и были, давно заросли травой. Мы брели прямо по лугу. Вернее, я плелся, опустив голову, опасаясь попасть ногой в какую-нибудь ямку или споткнуться о камень, и лишь изредка, исподлобья, поглядывал на Эриха. А он шагал прямо и широко, запрокинув лицо к небу и щурясь на высокое солнце. Вокруг плескалось бело-желтое море ромашек, в котором сверкали то тут, то там голубые огоньки васильков и фиолетовые — колокольчиков. Даже воздух казался разноцветным. И звенела трава.
— Чем, как ты думаешь, черепаха отличается от птицы? — спросил Эрих, обернувшись ко мне, и сам ответил. — Она смотрит вниз и видит только землю. А птица видит все.
— А ты?
— Я видел чудо там, в горах.
— Какое? Деревья? Бабочек?
— Нет, чудо. Настоящее.
— В горы мне точно не взобраться, — вздохнул я.
— Ошибаешься, — усмехнулся он. — Разве ты не замечаешь, что идти все легче и легче?
И правда, теперь и я ощутил удивительную легкость. Боль из костей ушла, словно в каждую из них мне впрыснули анестетик. И тяжесть на плечах хоть и не растаяла до конца, но уменьшилась. Я двигался, словно во сне.
Эриху стало жарко, и, сняв тенниску, он закинул ее на плечо. Его кожа, золотистая от загара, масляно блестела на солнце. Вздумай я проделать то же самое — в минуту бы обгорел. Я смотрел на него, изумляясь, как красив может быть человек. Как высок, мускулист и гибок. Я чувствовал себя заморышем рядом с ним.
— Ты когда-нибудь слышал про зоны с аномальной гравитацией? — продолжал Эрих. — Там реки текут вверх по склону. И струи водопада сплетаются на ветру, как змеи в любовном танце. Там привязан к небу огромный валун — тонкой ниточкой, одним волоском Будды.
— И эти горы?
— Да, тоже.
Мы приближались к подножию горы, и видна уже стала вьющаяся по склону тропа, светлая на желто-зеленом фоне. Она петляла между крупных камней, исчезая в облаках. Из-под облачной шапки седыми прядями сбегали пенные ручьи.
— А то, что ты говорил про страхи, Эрих? Если перестану бояться, я стану таким, как ты?
— Это только первый шаг… Смотри, здесь мы поднимемся. Вот она, тропинка. По ней ходят горные козы. Давай, смелее!
И он протянул мне руку.
Если бы еще утром кто-то сказал мне, что я буду карабкаться вверх по склону горы, я назвал бы его сказочником и фантазером. Но с каждым шагом мы с Эрихом словно расправляли крылья. Мы как будто парили в невесомости, и птицы парили наравне с тропой, и ручьи на солнце рассыпались радугой.
День уже клонился к вечеру, когда мы вышли на небольшое плато, поросшее травой и усеянное белыми камнями. Небо остыло, и краски его потеплели. Я боялся посмотреть вниз — от одной только мысли, как высоко мы забрались, кружилась голова.
— Закрой глаза! — скомандовал Эрих, и его горячие ладони легли мне на лицо.
Я покорно зажмурился, и он подвел меня к самому краю. Я понял это по тянущему, жутковатому ощущению пустоты под ногами. Но мне не было страшно — я доверял своему новому другу, возможно, даже больше, чем самому себе. Не для того он привел меня в это удивительное место, чтобы сбросить в пропасть.
— А теперь смотри! — сказал он, убирая руки с моего лица.
Прямо под нами простиралась широкая облачная равнина — белая и золотая, как ромашковое поле. Закат уже слегка подрумянил ее по краям. А посреди этой клубящейся призрачной тверди высился радужный город. Прекрасный, как сон, иллюзорный, и все-таки реальный. Распростертый на облаках, как у Творца на огромной ладони. Жарким рубином горели острые черепичные крыши. По снежно-белым стенам текли апельсиновые блики. Сверкали на солнце золотые кресты церквей и зеленые башенки минаретов. Синий и фиолетовый свет тек меж домов, образуя улицы, а может, и каналы, как в Венеции. Я уже представлял себе, как по ним скользят уютные гондолы, и гондольеры, стоя во весь рост, зычными голосами зазывают гостей.
— Вот оно, чудо, — тихо произнес Эрих у меня за спиной. — Нравится?
Я сглотнул. Как найти слова, чтобы выразить благодарность, восторг, радость? Как вобрать в себя всю эту красоту — и не задохнуться?
— Это мираж, — сказал я, наконец.
— Такой же мираж, как город, как твоя школа, как весь наш мир. Но это счастливый мираж. Ты думаешь, что это игра света. Нет, он настоящий.
— Откуда ты знаешь?
— Я был там, — ответил он просто. — В нем живут люди.
— Разве можно жить на облаках?
Эрих молчал, но, даже не оборачиваясь, я чувствовал его улыбку. Разве можно взбираться в горы, не ощущая усталости? Разве могут реки течь вспять? Разве можно камень подвесить к небу?
И прежде, чем мой друг успел ответить, я понял, что да, можно. Что только так и стоит жить. Словно какая-то неведомая сила подхватила нас и подняла над землей, и мы оба вдруг очутились там — в городе на облаках. |