Ровно в девять часов утра небольшая комната сектора планирования наполнилась сотрудниками. Прогремел железный футляр, который сняли с ундервуда и поставили на подоконник, захлопали ящики письменных столов, и рабочий день начался. Последним явился Яков Иванович Дубинин. — Салют! — сказал он жизнерадостно.— Здравствуйте, Фёдор Николаевич, здравствуйте, Людмила Филипповна. Остальным — общий привет. Но, повернувшись к своему столу и увидев на нём большую кучу деловых папок, он сразу увял. Некоторое время он сидел, тупо глядя на бумаги, потом встрепенулся и развернул «Правду». — Ого! — сказал он минут через десять.— Немцы-то, а? «Эр нувель» пишет… Сектор безмолвствовал. Дубинин, конечно, понимал, что надо бы заняться планированием, но какая-то неодолимая сила заставила его перевернуть страницу и углубиться в чтение большой медицинской статьи. — Товарищи,— внезапно воскликнул он, высоко подымая брови,— вы только смотрите, что делается! Вы читали сегодняшнюю «Правду»? Трудолюбивые сотрудники подняли на него затуманенные глаза, а Людмила Филипповна на минуту даже перестала печатать. — Можно будет рожать без боли! Здорово, а? Он так взволновался, как будто бы сам неоднократно рожал и испытывал при этом ужасные страдания. Машинка снова застучала, а Яков Иванович принялся читать дальше. Он добросовестно прочитывал всё по порядку, не пропуская ни одного столбца и бормоча: — А сев ничего. Сеют, сеют, засевают. Что-то в этом году в грязь не сеют? А может, сеют, но не пишут? Ну-с, пойдём дальше. Ого! Опять хулиганы! Я бы с ними не стеснялся, честное слово! Профессор Пикар приехал в Варшаву. Я бы лично никогда не полетел в стратосферу. Хоть вы меня озолотите… Ну-с, в Большом театре сегодня «Садко», билеты со штампом «Град Китеж» действительны на двадцать восьмое. Дальше что? Концерт Беаты Малкин… Вечер сатиры и юмора при участии лучших сил… Партколлегия вызывает в комнату № 598 товарища Никитина… Так, так… Телефоны редакции… Уполномоченный Главлита 22624… Дубинин озабоченно посмотрел на часы: было всего только одиннадцать. — Да, а «Известия» где? — деловито закричал он.— Дайте мне «Известия». Фёдор Николаевич, где «Известия»? Вечно эта проклятая курьерша куда-то их засовывает. — Сегодня «Известий» нет,— сухо ответил Фёдор Николаевич. — Как нет? — После выходного «Известий» никогда не бывает. Яков Иванович даже изменился в лице, когда понял, что читать больше нечего. В тоске он захрустел пальцами и четверть часа сидел, не будучи в силах пошевелиться. Потом собрался с духом и стал изготовлять картонный переплётик для своего паспорта. Он долго и старательно что-то резал, клеил и, высунув язык, выводил надпись: «Я. И. Дубинин». К часу дня грандиозный труд был закончен. Приближалась роковая минута, когда придётся всё-таки заняться планированием. Яков Иванович отвернулся от письменного стола брезгливо, как кот, которому пьяный шутник суёт в нос дымящуюся папиросу. Он даже фыркнул от отвращения. За окном шумели голые весенние ветки. — Сегодня солнечно, но ветрено,— сообщил Яков Иванович, набиваясь на разговор. — Не мешайте работать,— ответила Людмила Филипповна. — Я, кажется, всем здесь мешаю,— обидчиво сказал Дубинин.— Что ж, я могу уйти. И он ушёл в уборную, где сидел сорок минут, думая о нетоварищеском, нечутком отношении к нему сотрудников сектора планирования, о профессоре Пикаре и о том, что билеты на «Град Китеж» действительны на двадцать восьмое. «Вот чёрт,— думал он,— ходят же люди по театрам. Времени у них сколько угодно, вот они и шляются». В свой сектор Дубинин вернулся томный, обиженный. — К вам посетитель приходил,— сказала Людмила Филипповна.— Относительно запланирования стеклянной тары. Он ждёт в коридоре. — Знаю без вас,— сурово сказал Яков Иванович.— Сейчас я с ним всё вырешу. Уж, извините за выражение, человеку в уборную сходить нельзя. Но в эту минуту его позвали к начальнику. — Слушайте, товарищ Дубинин,— сердито сказал начальник.— Оказывается, вы сегодня опять опоздали на десять минут к началу служебных занятий. Это что ж получается? Не планирование, а фланирование. Вы понимаете, что такое десять минут, украденные у государства? Я вынужден объявить вам выговор в приказе. Я вас не задерживаю больше, товарищ Дубинин. Можете идти. «Не задерживаю»,— горько думал Яков Иванович, медленно идя по коридору.— «„Фланирование“! Скажите пожалуйста, какой юморист. Тут работаешь как зверь, а он… бюрократ паршивый! Городовой в пиджаке!» — Нет, я этого так не оставлю,— кричал он в отделе, заглушая шум машинки.— Да, я опоздал на десять минут. Действительно, на десять минут я опоздал. Ну и что? Разве это даёт ему право обращаться со мной, как со скотом? «Я вас не задерживаю!..» Ещё бы он меня задержал, нахал. «Можете идти!» Что это за тон? Да, и пойду! И буду жаловаться! Он хватал сотрудников за руки, садился на их столы и беспрерывно курил. Потом сел на своё место и принялся сочинять объяснительную записку. «Объяснительная записка»,— вывел он посредине листа. Он сбегал в соседний сектор, принёс оттуда красных чернил и провел под фиолетовым заглавием красивую красную черту. — Товарищ Дубинин,— сказал тихий Фёдор Николаевич,— готовы у вас плановые наметки по Южному заводу? — Не мешайте работать! — заревел Яков Иванович.— Человека оскорбили, втоптали в грязь! Что ж, ему уже и оправдаться нельзя, у него уже отнимают последнее право, право апелляций? Фёдор Николаевич испуганно нагнул голову и притаился за своим столом. — Я им покажу! — ворчал Дубинин, приступая к созданию объяснительной записки. «25-го сего месяца я был вызван в кабинет товарища Пытлясинского, где подвергся неслыханному…» Он писал с громадным жаром, разбрызгивая чернила по столу. Он указывал на свои заслуги в области планирования. Да, именно планирования, а не фланирования. «Конечно, острить может всякий, но обратимся к непреложным фактам. Инкриминируемое мне опоздание на десять минут, вызванное трамвайной пробкой на площади имени Свердлова…» — Пришёл товарищ Дубинин? — раздался голос.— Я, собственно говоря, поджидаю его уже два часа. — Что? — сказал Дубинин, обратив к посетителю страдающий взгляд. — Я, товарищ, по поводу стеклянной тары. — Вы что, слепой? — сказал Яков Иванович гнетущим шёпотом.— Не видите, что человек занят? Я пишу важнейшую докладную записку, а вы прётесь со своей стеклянной тарой. Нет у людей совести и чувства меры, нет, честное слово, нет! Он отвернулся от посетителя и продолжал писать: «Десятиминутное опоздание, вызванное, как я уже докладывал, образовавшейся на площади имени Свердлова пробкой, не могло по существу явиться сколько-нибудь уважительной причиной для хулиганского выступления тов. Пытлясинского и иже с ним…» В половине пятого Дубинин поднялся из-за стола. — Так и есть,— сказал он.— Полчаса лишних просидел в этом проклятом, высасывающем всю кровь учреждении. Работаешь как дикий зверь, и никто тебе спасибо не скажет. Объяснительную записку он решил дописать и окончательно отредактировать на другой день. 1935 |