Однажды Серёга прибежал ко мне ни свет, ни заря, когда я ещё спал на своей веранде. Он принялся тормошить меня: — Вставай соня, проспишь всё на свете. Я отбрыкивался от него, тянул на себя одеяло и всё не мог проснуться. А когда он нагло, силой содрал с меня одеяло, мне хотелось со злости бабахнуть ему подушкой по башке. Наконец мне удалось разлепить свои глаза, и я сердито глянул на Серегу. — Чего тебе не спиться, — спросил я, зевая, — чего приперся в такую рань? — Какая рань, уже почти что восемь часов. — Сколько?! Только восемь? Да мне ещё минимум часа два можно было поспать. — Ладно, ладно. Давай быстро собирайся, дело есть. — Что опять случилось? — Пошли, пошли, — нетерпеливо протягивал мне одежду Серёга, — по дороге расскажу. — А чай? — Какой чай? Некогда. Пошли. Едва мы вышли за калитку и направились к реке, Серёга, затеребил свою мочку на ухе. Это значит — он волновался. — Ты вчера телевизор смотрел? — загадочно спросил меня Серёга. — Нет, с мамой разговаривал, а потом спать лёг. А что? — У-у, всё бы спал. Знаешь, что показывали? Как же это… без… без… — Без чего? — наивно спросил я. Серёга свирепо глянул на меня. — Да не без чего, а про что… Про… Да забыл я слово… Пока шёл — помнил, а сейчас вот забыл. Ну, про парашютистов, которые с небоскрёбов и со скал в пропасть прыгают, — злился Серёга. — Про бейз-джампинг? — А ты откуда знаешь?! — вытаращил на меня глаза Серёга. — Папа рассказывал. Он же у меня бывший десантник и не раз с парашютом прыгал. Только с самолёта. Он рассказывал, что на парашютах даже танки сбрасывают и орудия. Так вот папу приглашали его друзья заниматься этим самым бейз-джампингом. Мы про этот бейз-джампинг много фильмов просмотрели. Папа готовился к прыжкам и должен был куда-то поехать, в горы, что ли. Но мама как узнала про это и … — Ух ты! — восхищённо перебил меня Серёга. — Ну, тогда тебе ничего объяснять не надо. Видишь? Что это? Серега разжал ладонь. — Вроде как носовой платок. — Правильно. А теперь смотри! Серёга подбросил то, что я назвал носовым платком. Оно пролетело вверх несколько метров сморщенной тряпочкой и вдруг как бы остановилось на миг. Из материи вынырнула какая-то гайка, она натянула стропы, и маленький парашютик плавно приземлился на траву. — Классно! — в восхищении прошептал я и посмотрел на Серегу. — Где взял? — Сам смастерил. — Вот бы его сбросить с какой-нибудь высокой башни, да?! Красиво бы летел. — Или со старого деревянного маяка, ну, геодезического, на который мы с тобой пробовали в прошлом году залезть. Там у протоки. Помнишь? — спросил Серёга. — Ну, да помню. Только он старый, там все лестницы сгнили. — Так их починить можно. Я сразу заскучал и буркнул: — Тебе бы только что-нибудь чинить да изобретать. — А тебе бы только лодырничать. Пошли к маяку. — Не пойду. — Пошли, говорю. — Не пойду. — Ну и ладно. Я один пойду, зато ты так и не узнаешь главного, чего я придумал. — И чего ты придумал? — взяло верх моё любопытство. — А пойдёшь на маяк? — Да пойду, пойду. Так чего? — А того: мы сами сделаем парашют и спрыгнем, как в этом… бес…бес… — Бейз-джампинге, — расхохотался я. — …да в этом …джаминге на парашюте! — торжественно поднял вверх указательный палец Серёга. — А из чего мы сделаем парашют? — Я всё обдумал. Парашют мы сделаем из простыни. А на стропы можно взять бельевую верёвку. А ещё нужен крепкий ремень. Я его уже нашел на чердаке. К нему нужно стропы привязать. Понял? И всё! Мы влезем на маяк и — хоп! — и спрыгнем оттуда. А потом мы можем спрыгнуть с нашей городской телебашни. Ну, когда в город вернёмся. Представляешь?! На виду всего города, всей школы. Венька Квасов лопнет от зависти. Но я почему-то подумал не о Веньке Квасове, а о Лизе Сушковой. Я представил её восхищённый взгляд, когда я буду прыгать с телебашни, и сразу заторопил Серёгу. — Ну, так пошли быстрей на маяк. — Значит так, — Серёга теребил свою мочку и на ходу говорил, — нужна простынь, побольше. Ты можешь такую принести? — Да, возьму в грязном белье. — Хорошо. Верёвку я сниму в огороде, где бабушка сушит бельё. — Опять тебе попадёт от деда. — Победителей не судят! — выдал Серёга. — Когда они увидят нас летящих на парашюте, сразу забудут про всякие верёвки. Меня не это сейчас волнует. Только бы на маяк забраться. Но когда мы подошли к маяку, стало понятно, что влезть на него было пустой затеей. Он уже был настолько старый, что покосился от времени и, казалось, вот-вот завалится. Лестниц на нём практически не было, а сделать новые было нам просто не по силам. Мы сделали несколько кругов вокруг маяка. Неожиданно откуда-то прилетела большая чёрная ворона и уселась на покосившийся пик сооружения. И мне показалось, что вся деревянная конструкция заскрипела-застонала. Похоже было, что и ворона испугалась. Потому что, даже не примостившись толком, она каркнула, снялась и полетела в сторону протоки. Серёга приуныл. Он уставился в землю и усиленно теребил себя за ухо. — Что будем делать? — поднял он на меня, наконец, глаза. — Не знаю. — Не знаю, не знаю, хоть раз бы что-нибудь придумал. А то вечно я… И тут меня осенило. — Придумал, — заорал я, не слушая Серёгу. — Ну?! — Ты про нырялку-то забыл. — Точно! Правда она пониже маяка… — Всё равно высоко. — Да, хорошее решение, даже не ожидал от тебя. — А то! — гордо выпятил я губу и шаркнул ножкой. Так говорит и делает папа, когда его мама хвалит. — Ладно, пошли. И мы направились к реке. В одном месте, чуть ниже по течению от наших «Жарков», берег был скалистый, крутой и высокий. Река с размаху билась в него, точно пытаясь спихнуть. Но, обессиленная, отступала и начинала сердито бурлить и вязать свои чистые струи в тугие узлы. Говорили что в здесь самое глубокое место по всей реке. Наверное, это так и было, потому что донырнуть до дна не мог ни один пловец, даже мой папа. А если по крутой тропинке подняться на скалу, то там, на высоте, как говорил папа, десяти-одиннадцати метров была ровная площадка с огромным валуном. Под него кто-то, когда-то подсунул доски и получилась отличная нырялка. Доски были сложены так: самая нижняя была короткой, вторая подлиней, а верхняя самая длинная. Это сооружение было похоже на рессору от грузового автомобиля. Оно пружинило, когда кто-нибудь собирался прыгнуть с этой верхотуры в воду. Желающих было много, но прыгали они в основном ногами вниз. И только редкие смельчаки ныряли вниз головой и даже делали перевороты — сальто-мортале. Одним из таких смельчаков был мой папа. И я очень гордился им. Мы с Серегой только недавно научились плавать, пока по-собачьи, но к нырялке нам было строго-настрого запрещено подходить. Хотя глубину мы проплывать уже могли, потому что метров через десять берег становился пологим, а через двадцать течение выбегало на песчаную косу. В особенно жаркие дни песок здесь так нагревался, что было больно ступням. Когда мы пришли на берег, там было полно народу. Мы быстренько разделись и побежали к воде. Она была прохладная, и мы усиленно заработали руками и ногами, направляясь по течению к песчаной косе. Сильный поток воды быстро вынес нас на прибрежную мель и скоро мы уже грели свои животы на горячем песке, подгребая его ладонями себе под грудь. Отсюда хорошо было видно, как с нырялки прыгали знакомые нам ребята. Кто-то летел к воде с визгом, размахивая в воздухе руками и ногами, и поднимая кучу брызг. Это было очень смешно. А кто-то молча прыгал вниз «солдатиком», прижав к бокам руки. Эти «входили» в воду, как «болтики», почти без брызг, поднимая над головой белый бурунчик. — Хочешь так же? — спросил меня Серега. — Да. Только нельзя. Если папа узнает… — Да уж, — вздохнул Серега. — И у меня дед если узнает… Поэтому мы должны сюда прийти, когда здесь никого нет. — Но здесь всегда народ. — Рано утром. — Рано это во сколько? — уныло вздохнул я. — Очень рано. Я тебя сам разбужу. — Слушай, Серега… — Ничего не хочу слушать. Если ты не согласен, я все сделаю без тебя. Мне вспомнилась Лиза Сушкова, и я обреченно вздохнул: — Ладно, я согласен. Несколько дней у нас ушло на подготовку. Я притащил простынь, а Серега бельевую веревку и ремень. Мы все это припрятали в укромном месте, и скоро все снаряжение было готово. Мы крепко привязали ровно разрезанную на четыре куска веревку одними концами к углам простыни, а другими к прочному солдатскому кожаному ремню. Он был такой длинный, что пришлось его почти вдвое укоротить, чтобы бляха со звездой не болталась на Серегиной талии, а сидела туго. — Значит так, — говорил Серега, примеряя снаряжение. — Тебе придется взять длинную палку и приподнимать парашют вверх, чтобы он не зацепился за нырялку. Вот видишь здесь крючочек из тонкой проволочки? — Вижу, я понял. — Давай попробуем пока, порепетируем. Серега нацепил на себя всю амуницию, а я подцепил крючок длинным сосновым удилищем. Получилось вроде все неплохо. Серега удовлетворенно шмыгнул носом и потер мочку уха. — Нормально, — сказал он. — Завтра утром можно прыгать. Я рано приду. Родителям скажешь, что мы на рыбалку пойдем, понял? — Понял. Утром я опять проспал, и Серега вновь тормошил меня, и мне снова хотелось съездить ему подушкой по башке. Когда мы спускались с крыльца, то увидели в ограде папу, который плескал себе на лицо ледяную воду из рукомойника. Я поежился. Папа весело посмотрел на нас и, в шутку брызнув в наши лица холодными капельками с рук, спросил: — Ну, Серега, скоро всю рыбу в речке переловишь. А удочки-то где? — М-м-м… — замялся я. — А мы их еще вчера на берегу припрятали, — нашелся Серега. — И червей тоже. — Ну-ну, — ответил папа и пошел в дом. Мы стремглав кинулись к нашему укромному месту. Забрав всю амуницию, пришли на берег. Он был пуст. — Давай, давай, — торопил Серега. — А то заявится кто-нибудь. Мы поднялись на кручу. Серега быстро пристегнул ремень, а я приподнял за крючок простыню. Серега медленно стал продвигаться по доскам к краю нырялки. Я следом. Серега повернул ко мне голову и вдруг я понял, что ему страшно. Он был бледным и глаза его испуганно бегали. Кажется, я хотел его остановить. Но было уже поздно. Серега прыгнул, а я, от боязни упасть с обрыва, не успел поднять, как следует, простыню. И Серега повис. Это случилось быстро и так неожиданно, что я растерялся. Я стоял с открытым ртом и смотрел на повисшего Серегу. Он не шевелился и почему-то молчал. Мне стало страшно и к горлу подступили слезы. Я подумал, что Серега погиб. — Сережа, — дрожащим голосом проговорил я. — Ты живой? — А какой же еще? — сердито отозвался Серега. — Я тебе сколько раз говорил: выше поднимай простыню? Я радостно закричал: — Живой, живой! — Тихо ты, чего орешь? Теперь вот как отсюда выбраться? — А ты отстегни бляху и… — Ишь ты, шустрый, сам отстегни. — Боишься, да? Я же видел, что ты боишься… — Это я боюсь?! Я боюсь?! — Да ты, ты, кто же еще. — Ах, так, смотри, — Серега запыхтел, пытаясь расстегнуть ремень, но он сполз ему на грудь и не поддавался. — Не могу. Слушай, мне дышать трудно. Я не знаю, как бы мы выпутались из этой ситуации, но тут на помощь подоспел папа. Как он потом рассказывал маме, он сразу заподозрил утром в нашем поведении какую-то таинственность. И решил пойти посмотреть за нами. Но чуть-чуть не успел нас остановить. Поэтому ему пришлось осторожно пробираться ползком по нырялке, вытягивать Серегу и осторожно возвращаться с ним назад. Ну, а потом был мужской разговор. После случившегося, мне не разрешали несколько дней видеться с Серегой. Но потом все улеглось, забылось и мы снова были вместе. И вот однажды, мы снова были на реке и собирались плыть на косу. Едва мы скинули шорты и сандалеты, Серега вдруг затеребил мочку уха и, глядя мне в глаза, сказал: — Знаешь, а ведь мне тогда действительно было страшно. А сейчас… сейчас.. смотри! Я не успел сказать ни слова в ответ, только увидел, как замелькали Серегины пятки. Я следом. Мы взбежали на скалу и запыхавшийся Серега снова повторил: — Смотри! И с разбега прыгнул с нырялки в воду. У меня захватило дух. Я вскрикнул, набрал полные легкие воздуха и прыгнул вслед за Серегой. |