(Рассказ эмигранта) До войны жили мы с женой на Крестовском.1 Тот же Петербург, но знакомые, перебравшись к нам весной через горбатый мост по конке откуда-нибудь с Гороховой, все, бывало, удивлялись. Черёмуха у нас в саду цвела — прямо не дерево, а Монна Ванна.2 Райская яблоня бледным румянцем разгоралась… Речка своя была против дачи градоначальника, Крестовка. Пристань, лодчонка. Наберёшь знакомых и повезёшь их лимонную водку пить под Елагин мост. Вверху копыта гудят, а внизу мы сидим, покачиваемся и закусываем. Соловьи в кустах аккомпанируют. Где уж мне — только Фету впору описать… Помню, бывало, Пасха поздняя и тёплая выпадет, предпасхальные дни один другого краше пойдут. А в доме — флигелёк у нас белый в саду стоял — битва русских с кабардинцами!3 Чухонка Дарья с дворником ковры волокут, друг на друга огрызаются, стулья все вверх ножками на столах, портрет Достоевского на кровати, халат — сам Шерлок Холмс не сыщет. Придёшь из банка, живому человеку посмотреть на живое любопытно: жена с Дарьей замазку с двойных рам сдирают, кислоту и вату с гарусом прочь уносят, суконка по стёклам, как кенарейка, заливается. Под ватой песок набрякший. Поколупаешь, потрогаешь пальцем — надо же хоть раз в году развлечься. У ног кот, Брандмайором прозывался, выгибается. Тоже ему удовольствие: на свидания теперь не через кухню будет бегать, а прямо из окна в сад. В старой оранжерее у него по вечерам целый гарем собирался… Жена, конечно, меня за дверь, сердится, словно я всю её стратегию нарушил: — Брось, Васюк! Что ты как семилетний… Только мешаешь. Возьми «Речь»,4 поди в сад почитай… И уйдёшь. Хоть эту «Речь» я уж в банке два раза насквозь прочитал, читаю в третий. А то подложишь её под себя на сырую скамью и на скворешницу смотришь: «Прилетели, милые!» Брандмайор о плечо трётся, тоже на скворцов любуется. Я, так сказать, бескорыстно, а он гастрономическую лирику разводит, урчит. * * *О самом главном толком и вспомнить не могу. Потому к этому делу меня и на пушечный выстрел не подпускали… В кухонной лаборатории жена с Дарьей засядут. Толкут, цедят, месят, лучше и носу не показывай. Иной раз изловчишься, изюму немного стянешь, миндаля. Пожевать ведь сладкого хочется. Жена сейчас на дыбы: — Ты что, чучело, жуёшь? Покажи, покажи карман! Да уходи ты отсюда, бога ради. Нечего за кулисы зря соваться. Потерпеть не может, мальчик какой… Возьми свою «Речь» и ступай в сад. Добрый ведь человек, росту маленького, уютного, глаза — васильки, а как она меня этой «Речью» допекала… И уж действительно! Вернёшься домой с компанией после пасхальной заутрени, посмотришь на стол — голландский пейзаж. Куличи не какие-нибудь кособокие, с головой набекрень, а крепкие, ровные, белой глазурью отливают, пёстрым сахарным бисером посыпаны. Барашек с флажками кротко копытце вперёд вынес… Анемоны,5 гиацинты6 вокруг бутылок цветут — не нарадуешься. И пирамидками — сырные пасхи, заварные, цукатные,— неизбывная гордость моей жены… Не еда, а романс Чайковского, переложенный на сахарно-творожную музыку нежными и милыми женскими руками. Не чревоугодник я, что зря на себя клепать, но скажу по совести: что краше весеннего пасхального стола? Завтрак, обед, ужин — ежедневная, так сказать, повинность. Хлеб наш насущный и больше ничего. Перлового супа хлебнёшь, отодвинешь, в зразах поковыряешь. Ну кисель ещё туда-сюда, люблю. А пасхальное пиршество — можно ли сравнить? Краски, благоухание, архитектура… В вымытом окне облака, словно взбитые сливки, проплывают, банка точно и не бывало… Люди все такие кроткие, который скотина — и тот себя сдерживает, улыбка с утра до вечера во всё лицо, и стол весь день накрыт… Полюбуешься, походишь, побурчишь, яичко, которое неровно окрашено, облупишь, рюмку шустовского «Спотыкача» опростаешь и медленно сырной пасхой закусишь. * * *В эмиграции какая уж жизнь. Ни двойных рам, ни белого флигеля, ни речки Крестовки… Подходила Пасха. Надо же чем-нибудь эмигрантские будни подцветить, подобие праздника наладить. Работаем мы с женой, как битюги. Франков сто у нас в сгораемой карельской шкатулке накопилось, думаю, хватит. Говорю жене: — Как ты, Леночка, полагаешь? Шёл я сегодня мимо русской лавки «Малиновый звон», видел в окне плакат — «Принимаются заказы на сырные пасхи, куличи и прочее…» Ты ж сырную пасху обожаешь, не заказать ли? Как вскинулась моя Елена: — Ты что ж, Васюк, совсем опустился? Совесть потерял?.. Чтоб я в колониальном вертепе сырную пасху покупала?! Да они вместо творогу извёстку кладут, на кошачьем молоке замешивают… С ума сошёл! Нет, милый, у меня уже всё предусмотрено. Женщина — ничего не поделаешь. Уж если на её сокровенную романтику грубым сапогом наступишь, душу словами проточит, а не сдастся. Посмотрела на меня глазами раненого оленя и укоризненно отвернулась. Стыдно мне стало: — Хорошо, Леночка. Что у тебя там предусмотрено? — Видишь ли, я по своим белошвейным заказам бегаю, устаю, годы не те, да и работы прерывать не могу. Ну, а у тебя занятие периодическое… (Я, видите ли, на аукционы в зал Друо бегаю, бронзу Людовика Девятнадцатого для перепродажи покупаю.) — Вот,— говорит,— тебе список. Закупи, что надо. Я тебе полный рецепт дам. Время такое: женщины должны всё мужское уметь, мужчины — всё женское. Пошёл покупать. Обороты французские все на бумажке выписал. И сколько для этой сырной пасхи требуется, целая энциклопедия! Сухой творог, сливочное масло лучшее, яйца «из-под кур», густые сливки лучшие, цукаты, миндаль сладкий, ром лучший, ваниль лучшая, сахар в пудре… Кажется, всё. Да ещё форму добывал по всему Парижу, наконец в русской книжной лавке, на рю Винэз, по случаю купил. * * *Сливочное масло, оказывается, нужно в умывальном тазу до белого каления растирать. Пестик? Искал, искал, нашёл в хозяйском чулане старую детскую кеглю — сойдёт. Записку развернул, сел за работу. Первое. Снял пиджак. Два часа творог сквозь решето протирал… Жилет насквозь измазал — спрошу в русской аптеке, чем творог выводят. Второе. Снял жилет. Масло по умывальному тазу бегает, а я за ним с кеглей. Целый час бегал, всю краску с кегли в масло стёр… Сойдёт! Дышу, как грузовик. Сорочка в масле, глаза, как у загнанного кабана. Третье. Снял рубашку. Полтора часа месил творог с желтками и сахарной пудрой. Рекомендовал бы это занятие для английских каторжных тюрем! Четвёртое. Снимать с себя больше нечего… Смешал творожную слякоть с маслом и сливками. Опять месил! Перемешивал!.. Кто этот рецепт выдумал, дай ему бог, чтобы его на том свете так месили… Вымачивал цукаты в роме и для поддержания сил ром выпил. Не алкоголики же они, эти самые цукаты. Полежали минуту и будет! Словом, что рассказывать… Сырная пасха вышла такая, что хоть пальчики оближи. Я их действительно и облизал, когда к вечеру работу кончил. Жена пришла, попробовала и в лоб меня поцеловала: — Видишь, Васенька! Вот ты мужчина, а с женским делом отлично справился. Не так уж легко женщиной быть, как ты полагал… Форму вымыла. Стряпню мою в неё выложила, пирамиду перевернула остриём в кастрюлю, а сверху на дощечку полный комплект «Архива русской революции»7 для тяжести положила. * * *Одно мне только обидно: приходили знакомые — ели, консьержке кусок дали — ела, родственникам послали — ели. И все хвалили жену… Да как хвалили! Такого успеха, думаю, и Шаляпин никогда не имел. А она все похвалы и восторги с сияющим лицом принимала и хоть бы словом обо мне обмолвилась!.. Справедливо ли это? Вот подите ж. Двадцать пять лет с женщиной живёшь и только на склоне дней по такому, можно сказать, мизерному поводу узнаёшь, до чего её авторское самолюбие заело… 1925 1. …на Крестовском… — остров в дельте Невы, который вместе с Елагиным и Каменным петербуржцы называли «Острова». Здесь, неподалеку от северной оконечности острова, омываемого речкой Крестовкой, жил перед революцией Саша Чёрный. |
Сырная пасха
Автор
