Солдат и русалка

Послал фельдфебель солдата в летнюю лунную ночь раков за лагерем в речке половить,— оченно фельдфебель раков под водочку обожал. Засветил лучину, искры так и сигают,— тухлое мясцо на палке-кривуле в воду спустил, ждёт-пождёт добычи. Закопошились раки, из нор полезли, округ палки цапаются,— мясцом духовитым не кажную ночь полакомишься…

Только было солдат приноровился чёрных квартирантов сачком поддеть, на вольный воздух выдрать,— шасть,— кто-то его из воды за сапог уцепил, тащит, стерва, изо всей мочи, прямо напрочь ногу с корнем рвёт. Упёрся солдат растопыркой, иву-матушку за волосья ухватил,— нога-то самому надобна… Мясо живое из сапога кое-как выпрастал, а сапог, к тёткиной матери, в воду рыбкой ушёл…

Вскочил он полуобутый, глянул вниз. Видит русалка, мурло лукавое, по мокрую грудь из воды выплеснулась, сапогом его дразнит, хохочет:

— Счастье твоё, кавалер, что нога у тебя склизкая! А то б не ушёл… Уж в воде я б с тобой в кошки-мышки наигралась.

— Да на кой я тебе ляд, дура зелёная? Играй с окунем, а я человек казённый.

— Пондравился ты мне очень. Морда у тебя в веснушках, глаза синие. Любовь бы с тобой под водой крутила…

Рассердился солдат, босой ногой топнул:

— Отдай сапог, рыбья кровь!.. Лысого беса я там под водой не видал,— у тебя жабры, а я б, как пустая бутылка, водой залился. Да и какая с тобой, слизь речная, любовь? На хвост-то свой погляди.

Тут её, милые вы мои, заело. Насчёт хвоста-то… Отплыла напрочь, посередь речки на камень присела, сапогом себя, будто веером, от волнения обмахивает.

Солдат чуть не в плачь:

— Отдай сапог, мымра! На кой он тебе, один-то? А мне полуразутому хочь и на глаза взводному не показывайся… Съест без соли.

Зареготала она, сапог на хвост вздела,— и одного ей достаточно,— да ещё и помахивает. Тоже и у них, братцы, не без кокетства…

Что тут сделаешь? В воду прыгнешь,— залоскочет, просить не упросишь,— какое уж у неё, у русалки, сердце…

А она, с камушка повернувшись, кое-чего и надумала:

— Давай, солдатик, наперегонки гнаться! Я вплавь по воде, а ты по берегу — вон до той ракиты. Кто первый достигнет, того и сапог. Идёт?

Усмехнулся про себя солдат: вот фефела-то… Ужель по сухопутью лёгкие солдатские ножки нехристь плавучую не одолеют?

— Идёт,— говорит.

Подплыла она поближе, равнение по солдату сделала,— а он второй сапог с ноги долой, да под куст и шваркнул. Чтоб бежать способнее было…

Свистнула русалка. Как припустит солдат — трава под ним надвое, в ушах ветер попискивает, сердце — колотушкой, медяки в кармане позвякивают… Уж и ракита недалече,— только впереди на воде, видит он, вода штопором забурлила и будто рыбья чешуя цыганским монистом на лунной дорожке блестит… Добежал,— штык ей в спину! — плещется русалка супротив ракиты, серебряным голосом измывается:

— Что ж вы, солдатик, запыхавшись? Серьгу бы из уха вынули,— бежать бы легче было… Ну что ж, давай повернём! Солдатское счастье, поди, с изнанки себя обнаруживает…

Повернулся солдат и отдышаться не успел, да как вдругорядь дёрнет: прямо из кожи рвётся, локтем поддаёт, головой лозу буравит… Врёшь, язви твою душу,— в первый раз недолёт, во второй перелёт,— разницей подавишься!

Достиг до первоначального места, глянул в воду,— так фуражку оземь и шмякнул. Распростёрлась рыбья девка под кручей, хвост в кольцо свивает, солдату зелёным зрачком подмигивает:

— С лёгким паром! Что ж ты серьгу так и не снял? Экой ты, изумруд мой, непонятливый. Камушек пососи, а то с натуги лопнешь.

Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит… Стало быть, казённому сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют. Натянул он второй сапог, что для лёгкости разгона снял,— слышит под портянкой хрустит чтой-то. Сунул он руку,— ах, бес! Да это ж губная гармония,— за голенищем она у солдата завсегда болталась… У конопатого венгерца, что мышеловки в разнос торгует, в городе купил.

Приложился с горя солдат к звонким скважинам, дохнул, слева-направо губами прошёлся,— русалка так и стрепенулась.

— Ах, солдатик! Что за штука такая?

— Не штука, дура, а музыка… Русскую песню играю.

— Дай мне. Ну-ка, дай!.. Я в камышах по ночам вашего брата приманивать буду…

«Ишь, студень холодный, чего выдумала. Чтоб землякам на погибель солдат ей и способ предоставил же!..» Однако без хитрости и козы не выдоишь. Играет он, на тихие голоски песню выводит, а сам всё обдумывает: как бы её, скользкую бабу, вокруг пальца обвести.

— Сапог вернёшь, тогда, может, и отдам…

Засмеялась русалка, аж по спине у него холодок ужом прополз.

— Сойди-ка, сахарный, поближе. Дай гармонь в руках подержать, авось обменяю.

Так он тебе и сошёл… Добыл солдат из кармана леску,— не без запасу ходил,— скрозь гармонь продел, издаля русалке бросил.

— На поиграй… Я тебе,— даром что чертовка,— полное доверие оказываю. Дуй в мою голову!..

Выхватила она из воды игрушку, в лунной ручке зажала, да к губам,— глаза так светляками и загорелись. Ан, вместо песни пузыри с хрипом вдоль гармони бегут. Самой собой: инструмент намокши, да и она, шкура, понятия настоящего не имела… Зря в одно место дует,— то в себя, то из себя слюнку тянет.

— В чём, солдат, дело? Почему у тебя ладно, стежок в стежок, а у меня, будто жаба на луну квохчет?

— А потому, красава, что башка у тебя дырява… Соображения в тебе нет! Гармонь в воде набрякла,— я её завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка её в свой сапог, да поглубже заткни,— да на лунный камень поставь. Она и отойдёт, соловьём на губах зальётся. А играть я тебя в два счёта обучу, как инструмент-то подсохнет.

Подплыла она, дурёха сырая, к камушку, гармонь в сапог, в самый носок честно забила,— к бережку вернулась, хвостом, будто пёс, умилённо виляет:

— Так обучишь, солдатик?

— Обучу, рыбка. Козёл у нас полковой, дюже к музыке неспособный, а такую красавицу как не обучить… Только, что мне за выучку будет?

— Хочешь земчугу горстку я тебе со дна добуду?

— Что ж, вали. В солдатском хозяйстве и земчуг пригодится.

Мырнула она под кувшинки,— круги так и пошли.

А солдат не дурак,— леску-то неприметную в руках дёрнул. Стал он подтягивать,— гармонь поперёк в сапоге стала… Плюхнулся сапог в воду, да к солдату по леске тихим манером и подвалился.

Вылил солдат воду, гармонь выудил, в сапог ногу вбил, каблуком прихлопнул… Эх, ты, выдра тебя загрызи!.. Ваша сестра хитра, а солдат ещё подковыристее…

Обобрал заодно сачком раков, что вокруг мяса на палке кишмя кишели, да скорее в лозу, чтобы ножки обутые скрыть.

Вынырнула русалка, в ручку сплюнула,— полон рот тины,— в другой горсти земчуг белеет…

— Примай, кавалер, подарок…

Бросил он ей фуражку, не самому ж подходить:

— Сыпь, милая… Да дуй полным ходом к камушку, гармонь в сапоге-то, чай, на лунном свете давно высохла.

Поплыла она наперерез, а солдат скорее за фуражку, земчуг в кисет всыпал,— вот он и с прибылью…

Доплыла она, шлёндра полоротая, на камушек тюленем взлезла, да как завоет,— будто чайка подбитая:

— Ox, ox! А сапог-то мой где? Водяник тебя задави-и!..

А солдат ей с пригорка фуражечкой машет:

— Сапог на мне, гармонь при мне, а за земчуг покорнейше благодарю! Танюша у нас сухопутная в городе имеется, как раз ей на ожерелко хватит… Счастливо оставаться, барышня! Раков, ваших подданных, тоже прихватил,— фельдфебель за ваше здоровье полускает…

Сплеснула русалка лунными руками, хотела было пронзительное слово загнуть,— да какая ж у неё супротив солдата словесность.

1932