Королева — золотые пятки

В старовенгерском королевстве жил король, старик седой, три зуба, да и те шатаются. Жена у него была молодая, собой крымское яблочко, румянец насквозь так себя и оказывает. Пройдёт по дворцу, взглянет,— солдаты на страже аж покачиваются.

Король всё богу молился, альбо в бане сидел, барсуковым салом крестец ему для полировки крови дежурные девушки тёрли. Пиров не давал, на охоту не ездил. Королеву раз в сутки в белый лоб поцелует, рукой махнёт да и прочь пойдёт. Короче сказать, никакого королеве удовольствия не было. Одно только оставалось — сладко попить-поесть. Паёк ей шёл королевский, полный, что хошь, то и заказывай. Хоть три куска сахару в чай клади, отказу нет.

Надумала королева как-то гурьевской кашки перед сном поесть. Русский посол ей в день ангела полный рецепт предоставил — мёд да миндаль, да манной каши на сливках, да изюму с цукатцем чайную чашечку верхом. До того вкусно, что повар на королевской кухне, пробовавши, половину приел. И горничная, по коридору несши, не мало хватила. Однако и королеве осталось.

Ест она тихо-мирно в терему своём, в опочивальне, по-венгерски сказать — в салоне. Сверчок за голландкой поцыкивает, лунный блин в резное оконце глядит. На стене вышитый плат: прекрасная Гобелена¹ ножки моет, сама на себя любуется.

Глядь-поглядь, вырос перед королевой дымный старичок, личность паутиной обросла, вроде полкового капельмейстера. Глазки с бело-голубым мерцанием, ножки щуплые в валенках пёстрых, ростом, как левофланговый в шестнадцатой роте,— еле носом до стола дотягивает.

Королева ничего, не испугалась.

— Кто вы такой, старичок? Как-так скрозь стражу продрались и что вам от моего королевского величества надобно?

А старичок только носом, как пёс на морозе, потягивает:

— Ну и запах… Знаменито пахнет.

Топнула королева по хрустальному паркету венгерским каблучком.

— Ежели ты на мой королевский вопрос ответа не даёшь, изволь тотчас же выйти вон!

И к звонку-сонетке² королевскую муаровую ручку протянула.

Тем часом старичок звонок отвёл, ножку дерзко отставил и говорит:

— Что ж так сразу и вон? Я существо нужное и выгнать меня никак нельзя. Я, матушка, домовой, могу тебе впалую грудь сделать, либо, скажем, глаз скосить,— родная мать не узнает.

— Ах, ах!

— Вот тебе и ах… Могу и доброе что сделать: королю дней прибавить, альбо тебе волос выбелить, с королём посравнять. Дай, матушка, кашки, за мной не пропадёт…

Зло взяло королеву.

— Ты швабра с ручкой! Нашёл чем прельщать… Не про тебя каша варена. Ступай на помойку, с опалённой курицы перья обсоси.

Домовой зубом скрипнул, смолчал и сиганул за портьеру, как мышь в подполье, в сонную ночь.

Наглоталась королева кашки, расстегнула аграмантовые пуговки,³ чтобы шов не треснул, ежели вздохнёт. Хлопнула в белые ладоши. Постельные девушки своё дело знают: через ручки-ножки гардероб ейный постянули, ночной гарнитур сквозь голову вздели. Стёганое соболье одеяльце с боков подоткнули, будто пташку в гнезде объютили. «Спите с богом, Ваше Королевское Величество! Первый сон — глаза закрывает, второй сон — сердце пеленает…»

Ладно. Стала она изумрудные глазки заводить. Лампадка в углу двоится. Сверчок поцыкивает. В животе кашка урчит-бурчит, по-учёному сказать, переваривается.

Тем часом дымный старичок из-за портьерки ухо приклонил: лёгкий королевский храп услышал. Он, рябой кот, только того и дожидался. На приступочку стал, на другую подтянулся, из-за пазухи кавказского серебра пузырёк достал.

А тут королева как раз во сне приятную сладость увидала, всем своим женским составом потянулась, розовые пятки-пальчики из-под собольей покрышки обнаружила. Тут старичок и нацелился: вспрыснул пятки из фляжечки, дунул сверху, чтобы волшебная смазь ровней растеклась. Тарелку из-под каши облизал наскоро и ходу. Будто и на свете его не было.

Вздохнула королева в обе королевские груди, ручку к сердцу тяжко притулила, и обволокло её каменным сном аж до самого полудня.

* * *

Солнце в цветной оконнице павлиньим хвостом полыхает. Караул сменяется, стража у дверей прикладами о пол гремит. Стрепенулась королева, правую щёчку заспала — маком горит. Вскинула было лёгкие ножки, ан врёшь, будто утюги железные к пяткам привинчены. Пульсы все бьются, суставы в коленках действуют,— однако пятки ни с места. Заело. Села она кое-как, по стенке подтянулась, глянула под одеяльце, так руками и всплеснула: свет оттедова веером, червонным золотом прыщет. Красота, скажем, красотой, а шевеления никакого.

Прибежали на крик постельные девушки, стража у дверей на изготовку взяла,— в кого стрелять неизвестно. Старик король поспешает, халатной кистью пол метёт, за ним кот любимый, муаровой масти, лапкой подрыгивает.

Вбежал король, сейчас распоряжение сделал:

— Почему такое? Кто, пёс собачий, королеву золотом подковал? Чего стража смотрела? Всех распотрошу, разжалую, на скотный двор сошлю свиньям хвосты подмывать. Чичас королеву на резвые ноги поставить.

Туда-сюда, взяли королеву под тёплые мышки, поставили на самаркандский ковер, а она, как клейстер разваренный, так книзу и оседает. Нипочем не устоять. Всунули её девушки под одеяльце, сами в ногах встали, пальцами фартушки теребят.

— Мы, ваше величество, этому делу не причинны. Почему такая перемена — нам неизвестно.

Опять от короля распоряжение:

— Цыц, сороки! Позвать ко мне лекарей-фельдшерей. Да чтобы беглым маршем, не то я их сам так подлечу — лучше не надо.

Не успел приказать,— гул-топот. В две шеренги построились, старший рапортует:

— Честь имеем явиться, ваше величество.

То да сё, пробовать стали. Свежепросольные пиявки от золотых пяток отваливаются, лекарский нож золота не берёт, припарки не припаривают. Нет никаких средствий. Короче сказать, послал их король, озлясь, туда, куда во время учебной стрельбы фельдфебель роту посылает. Приказал с дворцового довольствия снять: лечить не умеют, пусть перила грызут. Прогнал их с глаз долой, а сам с досады пошёл в кабинетную комнату, сам с собой на русском бильярде в пирамидку играть.

Той порой по всему королевству, по всем корчмам, постоялым дворам поползли слухи, разговоры, бабьи наговоры, что, мол, такая история с королевой приключилась — вся кругом начисто золотом обросла, одни пятки мясные наружу торчат. Известно, не бывает поля без ржи, слухов без лжи. Сидел в одной такой корчме проходящий солдат 18-го пехотного Вологодского полка,⁴ первой роты барабанщик. Домой на побывку шёл, приустал, каблуки посбил, в корчму зашёл винцом поразвлечься.

Услыхал такое, думает: солдат в сказках всегда высоких особ вызволяет, большое награждение ему за это идёт. А тут не сказка, случай сурьёзный. Неужто я на сам деле сдрейфлю, супротив лекарей способа не сыщу?

Поднял его винный хмель винтом, на лавку поставил. Обтёр солдат усы, гаркнул:

— Смирно, черти! Равнение на меня… О чём галдеж-то? Ведите меня сей секунд к коменданту: нам золото с любого места свести, что чирей снять. Фамилия Дундуков. Ведите!

Взяли солдата под тёплые мышки, поволокли. А у него, чем ближе ко дворцу, тем грузнее сапоги передвигаются, в себя приходить стал, струсил. Однако идёт. Куда ж денешься?

Доставили его по команде до самого короля.

— Ты, солдат Дундуков, похвалялся?

— Был грех, Ваше Королевское Величество!

— Можешь?

— Похвальба на лучиновых ножках. Постараюсь, что бог даст.

— Смотри. Оправишь королеву, век свой будешь двойную говяжью порцию есть. Не потрафишь — разговор короткий. Ступай.

Солдат глазом не сморгнул, налево — кругом щёлкнул. Ать-два. Всё равно погибать, так с треском… Вытребовал себе обмундирование первого срока и подпрапорщицкие сапоги на ранту, чтоб к королеве не холуем являться. В бане яичным мыльцем помылся, волос дорожный сбрил. В опочивальню его свели, а уж вечер в окно хмурится.

Спит королева, умильно дышит. Вокруг постельные девушки стоят, руками подпершись, жалостливо на солдата смотрят. Понимают, вишь, что зря человек влип.

Ну, видит солдат — дело не так плохо: вся королева в своём виде, одни пятки золотые… Зря в корчме набрехали. Повеселел. Всех девушек отослал, одну Дуню, самую из себя разлапушку, оставил.

— Что ж, Дуняш, как, по-вашему, такое случилось?

— Бог знает. Может, она переела? Кровь золотом свернулась, в ножки ей бросилась…

— Тэк-с. А что оне вчера кушать изволили?

— Гурьевскую кашку. Вон тарелочка ихняя на столике стоит. Ободок бирюзовый.

Повертел солдат тарелочку — чисто. Будто кот языком облизал. Не королева ж лизала.

— Кот тут прошедшую ночь околачивался?

— Что вы, солдатик! Кот королю заместо грелки, всегда с ним спит.

Посмотрел опять на тарелочку: три волоска седых к ободку прилипли. Вещь не простая…

Задумался и говорит Дуне:

— Принеси-ка с кухни полную миску гурьевской каши. Да рому трёхгодовалого штоф нераспечатанный. Покамест всё.

— Что ж вы одну сладкую кашку кушать будете? Может, вам, кавалер, и мясного хочется? У нас всё есть.

— Вот и выходит, Дуняш, что я ошибся. Думал я, что вы умница, а вы, между прочим, такие вопросы задаете. Может, кашу и не я кушать буду.

Закраснелась она. Слетала на кухню. Принесла кашу да рому. Солдат и говорит:

— А теперь уходите, красавица, я лечить буду.

— Как же я королеву одну-то оставлю. Король осерчает.

— Пусть тогда король сам и лечит. Ступай, Дуня. Уж я своё дело и один справлю.

Вздохнула она, ушла. В дверях обернулась: солдат на неё только глазами зыркнул. Бестия!

Спит королева. Умильно дышит. Ухнул солдат рому в кашу, ложку из-за голенища достал, помешал, на стол поставил. Сам сел в углу перед печкой по-киргизски, да в трубу махорочный дым пускать стал. Нельзя же в таком деле без курева.

Ждёт-пождёт. Только двенадцать часов на башне отщёлкало, топ-топ, выходит из-за портьеры дымный старичок, носом по верху тянет, к миске направление держит.

Солдат за печку,— нет его и шабаш.

Короче сказать, ест старичок, ест, аж давится, деревянную ложку по самый черенок в пасть запихивает, с ромом-то каша ещё забористее. Под конец едва ложку до рта доносить стал. Стрескал, стервец, всё, да так на кожаном кресле и уснул, головой в миске, бороду седую со стола свесивши…

Глянул солдат из-за печки: клюнуло. Ах ты, в рот тебе тыква!

Подобрался он к старичку, потрусил его за плечико,— пьян, как штопор, ручки-ножки обвисли. Достал солдат из ранца шило да дратву и пришил крепко-накрепко домового к креслу кругом скрозь штаны двойным арестантским швом. Ни в одной швальне⁵ лучше не сделают.

Сам шинель у королевской кровати разостлал, рукой дух солдатский разгрёб, чтобы королеве не мешало, и спать улёгся, как в лагерной палатке.

Просыпается на заре: что за шум такой? Видит, натужился старичок, покраснел рябой кот, возит кресло по хрустальному паркету, отодраться не в силах. А королева понять ничего не может, с постельки головку румяную свесила, то на старичка, то на солдата смотрит,— смех её разбирает.

— Не извольте,— говорит солдат,— сомневаться. Мы с ним коммерцию в два счёта кончим. Эй,— говорит,— господин золотарь, грузовичок свой остановите, разговаривать способнее будет! Вот.

Старичок, конечно, шипит:

— Чем ты меня, пёс, с обёрточной стороны приклеил?

— Пришил, а не приклеил. Это, друг, покрепче будет. Ну, милый, белый день занимается, некогда с тобой хороводы водить. Умел золотить, умей и раззолачивать. Давай обратное средствие, живо, не то так тут на кресле и иссохнешь.

Старик умный был, видит, что пёрышко ему под ребро воткнули. Достал из-за пазушки пузырёк перламутровый, насупился и подаёт солдату:

— Подавись.

Однако и солдат не из последних обалдуев был,— репертичку сделать решил.

— А ну-кась, давай сюда и первый золотильный состав.

Оконце приоткрыл, проходящую кошку из кровельного желоба выудил, снял сапог, сунул её в голенище. Золотильным составом капнул ей под хвост, так кругом золотой циферблат и обозначился. Капнул из перламутистой стекляночки, враз всё сошло.

— Ишь ты… Чтобы тебе ежа против шерсти родить!

Чуть он, можно сказать, вприсядку не пустился.

Честно-благородно дратву вокруг стариковых штанов подрезал.

Вскочил старичок, встряхнулся, как мокрая крыса, и нырнул за портьеру.

Подошёл солдат к королевской постели, каблуки вместе, во фронт стал. Королева, конечно, запунцовилась, глазки прикрыла, неудобно ей: хоть он, солдат, заместо лекаря, а всё ж мужчина. На пятки ему пальчиком указывает.

Капнул солдат на мизинный палец с исподу, сразу он порозовел, быдто бутон с яблони райской,— теплотой наливается… С полпятки выправил,— сердце стучит, нет мочи.

— Дозвольте, Ваше Королевское Величество, передышку сделать, оправиться. Очень меня в жар бросило с непривычки.

На эти слова повела она ласково бровью. А бровь, словно колос пшеничный, прости господи…

* * *

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Короче сказать, родилось у королевы в положенный срок дитё-королевич. Многие давно примечали, что к тому дело шло. Король спервоначалу руками развёл, однако потом ничего — обрадовался.

Пирование было, какого, скажем, и в офицерском собрании не бывает. Пили-ели, аж порасстегнулись некоторые. Костей-пробок полную корзину понакидали. Солдат Дундуков на почётном месте, супротив короля сидел. В холе жил после королевиной поправки. Ароматами дворцовыми заведывал, должность ему такую придумали. Кажный день двойная говяжья порция ему шла, папироски курил, не соврать, шесть копеек десяток — «Пажеские». Раздуло его на сладких харчах, словно бугай племенной стал. Многие из служанок-девушек интересовались, одна Дуня брови сдвигала, никогда на него и не взглянет.

В полпирование поманил комендант королевский Дундукова пальцем.

Вышли они в прохладительную комнату, комендант по сторонам глянул и громким шёпотом говорит:

— Лиса курку скубёт, лиса и ответ даёт. Дело своё ты, Дундуков, своевременно справил, золотые пятки с королевы, как мозоль, свёл. Награждение получил, бессрочный отпуск сполна выслужил. Однако, друг любезный, надо тебе чичас сундучок собирать, в путь-дорогу отправляться. Маршрут на все четыре стороны. Прогонные — коленом ниже спины из секретного фонда получишь. С богом, друг! Обмундирование своё второго срока не забудь. Дезинфекция сделана.

Побагровел солдат, в холодный жар его бросило, однако спросить насмелился.

— Почему ж такое?

— Потому такое, что у королевича новорожденного пятно мышастое на правом ухе… Понял?

— Пятно я свести могу. Должно, опять домовой…

Сунул ему комендант бессловесно под самые усы светлое походное зеркальце: смотри, мол.

Что ж сытого потчевать? Глянул солдат на своё правое ухо, серьгой замотал.

— Так точно,— говорит,— понял…

Вышел он на королевский двор, сундучок на ремне через плечо перекинул.

— Эх ты… С пухом, с духом, нос на вздёржках… Не хвастай, коноплястый — будешь рябенький!

Дуня вверху в окне стоит, мимо смотрит. Постельные девушки рты ладонями прикрывают, перемигиваются. Вздулся волдырь, да и лопнул!

Помаршировал солдат по дороге, в сундучке пуговицы перекатываются. Думает: зря это я сразу две пятки свел. Надо бы хоть с полпятки золотой оставить. Разговор бы другой был. А впротчем, что ж: может, ещё кого подлечить придётся,— в другом королевстве.

1928

1. …прекрасная Гобелена… — здесь, по-видимому, совмещены два слова: «гобелен» и «прекрасная Елена» (героиня «Илиады» Гомера).
2. …И к звонку-сонетке… — колокольчик для вызова прислуги, с проводкой в другое помещение.
3. …аграмантовые пуговки… — пуговицы с позументом.
4. …солдат 18-го пехотного Вологодского полка… — полк дислоцировался в Житомире. Согласно выписке из послужного листа А. М. Гликберга, он отбывал воинскую повинность на правах вольноопределяющегося в 18-м пехотном Вологодском полку. На службу принят 1 сентября 1900 года, уволен в запас 25 октября 1902 года.
5. …Ни в одной швальне… — портняжная мастерская.