(РОМАН) Максим Кузьмич Салютов высок, широкоплеч, осанист. Телосложение его смело можно назвать атлетическим. Сила его чрезвычайна. Он гнёт двугривенные, вырывает с корнем молодые деревца, поднимает зубами гири и клянётся, что нет на земле человека, который осмелился бы побороться с ним. Он храбр и смел. Не видели, чтобы он когда-нибудь чего-нибудь боялся. Напротив, его самого боятся и бледнеют перед ним, когда он бывает сердит. Мужчины и женщины визжат и краснеют, когда он пожимает их руки: больно!! Его прекрасный баритон невозможно слушать, потому что он заглушает… Сила-человек! Другого подобного я не знаю. И эта чудовищная, нечеловеческая, воловья сила походила на ничто, на раздавленную крысу, когда Максим Кузьмич объяснялся в любви Елене Гавриловне! Максим Кузьмич бледнел, краснел, дрожал и не был в состоянии поднять стула, когда ему приходилось выжимать из своего большого рта: «Я вас люблю!» Сила стушёвывалась, и большое тело обращалось в большой пустопорожний сосуд. Он объяснялся в любви на катке. Она порхала по льду с лёгкостью пёрышка, а он, гоняясь за ней, дрожал, млел и шептал. На лице его были написаны страдания… Ловкие, поворотливые ноги подгибались и путались, когда приходилось вырезывать на льду какой-нибудь прихотливый вензель… Вы думаете, он боялся отказа? Нет, Елена Гавриловна любила его и жаждала предложения руки и сердца… Она, маленькая, хорошенькая брюнеточка, готова была каждую минуту сгореть от нетерпения… Ему уже тридцать, чин его невелик, денег у него не особенно много, но зато он так красив, остроумен, ловок! Он отлично пляшет, прекрасно стреляет… Лучше его никто не ездит верхом. Раз он, гуляя с нею, перепрыгнул через такую канаву, перепрыгнуть через которую затруднился бы любой английский скакун!.. Нельзя не любить такого человека! И он сам знал, что его любят. Он был уверен в этом. Страдал же он от одной мысли… Эта мысль душила его мозг, заставляла его бесноваться, плакать, не давала ему пить, есть, спать… Она отравляла его жизнь. Он клялся в любви, а она в это время копошилась в его мозгу и стучала в его виски. — Будьте моей женой! — говорил он Елене Гавриловне.— Я вас люблю! бешено, страшно!! И сам в то же время думал: «Имею ли я право быть её мужем? Нет, не имею! Если бы она знала, какого я происхождения, если бы кто-нибудь рассказал ей моё прошлое, она дала бы мне пощёчину! Позорное, несчастное прошлое! Она, знатная, богатая, образованная, плюнула бы на меня, если бы знала, что я за птица!» Когда Елена Гавриловна бросилась ему на шею и поклялась ему в любви, он не чувствовал себя счастливым. Мысль отравила всё… Возвращаясь с катка домой, он кусал себе губы и думал: «Подлец я! Если бы я был честным человеком, я рассказал бы ей всё… всё! Я должен был, прежде чем объясняться в любви, посвятить её в свою тайну! Но я этого не сделал, и я, значит, негодяй, подлец!» Родители Елены Гавриловны согласились на брак её с Максимом Кузьмичом. Атлет нравился им: он был почтителен и как чиновник подавал большие надежды. Елена Гавриловна чувствовала себя на эмпиреях. Она была счастлива. Зато бедный атлет был далеко не счастлив! До самой свадьбы его терзала та же мысль, что и во время объяснения… Терзал его и один приятель, который, как свои пять пальцев, знал его прошлое… Приходилось отдавать приятелю почти всё своё жалованье. — Угости обедом в Эрмитаже! — говорил приятель.— А то всем расскажу… Да двадцать пять рублей дай взаймы! Бедный Максим Кузьмич похудел, осунулся… Щёки его впали, кулаки стали жилистыми. Он заболел от мысли. Если бы не любимая женщина, он застрелился бы… «Я подлец, негодяй! — думал он.— Я должен объясниться с ней до свадьбы! Пусть плюнет на меня!» Но до свадьбы он не объяснился: не хватило храбрости. Да и мысль, что после объяснения ему придётся расстаться с любимой женщиной, была для него ужаснее всех мыслей!.. Наступил свадебный вечер. Молодых повенчали, поздравили, и все удивлялись их счастью. Бедный Максим Кузьмич принимал поздравления, пил, плясал, смеялся, но был страшно несчастлив. «Я себя, скота, заставлю объясниться! Нас повенчали, но ещё не поздно! Мы можем ещё расстаться!» И он объяснился… Когда наступил вожделенный час и молодых проводили в спальню, совесть и честность взяли своё… Максим Кузьмич, бледный, дрожащий, не помнящий родства, еле дышащий, робко подошёл к ней и, взяв её за руку, сказал: — Прежде чем мы будем принадлежать… друг другу, я должен… должен объясниться… — Что с тобой, Макс?! Ты… бледен! Ты все эти дни бледен, молчалив… Ты болен? — Я… должен тебе всё рассказать, Лёля… Сядем… Я должен тебя поразить, отравить твоё счастье… но что ж делать? Долг прежде всего… Я расскажу тебе своё прошлое… Лёля сделала большие глаза и ухмыльнулась… — Ну, рассказывай… Только скорей, пожалуйста. И не дрожи так. — Ро… родился я в Там… там… бове… Родители мои были не знатны и страшно бедны… Я тебе расскажу, что я за птица. Ты ужаснёшься. Постой… Увидишь… Я был нищим… Будучи мальчиком, я продавал яблоки… груши… — Ты?! — Ты ужасаешься? Но, милая, это ещё не так ужасно. О, я несчастный! Вы проклянёте меня, если узнаете! — Но что же? — Двадцати лет… я был… был… простите меня! Не гоните меня! Я был… клоуном в цирке! — Ты?!? Клоуном? Салютов в ожидании пощёчины закрыл руками своё бледное лицо… Он был близок к обмороку… — Ты… клоуном?! И Лёля повалилась с кушетки… вскочила, забегала… Что с ней? Ухватилась за живот… По спальной понёсся и посыпался смех, похожий на истерический… — Ха-ха-ха… Ты был клоуном? Ты? Максинька… Голубчик! Представь что-нибудь! Докажи, что ты был им! Ха-ха-ха! Голубчик! Она подскочила к Салютову и обняла его… — Представь что-нибудь! Милый! Голубчик! — Ты смеёшься, несчастная? Презираешь? — Сделай что-нибудь! И на канате умеешь ходить? Да ну же! Она осыпала лицо мужа поцелуями, прижалась к нему, залебезила… Не заметно было, чтобы она сердилась… Он, ничего не понимающий, счастливый, уступил просьбе жены. Подойдя к кровати, он сосчитал три и стал вверх ногами, опираясь лбом о край кровати… — Браво, Макс! Бис! Ха-ха! Голубчик! Ещё! Макс покачнулся, прыгнул, как был, на пол и заходил на руках… Утром родители Лёли были страшно удивлены. — Кто это там стучит наверху? — спрашивали они друг друга.— Молодые ещё спят… Должно быть, прислуга шалит… Возятся-то как! Экие мерзавцы! Папаша пошёл наверх, но прислуги не нашёл там. Шумели, к великому его удивлению, в комнате молодых… Он постоял около двери, пожал плечами и слегка приотворил её… Заглянув в спальную, он съёжился и чуть не умер от удивления: среди спальни стоял Максим Кузьмич и выделывал в воздухе отчаяннейшие salto mortale; возле него стояла Лёля и аплодировала. Лица обоих светились счастьем. 1883 |
Женщина без предрассудков
Автор
