Вечером первого дня Пасхи действительный статский советник Навагин, вернувшись с визитов, взял в передней лист, на котором расписывались визитёры, и вместе с ним пошёл к себе в кабинет. Разоблачившись и выпив зельтерской, он уселся поудобней на кушетке и стал читать подписи на листе. Когда его взгляд достиг до середины длинного ряда подписей, он вздрогнул, удивлённо фыркнул и, изобразив на лице своём крайнее изумление, щёлкнул пальцами. — Опять! — сказал он, хлопнув себя по колену.— Это удивительно! Опять! Опять расписался этот, чёрт его знает, кто он такой, Федюков! Опять! Среди многочисленных подписей находилась на листе подпись какого-то Федюкова. Что за птица этот Федюков,— Навагин решительно не знал. Он перебрал в памяти всех своих знакомых, родственников и подчинённых, припоминал своё отдалённое прошлое, но никак не мог вспомнить ничего даже похожего на Федюкова. Страннее же всего было то, что этот incognito1 Федюков в последние тринадцать лет аккуратно расписывался каждое Рождество и Пасху. Кто он, откуда и каков он из себя,— не знали ни Навагин, ни его жена, ни швейцар. — Удивительно! — изумлялся Навагин, шагая по кабинету.— Странно и непонятно! Какая-то кабалистика!2 Позвать сюда швейцара! — крикнул он.— Чертовски странно! Нет, я всё-таки узнаю, кто он! Послушай, Григорий,— обратился он к вошедшему швейцару,— опять расписался этот Федюков! Ты видел его? — Никак нет… — Помилуй, да ведь он же расписался! Значит, он был в передней? Был? — Никак нет, не был. — Как же он мог расписаться, если он не был? — Не могу знать. — Кому же знать? Ты зеваешь там в передней! Припомни-ка, может быть, входил кто-нибудь незнакомый! Подумай! — Нет, вашество, незнакомых никого не было. Чиновники наши были, к её превосходительству баронесса приезжала, священники с крестом приходили, а больше никого не было… — Что ж, он невидимкой расписался, что ли? — Не могу знать, но только Федюкова никакого не было. Это я хоть перед образом… — Странно! Непонятно! Уди-ви-тель-но! — задумался Навагин.— Это даже смешно. Человек расписывается уже тринадцать лет, и ты никак не можешь узнать, кто он. Может быть, это чья-нибудь шутка? Может быть, какой-нибудь чиновник вместе со своей фамилией подписывает, ради курьёза, и этого Федюкова? И Навагин стал рассматривать подпись Федюкова. Размашистая, залихватская подпись на старинный манер, с завитушками и закорючками, по почерку совсем не походила на остальные подписи. Находилась она тотчас же под подписью губернского секретаря Штучкина, запуганного и малодушного человечка, который наверное умер бы с перепуга, если бы позволил себе такую дерзкую шутку. — Опять таинственный Федюков расписался! — сказал Навагин, входя к жене.— Опять я не добился, кто это такой! M-me Навагина была спириткой, а потому все понятные и непонятные явления в природе объясняла очень просто. — Ничего тут нет удивительного,— сказала она.— Ты вот не веришь, а я говорила и говорю: в природе очень много сверхъестественного, чего никогда не постигнет наш слабый ум! Я уверена, что этот Федюков — дух, который тебе симпатизирует… На твоём месте я вызвала бы его и спросила, что ему нужно. — Вздор, вздор! Навагин был свободен от предрассудков, но занимавшее его явление было так таинственно, что поневоле в его голову полезла всякая чертовщина. Весь вечер он думал о том, что incognito Федюков есть дух какого-нибудь давно умершего чиновника, прогнанного со службы предками Навагина, а теперь мстящего потомку; быть может, это родственник какого-нибудь канцеляриста, уволенного самим Навагиным, или девицы, соблазнённой им… Всю ночь Навагину снился старый, тощий чиновник в потёртом вицмундире, с жёлто-лимонным лицом, щетинистыми волосами и оловянными глазами; чиновник говорил что-то могильным голосом и грозил костлявым пальцем. У Навагина едва не сделалось воспаление мозга. Две недели он молчал, хмурился и всё ходил да думал. В конце концов он поборол своё скептическое самолюбие и, войдя к жене, сказал глухо: — Зина, вызови Федюкова! Спиритка обрадовалась, велела принести картонный лист и блюдечко, посадила рядом с собой мужа и стала священнодействовать. Федюков не заставил долго ждать себя… — Что тебе нужно? — спросил Навагин. — Кайся…— ответило блюдечко. — Кем ты был на земле? — Заблуждающийся… — Вот видишь! — шепнула жена.— А ты не верил! Навагин долго беседовал с Федюковым, потом вызывал Наполеона, Ганнибала, Аскоченского,3 свою тётку Клавдию Захаровну, и все они давала ему короткие, но верные и полные глубокого смысла ответы. Возился он с блюдечком часа четыре и уснул успокоенный, счастливый, что познакомился с новым для него, таинственным миром. После этого он каждый день занимался спиритизмом и в присутствии объяснял чиновникам, что в природе вообще очень много сверхъестественного, чудесного, на что нашим учёным давно бы следовало обратить внимание. Гипнотизм, медиумизм, бишопизм,4 спиритизм, четвёртое измерение5 и прочие туманы овладели им совершенно, так что по целым дням он, к великому удовольствию своей супруги, читал спиритические книги или же занимался блюдечком, столоверчениями и толкованиями сверхъестественных явлений. О его лёгкой руки занялись спиритизмом и все его подчинённые, да так усердно, что старый экзекутор сошёл с ума и послал однажды с курьером такую телеграмму: «В ад, казённая палата. Чувствую, что обращаюсь в нечистого духа. Что делать? Ответ уплачен. Василий Кринолинский». Прочитав не одну сотню спиритических брошюр, Навагин почувствовал сильное желание самому написать что-нибудь. Пять месяцев он сидел и сочинял и в конце концов написал громадный реферат под заглавием: «И моё мнение». Кончив эту статью, он порешил отправить её в спиритический журнал. День, в который предположено было отправить статью, ему очень памятен. Навагин помнит, что в этот незабвенный день у него в кабинете находились секретарь, переписывавший набело статью, и дьячок местного прихода, позванный по делу. Лицо Навагина сияло. Он любовно оглядел своё детище, потрогал меж пальцами, какое оно толстое, счастливо улыбнулся и сказал секретарю: — Я полагаю, Филипп Сергеич, заказным отправить. Этак вернее…— И подняв глаза на дьячка, он сказал: — Вас я велел позвать по делу, любезный. Я отдаю младшего сына в гимназию, и мне нужно метрическое свидетельство, только нельзя ли поскорее. — Очень хорошо-с, ваше превосходительство! — сказал дьячок, кланяясь.— Очень хорошо-с! Понимаю-с… — Нельзя ли к завтрему приготовить? — Хорошо-с, ваше превосходительство, будьте покойны-с! Завтра же будет готово! Извольте завтра прислать кого-нибудь в церковь перед вечерней. Я там буду. Прикажите спросить Федюкова, я всегда там… — Как?! — крикнул генерал, бледнея. — Федюкова-с. — Вы… вы Федюков? — спросил Навагин, тараща на него глаза. — Точно так, Федюков. — Вы… вы расписывались у меня в передней? — Точно так,— сознался дьячок и сконфузился.— Я, ваше превосходительство, когда мы с крестом ходим, всегда у вельможных особ расписуюсь… Люблю это самое… Как увижу, извините, лист в передней, так и тянет меня имя своё записать… В немом отупении, ничего не понимая, не слыша, Навагин зашагал по кабинету. Он потрогал портьеру у двери, раза три взмахнул правой рукой, как балетный jeune premier,6 видящий её, посвистал, бессмысленно улыбнулся, указал в пространство пальцем. — Так я сейчас пошлю статью, ваше превосходительство,— сказал секретарь. Эти слова вывели Навагина из забытья. Он тупо оглядел секретаря и дьячка, вспомнил и, раздражённо топнув ногой, крикнул дребезжащим, высоким тенором: — Оставьте меня в покое! А-ас-тавь-те меня в покое, говорю я вам! Что вам нужно от меня, не понимаю? Секретарь и дьячок вышли из кабинета и были уже на улице, а он всё ещё топал ногами и кричал: — Аставьте меня в покое! Что вам нужно от меня, не понимаю? А-ас-тавьте меня в покое! 1887 1. …incognito… — неизвестный (лат.). |
Тайна
Автор
