(Психологический этюд) Был Новый год. Я вышел в переднюю. Там, кроме швейцара, стояло ещё несколько наших: Иван Иваныч, Пётр Кузьмич, Егор Сидорыч… Все пришли расписаться на листе, который величаво возлегал на столе. (Бумага, впрочем, была из дешёвых, № 8.) Я взглянул на лист. Подписей слишком много и… о лицемерие! О двуличие! Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики? Все буквы кругленькие, ровненькие, гладенькие, точно розовые щёчки. Вижу знакомые имена, но не узнаю их. Не переменили ли эти господа свои почерки? Я осторожно умокнул перо в чернильницу, неизвестно чего ради сконфузился, притаил дыхание и осторожно начертил свою фамилию. Обыкновенно я никогда в своей подписи не употреблял конечного «ера», теперь же употребил: начал его и закончил. — Хочешь, я тебя погублю? — услышал я около своего уха голос и дыхание Петра Кузьмича. — Каким образом? — Возьму и погублю. Да. Хочешь? Хе-хе-хе… — Здесь нельзя смеяться, Пётр Кузьмич. Не забывайте, где вы находитесь. Улыбки менее чем уместны. Извините, но я полагаю… Это профанация, неуважение, так сказать… — Хочешь, я тебя погублю? — Каким образом? — спросил я. — А таким… Как меня пять лет тому назад фон Кляузен погубил… Хе-хе-хе. Очень просто… Возьму около твоей фамилии и поставлю закорючку. Росчерк сделаю. Хе-хе-хе. Твою подпись неуважительной сделаю. Хочешь? Я побледнел. Действительно, жизнь моя была в руках этого человека с сизым носом. Я поглядел с боязнью и с некоторым уважением на его зловещие глаза… Как мало нужно для того, чтобы сковырнуть человека! — Или капну чернилами около твоей подписи. Кляксу сделаю… Хочешь? Наступило молчание. Он с сознанием своей силы, величавый, гордый, с губительным ядом в руке, я с сознанием своего бессилия, жалкий, готовый погибнуть — оба молчали… Он впился в моё бледное лицо своими буркалами, я избегал его взгляда… — Я пошутил,— сказал он наконец.— Не бойся. — О, благодарю вас! — сказал я и, полный благодарности, пожал ему руку. — Пошутил… А всё-таки могу… Помни… Ступай… Покедова пошутил… А там что бог даст… 1883 |