Становой пристав Семён Ильич Прачкин ходил по своей комнате из угла в угол и старался заглушить в себе неприятное чувство. Вчера он заезжал по делу к воинскому начальнику, сел нечаянно играть в карты и проиграл восемь рублей. Сумма ничтожная, пустяшная, но бес жадности и корыстолюбия сидел в ухе станового и упрекал его в расточительности. — Восемь рублей — экая важность! — заглушал в себе Прачкин этого беса.— Люди и больше проигрывают, да ничего. И к тому же деньги дело наживное… Съездил раз на фабрику или в трактир Рылова, вот тебе и все восемь, даже ещё больше! — «Зима… Крестьянин, торжествуя…»1 — монотонно зубрил в соседней комнате сын станового, Ваня.— «Крестьянин, торжествуя… обновляет путь…» — Да и отыграться можно… Что это там «торжествуя»? — «Крестьянин, торжествуя, обновляет путь… обновляет…» — «Торжествуя…» — продолжал размышлять Прачкин.— Влепить бы ему десяток горячих, так не очень бы торжествовал. Чем торжествовать, лучше бы подати исправно платил… Восемь рублей — экая важность! Не восемь тысяч, всегда отыграться можно… — «Его лошадка, снег почуя… снег почуя, плетётся рысью как-нибудь…» — Ещё бы она вскачь понеслась! Рысак какой нашёлся, скажи на милость! Кляча — кляча и есть… Нерассудительный мужик рад спьяну лошадь гнать, а потом как угодит в прорубь или в овраг, тогда и возись с ним… Поскачи только мне, так я тебе такого скипидару пропишу, что лет пять не забудешь!.. И зачем это я с маленькой пошёл? Пойди я с туза треф, не был бы я без двух… — «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая… бразды пушистые взрывая…» — «Взрывая… Бразды взрывая… бразды…» Скажет же этакую штуку! Позволяют же писать, прости господи! А всё десятка, в сущности, наделала! Принесли же её черти не вовремя! — «Вот бегает дворовый мальчик… дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив… посадив…» — Стало быть, наелся, коли бегает да балуется… А у родителей нет того в уме, чтоб мальчишку за дело усадить. Чем собаку-то возить, лучше бы дрова колол или Священное писание читал… И собак тоже развели… ни пройти, ни проехать! Было бы мне после ужина не садиться… Поужинать бы, да и уехать… — «Ему и больно и смешно, а мать грозит… а мать грозит ему в окно…» — Грози, грози… Лень на двор выйти да наказать… Задрала бы ему шубёнку да чик-чик! чик-чик! Это лучше, чем пальцем грозить… А то, гляди, выйдет из него пьяница… Кто это сочинил? — спросил громко Прачкин. — Пушкин, папаша. — Пушкин? Гм!.. Должно быть, чудак какой-нибудь. Пишут-пишут, а что пишут — и сами не понимают. Лишь бы написать! — Папаша, мужик муку привёз! — крикнул Ваня. — Принять! Но и мука не развеселила Прачкина. Чем более он утешал себя, тем чувствительнее становилась для него потеря. Так было жалко восьми рублей, так жалко, точно он в самом деле проиграл восемь тысяч. Когда Ваня кончил урок и умолк, Прачкин стал у окна и, тоскуя, вперил свой печальный взор в снежные сугробы… Но вид сугробов только растеребил его сердечную рану. Он напомнил ему о вчерашней поездке к воинскому начальнику. Заиграла желчь, подкатило под душу… Потребность излить на чём-нибудь своё горе достигла степеней, не терпящих отлагательства. Он не вынес… — Ваня! — крикнул он.— Иди, я тебя высеку за то, что ты вчера стекло разбил! 1884 1. «Зима… Крестьянин, торжествуя ~ а мать грозит ему в окно…» — Цитаты из второй строфы гл. V «Евгения Онегина», ставшей хрестоматийным отрывком. «Родное слово» К. Ушинского, насчитывавшее к 1884 г. свыше пятидесяти изданий, дважды предлагало учащимся этот пушкинский текст — сначала для чтения, а потом для заучивания и грамматического разбора. |
Не в духе
Автор
