Воскресный полдень. Помещик Камышев сидит у себя в столовой за роскошно сервированным столом и медленно завтракает. С ним разделяет трапезу чистенький, гладко выбритый старик французик, m-r Шампунь. Этот Шампунь был когда-то у Камышева гувернёром, учил его детей манерам, хорошему произношению и танцам, потом же, когда дети Камышева выросли и стали поручиками. Шампунь остался чем-то вроде бонны мужского пола. Обязанности бывшего гувернера не сложны. Он должен прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную болтовню Камышева, есть, пить, спать — и больше, кажется, ничего. За это он получает стол, комнату и неопределённое жалованье. Камышев ест и, по обыкновению, празднословит. — Смерть! — говорит он, вытирая слёзы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей.— Уф! В голову и во все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь. — Кто любит французскую, а кто русскую…— кротко заявляет Шампунь. — Никто не любит французской, разве только одни французы. А французу что ни подай — всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов… брр! Вам, например, эта ветчина не нравится, потому что она русская, а подай вам жареное стекло и скажи, что оно французское, вы станете есть и причмокивать… По-вашему, всё русское скверно. — Я этого не говорю. — Всё русское скверно, а французское — о, сэ трэ жоли!1 По-вашему, лучше и страны нет, как Франция, а по-моему… ну, что такое Франция, говоря по совести? Кусочек земли! Пошли туда нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю в один день объездить можно, а у нас выйдешь за ворота — конца краю не видно! Едешь, едешь… — Да, monsieur, Россия громадная страна. — То-то вот и есть! По-вашему, лучше французов и людей нет. Учёный, умный народ. Цивилизация! Согласен, французы все учёные, манерные… это верно… Француз никогда не позволит себе невежества: вовремя даме стул подаст, раков не станет есть вилкой, не плюнет на пол, но… нет того духу! Духу того в нём нет! Я не могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться, во французе не хватает чего-то такого, этакого… (говорящий шевелит пальцами) чего-то такого… юридического. Я, помню, читал где-то, что у вас у всех ум приобретённый, из книг, а у нас ум врождённый. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется. — Может быть…— как бы нехотя говорит Шампунь. — Нет, не может быть, а верно! Нечего морщиться, правду говорю! Русский ум — изобретательный ум! Только, конечно, ходу ему не дают, да и хвастать он не умеет… Изобретёт что-нибудь и поломает или же детишкам отдаст поиграть, а ваш француз изобретёт какую-нибудь чепуху и на весь свет кричит. Намедни кучер Иона сделал из дерева человечка: дёрнешь этого человечка за ниточку, а он и сделает непристойность. Однако же Иона не хвастает. Вообще… не нравятся мне французы! Я про вас не говорю, а вообще… Безнравственный народ! Наружностью словно как бы и на людей походят, а живут как собаки… Взять хоть, например, брак. У нас коли женился, так прилепись к жене и никаких разговоров, а у вас чёрт знает что. Муж целый день в кафе сидит, а жена напустит полный дом французов и давай с ними канканировать. — Это неправда! — не выдерживает Шампунь, вспыхивая.— Во Франции семейный принцип стоит очень высоко! — Знаем мы этот принцип! А вам стыдно защищать. Надо беспристрастно: свиньи, так и есть свиньи… Спасибо немцам за то, что побили…2 Ей-богу, спасибо. Дай бог им здоровья… — В таком случае, monsieur, я не понимаю,— говорит француз, вскакивая и сверкая глазами,— если вы ненавидите французов, то зачем вы меня держите? — Куда же мне вас девать? — Отпустите меня, и я уеду во Францию! — Что-о-о? Да нешто вас пустят теперь во Францию? Ведь вы изменник своему отечеству! То у вас Наполеон великий человек, то Гамбетта…3 сам чёрт вас не разберёт! — Monsieur,— говорит по-французски Шампунь, брызжа и комкая в руках салфетку.— Выше оскорбления, которое вы нанесли сейчас моему чувству, не мог бы придумать и враг мой! Всё кончено!! И, сделав рукой трагический жест, француз манерно бросает на стол салфетку и с достоинством выходит. Часа через три на столе переменяется сервировка и прислуга подаёт обед. Камышев садится за обед один. После предобеденной рюмки у него является жажда празднословия. Поболтать хочется, а слушателя нет… — Что делает Альфонс Людовикович? — спрашивает oн лакея. — Чемодан укладывают-с. — Экая дуррында, прости господи!..— говорит Камышев и идёт к французу. Шампунь сидит у себя на полу среди комнаты и дрожащими руками укладывает в чемодан бельё, флаконы из-под духов, молитвенники, помочи, галстуки… Вся его приличная фигура, чемодан, кровать и стол так и дышат изяществом и женственностью. Из его больших голубых глаз капают в чемодан крупные слёзы. — Куда же это вы? — спрашивает Камышев, постояв немного. Француз молчит. — Уезжать хотите? — продолжает Камышев.— Что ж, как знаете… Не смею удерживать… Только вот что странно: как это вы без паспорта поедете? Удивляюсь! Вы знаете, я ведь потерял ваш паспорт. Сунул его куда-то между бумаг, он и потерялся… А у нас насчёт паспортов строго. Не успеете и пяти вёрст проехать, как вас сцарапают. Шампунь поднимает голову и недоверчиво глядит на Камышева. — Да… Вот увидите! Заметят по лицу, что вы без паспорта, и сейчас: кто таков? Альфонс Шампунь! Знаем мы этих Альфонсов Шампуней! А не угодно ли вам по этапу в не столь отдалённые! — Вы это шутите? — С какой стати мне шутить! Очень мне нужно! Только смотрите, условие: не извольте потом хныкать и письма писать. И пальцем не пошевельну, когда вас мимо в кандалах проведут! Шампунь вскакивает и, бледный, широкоглазый, начинает шагать по комнате. — Что вы со мной делаете?! — говорит он, в отчаянии хватая себя за голову.— Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество! — Ну, ну, ну… я пошутил! — говорит Камышев, понизив тон.— Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя! — Дорогой мой! — взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева.— Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям… Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце! — Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора… Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю… не обижается же! — Но то ведь раб! Из-за копейки он готов на всякую низость! — Ну, ну, ну… будет! Пойдём обедать! Мир и согласие! Шампунь пудрит своё заплаканное лицо и идёт с Камышевым в столовую. Первое блюдо съедается молча, после второго начинается та же история, и таким образом страдания Шампуня не имеют конца. 1885 1. …сэ трэ жоли! — это очень мило! (франц. c’est tres joli). |
На чужбине
Автор
