Мощный звонок перешиб «Шествие сардара». — С вами говорит администратор ленинградских, московских и провинциальных театров,— сказал голос на фоне бубнов «Сардара»,— желательно переговорить с вами по делу. — Приезжайте ко мне в два часа дня. — А в час? — спросил далекий администратор. — Ну… хорошо. Администратор выключился, затем обогнал Америку и явился в час без четверти. Гость одет был в пиджак, полосатые брюки, ботинки на пуговках. Гость был с лысиной, бородкой и печальными глазами. — Садитесь, пожалуйста,— сказал я, изумляясь тому, что при госте нет портфеля. Впрочем, отсутствие портфеля возмещалось наличием драгоценного камня в засаленном галстуке, по всем признакам — изумруда. — Мерси,— сказал гость,— фамилия моя — Суворов-Таврический. — Скажите,— воскликнул я, стараясь, чтобы изумление моё не приняло неприличных форм.— Без сомнения, Таврический — ваш псевдоним? — Нет,— ответил гость,— как раз Таврический — фамилия, а псевдоним — Суворов. По отцу я — Таврический, а по матери — Котомкин. — Таким образом, вы — Котомкин-Таврический. — Да,— подтвердил гость.— Вам, может быть, моя фамилия неприятна? — Помилуйте! — воскликнул я. — О вас много и тепло говорил мне Бобров в Ленинграде. Вы знаете Боброва? — К сожалению, нет… Но я много слышал о нём хорошего, о Боброве,— поспешил я утешить гостя. Как известно, люди, говорящие о вас много и тепло, редки. Гораздо чаще встречаются такие, что говорят мало, но пакостно, поэтому я сразу взял Боброва на заметку. — Вы Ленинград знаете? — спросил Суворов. — Как же!.. — В том месте, где трамваи поворачивают с проспекта 25 Октября, направляясь к «Европейской» гостинице, и где стоит… — Громаднейший бюст! — подтвердил я. — Да. В один прекрасный день мая я сел в трамвай, имея при себе в кармане 1200 рублей казённых денег. Нужно вам заметить, что я влюблён в строительство социализма, и вид новых кубиков, которыми мостили, вызвал у меня взрыв восторга. Мысленно я видел великий город в садах и рабочих домах… Проехав четыре квартала, я вышел из трамвая, взялся за карман, зашатался и едва ли не упал…— Тут ужас выразился в мутных глазах Котомкина-Суворова: — Денег при мне не было. — Вырезали?! — Вырезали. В то время, когда я любовался кубиками. Я лишился службы в театре. — А в каком вы служили? Таврический махнул рукой: — Мне больно говорить об этом. Три месяца я метался по Ленинграду и покрыл растрату. По счастью, друзья мои, Туррок и тот же Бобров, помогли мне, и я получил место. — В другом театре? — Нет, это был кооператив. Мне дали место кассира. Коротко скажу: не успел я прослужить и двух недель, как в том же трамвае и в том же месте у меня вырезали шестьсот семьдесят казённых рублей. — Однако! — воскликнул я нервно. — Но это не всё,— сказал Суворов,— я переехал в Москву. Мне помогли, и вот я снова при должности. — В кооперативе? — Нет, вновь в театре. И по моей специальности, администратором. Я вздрагивал от радости, любуясь вашим городом, не совру вам: я плакал не раз в своём номере гостиницы, представляя себе столицу через пять лет… — Позвольте,— перебил я,— почему плакали? — Счастливыми слезами,— объяснил Суворов, потом вдруг из глаз его буквально хлынули слёзы на пиджак. Он взревел и повалился на колени. Всё в голове у меня перевернулось кверху ногами. — Спасите меня! — каким-то паровозным голосом завыл Котомкин, и в соседней комнате залаяла собака.— В трамвае № 34 на третий день вырезали двести казённых рублей! — Чёрт знает что такое…— сказал я тупо. Произошла пауза, во время которой Котомкин поднялся и заломил руки. — Ваш изумруд…— начал я. — Взгляните на него на свет,— пригласил Котомкин. Я глянул и перестал говорить об изумруде. — Во всём доме…— начал я, но лицо Котомкина стало так ужасно, что я закончил так: — Во всём доме пятнадцать рублей, и из них десять я вручаю вам. — Сто девяносто! Ещё сто девяносто! — прошептал Суворов.— Вы представляете меня под судом? Я подумал и ответил: — Неясно. В голове моей созрел план. «Почему негодный Валя никогда не отзывается обо мне так хорошо, как Бобров? Дай-кось я ему сделаю пакость…» И я сказал: — У меня есть знакомый… — О, да! — воскликнул Котомкин страстно.— О, да! Позвоните ему! Я позвонил Вале и сказал, что к нему хочет приехать администратор по делу. Котомкин же взял десять рублей и покинул меня. Через час последовал звонок по телефону. — Это свинство,— мрачно сказал Валя, кашляя. — А вы кому-нибудь передали его? — Юре,— ответил Валя. И наконец вечером был звонок. — Я хочу направить к вам…— сказала женщина-писательница Наталья Альбертовна,— администратора… — А, не надо,— ответил я,— он был у меня. — Что вы говорите?! Гм… Скажите, пожалуйста, кто такой Бобров? И тут настал час отплатить Боброву за добро. — Бобров? Сказать о нём, что он порядочный человек, это мало,— с чувством сказал я в трубку,— наипорядочнейший человек и великолепный знаток людей! Вот каков Бобров! И, повесив трубку, я с тех пор ничего не слышал ни о Боброве, ни о несчастном, преследуемом судьбою Котомкине-Суворове. Середина 1920-х гг. |