В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бою принял участие фельдшер ряжского приёмного покоя, подавший заявление о вступлении в партию. Часть 1. На выгонеВ день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич: — Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай! Известный всему населению дядя по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом: — Стой, братцы! Не все собрамшись. Некоторые у обедни. — Правильно! — согласилось боевое население. В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска.1 Засим как вздох донёсся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон. — Ура, ура!.. Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова: — Стой! Отставить… Стихло. И Зоб произнёс вступительное слово: — Медных пятаков чеканки 1924 года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С богом! — Урра! — разнёсся богатырский клич. И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга. — Не выдавай, Прокудин! — выла левая шеренга.— Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!! — Бей! Эй, эй! — разнесли перелески. Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до Зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав ещё в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперёд, а ногами по воздуху, причём из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа — тёмная кровь. — Братья! — завыла правая шеренга.— Неужто поддадимся? Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие. Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лёг рядом с Зобом и сказал только два слова: — Сапоги вдове… Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул: — Сдаюсь! Света божьего не вижу… И перешёл в лежачее положение. За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы. И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался на месте, потом нерешительной рукою дёрнул себя за галстук, затем более решительно прошёлся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и как орёл бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зелёную траву. Часть 2. ВыгналиЧерез два дня в укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой. Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства: — Здравствуйте, товарищи. На что ему ответили гробовым молчанием. А секретарь укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова: — Пройдёмте, гражданин, на минутку ко мне. При слове «гражданин» Талалыкина несколько передёрнуло. Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое: — Тут ваше заявление есть о вступлении в партию. — Как же, как же,— ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая ладошкою фонарь. — Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь. — М… м… ушибси,— ответил Талалыкин.— Как же… на притолоку налетел… М-да… заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой,— запел вдруг Талалыкин тонким голосом,— я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож… — Довольно,— неприятным голосом прервал секретарь,— достаточно. Вы не попадаете под знамёна! — Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин. Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь. Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из укома. Раз и навсегда. 19 октября 1924 г. 1. …бормотал слова отпуска… — церковная молитва, читаемая священником при окончании службы. |