ПредисловиеВсякий, кому довелось читать мои произведения, заметил, что все они проникнуты тёплым, ярким светом недюжинного таланта и оригинальности. Я не помню ни одного своего рассказа, который не вызвал бы массы толков и восторженных похвал. Например, вчера: зашёл ко мне приятель, с целью перехватить кое-что «до следующей среды». Получив деньги, он положил их в карман, похлопал меня по плечу и дружески сказал: — Читал я на днях твою штучку… Ничего! Да всего и не упомнишь! Читатель обыкновенно замечает хорошие стороны писателя только тогда, когда поднесёшь их ему под самый нос. Исходя из этого, я должен обратить внимание читателя на то, что во мне нет и в помине тривиальности и пошлости других жалких писак. Например, в нижеследующем рассказе я пишу о таких невероятных вещах, что всякий здравомыслящий читатель ни крошки не поверит, что это правда… Зная об этом, мои презренные коллеги прибегают в таких случаях к невероятно пошлому и навязшему в зубах приёму: они разглагольствуют о самых небывалых, невозможных вещах в продолжение всей повести, и в самом конце вскользь упоминают об очевидце рассказанной им чепухи: — Но тут он… проснулся! Подумаешь, будто читатель без этого поверил бы всем выдуманными нелепостям. И автор, полагающий, что он — крайне хитрый, себе на уме человек, в тысячный раз ставит между «но тут он», и «проснулся» многоточие. Он уверен, что читатель, прочтя, «но тут он», всё ещё будет думать обо всём рассказанном, как о голой правде, и слово «проснулся» застанет его врасплох,— изумлённым и не подготовленным к ошеломляющему разоблачению автора. Совсем не так поступаю я. Нижеследующее покажется читателю неслыханным, странным и необъяснимым, но я утверждаю, что всё это было, и малейший признак недоверия к рассказанному глубоко уязвит мою чуткую, впечатлительную душу. * * *Глубокой ночью сидел я в своём тихом уютном кабинете и писал для оккультного журнала статью о загробной жизни. Фактов о загробной жизни у меня было столько же, сколько у любой торговки апельсинами, и это немало огорчало меня. Приходилось фантазировать, что вовсе мне не по душе… Написав несколько строк о том, что души покойников после смерти переселяются на верхушки стоящих около могил деревьев, занимаясь потом, при появлении живых родственников, печальным киванием этими верхушками, я недоверчиво пожал плечами и задумался. — Вот,— говорил я сам себе,— за моей спиной в глубине кабинета висит женский скелет, подаренный мне приятелем… И этот нелепый, никому ненужный костяк знает о загробной жизни в сто раз больше меня, живого человека и царя природы… Я не пожалел бы остатка своей жизни за то, чтобы эта женщина открыла свои костлявые уста и приподняла хотя маленький краешек таинственной завесы загробной жизни. Сзади послышался глухой вздох. Я вздрогнул и насторожился. — Ах! где я? — заскрипело что-то в глубине кабинета.— Какой это идиот осмелился меня повесить? Я вскочил с глазами, готовыми от ужаса выпрыгнуть на пол, и обернулся к скелету. Обладательница его пошевелила рукой и приняла стыдливую позу Венеры, выходящей из воды. Я не мог отвести от неё испуганных глаз и стоял без единого звука, а она, наклонивши череп, застенчиво сказала: — Ах! Не смотрите так на меня! — Как — так? — машинально спросил я. — Так… Все вы, мужчины, одинаковы. Вы, кажется, забыли, что я не одета. Ну, чего же вы стали, как столб? Пошевелитесь! Принесите скорее мне какую-нибудь простыню, да отцепите от этого проклятого гвоздя. Только не смотрите на меня, пока я не оденусь. У-у… Шалун. Она погрозила мне костяшкой пальца и закуталась в поданное мной одеяло. Я снял её с гвоздя, причём заметил, что она прижалась к моему плечу больше, чем это было нужно. — Боже! — сказала она, запахиваясь в одеяло.— Я одна, в глухую полночь, в кабинете молодого мужчины… Надеюсь, вы не употребите во зло моё безвыходное положение? — Помилуйте, сударыня,— возразил я, незаметно отодвинувшись от неё.— Как вы могли подумать… — Да, да… знаю я вас! Все вы сначала говорите. Оглядевшись, она взяла со стола скомканную бумажку, потёрла её о рыхлую землю цветочного горшка и стала пудрить свои белые костлявые скулы. — Не смотрите на меня так! Я всегда чернею от смущения, когда мужчина смотрит на меня. — Простите,— пробормотал я.— Я не буду смотреть… — Вы не будете смотреть? — лукаво улыбнулась она страшным оскалом челюстей.— Разве я вам не нравлюсь?.. — О, помилуйте! Вы мне очень нравитесь… гм… Я очень люблю таких… худощавых дам! Я бессовестно льстил ей, надеясь выведать у неё многое из того, что знала она, и что было для меня таким недоступным. Она же приняла мои слова за чистую монету. Почернела, потупилась и, подняв обе руки к черепу, воскликнула: — Ах, какой вы кавалер! Скажите, пожалуйста… У меня причёска не растрепалась? — Нет! — совершенно искренно ответил я, так как причёска её не могла растрепаться ни при каких обстоятельствах. Она лукаво поглядела на меня пустыми глазницами, и я, собравшись с духом, сказал: — Мадам! — Что вы…— сконфузился скелет…— Я пока мадемуазель… — Неужели? Простите, я не знал. Сударыня! У меня к вам есть большая просьба… Скелет закутался плотнее в одеяло и захихикал: — Ах, нет, нет! Что это вы… Ни за что! — Что — нет? Я вас не понимаю, сударыня… — Да, не понимаете… Все вы, мужчины, не понимаете!.. — Уверяю вас! У меня есть к вам важная просьба: расскажите мне что-нибудь о загробной жизни! — Вы не знаете? — улыбнулась она, кокетливо помахивая кончиком ноги, выставившейся из-под одеяла.— Ах, это так интересно!.. Это страшно, безумно интересно! — Да что вы,— обрадовался я.— Так вы расскажете… — Конечно, конечно! Вы себе и представить не можете, что там делается!.. Только… гм… и вы должны сообщить мне кое-что… — О, сколько угодно! Она наморщила надбровную дугу и деловито сказала: — Merci. Скажите мне: что теперь носят? Будучи уверен, что её мысли заключены в узкий круг мертвецких похоронных интересов, я ответил покачав головой: — Носят? Да всё. И мальчиков, и стариков, и цветущих женщин, и младенцев. — Нет! я вас спрашиваю, что в этом сезоне носят? — Холерных больше,— подумав, сказал я. — Не-е-ет! Какой вы, право, непонятливый… Что у вас носят женщины? Ну, узкие рукава — в моде? — Ах, так! Да, бывают узкие,— неопределённо ответил я. — Вы не заметили — на груди есть складки? — Складки? Иногда портнихи их, действительно, делают. Она задумчиво покачала черепом. — Гм… Так я и думала. А скажите… Как нынче юбки? — Юбки? Чёрные шьют, красные, зелёные… — Нет, нет… А фасон? — Такой, знаете… обтянутый. — Обтянутый?! Ага! Я всегда говорила, что к этому вернутся. Она натянула на своих бедрах одеяло и повернулась передо мной. — Так? — Сударыня! — робко напомнил я.— Вы мне обещали о тамошнем кое-что порассказать… — Да, да… Шляпки, конечно, по-прежнему, большие? — Большие. Сударыня, осмелюсь… — Боже мой! Что вы от меня хотите? — Вы обещали… — Ага, простите! Что же вам рассказать? — Всё, подробно… Как там, вообще… — Ах, вы и вообразить не можете. Надо вам сказать, что умерло нас трое: я, потом одна толстая лавочница и жена адвоката. На мне было белое платье с розовой отделкой, волосы зачёсаны назад и на ногах… — Ну? — Не перебивайте! А жена адвоката… Можете представить: она была в чёрном шерстяном и в туфлях без каблуков… Ха-ха! Без каблуков! Ха-ха-ха! Она так расхохоталась, что закашлялась. Потом встала с кресла и, прохаживаясь перед зеркалом, продолжала: — Ну, вот, умираем мы… В тот же день с нами похоронили одного молодого чиновника… Длинный такой был, красивый. С усиками. Мне рассказывали, что на похоронах его была молодая женщина, плакавшая над гробом, и старик, который… — Сударыня!! — И старик, который всё качал головой, глядя на него… Понимаете, седой весь… качает и качает головой! А молодая дама, можете представить… — Сударыня!! — Ну, что там ещё?.. А потом говорили над его гробом речи. Какой-то толстый сказал: «Обнажим, говорит, наши головы перед прахом этого молодого человека»… Ужасно было трогательно. — Сударыня!.. Я вас просил о загробной жизни, а вы… — Ах, о загробной жизни? Чего же вы раньше не сказали… Загробная жизнь наша состоит в том, что… Она остановилась перед зеркалом и повернулась к нему спиной. — А сзади меня хорошо облегает? — Хорошо! Так вы говорите, что загробная жизнь… — Да!.. Она состоит в том, чтобы… Ах, досада! Никак я не могу спины увидеть… Она повернула голову так, что затрещали позвонки. — Загробная жизнь наша заключается в том, что мы… Она свернула череп чуть ли не совсем на затылок… Неожиданно — проволока, скреплявшая позвонки, лопнула, и голова с двумя позвонками глухо упала на ковёр… Моя собеседница зашаталась и рухнула, рассыпавшись грудой белых костей. — Проклятая, болтливая баба! — злобно вскричал я, вытряхивая её из одеяла. * * *Потом долго не мог успокоиться, шагая из угла в угол, и только под утро заснул тяжёлым сном, томимый неразрешённой загадкой, которая почти давалась в руки: — Что же, наконец, делается на том свете? 1910 |
Забавно и живо. Неожиданно и искометно!