Это был солидный господин с лёгкой наклонностью к полноте, с лицом, на котором отражались уверенность в себе и спокойствие, с глазами немного сонными, с манерами, полными достоинства, и с голосом, в котором изредка прорывались ласково-покровительственные нотки. — Вот вы писатель,— сказал он мне, познакомившись,— писатель-юморист. Так. Наверное, знаете много смешного. Да?.. — О, помилуйте…— скромно возразил я. — Нечего там скромничать. Расскажите мне какую-нибудь смешную штуку… Я это ужасно люблю. — Позвольте… Что вы называете «смешной штукой»? — Ну, что-нибудь такое… юмористическое. Я думаю, вы не ударите лицом в грязь. Слава богу — специалист, кажется! Ну, ну… не скромничайте! — Видите ли… Я бы мог просто порекомендовать вам прочесть книгу моих рассказов. Но, конечно, не ручаюсь, что вы непременно наткнётесь в них на «смешные штуки». — Да нет, нет! Вы мне расскажите! Мне хочется послушать, как вы рассказываете… Ну, что-нибудь коротенькое. Вот, наверное, за бока схватишься!.. Я незаметно пожал плечами и неохотно сказал: — Ну слушайте… Мать послала маленького сына за гулякой-отцом, который удрал в трактир. Сын вернулся один, без отца,— и на вопрос матери: «Где же отец и что он там делает?» — ответил: «Я его видел в трактире… Он сидит там с пеной у рта».— «Сердится, что ли?» — «Нет, ему подали новую кружку пива». Не скажу, чтобы эта «смешная штука» была особенно блестящей. Но на какой-нибудь знак внимания со стороны моего нового знакомого я всё-таки мог надеяться. Он мог бы засмеяться, или просто безмолвно усмехнуться, или даже, в крайнем случае, покачать одобрительно головой. Нет. Он поднял на меня ясные, немного сонные глаза и поощрительно спросил: — Ну? — Что «ну»? — Что же дальше? — Да это всё. — Что же отец… вернулся домой? — Да это неважно. Вернулся — не вернулся… Всё дело в ответе мальчика. — А что, вы говорите, он ответил? — Он ответил: отец сидит там с пеной у рта. — Ну? — Видите ли… Соль этого анекдота, сочинённого мною, заключается в том, что мальчик ответил, что называется, буквально. Он видел кружку пива с пеной, кружку, которую отец держал у рта, и поэтому ответил в простоте душевной: «Отец сидит с пеной у рта». А мать думала, что это — фигуральное выражение, сказанное по поводу человека, которого что-нибудь взбесило. — Фигуральное? — Да. — Взбесило? — Да! — Ну? — Что ещё такое — «ну»? — Значит, мать думала, что отец за что-нибудь сердится, а он вовсе не сердится, а просто пьёт себе преспокойно пиво. — Ну да. — Вот-то ловко! Ха-ха! Ну и здорово же: она думает, что он сердится, а он вовсе и не сердится… Хо-хо! Вообще, знаете, эти трактиры… — Что-о?.. — Я говорю — трактиры. Если ещё холостой человек ходит, так ничего, а уж женатому, да если ещё нет средств — так трудновато… Не до трактиров тут. Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Я молчал, глядя на него сурово, с замкнутым видом. Человек он был, очевидно, вежливый, понимавший, что в благодарность за рассказанное автор имеет право на некоторое поощрение. Поэтому он принялся смеяться: — Ха-ха-ха! Уморил! Ей-богу, уморил. Папа, говорит, в трактире пену пьёт, сердится… А мать-то, мать-то! В каких дурах… О-ох-хо-хо! Ну ещё что-нибудь расскажите. «Э, милый,— подумал я.— Тебя такой вещью не проберёшь. Тебе нужно что-нибудь потолще». — Ну я вас прошу, расскажите ещё что-нибудь… — Ладно. В один ресторан пришёл посетитель. Оставив в передней свой зонтик и боясь, чтобы его кто-нибудь не украл, он прикрепил к ручке зонтика такую записку: «Владелец этого зонтика поднимает одной рукой семь пудов… Попробуйте-ка украсть зонтик!» Пообедав, владелец зонтика вышел в переднюю — и что же он видит! Зонтик исчез, а на том месте, где он стоял, приколота записка: «Я пробегаю в час пятнадцать вёрст — попробуйте-ка догнать». Любитель «смешных штучек» поощрительно взглянул на меня и сказал: — Ну и что же? Догнал он похитителя или нет? Я вздохнул и начал терпеливо: — Нет, он его не догнал. Да тут и неважно дальнейшее. Вся соль анекдота заключается именно в курьёзном совпадении этих двух записок. Автор первой, видите ли, думал, что он непобедим, рассчитывая на свои здоровые руки, и никак он не рассчитывал, что здоровые ноги гораздо важнее. — Важнее? — Да. — Сколько он там написал, что пробежит в час? — Пятнадцать вёрст. — Это много считается? — Порядочно. — А ведь поймай этот первый-то владелец зонтика похитителя в то время, как тот писал записку, он бы ему задал перцу, а? Тут и ноги не помогут, а? — Не знаю. — Это, наверное, было давно, я думаю? В прежнее время? Теперь-то ведь в передних ресторанов всюду швейцары, которые и отвечают за пропажу вещей. — Да. — Теперь всё как-то сделалось культурнее. Положим, раньше-то и воровства было меньше. А? — Да. Мы помолчали. — Вопрос ещё, догнал ли бы он похитителя, если бы даже и умел бегать быстрее его. Потому что раньше нужно узнать, в какую сторону он побежал, да не свернул ли с дороги, а то мог просто припрятать зонтик, да и отпереться от всего: «Знать не знаю, ведать не ведаю — никакого зонтика не воровал и никакой записки не писал». — Да. По моим сухим, сердитым репликам любитель анекдотов почуял, что я им не совсем доволен, и, решив, по своему обыкновению, щедро вознаградить меня смехом,— неожиданно захохотал. — Ха-ха! Ох-хо-хо! Ну и уморил. Выходит он — где зонтик? Хвать-похвать, ан зонтика-то и нет. Ну и ловкие ребята бывают. Прямо-таки пальца в рот не клади. И откуда вы столько смешных штучек знаете?! Ну расскажите ещё что-нибудь. Ну, пожалуйста, ну, миленький… — Рассказать? — прищурился я.— Извольте! Один господин, явившись на обед к родителям своей невесты и страдая от тесной обуви, снял потихоньку под столом с ноги башмак, но в это время собачонка схватила башмак да бежать, а жених испугался, вскочил, опрокинул стол, причём миска с горячим супом опрокинулась на тёщу,— и помчался за собачонкой. По дороге он разбил дорогую вазу, а потом, желая достать для разутой ноги какой-нибудь башмак, ударил тестя ногой в живот, повалил его и стал стаскивать с ноги ботинок. Но оказалось, что у тестя одна нога была искусственная, и вдруг она отрывается вместе с ботинком, и наш жених грохается на пол, обрывая портьеру; но в это время собачонка, с башмаком во рту… Дальше я не мог продолжать: нечеловеческий страшный хохот душил моего нового знакомого. Он буквально катался по дивану, отмахиваясь руками, ногами, задыхаясь и кашляя. Лицо побагровело, и на глазах выступили слёзы. — О-ох,— визжал он тонким голосом.— Довольно! Ради бога, довольно! Вы меня убьёте вашим рассказом!.. * * *Раньше я не понимал: для чего и кому нужны десятки тысяч метров кинематографических лент, на которых изображены: солдат, попавший в барабан и заснувший там; рассеянный прохожий, опрокидывающий на своём пути детские колясочки и влюблённые парочки; свадебный обед, участникам которого шутник насыпает за ворот «порошок для чесания», молодой человек, которого кусает блоха во время объяснения с невестой и который начинает бегать по комнате, ловя эту блоху; пьяный, залезший в матрац и катающийся в таком положении по людной улице,— для чего и кому всё это нужно? — Я не понимал. Теперь — понимаю. 1914 |