В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих. Главный ревизор начал ревизию так: подошёл к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом: — Приступим-с. Содержание первой бумажки заключалось в том, что обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей «портового сбора на предмет морского улучшения». «Во-первых,— заявляли обыватели,— никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот вёрст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы — показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сём прилагается». Главный ревизор потёр руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал. — Позвать Дымбу! — распорядился ревизор. Позвали Дымбу. — Здравия желаю, ваше превосходительство! — Ты не кричи, брат, так,— зловеще остановил его ревизор.— Кричать после будешь. Взятки брал? — Никак нет. — А морской сбор? — Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали. Ревизор потёр руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком. — Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника. Городового увели. Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия. — И-зволили звать? — Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась? — По распоряжению Павла Захарыча,— приободрившись, отвечал Пальцын.— Они приказали. — А-а.— И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки.— Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому — бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо! Пришёл и Павел Захарыч. Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела. — Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»? — Гм… Это взыскание-с. — Знаю, что взыскание. Но — какое? — Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства. — А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство! Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается. — Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство. — Успею. Зачем это я вам понадобился? — Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе? — Как понимать? Очень просто. — Да ведь моря-то тут нет! — Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет. — Так как же так — «морской сбор»? Почему без расписок, документов? — А? — Я спрашиваю — почему «морской сбор»?! — Не кричите. Я не глухой. Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на всё происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно. — Ну? — Что «ну»? — Какое море вы улучшали на эти триста рублей? — Никакого моря не улучшали. Это так говорится — «море». — Ага. А деньги-то куда делись? — На секретные расходы пошли. — На какие именно? — Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные! — Так-с… Ревизор часто-часто потёр руки одна о другую. — Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принуждён буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров! Его превосходительство обидчиво усмехнулся. — Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного. Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши. — Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем? Его превосходительство улыбнулся. — С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник. — Да-а? Кто же этот человечек? Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок: — Виктор Поликарпович. Была тишина. Семь минут. Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки… И нарушил молчание: — Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками? — Бумажками. — Ну раз бумажками — тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм… Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково. — Могу идти? Ревизор вздохнул: — Что ж делать… Можете идти. Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив её к глазу, посмотрел на стол с документами. Подошёл Никифоров. — Как с арестованными быть? — Отпустите всех… Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит… Кан-налья! И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного. 1914 |