Пропавшая калоша Доббльса

(Соч. А. Конан-Дойля)

Мы сидели в своей уютной квартирке на Бейкер-стрит в то время, когда за окном шёл дождь и выла буря. (Удивительно: когда я что-нибудь рассказываю о Холмсе, обязательно мне без бури и дождя не обойтись…)

Итак, по обыкновению, выла буря, Холмс, по обыкновению, молча курил, а я, по обыкновению, ожидал своей очереди чему-то удивиться.

— Ватсон, я вижу — у тебя флюс.

Я удивился.

— Откуда вы это узнали?

— Нужно быть пошлым дураком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана платком.

— Поразительно!! Этакая наблюдательность.

Холмс взял кочергу и завязал её своими жилистыми руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена, ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко да Гама.

Когда он заканчивал 39-ю симфонию Юлия Генриха Циммермана, в комнату с треском ввалился неизвестный человек в плаще, забрызганный грязью.

— Г. Холмс! Я Джон Бенгам… Ради бога помогите! У меня украли… украли… Ах! Страшно даже вымолвить…

Слёзы затуманили его глаза.

— Я знаю,— хладнокровно сказал Холмс,— у вас украли фамильные драгоценности.

Бенгам вытер рукавом слёзы и с нескрываемым удивлением взглянул на Шерлока.

— Как вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.

— Я так и думал! Расскажите обстоятельства дела.

— Какие там обстоятельства! Просто я шёл по Трафальгар-скверу и, значит, нёс их, стихи-то, под мышкой, а он выхвати, да бежать! Я за ним, а калоша и соскочи у него. Вор-то убежал, а калоша — вот.

Холмс взял протянутую калошу, осмотрел её, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши кусок, с трудом разжевал его и проглотил.

— Теперь я понимаю! — радостно сказал он.

Мы вперили в него взоры, полные ожидания.

— Я понимаю… Ясно, что эта калоша резиновая!

Изумлённые, мы вскочили с кресел.

Я уже немного привык к этим блестящим выводам, которым Холмс скромно не придавал значения, но на гостя такое проникновение в суть вещей страшно подействовало.

— Господи помилуй! Это колдовство какое-то!

По уходе Бенгама мы помолчали.

— Знаешь, кто это был? — спросил Холмс.— Это мужчина, он говорит по-английски, живёт в настоящее время в Лондоне. Занимается поэзией.

Я всплеснул руками.

— Холмс! Вы сущий дьявол. Откуда вы всё это знаете?

Холмс презрительно усмехнулся.

— Я знаю ещё больше. Я могу утверждать, что вор — несомненно мужчина!

— Да какая же сорока принесла вам это на хвосте?

— Ты обратил внимание, что калоша мужская? Ясно, что женщины таких калош носить не могут!

Я был подавлен логикой своего знаменитого друга и ходил весь день, как дурак.

Двое суток Холмс сидел на диване, курил трубку и играл на скрипке.

Подобно богу, он сидел в облаках дыма и исполнял свои лучшие мелодии.

Кончивши элегию Ньютона, он перешёл на рапсодию Микеланджело и на половине этой прелестной безделушки английского композитора обратился ко мне:

— Ну, Ватсон — собирайся! Я таки нащупал нить этого загадочного преступления.

Мы оделись и вышли.

Зная, что Холмса расспрашивать бесполезно, я обратил внимание на дом, к которому мы подходили. Это была редакция «Таймса».

Мы прошли прямо к редактору.

— Сэр,— сказал Холмс, уверенно сжимая тонкие губы.— Если человек, обутый в одну калошу, принесёт вам стихи — задержите его и сообщите мне.

Я всплеснул руками.

— Боги! Как это просто… и гениально.

После «Таймса» мы зашли в редакцию «Дейли Ньюс», «Пэл-Мэл» и ещё в несколько. Все получили предупреждение.

Затем мы стали выжидать.

Всё время стояла хорошая погода, и к нам никто не являлся. Но однажды, когда выла буря и бушевал дождь, кто-то с треском ввалился в комнату, забрызганный грязью.

— Холмс,— сказал неизвестный грубым голосом.— Я Доббльс. Если вы найдёте мою пропавшую на Трафальгар-сквере калошу — я вас озолочу. Кстати, отыщите также хозяина этих дрянных стишонок. Из-за чтения этой белиберды я потерял способность пить свою вечернюю порцию виски.

— Ну, мы эти штуки знаем, любезный,— пробормотал Холмс, стараясь свалить негодяя на пол.

Но Доббльс прыгнул к дверям и, бросивши в лицо Шерлоку рукопись, как метеор скатился с лестницы и исчез.

Другую калошу мы нашли после в передней.

. . . . . . . . . . . . . . .

Я мог бы рассказать ещё о судьбе поэта Бенгама, его стихов и пары калош, но так как здесь замешаны коронованные особы, то это не представляется удобным.

Кроме этого преступления, Холмс открыл и другие, может быть, более интересные, но я рассказал о «Пропавшей калоше Доббльса» как о деле, наиболее типичном для Шерлока.

1908