— Имею честь рекомендоваться: действительный член новооткрытой петроградской лиги для борьбы с роскошью и мотовством. — А! Действительный? — Да-с. — Это хорошо, что действительный. Прошу покорнейше садиться… — Куда? — А вот в это кресло. — В это кресло? Ни за что. Оно ведь, поди, рублей пятьдесят стоит? — 120. — Сто двадцать?! О боже! Какое возмутительное мотовство! Принципиально не сяду… Я лучше тут, на подоконничке… — Чем могу служить? — Я пришёл вам сказать одно только слово… Кажется, господин Фурсиков? — Фурсиков. — Одно слово: опомнитесь, Фурсиков! Нам сообщили, что вы живёте роскошно и мотаете деньги без всякого толку и смысла… На чём, например, вы сейчас стоите? — На полу. — Нет, на ковре! А ковёр-то персидский, а цена-то ему пятьсот рублей, а на ковре-то этом ещё лежит медвежья шкура, тоже, поди, в два ста её не уберёшь? — 550. — Я не падаю в обморок от этой цифры только потому, что у меня крепкие нервы. Эх, господин Фурсиков! Нужен вам этот ковёр? Нет, не нужен. Нужен медведь? Ни для какого черта не нужен. Это у вас что за комната? — Кабинет… — Так-с… А та? — Столовая. — Ну скажите пожалуйста… Неужели эти две комнаты нельзя соединить в одну? Или обедайте в кабинете или занимайтесь в столовой. Ведь два дела за раз вы не будете делать — обедать и заниматься. Значит — для чего же две комнаты? — Но у меня тут письменный стол… — А для чего он вам? На обеденном и занимайтесь… Если бумаги какие есть, документы — их можно в ящичек из-под макарон класть. Макароны скушать, а в пустой ящичек прятать после работы бумаги… Наконец — чернильница! Для чего вам такая огромная — с каким-то орлом, с бронзой и мрамором? Прекрасно и баночка из-под горчицы служить может. Горчицу скушали, а в баночку чернил налили… Это что за комната? — Спальня… — Ну вот, ну вот! В кабинете есть огромный широкий диван, есть оттоманка, а вы ещё спальню заводите. Что за мотовство?!.. — Но… у меня ведь жена… — Ну что ж… Прекрасно на этой оттоманке уместились бы с женой рядом… — На ней нельзя спать… Плюш испортится. — А зачем плюш? Клеёнкой обтянули и конец. Что за швыряние деньгами. Лучше бы эти деньги на военные нужды пожертвовали… О! Там ещё комната? — Да… Это спальня моего брата… — Зачем? К чему? Кому это нужно? Спальня! В том же кабинете можно и устроиться. Вы с женой на оттоманке, брат на диване. Когда брат раздевается — жена ваша выходит на минуту, жена раздевается — брат выходит. Господи! Только было бы желание, а устроиться всегда можно… — Но… у жены есть туалетный столик… его некуда тут поставить… — Как некуда? А на ваш письменный стол. Такой огромный дурак,— неужели он не сможет сдержать этого крошки… И преудобно будет: жена ваша взбирается на письменный стол (вы её можете и подсадить) и садится за туалетный столик, причёсываться или что она там делает, вы у её ног сидите, работаете, а на другом конце стола может сидеть ваш брат и есть в это время колбасу. — Нет, так неудобно… Жена любит, чтобы из спальни был ход прямо в ванную… — О, боже милостивый! Что вы, Ротшильд, что ли? Зачем вам отдельная ванная? Ванну можно поставить на место этой этажерки с безделушками и отгородить её ситцевой занавесочкой… Да постойте! Ведь тут, вместо этого мраморного идиота, можно поставить керосинку… Тогда вам и кухни не надо… Жена будет жарить на керосинке яичницу, брат рубит, скажем, котлеты, а вы чистите картошку! Ни кухни, ни кухарки не надо… А экономию всю на нужды войны жертвуйте… Сколько у вас теперь комнат? — Ш… шесть… — Ну вот! А я вам доказываю, что одной довольно… Тесновато, вы думаете? А на кой дьявол вам два шкафа книг? Что вы их все сразу читаете, что ли? Ведь больше одной за раз не читаете? Ну вот! Запишитесь в какую-нибудь библиотеку и берите книги, а эти продайте, а деньги на Красный Крест пожертвуйте… Ведь сердце кровью обливается, когда на вас смотришь. Это что — жакет на вас? — Жакет… — Рублей 60, поди, стоит. — 140. — Ну вот! Кому это нужно?! Взяла бы жена и сшила сама из трико по три двадцать аршин: и прочно и хорошо. Пальто вон я ваше в передней видел. Почему на меху? Можно и в весеннем проходить зиму, а ежели холодно, то не ездить на извозчиках или там на трамваях, а просто бежать по улице. И экономия времени, и согреешься… А это пальто спустить надо, а денежки на шитьё противогазов пожертвовать. Гм… да! Позвольте, г. Фурсиков… Почему же вы плачете? — О, г. действительный член петроградской лиги для борьбы с роскошью и мотовством! Вы так хорошо говорили, так убедили и меня, и жену мою, и брата, что мы решили во всём и везде следовать тем принципам, с которыми сейчас познакомились… — Гм… Ну да… Я очень рад… гм!.. Очень. Утрите слёзы. Ещё не всё потеряно… Прощайте, г. Фурсиков, прощайте, мадам. А где же ваш братец? — А он тут побежал в одно место… А вот он! Вернулся. — Прощайте, господа… Это что у вас, передняя? Ну зачем такая большая передняя… Всё верхнее платье можно вешать в кабинете, около ванны… А экономию пожертвовать на нужды… гм! Где же моё пальто? — Вот оно. — Это не моё. У меня было с бобровым воротником, новое… — Нет, это ваше. Это ничего, что оно старенькое и без воротника. Если вам будет холодно — можете бежать… — Где мое пальто?!! — Вот такое есть. Не кричите. А то, которое было вашим, мой брат успел заложить за 300 рублей в ломбард, а деньги внёс на Красный Крест… Вот и квитанция. Простите, г. член для борьбы с роскошью, но вы так хорошо говорили, что мой брат не мог сдержать порыва… Всего хорошего… Позвольте, господин!.. Квитанцию забыли захватить… — Ушёл… Обиделся, что ли, не понимаю… И на что бы, кажется? 1917 |
Борьба с роскошью
Автор
