Большое сердце

(Рождественский рассказ)

Серое, тёмное небо нависло над землей… Снег валил большими хлопьями, устилая белым покровом улицы, по которым сновала весёлая предпраздничная толпа, совершая разные закупки, необходимые для великого праздника…

Старый чиновник Слякин стоял у запорошенного снегом окна и печально глядел на улицу, полную озабоченных, спешащих людей.

— Боже,— думал он, и его добрые, сияющие глаза туманились непрошеными слезами.— Боже! Такая великая праздничная ночь, и сколько в это же время обездоленных людей, лишённых крова, тёплого угла и маленькой, изукрашенной игрушечками ёлочки. О, как бы мне хотелось принести радость хоть немногим, обогреть хотя одного несчастного и дать малыми ребяткам, лишённым этого — хотя одну весёлую, праздничную ёлочку. Боже ты мой… Сколько на свете холода, горя и несчастья!

Чиновник Слякин надел шубу, шапку и, полный грустных и сладких мыслей,— вышел из дому.

Оживлённая толпа мощным потоком неслась мимо него, а он, остановившись на углу, долго стоял и думал:

— Какие они все равнодушные, сухие… Никому ни до кого нет дела… А в это же самое время, среди них, может быть, сотни голодных, нуждающихся, лишённых тепла и участия…

Около него остановилась собака, уткнула нос в его галоши и, тихонько повизгивая, тряхнула спиной, занесённой снегом.

— Бедная, бесприютная собачка,— сказал растроганный Слякин, наклоняясь к ней.— Бродишь ты по улицам и никому нет до тебя дела. Пойдём со мной, я накормлю тебя и уложу на тёплый-тёплый коврик.

Слякин протянул руку к собаке, но она громко залаяла, открыла пасть и крепко впилась в Слякинову руку острыми белыми зубами.

— Вы зачем, чёрт вас забери, мою собаку дразните? — послышался около него сердитый голос, и вышедший из магазина офицер сурово поглядел на растерявшегося Слякина.

— Я хотел собачку… домой отвести… согреть.

— Ха-ха! — грубо расхохотался офицер.— У вас губа не дура. Породистого сторублёвого водолаза взять домой! В участок бы вас свести нужно, а не домой!.. Неро, ici!

* * *

А волны озабоченных равнодушных людей по-прежнему неслись куда-то вдаль, заменяемые всё новыми и новыми волнами…

Шагая по улице, Слякин, закутанный в тёплый воротник пальто, грустно думал:

— Ветер воет, и в степи теперь страшно, как-будто тысячи разбушевавшихся дьяволов справляют свой праздник… Плохо в это время путнику, которого застигает в пути непогода… Ветер, забираясь в прорехи его жалкого платья, будет леденящим дыханием морозить несчастного, и вой далёких волков, чующих скорую поживу, зазвучит ему похоронной песней. И он идёт, пешком, утопая по колена в снегу, так как несчастному не на что было нанять бойкую неутомимую лошадку… И он идёт, сгорбившись, пытаясь закутаться в плохо греющий воротник, молча, без единого звука…

Слякин смахнул непрошеную слезу и свернул в малолюдный переулок.

Мимо него прошёл, сгорбившись, пытаясь закутаться в воротник пальто, неизвестный человек.

Сердце Слякина сжалось.

— Послушайте… эй! Путник! Обождите.

Он догнал прохожего и, молча, сунул ему в руку три рубля.

Прохожий остановился поднял из воротника изумлённое лицо и поглядел на Слякина.

— Это… что значит?

— Это вам, путник. Дорога вам, я знаю, предстоит дальняя, а лошадок нанять не на что. Не благодарите! Чем могу, помог. А в поле будто тысячи разбушевавшихся дьяволов празднуют…

— Да как вы смеете! — взревел прохожий.— Да вы знаете, кто я? Да я вас в 24 часа… Этакая наглость!

Его щегольская шинель распахнулась и на груди блеснуло золотое шитьё и несколько искрящихся при свете фонаря орденов.

— Извините…— пролепетал Слякин.

— Безобразник! С каких пор успел нарезаться!.. Проходите!

* * *

Ветер всё крепчал.

Декабрь давал себя знать, и Слякин, выйдя снова на многолюдную, широкую улицу, печально размышлял:

— А сколько детей, этих — по выражению поэта — цветов жизни, бродят сейчас по улице, рассматривая выставленные в роскошных витринах вкусные вещи, которые, увы — не для них… Не для этих пасынков на жизненном пиру.

Горло его перехватило от слёз и сердце сжалось.

У роскошной витрины кондитерской стояла девочка и жадно рассматривала выставленные торты и конфекты.

— Бедное дитя! — пробормотал Слякин, хватая девочку за руку.— Несчастный бесприютный ребёнок… Пойдём со мной, я тебя накормлю и обогрею в эту святую ночь.

— Maman! — закричала испуганная девочка.— Maman! où me tire-t-il?

Рассматривавшая соседнюю витрину модного магазина дама ахнула и подбежала к девочке.

— Оставьте её, скверный старикашка,— закричала она.— Пустите её, или я ударю вас по голове зонтиком. Как вы смеете хватать её за руку и тащить?!

— Наглость этих сладострастных павианов переходит всякие границы,— сказал господин, проходя мимо.— Они уже стали хватать свои жертвы на многолюдных улицах среди тысячной толпы!..

— Уверяю вас,— сказал Слякин.— Я только хотел взять эту девочку к себе домой и приютить ради этой ночи, которая…

— Вы негодяй! — сказала возмущённая дама.— Nadine, ты не должна слушать того, что он говорит. Пойдём скорее…

* * *

А снег всё падал…

Слякин снова свернул в безлюдный переулок и, печальный, шагая по обледеневшей мостовой, думал:

— О, как бы хотелось мне принести радость, облегчить нужду и горе хотя бы одному человеку… Но настоящая бедность горда и прячет свои лохмотья… Нужно много деликатности и такта, чтобы не оскорбить бедняка и не подчеркивать своего благодеяния.

С ним поравнялся, заглядывая ему в лицо, высокий человек в рыжем пальто, подпоясанном верёвкой и в фуражке с полуоторванным козырьком.

— Вот оно,— подумал умилённый Слякин и начал тихим деликатным голосом:

— Погода дурная, неправда ли?

— Погодка сволочная,— согласился незнакомец.

— Вы, вероятно, выходя из дому, забыли тепло одеться? — деликатно спросил Слякин.— Я думаю, десять рублей, взятые у меня заимообразно, могли бы до известной степени урегулировать этот пустяковый вопрос. А?

— Нет, ты мне лучше пальто дай,— возразил незнакомец.— Снимай-ка его, живей!

— А… как же я?..— удивился Слякин.

— А я тебе своё барахло дам! Ну, живей, старичок. А где твои десять рублей? Дай-ка мне их, дядя.— Тут больше? Ну, всё равно. А часики… золотые? Чего ж ты, дьявол, серебряные носишь?

* * *

Вьюга разыгралась и снег беспрерывными хлопьями падал на белую землю.

По улице шагал старик в рваном, подпоясанном верёвкой, полушубке и изорванных сапогах, и что-то ворчал себе под нос.

Маленький, одетый в женскую кацавейку, мальчик подошёл к нему и, дрожа от холода, пролепетал:

— Дядинька… Ради праздничка…

— Ради праздничка?! — закричал Слякин.— Вот тебе, маленький негодяй!

Слякин схватил мальчишку и, дав ему несколько шлепков, принялся усердно драть за уши…

И это было единственное доброе дело, совершённое Слякиным, потому что оборванный мальчишка совсем замерзал, а шлепки и пощёчины быстро согрели его спину и красные уши…

1910