Он был белым, таким ослепительно белым! Единственный белый ягнёнок среди грязно-серых и чёрных овец. — И в кого только пошёл он? — удивлялся Вильгельм, владелец, он же и пастух небольшой отары — всего около двадцати голов. Белый ягнёнок, сразу после рождения получивший имя Снежок, не оригинальное, зато нежное и довольно точное, сознавал свою необычность, как сознаёт её всякая белая овца или ворона, пусть даже маленькая. И, как и у большинства единственных в своём роде творений, особенным у Снежка был не только цвет. Так уж заведено в природе: кого она отметила снаружи, тому кое-что добавила и внутри. Наверное, для равновесия. Снежок точно знал это и не мог не знать, так как наделён был необыкновенно острым умом, что среди серых и чёрных овец, согласитесь, не просто большая редкость, но вещь небывалая. Надо сказать, что и хозяин его Вильгельм не был глупцом, хоть с виду и казался простофилей. Уж кем-кем, а дураком назвать его мог лишь тот, кто не знал, как глубоко проник Вильгельм в философию Аристотеля и Марка Аврелия, как любит он размышлять, с каким наслаждением читает Марселя Пруста, а выпасая отару, вслух рассуждает о тайнах и парадоксах мироздания. Те дни, когда Вильгельм изливал своё красноречие на мохнатые спины овечек, мирно набивающих животы альпийской травкой, были для белого ягнёнка самыми счастливыми — хозяин щедро рассыпал перед ним сладкую духовную пищу. Снежок замирал на месте, навострив уши, и забывал обо всём на свете, даже о материнском вымени. Так что обоюдными усилиями — мудростью пастуха и стремлением своим к знаниям — он быстро умнел. Но если среди односельчан Вильгельм не слыл ни белой овцой, ни даже белой вороной и ничем исключительным от них не отличался, то Снежок был настоящим вундеркиндом и уже спустя месяц увлекательных уроков он превзошёл хозяина в логике и полемике. А помогало ему в этом обычное баранье упрямство, толкавшее его разум спорить с любым утверждением. Он не принимал на веру ни одного изречения, ни самого ходового, опустившегося с небес философии в низкородную толпу пословиц и поговорок, ни даже гордого аристократического афоризма. Например, услышав однажды из уст своего учителя древнюю как мир фразу «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», он долго размышлял над нею и пришёл к выводу, что античный мудрец, видимо, был не совсем трезв, впервые изрекая эту мудрость, которая мудростью кажется разве что внешне. — Как это так! — возмущался Снежок, обращаясь не к тупым своим собратьям, но и не к разумному хозяину, который, увы, не понимал ни слова на благозвучном языке парнокопытных, а к цветку ромашки, от удивления широко раскрывшему жёлтый свой ротик. — Всё переврал этот древний римлянин! Как известно Юпитер, он же Зевс у ахейцев, он же Громовержец, сам однажды превратился в быка, чтобы умыкнуть дщерь человеческую. Получается, что в виде коровьего сына он перестал быть шефом олимпийцев и ему не было позволено то, что позволено ему же, но в образе мускулистого спортсмена? Что за нелепица! Пословица должна звучать так: «То, что может баран, то по силам и Юпитеру». Вот такими спорами с воображаемыми мудрецами была наполнена маленькая жизнь белоснежного мыслителя. С состраданием глядел он на отару сереньких и чёрненьких личностей, только и знающих что жевать. — Они даже не поднимают глаз к небу, не видят красоты природы, не слышат в сердце своём зова высших сфер, — сетовал Снежок. — Жалкие подобия животных! Существа, опустившиеся до положения послушного скота! Как же трудно юному гению в толпе филистеров! — Боже, почему ты не создаёшь всех одинаково талантливыми или одинаково бездарными? — жаловался Всевышнему ягнёнок, подняв к небесам ясные глаза, в которых дрожали слёзы одинокого изгоя. К счастью, не так уж часто посещали Снежка подобные печальные мысли. Большую часть его жизни занимали полезные лекции Вильгельма и не менее полезная, но и более приятная критика истин, искалеченых неразумием людей, которые повторяют то, чего даже не пытаются осознать. В один прекрасный день пастух, к неописуемой радости белоснежного своего ученика, изрёк цитату одного писателя, имя которого, как он сам признался, тяжёлым камнем утонуло в глубинах его уже немолодой памяти: «Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и ложь». — Да, жизненное изречение, — обратился Снежок к своему приятелю — цветку ромашки. — Это самое пронзительное высказывание об овцах и волках. Но верно ли оно по сути? Увы, и тут люди всё перекрутили и перевернули с ног на голову. Помнишь, неделю назад Учитель выпил лишего и уснул под старой ольхой, а мы напрасно ждали, когда он загонит нас в безопасный двор… Уже стемнело, и на опушку леса вышел волк. Он был похож на обычную дворняжку, но в его глазах светилось желание набить брюхо невинной овечьей плотью. О, как же я тогда перепугался! Но я хитрый ягнёнок. Я сразу смекнул, что в самой середине стада мне будет спокойно, ведь волки обычно хватают недотёп, тех, что остаются с краю. Опрометью бросившись к отаре, я стрелой вонзился в тёплое облако серо-чёрной шерсти, чем и спасся от верной гибели. В тот вечер длиннохвостый разбойник уволок моего братца, глупенького Уголька. Жалко его, я потом всю ночь проплакал… Но, селяви, как говорит Учитель… Итак, вернёмся к рассмотрению цитаты из творения неизвестного сочинителя. Что поделаешь, и этот писатель ошибся. Неужели ты не согласен со мною? А зря. Сейчас я всё тебе растолкую. Сразу ясно, кого автор имел в виду, говоря о тех, кто убивает; тут двух мнений быть не может: это волки. Кто же тогда те, что предают? Явно не хищники. И уж точно не овцы, у этих умишка не хватит, чтобы задумать предательство. О, я понял, это сказано о людях! Вот они-то на такое способны: и умны, и хитры, и скрытны, и питаются мясом доверчивых существ, то бишь нами. Согласись, разве овцеедство не коварство, не предательство? Итак, мы выяснили кое-что, и я со всем этим согласен… Можно было бы кое о чём поспорить, но оставим пока всё как есть. Рассмотрим другую часть изречения: «бойся равнодушных». Кто такие эти равнодушные? А ну-ка, угадай, цветочек мой ненаглядный! Что, не можешь? Ладно, не расстраивайся, так уж и быть, по дружбе открою тебе и эту тайну. А равнодушными неведомый писатель назвал овец. Что, удивился? Не веришь? А ты только взгляни на этих жвачных! Им же всё равно, что происходит вокруг. Никто из них не вступится за обиженного. Они даже не посочувствуют заблудившемуся ягнёнку или упавшему в яму барану. Мимо пройдут и даже не глянут на несчастного. Равнодушнее овцы зверя не найти, вот что я тебе скажу. Хорошо, с этим мы разобрались. И согласились. Но вот что меня смущает и против чего восстаёт здравый смысл: почему автор призывает меня бояться равнодушных, то есть овец? Чем же страшны они? Он утверждает, что с их молчаливого согласия творится на земле зло. Странный пассаж! А разве не молчат скалы, когда орёл хватает зайчонка? Разве деревья не кивают молча и согласно, наблюдая за волком, нападающим на беззащитного травоядного? Получается, я должен бояться камней и деревьев? Какое ошибочное, я бы даже сказал, вводящее в соблазн мнение! Нет, так не годится! Мне — и опасаться своих собратьев? Абсурд! Я же тебе только что рассказал, как ловко проник в самую толщу отары и тем сохранил себе жизнь. Не стану я бояться своей верной защиты! Какое нелепое изречение! О люди! Как мудры вы с виду! А если копнуть вас поглубже… Вот так, дорогой мой цветок, добрались мы с тобой до сути афоризма, разглядели гнилой корень этой больной яблони, хоть и покрытой цветами. Но какая польза в том, что мы поняли чужую неправоту, если не исправили своим разумом эту ошибку? Запомни, дружок: всякий раз, слушая умных людей, ты должен делать верные выводы. Давай же отбросим всю внешнюю шелуху и выскажем истину как она есть (слушай внимательно, авось и тебе пригодится мудрость сия): «не бойся равнодушных, а учись использовать их равнодушие себе во благо!» Окрылённый удачным распутыванием очередного гордиева узла человеческой философии, Снежок почти неделю чувствовал себя волшебником. Он постоянно возвращался к той цитате неизвестного то ли поэта, то ли прозаика, находя в ней всё больше несоответствий, искажающих настоящую красоту. О, как он любил извлекать бабочек истин из коконов невежества! Но вот пришёл ещё один тревожный день: Вильгельм снова взял с собой на пастбище бутылку шнапса. Если серо-чёрная братия не углядела в этом событии рокового предзнаменования, то Снежок своим недюжинным умом разгадал намерение хозяина вновь отправиться в мир снов, покинув стадо на произвол несправедливой овечьей судьбы. — Ничего не поделаешь, против волка и пастуха не попрёшь, — с тяжёлым вздохом высказал юный мыслитель одну из тех удачных поговорок, которые родились в светлой его голове и были придирчиво рассмотрены со всех сторон, поэтому спорить с ними не имело смысла. А вечером, когда пастух мирно похрапывал на вересковом пригорке, снова появился волк. Задумавшись о мировой несправедливости, о которой только что распинался пьяный Вильгельм, Снежок не сразу заметил опасность — лишь когда она приблизился к нему на расстояние нескольких прыжков. Однако белый барашек обладал быстрым, совсем не бараньим разумом и вовремя вспомнил, где искать защиту и от предательства пастуха, и от злобы хищника — конечно же, в гуще равнодушных соотечественников! С разбега вклинился он в плотно сгрудившуюся отару… Но вот незадача: врезался лбом в огромного барана и попал ему как раз между ног, причём задних, что привело рогатого осеменителя в ярость. Он развернулся и боднул бедного Снежка, да так сильно, что тот кубарем вылетел из стада и приземлился в двух шагах от хищника. Что оставалось злодею? Только сомкнуть клыкастые челюсти на шее белоснежного вундеркинда и унести его к своей норе, где ждали ужина волчица и четверо голодных волчат, один из которых, кстати, родился беленьким, таким милым, и был отмечен особым талантом: он умел сочинять песни, а по ночам исполнял их к радости родителей и соседей. |