Если на увядающих ветвях твоей надежды
вьёт гнездо чёрная птица боли,
это всего лишь повод вспомнить о жизни, —
так сказал мне один мудрец. О какой жизни говорил он?
О той, не моей,
вскормившей моё сознание молоком лжи,
что вытекала их глазниц умирающей эпохи,
плачущей на могилах пасынков? Или он намекнул о старике,
который потратил лучшие годы
на то, что растил в своём садике яблоню,
и теперь тянет к её плодам обессилевшие руки,
но не может дотянуться даже до листьев? О, я совсем ничего не знаю!
Мой мозг — это совесть,
изрезанная лабиринтом вины.
Моё сердце — губка с Голгофы,
пропитанная уксусом прошлого. Эй, сердце, слышишь ли ты голос разума?
Ответь мне, что же такое моя жизнь?
Молчишь…
Ну, что ж, я понимаю тебя,
обезумевший молоток судьи.
На то ты и сердце,
чтобы биться головой о стены мрака.
Ни на что другое ты уже не годишься…
А ведь я ещё помню,
как превращалась в дым
любовь на твоих обожжённых ладонях… Нет, я тебя не виню,
маятник прошедшего времени.
Ты продолжаешь делать то, что умеешь.
Как знать, может быть, не зря
ты простукиваешь кирпичи безмолвия,
надеясь услышать с той стороны
ответ неведомого друга. Что ж, продолжай стучаться —
авось, проломишь дыру
в панцире моего одиночества.
Повезёт — просочишься
сквозь игольное ушко блаженства. И всё же о чём говорил философ,
глядя, как с ветвей моей старости
падают последние мысли о солнце? А вдруг он приоткрыл мне тайну растений, детей и ангелов —
всех тех, кто в поисках тепла и света
тянется к небу,
то есть растёт и летает? А я?
О Боже,
неужели нет во мне жизни —
той субстанции, о которой я должен вспомнить?
Или есть, но она просто устала
спотыкаться о мои настырные сомнения?
Ох уж мне эти сомнения!
Они с ходу отвергают все веры и атеизмы!
И лишь изредка,
на детских улыбках,
находят отблески истины. Вот так.
А на ладонях старухи,
когда-то звавшейся моей жизнью,
дрожит, сыплясь сквозь пальцы,
горстка земли,
и это вся её родина.
Какое дело бедняжке до небес и до Бога?
Она ищет тропку,
по которой ушли от неё —
весна за весной —
призраки счастья.
Она мечтает взглянуть напоследок
на пересохший родник:
когда-то она бросила в него
монетку радости. Мне жалко тебя, сгорбленная красота!
Не хочу знаться с тобою,
свобода, изуродованная на дыбе времени!
Уходи в поисках ржавой луны.
Возможно, и найдёшь зелёный обол,
который когда-то был солнечным зайчиком. Как же мне больно думать о жизни!
О, моё сердце,
как страшно в твоей темнице!
А вдруг за той, за последней стеною,
в которую ты так долго и упорно билось,
нет ничего, кроме скучающей по тебе пустоты? Как же темно в этом дремучем лесу,
где заблудилась моя надежда на вечность,
где дряхлая память плюётся дёгтем
в беззащитный мёд моих снов и песен. Ну конечно, я помню,
и не умом, а болью!
Я всё ещё помню,
как доверчивому ребёнку
этот справедливый мир ампутировал крылья. О какой ещё жизни я должен вспомнить,
мудрец? |