Сложить бы мне стихотворение
из опавших листьев дерева,
на котором остались только опустевшие гнёзда. Ни души. Со мною лишь усталая луна,
да и та задремала,
свернувшись калачиком на чьей-то могиле. Натянуть бы на сердце струны лунного света,
чтобы шаманский бубен стал цыганской гитарой… Никого. Только тень того ребёнка,
который вырос совсем некстати
и притворяется взрослым. Я понял, откуда старость:
просто дряхлеет посмертная маска детства.
Снял бы её, но боязно,
ведь под нею — пустота. Разрезать бы душу на строчки сумасшедшешо верлибра
и выпустить их на волю —
пусть радуются истинной свободе… Ни звука. Во рту последней песни —
кляп первородного страха.
Я так хотел, чтобы меня похоронили в песке тишины,
а теперь жалею об этом.
Среди живых осталось эхо моей боли.
Оно ищет меня,
а я не могу ему ответить. Смерть — это когда замолкает голос,
и бьются о строчки стихов
сиротливые отзвуки любви. |