Моя муза нагнулась поглядеться в лунное озеро —
и уронила брошку радости,
и не сумела подхватить её,
и та одинокой звёздочкой
утонула в первозданной тишине. А по ночам она светится, подмигивая мне
и напоминая о том, что когда-то и я
был таким же светлым. С тех пор мои стихи ищут выход из лабиринта печали. Они признаются мне: «Мы плачем,
потому что от слёз немного светлее». Моя песня поднесла к губам флейту радости,
но не стала будить спрятавшуюся в ней музыку. Опустившись на колени,
она воткнула флейту в мокрый песок:
пусть вырастет из неё дерево,
прибежище соловьёв! И ночь улыбнулась:
«Ты ещё доверяешь моему волшебству,
о искатель первородного света!» Но что я могу предложить моим стихам,
этим простодушным бродягам?
Разве что волшебный очаг своего нищего Ахура-Мазды,
греющий только меня? А ведь когда-то втекали в меня и светлые песни.
Я ещё помню,
как сквозь туман
протискивался солнечный ветер,
и обнимал моё озябшее одиночество,
и шептал мне горячие признания в любви. Не его ли слова, шелестящие лучами,
превратились в корни моих строчек? Разве среди шёпота усталых мечтаний
не звучит колыбельная покойной мамы? Откуда же пришёл этот змеиный мрак,
что бесконечной похоронной процессией
вползает в глаза сироты? Не верь, ночь, моим слезам —
это брызги волн одряхлевшего моря,
бьющегося о скалы прошлого. Омой предутренней росою печальную музу,
научи её любить свою наготу.
Её лицо искажено чёрной ухмылкой сомнения,
она никак не может понять,
почему стала плотью воскресшая боль. |