Гора

Их было семеро молодых и сильных. Они поднимались по склону Святой горы, по тропе, проложенной задолго до них такими же отважными людьми, стремившимися к истинному величию.
Гора была не очень крутой, но ужасно высокой, и они не знали, что ждёт их на вершине. Известно им было только одно: никто из осмелившихся подняться на Святую гору, не вернулся. Это был путь в один конец, поэтому немногие выбирали его.
Люди говорили, что достигший вершины либо погибнет, либо станет богом. Верили в это и те семеро отчаянных юношей, пришедших к горе с разных концов земли, чтобы рискнуть жизнью ради обретения божественной силы.
Никто не знал, каково это — стать небожителем, чревато ли это преображение блаженством или, напротив, наполнит сердце болью и тоской; ведут ли боги безмятежное существование среди райских кущ или же они терзаемы непрестанными заботами и тяжким трудом на благо вселенной, — об этом молчали пророки и святые писания. И всё же находились отчаянные храбрецы, согласные испытать судьбу и изменить свою безрадостную долю и печальное ожидание неизбежной смерти. Лучше уж вечное бремя величия, каким бы тяжким оно ни было, — рассуждали они, — чем краткая вспышка во мраке и мгле, которая зовётся человеческой жизнью.
Стоял знойный полдень. Они остановились передохнуть. Они преодолели всего четверть пути, а усталость уже давала о себе знать. Гора оказалось коварной, она словно высасывала из человека силы и уверенность в себе и освободившееся место в нём заполняла раздражительностью, злобой, недоверием к товарищам. В сердце закипали обида и ропот на судьбу, на Бога.
— Надо же, — сказал Ос, роясь в своём заплечном мешке, — оказывается, я забыл прихватить с собою соль. — Он окинул взглядом шестерых товарищей. — Кто-нибудь поделится со мной солью?
— Пусть это будет тебе наукой, — ответил ему Гур, презрительно поморщившись. — Друзья, не давайте ему ничего. Каждый должен сам отвечать за свои ошибки.
Ос напрягся и гневно глянул на Гура.
— Разве кто-нибудь ставил тебя начальником над нами?
— Да и тебя никто не выбирал попрошайкой.
— Ах ты, свинья! — Ос поднял с земли увесистый камень и вскочил на ноги. Гур тоже встал, но было поздно: брошенный Осом камень угодил ему в лоб, и он рухнул наземь.
Эла подскочил к нему, чтобы помочь, но тот был уже мёртв. О жизни напоминала лишь струйка крови, текущая из раны.
Эла ничего не сказал Осу, он побаивался этого парня с тёмными, холодными, как зимняя ночь, глазами. А теперь стал его ненавидеть.
Бэр и Ар поднялись на ноги и приступили к убийце. Тот отшатнулся от них и поднял ещё один камень.
— Уходи, — сказал ему Ар. — Мы боимся тебя, мы тебе больше не верим.
Язвительно осклабившись, Ос пожал плечами.
— Я уйду. И буду на вершине прежде вас. А когда стану богом, отомщу вам. Так и знайте. — Он осмотрел остальных. — Может, кто-нибудь хочет идти со мной? Я силён. Однажды на спор согнул подкову. Со мной не пропадёшь. Ну же, никто не хочет составить мне компанию? А то ведь одному скучно.
— Я пойду с тобой! — К нему подошёл Фан, который от самого начала пути до этого мгновения не проронил ни слова и держался особняком.
— Отлично! — Ос плюнул Ару под ноги, взял свой мешок и двинулся вверх по тропе. А Фан пошёл за ним, даже не взглянув на оставшихся товарищей.
— Чем меньше среди нас негодяев, тем вернее мы поднимемся благополучно, — сказал Бэр. — Пусть идут, а мы подождём до утра, чтобы они отошли как можно дальше. Не хотелось бы встречаться с ними. Как вы смотрите на это предложение?
— Бедный Гур, — сказал Эла.
— Да, он был самым умным из нас, — ответил Ар и тоже стал разглядывать лежащий у их ног труп.
— Он был красив, — вздохнул Эла. — И злобы в нём не было.
— Сбросим его в ту трещину! — Ар указал на зиявшую неподалёку расселину.
Так они и сделали. И отошли от того места шагов на триста, чтобы поскорее забыть о мертвеце и спокойно пообедать.
А рано утром продолжили путь.
Но шли не долго — внезапно подул сильный ветер. Он принёс громадные тучи, такие низкие, что на их поверхности хорошо были видны все неровности, впадины и завихрения. Небо вздрогнуло и, сверкнув стрелами великого гнева, загрохотало. И на путников низринулся ливень. Они не успели поставить палатки, и им пришлось всем своим существом ощутить тяжесть и боль стенающего неба.
Они обнялись, подставив спины под ледяные струи, и, дрожа от холода, пели гимн Владыке всех богов и умоляли его о пощаде. Громче всех пел высокий, худощавый Тау, обводя товарищей большими огненными глазами. Слыша его сильный голос, остальные укреплялись в вере, вера же делала их тела нечувствительными, а сердца — радостными.
Вдруг выглянуло солнце. Тау вскочил на ноги и стал скакать и, выхлопывая ладонями брызги из мокрой насквозь одежды, запел всем известную брачную песню. Бэр и Ар последовали его примеру, а Эла разделся, разложил на камнях рубашку и штаны и поставил мокрые башмаки так, чтобы лучи солнца проникали внутрь.
Потом они ждали, пока высохнет одежда.
— Путь предстоит нелёгкий, а нас четверо, — сказал Бэр.
— Ну и что, что нас четверо? — пожал плечами Эла.
— А то, что из четверых путников боги обычно выбирают себе жертву.
— А из пятерых?
— Из пятерых нельзя. Нечётное число само по себе божественно, оно уже является жертвой.
— Откуда ты это взял?
— Старики говорят.
— Я тоже слышал об этом, — сказал Тау.
— А если бы нас было двое? — спросил Эла.
— Из двоих тоже нельзя, — решительно покачал головой Бэр, — это число человеческое, наименьшее число.
— А я думал, что единица меньше всех, — вступил в разговор Ар.
— Единица — это вообще не число, — возразил Бэр. — Представь себе, что ты заблудился в пустыне, не смог выйти и остался там до конца дней своих. Хоть до глубокой старости проживи там, да хоть триста лет — что в этом проку? Что ты после себя оставишь? Кучку костей? И всё? Нет, друзья, единица — это шпулька, на которую наматывается нить печали. Человек же начинается с двойки.
— А Бог — с тройки? — сказал Тау.
Бэр одобрительно ему улыбнулся:
— Точно, и этого никому не оспорить.
Бэр оказался прав: один из них стал жертвой. Вечером того же дня Ар, спускаясь к ручью набрать воды, оступился, упал и случайно прижал рукою к земле большую чёрную змею, отдыхавшую там в тени, и она его укусила. И к утру, после жестоких мучений, он умер.
Их осталось трое.
На следующий день снова на них навалилась гроза, ещё страшнее той, первой, а после неё вернулось спасительное солнце, и они снова грелись в его лучах и сушили одежду, а Бэр рассуждал о любви.
— Вот я, например, — говорил он, — у меня было столько девчонок — и не счесть, и я считал себя неотразимым. Но однажды увидел дочь соседей. Она росла у меня на глазах, и я её не замечал. Но как заметил — словно меня подменили, будто сглазил кто. Не нужны мне стали другие.
— Это от Бога, — вставил Тау.
— Не иначе, — согласился Бэр. — Наказание мне беспутному.
— Любовь — наказание? — удивился Эла.
— Именно так. Для грешника любовь — самая коварная казнь, медленная пытка. Моя соседка и глядеть на меня не хотела… Да что я говорю! Не могла видеть меня без отвращения. Я тянулся к ней, а она убегала. Да, друзья, попал я в настоящую преисподнюю, с чертями, сковородками и огнём негасимым. — Бэр опустил голову и застыл.
— И чем это кончилось? — спросил Эла.
— Я ушёл. Решил найти спасение на Святой горе. Либо погибну — и тогда избавлюсь от этой муки, либо стану богом — и тогда соседка меня непременно полюбит. Ведь, согласитесь, невозможно не полюбить бога.
— Ты уверен в этом? — осторожно предположил Тау. — А если и тогда она отвергнет тебя?
— Тогда я буду самым несчастным из всех богов, титанов и демонов.
— Да, нелегко тебе, — сказал Эла. — Но и я пошёл на гору не от хорошей жизни. Мой старший брат всегда был примером для меня. Я так мечтал походить на него! Но однажды он и его друзья ограбили одного купца, а мне в дом подбросили несколько украденных монет и донесли на меня: мол, это сделал я.
— Твой брат? — воскликнул Тау. — Не может быть!
— Не он это придумал, — сказал Эла. — Его приятель, мой сосед, ненавидит меня, вот и решил отомстить. А брат подчиняется этому человеку как царю. Правда, он вовремя предупредил меня, брат всё-таки, и я бежал на гору. Лучше уж погибнуть, чем гнить на галерах, тем более ни за что.
— А меня, — печально промолвил Тау, — так долго обижали все, и родные, и чужие, и бедняки, и властители. Презирали и осмеивали. И даже били. И чем добрее я старался быть, тем злее становились они. И однажды я понял, что если останусь, обязательно заражусь от них болезнью дьявола и стану таким же, как они. И я ушёл: либо пропаду, либо, став богом, буду лечить людей от зла.
На следующий день путь им преградила высокая, почти отвесная скала, которую невозможно было обойти. Пришлось карабкаться по щербатой её спине.
Первым полез Бэр. Достигнув вершины скалы, он должен был бросить друзьям верёвку, чтобы им было удобнее подниматься.
Затаив дыхание, двое смотрели, как третий, самый смелый из них, медленно взбирается на головокружительную высоту.
— Боже, помоги нам, — прошептал Тау, прижав кулаки к подбородку.
Но только он произнёс эти слова, как из-под ноги Бэра сорвался камень, на котором он стоял, и ему пришлось повиснуть на руках. Он судорожно сучил ногами, отыскивая точку опоры, но никак не мог найти её. Наконец руки его не выдержали, пальцы разжались — и он полетел вниз, обдирая живот, грудь и лицо об острые выступы. Упал под скалу, покатился по склону горы и исчез в трещине.
Эла и Тау бросились за ним и заглянули в темноту: трещина оказалась неглубокой, и им хорошо были видны два тела — Бэра и Фана. Изуродованные, окровавленные, оба лежали навзничь, уставившись в небо полными смерти глазами.
— Итак, — сквозь слёзы произнёс Эла, — нас только двое, а Ос, если он ещё жив, остался один.
— Как же ему страшно одному! — побелевшими губами проговорил Тау. — А мы… И эта скала… Может быть, вернёмся вниз?
Эла медленно покачал головой.
— Ты же знаешь, со Святой горы не возвращаются. Боги не пустят нас назад.
— Но и вперёд не пустят, — стирая ладонями слёзы с лица и шмыгая носом, пробормотал Тау.
— Судя по всему, Ос ещё жив и забрался на скалу, — возразил Эла. — Значит, и мы можем идти дальше.
— Но как нам подняться по этой стене? — Тау со страхом в глазах смотрел на непреодолимое препятствие, которое только что погубило их друга.
— А мы обманем этот камень! — бодро заявил Эла, встал и выпрямил спину. И погрозил скале кулаком. — Мы сделаем ступени и легко поднимемся по ним.
— Ступени? Но у нас же нет орудий для такой работы.
— Но у нас есть два топора.
— Ты собираешься долбить камень топором?
— И не подумаю. Зачем обижать скалу? А то ещё стряхнёт нас, как верблюд стряхивает с крупа двух надоедливых мух. Нет, Тау, мы поступим хитрее. Видишь, сколько в скале трещин?
— Но они тонкие, не вставить в них ног, если не расширить…
— Ничего мы не станем расширять. Надо просто нарубить веток, сделать из них колышки и вбивать эти колышки в трещины. Получится лестница.
Так они и сделали: до вечера ходили по редколесью, срубая с деревьев нужные ветви, потом готовили из них колья разной длины и толщины, а на следующее утро начали вбивать их в скалу. Эла работал наверху, а Тау с помощью верёвки подавал ему снизу нужные колышки.
Солнце ещё не скрылось за далёкими холмами, а они уже сидели на вершине скалы и любовались видами гор и речных долин.
До цели их пути оставалось совсем немного, не больше двух дней пути, когда идущий впереди Эла задел ногой камень, тот сорвался и покатился прямо на Тау.
— Берегись! — крикнул Эла, но было поздно: камень ударил его друга в левую ногу, тот вскрикнул, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, но не устоял на ногах и покатился вниз. А Эла бросился за ним следом, падая на спину, поднимаясь, вновь падая…
Наконец огромный валун остановил падение Тау. Эла подбежал к нему.
— Ты цел?
— Вроде бы цел. — Тау приподнялся, но со стоном опять повалился на землю. — Нога болит. Кажется, сломал её.
Эла проверил ногу, но перелома не обнаружил — только сильный ушиб голени и вывих колена.
— Иди один, — говорил Тау, пока Эла ставил палатку на ровном месте. — А я поправлюсь — и сам как-нибудь…
— Но здесь нет воды, — перебил его Эла. — Ни ручейка, ни лужицы. Ты же скоро высохнешь, как мумия. И у меня воды совсем мало. Если я оставлю её тебе, сам что буду пить? А у тебя, пока ты поправляешься, кончится и моя вода — и что тогда? Как ты пойдёшь дальше? Нет, я тебя не оставлю.
— Значит, вместе погибнем, — обречённо проговорил Тау.
— Или вместе станем богами, — ответил Эла.
Ночь прошла беспокойно: у Тау сильно болела нога, и он стонал, а Эла обмахивал платком его ушибы и прикладывал к ним холодные топоры. А утром собрал необходимые вещи в один мешок, не стал брать палатку, надел мешок на плечи Тау, а самого Тау взвалил себе на спину.
Идти было мучительно тяжело, стояла жара, не хватало воздуха. Эла удивлялся, почему все окрестные горы покрыты снегом — только на вершине Святой горы зеленеет лес, и чем выше они поднимаются, тем невыносимее становится зной. Даже ветра больше нет.
Когда до вершины оставался день пути, Эла снял со спины Тау мешок и бросил его на землю, чтобы не нести лишнюю тяжесть, и дальше они пошли в три ноги: сначала Эла делал шаг, а после этого Тау, повисший у него на шее, переставлял здоровую ногу.
Так они дошли до ещё одного трупа: это был Ос. На нём уже сидели стервятники. Увидев людей, они взлетели в небо и кружили в безоблачной синеве, ожидая, когда непрошенные гости удалятся.
— Несчастный Ос, — сказал Тау. — Почему так происходит на этой горе?
— А почему так происходит по всей земле? — ответил Эла. — Почему сын идёт против отца, муж изменяет жене, друг предаёт друга? Почему над тобой издевались твои соплеменники, а меня возненавидел сосед?
— Быстрее бы стать богами, — сказал Тау, — тогда мы ответим на все эти вопросы.
— Да, и перестанем делать ошибки.
— И злиться перестанем.
— И станем умными.
— И всем будем помогать.
— Бесплатно.
— Даже благодарности от них не потребуем.
— Какая благодарность в этом мире! Да и нужна ли она богам?
— Ты прав, Эла, богам ничего человеческого не нужно.
Наконец они добрались до вершины и подошли к небольшому озеру, на берегу которого в спасительной тени деревьев стояла хижина, сплетённая из ивовых ветвей.
— Ну что ж, поздравляю! — откуда-то, не то из-под земли, не то из глубин небесных, донёсся приветливый голос, и Эла, который помогал Тау сесть на мягкую траву под древним дубом, вздрогнул и, выпрямившись, стал оглядываться по сторонам.
— Не пытайся увидеть меня, если я сам того не пожелаю, — с добродушным смешком произнёс голос, — и не пытайся докричаться до меня, если не знаешь, что мне сказать.
— Кто ты? — крикнул Эла.
— Это Бог, — сказал Тау.
— А твой друг догадливей тебя, — отозвался голос. — Именно он, а не ты достоин остаться здесь. А тебе ещё рановато. Ты ещё так неразумен, так чёрств…
— Но почему? — Эла сжал кулаки. — Мы же двое пришли.
— Да, вы пришли. До вас никому не удавалось подняться к порогу моего дома. Можно сказать, вы совершили невозможное. Особенно постарался Тау.
— А я?
— Ты что, завидуешь своему другу? Скажи ещё, что только благодаря твоим героическим усилиям он оказался здесь.
— Послушай, Бог, — воскликнул Тау, — без Элы я и в самом деле не дошёл бы!
— Ты в этом уверен?
— Нет, — виновато прошептал Тау.
— Правильно, ты не уверен. Вы, люди, вообще ни в чём не уверены, хоть и пытаетесь убедить меня в своей вере. Зато друг перед другом вы кичитесь разумностью и добросердечием. Дети вы все, малые дети!
— Но мы для того и пришли к тебе, чтобы научиться…
— Или стать богами? — голос опять рассмеялся.
— Нам некуда было идти, только сюда.
— Верю. Поэтому и позволил вам добраться до цели. Но вынужден разочаровать вас: богами вы не станете. Нам не нужны лишние боги. Но кое-что в награду за свои усилия получите. А пока, дорогой Эла, помоги другу, введи его в дом, уложи в постель. Подкрепитесь чем Бог послал, отдохните и ждите моего определения. Надеюсь, вас оно не сильно расстроит. Ха-ха-ха! Богами вознамерились стать! Дети, сущие дети…
И голос резко умолк, словно камнем канул в глубины небесные.
На следующий день, рано утром, в хижину вошёл тот же голос:
— Мир вам!
— И тебе мир, дорогой Бог, — ответил Тау.
— Как почивали? Вкусна ли моя пища?
— Спасибо, всё прекрасно, — сказал Эла. — Ты пришёл выгнать меня?
— А ты ждал от меня именно этого?
— Вчера ты не очень-то милостиво обошёлся со мной.
— Ты опять ошибаешься. Я ко всем милостив.
— Почему же только мы двое дошли, а пятерых наших товарищей ты погубил?
— Я не губил их. Они сами сделали свой выбор и действовали вопреки своему предназначению. Или ты хочешь заодно свалить на меня вину за все подлости, убийства, войны, предательства, совершённые людьми с начала времён?
— А в чём было предназначение того же Оса? — спросил Эла.
— Стать царём и избавить свой народ от иноземных захватчиков. А вместо этого он озлобился на всех и вся, возомнил себя невесть кем и в довершение своих глупостей решил стать богом. Хорош бог, за одно только слово убивающий собрата! Так что он сам шёл к своей бесславной погибели. Всех злодеев ждёт тьма кромешная.
— А что ждёт нас? — осторожно осведоммлся Тау.
— Ты останешься здесь, а твой друг вернётся в свою страну.
— Нет! — У Элы задрожали ноги и руки. — Только не это! Лучше убей меня!
— Я Бог, а не убийца.
— Но там меня схватят…
— Не бойся, твой брат с подельниками уже в тюрьме. Нашлись свидетели их преступления. Так что тебе не грозит каторга.
— Но почему ты прогоняешь меня?
— Потому что Тау живёт по любви, а ты только хочешь казаться хорошим, из кожи вон лезешь — лишь бы соответствовать идеалу. Человек ты неплохой, но быть неплохим мало. Чтобы остаться со мною, надо любить.
— Так научи меня любить! Умоляю тебя!
— Почему вы просите у меня то, о чём не имеете никакого представления? Расскажу тебе одну притчу. Приходит однажды к пророку его ученик и говорит: научи меня языку, на котором общаются ангелы. Учитель отвечает: «Ты, наверное, с ума сошёл?» «Нет, учитель, я в полном порядке. Просто во сне ко мне приходит ангел и что-то говорит мне, я же не могу уловить ни одного его слова». «Ступай, — отмахнулся от него пророк. — Со своими глупостями можешь обратиться к царю, он только ими и занят, а у меня есть дела поважнее». Однако ученик так долго и настойчиво осаждал пророка этой странною просьбой, что тот наконец уступил. «Вот, выпей этого отвара, — сказал он, — и иди домой. Проснувшись утром, ты заговоришь на языке ангелов». Ученик выпил отвара и ушёл. А на следующий день прибегает к пророку, глядит на него испуганными глазами, машет руками и открывает рот, пытаясь что-то сказать, но не может выдавить из себя ни звука. «Чем ты недоволен? — говорит ему учитель. — Я научил тебя языку ангелов — так радуйся! Я же много раз повторял вам, что язык небожителей — это тишина, а вы мне не верили. Так что ступай, не мешай мне. А если захочешь пообщаться с кем-нибудь, найди ангела, он тебя с удовольствием выслушает и ответит на все твои вопросы».
Эла заплакал и опустился на своё ложе.
— Я не согласен с тобой, — всхлипывая, пробормотал он. — Но ты Бог, тебе виднее.
— Хвалю за то, что не споришь со мною, это уже кое-что, — сказал Голос. — А то ведь вы, люди, всё пытаетесь доказать мне, что я не прав, что я жесток, несправедлив, предвзят. А вот за то, что ты не согласен со мною, похвалить тебя не могу. Кто любит, тот всегда согласен с Богом. Согласен даже через боль и смертные муки.
— Может быть, ты всё-таки оставишь здесь Элу? — вмешался в разговор Тау.
— Тебе жалко его?
— Очень жалко.
— Святая душа. Мне тоже его жалко до слёз. Но как быть? Ведь ласточка, попав в воду, утонет, а рыба, выпрыгнувшая на сушу, задохнётся. Не могут они жить вместе. И орлу никогда не подружиться с кротом. Кто любит, примет любого, а кто не любит, принимает только себя. Поэтому скрепя сердце отпустим твоего друга. Пусть возвращается к своему народу и учится любви. А мы будем наблюдать за ним и радоваться его успехам.
Эла поднялся на ноги.
— Прощай, друг, — сказал Тау.
— Оставайся с миром. — Эла вышел из хижины, но тут же вернулся. — Прощай, Бог.
— Вот со мной-то тебе не стоит прощаться, — ответил Бог. — Невздобровать тому, кто меня покинул.
— Тогда до встречи. — И Эла отправился в обратный путь, не взяв с собою ни сумы, ни посоха. Ничего не нужно было ему. Он и жить-то больше не хотел. На душе лежал холодный камень, а в глазах закипали слёзы. Разум отказывался признавать правоту Бога, а сердце чувствовало себя виноватым перед Создателем, перед Тау, перед Осом и другими товарищами по подъёму, погибшими, но всё ещё живущими в его памяти. Он вспомнил брата и злого соседа…
— Так мне и надо, — сказал он себе, подойдя трупу Оса, основательно уже искромсанному стервятниками. — Ведь я даже не похоронил тебя, несчастный Ос!
И он стал собирать камни и обкладывать ими обглоданные кости. И работал долго, пока не соорудил внушительных размеров гроб, памятник человеку, которого когда-то не любил, боялся и ненавидел.
— Покойся с миром, — сказал Эла и, разрыдавшись, упал на землю рядом с могилой Оса. И долго плакал: над погибшими товарищами, над несчастьем брата, над злым соседом…
— Пора бы и утешиться, — услышал он знакомый голос, поднял голову и сквозь радужные слёзы в лучах вечернего солнца разглядел Тау.
— Как ты пришёл сюда? — воскликнул он. — Твоя нога! Тебе же больно!
— Бог исцелил меня, — ответил Тау. — Хватит плакать. Он послал меня за тобой. Идём.
— Он передумал прогонять меня?
— Похоже, что так. Он сказал: человек, плачущий на могиле врага, не может прозябать во тьме.
— Но я не хотел оплакивать Оса… Само как-то так получилось.
— Конечно, само. Моя мама говорила, что у того, кто любит, всё получается само по себе.
И они пошли.
И вернулись в дом Бога.