Долина вечного счастья

На перевал они поднялись после того, как солнце скрылось у них за спиной, за далёким морским горизонтом. Перед ними расстилалась зловещая темнота, которую не мог победить свет восходящей луны.

— Это не то место, — сказал Августин.

— Но это точно Долина Вечного Дня, — раздражённо возразил Александр.

— Ага, чёрного дня! — Корнелий сплюнул и проворчал невнятное ругательство.

— Значит, нас обманули, — с печальным вздохом проронил Александр.

— Или это не та долина, — стоял на своём Августин.

— Мы не могли ошибиться, — Александр сел на лежащий у дороги валун.

— Заночуем прямо здесь? — спросил Корнелий.

— Нет, пойдём дальше, — решительно отрезал Августин.

— У меня ноги отваливаются. — Корнелий опустился на тот же валун. В сумерках, в свете луны, серебристо поблёскивали капельки пота на его юном лице, и казалось, что он плачет. Августин смерил его презрительным взглядом и сказал:

— А погоня, возможно, совсем не устала. Чем дальше уйдём, тем надёжнее. А когда доберёмся до Долины, нам помогут местные жители.

— Или попытаются сожрать нас, как те людоеды с Побережья.

Августин задумчиво покачал головой:

— Нет, люди, обласканые небом, не станут причинять зло ближним своим. И вообще, хватит ныть, вставайте, идём дальше.

— Но темно… Опасно… — Корнелий умоляющими глазами всматривался в лицо Августина, но тот сухо ответил:

— Как хотите, я пойду один. А вы дожидайтесь стражников, они подарят вам вечный отдых.

Он двинулся по тропе. Виновато переглянувшись и несмело кивнув друг другу, Корнелий и Александр встали и поплелись вслед за ним.

У Августина в руке был фонарь, неяркий, однако его света хватало, чтобы идти медленно, но уверенно. Все трое шли молча, то и дело останавливаясь и прислушиваясь — не слышно ли сзади топота преследователей: было тихо, подозрительно тихо. Ни шороха зверя, ни свиста соловья, ни стрёкота сверчка.

— Не нравится мне это место, — нарушил молчание Августин, когда, совсем выбившись из сил, они сели передохнуть на высоком берегу узенького ручейка, оживлявшего тишину влажным, гортанным журчанием.

— Но это та самая долина, — возразил Александр безучастным тоном: у него уже не было охоты спорить и сердиться, но всё равно он не мог допустить, чтобы друзья усомнились в его знании географии.

— Байки про Долину — враньё, — отозвался Корнелий, спустившийся к ручью умыться, попить и наполнить фляжки водою, в которой трепетал лунный свет.

— Возможно, вы оба правы, — примирительно проговорил Августин, от усталости потерявший прежний запал. — Но в любом случае мы должны идти.

— Да, пока не свалимся замертво, — проворчал Александр.

— Погибнем мы или нет — всё равно не позволим им схватить нас, — сказал Августин, с трудом поднимаясь на ноги.

И они продолжили путь.

Первым с ног свалился уснувший на ходу Корнелий. Помогая ему встать, Александр сам упал и растянулся на росистой траве. Немного подумав, Августин тоже лёг. И все трое одновременно уснули.

Проснувшись, Августин приподнялся на локтях и огляделся по сторонам. Странно, всё ещё ночь. Луны нет, зато небо густо усеяно звёздами.

— Неужели мы проспали целые сутки? — произнёс он вслух, пытаясь разглядеть лица спящих рядом товарищей. — Эй, просыпайтесь! Пора в путь! — Он встал, зажёг фонарь, растолкал Корнелия, затем легонько ударил ногой Александра по бедру. Оба с недовольным ворчанием поднялись. Пожевав хлеба и запив водой из фляжек, беглецы продолжили спуск в долину.

Шли долго, очень долго, и вот наконец ступили на грунтовую дорогу, ползущую по склону холма вниз, в непроглядную темень.

— Наконец-то, — со вздохом облегчения произнёс Корнелий.

— Рано радуешься, — сердито осадил его Августин.

— Погони нет, и это главное, — сказал Александр.

— Да, похоже мы оторвались, — согласился Августин и вдруг застыл на месте. — Замрите!

— Что такое? — Александр тоже остановился.

— Тишина — словно в древнем склепе, — пробурчал Корнелий, продолжая идти.

— Тихо! — вполголоса прикрикнул на него Августин.

Все трое замерли. И сквозь чёрную, пугающую тишину они уловили далёкие звуки.

— Кто-то плачет? — предположил Корнелий.

— Нет, это песня, — покачал головой Александр.

— Больше похоже на волчий вой, — сказал Корнелий.

— Это песня, — решительно произнёс Августин. — Идёмте туда. Там люди.

Миновав рощицу корявых деревьев, они вышли к хижине, одиноко стоящей на на широкой поляне. Из её окна сочился слабый тёмно-жёлтый свет. Услышанные ранее звуки теперь лились громко и отчётливо, и больше не оставалось сомнений: это была песня, и пел её красивый голос, изредка срывающийся на хриплые старческие нотки. Друзья даже уловили несколько слов: «Сквозь чёрную душу кумира». Остальные же слова смазывались и терялись в рыдающих переливах песни, словно пытающейся захлебнуться в своих безутешных слезах.

— Как-то жутко, — прошептал шедший первым Корнелий, остановившись у крыльца хижины.

— Это всего лишь несчастный старик, — ответил ему Августин, но и его голос подрагивал, и было заметно, что ему не очень-то хочется стучаться в дверь, за которой так душераздирающе плачет песня.

Постучался Александр. Песня прервалась — и её сменила прежняя тишина.

Дверь со скрипом отворилась. В прямоугольнике тусклого света друзья увидели высокую, худую фигуру. Августин поднял фонарь на уровень глаз, чтобы хозяин хижины мог рассмотреть лица непрошеных гостей.

— Издалека идёте? — спросил хозяин.

— Издалека, — сказал Августин.

— Куда путь держите?

— Далеко ли до Долины Вечного Дня? — вопросом на вопрос ответил Александр.

— Она у вас под ногами. Входите, путники. Я как раз собирался пообедать. Буду рад, если вы не побрезгуете моим гостеприимством.

У единственного в хижине окна — стол, посреди стола — плошка с маслом, в ней — лениво горящий фитилёк, слабо освещающий середину комнаты; углы же остались почти в полной темноте. Зато этот едва живой свет позволил разглядеть внешность хозяина: сухой, костлявый старик с высокой, яйцеобразной лысиной, жидкой белоснежной бородкой клином и тёмно-жёлтыми прокуренными усами. Одет в мешковатый пиджак и бесформенные брюки. Ноги же его с давно нестриженными загнутыми вниз ногтями босы и грязны. Зато руки изящны.

— Меня зовут Антонием, и я здесь совсем один, — говорил старик, рассадив за столом гостей и подавая каждому по куску варёного мяса. — Уж не взыщите, чем богат…

Августин, назвав своё имя и представив хозяину спутников, заметил:

— Поздненько же вы садитесь обедать.

— Да, сегодня что-то припозднился. Полдень уже часа три как миновал…

— Часа три? — воскликнул Корнелий. — У вас что здесь, утро начинается вечером?

— Почему вечером? — ответил Антоний, подвинув к столу толстую чурку и садясь на неё — четвёртой табуретки в его доме не было. — Всё у нас как у людей, только вот беда: темно и днём и ночью.

— Как это? — От изумления Александр подавился мясом и закашлялся.

— А вот так, — пожал плечами Антоний. — По глупости нашей, да и моей тоже, терпим мы эту напасть. А с другой стороны… возможно, это и благо, дар небес…

— Что-то я не пойму… — начал Августин, но старик прервал его:

— А чего тут не понимать? Всё просто: каждый получает то, что заслуживает, и ни гроша больше. Но и не меньше.

— Послушай, отец, а не мог бы ты оставить свои загадки и рассказать нам толком, что здесь происходит? — нетерпеливо воскликнул Александр. — Много мест видели мы, пока бежали от зла и жестокости, но, поверь уж нам, ещё не встречали такого странного места, где над головой постоянно висит ночное небо.

— Почему бы не рассказать? — с печальной улыбкой ответил Антоний. — Вижу, вы искали нашу долину, надеясь найти здесь безопасность и счастье, а нашли… Ладно уж, начну всё по порядку.

Дело в том, что наш город (он расположен дальше, в трёх милях отсюда) когда-то действительно был местом вечного счастья. И такими беспечными, такими радостными были и горожане, и живущие вокруг гОрода селяне! Видимо, потому и обходила стороною нашу долину смерть. Да и верные прислужники её — болезни — не тревожили нас. Дети были все как на подбор упитанными и резвыми, взрослые глядели на них с умилением и подражали их беззаботности, а старики не кряхтели почём зря, а вели себя как молодые: весело работали и ещё веселее отдыхали.

Но, как известно, человеку всегда всего мало. Вместо того чтобы использовать себе во благо то, чем наградил его Всевышний, он мечтает о чём-то лучшем, не понимая, что далеко не всегда вещи, о которых он грезит, предназначены именно ему, а не кому-нибудь другому. Вот и мы оказались такими же неразумными.

Уж и не помню, кто первый высказал недовольство, что день у нас в долине слишком уж короткий, а ночь длинна и не позволяет достаточно наслаждаться солнцем, теплом и увеселительными прогулками. Эту мысль подхватил один, затем другой, и вскоре все жители долины сетовали на то, что им не хватает времени на полное счастье.

И решили мы просить у Бога вечного дня, чтобы и на работу, и на развлечения хватало у нас времени, да и хлеб на наших полях под незаходящим солнцем рос быстрее.

Был назначен день общей молитвы. Все, и взрослые и дети, собрались на широком лугу, стали в круг и начали взывать к небу. А с колоколен храмов нёсся красивый, величественный звон.

Конечно, Бог не мог не услышать такой громкой и убедительной молитвы. И решил он исполнить нашу просьбу.

Один звонарь перестарался в стремлении дозвониться до небес: он так сильно бил в свой колокол, что тот не выдержал и сорвался с колокольни. Но не упал на землю, а взлетел над городом и повис в зените. И, вобрав в себя жар и свет полуденного солнца, сам засиял ярко и жарко.

Так Всевышний даровал нам особое светило, которое висело над нами, словно привязаное к своду небесному, и никогда не гасло. Правда, настоящее солнце перестало показываться над нашим горизонтом, но мы о нём не печалились — у нас было своё солнце, оно лучше справлялось со своей работой, чем то, настоящее, так как полностью отменило ночи с их холодом и темнотою.

Но радость наша скоро омрачилась. Уже на третий день после появления в небе колокола он вдруг издал протяжный, жалобный звон, как будто невидимый великан подошёл к нему и один раз в него ударил. Это явление удивило нас, но не обеспокоило: колокол как-никак, ему и положено звенеть.

Однако не прошло и часа, как у нашего мэра в речке утонул любимый его правнук, малыш семи лет от роду. Вот это было уже событие! Как будто всех нас в один миг с ног до головы окатили холодной водой. Город замер в недоумении и страхе.

Мальчика похоронили, оплакали и, наверное, быстро оправились бы от этой потери, а в дома и на улицы вернулось прежнее беззаботное веселье, если бы несколько дней спустя у моей соседки не умер муж. И тоже после звона медного нашего солнца.

Так и пошло: каждый раз колокол предсказывал нам очередную смерть то взрослого, то ребёнка.

Пришлось нам привыкать к новой жизни, в которую ворвалась смерть и своими когтями исполосовала, изорвала безупречную когда-то радость. Мы, конечно, взывали к Богу, устраивали крестные ходы, не раз собирались на лугу для молитвы. Но небеса были глухи к нам. И мы поняли, как жестоко ошиблись, выпросив у Бога улучшения и без того хорошей жизни. Увы, человек достоин только того, что способен понять. А уж мечтать о райских кущах нам, неразумным, и вовсе грешно. А мы, далёкие от совершенства, хотели без труда войти в совершенное счастье. Вот Бог и научил нас: пожелали вечного дня — распрощайтесь с вечной жизнью. Вот такие весы, и на большее нам нечего рассчитывать.

Я был тогда молодым и горячим, любил спорить не только с людьми, но и с Творцом всего сущего. А после того как от рака умерла моя старенькая мама, а за нею от воспаления лёгких погибла маленькая племянница, я возроптал и принялся искать выход из этой, как я считал, несправедливости. Ну, и нашёл.

Колокол висел не слишком высоко, даже низкие грозовые тучи не касались его. Это обстоятельство навело меня на мысль. Из книг я вычитал, как сделать простейшую пушку. Долго трудился, взял в помощники своего приятеля, деревенского кузнеца, и в конце концов у нас получилось неплохое орудие. Мы зарядили пушку железным ядром и выстрелили в колокол. Попали с первой же попытки. И разбили его вдребезги. С какой же радостью смотрел я, как разлетаются по небу яркие осколки меди, падают на землю тёмными, опалёнными черепками и тут же превращаются в кучки серого пепла.

Расчёт мой оказался верен: с того дня смерть больше не появлялась в долине и никто не болел. Но и света мы лишились: колокол я уничтожил, а настоящее светило так и не вернулось на наше небо. Вот уж более ста лет живём мы в полной темноте, радуясь своему бессмертию и одновременно тоскуя по солнцу. И боимся уже молиться Богу — как бы чего хуже не намолить себе.

А я, разбив колокол, вскоре усомнился: правильно ли поступил, вернув людям бессмертие, зато лишив их света. Терзаемый угрызениями совести, я ушёл из города и поселился в этой хижине, где пытаюсь разобраться в себе и оплакиваю былое счастье.

Антоний окончил рассказ и замер, словно уснул с открытыми глазами.

— Почему же вы не уйдёте в страны, где днём светло? — нарушил молчание Корнелий.

— Мы боимся смерти. Согласитесь, лучше жить в темноте, чем умереть, глядя на восходящее солнце.

— Согласен, — кивнул Корнелий.

— Не уверен, — тихо проговорил Августин.

— Послушай, отец, — обратился к старику Александр, — мы тут, когда подходили к твоей хижине, слышали, как ты пел. Я запомнил припев, странный такой: «сквозь чёрную душу кумира». Что значат эти слова?

— А разве ты ещё не понял этого? — ответил старик, не отрывая жадного взора от горящего фитилька лампы. И больше не проронил ни слова и не пошевелился, даже когда гости поднялись из-за стола и стали с ним прощаться.

— Куда теперь? — спросил друзей Александр, выходя из хижины.

— Думаю, мы не найдём счастливой земли, — сказал Корнелий. — Её просто нет, потому что…

— Тогда пускай дорога станет нашим счастьем, — перебил его Августин, зажёг фонарь и пошёл прочь.

Александр похлопал Корнелия по плечу, они кивнули друг другу с ободряющими улыбками и зашагали вслед за своим упрямым товарищем, который незаметно стал их вождём: он не знал, куда идти, однако точно знал, что идти необходимо.