Я родился в середине двадцатого века. Мои родители были нефтяниками. Когда я появился на свет, они работали в бригаде «буровиков» в одном из сел Саратовской области. Теперь на том месте, где стояла саманная избушка, которую снимали родители, большой пруд.
Нефтяники народ кочевой. Геологи предположили, что в каком-то месте есть нефть или газ. Прибыли буровые бригады, поставили вышку, начали бурить. Если нашли нефть или газ, скважину передали эксплуатационникам, если нет, заглушили. В любом случае те, кто работает на вышке, «буровики», едут дальше. Когда мне исполнился год, бригада, в которой работал отец, переехала. Наша семья начала жить на новом месте.
Это было маленькое село, стоявшее в долине на слиянии двух степных речушек. Поднявшись из долины, попадаешь в степь, бескрайнюю, до самого горизонта. Большую часть степи возле поселка, колхозники засевали пшеницей, а в шестидесятые годы еще и кукурузой. Украшали картину деревья, растущие вдоль дорог и вокруг полей. «Лесозащитные полосы» — объясняла мне мама. Она очень любила лес и огорчалась, что поблизости его нет. По мере развития нефтепромысла, в степи стали появляться и другие «украшения». Нефтяные вышки можно было видеть издалека.
Для приезжих в поселке построили сначала несколько бараков, потом несколько улиц застроили двух- и четырехквартирными домиками. «Сборно-щитовыми», как все их называли. Село разделилось на две части — колхозную и «рабочую». Родители были счастливы, получив крошечную однокомнатную квартиру в одном из четырехквартирных домиков. До этого мы жили в бараке за занавеской в общей комнате, где располагались еще двенадцать человек.
Домик наш стоял недалеко от того места, где сливались речушки, и улица, на которой прошло мое детство, называлась «Набережная». Вскоре после нашего вселения в новое жилище, родился мой брат. В детстве он дразнил меня, говоря, что наш поселок, это его родина, а моя в другом месте. Зимы в то время были холодные. Квартирка наша, несмотря на большую кирпичную печь, сильно остывала за ночь. Помню блаженное ощущение тепла, когда отец, проснувшись в шесть утра, чтобы отправиться на работу, укрывал нас с братом своим одеялом.
Еще в детстве родители рассказывали, что наше село одно из многих поселений поволжских немцев. Уже лет в шесть мы обнаружили, что это обстоятельство выражается не только в названиях окружающих поселков: «Нахой», «Урбах», «Луй». Оказалось, что если переплыть речку и перебраться в долину её притока, можно попасть в одичавшие немецкие сады.
Конечно, речка шириной пятнадцать, двадцать метров, для взрослого пловца не преграда. Другое дело, когда тебе шесть или семь лет. Переправа становится серьезным испытанием. А еще одежда: нужно было перенести её «на ту сторону» не замочив. Путешествие «в сады» было, таким образом, делом не для малышей. Мы все учились сначала просто плавать, потом плавать, держа в одной руке узел с одеждой и тапочками или сандалиями.
Конечно, «поход» не для одиночек. Собирались ребята со всей Набережной. Многие имена теперь забылись. Помню Вовку из соседнего дома по нашей стороне улицы. Он в семидесятых годах прошлого века служил на атомной подводной лодке и умер через пару лет после демобилизации от лейкемии. В том же доме, через стенку, жил Генка. Его отец был очень полный, двигался с трудом. Когда мы с ребятами хотели описать какого-нибудь толстяка, всегда говорили: «Как ПалФедорыч». Генка был старше на два года, но почему-то «водился» с нами. Позже он стал инженером-нефтяником, в девяностых годах руководил каким-то нефтепромыслом в Сибири.
Выбравшись из воды на другой стороне речки, мы надевали обувь и какое-то время шли в одних трусах, чтобы обсохнуть. Нужно было подняться по крутому глинистому берегу реки, немного пройти по степи и снова спуститься в долину уже другой речки. Эта маленькая речушка делала несколько поворотов в своей долине, и напротив каждого поворота был сад. Всего их было шесть. Самый первый, ближе всего, прямо напротив поселка, а последний, шестой довольно далеко. Чем старше мы становились, тем дальше заходили. Десятилетними добирались уже до последнего, «шестого» сада.
Конечно, походы «на ту сторону» для нас, мальчишек, были возможностью настоящего путешествия и приключений с ним связанных. Однако, ходили мы в «сады» не только поэтому. В моем детстве, там, в нашем поселке, возможность поесть фрукты предоставлялась довольно редко. В сезон, летом, по воскресеньям, родители покупали на базаре и яблоки и груши. Даже виноград и хурму привозили предприимчивые люди с Кавказа. Но все это было редко и довольно дорого. Фрукты были лакомством, а отнюдь не повседневной едой. За вишней для варенья на зиму, мама с папой ездили на поезде в областной город. На это уходил целый день, это тоже было путешествие для нас с братом. Путешествие на базар…
Шесть садов за речкой были для мальчишек возможностью поесть фруктов бесплатно и «от души». Первый сад страдал от наших набегов больше всего. Большинство деревьев в нем было безжалостно поломано или даже срублено. Оставалась пара яблонь и несколько груш. Детьми мы начинали лакомиться их плодами с момента появления первой завязи на деревьях. Мелкие, такие кислые, что оскомина на зубах не проходила целый день яблочки, или жесткие, совершенно «деревянные» груши радовали нас несколько недель. А еще терн, вишня, ежевика и малина. Переплывешь речку и все можно найти.
Самое интересное, что, несмотря на то, что желающих поесть фруктов было много, а деревьев мало, даже в сентябре попадались пропущенные вниманием мальчишек яблоки или груши. Тогда они казались такими сладкими…
В то время как дети удовлетворяли свою потребность в витаминах путешествуя в дикие «сады», взрослые решали свои проблемы по- другому. «Площади» бурения оказались перспективными. «Буровики» поселились в поселке надолго и начали обустраиваться. Власти выделили пресловутые «шесть соток» под «дачи». Рядом с поселком появились новые сады. Мои родители тоже получили свой надел. С весны до глубокой осени, после работы, а по выходным с утра, они трудились на этой земле. А еще нам выделили участок возле дома. Там родители тоже вырастили сад и огород. Кроме того, мама посадила свои любимые сосны и ель, клены и дуб. Когда после смерти родителей я продавал дом, это были огромные пышные деревья.
К концу шестидесятых годов прошлого века, проблем с фруктами ни в нашем доме, ни в поселке уже не было. Приезжие из областного центра поражались, что возле магазинов наши хозяйки продавали ведрами отборные яблоки «за копейки». Вишневые деревья «на даче» не обирались до верху. Хватало того, что росло ближе к земле. Верхние ветки очищали многочисленные птицы. Варенья варили столько, что в погребе стояли банки с позапрошлого года. А еще яблоки и вишню сушили, и мешки с сушеными фруктами всю зиму благоухали на веранде.
В старших классах мы с друзьями если и ходили в «сады», то только ради прогулки и общения вдалеке от родительских глаз. После окончания школы я поехал учиться в Ленинград, потом начал работать очень далеко от своей «малой родины». На севере, где я жил уже со своей собственной семьей, нас всегда радовали посылки от родителей с вареньем и сушеными яблоками, грушами, вишней.
Как-то, в восьмидесятые годы прошлого столетия, навещая маму и папу, я решил сходить в «шестой сад». Прогуляться, вспомнить детство. Эта прогулка поразила меня. Первый сад, каким я его помнил, исчез. Вернее, он возродился, его тоже заняли «дачи» односельчан. Теперь там росли новые яблони и груши, малина и смородина. Шестой сад оказался гораздо ближе, чем мне помнилось. Крупные, благоухающие яблоки и груши усыпали ветви деревьев, покрывали землю под ними. В детстве плоды никогда не успевали созреть. Теперь воздух полнился запахами фруктов и винного брожения.
Понятно, если в каждом дворе поселка свои «культурные» деревья, мальчишкам нет смысла обирать деревья-дички. Во всем «шестом» саду я увидел только одного человека. Какой-то мужчина лопатой собирал с земли яблоки в багажник «жигуленка». Думаю, решил побаловать своих свиней, а, может, наделать домашнего «Кальвадоса»…
Жизнь прошла. Умерли родители. В последний раз я был на своей малой родине уже двадцать первом веке. Нужно было памятник и оградку на родных могилах поставить. Я тогда еще работал и не мог оставаться надолго в отъезде, так, что в «шестой сад», как собирался, не успел. Однако побывал «на даче» у родителей. Они работали на ней почти до последних дней своих жизней. После того, как папа умер, мама несколько лет трудилась там одна. Но возраст взял свое, и ей пришлось продать участок. За те деньги, что она тогда получила за прекрасный, ухоженный сад, теперь можно купить килограмм говядины.
Не помню, а может, и не знал, как назывался тот дачный кооператив, где была эта земля. «Нефтяник», скорее всего. Я прошелся по всей улице, где была «дача» родителей. Все было заброшено. Не только «наш» участок. Яблони, груши, вишни усыпаны плодами, между деревьями и по дороге, заросли сорняков, кругом сухие ветки и поломанные заборы.
Я вспомнил, что в этот приезд уже не видел сидящих «под магазином» хозяек с ведрами местных яблок, груш, вишни и абрикосов. А еще пришло в голову, что человек, купивший у меня родительский дом, заявил, что наш сад, который родители вырастили вокруг, ему не нужен и он его «изведет». Я с грустью подумал: «Неужели мальчишки, которые будут жить через двадцать лет на моей «малой родине», будут прибегать сюда, в одичавшие «сады» своих прадедушек и прабабушек, чтобы поесть кислых зеленых яблочек…?» |
