ВСЕВОЛОД  САХАРОВ

ГЕРОИНЯ,  БЛУДНИЦА  ИЛИ  ПОКОРНАЯ  РАБА?

ЧЕХОВ И «ЖЕНСКИЙ ВОПРОС»

Давно замечено, что сочинения Чехова — всеобъемлющие, вобравшие в себя всю тогдашнюю Россию, практически все «типы» людей, её населявших. Женщины, конечно, не были исключением. Писатель создал такую галерею женских портретов, которая и по сей день вызывает удивление читателя: откуда у скромного врача в пенсне такое знание столь сложного и деликатного предмета во всех его разновидностях и нюансах? Но таков уж метод Чехова-реалиста: он всегда даёт исчерпывающее художественное исследование заинтересовавшего его явления, одновременно являющееся глубокой и точной оценкой этого явления. Чеховские портреты женщин, сами по себе чрезвычайно занимательные, показывают замечательное умение писателя подойти к непростой теме с самых разных сторон. Он видит реальную правду и умеет высказать о ней мысли неожиданные и меткие. На «женский вопрос» у него есть свои правильные ответы. А ведь у Чехова были такие великие предшественники и знатоки «вопроса», как Иван Тургенев и Иван Гончаров 1.
Возьмём предельно, казалось бы, далёкие от «женского вопроса» чеховские путевые очерки «Из Сибири». Сухая статистика глухой провинции, спокойные описания обыденных жестокостей русской ссылки и каторги приятному разговору о женщинах способствуют мало. И всё же Чехов эту тему неожиданно и вполне компетентно затрагивает: «Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа: она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поёт, не смеётся, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной, «жестка на ощупь». Когда в Сибири со временем народятся свои собственные романисты и поэты, то в их романах и поэмах женщина не будет героинею; она не будет вдохновлять, возбуждать к высокой деятельности, спасать, идти „на край света“».
На первый взгляд чеховская характеристика сибирских женщин из образованных сословий, написанная для «проходного» путевого очерка, сухощава, холодновата и в то же время иронична, опирается только на бесстрастную статистику и свидетельства местных жителей. Здесь царит документ, исправно дающий цифры и факты из записной книжки очеркиста-газетчика суворинского «Нового времени», каковым и был путешественник Чехов.
И вместе с тем для внимательного читателя очевидна высота художественного обобщения, содержащегося в сухой «статистике» и доступного лишь выдающемуся художнику. Серьёзная и глубокая мысль стала живым образом. Характеристика сибирских женщин дана в чеховских путевых набросках со свойственным писателю беспощадным реализмом, он и в газетной публицистике не поступился художественной правдой.
Чехов показывает, что в суровых жизненных условиях сохранять верность идеалам Чернышевского трудно; монотонная, беспощадная действительность неизбежно перемалывает и снижает, обесцвечивает любой возвышенный пафос, разительно перерождает женщину. Здесь с писателем, конечно можно спорить, ибо и в этих условия лучшие женщины хранили верность идеалам. Стали ли они и эти иделы от этого лучше – другой вопрос, и Чехов, как всегда, знает ответ.
Но для нашей темы в его размышлениях важно другое: в этом описании Чехов как бы «от противного» даёт портрет типичной, рядовой «новой женщины»: она — героиня, вдохновляет мужчину, зовёт его к высокой деятельности, спасает, готова идти с ним на край света и т.д. Таков идеал, норма. Другое дело, что героиня всё время меняется и может далеко отойти от женщин Чернышевского и их возвышенных идеалов. И Чехов-художник показывает её сложную эволюцию во многих произведениях. Все его портреты «новых женщин» друг с другом связаны. Возьмём лишь один характерный пример.
В 1891 году в той же газете «Новое время», где печатались чеховские очерки из Сибири, появляется его фельетон «В Москве», сатирический портрет московского интеллигента. Разумеется, у интеллигента есть возлюбленная из числа передовых женщин: «Одета скверно, „без претензий“, причёсана глупо-преглупо; беру её за талию — корсет хрустит, целую в щеку — щека солёная. Она сконфужена, ошеломлена и озадачена; помилуйте, как сочетать честное направление с такой пошлостью, как любовь?.. Я предлагаю вам свою дружбу! Но я говорю, что мне мало одной дружбы... Тогда она кокетливо грозит мне пальцем и говорит:
— Хорошо, я буду любить вас, но с условием, что вы высоко будете держать знамя...
Потом, живя с нею, я узнаю, что и у неё тоже отдушина в печке заткнута кофтой, и что и у неё под кроватью бумаги пахнут кошкой, и что и она также мошенничает в спорах и на картинных выставках, как попугай, лепечет о воздухе и экспрессии. И ей тоже подавай идею! Она втихомолку пьёт водку и, ложась спать, мажет лицо сметаной, чтобы казаться моложе. В кухне у неё тараканы, грязные мочалки, вонь... И я бегу! Бегу! Мой роман летит к чёрту, а она, важная, умная, презирающая, всюду ходит и пищит про меня:
— Он изменил своим убеждениям!»
Конечно, это фельетон, сатира и карикатура в духе тургеневской Кукшиной из «Отцов и детей». Изображена особа неумная и пошлая, желающая казаться «новой», передовой, ибо такова мода. Но художественное обобщение, острая писательская наблюдательность присутствуют и здесь, в шаржированном портрете среднестатистической «передовой» женщины. Это уже точно намеченный тип, требующий развития. Отсюда тянутся нити к очень серьёзным и глубоким произведениям Чехова. Собственно, весёлый шарж и внешне бесстрастное статистическое описание сибирских женщин — границы, в которых существует множество интереснейших чеховских вариаций на тему «новая женщина».
Ясно, например, что фельетон «В Москве» и написанная в том же 1891 году и напечатанная в том же «Новом времени» чеховская повесть «Дуэль» теснейшим образом связаны, и особенно в трактовке образа «новой женщины». Достаточно вспомнить рядового либерала Лаевского, «идейно» сошедшегося с замужней образованной женщиной и уехавшего с ней всё на тот же «край света» (сквозной образ у Чехова) трудиться и бороться за светлое будущее вместе, служить общим высоким общественным идеалам. Что из всего этого вышло, мы узнаем из слов разочаровавшегося во всём Лаевского: «Жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света, так же неинтересно, как с любой Анфисой или Акулиной. Так же пахнет утюгом, пудрой и лекарствами, те же папильотки каждое утро и тот же самообман...»
Все детали портрета фельетонной «передовой» дамы: папильотки, ложь, неопрятность, дурная кухня — всё перешло к героине «Дуэли» Надежде Фёдоровне. И в то же время ясно, что между этими женщинами дистанция огромного размера. Надежда Фёдоровна — не карикатура, а живая женщина, и её слабость, порочность, ложь, измены это только подтверждают. Ибо сойдясь с Лаевским по всем правилам «гражданского» брака, как принято у передовых женщин, она постепенно стала жить не согласно роману «Что делать?», а по логике реальной русской жизни. А жизнь эта отнеслась к Надежде Фёдоровне с присущей ей жестокостью, чрезвычайно усложнив её женскую судьбу.
На краю света люди так же презирали и оскорбляли сбежавшую от мужа женщину, считая её падшей. Её «герой» оказался слабым человеком, позером и фразёром, профессиональным бездельником, игроком и алкоголиком, и к тому же не очень юная Надежда Фёдоровна быстро ему наскучила, чего и следовало ожидать. Она ощутила и свою чисто женскую слабость, непривычные тяготы неустроенного интеллигентского быта, бедности, болезней, всеобщего осуждения, и отсюда её метания и падения. Никакие швейные мастерские, библиотечки и переводы спасти Надежду Фёдоровну не могут, и она это начинает медленно понимать. Чехов с замечательным мастерством показывает запутанную диалектику слабой женской души, получающей от жизни столь жестокие уроки. Это путь от одного психоза к другому истерическому самообману.
Казалось бы, писатель ведёт нас к разоблачению очередной «новой женщины», но задача Чехова не такова. Писатель в своей художественной прозе мягко отстраняет фельетон и сатиру, видя их явную недостаточность и излишнюю, прямолинейную жестокость. Такой суд несправедлив. Его грешная героиня вызывает у читателя всё большую жалость и сочувствие. Вместе с тем она меняется, начинает понимать и принимать уроки жизни. А с ней меняется и Лаевский.
Либеральный мужчина и «новая женщина» в данном случае далеко удаляются от прежних своих ролей, «передовых» схем и надуманных поступков и, медленно и трудно умнея и добрея, идут навстречу друг другу. Конец очередной «обыкновенной истории» вовсе не в их браке, а в разговоре Лаевского с Надеждой Фёдоровной перед дуэлью: «Он пригладил её волосы и, всматриваясь ей в лицо, понял, что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий, родной и незаменимый человек».
Прозрение, пусть позднее, наступило. Теперь они вместе будут добиваться «настоящей правды», как сказано в эпилоге чеховской повести. Так что героине «Дуэли» повезло больше, нежели Зинаиде Фёдоровне из чеховского «Рассказа неизвестного человека», разочаровавшейся во всём, в том числе и в идеалах «новых женщин».
Чехов ведёт в прозе и пьесах всестороннее творческое изучение женского вопроса и типов «новых женщин». Он и женщинам даёт возможность показать себя, выявиться до конца, и в то же время позволяет мужчинам откровенно высказаться о женском вопросе. Здесь обращают на себя внимание красноречивая пестрота мнений и глубина искренних заблуждений.
Вот что, например, говорит Лихарёв в рассказе «На пути»: «Женщина всегда была и будет рабой мужчины... Она нежный, мягкий воск, из которого мужчина всегда лепил всё, что ему угодно. Господи Боже мой, из-за грошового мужского увлечения она стригла себе волосы, бросала семью, умирала на чужбине... Между идеями, для которых она жертвовала собой, нет ни одной женской... Беззаветная, преданная раба!» Сильно сказано. Это весьма серьёзные выводы, в них есть немалая правда, иначе Чехов не дал бы Лихарёву слова.
И всё же идеи Лихарёва далеки от авторских мыслей. Не стоит забывать, что красноречивый разоблачитель женщин сам разоблачён в этом замечательном рассказе как человек без руля и ветрил, слепо верующий в любую модную общественную идею или учение.
Это вечная для нашей литературы тема «Русский человек на рандеву», в своё время точно сформулированная Чернышевским и продолжённая Чеховым в пьесе «Иванов», где за потерявшего веру в жизнь и идеи героя борются сразу две «новые женщины» — жена и Саша Лебедева и ничего не могут сделать с ним своей жертвенностью и деятельной любовью. К списку разоблачённых на рандеву с «новой женщиной» мужчин следует прибавить Огнёва из рассказа «Верочка» и Орлова и Владимира Ивановича из «Рассказа неизвестного человека».
Так что никак нельзя представить Чехова гонителем «новых женщин», хотя такие его героини, как энергичная, бездушная «прогрессистка» Лида из «Дома с мезонином», свидетельствуют о неизбежных издержках и трагических ошибках самоуверенной женской эмансипации, на которые писателю пришлось ответить гениальной Душечкой, женщиной подлинной и вечной. Но, изображая женщин, он идёт не от пошленькой героини фельетона «В Москве» к грешной Раневской из «Вишневого сада», а от Верочки из одноимённого рассказа к Наде из «Невесты». Не случайны имена с любовью описанных героинь — Вера и Надежда. Здесь высказаны чеховские надежда и вера в лучших женщин России, их силу духа и любви, жажду изменить жизнь, найти новую, правильную дорогу в изменяющемся мире. Этими образами Чехов показал, что у новых женщин есть будущее. Но предупредил, что будущим надобно распорядиться с умом, а не как Нина Заречная из «Чайки».
Об этом тем важнее напомнить, что на рубеже веков образ «новой женщины», столь высоко поставленный в романе Чернышевского, претерпел существенные изменения, подвергся нападкам и насмешкам не только реакционеров, но и нарождающегося «левого» движения декадентов. Образу этому, как и роману Чернышевского, надобна была умная защита. Таковой и стали чеховские женщины, отразившие всю сложность вечного «женского вопроса». Здесь крылось пророчество, как всегда, не услышанное.
Чехов показал, что «новая женщина» и в трудную «переходную» эпоху оставалась одной из основных фигур русской общественной жизни, силой деятельной и в целом положительной. Он предсказал ей неизбежные перемены, и жизнь, а за ней и литература не замедлили оправдать предсказание.
После чеховской «Невесты» неизбежны стали «Мать» Максима Горького, образы «новых женщин» в передовой литературе 1900-х годов. И это было ещё одной победой идей Чернышевского, апофеозом его знаменитого романа. Литература рубежа веков, и прежде всего Чехов, предсказали и отчасти подготовили трудную и заслуженную победу демократических идеалов 1860-х годов и способствовали воспитанию подлинно новой женщины — строительницы нового, советского общества. И потому реальные биографии Инессы Арманд, Александры Коллонтай, Ларисы Рейснер, Наталии Сац и их многочисленных последовательниц ожидают своего Чехова...
Но за новыми высокими идеалами и прекрасными целями скрывалась страшноватая реальность. Пошедшие за большевиками женщины стали террористками, безжалостными диктаторами целых областей и республик, следователями и даже исполнительницами смертных приговоров в подвалах Чека — ОГПУ — НКВД. Их «новая» мораль была на самом деле безнравственным отказом от нормальной семьи и каких-либо правил и обязанностей.
Расплата за двойную мораль не замедлила прийти: бестрепетных партийных активисток и болезненно чувственных жриц «cвoбoднoй» коммунистической любви ждали тяжёлые испытания на крутых маршрутах истории, страшные странствия по ими же созданному архипелагу ГУЛАГ, часто кончавшиеся у исклёванной пулями кирпичной стенки тюремного подвала. Там они успевали узнать, что мораль у нас одна — старая, христианская.
А ведь Чехов предупреждал милых идейных женщин об огромной ответственности перед самими собой и другими людьми. Любившая его писательница Л.А.Авилова запомнила его уроки: «Он не давал формы, внешности, костюма... Требования Чехова были иные: не надо было ни костюма, ни прически, а надо было научиться иначе чувствовать, иначе думать, чтобы не было «стыдно». И за это никаких знаков отличия, никакой этикетки».
Но «новые» женщины урокам не вняли, погнавшись именно за внешними привлекательными формами, этикетками и знаками отличия. О каком-то «стыде» и говорить не приходится... И потому после Чехова возникли другие, куда более резкие оценки романа и героинь Чернышевского, породившие довольно скучный, холодноватый роман В.В.Набокова «Дар» с «вживлённой» в него блестящей, злой, неотразимой критической статьёй об авторе «Что делать?» 2. Так что на вопрос Чернышевского не последовало пока исчерпывающего ответа, и слава Богу.
Перечитывая сегодня роман «Что делать?» и видя в российской «свободной» прессе и на экране телевизора бесконечные бурные споры о месте и назначении женщины в нашем взбаламученном обществе, очередной неизбежный расцвет крикливого феминизма и «тусовки» ошалевших от международного признания лесбиянок, толпы юных проституток, мы понимаем, пусть не все и не сразу, что проблемы, столь чётко обозначенные революционным мечтателем Чернышевским и трезво обдуманные суровым реалистом Чеховым, отнюдь не стали историей, нашим прошлым. И чтобы увидеть всю их своевременность и острую современность, надо знать судьбу идей писателя в их исторической динамике, в мировоззрении поколений. Тогда странная, уязвимая книга Чернышевского о «новой» женщине перестанет наконец восприниматься как скучное обязательное чтение для школьников и студентов, станет понятной и поучительной для всех нас, запутавшихся в той же паутине «роковых» вопросов. И пусть поможет нам в этом загадочный мудрец Антон Павлович Чехов...

1.  См.: Сахаров В.И. Дела человеческие. О литературе классической и современной. М., 1985, глава «Высота взгляда (Тургенев и Чехов) ».
2.  См.: Сахаров В.И. В.В.Набоков – русский писатель // Московский вестник. 1999. № 1.

© 1999 Vsevolod Sakharov: hlupino@mail.ru | guestbook | homepage
Edited by Alexej Nagel: alexej.ostrovok.de
Published in 1999 by Ostrovok: www.ostrovok.de

Rambler's Top100 Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. TOP.germany.ru Rambler's Top100