Николай ЗагумёновНечаянная встречаВечер все больше хмелел, наполняясь шумом, музыкой, весельем и все же, в его настроении появилась какая — то легкая, неуловимая, едва заметная грусть несбывшихся надежд и честолюбивых мечтаний. Шутка ли — сорок лет со дня окончания школы.Надежда Павловна – завуч школы, главный заводило бывших однокашников, не растерявшая былой красоты, и в прошлом староста класса — просто Надя Плетнева — чувствовала себя на вечере окрыленной. Она считалась, вне всякого сомнения, первой красавицей десятого А. Даже теперь, в свои пятьдесят с лишним, она сохранила моложавость, поставленную с юности уверенную осанку, подтянутое лицо и свои пепельного цвета волосы. Редко кто из мужчин, а порой и женщин, не обернется ей в след — все в ней: начиная с одежды и какой то удивительной походки, говорило о том, что она не обделена успехом, заботой и теплом, счастьем и любовью. Окончив пединститут, она вернулась в родную школу, преподавать любимую химию, в тридцать пять стала директором, но теперь накопившаяся усталость шепнула ей опуститься на ступеньку ниже. Замуж она вышла за приезжего, гораздо старше ее, немного занудного, но, в общем — человека доброго и чуткого.— Ну, юные пенсионерки прошлогоднего призыва,— озорно улыбаясь, налетел на стайку бывших одноклассниц, настоящий полковник — Витька Дубинин. — Пора сделать третий подход к снаряду,— и театральным жестом показал на стол. Вокруг стола стало пестреть, зашевелились углы класса, в которых шептались, смеялись, вспоминая давно минувшее. Окинув довольным взглядом стол, Надежда подняла бокал, собираясь сказать что — то приятное, как, вдруг, музыка резко оборвалась, все в недоумении замерли на какой-то миг, и кто-то из мужчин беспомощно выдохнул,— Господи, да… это же Светлова! На пороге стояла Ольга Светлова, приехавшая на встречу впервые за все эти годы.Выражение ее лица, полное притворной укоризны, изображало дикое недовольство безобразием, которое царило в классе. Все застыли от неожиданности, напоминая, знаменитую сцену из Ревизора.Первой не выдержала Надежда,— Ура-а-а! – закричала она,— и в этом – ура – была до глубины искренняя, почти детская радость, вдохнув которую, все бросились с шумом и визгом к Ольге.Леля, так звали ее дома, единственная из этого маленького, провинциального городка, поступила тогда после окончания школы в МГУ. К десятому классу она уже прилично знала английский, французский, владела стенографией, была умницей и окончила школу с золотой медалью. Она никогда не выказывала своего явного превосходства, часто давала списывать и когда, кто-то просил помочь, то охотно отзывалась.Немного успокоившись, от бурного натиска в дверях, все торопливо расселись за стол и с нетерпеливым вниманием уставились на Светлову.— Давайте выпьем за тех, кому уже не суждено быть рядом с нами,— начала она и было видно, как легкий румянец все заметней расплывался по ее лицу. Класс, гудевший как улей, вдруг провалился в тишину, и все ощутили, как в открытые окна резко пахнуло давно знакомым запахом прибрежных сосен, свежестью с озера.— Ну, скорей, не молчи, рассказывай,— не выдержав, томительного ожидания опередила всех Наташка Сизова, — Да, Оль, мы ничего толком не знаем, говорили только, что ты живешь в Москве, стала ученой,— начала осторожно Надежда.— Я не люблю писать письма, да и времени на это не было,— сказала Ольга, закуривая сигарету.Все с жадным нетерпением смотрели, как она глубоко затягивалась, от волнения мяла сигарету, как по ее лицу скользнуло что нервное, и было видно, как она собирается с мыслями.— Давайте, я очень кратко и ясно доложу суть вещей,— начала она широко улыбаясь. — Живу я в Москве, доктор биологических наук, зам. директора НИИ, имею сына двадцати восьми лет от роду, уже бабушка и в настоящее время не замужем… все! — резко выдохнув, словно сбросив с себя тяжелую ношу, закончила Ольга.— Учитесь девочки, краткость — сестра таланта,— мило отшутился в сторону Ольги, Володька Смирнов. – А как ты узнала, что сегодня сбор?— Не трудно было запомнить. Каждый год третье воскресенье июня,— торжествующим тоном Светлова пригвоздила Володьку.— Тогда вот что, пойди по кругу и назови каждого,— по детски гримасничая, не унимался Смирнов, надеясь на реванш.Ольга пошла вокруг стола, останавливаясь у каждого за спиной, называя имя и фамилию. Иногда ее весело на перебой поправляли, вставляя вместо девичьей, фамилию мужа и подробности семейного положения.Только после того, как она медленно обошла стол, стало видно, что она не торопилась стареть, осталась такой же стройной, с умным вдумчивым взглядом серых глаз, все еще чуть ироничным выражением на лице, но вместе с тем, ощущением какой — то замкнутости или быть может неустроенности, которую старалась скрыть за маской деловитости и неубедительной строгости.— Ребята, я так рада видеть вас, правда. Я часто вспоминала то время,— вдруг сказала она и в этих простых словах, застряла тоскливая недосказанность, что-то близкое, родное всем сидящим, знакомое из далекого прошлого, когда все были равны и едины в порывах. Музыка встряхнула затянувшуюся паузу, вновь весело загалдели, кое – кто пустился танцевать, в углу тихо затянули песню.— Хочешь, пройдемся по школе,— подсев к Ольге, спросила Надежда. — Ты сто лет не была в ней.Коридор второго этажа упирался %E1 ноября 2011 года 15:28:54Николай | nzagumenov@rambler.ru | Москва | Россия Николай ЗагумёновОжившие тени«…тень, бегущая от дыма…»Ф.И.ТютчевСтояла теплая, уютная осень, с густым запахом воздуха, дивной пестротой красок, и казалось, никогда этому чуду не будет конца, отчего на душе было легко и приятно.Я ехал на кладбище. Всякий раз, когда я бывал в Москве по делам, то непременно выкраивал время, чтобы заехать на Троекуровское. Последний раз, я был здесь лет пять назад. Купив цветы у входа, я с трудом нашел старую оградку, и успевший почти сровняться, заросший холмик. В голове его, высился простой деревянный крест, с привязанным к нему проволокой выцветшим скорбным венком и металлической табличкой, где было трудно уже разобрать фамилию, имя и дату. Здесь покоился, в общем-то, мало знакомый мне человек, о котором я почти ничего не знал. Удивительно, даже себе я не мог объяснить, зачем я прихожу сюда, но каждый раз что-то будило во мне, это странное желание. Со дня нашей встречи, в меня словно вселилось какое-то непонятное, смутное чувство, которое все беспокойней теснилось во мне, чем-то манящим и загадочным… Но, пожалуй, надо рассказать все по порядку.Мы жили на юге, в провинции, и весной, когда я учился уже в восьмом классе, не стало мамы. Последний год она постоянно болела, часто лежала в больнице, и было особенно больно смотреть, как с каждым днем, худея, она угасала навсегда. Через год отец женился — привел в дом женщину с двумя детьми; девочке было около семи, а мальчику – почти пять, и старшая, мамина сестра — моя тетя — Софья Николаевна, уговорила отца, отпустить меня жить к ней, в Москву. Окончательным доводом в ее пользу, было то, что в Москве я смогу, окончив десятый класс, лучше подготовиться и поступить в институт, и отец смирился. Она жила в центре Москвы, на улице Москвина, в большой комнате коммунальной квартиры и работала буквально в двух шагах от дома, в филиале театра МХАТ капельдинером. И как всякий, отпивший хотя бы глоток театрального зелья, оказалась поражена им, была преданна этому театру, всю оставшуюся жизнь. Ей было уже за пятьдесят, миловидная, живая, с добрым, готовым к снисхождению, взглядом. В манерах и голосе, порой сквозила театральность, как отпечаток мечты юности, и даже когда курила, то держала папиросу как-то по-особенному, что непременно вызывало внимание. Я искренне гордился тетей, обожал ее. Она не позволяла себе делать три вещи: никогда не садилась обедать в халате, «Курить на улице – моветон», как любила выражаться она и, наконец — выйти на улицу, не уложив волосы, не накрасив губы, не напудрив носик и без духов — все эти «не», были для нее, невыносимы.Устроив меня в школу, что была во дворе дома напротив, я почти все вечера пропадал в театре, пересмотрел все спектакли, но больше всего, был безумно горд, что повидал последних из могикан – великих стариков МХАТ, о которых она рассказывала мне с упоением.Как-то, возвращаясь из школы, у самого подъезда, меня словно схватил сзади, чей-то скрипучий голос.— Молодой человек! Я буду нежно признателен, за вашу любезность помочь мне.Я обернулся, и увидел невысокого, изрядно не бритого, седого, но опрятно одетого, пожилого мужчину. Он старался вытащить трость, что завалилась за скамью. Я легко перегнулся за спинку, достав трость, подал ему.— Премного благодарен,— уже знакомо, проскрипел он.Вздернув плечами, что означало «пустяк», я в придачу улыбнулся и уже хотел пойти, как за спиной вновь, скрипучий голос напомнил о себе.— Говорили, что на набережной появилось новое лицо…Повернувшись, я в недоумении спросил,— Что вы сказали, я не …— Это Чехов,— добродушно опередил он. – Я вас вижу уже не впервой… Вы наш новый жилец?— Да… — сказал я,— несколько опешив, и моя рука поползла вверх, указывая на окно, что смотрело на нас с третьего этажа.— А…а! Это окно Софьи Николаевны,— посмотрев в сторону моей руки, уверенно сказал он.— Откуда вы знаете? – усмехнулся я.— Я здесь живу, молодой человек, почти сорок лет, и на свою память не жалуюсь,— улыбаясь, он затем быстро встал и...— Позвольте представиться, Борис Семенович,— и он протянул мне су###, жилистую руку.— Алексей Никол…,— начал я в ответ, но осекся. – Просто, Алеша.— Очень, очень приятно,— помолчав. — А вы, счастливчик, молодой человек,— загадочно протянул он.— Как это? — недоумевая, спросил я, глядя ему в глаза, которые блестели как две влажных вишенки.— Видите ли, юный друг, в одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году, в меблированных комнатах третьего этажа, останавливался, будучи в Москве,— и его сухонькая рука, торжественно поднялась вверх,— Да, да… именно он,— и уже совсем не противным голосом, как мне показалось, произнес:Как дымный столп светлеет в вышине! –Как тень внизу скользит, неуловима!..«Вот наша жизнь,— промолвила ты мне,— Не светлый дым, блестящий при луне, А эта тень, бегущая от дыма…»— Ну, вспоминайте же…Я отчаянно рылся в памяти, но мои потуги были тщетны, а новый знакомый, неустанно продолжал, не теряя надежды:Я встретил вас — и всё былоеВ отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое –И сердцу стало так тепло…— Ну же…ну…- почти умолял он.И, я, от бессилия и отчаяния, выпалил,— Пушкин!Лицо Бориса Семеновича искривилось как гуттаперчевое, и, убедившись, что бесполезно рассыпать передо мной шедевры, простонал.— Не огорчайте старика, это другое великое имя...Я почувствовал тяжесть краски, залившей мое лицо. Уязвленный в своей безграмотности, тяжело вздохнув, я присел на край скамьи.— Мой юный друг, это великий Федор Иванович Тютчев. Всего, каких — то сто лет прошло… Представьте, что еще сохранилось его дыхание в этом доме, возможно, даже в вашей комнате, эти стены еще помнят звук его шагов,— и думая, о чем-то своем, сказал:Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить…Он вдруг замолчал, лицо его напряглось, будто собирался мерить Россию этим аршином, и продолжил уже тихо, доверительно.— Ваша школа сделала медвежью услугу Александру Сергеевичу, она его покрыла гримом, лоском, что стоит только вспомнить Арину Родионовну, как всякий, даже во сне, ответит — Пушкин. Но кто по — настоящему, глубоко его читал, я уж, не говорю о том, кто имеет преставление о нем, как о личности,— немного помолчав, добавил. — А ведь он жил, любил, страдал, и далеко не был баловнем. Баловнем муз — да, но не судьбы... Вот, у вас кто любимый писатель? — вишенки его сверкнули и впились в меня.— Ну,— начал я ерзать на скамье. — Ну… Джек Лондон, Купер, .. еще,— но он перебил меня.— Беда в том, что вы все больше интересуетесь чужими, а свое родное, кровное, знаете плохо, учите неохотно, и не дай Бог, если сотрется из памяти то немногое, что осталось,— и видимо почувствовав, мою подавленность, как-то легко и светло произнес.— Простите старика… С годами, мы — старые, начинаем либо брюзжать, либо теряем дар речи, становясь молчунами, а у меня недуг — болтливость,— и он, рассмеялся по-стариковски, одними глазами. — Не обессудьте… Извините, что задержал вас, отнял время. Очень, очень рад знакомству, всех благ,— говорил он это, глядя в глаза, смущенно протягивая, свою жилистую руку.Иногда, к нам заходила в гости, опираясь на тросточку — ей тогда уже было за семьдесят — Татьяна Всеволодовна Мейерхольд — приятельница тети. Она жила в соседнем корпусе, была невысокого роста, седая, с мужественным, чуть смуглым лицом, и мудрым цепким взглядом. Она то, и рассказала мне, что Борис Семенович, когда — то работал в журнале, был близок с литературным кругом. Схоронив жену, лет семь назад, долго приходил в себя, даже лежал у Ганнушкина, да и сейчас, нет-нет, и начнет заговариваться, порой бродит по улице и о чем-то сам с собой громко говорит, а в общем — добрый, милый, безобидный старичок. Татьяна Всеволодовна не любила суетности воспоминаний и редко рассказывала об отце – Всеволоде Эмильевиче, Зинаиде Райх, о которых я никогда раньше не слышал, зато она показала мне окна на третьем этаже, где жил Сергей Есенин и его друг — Анатолий Мариенгоф. О Есенине я уже слышал и даже читал некоторые стихи. В школе мы его не проходили. Помню, как Борис Семенович возмущался уродливости барельефа Есенина на памятной плите из серого камня, что была на фасаде дома.— Что за бездарь это делал… Есенин получился какой-то одутловатый, совсем не похож на себя…Это разве красавец? — кипятился он. – Представьте Алеша, мне довелось его видеть пару раз. А, как он читал свои стихи!… Голос его не был сильным и читал он как-то нараспев, но забирало… Да,— и, Борис Семенович пытался подражать:Закружилась листва золотаяВ розоватой воде на пруду, Словно бабочек легкая стаяС замираньем летит на звезду…— Удивительно,— продолжал он. – Как все переплелось, как много разных случайностей, даже имена – Александр Сергеевич и Сергей Александрович… Две трагических судьбы, два гения и какая-то поразительная предрешенность… Вы, только послушайте, Алеша:Не жалею, не зову, не плачу…— Всего — то одна строка, но как много стоит за ней, а? – вопросительно посмотрел на меня, и заговорил снова, но уже сам с собой.— Да… Русский человек тяжеловат. Трудно живет с собой, ему бы чуточку французского легкомыслия. Вечно какое-то душевное терзание, неуспокоенность, бунтарство. Отсюда и неудовлетворенность, неустроенность, неприкаянность, что ли… Излишнее мудрствование о смысле жизни и прочее, это вместо того, чтобы просто жить и наслаждаться ею. Мы слишком эмоциональны, чувствительны и это нам мешает, а порой даже вредит,— он оценил меня взглядом, словно пытался понять, как глубоко я мудрствую о смысле жизни и, убедившись в моем легкомыслии, улыбнулся своими вишенками.— Вы еще юны, и дай Бог, чтобы вас не постигло желание изменить свою судьбу… Да, да, не жизнь,— он тяжело выдохнул. — А именно — судьбу. Вы даже не представляете, как многие, втайне, желали бы изменить ее, будь такая возможность. Это только говорят, что если все заново, то ничего бы не меняли, оставили бы как есть, лукавство — ничего более. Зачастую, не хватает смелости признать жизнь неудавшейся, оттого так и говорят, утешая и обманывая себя. А куда прикажете деть постыдное, все дурное, что накопили, малодушие, предательство, а? Нет, иногда жуть как хочется все заново, чтобы было чисто без грязных пятен,— он неожиданно замолчал, возможно, перебирая в памяти прожитые годы.На дворе был уже ноябрь, но погода стояла еще теплая, в воздухе чувствовался запах прелых листьев, доносящийся с бульваров. Мы шли вниз по Петровке, в сторону Столешникова. Борис Семенович, невысокий, щупленький шел, чуть припрыгивая, как по раскаленным углям, и это меня забавляло. Почти поравнявшись с Рахмановским переулком, он как заговорщик, поманил меня рукой в арку.— Быстрей, быстрей!… Смотрите, Антон Павлович идет… Чехов!От нас, в глубину двора, удалялся высокий мужчина в шляпе. На нем было черное пальто, в руке трость, а поднятый воротник, еще больше подчеркивал его сутулость.— Поразительно!... Как похож, а? Между прочим, в этом доме жил Чехов, правда, недолго и в молодости,— еще больше сразил меня этим совпадением, Борис Семенович.Он был большим выдумщиком и во время наших прогулок часто разыгрывал меня, устраивая нечто подобное, много рассказывал о старой Москве, которую любил безумно. От него я узнал, что улица Москвина, когда-то была Богословским переулком, в начале которого, стояла церковь с колокольней, а театр, где работает моя тетя, построили вместо оранжерей и большого пруда. Я гордился тем, что ребятам из своего класса мог показать, где когда-то стоял «Фамусовский дом» из «Горе от ума», Страстной монастырь. Рассказать про усадьбу князя Голицына, где в тысяча восемьсот двенадцатом году звенел шпорами в чине офицера французской армии Анри Мари Бейль — будущий Стендаль, и еще многое, многое другое… Я начинал любить этот город, словно очнувшись от дремоты, стал чувствовать дыхание его прошлого, меня неотвязно влекло оно, я все больше ощущал с ним какое-то далекое родство.Приближался Новый год, каникулы, не за горами был мой день рождения, во мне все кипело, и как говорила тетя, я «прыгал как крышка на кипящем чайнике». В воскресный день, я решил проведать Бориса Семеновича, мы не виделись почти две недели. Я никогда у него не был и, поднимаясь по лестнице, я споткнулся о мысль, что когда-то по ней вот также поднимались легко и просто как я — Есенин, Дункан, Райх, Мейерхольд, Мариенгоф, Бениславская, и… я уже знал кто они.«Господи, какие они теперь близкие, почти родные люди», говорил я себе. У меня даже закружилась голова, шел, едва касаясь ступеней, и нежно скользил рукой по перилам.Я нажал на звонок с надписью — «Общий». Звякнула цепочка, и в дверях возникла низенькая с круглым личиком пожилая женщина, ее длинный халат расходился вширь, напоминая маленький колокол.— К Семенычу,— без малейшего выражения на лице, тонким голосом, процедила она. — Первая дверь налево,— и полумрак коридора поглотил ее.Я осторожно постучал в первую дверь налево.., еще раз, и за дверью слабо скрипнул знакомый голос.— Да…да, можно.— Добрый день, Борис Семенович,— бодро начал я уже с порога, скользнув, в едва открытую дверь.— Алеша!? – приятно удивленный, развел руками, Борис Семенович. – Как хорошо, что вы пришли. Надеюсь, у вас все хорошо?— Да... а,— замотал я головой и для убедительности, расплылся в улыбке.— Что ж вы стоите, проходите,— и он указал на стул.Его небольшая комната была обставлена, на удивление скупо. Простенький диван, старый письменный стол у окна, кресло, потертый шкаф, пара репродукций на стене, три стула, какая-то еще мелочь, но меня удивила библиотека — целая стена, снизу до верху, книги и книги. Но еще больше, меня поразил его внешний вид. На нем была ветхая нижняя рубашка с длинными рукавами и трико с заплаткой на колене, явно пришитой не женской рукой. У меня никак не складывался образ Бориса Семеновича, того, кто с каждым днем становился в моих глазах все обаятельней, с этим нелепым видом, что очевидно, отразилось на моем лице. Перехватив взгляд, Борис Семенович, без тени смущенья, сказал, улыбаясь.— Нищеты надо бояться вот здесь,— и он положил руку на грудь.Я слегка покраснел, а краснею я всегда, когда чувствую неловкость, и стараясь, быстрее ее сгладить, подошел к книжной стене. Передо мной было полное собрание Пушкина.— Алеша, хотите чаю? – радостно спросил Борис Семенович.Чаю я не хотел, и если честно, то мне уже хотелось уйти, что-то тяготило меня, но сделать это резко я не решился, было бы обидно для Бориса Семеновича, и растягивая время, стал листать томик Пушкина. Некоторое время мы молчали, было так тихо, что я слышал как тикали часы.— Алеша, вы как-то спросили меня, какой был Пушкин? – заметив, что я листаю томик Пушкина, неожиданно оборвал тишину хозяин.Меня живо это заинтересовало, и я, забыв обо всем, приготовился слушать. Сделав небольшую паузу, вероятно собираясь с мыслями, Борис Семенович, продолжил:— Вы только представьте себе: живой, острый, порой, язвительный ум. Обладая высоким чувством чести, благородства, был отчасти рассеян, легко предавался ничтожным забавам, тратил время по пустякам. Но бывал и злопамятен, иногда и к друзьям. Часто вертляв, как дитя, словно в забытьи, мог смеяться громко как мальчишка. Иной раз, резко перейдет от веселья в глубокую задумчивость, уйдет в себя, не проронит за вечер, ни слова. Вспыльчив, дерзок, не ровен в отношениях, и опять же ребячлив до дури, обидчив, самолюбив, но каким бывал очаровательно любезным в женском обществе… Не укладывается представление о нем. Я до сих пор, не перестаю поражаться, как все это в таком маленьком, худеньком сплелось. Я уж, молчу о любви к женщинам, но была и искренняя любовь к друзьям, дружба, которой он особенно дорожил. Нет, что ни говорите, а Пушкин — непостижим, и ко всему прочему, умножьте все это на африканскую страсть. Одно слово — гений.Борис Семенович, все больше увлекаясь, ходил по комнате, то вдруг замирал, и было видно, как его глубоко это задело, приятно взволновало.— А, хотите, Алеша?! — вдруг неожиданно вырвалось у него. – Я поведу вас туда, где вы увидите Пушкина? – и его вишенки заблестели, словно после дождя на солнце.Мы вышли на Пушкинскую, под ногами нежно поскрипывал снег, легкий мороз приятно бодрил, и Борис Семенович, слегка возбужденный, говорил не умолкая.— Когда я прохожу здесь, то иногда невольно вспоминаются исписанные стены монастыря… Часто скабрёзности. Между прочим, Есенин тоже здесь приложил свою руку,— в его голосе чувствовалось сожаление. – Я обязательно вам покажу, где их кафе — «Стойло пегаса», я впервые там слушал Есенина, это рядом.В сквере, за памятником Пушкину, наряжали к Новому году высокую, красивую елку, вокруг нее суетилась неугомонная детвора.— Интереснейшая, я вам скажу, вещь! Вы, скорее всего, не знаете Алеша, что памятник Пушкину перенесли именно на то место, точь-в-точь, где была надвратная колокольня Страстного монастыря, а колокол на этой колокольне, первым зазвонил в Москве, когда бежал Наполеон… Ну как тут не поверишь в мистику, а? – и Борис Семенович подмигнул мне озорно, совсем как мальчишка.С улицы Чехова мы свернули в Дегтярный переулок. Он показался мне тихим, укромным, немного грустным. Деревья, запорошенные снегом, стояли словно в дреме, недвижны и напоминали мне знакомую с детства картину.— Когда-то, это местечко называлось Пименовская слобода, и еще на моей памяти, вот здесь стояла церковь святого Пимена, потом ее снесли и построили этих уродов,— он ткнул пальцев на дома. — Жаль, была уютная, тихая, говорили – бывал Пушкин,— и чуть помолчав, вновь оживился:— Вы, даже представить себе не можете, каким взрослым ребенком был Пушкин,— не унимался мой спутник, лукаво сощурив глаза. – Однажды, княгиня Вяземская, застала Пушкина играющим с ее маленьким сыном, лет пяти… И что вы думаете?.. Они барахтались на полу и плевали друг в друга!.. Каков, а?! — с восторгом воскликнул Борис Семенович, будто это он барахтался на полу с Александром Сергеевичем.— Позвольте вам задать маленький вопросик. Кто был самым задушевным другом Пушкина в последние годы? – спросил он, встав передо мной, уперев свои кулачки в бока.— Ну!? — едва сдерживая возмущение, «кто же этого не знает» я уверенно выдал. — Пущин.Борис Семенович, сокрушенно покачал головой, выразив этим, уже в который раз, мою вопиющую безграмотность.— Он, единственный из всех, кто, узнав о смерти Пушкина, упал в обморок. В его фраке Пушкин венчался с Натальей Николаевной и, в нем же был похоронен, если мне не изменяет память. Пушкин был крестным его дочери от красавицы-цыганки. Это он, был страстным игроком в карты, бильярд, тонким ценителем прекрасного, он мог специально мчаться в Петербург, чтобы только послушать своего любимого Ференца Листа…— Ну, не томите же! – взмолился я. — Кто это, Борис Семенович?Не внимая моей мольбе, он торжествующе, продолжал:— Это ему пришла счастливая мысль о «Кукольном домике», на что он спустил остатки своего состояния. И, наконец, это он, умер удивительным образом — стоя на коленях, во время молитвы,— и добив меня окончательно, прошептал. — Это Павел Воинович Нащокин.Я едва перевел дух, как Борис Семенович, тихо, в полголоса, будто боялся кого-то вспугнуть, выдохнул:— Пришли,— и коротко поманив, меня рукой, стал почти крадучись, подходить к дому. – Идите за мной.Прильнув к окну, он осторожно подышал на морозное стекло и заглянул в оттаявший глазок, внутрь.— Быстрей!... Он уже здесь! Только что приехал, – торопливо прошептал он.Я бросился к окну, жарко выдохнув, растер запотевшее пятно и, припав к стеклу, провалился в гостиную. Я на мгновенье обомлел: на пороге стоял Пушкин, и, не успев еще войти, как радостно закричал, глядя на молодую цыганку.— Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная! – и поцеловав ее в щеку, уселся на софу, и тут же задумался, да так тяжко, голову опер на руку, посмотрел на цыганку и говорит:— Спой мне Таня, что-нибудь на счастье… Женюсь я на днях, может слышала?— Как не слыхать, дай вам Бог, Александр Сергеевич!— Ну, спой мне, спой!— Давай Оля гитару, споем барину! – обратилась она к красавице, что сидела возле Нащокина.Ольга принесла гитару, Татьяна стала подбирать аккорды и не громко запела:Ах, матушка, что так в поле пыльно?Государыня, что так пыльно?Кони разыгралися… А чьи-то кони, чьи-то кони?Кони Александра Сергеевича…Поет она эту песню, и чувствуется, что у самой то на душе грустно, тяжко, голос выдает ее, поет, а глаз поднять от струн не смеет… Слышу, как вдруг, Пушкин зарыдал, да так громко, рукой за голову схватился и как ребенок плачет… Тут кинулся к нему Павел Воинович:— Что с тобой, что с тобой, Пушкин?Пушкин, качая головой, сквозь слезы,— Ах, эта ее песня всю мне внутрь перевернула…Она мне не радость, а большую потерю предвещает! — и немного погодя встал, ни с кем так и не простился, вышел из гостиной.Внутри меня похолодело, дверь парадного визгнула, я дернулся от окна, и мне показалось, что кто-то стремительно выбежал из дома и, подняв воротник шубы, быстро скрылся на Садовой.Борис Семенович, прислонившись к стене, несколько обмяк, стал, будто ниже ростом, лицо было бледным, в глазах стояли слезы.— Вам плохо? — испуганно спросил я, трогая его за руку.Он молчал, было видно, что мысли его где-то далеко – далеко. Наконец, очнувшись, сказал странным голосом:Живу — пока помню, Пока помню — живу.Я, в свои семнадцать лет, тогда ничего не понял из его слов, а спросить, оказалось уже поздно. Он скончался под самый Новый год от сердечного приступа, на семьдесят пятом году жизни.… В тени кладбищенских деревьев было прохладно, чувствовалась сырость, витал терпкий запах прелого листа, но как нигде, здесь стоял неизбывный покой, который, лишь изредка, нарушали сигналы машин.Я убрал вокруг могилы листья, траву, поправил венок и побрел к выходу. Выйдя из тени, меня ласково лизнуло нежным теплом, еще неостывшее осеннее солнце.5 ноября 2011 года 13:58:47Николай | nzagumenov@rambler.ru | Москва | Россия ТИМА и что...шел за пивом, в ночной магазин — злой? ПРОТИВНЫЙ? или какой? тут собачонка кренделя водит, в глаза заглядывает, да не могу я тебя махонькая к себе взять — мне б себя донести туда и обратно, и тихохонько дверь открыть чтоб родная не шумела, у меня и кота нет, и собачков не держу — вам же лучше, хотя скучаю и всячески люблю — мы с вами одной крови, осень зима пройдут стынь оттает, найдутся руки теплые и ласковые — а я пока сторонкой, мимочки, жаль — но моя жаля с вами, укроет на первое время...мухов, тараканов, пауков и жуков всяких — ненавижу, что поделать, бррр — стрекозки ласочки када-то на руку сажались, шарами сеточками зырились, после на коже такая трепетень... бабочки — братик вроде начал собирать, я его отговорил пусть летают, махаоны и прочие корольки — начали собирать значки, у Вити почти самая лучшая в городе коллекция была, я ему навозил с мира — Непал, Канада, Перу и все репаблики бывшего Союза, Сахалин — я токо в Австралии не был, да сейчас уже и не светит, желания не очень — чой-то приутих костер странствий, голова не реагирует на новое, друзья спасают — но как их мало осталося......рассказ? а и напишу! чуть позжее — када мысли в порядок устрою11 ноября 2011 года 09:09:55Тим | timussr@mail.ru | Mo | RU Сергей КолесовРежиссёр-новаторРежиссер-новатор.Я не стану называть город, где случилось ниже описанное, потому как подобное могло иметь место, на мой взгляд, где угодно.В нашем областном центре есть не один театр. Жители театральное искусство любят. Однажды все узнали, что знаменитый столичный режиссер согласился за какие-то немереные коврижки поставить у нас новаторский спектакль. И он приехал……Настал день премьеры. В фойе зрителям раздавали противогазы! Да, да – самые настоящие противогазы! Как вы понимаете, подобной раздачи еще не знала мировая театральная история. И не удивительно, что слух о раздаваемых в театре резиновых изделиях распространился по городу с быстротой верхового пожара в сухом лесу при хорошем ветре. Через короткое время сотни жаждущих попасть на премьеру толпились у здания театра в надежде разжиться «лишним» билетиком. Однако, лишь редким счастливчикам улыбнулась удача.Театралам, которые не попали в зал, не терпелось хоть что-нибудь узнать о постановке с таким необычным противогазным прологом и потому большинство из них решили дождаться конца спектакля на улице.И вдруг, к удивлению толпящихся неудачников, уже после первого акта появились сбежавшие из зрительного зала. Когда же беглецов спрашивали о впечатлениях, они загадочно ухмылялись и говорили, что такое представление нужно прочувствовать лично. Впрочем, один из сбежавших бросил в массы странную фразу о том, что новаторский дух пьесы дошел аж до балкона, но не дошел до тех, кто обзавелся насморком, а также до тех, кто заранее напялил противогаз.Однако, нашелся-таки словоохотливый зритель-дизертир, который всё же раскрыл людям суть единственного новаторского трюка модного столичного режиссера. По его словам, сразу после открытия занавеса все увидели посреди сцены обыкновенный ночной горшок. И всё бы ничего, да только затем на сцену выскочил трехлетний карапуз и ничтоже сумняшеся, торопливо уселся на посудину и …Кстати, к радости дирекции театра, на тот спектакль до сей поры билеты расхватываются в первые же часы их поступления в кассу. Такой ажиотаж, вероятнее всего, можно объяснить желанием людей самолично убедиться до чего же может дойти современное новаторство на театральных подмостках.13 ноября 2011 года 10:13:40Сергей Колесов | sakolesovst@mail.ru | Санкт-Петербург | Россия Глеб СоколовРодная речь - убийца.Новелла.Г Л Е Б С О К О Л О В"Р О Д Н А Я Р Е Ч Ь — У Б И Й Ц А"Н О В Е Л Л Аcopyright©Соколов Глеб Станиславович Все права защищеныКопирование без ведома Автора запрещаетсяНастоящих психо-хакеров было немного. Технология внедрения вируса в мозг человека была слишком сложной. Для непрофессионала еесамым непреодолимым звеном оказалась необходимость доподлинно знать всех подробности внутреннего мира объекта, в который внедряется вирус.Помните, кто первый изобрел психовирус? Правильно –Джон Колтрен. А кем он был? Все верно – врачом-психоаналитиком, обладающим весьма обширной практикой. Соответственно, Колтрен имел возможность свободного копания в психологической подноготной пациентов. Без всякой опаски – наоборот, с горячим желанием они выдавали ему свои страхи, сомнения, комплексы. Он же, при помощи молодого племянника, который на деньги дяди, в свою очередь, нанял в подручные целую группу оболтусов-сверстников – недоучившихся студентов-психологов –экспериментировал над несчастными больными.В назначенный Колтреном момент времени они с разных направлений подвергались массированной психологической атаке. К примеру, к одной из первых жертв – приличному респектабельному джентльмену – на улице привязались какие-то, как он думал, случайные молодые мерзавцы. Сначала на многолюдном перекрестке в бизнес-кварталеодин из них грубо толкнул его. Джентльмен сделал ему замечание. Тот в хамской манере ответил, между ними завязалась словесная перепалка.Между тем, от самого пациента Колтрен получил информацию, что в подростковом возрасте и в юности и даже позже – уже будучи зрелым мужчиной, этот джентльмен переживал по поводу своего маленького роста и больших оттопыренных ушей. Физические недостатки, на самом деле, не так уж и портили его, но в течение всей свой жизни он нет-нет, да и зацикливался на них.Племянник и пара нанятых им балбесов, которые изображали уличных хамов, принялись обзывать джентльмена. Основнойтемой хамских шуток были именно его физические недостатки. Словесные нападки оказались для джентльмена тем более ощутимыми, что парни в точности повторяли обидные слова, которые давным-давно, когда он был еще подростком, бросал в его адрес один одноклассник, бывший его врагом. Джентльмен рассказал о них психоаналитику, а тот – своим подручным.Эффект получился мощным. Джентльмен,— его фамилия была Рейнольдс,— прекрасно понимал, что подобные вещи попросту не стоит воспринимать всерьез и если не получается их вообще не слышать, то нужно тут же забыть о них. Тем не менее, он хорошо запомнил все, что услышал от хулиганов. И несколько раз в течение дня мысленно возвращался к их словам.В случае Рейнольдса психоаналитик применил и еще одно мрачное ноу-хау. На следующее утро ровно в десять ноль-ноль, в компании, где многие годы работал джентльмен, должно было состояться собрание совета директоров. Главная его тема — выборы нового управляющего директора. Уже было известно, что по поручению совета вице-президент компании подобрал несколько кандидатур, в число которых входилРейнольдс.Чутье, а также жизненный опыт подсказывали Колтрену, что шансы его подопечного занять новое место – самые выигрышные. Сделать вывод эскулапу помогли сведения о жизни компании, которые пациент сам же ему и рассказал после ряда ловких наводящих вопросов. При этом Рейнольдс из-за нервного напряжения, предшествовавшего грядущему событию, которое должно было стать кульминацией его карьеры, находился отнюдь не в оптимистическом состоянии и не был до конца уверен в успехе.На следующее утро его таки избрали управляющим директором. Мечта джентльмена сбылась. Но накануне вечером он посетил психоаналитика и долго беседовал с ним. Колтрен специально отложил визиты других пациентов, чтобы дать беседе с Рейнольдсом перерасти в долгий задушевный разговор. В итоге он закончился в одном из маленьких ресторанчиков неподалеку от здания, где был кабинет психоаналитика.Вот в этом-то ресторанчике и произошло главное действие драмы. Колтрен осуществил эксперимент, который, как впоследствии подтвердилось, оказался удачным.Психоаналитик внедрил в мозг пациента психовирус – особый код, который зацикливал его на определенных мыслях и переживаниях. В случае с Рейнольдсом это были переживания на тему того, что совет директоров компании – все эти вальяжные седые дядьки в дорогих костюмах – не оценил его усилий, отнесся к его труду, в который сам он вложил всю душу и время, наплевательски…Если бы в тот момент можно было сделать аудиозапись разговора психоаналитика с пациентом, то у человека, непосвященного в суть дела, после прослушивания беседы возникло бы впечатление как раз в обратном: что врач пытается убедить пациента в том, что его ценят на работе. На самом деле Колтрен ловко сеял в душе пациента сомнения в своих собственных словах.Психический код был коротким и заключался всего в нескольких ключевых фразах. Его внедрению предшествовала большая подготовительная работа. Ееврач проводил в течение полугода, предшествовавшего этому моменту.В кабинете психоаналитика стояло оборудование для снятия электроэнцефалограммы мозга, а также ряд более современных приборов, позволявших точно регистрировать электрическую активность мозга, приблизительно определять, в каких участках полушарий возникают наиболее сильные импульсы.Исследователь выяснил: при определенных физических и психологических обстоятельствах определенный тип людей реагирует на некоторый вид типовых фраз резким всплеском электрической активности мозга. Затем она достаточно длительно время продолжается. Угасая через какое-то время, тут же возобновляется, если некие фразы, образы или обстоятельства напоминают человеку о ключевом наборе слов, который он однажды услышал.Психоаналитик начал собирать статистику. Вскоре у него под рукой был целый классификатор человеческих типов, психофизических состояний, ключевых фраз и сопутствующих им ключевых обстоятельств, тех психологических состояний, куда они ввергают пациентов и из которых потом уже невозможно самостоятельно выбраться.Мысленному взору исследователя открылась удручающая картина. Человек, про которого десятки поколений душеведов и моралистов, политиков, художников и ученых отзывались, как о непревзойденном творении природы, гордом одухотворенном создании, чья душа бессмертна, оказался ходячим набором алгоритмов. Если в приемник его сознания поступала какая-то информация, факт, он обрабатывал ее точно простенькая вычислительная машина из самого первого поколения подобной техники. «Если то, тогда это…» «Если это, тогда то…» Человеческий язык оказался лишь банальным набором кодов для программирования эмоций, поступков, мыслей… Миллионы особей, которые отличаются друг от друга многими чертами, станут реагировать на ключевой набор слов, который проникнет достаточно глубоко в их сознание, одними и теми же вариациями поведения.Но разве не на этом построено действие всевозможных политических идей, религиозных догм, художественных новаций?! Словесный код, который заставляет человека осуществлять определенные действия… Когда его влияние кончается, человек раскаивается, не понимает, зачем он проделал все это… Словесный код, как метод, при помощи которого общество управляет своими рабами. Теперь психоаналитик встал на его место…Все эти исследования и приготовления предшествовали моменту, когда Колтрен решился на ключевой эксперимент со своим пациентом – бизнесменомРейнольдсом. Тип этого человека был определен. Психоаналитик точно знал место бизнесмена в своей, как он ее называл «психофизической таблице Менделеева». Текущие обстоятельства жизни Рейнольдса ему были тоже хорошо известны. В каком-то смысле для психоаналитика эксперимент был стрельбой по хорошо видной большой и неподвижной мишени.Ключевые фразы, которые ввернул в разговор психоаналитик, взяты из разработанных им сводных таблиц. Для усиления эффекта молодая пара, нанятая за деньги племянником Колтрена, уселась за соседний столик и, якобы, громко разговаривая между собой, произнесла еще несколько дополнительных ключевых фраз психовируса.Ресторан Рейнольдс покинул с уже внедренным в его сознание кодом. Затем он некоторое время не посещал психоаналитика. Работа в новой должности первое время требовала от него огромных усилий. Бизнесмен лично посетил все филиалы компании и ее дочерние предприятия, познакомился со всеми подчиненными ему менеджерами более низкого уровня.Для любого человека такая рабочая нагрузка была бы серьезным испытанием. А ведь в голове Рейнольдса вдобавок ко всему уже сидел и вовсю действовал психовирус. Он переиначивал мысли и настроения бизнесмена. Вместо того, чтобы радоваться заслуженной победе и думать, как ему развить карьерный успех дальше, Рейнольдс ощущал себя так, словно вдруг «прозрел» и обнаружил вокруг много прежде невидимых ему вещей.Коллеги и члены совета директоров, с которыми он всегда прекрасно ладил и к которым он никогда не испытывал никакой неприязни, стали казаться ему отвратительными людьми. Он понял, что они всегда противодействовали его карьере, хотя прекрасно понимали, что из всех управленцев компании он –из самых достойных, профессионал высшего класса.Не давая работать другим,— так казалось бизнесмену,— эти люди приносили компании и ее клиентам только вред. Все их усилия были направлены на махинации, в результате которых на их личные счета поступали кругленькие суммы денег.На первом этапе мозг бизнесмена сам кое-как блокировал деятельность психовируса. Но затем эта защита была взломана и разрушительная работа охватила все уголки сознания Рейнольдса. Кончилось все тем, что он приобрел в оружейном магазине скорострельный пистолет изайдя однажды утром в офис расстрелял, целясь спокойно, как в тире, половину его сотрудников.Оставив на этаже кучу раненых и убитых, он равнодушно спустился вниз. У входа в здание его поджидало такси. Но ровно на линии распахнувшихся автоматических дверей он сам был смертельно ранен прибывшим на место преступления нарядом полиции.Колтренторжествовал.Однако сыщик, которому поручили вести это дело, оказался проницательным человеком. Психоаналитик был допрошен полицейским одним из первых. При этом сыщик что-то почувствовал. Что-то с этим врачом было не так... Но это было скорее чутье, не подтвержденное никакими фактами ощущение.Действия Рейнольдса совершенно очевидно относились к сфере психиатрии. При восстановлении картины жизни пациента, предшествовавшей преступлению, сотрудничество с лечащим врачом было ключевым моментом.Колтрен вел себя очень хитро. При том, что сыщик подозревал его особую роль в этой истории, зацепиться стражу закона было не за что. Расследование постепенно приходило к той точке, за которой надо было окончательно признать бизнесмена сумасшедшим и закрыть дело.Помогла случайность. Племянник психоаналитика поссорился с ним,— молодой человек пристрастился к наркотикам и начал тянуть у своего родственника деньги. После очередной просьбы дать взаймы Колтрен пришел в ярость и выставил парня вон. Тогда племянник совершил в офисе одной страховой компании кражу кошелька с кредитными картами, попытался расплатиться ею в соседнем магазине и тут же был задержан.На первом же допросе, находясь в состоянии наркотической ломки, он предложил следователю сделку: полиция отпускает его, а он, взамен, сообщает особо ценные сведения, которые прольют свет на недавнее громкое преступление…Неизвестно, как повела себя в этой ситуации полиция, однако в этот же день племянник психоаналитика выложил все подробности, известные ему об отношениях дяди и Рейнольдса – офисного убийцы. После этого к Колтрену нагрянула полиция. В его доме его был проведен обыск, а его самогозатем увезли на допрос.Были изъяты многочисленные файлы с данными, которые психоаналитик собирал, разрабатывая своего психочервя. Однако записи эти были столь путанны и не всегда называли вещи своими именами,— однозначно что-либо понять из них было невозможно. Именно на этом ипостроил свою защиту Колтрен. Племянника он объявил клеветником, а создание психовируса полностью отрицал до самого конца…Колтрен так и не был арестован, полиции не удалось собрать доказательств его вины. Но через год после начала следствия он неожиданно умер от инфаркта. Родственники продали его записи одному издательству. Данные исследователя были опубликованы, и вот с этого момента и берет начало широкое распространение психочервей.Эксперементировать с этой тематикой пустились многие. Разумеется, тайно… Появились целые сообщества психо-хакеров.Меня эта тематика никогда не интересовала. Но в какой-то момент я был вынужден ей заняться. В компании, где мне предложили очень перспективную и хорошо оплачиваемую должность, к психочервям особое отношение. Ведь именно здесь управляющим директором работала первая жертва первого психо-хакера в мире. Да-да, вы не ослышались! Именно у нас работал тот самый, расстрелявший людей в офисе, Рейнольдс.Его жертвы до сих пор смотрят с портретов, что весят на стенах холла, в который неминуемо попадают люди, приходящие в нашу компанию – клиенты, сотрудники, партнеры. Мне кажется, логичным было бы повесить в центре этого просторного помещения портрет убийцы. Но место занято – там висит изображение давно почившего в бозе отца-основателя организации.Казалось бы, такое количество жертв должно навечно посеять ненависть к психо-хакерству в нашей компании. Но все ровно наоборот: нет в мире другой фирмы, столь же зараженной психочервями, как эта. Да, я забыл вам сказать – с момента первого эксперимента Колтрена его последователи продвинулись далеко вперед. Уже разработаны такие психочерви, которые могут сами перепрыгивать с одного человека на другого.Под их действием жертва начинает произносить в присутствии других людей кодовые слова и фразы, необходимые для внедрения червя в психику. Единственный способ борьбы с этим – молчать. Или, наоборот, заткнуть уши.Но общаться-то как-то надо!.. Поэтому в нашей компании на периоды особой психовирусной активности разработаны цифровые коды. Они опубликованы в специальных корпоративных книжечках.Например, человек говорит вам – «1». Вы открываете книжечку и видите, что «1» значит – «пойдем пообедаем…»Поверили?.. Нет, слава Богу, до такого дело не дошло. Холл есть, портреты висят, правда не жертв убийцы, а членов совета директоров, но никаких корпоративных книжечек не существует. Слухи о циркулирующих повсюду психочервяхбудоражат прессу, хотя в действительности их вокруг не так много.Я постараюсь сделать так, чтобы их стало на один меньше. Потому что иначе он уничтожит меня.Он или я. Вот как сейчас стоит вопрос!..Все-таки тень первого психочервя витает в этом здании. Пусть в нем расположено лишь российское представительство печально знаменитой компании Рейнольдса!.. И одно это не дает некоторым людям покоя. Думаю, что этот офиспо количествуобитающих в нем психовирусов может стать чемпионом нашей страны...+ + +Их двое: он и его сообщник — младший клерк в соседнем отделе.Мои подозрения можно было бы считать паранойей, если бы в последнее время у меня не стало появляться очень странных мыслей.Я стал полагать, что все окружающие люди относятся ко мне враждебно. И если я при этом по-прежнему продолжаю к ним хорошо относиться, то этим только ставлю себя в невыгодное положение. По характеру я человек весьма добродушный и покладистый. В случае конфликта всегда стараюсь первым и поскорее ретироваться с поля боя.Теперь же, когда я устаю или что-то расстроит меня, я вдруг начинал испытывать припадки дикой злобы. Она не утихает, пока я не дам ей выход в каком-нибудь физическом действии. Например, сегодня утром я с силой бросил на пол чашку из которой пил чай во время завтрака. Она разбилась, осколки разлетелись по всей кухне. Прежде я никогда ничего подобного себе не позволял. Да у меня и желания не было.А тут, не удовлетворившись тем, что чашка уже разбита, я принялся топтать ногами крупные осколки, превращая их в фаянсовое крошево. Угомонился, лишь когда острый край одного осколка впился в подошву моего домашнего тапочка. Если бы я еще раз что есть силы топнул ногой об пол, осколок пронзил бы подошву насквозь и впился мне в ступню.Придя на работу, я почувствовал какую-то особенную тревогу. Я уже говорил, что подозреваю двух коллег в том, что они уже внедрили или пытаются внедрить в мое сознание психовирус. Скорее – второе, потому что если бы вирус уже сидел во мне я бы утратил способность оценивать собственное состояние и поступки критически.Один из этих людей,— его зовут Чистоплясов и я считаю его главным психо-хакером,— встретился мне сегодня ранним утром еще у станции метро,— ближайшей к нашему комплексу офисных башен. Он возник у меня перед глазами, едва я успел о нем в очередной раз подумать. Это было тем более странно, что он всегда добирается до работы на собственном автомобиле и делать ему возле станции метро совершенно нечего.Через пару минут я потерял его из вида, но тут же заметил второго – Семенова, подручного. Того самого младшего клерка из соседнего отдела. Впрочем, его я часто встречаю по дороге на работу и обратно.Уже потом, в офисе, оба несколько раз заглядывали в кабинет, в котором я сижу. Вот это было особенно странно! У меня появилось ощущение, что именно сегодня должно произойти то, что проделал Колтренс Рейнольдсом накануне собрания совета директоров. В мое сознание будет внедрен вирус!..Я занервничал. Что делать?! Как этому противостоять?!.. Всякий человек, против которого действуют психо-хакеры, и который догадывается об этом, похож на сумасшедшего-параноика. Опасность реальна, но она ловко прячется в речах людей, которые находятся рядом с тобой. Ты вынужден бороться со словами и это делает тебя в глазах окружающих ненормальным…Думая обо всем этом, я сидел за своим офисным столом в нашей комнате. Нервозность моя все нарастала. Работать я не мог. А мне надо было к завтрашнему дню закончить отчет о количестве договоров, заключенных департаментом в этом месяце. Я отодвинул кресло и поднялся из-за стола.Зачем-то передвинул с места на место стоявшую на нем белую чашку с блюдцем. Руки мои немного дрожали. Я покинул комнату и медленно пошел по коридору в сторону лифтового холла.Там я некоторое время в задумчивости смотрел на электронные индикаторы, показывавшие, на каком этаже находятся кабины. Потом я нажал кнопку, дождался, когда двери раскроются и в полном одиночестве спустился на первый этаж. Вышел из здания.В последние дни стояла очень жаркая погода. Совсем недавно я толи слышал, толи читал о необычной активности солнца. Оно все покрыто вспышками. После каждой из них сгустки нездоровой энергии несутся к Земле…Я дошел до табачного киоска, передал продавщице деньги, взял пачку сигарет, зажигалку. Медленно двинулся в сторону нашего офисного билдинга. Вообще-то я не курю, но иногда, когда сильно нервничаю, покупаю себе пачечку сигарет… Не знаю, успокаивает ли это на самом деле, но – хоть какое-то занятие, чтобы отвлечься…Я выкурил одну сигарету, зажег вторую. Обернулся, посмотрел через стеклянную стену в лобби первого этажа.С другой стороны стены ровно напротив меня стоял Чистоплясов. Толстое стекло бликовало и я не мог точно уловить, куда смотрят его глаза. Но я был уверен – на меня. В этот час ему нечего делать в лобби. Он должен быть на рабочем месте. Значит, он находится здесь с единственной целью — наблюдать за мной.Я отвернулся.Как происходит внедрение психовируса?.. Я принялся припоминать, все что знал, глубоко затягиваясь сигаретой. Ее длина стремительно уменьшалась.Ничего путного в голову не приходило. Было очевидно: Чистоплясов с компаньоном уже провели надо мнойкакие-то подготовительные действия. Появившиеся у меня в последнее время странности поведения, которые я сам же и замечал, свидетельствовали об этом однозначно. Видимо сегодня произойдет внедрение в мое сознание основного червя. Но что же мне делать?!..Пожаловаться начальству?.. Как назло все руководство уехало в командировку на один из принадлежащих компании промышленных объектов. Контрольный пакет его акций был куплен нами недавно... Служба безопасности?.. Даже если эти люди и выслушают меня, вряд ли они смогут предпринять действенные меры. Что можно сделать с психо-хакерами?! Ничего!.. Ведь невозможно доказать состав преступления. Сам факт внедрения червя невозможно установить с точностью. Вирус будет сидеть в моей голове, а доказать, что изменения в моих мыслях и настроениях вызваны именно им, я не смогу.Меня охватила паника. Отбросил догоревшую почти до фильтра сигарету на тротуарную плитку, хотя в нескольких метрах стояла специальная урна.Лучший выход — немедленно бежать из этого здания. Но наверху, в нашей комнате оставался мой портфельчик. В нем — ключи от квартиры. Без них не попаду домой. Так что мне обязательно нужно было подняться наверх – на этаж.«Ничего, потом как-нибудь оправдаюсь за этот уход с работы! –думал я, входя в здание и стремительно пересекая лобби. – Вызову на дом врача… Скажу, что резко поднялось давление… Что-нибудь в таком роде. Мол, вынужден был уйти…»Вот и лифты. Я нажимаю кнопку и обнаруживаю, что Чистоплясов уже за моей спиной. Тяжело дышит – чтобы угнаться за мной, ему пришлось энергичным шагом пересечь огромное лобби. Передвигаться в таком темпе он, видимо, не привык, офисная крыса!..Я отворачиваюсь от него и пристально смотрю на электронный индикатор над створками лифта. За спиной раздается голос Чистоплясова.Я опять поворачиваюсь к нему: он говорит по мобильному телефону.— Нужно забрать документы… Жизнь – сложная штука. Но кто-то же виноват во всем этом… Отправьте к ним курьера… В детстве каждый полагает, что вокруг все гораздо проще… — Чистоплясов стоит ко мне спиной и смотрит на лифт, двери которого расположены в противоположной стене лифтового холла.Тем временем кабина «нашего» лифта прибыла на первый этаж. Створки распахнулись...Я вхожу внутрь и тут же вслед за мной в лифте оказываетсяЧистоплясов. Он отнимает телефон от уха и торопливо сует его в карман.Успеваю нажать на кнопки этажа и закрытия дверей. Створки начинают двигаться навстречу друг другу прежде, чем Чистоплясов раскрывает рот, чтобы сказать мне что-то.Меня и без того уже охватила паника. Пока мы стояли у лифта он успел, якобы разговаривая с кем-то по телефону, произнести кодовую фразу. «Психовирус уже занесен в мое сознание!» Сейчас он заговорит вновь, внедрит в мой мозг за тот десяток секунд, что кабина ползет наверх, еще один компонент психочервя! Я плотно зажал уши ладонями.Он по инерции произнес несколько фраз. В этом уже не было смысла,— я не различал ни слова из того, что он говорил. Тогда он подскочил ко мне и попытался силой отодрать руки от ушей. При этом он раскрывал рот, явно продолжая выкрикивать свои фразы. Но я надавил ладонями на уши с такой силой, что, казалось, еще немного, и раздавлю собственный череп, как грецкий орех.
Николай Загумёнов
Нечаянная встреча
Ожившие тени
ТИМ
А и что
Сергей Колесов
Режиссёр-новатор
Глеб Соколов
Родная речь - убийца.Новелла.