Рассказы, истории, сказки

Ларин Александр
ЛУЧШИЕ И ХУДШИЕ
Сам я, конечно, совсем не из лучших (чего уж тут скромничать), но по роду своей квази-деятельности приходится, знаете ли, общаться и с ними.
Ну, вот подпустили, доверили — видят все-таки, что человек адекватный, трусливо-лояльный, не лезет на их места, и вообще — с явным почтением к старшим. Иной раз они даже сами меня одергивают: ну чего ты, говорят, так принижаешься?! – на что я со смиренной улыбкой отвечаю: потому что я хуже!
Да тут и спорить, собственно говоря, не о чем, и без социологов все ясно: степень влияния у меня – никакая, даже на самого себя воздействовать, бывает, не в силах; доходы – тоже незавидные; медийность – практически нулевая… – Конечно, хуже!
Значит, нужно честно и мужественно признаться в этом — и не дыбиться.
Может, когда-то, в пионерском лагере, в школьном классе, ты и был лучшим, но теперь, на наших новых вертикалях – горизонталях, в тебе явно не нуждаются. Разве что грамматические ошибки у лучших исправлять.
Может, для каких-нибудь двух-трех старых теток твои тексты и что-то значат, но для широкой вау-аудитории в них нет ничего прикольного.
Конечно, у каждого неудачника находятся какие-то оправдания. Раньше не пускала цензура, негодная родословная и прочее, но теперь-то кто и что нам мешает? – когда все дорожки для взлета открыты, даже криминалец какой-нибудь по молодости — не проблема. Всё – только в тебе: в твоих мозгах, талантах, здравом конформизме,— как собственно, и во все времена.
Но есть, конечно, для нынешних лучших и свои жесткие условия.
Во-первых, в отличие от их советских коллег, они просто обязаны хорошо смыслить в денежной сфере и, пусть не напрямую,— но быть в крупном бизнесе.
Во-вторых, у всех лучших (впрочем, как и при КПСС, но теперь все же более) должны быть, разумеется, и недюжинные актерские способности, потому как играть, изображать приходится, действительно, много. Хорошо бы иметь еще и певческие задатки – в повышенно-активной, особенно перед выборами, деятельности лучших это никогда не помешает.
В-третьих, очень важно максимально часто показываться по телевизору, стараться вообще ничего хорошего не делать без телекамер. В крайнем случае, проинформировать об этом в своем блоге. Иначе – весь смысл содеянного сдует.
ТВ – это у нас главный маркер качества гражданина, и любой лучший вне телеэкрана – уже как бы и не лучший.
Строгих правил в морали для лучших в общем-то не существует (и слава богу), но сам статус обязывает их не переусердствовать как в добре, так и зле. Некая доля подлости, коварства, бабничества может только приветствоваться. Аскетам и чистоплюям средь них явно не место. Но и всякого рода распущенность тоже возбраняется. Крайности – это не для лучших, кроме, разумеется, доходов.
Стыдиться своих богатств у лучших не принято. Но и пользоваться ими следует аккуратно, не провоцируя лишний раз худшее население.
При любой возможности лучшие обязаны громко докладывать с цифрами и красочными графиками о своей постоянной заботе о худших, а также время от времени и, разумеется, не втихую что-то отщипывать им от своих личных накоплений.
В рамках улучшения имиджа не помешает и слегка косить под худших — использовать иногда их грубую лексику, феню, облачаться в камуфляж и тельники, дабы показать свою изначальную близость к нашему подавляющему большинству.
При встрече друг с другом лучшие, особенно мужчины, должны в знак общности непременно нежно поцеловаться, а на закрытых тусовках полагается мило похулиганить…
Фактор происхождения для лучших тоже, безусловно, немаловажен – но уже совсем не так, как в ранние советские годы, когда двигали наверх прежде всего рабочих с бедными крестьянами… Очень хорошо для приобщения к лучшим быть сыном какого-нибудь правильного банкира, не засветившегося в скандалах генерала спецслужб, не говоря уже о ком-то повыше. Впрочем, (будем объективны) путь в их ряды не закрыт и для детишек простых граждан, хотя сами простые граждане уже давно и напрочь даже из формально-лучших выбыли.
Совершенно отпала в своем значении при зачислении в лучшие теперь уже, можно сказать, историческая пятая графа из тех же мрачных советских времен. А вот членство в главной партии по-прежнему весьма желательно – в том числе для вполне успешных певцов, актеров и прочих медийных активистов, если они, конечно, хотят закрепить свой успех и стать уже официально лучшими.
Как и в любой цивилизованной стране, главных лучших у нас выбирают сами худшие, становясь в этот редкий и счастливый миг тоже не лыком шитыми.
Они же определяют лучших артистов, писателей, пародистов и прочих деятелей культуры, которые должны тонко улавливать их вкусы и потребности, особенно сокрытые в подсознании.
Остальные (прежде всего наш крупный бизнес) пробираются в лучшие, можно сказать, окольными путями – кто как может,— поэтому нередко вызывают у худших и даже следственных органов всякие нехорошие вопросы.
Худшие – это, понятно, мелкие коммерсанты, вечно брюзжащие бюджетники, неуемные пенсионеры, непоседливые инвалиды, прочие неудачники – все, кого не слишком облагодетельствовала природа, фортуна, или обидел уже сам идол лучших – Левиафан…
А еще те, кто постоянно препирается с лучшими, насмешничает над ними — всякие отвязные блогеры, политические бузотеры, духовные отщепенцы, которые и сами ни в какую не желают улучшаться.
Худшие – это все, кто не с лучшими, а уж тем более – против них.
Разумеется, никто сейчас, включая, наверное, даже самых некоррумпированных левых, уже не воспринимает всерьез когда-то забойные лозунги французской революции – о равенстве, братстве… Нельзя, учил дедушка Крылов, запрячь в одну телегу коня (в нашем случае вернее, конягу) и трепетную лань (то есть, нашу элиту).
Ну так вот распорядилась матушка-природа, и ничего тут уже никакая революция не сделает. Как метко заметил один из наших самых знаменитых лучших, (а уж он-то знает!) так было, так есть и так будет всегда. Во всяком случае, до тех пор, пока у нас будут такие лучшие.
Единственное, что остается в этой неправедной ситуации и тем, и другим – их мирное сосуществование, как когда-то между Советским Союзом и зловредным Западом. При всем антагонизме, это, как известно, вовсе не исключает вполне дружеских, терпимых друг к другу отношений, в том числе, кстати, и на любовной ниве, поскольку, как говорят эксперты, всякий мезальянс, особенно социальный, придает сексу наибольшую остроту. Например, он — какой-нибудь чиновный туз, она — юная радикалка с повышенным уровнем тестостерона; он – скромный пенсионер-пчеловод, она – таран-миллиардерша… Естественно, такой шиворот-навыворот заводит…
Впрочем, нельзя не признать, что по своим личностным качествам (то есть, если не брать человека в его денежном выражении) наш средний худший куда меньше отличается от среднего лучшего, нежели конь (или тем паче коняга) от лани. Бывает даже, что их вовсе не различишь, поэтому, чтобы не затеряться, лучшим приходится напирать на всякие вещественные доказательства своего первенства – ну там дворцы, дорогущие авто с мигалками, прочие цацки — мол, знай лучших.
Ну, а худшие — те не лучше. Глядя на таких вот сомнительных выдвиженцев, тоже ударяются в амбиции, обзывают их во всех смыслах ворами, а один возмущенный блогер вообще заявил: «Чем я-то хуже, я такой же подлец?! »
Вот таких худших я, по правде сказать, не очень понимаю. У них что – совсем, что ли, уважения к себе нету? Чего они, собственно, домогаются?! Да настоящий мужик с самолюбием должен только радоваться, если кто-то там, якобы лучше тебя,— лажается.
Несправедливость – она ведь, знаете ли, тоже бывает довольно приятная. Особенно для сильных коней.
Куда обиднее сознавать,— что ты и в самом деле хуже.
02.04.2011
5 апреля 2011 года 13:59:57
Фламинго | flamingo-marina@rambler.ru | Москва | Россия

* * *
Н А С Т Р О Е Н И Е
Настроение хреновое.
А представляешь! весна. Скоро лето.
Июль, ночной – слегка душный – воздух, влага у озера, дымчатый асфальт под ногами, в темноте, фосфоресцирующей пропитанным фонарями небом, неяркие звёзды и постоянное звучание по эту сторону подсознания. Белый шум, из которого я, окуная руку, достаю слова; на руке до запястья остаётся серебристый налёт, осыпающийся с пеплом сигарет на трудночитаемые строчки писем. Хочешь, достану слово? лето – сезон Девятого Вала. Корабли, построенные до весны, летом рассыпаются – и забавно то, что это не вызывает жалости. Люди растворяются во влажном ночном июльском воздухе, до осени выбираются немногие – и те, кто умудрился не утонуть, начинают закладку новых верфей.
И снова в путь – искать лето своей гибели.
Хреновое настроение.
Глянем в завтра краем глаза. До меня ещё не дошло, что я живу в третьем тысячелетии. Где коммунизм, где марсиане с бластерами и где эллиническая эстетика быта по Ефремову, не понял я.
Где конец света, едрит ё мать?
Алё!
Малдер золотник, да дороти… Ухают копры на Горском в Нске. В метро ходишь, наступая на мелких торговцев между цветами, книгами и открытками. А здесь, дома, я на свежем воздухе один пилю дрова двуручной пилой. Хряп-хруп. Твою мать. Хряп-хруп-хряп бл… хряп-хруп. Со спины подкрадывается сосед и орёт приве-е-ет!!!
Как тюкнул бы обухом по надиру. Но нет, говоришь ему
здрассте хряп-хруп-хряп!
Кружка крепкого чаю, и жизнь становится радужной. Звонят пьяные поэты. Значительная я личность, однако, говорю я себе – и вздыхаю в порыве ностальгии, прислушиваясь к рифмованной болтовне голоса внутри. А посмотри, мой друг, какая за окном погода – декабрь с белым творогом иль сауна июль? я здесь, в тебе, в дыму печном и в грохоте кастрюль соображаю для твоих гостей дары природы.
В мой бес
толковый круг заносит снег, весну и драки;
жги всё подряд, мой друг: они всеядны, как макаки.
Какая бездарщина, говорит голос снаружи, и голос внутри дуется до следующего припадка вдохновения.
6 апреля 2011 года 13:38:09
Роман | obormot74@mail.ru | Сузун | Россия

Простая история
Хорошо быть богатым. Можно не думать, например, о том, хватит ли тебе денег на овощи-фрукты до конца месяца. Покупать все время ананасы и клубнику. Одеваться в дорогих бутиках. Ездить в отпуск – куда хочешь. И снимать пятизвездочные отели, и ни в чем себе не отказывать.
Много чего можно, если богатый.
Можно даже быть гнусным в общении субъектом, тайным изменщиком, открыто жить с двумя одновременно, совратителем младенцев, законченной сволочью. Богатым, как и гениям, прощают все. Деньги и талант – они вроде оправдательного документа. Скидка, которая другим не полагается.
Томас был богатым. Но – не сволочью.
Может, потому, что самому не пришлось ради богатства жилы рвать — папа оставил в наследство две заправки, три отеля на берегу Средиземного моря. Ну и по мелочи – ценные бумаги, большой дом с бассейном и коллекцию картин.
Может, потому, что таким уродился.
Может, из-за Николаса.
Николас – это младший брат.
Когда он вырос до трех с половиной лет, десятилетний Томас понял, что бедным и больным совсем плохо. Богатым и больным тоже не очень хорошо, но не так. С деньгами болеть легче. Мама, наверное, так не думала. Когда Николас засыпал, она сидела в гостиной и плакала. Отец выходил из спальни, пытался утешить. Все и всегда заканчивалось ссорой: это ты виноват, все врачи говорят – наследственность. В моей семье таких не было. Ненавижу... Ненавижу...
Приходили медсестры, помогали мыть и одевать Николаса, сажали в кресло-каталку, мама уходила с ним на прогулку. Томас смотрел из окна на худенькую маму, толкающую вперед каталку. Из стороны в сторону качалась огромная голова младшего брата.
Совершенно непонятно, как в этой голове работал потрясающий математический мозг – брат мог в считанные секунды умножить, разделить, сложить, вычесть. Даже пятизначные цифры. По утрам Томас приносил в комнату Николаса стопку чистых листов бумаги и два остро наточенных карандаша. А вечером собирал разбросанные листы, с обеих сторон исписанные мелким аккуратным почерком – столбики цифр, столбики, столбики.
Маме было не до отца. Какой муж, если сын больной. Больного жальчее и ты ему нужен больше. Здоровый обойдется без тебя. У здорового – весь мир, ему есть чем заняться. А у больного – только его болячки. Отец, конечно, обходился, но, как выяснилось когда-то совершенно случайно, завел роман с одной медсестрой. Нужно же как-то компенсировать отсутствие женской ласки.
Томас точно не знал, но медсестра вроде бы забеременела, ее уволили. И забыли о ней. Своих забот хватает. Сначала умер Николас – от гнойного воспаления в почках. Через год не стало мамы, а через пять лет – отца. С семьей у Томаса не сложилось – нет, связи, конечно, имелись, но чтобы под венец с кем-то...
А потом Томасу исполнилось шестьдесят – в этом возрасте уже женщины нужны постольку-поскольку. Ну разве что для поддержания формы.
В свободное от бизнеса время Томас занимался благотворительностью. Вот в дом сирот, например, пожертвовал рояль. Больнице — пару тысяч на ремонт и приобретение новой мебели в уголок отдыха.
А потом его попросили купить для дома престарелых несколько специальных кроватей и книги с нотами. Копейки, конечно. Томас дал задание секретарю – найти, заказать, доставить. Нашли, заказали, доставили. Спонсора, конечно, попросили приехать – пациенты жаждут спеть несколько песен для доброго дяди. Ну хоть как-то отблагодарить. Уважьте...
Жаждало, разумеется, начальство, старикам все равно, им давно все все равно, лишь бы умереть спокойно, но Томас поехал. Аккуратненькие лысые одуванчики и поблекшие незабудки дружно пели куплеты. Шестидесятилетний Томас думал – хорошо бы умереть как отец. Во сне. От инфаркта. Не хотите посмотреть, кому предназначались кровати, спросила молоденькая веснушчатая медсестра.
Хотя... подумал Томас, плохо что ли, если утром такие девочки приводят тебя в порядок и кормят с ложки. Может, ничего, не обязательно сдохнуть одному ночью. А имущество после смерти завещать дому престарелых – больше некому.
Пойдемте, ответил он.
Вот здесь у нас — дама в коме. В этой комнате – старичок с болезнью Альцхаймера. А вот тут – наш Грегор. Так мы его все называем. Может, вы думаете, щебетала медсестра, что это ужасно – дом престарелых. Но поверьте, для некоторых такой вариант – лучшее, что может быть. Грегор вообще-то с детства болел, у него полиартрит. До сорока еще передвигался, а потом – все. Теперь у него и с сердцем проблемы, это обычное явление при полиартирите. Вообще удивительно, что он так долго держался. Еще и работал. Палатки складывал для солдат. Да, у Грегора очень большая голова. Вы не показывайте виду, что заметили это. Над ним всегда все издевались. Люди не понимают, что это – болезнь. Ничего смешного. Грегор жил с матерью, она у него, кажется, медсестрой работала. Потом она умерла, Грегор перестал бриться и мыться, запах, конечно... непереносимый. Уволили его. Через год давали премию тем, кто долго проработал, вспомнили про него. Отправили практиканта. Он Грегора и нашел. Знаете, в каком виде? Весь в язвах от грязи, повсюду – полугнилой хлеб, он его ел, представляете? Вонь, пыль, паутина. Только в комнате у матери – чистота. Каждый вечер он вынимал из шкафа ночную сорочку для матери, а утром – снова в шкаф. Будто она еще живая, понимаете?
Понимаю, ответил Томас. Понимаю. А что, совсем никаких родственников?
Да вроде бы есть где-то кузина. Когда-то приходила она к нему вместе с дочкой. Но потом пропала. Может, уехала. Она вроде археолог.
Ну вот – медсестра остановилась перед дверью – нам потом позвонили, мы его оттуда и вызволили. Разве ему тут не лучше? Помыт, побрит, накормлен.
Лучше, согласился Томас.
В центре комнаты стояло кресло-каталка. Из стороны в сторону качалась огромная голова. Повсюду валялись исписанные мелким аккуратным почерком листы. Столбики, столбики, столбики.
— -
Mit freundlichen Grussen
Swetlana Felde
25 апреля 2011 года 13:14:59
СлавА |

Светлана Фельде, моя ПОДРУГА
Длиннее любви
(отрывок)
В три года я влюбилась. Мою первую любовь зовут Женей, у него. синие глаза, каштановые локоны, ему пять, он уже точно знает, что нравится девочкам. И взрослым тетенькам. Когда рядом с Женей появляются эти взрослые тетеньки, он делает особое выражение лица — задумчивости и грусти. Тетеньки умиляются. Взрослые тетеньки вообще дуры страшные, они думают, если у мальчика синие глаза, грустное лицо и каштановые волосы, то он уже ангелочек. (А я сама видела, как Женя бросал камни в воробьев и голубей, целился, чтобы наверняка. Живодер, подумала я тогда, но не разлюбила. Женщины вообще разлюбливают медленно, сначала они сто раз прощают и не замечают ). Тетеньки млеют, покупают Жене шоколадки, целуют и тискают. Лучше бы, конечно, не тискали, думает Женя, которому это не нравится, но, как видно, если хочешь получить шоколадку, приходится идти на уступки.
25 апреля 2011 года 14:47:03
СлавА |

Светлана Фельде
Длиннее любви...
В три года я влюбилась. Мою первую любовь зовут Женей, у него. синие глаза, каштановые локоны, ему пять, он уже точно знает, что нравится девочкам. И взрослым тетенькам. Когда рядом с Женей появляются эти взрослые тетеньки, он делает особое выражение лица — задумчивости и грусти. Тетеньки умиляются. Взрослые тетеньки вообще дуры страшные, они думают, если у мальчика синие глаза, грустное лицо и каштановые волосы, то он уже ангелочек. (А я сама видела, как Женя бросал камни в воробьев и голубей, целился, чтобы наверняка. Живодер, подумала я тогда, но не разлюбила. Женщины вообще разлюбливают медленно, сначала они сто раз прощают и не замечают ). Тетеньки млеют, покупают Жене шоколадки, целуют и тискают. Лучше бы, конечно, не тискали, думает Женя, которому это не нравится, но, как видно, если хочешь получить шоколадку, приходится идти на уступки.
Я влюблена в Женю, я готова отдать ему все. Что и делаю. К Жене в дом перекочевывает мой огромный оранжевый плюшевый медведь. Пластмассовый клоун Олег Попов, кукла в — буденовке. — ходящая, между прочим, кукла, папа купил ее в Ленинграде, и такой больше ни у кого из моих сверстниц нет. Мама пытается остановить процесс разорения, я реву, рву розовые бантики из косичек, мама глупая, она не понимает — я не нравлюсь Жене, и чтобы он дружил со мной, я должна отдать ему все самое лучшее.
В конце августа у нас в саду созревает аппорт. Душистый, ароматный, вкусный. Я боюсь высоты, я страшно боюсь высоты, но лезу на дерево, чтобы сорвать самое крупное и красивое яблоко. Жене. На моих ногах ссадины, они кровоточат, платье порвано, к тому же, кажется, я вывихнула руку, так как в конечном итоге все-таки свалилась с дерева, но яблоко — для Жени. у меня в кармане. Женя сидит на лавочке с соседской Светкой, противной кривлякой четырех лет, я давно подозреваю, что Светка нравится Жене. Светка красивая, но у Светки мама работает техничкой в больнице, а папа алкоголик, Светка всегда голодная и всегда просит откусить от булочки или пирожка, которые испекла бабушка, а это значит, что Женя все равно достанется мне. Ведь у Светки ничего нет. А Женя таких не любит. Не должен любить. Я трогаю ангела с каштановыми локонами за плечо, протягиваю ему яблоко. Он снисходительно принимает дар.
— Только Светке не давай,— говорю я,— она обязательно все съест.
В этот момент меня зовет бабушка — снять мерку — бабушка вяжет мне юбочку. Когда я возвращаюсь через пять минут, то вижу в руках у Светки огрызок.
— Я же тебе принесла яблоко,— укоряю Женю, не понимая, что мужчины терпеть не могут упреков и укоров,— я на дерево лазила, чтобы достать, вот, смотри, какие у меня раны от веток, платье порвала...
Женя смотрит на меня холодными синими глазами, презрительно бросает:
— Сама дура, я тебя не просил.
...И это правда — он меня не просил.
Второй раз я влюбилась в седьмом классе в одноклассника Сережу.
Сережа уже любил Ларису, встречал ее по утрам на повороте, нес портфель, мыл доску, если Лариса дежурила в классе, на субботниках вместо нее вскапывал грядки. Лариса отвечала ему взаимностью: разрешала вскапывать грядки, носить портфель, ходила в кино — сидели на жестких стульях в кинотеатре — Октябрь. и держались за руки, давала списывать математику, и по вечерам, когда Сережа приходил постоять на крылечко Ларискиного дома, позволяла влюбленному поцеловать себя.Я писала Сереже записки, звонила ему домой — узнать, что задали по истории, а на самом деле просто услышать его голос, и была счастлива до безумия, если Сережа просил меня написать ему сочинение на тему — Наташа Ростова и Пьер Безухов. или — Образ Павла Корчагина.. Я мечтала: однажды Сережа разлюбит противную Лариску и станет дружить со мной.
Мне казалось, что любовь к мальчику Сереже — последняя в моей жизни, и если завтра или послезавтра все не изменится к лучшему, то я непременно умру от разрыва сердца — так болело.
Тогда я еще не знала, что с годами — даже если болит — привыкаешь к тому, от чего в четырнадцать или в семнадцать действительно можно умереть, и ничего, живешь, и даже иногда хорошо живешь. Потому что никто не обещал, что больно не будет. И лучше больно, чем вообще никак.
На праздничный бал — в честь окончания восьмого класса. мне заказали в ателье платье из шифона цвета морской волны. И купили босоножки серебристого цвета, и сделали прическу у настоящего парикмахера. Я была такой красивой, что Сережа непременно должен был забыть Лариску, у которой маленькие глазки и квадратная фигура. Я стояла у стенки, ожидая приглашения на медленный танец — один, другой, третий — меня приглашали все мои одноклассники, все, кроме Сережи, который, как ни странно, танцевал с неизвестной брюнеткой — наверное, из соседней школы. Мимо меня пробежала заплаканная Лариска, и я подумала, что мужчины коварны и непостоянны. вот так взять и бросить на глазах у всех, ничего не объяснив.
Тогда я еще не знала, что мужчины вообще терпеть не могут объяснений, и нечего на такое рассчитывать.
С бала Сережа ушел с брюнеткой — оказалось, это была Галя, с которой Сережа вместе ходил в детский сад, собирал для нее на прогулках желуди и листья, помогал рисовать домик и солнышко, делился пирожными — словом, первая любовь.... Лариска стала моей лучшей подругой. Мы вместе ненавидели Сережку, подкладывали ему кнопки на стул, рвали тетради, ломали карандаши и циркули, а однажды засунули в портфель кошку. Я остригла волосы, Лариска перекрасилась в брюнетку, похудела и стала носить мини. Как Галя. Ничего не помогло.
Сережа женился на Гале в восемнадцать, родил дочку. Время от времени доходили слухи, что Сережа счастлив. Окончательно и бесповоротно.
Мне, пережившей развод, верилось в такое с трудом. Тогда я не понимала, что в принципе можно найти человека, способного поселить радость в твоем сердце раз и навсегда. Тогда я не понимала, что это сложно, но иногда случается сразу.
...Спустя двенадцать лет лет после окончания школы я встретила Сережу на улице городка, где прошло наше детство — почти тридцатилетнего отца дочери-подростка. Он поседел, у глаз наметились морщинки, я понятия не имела, как вести себя с этим чужим и незнакомым человеком. Мы поговорили несколько минут о наших детях, и я поспешила попрощаться.
Я опаздывала на свидание с мужчиной, в которого была влюблена. Мне казалось, что любовь к этому мужчине. последняя в моей жизни. И если завтра все не изменится к лучшему, я умру от разрыва сердца — так болело...
...Потом я была влюблена в свою пионервожатую Фатиму, потом — в неподходящего юношу из неподходящей семьи, потом — в аспиранта, потом — в коллегу, которому нравились только женщины восточной национальности, потом — в чужого мужа.
Когда мы прощались, шел снег. Я уезжала в чужую страну, чтобы спастись от него, но он не знал об этом. Я уезжала в чужую страну, потому что думала. иначе не выжить.
...У меня на память осталась его фотография — он стоит на фоне зеленой листвы, все озарено солнцем, взгляд — как будто его окликнули в толпе.В тридцать три года я не понимала — нельзя уезжать из Дома только потому, что не знаешь, как жить дальше — так болит. В тридцать три года я не понимала, что жизнь — длиннее любви...
Свет, ты как раз кстати со своим рассказом, новым рассказом Простая история... чем-то она мне напомнила фильм Человек дождя... В интернете нашла другую историю, ещё круче и нужнее мне в данный момент... ты - гениальна, как всё простое... :-)
25 апреля 2011 года 22:55:35
СлавА |

* * *
Свет, ты как раз кстати со своим рассказом, новым рассказом "Простая история"... чем-то она мне напомнила фильм "Человек дождя"... В интернете нашла другую историю, ещё круче и нужнее мне в данный момент... ты — гениальна, как всё простое: небо, вода, воздух, горы... :-)
Когда читаю твои рассказы, всегда ощущаю драму жизни...
И ещё то, что ты всегда права...
Ты смотришь в самый корень проблемы и подбираешь именно те слова, которые нужны...
И как ты слова такие находишь? Простые русские слова... от которых так жжёт и ноет... душа...
25 апреля 2011 года 23:03:00
СлавА |

* * *
Можно я повторюсь, что мне понравилось? Можно?
1. (А я сама видела, как Женя бросал камни в воробьев и голубей, целился, чтобы наверняка. Живодер, подумала я тогда, но не разлюбила. Женщины вообще разлюбливают медленно, сначала они сто раз прощают и не замечают ).
2. ...мама глупая, она не понимает — я не нравлюсь Жене, и чтобы он дружил со мной, я должна отдать ему все самое лучшее.
3. — Сама дура, я тебя не просил.
...И это правда — он меня не просил.
4. Тогда я еще не знала, что с годами — даже если болит — привыкаешь к тому, от чего в четырнадцать или в семнадцать действительно можно умереть, и ничего, живешь, и даже иногда хорошо живешь. Потому что никто не обещал, что больно не будет. И лучше больно, чем вообще никак.
5. — Я же тебе принесла яблоко,— укоряю Женю, не понимая, что мужчины терпеть не могут упреков и укоров,— я на дерево лазила, чтобы достать, вот, смотри, какие у меня раны от веток, платье порвала...
6. Мимо меня пробежала заплаканная Лариска, и я подумала, что мужчины коварны и непостоянны. вот так взять и бросить на глазах у всех, ничего не объяснив.
Тогда я еще не знала, что мужчины вообще терпеть не могут объяснений, и нечего на такое рассчитывать.
7. В тридцать три года я не понимала — нельзя уезжать из Дома только потому, что не знаешь, как жить дальше — так болит. В тридцать три года я не понимала, что жизнь — длиннее любви...
Наташе посвящается, которая думает, что мужчину могут оградить от слёз и проблем... как раз наоборот - добавить...
25 апреля 2011 года 23:14:29
СлавА |

Комментарии
Наташе (типа) посвящается, которая думает, что мужчины могут оградить от слёз и проблем... как раз наоборот — добавить...
Добавить и слёз, и проблем, и боли... от которой умираешь каждый раз по-новому, как в рассказе Светланы Фельде...
И нет счастливых жён, нет счастливых женщин... нет...
Потому что счастье так же недолговечно, как и искра от спички... вот оно, счастье — пролетело, задело крылом, и исчезло... осталась длинная жизнь...
Я не сплю...
Болею...
Очень сильно болею...
25 апреля 2011 года 23:21:01
СлавА |

Светлана Фельде, моя подруга
Уговори меня поехать в Париж
Много-много лет назад один человек сказал: ты – как стихийное бедствие. С тобой ничего нельзя сделать. Тебя можно только переждать, пережить...
Еще он сказал: тебя ничего нельзя заставить сделать. Тебя можно только уговорить.
Этому человеку много раз удалось уговорить меня.
Обманывать его жену, напиваться до чертиков в ресторане с приятельницей, муж которой сидел в тюрьме, а сама она уже в то время подсела на героин, но я еще этого не знала. Ехать ранним утром в аэропорт, встречая его после месяца, проведенного в Африке, странно, впрочем, встречая – прятаться за углом, потому что у входной двери стояли жена и дети.
Бросить мужчину, который действительно любил меня и которого, наверное, я бы тоже любила, если бы этому человеку не удалось уговорить меня никогда больше никого не любить.
Он даже уговорил меня забыть его. Потому что так разумнее.
Он умный, этот человек. У него получается уговаривать.
Он уговорил меня посмотреть Вену, Германию, Италию.
Есть теперь много мест, где я была. И где — не была.
Не стану говорить — и не буду.
Конечно — буду. Правда, не – везде. Ибо на везде не хватит времени.
И нельзя все время ездить по всем странам, спровождая...
Трезвый взгляд на жизнь.
Но если да, то...
Что же в первую очередь?
Наверное, Индия. Пряная – дымящиеся курительные палочки. Сверкающая – как россыпь камней в ларце.
Умный человек поехал туда без меня.
А что потом, после Индии?
Наверное, Париж.
Конечно, я там уже была.
Меню в кафешках – на четырех языках: немецкий, английский, русский и французский. На русском кладбище спиливали дерево у могилы Тарковского. Разрослось. Ковер на могиле Нуриева выглядел настоящим – хотелось потрогать и не поверить, что это камень и мозаика.
Кто-то положил яблоко и шишку на мраморную плиту Бунина.
Я уже была в Париже.
Слушала шарманку. И попугай на ней сидел. Смотрела на женщин, которые отдаются не за деньги, не за любовь, а просто чтобы почувствовать себя желанными. Слушала француза Жака, который в десять вечера ехал в библиотеку, чтобы послушать джаз.
Париж — это город, где ночью в библиотеке люди слушают джаз.
Все памятники с подсветкой — золото на черном.
На улицах в кадках растут деревья.
Завтрак в ресторанчике, хозяин которого чинил пылесос, одновременно ругаясь с с женой, и никого не ждал так рано.
Оставленный кем-то в Люксембургском саду белый складной стул, на котором я сидела, ела пирожное, пила вино из бумажного пакета.
А умный человек фотографировал фонтан Медичи.
Я уже была в Париже.
Но могу поехать еще раз.
Если только уговоришь...
— -
Mit freundlichen Grussen
Swetlana Felde
Любопытство, Оксана, Тим спасибо за моральную поддержку...
27 апреля 2011 года 07:55:33
СлавА |

Малышева Дина
Музыкант
В апреле ночи еще очень холодные. Мы лежим на нарах и жмемся друг к другу, чтобы согреться. Катинка прижавшись ко мне, учит меня родному языку — Мамо, хата, червона армия, школа, ридна Украина. Она мне не сестра, не родная, но здесь в лагере она моя семья. Под ее «гарбузы» я засыпаю. Железный стук болью врезается в голову. Голова гудит как тот беленький железный таз, по которому стучит дежурный. Утренний эрзац-кофе и на работу. Мы сидим и собираем гранаты, часть запалов моментальные — желтые, а замедленные – синие. Вдоль длинных столов, за которыми мы сидим, ходит жирная Эльза. Мундир с зелеными нашивками уголовницы трещит на ней по швам. Она идет, не поворачивая красной шеи, но все видит. И линька в ее руке не знает слово тишина. То тут, то там слышен хлесткий удар. Еще к нам приходит фрау Губер. Она приводит ко мне на учебу пару – тройку новичков. И подолгу еще стоит возле меня, наблюдая за моими пальцами. Но мне все равно. Мои пальцы работают сами по себе, а голова моя занята другим. У меня есть тайна. Там в конце длинных столов, куда почти не проникает свет, есть дверь. Она нарисована. Она как деревянная, железными заклепками в виде звезд и с такой же кованой задвижкой. С тех пор как Катинка рассказала мне о деревянном мальчике и волшебном ключе, я сразу понял. Наша дверь тоже не просто нарисована. Она дверь в огромный добрый мир. Кто — то мечтает о пайке хлеба или супа, а я о моей двери.
Раз в неделю в цех приходит гауптманн Вилли. Он идет с фрау Губер вдоль стволов и считает — айн-цвай – ауфштейн, айн-цвай – ауфштейн. Малыши страшно бояться этого дня, На прошлой неделе он тоже приходил: айн-цвай – ауфштейн. Я – цвай. Но фрау Губер, положила мне на плечо свою теплую ладонь и я сел. А Иштван, мой сосед слева ушел сдавать кровь. Я боюсь сдавать кровь, но мне нужны два кусочка сахара – плата за кровь.
Сахар я отдам Катаржине за зажигалку, как только закопаю под стену достаточно пороха и смогу взорвать волшебную дверь. Раньше у Катаржины не было зажигалки, и она была красивая, как мадонна с картинки, висящей у нее на шее. Но однажды гауптманн Вилли увел ее, и она вернулась только к вечеру. Вся бледная и дрожащая, словно сдавала кровь, но рука у нее не была забинтована. Старшие мальчики хихикали у нее за спиной. А потом она была дежурной и пролила на себя кастрюлю с брюквой. Она выжила и осталась. Хотя Эльза и орала что отправит ее в Дахау. И вот теперь Катаржина зарабатывает хлеб и сахар на зажигалке. Старшие мальчики иногда курят всякую гадость.
После сказок Катинки я вижу во сне маму. Вернее ее руки. Мама нажимает на черные и белые музыкальные палочки, и они звенят то ручьем, то поют как птица «А теперь ты, Егорушка» — и я тоже могу заставать палочки петь песню, а так хочется научиться играть мамин смех. Часто я просыпаюсь от того что пальцы мои и во сне двигаются. То ли играют мелодию, то ли собирают гранаты .
Обед – это время относительной свободы. Я быстро ем чечевичный суп и несу в ладошке порох. Я ссыплю его под дверь и присыпаю землей. Очень мало, все еще мало. Но я верю что настанет день когда взорву мою волшебную дверь и освобожу нас всех .
День за днем все стараются сделать норму, а я делаю две. Поэтому меня редко отправляют на сдачу крови. Иштван так и не вернулся, на его месте дерганый мальчик Гонзик. Он уже два раза был замечен на воровстве и скоро его найдут с мешком на голове, и это справедливо.
А потом пришел тот страшный день. Гауптаманн ходил по цеху один, от него ужасно воняло. Он поднимал с мест ребят и ощупывал их. При этом грязно ругаясь, Сердце мое оборвалось. В рукаве у меня был припасено немного пороха. Но вот он поднял Катинку и довольно зацокал языком – Я, я..
Он схватил ее своей лапищей за руку и потащил куда- то. Но она такая худенькая и бледная смогла вырваться. Она успела дернуть кольцо гранаты .Гауптману оторвало ногу, а у Катинки был разворочен живот. Мы с мальчишками почти бегом отнесли ее в барак. Она, все просила какую-то Настю. Я вспомнил, что так звали куклу, которую перед войной привез ей из города отец. Куклу отобрали при приезде в лагерь.К утру Катинка уже перестала что либо понимать. Она как то вся вытянулась.И стала какой то взрослой и чужой.И ее унесли .Так я остался один.
Дежурный призывно забил в таз. Но никто не дал нам горячего кофе. В цеху никого не было. Мы сидели и делали норму. Никто так и не пришел и к обеду. А потом все кругом загрохотало и как во сне, я увидел, как рушиться моя нарисованная на кирпичах дверь. Через проем в цех въехал танк. И много людей с автоматами на его броне. Все мальчики и девочки закричали разом на своих языках.
— Тихо, тихо дети – неожиданно звонким почти мальчишеским голосом закричал офицер в погонах. Сейчас приедут врачи и помогут вам. В проломе « «моей» двери мир сошел с ума. Там грохотало, рвались гранаты, и стрекотал пулемет. Этот шум разрывал мне мозг.
И я сидел и собирал гранаты. Седой, усатый солдат подошел ко мне и попытался заглянуть мне в глаза — усе, сыночку, баста, вчитися будешь, а не робить. И он ласково положил мне на голову тяжелую ладонь, а второй рукой остановил мои быстрые пальцы.
Мир за взорванной дверью был ярок и красочен так, что стало больно глазам от этого огромного синего неба и ярко желтого солнца. Он был наполнен множеством незнакомых звуков. Я закрыл уши ладонями и впервые за три года заплакал…..
апрель2011
28 апреля 2011 года 12:16:14
DINA |