Рассказы, истории, сказки

   
  1 • 19 / 19  

Сергей Горбовец

Неожиданная откровенность.

Неожиданная откровенность.
Я стоял, облокотившись на перила моста через Майн, и с интересом наблюдал за длинными грузовыми баржами, которые на полном ходу c цирковой виртуозностью расходились на узком фарватере реки. Утки и другое птичье население реки спокойно занимались поиском пропитания, не обращали внимания на уже надоевшие им маневры речников. Внезапно, как это часто бывает во Франкфурте, небо потемнело, налилось свинцовой тяжестью. Опасаясь попасть под дождь, я зашёл в кафе. Под широкой маркизой, которая накрывала почти половину пешеходной дорожкии, я увидел за столиком пожилого человека, курившего толстую коричневую сигару. Расценив это, как дозволенное место для курения, я спросил разрешение и расположился рядом с ним. Уютно устроившись в кресле за столиком, я неторопливо наслаждался горячим кофе, слегка разбавляя его затяжками сигареты. Прохожие пытались торопливо успеть проскочить до дождя по своим делам. Уже и зонтики подготовили, а он, по моему, передумал поливать город, и его тучи начали перемещаться в другой район.
И тут я обратил внимание на пожилого человека, который стоял возле урны и ковырял в ней палкой. Таких бедолаг можно встретить в любом городе и в любой стране. Меня заинтересовала его внешность и тот сосредоточенный взгляд из-под распущенных бровей, с которым он так упорно что-то искал в мусоре. Это был худощавый, невысокого роста старик, богемной внешности, на вид лет 80. Одет он был в аккуратный, но давно уже вышедший из моды костюм. На рубашке под шеей красовалась вытертая шершавым подбородком и, давно потерявшая свой цвет, бабочка. Голову прикрывал синий берет, который ещё в своё время пользовался большим спросом у французких партизан «маки». На затылок и на изношенный воротник костюма из-под берета ниспадали длинные пряди седых волос. В руке у него была красивая, инкрустированная, ручной работы палка. На её загнутом конце красовалась талантливо вырезанная голова какого-то чудовища. Его фантастическое тело удобно укладывалось в руке старика. Вдоль всей палки были начертаны какие-то готические буквы, напоминающие какой-то родовой знак. Палка была явно выполнена на заказ. Чувствовалась рука хорошего мастера.
По видимому, старик нашёл то, что его явно заинтересовало. Движения его палки ускорились и он уже начал тянуться рукой к своей находке, но тут подъехала машина «Пежо» последней модели. Из неё вышла женщина средних лет, скорее всего его дочь. Она подошла к старику и что-то сказала ему. Затем, не обращая внимания на его упорство, взяла его под руку и с улыбкой, что-то тихо и ласково приговаривая, гладила его по плечу и медленно повела к машине.
Мой сосед тоже наблюдал за этой сценой и слегка осуждающе покачивал головой:
— Это мой ровесник,— произнёс он неожиданным низким басом. — Когда-то в молодости мы с ним были дружны.
— А теперь? Что-то не поделили?
— Теперь,— хмыкнул сосед,— он уже много лет меня даже не узнаёт.
— Видно на старости лет ему тяжело сводить концы с концами,— сказал я, кивая на урны,— неудачно сложилась жизнь.
— Чепуха, извините. Все эти ковыряния в урнах – это возрастное. У него есть приличное состояние и рента – дай Бог каждому.
— А в дом для стариков не пытались его определить? – робко спросил я.
— Туда идти он категорически отказывается. Обычно за ним кто-нибудь присматривает, но он упорно отказывается от чьей-либо помощи, считая, что сам способен за собой ухаживать. Для дочери — главное вовремя его найти.
— Старость – не радость,— произнёс я только для того, чтобы поддержать разговор.
Мой сосед удивлённо посмотрел на меня:
— Иногда я тоже задаю себе вопрос, стар ли я и какую вижу в этом, как Вы говорите, «не радость»? При этом даже пытаюсь анализировать свои ощущения.
— Да,— вставил я,— удовольствие не из приятных.
— Это можно расценить по разному. Тело мое иногда мне подсказывает: да, ты уже старик, ты уже ничего не можешь. Хотя иногда мне кажется, что при большом желании я ещё способен на многое. Стоит только захотеть. А вот желания души идёт в полную противоположность и она не испытывает особого порыва к мнимым подвигам моего тела. Она не соглашается с ним. Она как бы пытается меня убедить в том, что при случае я уже даже не захочу наказать обидчика, как это было раньше. Теперь внутри меня поселился здравый смысл и стал побеждать эмоции.
— По моему, это правильно. Не будете же Вы каждому негодяю доказывать свою правоту или обучать его хорошим манерам.
— Вот тут Вы не правы,— загорелся он,— настоящий мужчина должен быть всегда готов защитить свою честь и честь своей семьи. А вот я что-то с возрастом начинаю хандрить. Иногда даже возникает такой, нездоровый вопрос, а что ещё есть новое в этом мире?
«Нарвался,— подумал я и собрал в кулак всё своё терпение, чтобы выслушать до конца его тираду,— сам же и виноват, теперь выслушивай». Я вежливо смотрел ему в глаза, а мои мысли были заняты совсем другим. Потом, как-то незамено, до меня начали доходить его слова и я неожиданно для себя заинтересовался его рассказом.
— … для меня уже наступил неприятный период жизни, когда с женщинами можно только дружить, – он наклонился ко мне и заговорщицки проговорил, как большую тайну,— но, верите, всё равно тянет на бесперспективное кокетство. На самом деле, мне уже пора сидеть в кресле под кустом, с минимальным окружением. Да и годы, знаете ли требуют уже совсем другого.
— Иногда, вдруг, неожиданно, как подвалившее счастье,— начала доходить до меня, его речь — открываешь для себя удивительные вещи. Например: рядом с тобой идёт по жизни красивая женщина. Друзья тебе завидуют, а ты не испытываешь к ней особого желания. Даже, наоборот — что-то отталкивает. Все удивляются, ну что тебе ещё надо? Чего ты ещё хочешь? Красивая, самостоятельная, умная! Посмотрел бы на себя в зеркало.
Смотрю. От такого зрелища моё настроение совсем не улучшается. Иногда, я себя даже не узнаю. Из зеркала на меня смотрит какой-то тип с опущенным брюшком. По моему, голова стала на несколько размеров больше, иначе чем можно объяснить то, что волосы покрывают её не полностью, как раньше. Сейчас их явно недостаточно и на голове начали ярко прсматриваться голые места. Полусогнутые в коленях ноги уменьшили мой рост. А об остальном — я даже не хочу упоминать.
И я продолжаю жить с этой женщиной — толи по инерции, толи ради детей, а может, просто, от того, что некуда деваться и не хочется резко менять свою жизнь. В моём возрасте резкие повороты, знаете ли, опасны. Да и перед знакомыми стыдно. Постепенно, говённая ежедневная обыденность тебя сворачивает в рогалик как улитку, и поневоле ты замыкаешься, становишься никому не нужным, даже самому себе. Как раз впору обратиться к психологу, а там и психиатр рядышком.
И вдруг, в какой-то обычный день идёшь по улице, или сидишь где-то в кафе. Внезапно тебя, как током, что-то прошибает по всему организму, по всему измученному этой падлючей ежедневностью телу. Оглянулся – да вроде ничего нигде и не видно. Ну сидит рядом или прошла мимо какая-то женщина. Ничего в ней нет особенного. Но ты своим внутренним чувством улавливаешь, как от неё исходит что-то невидимое, что-то потрясающее. У тебя открываются какое-то скрытое зрение, о существовании которого ты даже и не предполагал! С помощью этого скрытого резерва ты открываешь для себя ту красоту, о которой ты так подспудно мечтал всю свою жизнь. А может быть тебе Господь и дал жизнь только ради этой встречи! Ты начинаешь внутренне ощущать, как твой счётчик лет вращается в обратном направлении. Твой старый, измученный тяжёлой работой, алкоголем и табаком организм начинает восстанавливаться. Потухшие от ежедневной монотонности глаза, начинают блестеть. Ноги наливаются мускулатурой. Брюхо втянулось и превратилось в красивый пресс. Отвисшая грудь поднялась, обмякшие мускулы затвердели. Уже не хочется сидеть, хочется прыгать, бегать. Но, что-то мешает. Оказывается, что в промежности очнулся от умиротворённого покоя один из бывших главных членов твоего тела. Привычно подходишь к зеркалу, чтобы посмотреть отражение и убедиться – он это, или мне кажется. Оказывается, что я и без зеркала его прекрасно вижу. Чудеса! Я замечаю то, что мне совсем не хотелось бы возвращаться в свою молодость, хотя она была у меня бурной и прекрассной и я достиг почти все свои желания. Вот, что может сотворить с человеком женщина!
На последних словах он начал даже приподниматься в кресле. Я с удивлением смотрел на него, удивляясь его неожиданному перевоплощению.
— Да, вот такие, брат, дела ... — закончил он свой неожиданный монолог и начал яростно раскуривать потухшую сигару, обволакиваясь густым ароматным дымом, как туманом.
— А тут ещё, соседская дочка,— продолжал он,— с которой мы изредка пересекаемся на утренних пробежках в парке. Правда, бегает она, а я только хожу, но искренне завидую тем кто бегает. Невинно опустив свои глазища, и с прямотой юной красавицы, которая уверенна в том, что с ней ничего подобного не произойдёт НИКОГДА, спросила меня:
— Какие Вы испытываете ощущения будучи стариком?.
Не ожидая такого прямолинейного залпа, я даже растерялся и не сразу сообразил, что ей ответить. Заметив моё состояние, она смутилась, но я ответил ей избитой фразой:
— Ну, знаете ли, в каждом возрасте есть своя прелесть.
Но потом, после длительных размышлений, я развил в себе эту тему и пришёл к выводу: — старость это такой же Божий дар, как и детство, как и молодость и зрелость. Одно не заменяет другого, но обязательно дополняет.
Иногда мне кажется, что теперь я достиг того, чего я всегда хотел. Нет, речь не о моем теле, не о моей внешности! Как раз она и вызывает у меня раздражение. Иногда я просто ненавижу того, кто гримасничает мне из зеркала,— но это долго не длится. Я достиг свободы! Я ипытываю гордость за то, что никогда бы не согласился обменять моих друзей, мою замечательную жизнь, мою горячо любимую семью на меньшее количество седых волос и на плоский, подтянутый живот.
По мере моего старения, я начал быть к себе добрее, менее придирчив. Я стал себе другом. Я не терзаю себя за лишний съеденый кусок мяса и не устраиваю себе разгрузочные дни. Не укоряю себя за беспорядок на рабочем столе, за то, что забыл или оставил неубранную постель. За то, что побаловал себя иногда какой-то безделушкой, в которой я абсолютно не нуждаюсь. Своим возрастом я уже заслужил право на небрежность. За свою жизнь я был много раз свидетелем того, как многие мои друзья слишком рано покинули этот мир, даже не испытав великую свободу, которую дарует нам старость. Кому какое дело, если я сижу за компъютером до четырех часов утра, а затем сплю до полудня? Я сам себе играю на музыкальных инструментах, не боясь сфальшивить. А даже если фальшивлю, то очень редко. Слушаю записи мелодий и песен тех годов, куда уносят меня мои воспоминания, под которые мелькают перед закрытыми глазами лица друзьей и родных, давно уже пребывающих в другом мире. Иногда катарзис сжимает тисками мою душу и вышыбает слезу. Ну и что? Я плачу, не стесняясь своих слёз. Теперь я свободно могу в шортах, которые не скрывают моё несовершенство свободно гулять по городу не обращая внимания на критические взгляды со стороны юных существ. Я даже ощущаю своё превосходство над ними. Они ещё не верят в то, что тоже состарятся и станут такими же. Но до этого же надо ещё дожить!
Временами я бываю забывчивым. Впрочем, не все в жизни так уже и достойно запоминания. К старости зрение очищается от всякой шелухи. А вот о важном я всегда, если надо, вспомню.
За прожитые годы мое сердце было разбито и не раз. Как оно может уцелеть, если ты потерял дорогого тебе человека, или когда страдает ребенок, или даже когда болеет любимое животное? Но, что ещё, если не наши изношенные сердца даёт нам колоссальный жизненный опыт? Именно они и являются источником нашей духовной силы источником нашего понимания и нашего сострадания. Сердце без шрамов, остаётся стерильным и чистым. Оно холодное и никогда не познает по настоящему радости любви и тяжести её мук.
Судьба благословила меня, позволив дожить до седых волос. До того времени, когда вся моя удачная, порой не совсем, жизнь, отпечаталась глубокими бороздами на моем лице. Ведь сколько же людей не успели посмеяться вдоволь, сколько умерло раньше, чем смогли покрыться инеем их волосы? Даже слёзы, которые они должны были выплакать здесь, на земле, они унесли с собой нерастраченными. Теперь меня меньше заботит то, что другие думают обо мне. Я больше не сомневаюсь в себе. Я даже заработал право ошибаться.
Итак, в ответ на вопрос, я могу смело сказать: мне нравится быть стариком. Старость освободила меня. Мне нравится тот человек, которым я стал. Я не буду жить вечно, но, пока я здесь, я не стану терять времени на переживания по поводу того, что могло случиться, но не случилось, я не стану переживать по поводу того, что может еще случиться. И я буду пить пиво и даже более крепкие напитки каждый Божий день, и никогда не оставлю себя без сигары, я заслужил на это право, чёрт побери!
Старик замолчал. Я тоже молча смотрел на драчливых голубей, которые от своей жадности готовы были за крошку хлеба выдолбить друг у друга мозги. Повидимому, философский вопрос о предстоящей старости их совсем не волновал. Да и людей она тоже волнует только тех, к кому подкрадывается тихо и незаметно, как ночной вор.

15.10.10.

2 декабря 2010 года  18:42:33
Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland

АНТИП УШКИН

ФРАЗЫ - 15

http://antipushkin.ru/

Чтобы иметь чистую совесть нужно иметь короткую память.

От перемены мест судьба не меняется.

Ревнуют не оттого, что влюблены, а оттого, что ревнивы.

Брак по расчету – проституция, брак по любви – глупость.

После свадьбы поэт становится прозаиком.

Когда говоришь правду о себе, тебя не слушают, когда о других – бьют.

Интересно, сколько времени в нашей жизни мы смотрим на часы?

Одно из двух: или свободно мыслить или свято верить.

Заяц не добрее волка.

http://antipushkin.ru/

4 декабря 2010 года  04:19:52
Антип Ушкин | Россия

* * *

Решила написать о истории любви Ф.Шопена и Жорж Санд.

Они познакомились в 1836 году на светском вечере в доме графини д’Агу. 26-летний Фридерик Шопен уже был известен всему Парижу. Его гениальное исполнение собственных музыкальных произведений сделали уроженца Варшавы желанным гостем в лучших французских домах.А тонкие черты вечно задумчивого лица, пепельно-русые волосы, печальные карие глаза, нежный голос привлекли к нему женские сердца.
После того как композитор сыграл для гостей вечера несколько своих этюдов, к нему подошла хозяйка дома и представила его довольно странной особе — женщине, одетой в мужской костюм, который дополняли высокие сапоги и сигара во рту. Странной особой оказалась писательница Жорж Санд. После короткого разговора Шопен заметил хозяйке: «Какая несимпатичная женщина эта Санд. Да и женщина ли она, я готов в этом усомниться!» Впрочем, Шопен был далеко не единственным, кто находил внешность Жорж Санд крайне непривлекательной. Современники изображали ее женщиной невысокого роста, плотного телосложения, с мрачным выражением лица, большими глазами и желтым цветом кожи. Однако при всем при этом очень многие считали Жорж Санд красавицей. Один из ее поклонников описывал писательницу так: «Когда я увидел ее в первый раз, она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила».
К моменту знакомства с Шопеном Жорж Санд уже исполнилось 32 года. Она успела пережить неудачное замужество и обзавестись двумя детьми — дочерью Соланж и сыном Морисом.В восемнадцать лет Аврора вышла замуж за молодого артиллерийского поручика Казимира Дюдевана. Молодые поселились в имении Авроры неподалеку от Парижа.О молодой жене Казимир вспоминал лишь когда отправлялся в спальню. Впрочем, место в его постели Аврора делила с многочисленными горничными и служанками. Постоянные ссоры между супругами тоже делали свое дело. Их брак разваливался на глазах. Спустя 9 лет после свадьбы 27-летняя Аврора Дюдеван уехала вместе с детьми в Париж. Муж не стал противиться ее решению и дал согласие на развод.
В столице Аврора решила заняться сочинительством. В 1832 году под псевдонимом Жорж Санд вышел ее роман «Индиана», который принес писательнице известность. Популярности немало способствовала личность автора произведения. Приехав в Париж, Аврора начала разгуливать по улицам в мужском костюме, шокируя публику высказываниями феминистского толка. Мужчины в ее спальне сменяли один другого, и при этом Жорж Санд признавалась, что большинство из них вызывает у нее материнские чувства. Историю ее любовных похождений донесли до ушей Шопена в тот же вечер.

Перед самым уходом из дома графини д’Агу Шопен вновь столкнулся с Жорж Санд. На этот раз беседа продлилась довольно долго. Она была буквально очарована молодым композитором. Вскоре их встречи стали частыми — писательница старалась бывать в тех же местах, что и Шопен. Чтобы понять, что он уже не представляет себе жизнь без этой женщины, у Фридерика Шопена ушло полтора года. Но спустя это время он окончательно убедился в том, что это так. Ему нужны ее острые шуточки, ее глубокий взгляд и чувственность, которой проникнуты все ее движения.
Они были очень разные. Интеллигентный, робкий Шопен и вспыльчивая, склонная к эпатажу Жорж Санд. Ему претил ее мужской костюм — в обществе Фридерика Жорж Санд старалась носить платья. Ей же не нравились его консервативность и нерешительность. К тому же Шопен порой был невыносимо капризным — его здоровье действительно оставляло желать лучшего (с юных лет композитор страдал чахоткой). Но порой его мнительность переходила всякие границы. Он мог целыми днями лежать на кровати в теплом ночном чепце и с пиявками на шее. Впрочем, несмотря ни на что влюбленные были счастливы друг с другом.
В 1838 году, чтобы поправить здоровье Шопена, Жорж Санд приняла решение уехать в Испанию — целительный климат Майорки полезен для легких. Однако Майорка встретила влюбленных проливными дождями. Шопен чувствовал себя совсем плохо. Из возлюбленной Жорж Санд превратилась в сиделку. Ночи напролет она просиживала у постели больного, сама готовила целебные отвары и микстуры. Вскоре о болезни Шопена узнал хозяин дома, который снимала влюбленная пара. Владелец потребовал, чтобы Шопен немедленно съехал. При этом требовалось заплатить за мебель, посуду, белье и побелку стен(по испанским законам вещи, которыми пользовался заразный больной, требовалось немедленно сжечь).Найти новое жилье было практически невозможно — весть о болезни композитора распространилась по всему городу, и жители шарахались от Фридерика как от зачумленного. Влюбленные нашли приют в отдаленном монастыре. При этом Шопен не мог расстаться со своим пианино, и Жорж Санд пришлось нанять целую роту солдат, чтобы затащить инструмент по горной тропе в одну из келий. Монастырская жизнь не добавила Шопену здоровья. Жорж Санд старалась ни на минуту не оставлять его одного, но даже самый тщательный уход не помогал. Решено было вернуться во Францию. Однако ни один корабль не хотел принимать на борт больного пассажира. Жорж металась по портовому городу, умоляя капитанов сжалиться над несчастным композитором. В итоге один владелец судна согласился. Правда, Шопену и Санд предоставили самую отвратительную каюту с ужасной мебелью(сжигать хорошие вещи накладно). Другими пассажирами судна была сотня свиней. При этом Шопен сетовал, что свиньям капитан предоставил лучшие условия, нежели ему.
По возвращении во Францию в феврале 1839 года влюбленные поселились в поместье Жорж Санд. Здоровье Фридерика постепенно пошло на поправку. Но вскоре после неудачного путешествия в Испанию Жорж Санд почти отказала композитору в близости. Обязанности сиделки не способствовали пылким чувствам, к тому же Санд убедила сама себя в том, что телесные наслаждения вредны Шопену. Впрочем, злые языки поговаривали, что любовник просто надоел писательнице(она не раз признавалась, что в постели Фридерик ведет себя, как старая больная женщина). Но так или иначе, влюбленные продолжали быть вместе. Санд порой говорила, что живет с тремя своими детьми — третьим ребенком она называла Шопена. Их часто видели на прогулках — писательница бегала по полям наперегонки с детьми, а Шопен следовал за ними верхом на осле, одетый как на званый обед. Они прожили вместе еще 8 лет. Друзья порой удивлялись, насколько большую власть над Шопеном она имеет. Ее мнение по любому вопросу он принимал за истину, даже если до этого отстаивал прямо противоположные взгляды. Однако Жорж давала Шопену не меньше, чем брала,— за время их романа Шопен написал свои лучшие произведения. Жизнелюбие Жорж Санд, ее умение справляться с любыми трудностями, способность принимать серьезные решения и почти материнская забота — все это было нужно мечтательному и нерешительному Шопену как воздух.

Расстались они в 1847 году, спустя 10 лет после первой встречи. Возможно, их связь продлилась бы дольше, если бы композитор не испортил отношения с сыном писательницы Морисом. Шопен пытался воспитывать повзрослевшего юношу, навязывать 23-летнему молодому человеку свои взгляды. Санд всегда вставала на его сторону. При этом к дочери Жорж — Соланж — Шопен относился совершенно иначе — во время споров с матерью Шопен неизменно поддерживал Соланж. Жорж злилась. Одно время она даже подозревала, что Фридерик тайно влюблен в ее дочь. Начались ссоры. Шопен поселился отдельно. Он перестал отвечать на письма Жорж Санд, считая ее виновницей разрыва. Но без нее он неизменно чувствовал себя несчастным — казалось, что вместе с ней его оставили последние жизненные силы. Его здоровье начало быстро ухудшаться: В 1849 году, за несколько месяцев до своего 40-летия, Фридерик Шопен скончался. Его последними словами была фраза: «Она обещала мне, что я умру в ее объятиях».

Жорж Санд пережила Шопена на 27 лет и умерла в 1876 году в 72-летнем возрасте. После расставания с Шопеном она осталась верна себе. Когда ей было 60, Париж увлеченно обсуждал ее связь с 39-летним художником Шарлем Маршалем, которого Жорж называла не иначе как «мой толстый ребенок». Она была неизменно жизнерадостна и общительна. Единственная вещь, которая могла заставить эту женщину плакать,— звуки вальсов Шопена.
P.S.Статья написана не мной, но мне очень хочется чтобы вы ее почитали. На меня она произвела огромное впечатление.

5 декабря 2010 года  17:35:27
М |

* * *

Задержка в развитии лет... на... 30.

5 декабря 2010 года  21:17:20
Arlecchino |

* * *

Да? А тебя просили комментировать? Прочёл. Не понравилось. Гуляй Вася.
Это биографические данные. Это ЖИЗНЬ человека, которую никуда не денешь. И никак не изменишь. А ты — сноб, зануда, ханжа, бессердечный чурбан, высокомерный эгоист, моральный урод и психологический вампир. Ясно?

8 декабря 2010 года  22:33:35
М |

* * *

Главное — не подойти к сорока годам восторженной пейзанкой... о, дочь душистых прерий!
;-Р

9 декабря 2010 года  00:45:35
Arlecchino |

* * *

Иди в баню. А именно — в Канаду.
Что для тебя главное, ты сказал. Молодец. Хороший мальчик. Послушный. Мамочку любишь, да? Лично мне видется иначе: для тебя главное, главное, главное — побольше людей обидеть, оскорбить и унизить...

9 декабря 2010 года  11:03:26
М |

* * *

;-)

9 декабря 2010 года  11:31:26
Arlecchino |

* * *

Уважаемые жители Островка, эта подборка стихотворений (я прочитала её в 12 лет) из современного журнала (той ещё современности), который до сих пор является для меня эталоном высокой литературы и искусства. В журнале часто распечатывали в цвете картин Сурикова, Репина, Серова, художников эпохи Возрождения, итальянских художников, художников-академистов, ослепших художников, графику, фотографии народного прикладного искусства, художников, которые пишут картины пальцами ног, потому что от рождения не имеют рук...
И сегодня я нахожусь именно в таком настроении, что мне хочется ПЕРЕЧИТАТЬ (и дать перечитать вам, возможно) несколько стихотворений, которые я полюбила в ту незапамятную пору.
Эти стихотворения очень короткие. Их написала (тогда ещё) шестилетняя девочка. Моё восхищение ею и её темами имено сейчас и сегодня. Слушайте:

* * *
Согнулся шип, уткнувшись в кость,
Как головою в чью-то жалость,
И замерло, ржавея, жало,
И умерла чужая злость.
(Вика Ветрова)

***
Я прощаю тебя навсегда.
Это — правда, которую знаю.
Никогда не вернется сюда
Недобитая белая стая.

Запах мокрой ненастной земли
Вперемешку с оранжевым дымом.
Мне так хочется быть нелюбимой,
Чтоб оставить меня не смогли!
(Вика Ветрова)

* * *
Не плачьте по потерянным вещам,
А плачьте, если друга потеряли.
Пусть в жизни вам плохого не желали,
Не думайте, что не желают вам.

Не плачьте, если дом вам стал чужим,
А плачьте, если родственники чужды,
Когда непоправимо и недужно
Вам суждено повиноваться им.

Не плачьте, если кличут голоса,
А плачьте, если пения не слышишь,
И, кажется, еще надеждой дышишь,
А жизнь прошла всего за полчаса.
(Вика Ветрова)

* * *

***
Зажми в ладони лист осиновый,
Скажи волшебные слова,
И вспыхнет небо светло-синее
И золотистая трава.

Ступай босая и незрячая,
Угадывая первый шаг.
Все нелюбимое — оплачено,
А все любимое — за так.
(Вика Ветрова)

9 декабря 2010 года  11:40:47
М |

Сергей Горбовец

Слёзы войны

Слёзы войны.
Вступление.
Колька родился за три года до начала Великой Отечественной войны. Все события, связанные с этим временем, в его памяти почти не отложились. Уже после войны, длинными осенними и зимними вечерами, при тусклом свете керосиновой лампы, бабушка Нина, вечно занятая штопкой или починкой старой и изношенной одежды, рассказывала ему о том, что происходило в Киеве во время фашистской оккупации. Она говорила ему о его погибших на фронте родителях, о трагических событиях в Бабьем Яру, которые довелось им всем тогда пережить. Затаив дыхание, ребёнок лежал возле тёплой печурки, в утробе которой уютно потрескивали искрами сухие дрова, и слушал неторопливые бабушкины воспоминания. На белой стенке отражались причудливые, пляшущие контуры от закопченного лампового стекла. Сквозь щели в дверце печурки выскакивали яркие проблески пламени. Перемешиваясь друг с другом, они создавали на стене, как на экране кино, постоянно меняющиеся картинки. Колька смотрел на них, и в его детском сознании эти картинки превращались в действующие образы и события тех трагических дней.
В такие минуты он даже забывал о зажатом в руке ржаном сухаре, который ему бабушка щедро выделила из своих укромных запасов. Он вдыхал ни с чем несравнимый его аромат и тешил себя надеждой позже им полакомиться.
Глава 1.
До войны их соседями по квартире была интеллигентная многодетная семья. Они занимали две маленькие комнаты. Отец семейства, Володя, был художник, фотограф и заядлый рыбак. Он и Колькин папа выросли вместе, учились в одном классе и были закадычными друзьями.
Володина жена, Дора, работала концертмейстером хоровой капеллы. У них было двое детей – старшенькая, развитая не по годам десятилетняя Лизочка и белокурый красавчик-ангелочек трёхлетний Антоша. За год до начала войны у них родился ещё один сын – Семёнчик, названный в честь деда по маминой линии. Своим басовитым голоском он постоянно требовал к себе всеобщего и постоянного внимания. Таким своеобразным способом у него проявлялась детская настойчивость завоевать своё заслуженное место в семье.
Учитывая ежедневную занятость родителей, все заботы и хлопоты по дому, а также уход за детьми взяла на себя Дорина мама – бабушка Ида, которая часто приезжала к ним из Черновцов. Сейчас, в связи с рождением третьего ребёнка, она приехала помочь дочке, да так и задержалась. Мужа она уже давно похоронила. Осталась одна. Вот и приезжала к дочке и внукам. А те скучать не давали.
Колькина бабушка Нина и бабушка Ида давно знали друг друга, и бабушка Нина часто помогала Иде по её шумному хозяйству. По субботам бабушка Ида исправно посещала синагогу — сказывалось местечковое воспитание раннего детства, а бабушка Нина, по воскресным дням ходила в Андреевский собор. Несмотря на такое резкое различие веры, у них никогда не возникало споров на религиозные темы. Мало того, они даже нашли много общего у Священной Торы и Библии. Свои далеко не простые хозяйственные дела они тоже вели сообща. Делились между собой какими-то мелочами, которых в хозяйстве вечно (по забывчивости) не хватало: то соль, то спички или пару ложек муки. Вместе ходили на рынок, после чего с гордостью хвастались перед своими домашними, кто и за сколько выторговал какие-то продукты. Если кто-то из них шёл в магазин, то всегда что-то прикупал для другого. Так они и жили дружным шумным семейством.
Однажды, Колькин папа и Володя взахлёб прочитали какую-то книгу о путешествии по тропическим джунглям на плоту. Вдохновлённые идеей о странствиях, они купили на Никольской слободке у рыбака старый баркас. Почти пол-года они старательно её ремонтировали и перестраивали. Весной переправили её на Днепр, установили мачту, приспособили парус, и у них получилась довольно сносная яхта. Теперь они могли по выходным выезжать двумя семьями и путешествовать по речным заливам и протокам, наслаждаясь водными просторами Днепра и рыбалкой.

Глава 2.
Отец Володи, Никанор, был художником — богомазом. Он расписывал церкви, писал иконы. В поисках заработка семья вела кочевой образ жизни. Как-то раз Никанор получил крупный подряд на роспись вновь построенной церкви в селе Ядловка Черниговской губернии на Украине. Свою маленькую семью – молоденькую красавицу жену Настю и годовалого сынишку Володю – он взял с собой. Так они попали в село. Настя, юная девушка, воспитанная в давних, патриархальных традициях своей семьи, которая происходила из старинного дворянского рода Иконниковых. Её брак «с каким-то богомазом без роду, без племени», одобрения у родителей не получил. В то время семейные традиции отличались большой строгостью. Родители поставили Настю перед выбором или богомаз, или право на наследство. Без всяких колебаний, как и свойственно молоденьким девушкам, Настя выбрала Любовь.
Они приехали в Ядловку, и Никанор сразу же приступил к работе. Целый год он работал под куполом церкви, расписывая потолок, лёжа на лесах. Помещение не отапливалось, донимали сквозняки. Он заболел и вскорости умер. Там же, в селе Ядловка, возле церкви на цвинтаре Настя его и похоронила. Возвращаться назад к родителям ей было заказано и она осталась с маленьким Володей жить там же.
Село было большое. Его основал ещё в шестнадцатом столетии вольный запорожский казак Ядло. Знаменито оно было тем, что никогда не имело крепостного права. В то далёкое время в селе была даже своя войсковая дружина.
Теперь богатые земли принадлежали помещику. Он очень увлекался лошадьми и держал вполне приличную конюшню, которой очень гордился. У него была особая пара жеребцов, которых запрягали только в парадно-выездную коляску. При конюшне работал конюхом рубаха-парень красавец Мина. Только он один мог укротить и править этими полудикими жеребцами. Никого другого они к себе даже не подпускали. Помимо этого, он ещё был первоклассный столяр, по тем временам очень престижное и доходное ремесло. Мина тоже безумно любил лошадей и только поэтому согласился обслуживать выездную пару, что было не менее для него почётно.
Жену себе помещик привёз из Германии. Они прожили совместно уже пять лет, но Бог так и не дал им ребёночка. Загрустила пани в селе без подруг и знакомых. Языка не знает, не с кем даже и пошушукаться...
Как-то раз Мина предложил покатать её по красивым украинским левадам и нивам. Согласилась пани, да так ей понравилось кататься, что начала она чуть ли не каждый день подряжать Мину на прогулки. Теперь уже трудно было сказать, что больше ей понравилось: кататься на коляске по живописным украинским степям или жаркие ласки красавца-конюха. И понеслись по всему селу бабские пересуды. Слухи дошли и до пана. Обозлился он и увёз жену в Германию, подальше от украинского соблазнителя.
Не долго думая, Мина двинулся туда же своим ходом, выкрал кралю и привёз обратно в село. Они укрылись на дальнем хуторе у его родственников. Пан принял срочные меры по возвращению своей жены и нагрянул на хутор с жандармами. Мина был всё-таки простой сельский парень, а не какой-нибудь абрек с Кавказа. Он не стал сопротивляться и устраивать перестрелки, а вернул пану его кралю. Этому поступку было несколько причин: во первых, она ему уже порядком надоела, да и содержать её оказалось для него дороговато. Но самая главная причина была в том, что ему уже давно запала в душу молодая вдова, как её называли в селе — красавица-кацапка Настя. А немка – это просто так, кураж. Не пропадать же молодому, здоровому задору!
Прошло некоторое время и это событие потихоньку уже забылось. Тем более село готовило к освящению построенную церковь, и необходимо было водрузить крест на её купол. По давней традиции для этого обычно подбирали самого сильного парня. Крест привязывали у него за спиной. С этим тяжёлым грузом он, с помощью верёвок и креплений, взбирался на самую маковку церкви, разворачивался и вставлял его в гнездо. Это мог сделать лишь человек, который обладал не только незаурядной силой, но и большим мужеством. Именно таким человеком и был Мина. Он с блеском выполнил эту работу, и о нём пошла слава по всей округе. Редкая девушка не заглядывалась на него. Настя тоже залюбовалась мужественным красавцем. Церковь освятили в сентябре на Николая, а уже осенью, перед Рождественским постом, всем селом гуляли свадьбу Мины и Насти. Даже пан не погнушался, пришёл и подарил жениху карманные часы. Бабские языки понесли по всему селу, что он сделал такой дорогой подарок на радостях, что возле Мины появился сторож. Ну, да на то они и есть бабы!
С малых лет Володя рос в селе среди своих сверстников и очень скоро его уже невозможно было отличить от других украинских мальчишек. Осталось только детское прозвище – Володька-кацап. Гены отца перешли к нему, и он унаследовал от Никанора способность к рисованию. Окончив начальную школу в селе, он переехал в Киев, для продолжения обучения. После окончания средней школы, Володя поступил в Киевскую академию художеств. Ещё будучи студентом, он и познакомился с обаятельной и красивой девушкой студенткой Музыкально-Драматического института Дорочкой.
С детства Володя полюбил Украину, сочувствовал национальному движению. Он считал себя рождённым на этой земле, хорошо знал украинский язык и все местные обычаи. При получении паспорта он с гордостью назвал себя украинцем. У него было много друзей и знакомых в мире искусства, в частности, в Капелле бандуристов, Академии художеств, в хоровой капелле «Думка», где Дора в то время проходила практику концертмейстера. Они полюбили друг друга.
Глава 3.
Война грянула неожиданно. Возвращаться бабушке Иде назад в Черновцы было уже поздно. За короткое время фашисты оккупировали всю Западную Украину. На семейном совете было решено, что Ида останется здесь, в Киеве. Домой ей возвращаться было некуда. В Черновцах уже хозяйничали фашисты.
После объявления приказа о мобилизации Колькин отец в тот же день отправился в военкомат. Проводы были короткими. Провожающих было мало. В то время почти каждая семья кого-нибудь из мужчин провожала на фронт. Несмотря на успехи фашистов в первые дни войны, настроение у всех мобилизованных и добровольцев было боевое. Все верили в то, что война долго не продлится и герои скоро вернутся домой с орденами и медалями на груди. Многие, особенно молодёжь, даже завидовали мобилизованным. Только бабушке Нине было совсем невесело. Её материнское сердце предвещало недоброе. Бравурными маршами, которые целый день звучали по радио, и показной храбростью его не обманешь. «Кому война, а кому мать родна»,— говорила она, вытирая кончиком передника уголки глаз.
Колька помнил, как на проводах отца он сидел вместе со всеми гостями за общим столом у него на коленях. Тот, удерживая его сильной рукой за худенькие плечики, всё время подкладывал ему в тарелку что-нибудь вкусненькое. Колька гордился своим отцом – будущим героем войны.
Перед уходом из дома, отец поднял его высоко над собой, до самого потолка. Долго смотрел на него, потом прижал к груди и поцеловал. От него пахло чем-то незнакомым, солдатским. Потом, Колька ещё долго вспоминал этот запах. После отцовского прощального поцелуя у него на щеке, как ему показалось, от прикосновения его губ, осталось какое-то чувствительное место. Даже сейчас, стоило ему подумать об отце, как щека у него в этом месте начинала нагреваться.
Колькин дед, Никита, не дождавшись повестки, начистил до блеска сапоги, одел кепку-восьмиклинку набекрень, выпустив из-под неё чуб, и сам пошёл в военкомат требовать отправки на фронт. Там ему категорически отказали, ссылаясь на его возраст. Но причина отказа была и в том, что он когда-то давно был судим за «политику», или, как говорила бабушка Нина, «за свой длинный язык». Антисоветчина из него пёрла, как горох из переполненного мешка. По тем временам это было очень опасно, а ему, по мнению бабушки, «хоть кол на голове теши». Ходит себе, улыбается, да свои частушечки распевает. До поры до времени всё это сходило ему с рук. Но однажды, где-то не к месту, ляпнул дед анекдотик и получил три года. Отбывать свой срок его направили на строительство Беломорканала. Дед Никита отличался врождённым, природным юмором и, как ни странно, большим патриотизмом. Он отнёсся к своему наказанию с пониманием. Даже на суде выступил с речью в свойственной ему манере:
— Раз государство затеяло такое большое дело с каналом, то кто-то же должен его рыть. Ну, сами посудите, где же ему взять столько денег, чтобы платить за работу? А таких раздолбаев, как я, у него хватает. Вот оно и дает нам возможность бесплатно помочь ему и увековечить себя.
За это его выступление с хитрым подтекстом, ему чуть было не прибавили ещё два года. Положение спас адвокат, подсунув в суде какую-то нужную медицинскую справку. Да ещё и свидетели помогли. Покрутили пальцем у виска и сказали, что он с детства такой «шалёный».
В примусовке, как называли тогда в народе место пребывания осуждённого, он зря времени не терял – научился играть на гармошке. Пристроился там работать кладовщиком. Сидел себе на складе да на гармошке попиливал. После освобождения он вернулся домой и стал желанным гостем со своей гармошкой на всех гулянках, чем с удовольствием и пользовался. Для него зелёный змий теперь стал дармовщинкой. Пей – не хочу. Но, несмотря на лёгкую доступность к спиртному, он никогда не напивался. Дед любил повторять,— "вино для человеков, а не человеки для вина".
И вот теперь, когда родина оказалась в опасности, дед Никита, несмотря на все препоны военкомата, всё-таки ухитрился пристроиться к какой-то военной части в обоз, как он говорил, «лошадям хвосты крутить». Видно и там гармошка с частушками сыграли свою не последнюю роль.
После военкомата, радостный и возбуждённый он прибежал домой. Схватил свою гармошку под руку, хлопнул стакан самогона, подхватил на плечо сидор и … гайда из дома. Ни тебе здрасте, ни досвидания.
— Ты, хотя бы с нами попрощался, присел бы на дорожку — укоризненно сказала бабушка Нина.
— А чего там прощаться? Я ж не надолго. Сталин и не таких, как эти немцы повыбивал. Вона скольких маршалов и половину комсостава за короткое время укандохал. А тут, тоже мне — срань какая-то немецкая. Да мы их …,— прокричал дед с порога петушиным голосом, сжимая руку в кулак.
Кольке даже показалось, что из его сжатого кулака потекло что-то тёмно-красное.
— Чтоб тебя заципело, паразит. Опять догавкаешься — ответила бабушка, вытирая слезу.
— Не бойся, Нинка, дальше передовой не пошлют.
Но всё же вернулся уже от калитки и присел на табурет. Даже сыграл на гармошке бабушкину любимую «Рябину». А та сразу расчувствовалась, слезу пустила и даже налила ему ещё рюмку.
И вот уже месяц от него не было никаких известий, но бабушка Нина за него не переживала. Правда, в церковь стала ходить чаще, ставила свечки во спасение сына и мужа. А на людях она говорила:
— Таких, как он, сам чёрт боится.
* * *
Катя, Колькина мама, работала в больнице медсестрой. Её мобилизовали в самом начале войны. Выдали форму, зачислили на довольствие и направили служить в военный госпиталь, который располагался недалеко от их дома. У неё были суточные дежурства. Учитывая большую загрузку госпиталя, ей приходилось часто надолго задерживаться на службе. Возвращалась она всегда поздно и сразу же обессиленная валилась спать.
Фронт быстро разворачивался. Везде шли постоянные бои. В госпиталь поступало много раненых. Коек на всех катастрофически не хватало и их размещали в коридорах, а то и во дворе больницы под укрытием наспех установленных шатров.
Володю, ещё в бурные двадцатые годы, мобилизовали в состав комсомольского отряда и отправили на уничтожение банды Зелёного. Перед отправкой на пристани был митинг и ребята, под воздействием патриотических призывов комсомольских и партийных агитаторов, практически безоружные, с лозунгом «Мы их шапками закидаем!» отплыли на пароходе вниз по Днепру, где орудовала банда. На самом деле это была не банда, а хорошо организованная и вооружённая группировка. В районе города Триполье Днепр сильно сужается. Оба берега подходят близко друг к другу. Там, по обе стороны реки находилась засада. Бандиты открыли по пароходу шквальный пулемётный огонь. Почти весь отряд погиб.*
*Все суда, проходящие мимо этого места, в память о тех событиях, дают продолжительный гудок.
Спаслись несколько счастливчиков, успевших прыгнуть за борт. Среди них был и Володя. Ему посчастливилось доплыть до берега, однако холодные осенние воды Днепра оставили юноше на всю жизнь память о себе – сильная простуда перешла в воспаление лёгких. Лечения тогда практически не было и случилось самое страшное – он заболел туберкулёзом лёгких, по тому времени совершенно неизлечимым заболеванием. Инвалидность — это и была основная причина, по которой его не мобилизовали на фронт.
Дора, как многодетная мать, тоже не подлежала мобилизации. Но они с мужем ежедневно приходили в военный госпиталь, где служила Катя, Колькина мама. Целыми днями они там помогали раненым и медперсоналу. Володя подключался к санитарам, а Дора с небольшой труппой регулярно давали раненым концерты. Часто она организовывала выступления и других артистов. Обе бабушки – Нина и Ида — занимались домашним хозяйством и шумной детской оравой.
Спустя совсем короткое время фашисты были уже недалеко от Киева и госпиталь начали срочно готовить к эвакуации на восток. Колькина мама уговаривала бабушку Нину ехать вместе с ней, но та наотрез отказалась покидать родной город и оставлять квартиру без присмотра. Бабушка Нина была уверена, как, впрочем, и большинство жителей, что приход фашистов — это ненадолго. После долгих споров, слёз и уговоров бабушка сказала Кате:
— Ты, доченька, человек подневольный, военный и обязана ехать вместе со своими ранеными и помогать им, а мы с Коленькой не пропадём. Не волнуйся, Катюша, за нас. Всё-таки дом есть дом, да и от деда и папы будем ждать весточек. Как только прибудешь на место, сразу нам напиши.
На том и порешили. Мама оставила Кольку вдвоём с бабушкой Ниной. На следующий день, под покровом ночи, санитарный поезд отправился на восток.
Глава 4.
Стремительным темпом враг подступал к городу, готовясь к штурму. Советские войска, опасаясь полного окружения, оставили Киев практически без боя. Перед отступлением были заминированы жилые дома, гостиницы и учреждения на главной улице города Крещатике, Успенский собор Киево-Печерской Лавры и ряд других важных объектов. Город как бы вымер в ожидании прихода врага. В течение почти суток безвластия всюду происходили грабежи и мародёрство в ни кем не охраняемых магазинах, учреждениях и опустевших квартирах.
19 сентября 1941 года фашисты вошли в город на долгие два года. Начались тяжёлые будни оккупационного режима, которые сопровождались каждый день новыми приказами. В конце каждого приказа была одинаковая прыписка – «за невыполнение приказа – расстрел». Стены и крыши домов и учреждений "украсились" фашистскими флагами с чёрной свастикой и приказами новой власти. За невыполнение каждого пункта приказа грозил расстрел.
В первые дни оккупации, фашисты выселили оставшихся людей из домов на центральных улицах и расквартировали там свой офицерский состав. Расчёт НКВД оправдался. Ночью начали методично взрываться дома. Поднялась паника. Никто не мог предположить, когда и какой из домов взорвётся следующим. Немцы пытались погасить пожары, но в городской магистрали не оказалось воды. Были брошены пожарные шланги в Днепр, но их постоянно кто-то перерезал. Среди населения поползли слухи о том, что в городе действует подпольная диверсионная группа НКВД.
Так были принесены в жертву войне центральный проспект города Крещатик и прилегающие к нему улицы. Практически все они превратились в руины и перестали существовать. Пострадали от разрушений и граничащие с ним районы. Асфальтированные дороги и тротуары скрылись под мусором и обломками кирпичей от разрушенных домов, или были перекрыты патрулями. Были взорваны все мосты через Днепр. Один из них – уникальный цепной Николаевский мост, соединявший город с Трухановым островом. Спустя некоторое время был также взорван Успенский Собор Киево-Печерской Лавры. В городе начались аресты и облавы.
Магазины и столовые не работали. Люди, приехавшие в город погостить, вынуждены были голодать и жить, где попало. Их сразу же арестовывали и отправляли в лагерь, расположенный на окраине города – Сырец. По малейшему подозрению зачастую расстреливали тут же, без суда и следствия.
Людей хватали прямо на улицах и на базарах, заталкивали в машины и отвозили в лагерь на Сырец. Там же, в Бабьем Яру их уничтожали. Этот зловещий район уже давно облюбовали ещё НКВД и ГПУ для своих кровавых акций в 1930 - 41 гг. Тысячи людей были там расстреляны во время репрессий. Туда же бравые последователи Ф. Дзержинского вывозили тела расстрелянных в подвалах нынешнего Октябрьского дворца и других мест, где совершались эти зверские акции. Так что фашисты шли по уже проторенной дорожке.
Из Дарницкого лагеря в Бабий Яр привозили машинами военнопленных, для захоронения трупов. Для такой работы, среди них подбирали особенно крепких людей. Не каждый мог выдержать увиденное. Спустя короткое время, после этого их тоже всех расстреливали. Фашисты боялись оставлять свидетелей
В сентябре по всему городу на стенах домов и афишных тумбах появились красочные плакаты с многообещающими приглашениями записываться в полицию. На них были изображены здоровые, мордастые и улыбающиеся во весь рот парубки в новой полицейской форме с жёлто-голубыми повязками на рукаве. В конце сентября, рядом с красочными призывами в полицию, было расклеено 2 000 экземпляров распоряжения новой власти. Для многих жителей города этот приказ прозвучал, как страшный приговор:
ПРИКАЗАНО *
Всем жидам города Киева и его окрестностей собраться в понедельник дня 29 сентября 1941 года в 8 утра возле улиц Мельникова — Докторовской (около кладбища). Все должны забрать с собой документы, деньги, бельё т.п.
Кто не подчинится этому распоряжению – будет расстрелян.
Кто займёт жидовскую квартиру или разграбит их имущество — будет расстрелян.
*Газета «Крещатик» от 29 сентября 2001 года.
Мало кто предвидел последствия этого короткого приказа. В то время сведения о массовых расстрелах евреев, на территориях государств, оккупированных фашистами, до Киева ещё не дошли. Среди жителей города поползли слухи о том, что евреев будут переселять куда-то на другие земли или даже ещё лучше — в Германию. О расстрелах никто ничего толком не знал. Многие завидовали им и тоже хотели бы уехать в Германию на заработки, о чём вовсю трубила фашистская пропаганда. Вначале войны так оно и было. Особенно на Украине – многие молодые стремились уехать (и уезжали добровольно!) в Германию на заработки. Уже потом, спустя некоторое время, начали поступать весточки из Германии, о том какие там "заработки" и какая там каторга. Писали о том, что немцы к домашним животным относились лучше, чем к "низшей расе" из востока. За малейший проступок, могли избить палками, а то и расстрелять.
Глава 5.
Поздно вечером обе семьи собрались на кухне. Колька и Антоша возились на полу со своими игрушками. Старшенькая, Лиза, с очередной книгой в руках, пристроилась возле ещё не остывшей печки. Семёнчик довольно чмокал соской в своей кроватке. Взрослые – бабушки Ида и Нина, Володя и Дора сидели молча за столом. Завтра Иде и Доре, согласно распоряжения властей, надо было идти на сборный пункт. Уже сегодня необходимо принимать решение: как быть? Молчаливую обстановку нарушила бабушка Ида:
— Мы не должны нарушать приказ новой власти. В конце-концов, немцы это культурная нация, – выразила она своё мнение. — Так мы таки да, будем жить в Германии. Сейчас туда едут тысячи людей.
— Что ты говоришь, Идочка? – возмутилась бабушка Нина. – Кто туда может ехать добровольно? Разве что какие-то байдуки?
— Но они же написали, чтобы люди брали с собой тёплые вещи и драгоценности. Это очень похоже на переселение,— не унималась баба Ида.
— Кому ты веришь, Идочка? Ты только посмотри вокруг себя. На улицах валяются не захороненные люди, расстрелянные в назидание другим. В конце концов, ты подумала о детях, о Володе? А грудной Семёнчик?
— У меня нет веры к тем, кто начал вероломную войну. Ещё вчера они учились в наших военных академиях, а сегодня они уже наши завоеватели. Такого быть не может,— рассудительно произнесла Дора.
— Когда всё закончится, а это, я уверена, продлится недолго, мы вернёмся назад и будем опять все вместе,— слабо возразила Ида.
— Мама, ты как хочешь, а я больного Володю одного с детьми здесь не оставлю,— со, свойственной для неё пылкостью, заявила Дора. – Я не поеду ни в какие Германии.
Володя молча сидел за столом, наклонив голову. Впервые в жизни ему пришлось столкнуться с разделением людей на нации. До этого вопрос национальности в его семье никогда не поднимался. Никто из них не задумывался о том, кто есть кто. Даже тогда, когда у них родились дети, то не стоял вопрос, какую указать национальность. В метриках записали национальность по отцу, как тогда было принято, украинцами. Он очень любил свою жену и детей. Это чувство даже как-то придавало ему силы бороться со своим тяжёлым недугом. Володя никогда не задумывался над тем, кто по национальности его жена. И вот теперь коричневая чума фашизма пыталась влезть грязным сапогом в чистые любящие сердца Володи и Доры. Его поставили перед выбором. Он поднял голову, обвёл всех взглядом и произнёс:
— Я обратил внимание на то, что это распоряжение без подписи. Мне непонятно, кто написал эту филькину грамоту? Кто издал этот приказ?
Затем встал и, что для него было совсем необычным, шарахнул кулаком по столу и решительно заявил:
— Вы никуда не пойдёте! Я вас не отпущу. Мы не будем подчиняться приказам власти, которой не существует.
— Правильно,— сказала Колькина бабушка,— а завтра я вас спрячу в своей комнате, на антресоли. У меня никто проверять не будет. Мой Микитка числится как судимый за политику. Он теперь у них вроде бы как свой. Хоть какой-то толк будет от его болтовни и частушек.
— Но они же заберут детей! – с ужасом сказала Ида.
— Нет, детей не заберут,— возразил Володя. — В метриках у них записано, что они по национальности украинцы.
На том и порешили.
Глава 6.
В назначенный день нескончаемый поток евреев заполнил улицы, ведущие на Сырец. Люди шли пешком, двигались на подводах с разных районов города – с Подола, Печерска, Святошино, Бесарабки. Шли, нагруженные домашним скарбом, таща за руки маленьких детей. Некоторые везли на ручных тележках своих престарелых родителей и инвалидов. Процессия напоминала какой-то ужасный исход. Это были, в основном, пожилые мужчины и женщины, матери с детьми. Молодых мужчин почти не было. Они были на фронте. Многие семьи шли добровольно, но некоторых полицаи поторапливали, выгоняя из домов. Они шли навстречу своей неизвестной судьбе, в дальний и неясный путь, роняя последний взгляд на родные места.
Жители города стояли на тротуарах вдоль улицы. Кто-то встречал в колонне своих знакомых и прощался с ними взмахом руки. Многие, кто уже успел убедиться в немецкой «доброте», догадывались, чем может закончиться этот исход. Они с жалостью, не в силах помочь, смотрели на проходящую толпу и молча вытирали слёзы. Некоторые откровенно завидовали обещанному евреям немецкому «раю». Были и такие, которые злобно сверкали глазами на идущих, не скрывая своего злорадства и ненависти к ним.

* * *
Что руководило этими людьми, которые покорно брели в свой последний путь? Слухи о переезде в другие земли? А может быть то, что они ожидали отправки в сытую Германию? Но ведь это же были только слухи! Неужели же столько тысяч человек могли поверить каким-то сплетням? В приказе не было ничего зловещего. Просто, приказали «... всем жидам взять тёплые вещи, документы и драгоценности». Вот поэтому и возникли слухи, будто бы их будут вывозить из города. Куда? Никто не знал. Ведь поведут на станцию Сырец, а в словах «станция, поезд» ничего страшного и зловещего нет. Другие рассуждали так, «... немцы – цивилизованная и культурная нация, у них даже язык похожий на наш идыш. Скорее всего, нас будут вывозить из города для обмена на военнопленных». В состоянии обречённости, человек всегда цепляется за соломинку, надеясь на чудо.
Почему эти тысячи людей сами пришли на место казни? Могли ли они не прийти?
По последней переписи, в Киеве перед началом войны числилось около 800 000 человек. В основном, все жили в коммунальных квартирах. Те, кто когда-нибудь так жил, знают, что скрыть что-либо от соседей, невозможно. Все они знали друг о друге абсолютно всё, даже что у кого было на завтрак и на обед, а кто ложился спать без ужина. Кроме этого, все жильцы были на государственном учёте по домовым книгам, о чём многие даже и не подозревали. Все домовые книги, в основном, сохранились. Полиции ничего не стоило выписать из них пофамильно всех евреев, свериться со списком явившихся добровольно, а остальных вызвать повестками.
Но и это были ещё не все методы слежки. В каждом дворе были дворники. Ещё до войны во время Советсков власти, (в принцыпе, такой порядок существовал всегда) при оформлении на должность, с ними проводили беседы в соответствующих органах, и только после этого им предоставляли работу и жильё. Некоторые из них, кто выполнял особые поручения, получали к своей основной зарплате в домоуправлениях, дополнительную оплату от своих "работодателей". Такие «льготы» надо было отрабатывать. В их функции входило не только чистить асфальт, но и «приглядывать» за жильцами, а также доносить на них.
У советской власти было много грехов, но не антисемитизм. В Киеве перед войной было 33 еврейских школы, еврейское отделение в театральном институте и даже еврейский трамвайный техникум. Советская власть отменила черту оседлости, декларировала равные права, поддерживала национальную культуру. Никто не догадывался, как это может быть использовано. Накануне «переселения» дворникам было приказано составить списки евреев, и они, тысячи дворников, их составили. Это было совсем несложно. Некоторые соседи тоже не сидели сложа руки. Почти во всех воспоминаниях выживших,— «на нас показал дворник», «нас выдала соседка». Доносов о евреях поступало столько, что сотрудники не успевали реагировать. Помогали местные полицаи, а также специально прибывший в Киев "Буковинский Курень" из Черновцов. В спорных ситуациях решали судьбу человека два слова. Эти слова — «похож», «не похож» — были самыми страшными в те дни. Они обозначали границу между жизнью и смертью.
«Уходи, ты не похожа»,— кричали родители Дине Проничевой, самой известной из спасшихся в Бабьем Яру, когда уже стало ясно, на какой «поезд» их всех посадят.
Во все времена — подлости и жертвенности было всегда поровну: Было такое, что украинские и русские мужья шли в Бабий Яр вместе со своими женами-еврейками — и наоборот. Почти 600 киевлян — украинцев, русских, всего 13 национальностей, во время всей оккупации прятали евреев. Они выдавали их за своих, подделывали документы, крестили, выхватывали из идущей толпы детей. Таких спасенных в Киеве около тысячи. А ведь при обнаружении укрыватели вместе с жертвами подлежали расстрелу.
Вначале, сопровождавшие колонну полицаи, проявляли доброжелательность и даже помогали пожилым нести их вещи. У Фёдоровской церкви стояли эсэсовцы в зелёных мундирах с черепами на рукавах и пилотках, с автоматами через плечо. Они останавливали подводы и тележки, и заставляли оставлять здесь своё имущество. Тут же раздавали часть его провожающим и знакомым.
По мере приближения к зловещему, месту конвой начал усиливаться. В воздухе резко запахло сапожной мазью, чесноком и перегаром самогона. Толпу начали оттеснять от улицы, ведущей на станцию Сырец и направлять к Бабьему Яру. Дружелюбие полицаев исчезло, они стали покрикивать на людей, сжимать их в плотную массу. После поворота на железнодорожную станцию Сырец, колонну евреев взяли в окружение дополнительные два батальона немецкой полиции. Эти уже не церемонились с людьми. В ход пошли приклады карабинов и штыки. Так обычно загоняют скотину в выгородку. А чего там церемониться! Можно же безнаказанно поиздеваться. Немецкая полиция знала, что это уже не люди и жить им осталось совсем немного. Уже тут пролились первые капли крови.
Чем ближе они подходили к Бабьему Яру, тем слышнее и отчётливее раздавалась немецкая ругань, ружейная пальба и длинные пулемётные очереди, по которым стало понятно, что там происходит. Но возврата назад уже не было. Евреев плотно окружили головорезы немецких полицейских батальонов и зондеркоманды СС.
*Людей начали устанавливать в коллоны по сто человек. Затем каратели вели их по Лукъяновскому шоссе мимо Сырецких лагерей к Бабьему Яру. Первая колонна становилась у крутого обрыва. Всех заставляли раздеваться догола. Одежду аккуратно складывали в штабеля. Каждые десять минут сюда же подъезжали крытые пятитонные грузовики. Из них выгружали приговорённых на расстрел. Затем в кузов загружали вещи убитых и увозили на Некрасовскую улицу в здание школы №38, где располагался Центральный вещевой склад. Там вещи сортировали. На первом этаже складировали продукты, которые обманутые люди взяли с собой в дорогу – консервы, масло, сахар, мёд, хлеб, колбасу. На втором этаже – бельё. На третьем – верхняя одежда. На четвёртом – наиболее ценные вещи. Здесь лежали отрезы дорогого сукна, шубы, золотые часы, кольца, перстни.
Носильные вещи со склада отправляли на дезинфекцию в баню, расположенную на улице Жилянская, а оттуда на вокзал и в Германию.
Кроме грузовиков к школе постоянно подъезжали легковые машины с эсесовскими офицерами и офицерами гестапо. Они, как истинные хозяева, сразу же поднимались на четвёртый этаж и брали всё, что им заблагорассудится.
Так продолжалось два года. От Бабьего Яра до школы № 38 на улице Некрасовская всего лишь десять минут езды. Но понадобится тысячелетие пока человечество забудет этот позорнейший путь фашистов! *
* из воспоминаний очевидца. "Еврейская газета" сентябрь, 2007 год.
* * *
Голых людей подводили к краю пропасти и по команде расстреливали. Матери, пытаясь спасти детей, заслоняли их, бросали в Яр, надеясь на то, что они сумеют как-нибудь выжить.
Убийства проводились весь световой день. Ночью палачи, одурманенные шнапсом, спали, а всех, кого не успели уничтожить в течении дня, загоняли в пустующие гаражи. Трупы сбрасывали в Яр, а вечером динамитом взрывали края обрыва и землёй засыпали их и тех, кто ещё был жив. Утром расстрелы продолжались.
Уничтожение евреев в Бабьем Яру 29 и 30 сентября 1941 года проводила специальная расстрельная айнзатцкоманда 4-А под командованием штандартенфюрера СС Пауля Блобеля, усиленная 303-м и 45-м немецкими полицейскими батальонами. Им помогал отряд охранной полиции, сформированный из коллаборационистской нечисти, головорезами "Буковинского куреня" и криминального отребья, подобранного немецкими спецслужбами в первые дни оккупации. Эти полицаи отличались особой жестокостью по отношению к мирному населению.
Такая неслыханная жестокость была цинично приурочена фашистами к траурной дате у евреев – Судному Дню.
Из донесения Пауля Блобеля начальнику службы безопасности рейха от 7 октября 1941 года:
«Совместно со штабом айнзацгруппы «Ц» и двумя подразделениями полицейского полка «ЮГ» зондеркоманда 4-А казнила 33 771 еврея 29 и 30 сентября. Золото и драгоценности, бельё, одежда – сохранены. Акция прошла спокойно, инцидентов не возникало. Население одобрительно отнеслось к переселению евреев в другое место. То, что они ликвидированы, вряд ли стало известно».*
*Газета «Крещатик» от 29 сентября 2001 года.
Но люди уже начали догадываться. По городу поползли зловещие слухи. Многие в это не верили и расценивали как сплетни. Некоторые даже завидовали евреям, которым так повезло вырваться из голодного города.
* * *
Глава 7.
Бабушка Нина спрятала Иду и Дору у себя в комнате на антресоли. Там, под самым потолком, для них были устроены две небольшие постели. Через открытую форточку поступал свежий воздух. Вход туда она заложила старыми вещами и чемоданами. Лестницу втягивали на антресоль и там прятали.
Так прошло несколько дней. Облавы прекратились. Люди начали потихоньку выползать на улицу. Чутко озираясь по сторонам, они пробирались на базар, где можно было ещё что-то купить или обменять кое-какие оставшиеся вещи на необходимые продукты. Но самое главное – там можно было встретить знакомых и поделиться с ними новостями.
Однажды утром в парадном по каменным ступенькам загрохотали сапоги. Постепенно топот стал перемещаться к их двери. В квартире установилась напряжённая тишина. Даже дети прекратили возню и замерли. Раздался резкий звонок. Бабушка Нина, как была, в переднике, вышла в коридор и молча, не спрашивая, кто там, распахнула дверь. На пороге стояли два полицая. Один из них заглянул в список, и его толстый палец остановился на номере их квартиры:
— На этой жилплощади числятся две еврейки, которые добровольно не явились на сборный пункт. Где они?
— А я ж откудова знаю, где они? – как-то странно коверкая речь, удивлённо спросила бабушка Нина. — Шо я, пастух вашим явреям, чи шо? Утром снялись и потащили свои клумки, а куды – разве ж я знаю? И Володька за нымы побёг, як той чокнутый. Ему, наверное, тоже в Неметчину захотелось. Нам так даже и не сказали, куда они подались. Наверное, побоялись, шо и мы за ними попрёмся.
Затем она начала присматриваться к полицаю:
— А ты, случайно, не Гришак, покойного Захара сынок?
Полицай поднял глаза от бумаг:
— О! Баба Нина, це ты? А где дед Микитка?
Потом повернулся к другому полицаю:
— Це ж баба Нина, жена Микитки-гармониста, того, що був на Беломорканале за политику.
— Та той старый чёрт,— сказала бабушка,— с самого початку схватив свою гармошку и куда-то подался. Мабуть, сблеску. Вот уже скоро месяц как его нету. Мо, к вам побёг? Як встретишь, то скажи ему, щоб домой, паразит проклятый, и не появлялся, бо прибъю як того гада. Вин мине знает, я шутить не буду!
— Да вроде у нас его нету. Я его не бачив. Вдруг появится, передай, хай приходит до нас.
— А паёк дадут ему, чи ни?
— Дадут, обязательно дадут, ще й форму и мыло получит.
— Как появится, то передам — закивала она головой.
Полицаи развернулись и потопали сапогами на другой этаж.
— Гриша,— тихонько позвала бабушка и близко подошла к нему,— мо, б ты, той, и нас записал бы на Неметчину? Чи туда токо явреев беруть?
Гришак повернулся к бабушке и тихо сказал:
— Сиди, баба Нина, где сидишь. Те, кто в Бабьем Яру, уже свою Ниметчину получили. Нема больше их. Все они остались там лежать.
От сказанного бабушка Нина оцепенела,— Господи, Царица Небесная,— пробормотала она,— прости душам невинно убиенных грехи тяжкие и прогрешения вольные и невольные, и помилуй их грешных,— потом развернулась и пошла в квартиру, продолжая бормотать и неистово креститься,— покарай аспидов проклятых за невинно пролитую кровь рабов твоих.
Полицаи ушли, а бабушка Нина на ватных ногах еле добралась до комнаты и свалилась на диван. Володя прибежал со стаканом воды и дал ей попить. Ида и Дора выползли из тряпок, спустились с антресоли и бросились к ней:
— Что случилось? Что они сказали?
Бабушка обвела всех затуманенным взглядом, затем опять попила водички и остановила глаза на Иде:
— Вот так, Идочка. Эта твоя «культурная» нация переcстреляла в Бабьем Яру всех евреев, которые туда сами и поприходили, прочитав на столбах оту филькину грамоту.
А немцы и полицаи настырно и скурупулёзно продолжали по доносам и домовым книгам отслеживать евреев, уклонившихся от явки по приказу. Отлавливали их и вывозили в Бабий Яр на уничтожение.
Глава 8.
Время тянулось медленно. Город опустел. Редкие прохожие спешили закончить свои дела до комендантского часа и незаметно проскользнуть по улицам, покрытым битым кирпичом и мусором. Стараясь не попадаться на глаза патрулям, они поспешно ныряли в подворотни и переулки, избегая выходить на открытые места.
Бабушка Ида и Дора безвылазно сидели у бабушки Нины в комнате, готовые в любой момент забраться на антресоль. Самого маленького, годовалого Семёнчика, Дора кормила грудью. Володя, как мог, занимался детьми. Школа не работала и ему в этом нелёгком деле помогала старшенькая Лиза. Она читала Антоше и Кольке детские книги, пытаясь научить их освоить азбуку. Они с удовольствием слушали её чтение, рассматривали картинки, но от обучения увиливали. Видно, что для освоения науки они ещё не доросли. Оба больше всего любили возиться со своими игрушками. Для них ничего другого не существовало. Они потихоньку пыхтели, вырывая друг у друга почему-то обязательно понравившуюся обоим игрушку. Если возня угрожала перейти в драку, Володя подходил к ним и молча рассаживал их в коридоре на сундуки. Вскоре мир между ними восстанавливался. Было бы так и у взрослых! А взрослые, о чём бы ни говорили, но разговор начинался и заканчивался одним – Бабий Яр...
Прошло несколько дней. Никто их не беспокоил. Появилась слабая надежда на то, что всё потихоньку забудется и благополучно закончится.
* * *
Кто же мог знать, что дворнику их дома уже давно, ещё с довоенного времени, приглянулось Дорочкино пианино. Ему очень хотелось научиться играть на нём гопака, особенно, как выпьет – ну, просто, невтерпёж! Долго ходил он кругами и видно, всё-таки, что-то заметил через занавески. А может, как-то по-другому прознал, что в квартире прячут еврейских женщин. Пошёл он, сердешный, в полицию и очистил там свою продажную душонку,— мол, как же так, всех евреев забрали, а эти две остались. Непорядок, надо исправлять упущенное, подчищать! Там среагировали быстро.
Утром Володя открыл почтовый ящик и увидел там какой-то листочек. Взял он его в руки — и как змея ужалила! Это была повестка о добровольной явке бабушки Иды и Доры в Полицейскую управу. В случае неповиновения их доставят под конвоем.
Не забыли, и благополучно не кончилось! У зверей аппетит только разгорелся. Что было делать? Не явиться? Придут сюда и заберут вместе с детьми. В повестке была указана дата на завтра. О детях в ней ничего не было сказано, значит, дети останутся дома, с Володей. Собрались бедные женщины, посидели, поплакали. Покормили детей и уложили их спать.

Глава 9.
Дору и маму Иду забрали, именно забрали, а не арестовали, в тот же день поздно вечером. Семья только собралась к столу на скудный ужин. Неожиданно в дверь загрохотали чем-то тяжёлым. Потребовали открыть немедленно, иначе пригрозили взломать замок. О том, чтобы спрятаться, не могло быть речи. Единственное, что успели – закрыть детей в комнате бабушки Нины, строго приказав им сидеть молча.
Пришлось открывать. В коридор вошли два полицая, не здороваясь, наполнив воздух запахом сивухи и махорки. Старший из них, потёр остывшие руки, подышал на них и полез во внутренний карман шинели. Вытащил смятую бумажку, расправил её в руках:
— Которые тут будут,— он приблизил бумажку поближе к лампе и по слогам прочитал,— Лорман Дора и Лорман Ида ?
Дора, в душе давно уже ожидавшая этого часа, встала и произнесла спокойным голосом:
— Я Лорман Дора.
Ида, вся изменившись от страха, сгорбилась и чуть слышно прошептала:
— Я, Лорман Ида, её мама,— показывая на Дору, вроде это могло что-то изменить.
— Собирайтесь, пойдёте с нами,— хриплым, с перепоя голосом, сказал старший.
Володя резко вскочил из-за стола, чуть не задев керосиновую лампу головой:
— За что, на каком основании? Вы не имеете права! Мы только сегодня получили повестку и завтра утром, как там указано, собирались явиться по указанному адресу.
— А мы специально пришли сегодня, а то бы завтра и след ваш простыл,— злобно сказал старший. — Уже один раз вам было сообщено приказом на каждом углу, так вы не явились.
— Теперь пойдёте с почётом, под конвоем,— захихикал молодой.
Володя вспыхнул и хотел ещё что-то сказать, но Дора посмотрела на него и тихонько, но не терпящим возражения тоном, шепнула ему в ухо:
— Володя, не надо. Дети.
А те спрятались у бабушки Нины в соседней комнате и сидели тихонько как мышки, чувствуя опасность. Володя, сразу же как бы сник опустил голову и сел.
Полицаи, не понимая претензии какого-то умника, переглянулись между собой и засмеялись:
— Какое вам ещё треба основание,— вмешался молодой полицай,— вы приказ читали или нет? Усе нормальные евреи пришли и уже давно…,— затем под взглядом старшего быстро замолчал и со злостью произнёс, – … вывезены в Германию. А тут, … таскайся за вами по ночам.
Старший, чтобы замять оплошность молодого, сказал:
— Оденьтесь потеплее, возьмите продуктов на три дня. И побыстрее,— начал сворачивать цигарку, как бы давая им возможность собраться за время выкуренной сигареты.
А что было собирать? Всё и так уже давно было собрано. Несмотря на все старания бабушки Нины спрятать их, все ждали этого момента. Ведь из города уехать было невозможно. На всех дорогах, стояли заставы. Дора и Ида простились с Володей и бабушкой Ниной. Даже к детям не зашли, опасаясь за них. Так они и остались в комнате, даже не увидев в последний раз маму и бабушку.
Володя и бабушка Нина вышли проводить их. На улице, окутанной осенней непогодой, не было ни души. В сопровождении конвоя, бедные женщины, еле переставляя ноги в стоптанной обуви, плелись в окружении двух полицаев.
Только после прихода в Полицейскую управу их арестовали, зарегистрировали и обыскали. Забрали всё, что на их взгляд показалось ценным, и сразу же поместили в камеру. Там уже находились около тридцати таких же несчастных женщин и детей. У кого было место, тот спал, если это можно назвать сном. Другие ютились на полу на каких-то тряпках. Изредка просыпались дети, оглашая помещение камеры хриплыми со сна голосами. Матери, кое-как успокаивали их. Кто-то перешёптывался с соседкой. Кто-то всхлипывал. Женщина с маленьким ребёнком на руках молилась на идыш и что-то вымаливала у Бога, то ли прощения грехов, то ли помощи. А может быть, просила Его спасти своего малыша? Её судьба была ей уже безразлична, а ребёночек-то ещё и не пожил? В чём его вина? Пока что он спал и не догадывался о своей участи.

Глава 10.
Дора с мамой постелили старое пальто на дощатый пол и уселись на него, прижавшись друг к другу. Спать совсем не хотелось.
— Дора,— тихо прошептала Ида,— что с нами будет? Мне страшно.
— Что бы с нами ни было, главное, что дети, пока что, слава Богу, находятся в безопасности и со своим родным отцом. Они Володю не тронут.
— Мы должны сказать о детях. Если нас увезут в Германию, то мы не можем их оставить здесь.
В отличие от мамы, Дора прекрасно понимала, что никто их и никуда дальше Бабьего Яра не повезёт. Но она щадила больное мамино сердце и не могла ей об этом говорить:
— Конечно, мама. Скажем обязательно, но до поры до времени об этом нельзя даже упоминать. Неизвестно, как всё дальше обернётся.
И затем повторила с несвойственной ей суровостью:
— Ты поняла, мама? Не смей говорить о детях ни с кем абсолютно. Ни с кем!
— Но как же мы их оставим? – не унималась пожилая женщина.
— Ма-ма! – прошептала Дора, и демонстративно отодвинулась от неё.
Такой суровый тон из уст всегда сдержанной дочки она услышала впервые. До неё начало доходить серьёзность их положения. Мысли об отправки их Германию понемногу начали вытесняться из головы. Она вспомнила слова бабушки Нины об участи тех евреев, которые сами же явились, согласно приказа, и ей стало страшно. Склонив голову, она начала потихоньку плакать. Доре стало жалко её. Она опять прижалась к ней и стала нежно и успокаивающе гладить её по плечу. «Пусть немножко поплачет,— подумала она,— выйдут первые слёзы, душе станет легче и она будет меньше страдать». Так, обнявшись, они и просидели молча почти всю ночь, думая каждый о своём. Только на рассвете они забылись в какой-то полудрёме.
Рано утром их разбудил скрежет открываемой камерной двери, сопровождаемый грубым, хриплым голосом:
— Подъём!
В проёме двери стоял здоровенный полицай. Рядом с ним двое заключённых, одетых в какое-то рваньё, держали за ручки большую кастрюлю:
— Пани евреи, чай подано,— издевательски сказал полицай.
Заключённые внесли в камеру кастрюлю, наполовину заполненную чем-то закрашенной водой. Над кастрюлей поднимался лёгкий парок. Всем выдали по маленькому кусочку невыпеченного хлеба.
Ида подошла к полицаю и тихонько спросила:
— Нас привели сегодня ночью и мы не знаем, где туалет.
— Дак вот же он,— загоготал полицай, показывая рукой на грязную брезентовую шторку в углу. – Звыняйте, еси шо не так. У нас люксов нету.
За шторкой стояла такая же кастрюля, в которой им принесли чай, только другого назначения. Женщины, переборов в себе отвращение и стыд, вынуждены были воспользоваться этой посудой.
Жидкость, которую они получили как чай, даже близко его не напоминала. Это была просто тёплая вода коричневого цвета. Дай Бог, чтобы она была хотя бы кипячёная. Пожевав вязкого полусырого хлеба, они запили его чуть тёплым чаем.
* * *
Жизнь в камере потихоньку пробуждалась. Послышались детские голоса. Кто-то капризничал, кто-то хныкал, требуя чего-то от мамы или бабушки. Две девочки громко сорились, забирая друг у друга какую- то игрушку. Некоторые женщины начали разворачивать свои узелки, доставая оттуда какую-то скудную еду.
Дора и мама поняли, что эти люди уже давно находятся здесь и им даже приносят из дому передачи. Постепенно они познакомились с некоторыми своими соседками по камере. При более близком знакомстве с ними они узнали, что почти все они были арестованы по доносам соседей, которые посягали на их жильё, ценности или мебель. Некоторых схватили на улице. Были и такие, как они — о том, что они прячутся, донесли дворники. Мужское отделение находилось где-то рядом. Свиданий не разрешают. Слава Богу, хотя бы изредка разрешают передачи. Если у кого-то в городе есть друзья или хорошие знакомые, то они немного помогают. Что будет дальше – никто не знает. Все молча ожидают своей участи. Дела их ведёт какой-то следователь украинец. Отзывы о нём положительные. Он сочувствует арестованным. Многим пытается помочь и даже денег не требует. Говорят, что он состоит в Организации Украинских Националистов. Когда в камере набирается много людей, их куда-то увозят. Слухи ходят разные. Одни предполагают, что везут на железнодорожную станцию Сырец и куда-то отправляют. Другие утверждают, что прямым ходом в Бабий Яр. А там участь у всех одна – расстрел.
Глава 11.
Дни в камере тянулись медленно. Каждый день под конвоем полицаев уводили по несколько человек. Больше их никто никогда не видел. Дора с мамой перебрались на освободившиеся верхние нары и ютились там вдвоём. На дощатые полати были брошены какие-то матрацы, спрессованные до толщины рубероида. Зато теперь у них была хоть какая-то возможность поспать. Дора мужественно переносила все невзгоды камерной жизни. Мысли её постоянно были заняты одним – что с детьми? Двое суток она вообще не могла уснуть. Стоило её только закрыть глаза и перед ней проносились видения: лица её детей, испуганный, затравленный взгляд мужа. За ночь её удавалось поспать два-три часа. Остальное время она, просто, не могла сомкнуть глаз, боялась кошмаров. Ей всё казалось, что дети тоже арестованы и находятся где-то рядом. Иногда, проваливаясь в глубокое забытьё, она вдруг слышала требовательный плач проголодавшегося Семёнчика. Очнувшись, она поняла, что это плакал ребёнок у сидящей рядом на нарах женщины. Затем, она вдруг вспомнила, что у Лизы на зиму пальто уже не годится, а у Антоши ножка выросла и ему срочно нужны тёплые ботинки. Вспоминала последний взгляд больного мужа. Это был взгляд человека, измученного постоянным ожиданием ареста и неизвестности. Её угнетало чувство беспомощности, но она старалась держаться, как только могла держаться в её тяжёлом положении. Ведь рядом с ней ещё находилась больная мама. Для её пожилого возраста такое потрясение пережить было очень сложно. Дора постоянно пыталась отвлечь её. Затевала разговоры о их жизни в Черновцах, о знакомых и родственниках. Старалась, хоть чем увести в благоприятную сторону мысли пожилой женщины, и таким образом, хотя бы как-то скрасить её тяжёлое положение. Этим самым она тоже немного отвлекалась от своих угнетающих мыслей. Ко всему прибавилось ещё одно,— Доре приходилось каждый день, прячась за маму под пальто и сцеживать молоко. Она боялась, как бы не заметил кто из полицаев. Она сразу же попала бы под подозрение, что у неё остался ребёнок. Поначалу Дора пряталась и от соседей по камере, но оказалось, что скрыть это невозможно. Пятна на груди платья выдавали её.
Ежедневно камера пополнялась новыми арестованными. Полицаи грубо, с пошлыми прибаутками, заталкивали их в камеру, и они испуганно жались к стенке, привыкая к тусклому освещению. Сидящие на полу женщины, как могли, раздвигались, уступая им хоть какое-то место, пытаясь помочь несчастным. Одну из них, совсем молоденькую маму с двухлетним ребёнком, Дора с мамой поместили у себя на нарах. Теперь они могли спать там только по очереди. Молодую маму звали Циля. Она рассказала, что муж её с первых дней мобилизации на фронте. Вначале, когда издали приказ, они, как и все, начали собираться для отправки. Уже были сложены все вещи. Договорились со знакомыми присмотреть за квартирой.
Их сосед, Игорь, близкий друг мужа Цили, не был мобилизован в армию. Ещё до прихода фашистов он был арестованиз-за какой-то сказанной им глупости по поводу правительства и находился под арестом в тюрьме. Тогда таких было очень много. Когда в Киев вошли фашисты, они освободили многих политических заключённых и мобилизовали их в полицию, как пострадавших от произвола советской власти. Узнав о том, что Циля и её родители завтра собираются идти на сборный пункт, он пробрался к ним под прикрытием темноты и рассказал, что их ожидает завтра, если они туда придут. Родители не поверили ему. Они, зная о том, что Игорь служит в полиции, боялись провокации с его стороны. Циля знала Игоря много лет, училась с ним в одном классе и верила ему. Вдобавок, слухи о расстрелах евреев в Бабьем Яру уже начали разноситься по городу. В семье возникло разногласье. В конце концов решили так — родители идут на сборный пункт, а Цилю с ребёнком на какое-то время Игорь спрячет у себя. Время исчислялось уже на минуты. Выбора не было. Циля простилась с родителями. В тот же вечер Игорь увёл её с ребёнком и поселил их в комнате своих знакомых на окраине города, которая пустовала после эвакуирования. С тех пор она совсем не знает, что произошло с её родителями. Долго скрываться Циле не пришлось. Как-то раз, она вышла из дома на базар, чтобы поменять кое-какие вещи на продукты, и кто-то её узнал. Под утро, следующего дня, её и двухлетнего сынишку, арестовали полицаи. Они допрашивали её в присутствии ребёнка. Её пообещали отпустить вместе с ыном, если она ответит на вопросы: каким образом она попала в пустующую комнату и кто её там прятал? Циля была в отчаянии. Дора с мамой, как могли, уговаривали её не выдавать Игоря:
— Послушай, доченька,— уговаривала её Ида,— твой Игорь настоящий друг. Он совершил мужественный поступок. Будучи полицаем, хотя и не по своей воле, он пытался спасти всю вашу семью от гибели.
Циля, закрыв руками лицо, плакала.
— Если ты сдашь Игоря, то этим ты ничего не изменишь. Погибнете все,— сказала Дора. – Но, если ты будешь настаивать на том, что ты случайно попала в открытую квартиру. Допустим, был дождь, и ты с ребёнком оказалась рядом с этой квартирой. Дверь была открытой и ты зашла туда, чтобы спрятаться от дождя, переодеть ребёнка, в конце-концов. Ответить за это придётся, но зато Игорь будет жив и кто знает, сколько людей он сможет ещё спасти.
На всех последующих допросах Циля только это утверждала. Что с ней случилось дальше, уже никто не знает.
Глава 12.
Спустя две недели в камеру вошёл в сопровождении переводчика офицер гестапо. Всем было объявлено, что они переводятся в другое место. Куда, не сказал. От двери камеры до выхода их ожидал коридор выстроившихся в две шеренги под стенами охранников с собаками. По узкому проходу между ними начали выгонять испуганных женщин, детей и загружать в крытые грузовики.
Натасканные на заключённых собаки рвались из поводов, нагоняя ужас на несчастных людей. Многим достались укусы разъяренных животных.
Поездка в крытом грузовике, забитом полностью женщинами и детьми, продолжалась недолго. По её длительности Дора поняла, что их привезли в дом уже давно имеющий среди людей дурную славу. Этот дом ранее принадлежал Управлению НКВД. Теперь там с успехом хозяйничало гестапо. Здание находилось на улице Короленко, совсем рядышком с её домом. Надо было только пересечь улицу Ирининскую и спуститься по лестнице. Но, …близок локоток …
Урча, машина заехала в тесный двор и их всех погнали через такой же живой коридор гестаповцев с собаками. Опять повторилась анкетная проверка, обыск. Через некоторое время Дору вызвали для уточнения, как ей сказали, анкетных данных. Конвоир завёл её в кабинет. Возле окна стоял мужчина в форме офицера гестапо. Свет из окна падал на него и Дора успела рассмотреть его красивое холёное лицо, на котором была гримаса ненависти и презрения. К её удивлению, тот обратился к ней на сносном русском языке. Видно, прошёл хорошую подготовку для работы с будущими русскими арестованными:
— Надеюсь, вам понятно, что вы арестованы? – спросил он.
У Доры поплыло всё перед глазами. Она еле удержалась, схватившись рукой за стенку:
— Я не понимаю, за что нас с мамой арестовали.
— Сколько ты заплатила следователю Иванченко за обещание освободить вас?
Дора была удивленна его вопросом, но виду не подала. «Это он, наверное, интересуется тем следователем из ОУН, о котором ей рассказывали в камере. Значит, его арестовали, и поэтому нас всех перевели из полиции в гестапо»,— подумала она.
— Я не знаю никакого Иванченка. Меня и мою маму даже на допрос ни разу не вызывали. За две недели нас даже из камеры не выводили,— еле выдавила она
— Ну, это мы всё ещё выясним,— угрожающее сказал он. – Думаю, что лучше будет для вас признаться.
— Выясняйте. Мы с мамой ни в чём не виноваты. Всё-таки, объясните мне, за что нас арестовали?
— Ах, не понимаешь? Когда был развешан приказ о явке всех евреев на сборный пункт? А сегодня какое число?
Что-то написав в её протоколе допроса, даже не дав ей прочитать его, он вызвал конвоира и сквозь зубы сказал ему:
— В камеру её. К остальным.
Последние два слова прозвучали зловеще, как приговор.
Дора стояла, низко опустив голову. Возражать и требовать что-то — было бесполезно.
Глава 13.
Бедный Володя ходил в Полицейскую управу каждый день, хлопотал об освобождении, носил своим передачи. Продукты принимали, но свидания не разрешали, по той причине, что они, якобы, находятся под следствием. Володя возмущался, что это может быть за следствие? Какое преступление могли совершить несчастные женщины, одна из которых уже в пожилом возрасте, а вторая многодетная мать? В ответах дежурного Полицейской управы и по его глазам, которые он отводил в сторону, чувствовалась какая-то принуждённость, недосказанность. Видно, не мог он говорить всё, как есть. Его неискренность, равнодушие ещё больше настораживало Володю.
Через неделю он встретил своего старого знакомого и поделился с ним своим горем. Тот обещал помочь. Через пару дней он подсказал Володе, чтобы он связался со следователем Иванченком. Тот якобы был членом Организации Украинских Националистов, сочувствовал евреям и старался как-то помочь людям. На следующий же день Володя попытался использовать эту возможность. Всё-таки муж – украинец, а немцы вначале поддерживали украинское национальное движение. Утром он пришёл в управу и попытался попасть к этому следователю, но оказалось, что его уже нет: — по доносу в гестапо его деятельность раскрыли, и ночью он был арестован. Дела всех подследственных и арестованных, которые он вёл, также забрали. Теперь ими будет заниматься гестапо. Слабенькая искра надежды на освобождения, хотя бы по причине тяжелой болезни мужа и многодетности, начинала угасать
* * *
Конвоир привёл Дору в то же помещение, откуда её вызывали на допрос. Мама сразу же бросилась к ней:
— Что там было, Дорочка? Что они у тебя спрашивали?
— Они интересовались следователем Иванченко, о котором нам рассказывали.
— А что они хотели о нём знать?
— Я так думаю, что за то, что он помогал евреям, его арестовало гестапо. Поэтому нас всех сюда и перевезли. Теперь уже они будут нами заниматься.
— Дорочка, всё, что не делается — делается к лучшему. А немцы, всё же я уверена, культурная нация.
Дора посмотрела на неё долгим взглядом и подумала «Я не буду ей больше ни о чём рассказывать. Пусть она останется при своих розовых мыслях. Видно, всё, о чём говорила бабушка Нина про Бабий Яр, для неё было неправдоподобным».
Через некоторое время всем, кто находился в помещении, сделали перекличку. Их разбили на несколько групп. Каждую группу, в сопровождении конвоира, повели по длинному коридору. Затем через узкий проход начали спускаться по крутым ступенькам в подвал. Каждая ступенька отдавалась в их сердцах ноющей болью. «Вот так,— подумала Дора,— наверное, грешники после смерти спускаются в ад». Заскрежетала ржавыми петлями дверь и открыла вход в длинный коридор, тускло освещённый редкими лампочками. В нос ударил запах застоявшегося смрада.
В начале коридора в маленькой комнатке за канторкой сидел дежурный надзиратель с набрякшими мешками под глазами. Он посмотрел на женщин глазами дохлой рыбы, как на пустое место. О чём-то переговорил с конвоиром. Затем снял ключи с конторки и повёл Дору с мамой к входу в коридор. Слева и справа вдоль коридора и до конца были металлические двери. Много дверей. Они были закрыты на засовы, на которых висели замки громадных размеров. За каждой дверью, за каждым замком были люди. Их присутствие ощущалось даже сквозь стены. Возле одной из камер он остановился, посмотрел в глазок и открыл ключом дверь. «А вот и сам АД»,— успела подумать Дора и перешагнула высокий порог.
Камера, куда их поместили, почти ничем не отличалась от предыдущей, за исключением того, что там не было туалетной кастрюли. Туалет находился в конце коридора, и туда выводили два раза в день. Целый день они пробыли в камере одни и их никто не беспокоил. На следующий день утром Дору опять вызвали на допрос. Следователь с любопытством начал рассматривать пятна на её груди и сказал:
— Почему вы не сообщили том, что кормите ребёнка грудью?
Доре показалось, что он уже знал о том, что она сцеживает молоко. Боясь выдать себя, она молчала.
— Сейчас вас поведут домой и вы покормите ребёнка. Это же бесчеловечно лишать его материнского молока,— возмутился он. – Предупреждаю, дома — никаких разговоров, иначе ваш ребёнок останется без молока.
Он тут же вызвал двух конвоиров, что-то написал на бумаге и велел им проводить её домой, не заводя в камеру. Такая его «сердечность» показалась ей очень подозрительной, но радость от того, что она побывает дома и даже увидится с детьми и Володей отвлекла её от этой мысли.
Глава 14.
Однажды утром в дверь квартиры раздался требовательный звонок. Бабушка Нина была дома одна с Колькой и присматривала за Сенечкой. Володя с Лизой и Антошей понесли в гестапо передачу. Бабушка открыла дверь. На лестничной площадке стояли два здоровенных гестаповца в чёрных кожаных плащах, а между ними, как тоненькая берёзка — Дорочка. Её руки, предназначенные для извлечения из рояля божественной музыки Баха и Чайковского, были грубо закованы в наручники, как у матёрой уголовницы. Она стояла, опустив голову, и слёзы текли по её бледным, впалым щекам. И не от страха перед побегом заковали они её в путы, а для того, чтобы ещё больше унизить, придавить, чтобы она уже полностью перестала чувствовать себя человеком.
Оказалось, гестаповцы привели её покормить грудного Семёнчика. Сжалились!? В комнате один из них расположился возле окна. Наверное, опасался, что несчастная женщина прыгнет с третьего этажа. Второй, расстегнув плащ, чтобы было удобнее в случае чего выхватить пистолет, развалился на табуретке возле двери. Разговаривать женщинам между собой строго запретили. Дора не могла даже спросить об остальных детях. Бабушка Нина, схитрила, и под видом того, что хочет принести табуретку для конвоира, расположившегося возле окна, метнулась на кухню и оттуда, вроде про себя сказала:
— Не волнуйся, с детьми всё хорошо. Володя с ними понесли вам передачу.
Конвоир что-то заподозрил, а потом увидел, что она несёт ему табуретку, пробурчал себе под нос и уселся.
Даже в ванную, чтобы помыть руки, Дору сопровождал гестаповец. Правда, освободил от наручников.
Дора кормила грудью ребёночка, что-то тихо и нежно ему приговаривала. Её слёзы капали ему на щёчку. Верзила, сидевший возле окна, вытащил сигареты, хотел закурить. Нервы бабушки Нины были напряжены до предела, и она не выдержала, набросилась на него с кулаками, как наседка, защищающая свой выводок:
— А ну, чортяка проклятый, выбрось свою вонючую цигарку. Посмотри, паразит,— она показала рукой в верхний угол,— вона на покути иконы стоят и матерь кормит несмышлёныша. А у тебя, паразита, нету ни стыда, ни совести!
Тот что-то пробурчал, но сигареты спрятал обратно в карман плаща.
Дорочка покормила ребёнка, затем поцеловала. Семёнчик довольно засопел носиком, облизываясь и причмокивая. Затем начал играться, хватая ручками Дору за очки. Наигравшись, уморился и, обволакиваемый знакомым, ни с чем не сравнимым запахом мамы, сделал «потягуси» и уснул у неё на руках. Дора перепеленала его и уложила в кроватку. Если бы он только мог знать, что уже никогда и ничего вкуснее в своей жизни ему не придётся попробовать, и никогда не будет он так сладко и спокойно засыпать!
Конвоиры начали нетерпеливо посматривать на часы и поторапливать Дору. Бабушка Нина успела сунуть ей в карман несколько варёных картофелин и один солёный огурец.
Глава 15.
Вернувшись в камеру, Дора рассказала удивлённой маме о том, что она побывала дома и даже покормила Сенечку. Правда, Володю дома не застала. Он с Лизой и Антошей понёс для них передачу. Достала из под одежды гостинчик бабушки Нины. Только хотели его развернуть и поесть, как их прервал шум открываемого окошка на двери. Надзиратель прочитал их фамилию по бумажке и просунул через окошко передачу. Полакомившись ещё тёплой, домашней картошкой с солёной килькой и воблой они довольные уселись на полу (койки на день подвязывались к стене), и начали обсуждать домашние дела:
— Вот видишь,— сказала мама,— я тебе говорила, что здесь будет лучше, и нас скоро или выпустят, или отправят в Германию.
Дора, находясь ещё под впечатлением короткого пребывания дома, не хотела ей возражать. Тут и вечер подкрался. Койки опустили и они спокойные и довольные хорошим, сравнительно, днём, улеглись спать. Ночью их разбудили и велели выходить с вещами. Опять привели в то же помещение, куда привезли из Полицейской управы. Там они встретили своих бывших сокамерников. Собралось около тридцати женщин. Некоторые были с детьми. Никто из них не высказывал никакого волнения. Перевозка в другое место стала уже привычной. Многие были уверены в том, что их везут на станцию для отправки. Единственное, что настораживало, это то, что личные вещи приказали оставить на скамье и налегке загружаться в машину. Вещи пообещали доставить к месту назначения позже. Вначале все начали усаживаться на дощатый пол кузова. Но люди постепенно прибывали и сидеть на полу уже было невозможно. Все встали, давая место прибывшим. К концу загрузки уже все стояли плотно, прижавшись, друг к другу.
— Теперь понятно, почему нам не разрешили брать вещи. Куда бы мы их дели? И так тесно, что повернуться невозможно,— рассудительно сказала какая-то женщина.
А другая даже пошутила:
— Ничего, в тесноте, да не в обиде. Тут ехать недолго. Как-нибудь потерпим.
После погрузки дверь машины плотно закрыли. В кузове сразу стало темно. Натужно взвыл мощный двигатель грузовика и он, покачиваясь на ухабах, выехал за ворота. С первых же метров движения в машине стало тяжело дышать. Воздуха не хватало. Чувствовалось отсутствие вентиляции. Оцинкованные стены кузова покрылись влагой. Поднялась паника. Женщины начали кричать и звать на помощь. Люди стали задыхаться. Давка ещё больше усилилась. Дора и мама крепко держали друг друга за руки. Вдруг Дора почувствовала, что рука у мамы ослабла и она, вероятно, упала бы, но её удерживали плотно стоящие вокруг них тела. Дора пощупала пульс у неё на шее и с ужасом обнаружила, что он уже не прослушивается. Мамино сердце не выдержало. Её тело начало проседать вниз.
Всё, что теперь занимало мысль Доры,— это хотя бы глоток воздуха. Люди, давили друг друга, пытаясь выбраться из плотной массы тел, тянулись вверх к потолку, вроде бы там было какое-то спасение. Безжизненное тело мамы затоптали ногами. Дора попыталась резко присесть. Ей это удалось. Здесь, среди бесчисленных ног, было даже свободней. Но воздуха здесь тоже не было. Она начала задыхаться. Вдруг, что-то щёлкнуло под кузовом машины и он начал заполняться газом из выхлопной трубы. Дора почувствовала, как куда-то далеко отступили душераздирающие крики женщин, муж, дети. Из её горла начал вырываться булькающий хрип. Внутри у неё всё скрутило. Каждая её клеточка требовала воздуха, но его не было. Последнее, что она подумала это то, что фашистам так и не удалось маму расстрелять. Она умерла своей смертью. И тут же перед её затухающим сознанием возникла мама. Она парила в воздухе, улыбалась и протягивала дочке руку, как бы звала её к себе. В горле Доры остановился твёрдый комок. Сознание её помутилось и навсегда померкло. Мысли Доры прервались, и она полетела на зов матери, к её протянутой руке.
В Бабий Яр грузовик привёз уже трупы, сбитые в одну плотную массу. Осталось их только выгрузить в глубокий ров. Для убийства палачам даже пули не понадобились.
После этого больше никто Дорочку и бабушку Иду не видел. Сгинули они в диких бурьянах зловещего Бабьего Яра. Замордовали их аспиды проклятые. Кто скажет детям, где их могилки? Куда им прийти помянуть их и поплакать? Кто ответит за эту бойню?
Осталась последняя надежда: — …Мне отмщение и Аз воздам.
* * *
Несмотря на свою ревностную «добросовестность» в выявлении спасшихся от ареста евреев, дворнику так и не досталось пианино. Помешал ему ранее изданный приказ «… о неприкосновенности имущества арестованных». Иуда не получил своих тридцати сребреников за предательство. Только в отличие от библейского Иуды, совесть его не мучила. У него её давно уже не было, поэтому ему даже не нужно было искать осину, для её успокоения. Но Божье возмездие всё-таки настигло его. Запил сердешный с горя, что не достался ему музыкальный инструмент за его предательство. Не рассчитал дозу выпитого, перепил, да так и сгорел от водки. Нашли его только на третий день под старым, покосившимся забором, с обглоданным одичавшими собаками лицом. Забросили в труповозку и вывезли куда-то в могильник, где хоронили неопознанных, чтобы не отравлял воздух своим смрадом.
Глава 16.
На следующий день Володя пошёл в гестапо с просьбой разрешить ему свидание с женой и тёщей. Но там ему тоже грубо отказали. Он выстоял длинную очередь перед окошком, для приёма передач. Долго уговаривал принять продукты. Ему отказывали, ссылаясь на то, что они только недавно поступили и передачу им не положено. Потом всё-таки приняли. Да и на том, спасибо. Если приняли еду, значит, живы ещё, бедолашные.
Домой они вернулись уже под вечер. С огорчением Володя узнал от бабушки Нины, что Дору приводили домой и он не смог её хотя бы увидеть.
— Ты, сынок, не расстраивайся. Всё равно тебе бы не разрешили с ней говорить. Она только и успела, что покормить малыша и перепеленать его. Даже поесть не разрешили.
— А кто её приводил, полицаи или немцы?
— Я так думаю, что это гестаповцы. Оба были одеты в чёрном, як круки какие.
— Значит теперь точно она в гестапо.
— Может быть теперь будут её кажный день водить малышонка кормить? – с надеждой в голосе спросила бабушка Нина.
— Боюсь, что нет. Теперь они уже знают о детях. Надо что-то делать.
Утром Володя собрался и опять пошёл в гестапо. Он хотел добиться свидания с женой и тёщей, похлопотать, чтобы отпустили пожилую женщину и многодетную мать к малолетним детям и неизлечимо больному мужу. Ничего не добившись, он огорчённо направился к выходу. На воротах сегодня дежурил его знакомый охранник.
Ещё при своём первом посещении гестапо, у Володи был с собой фотоаппарат. Он должен был идти на работу. При входе в здание стоял часовой. Фотоаппарат, а также другие посторонние вещи, необходимо было оставлять у него. Когда Володя протянул ему кофр, тот его раскрыл, вынул фотоаппарат и радостно заулыбался. Оказалось, что сам он родом из города Ветцлара, где находится этот оптический завод, выпускающий фотоаппараты «Лейка». До войны даже работал на этом заводе. От умиления он заулыбался и прижал «Лейку» к груди.
Часовой, тоже запомнил Володю в лицо и, осторожно озираясь вокруг, объяснил ему при помощи жестов, чтобы он сюда больше не ходил, что их здесь уже нет, сегодня ночью увезли вместе с остальными в Бабий Яр. Затем наклонился к нему и прошептал на ухо, показывая пальцем на детей, чтобы он сегодня же вывез их и спрятал, иначе завтра уже будет поздно. Завтра за ними приедут и увезут. Дети, рождённые еврейкой, тоже являются евреями и также подлежат уничтожению.
И повторил: сегодня же вывези детей и спрячь, иначе у них не будет завтра!
Что побудило этого человека пойти на такой шаг? Ведь он служил в гестапо, а там сердобольные не встречались. Может быть, он сам был многодетным? А может быть, вспомнил семью, детей? А может быть, зная о зверствах, которые чинили его сослуживцы в Бабьем Яру, совесть начала мучить? Этого мы уже никогда не узнаем. Можно только просить у Бога о прощении ему грехов.
Глава 17.
Домой Володя вернулся, совершенно убитый горем. Сел на стул и не мог произнести ни одного слова. Бабушка Нина насильно влила в него половину стакана самогонки (ещё дедово изделие), и только тогда он смог выдавить из себя то, о чём рассказал ему часовой.
— Доры и тёщи уже нет. Сегодня ночью их вывезли в Бабий Яр.
— .Как же такое может быть? Я же только вчера её видела. Зачем же они приводили её кормить ребёнка, если знали, что ночью вывезут?
— Я думаю, что они проверяли нас в отношении детей.
— Господи, Царица Небесная. Теперь они знают про детей. Как же я, дура старая, не догадалась?
— Я там встретил знакомого часового и он мне всё рассказал. Он настаивал, чтобы я немедленно спрятал детей. Дети, рождённые еврейкой, являются тоже евреями.
— Нам надо срочно их спасать! Я предчувствовала это,— сказала бабушка Нина,— и у меня уже заготовлен план. Надо сейчас же, срочно, пока новый дворник нас ещё не знает, одеть потеплее детей и собрать всё необходимое. На Сенном рынке работает извозчиком друг моего мужа. Он возит из Броваров фураж для немецких конюшен. Я его найду и договорюсь, чтобы он сегодня ночью вывёз детей в село Ядловку, к твоим, Володя, родителям. Это далеко от Киева, и там их никто не будет искать. Там, у бабы Насти и деда Мины они и пересидят лихую годину.
— Как же мы туда доберёмся? Ведь зима, холодно, да и мосты все разрушены? – засомневался Володя.
— На Подоле немцы навели понтонный мост. Если он будет закрыт, то поедете по льду через Днепр. Морозы уже установились и лёд крепкий. Там есть настеленная гать и накатанная санная дорога, и извозчики по ней ездят через реку.
Бабушка Нина пошла в комнату, порылась в ящике, что-то спрятала в карман и, не теряя времени, пошла на Сенной базар.
Извозчика она нашла, когда тот уже собирался выезжать.
— Ты чего это, Нинка, так поздно прибёгла? Базар уже кончился.
— Да не на базар я пришла, Овсей. Я к тебе по делу.
— Давай, выкладывай, что у тебя за дело такое.
— Овсей, на тебя одна надежда. Надо вывезти детей из Киева. Иначе им тут смерть. Это дети моих соседей, они наполовину евреи.
— Ты, старая, понимаешь, что говоришь? Как я их вывезу? Да ещё и евреи? Это же верная погибель и для них, и для меня!
— Ты не бойся, у них в метриках записано, что они украинцы. Посади их в сани и прикрой соломой. Ночью кто там будет смотреть? Скажешь, что голодно в Киеве, везу, мол, деточок на деревенские хлеба.
Овсей сдвинул шапку на лоб и почесал затылок:
— Так-то оно так, если немцы, то куда ни шло, им часто неохота выходить на мороз и досматривать, а если полицаи? Те во все дырки заглядывают.
— А вот, чтобы они не заглядывали, на тебе это,— и бабушка Нина вынула из кармана тряпочку, развернула её, и на ладони засияли два золотых обручальных кольца.
— Эх, Нинка, Нинка! И чего ты выбрала себе Микитку? Чего ты за меня не пошла? Чем он тебя так приворожил?
— Так уж получилось, Овсюша. Люб он мне был, да и сейчас за него сердце болит. Где он сейчас, шалопутный, что с ним?
— Да где ж ему быть? Наверное, в полиции водочку кушает?
— Да нет, Овсюша. С первых же дней на войну подался. Не брали его в военкомате за Беломор-Канал, так он же такой хваткий, что пристроится куда угодно. Воюет он, да только вот весточки от него нет, как он там, живой чи ни?
— Ты не думай, Нина,— как бы оправдываясь, сказал Овсей,— я тоже хотел уйти с нашими, да ты же знаешь, хромой я с детства. Куда мне на войну. Вот и кручусь тут. Ну, а за детей не переживай. Доставлю, как надо. Будем живы – увидимся и сочтёмся. А золото, извини, возьму, но это только для них, аспидов. Авось, как-нибудь да выкручусь.
— Спасибо, Овсюша. Хай тебе Бог поможет,— перекрестила она его.
— Ну, ладно тебе, Нинка, чего уж там. Мы же, вроде бы, не чужие. * * *
Всю ночь пробирались они в село по занесенному снегом тракту. К счастью, на протяжении всего пути их никто не останавливал и не проверял. Все знали, что Овсей возит фураж для немецких лошадей, и это служило ему, как пропуск. Но на одном кордоне, уже на въезде в село Русанов, их остановили полицаи, да и то только потому, что это были знакомые Овсея, и им очень хотелось выпить. Промёрзли, бедолашные, ночью. Знали, что у того всегда что-то да найдётся. Зашли в хату, выпили по стакану, закусили. А тут и детишки по нужде выскользнули из соломы. Один из полицаев обратил внимание на них, бегающих по двору:
— Это что у тебя там за детский сад?
— Та то старуха попросила детей отвезти на сельские хлеба. В городе ж голодуха. Вон и хозяин при них,— показал Овсей на Володю.
— Мы тут одного как-то поймали, хотел жиденят вывезти.
— Ну и что вы с ними сделали? — аж побледнел Володя.
— А что сделали? — махнул рукой тот. — Отправили назад под конвоем. А там,— махнул он рукой в сторону Киева,— знают, что с ними делать. Разберутся!
— Но тут у нас всё по закону,— притворяясь пьяным сказал Овсей, торопливо наливая самогонку в стаканы,— вот, смотри,— полез он за пазуху. — И документы имеются, наши, украинские детки.
— Да мы тебе верим, ты ж свой,— успокоил его уже захмелевший полицай,— ну, давай ещё по одной, а то мороз уже до костей пробрал.
Только когда они отъехали далеко от заставы, до сознания Володи дошло то, что так подспудно мучило и беспокоило его всё это время, начиная с выезда из киевской квартиры. Ведь в метриках детей есть графа, где записаны сведения о матери, и там было написано чёрным по белому, что она еврейка! Как же им повезло, что полицай не стал проверять метрики детей, иначе их бы вернули туда, где «знают, что надо с ними делать».
Глава 18.
Бабушка Настя и дед Мина прятали несчастных детей днём в погребе, а ночью на чердаке. Баба Настя ночевала вместе с ними, чтобы им не было страшно ночью одним. Лизе в то время шёл двенадцатый год, Антоше – шестой, а Семёнчику и считать нечего — полтора года. До сих пор он ещё ничего не говорил. Днём им было запрещено гулять и разговаривать. Да и ночью на прогулке нельзя было шуметь. Они, бедненькие, как ночные зверюшки, начали бояться дневного света. По ночам детей выпускали во дворик, огороженный сараем, погулять, подышать свежим воздухом. Дед Мина при этом стоял возле ворот, курил свои бесконечные самокрутки из ядрённой махорки и зорко наблюдал за улицей. При появлении кого-то на дороге, он подавал детям сигнал и те быстренько хватали Семёнчика на руки и, как мышки, привычно прятались в свою норку. Это длилось почти два года.
Как-то раз, уже под вечер, дети ещё были в погребе, в хату зашла соседка, перекрестилась на покуть и поставила на лавку литровую банку с молоком:
— Бабо, возьмите. Це вам, для маленьких детей.
— Каких детей? — удивилась баба Настя,— нет у нас маленьких детей, разве ты не знаешь, что наши дети Коля и Вера уже давно не маленькие и сейчас они на фронте?
— Да знаем мы это. Но цэ для тих жиденят, що вы ховаете.
— Кто это «вы»? Кого мы тут можем ховать? Каких жиденят? – испуганно спросила баба Настя.
Соседка стыдливо опустила глаза в пол:
— Бабо, да вси ж соседи об этом знают, шо Володька привёз сюда своих дитэй. Даже Микола-полицай и той знает.
У бабы Насти ноги так и подкосились. Она чуть не упала на солому, постеленную для тепла на полу:
— Да вы, бабо, не бойтесь, никто об этом никому не скажет. Что же мы – нелюди, чи що? – начала успокаивать её соседка,— у меня у самой, вы ж знаете, и батько, и свекор, и чоловик на фронте. Да и у других тоже ж так.
Женщины, сплочённые общей бедой, обнялись и просидели так до самой темноты. С тех пор к бабе Насте начали наведоваться соседи, кто с чем. Кто с пучком зелени, кто приносил горшочек молока или несколько кукурузных початков. Делились всем, чем можно. А ведь у самих дома тоже были полуголодные дети.
Как-то раз пришла подруга бабы Насти ещё с девотства, сельская баба-знахарка Горпина. Сроду сама ни до кого не шла, ждала, пока не позовут. В молодости красивая и гордая была. А тут – на тебе, сама пришла. От кого-то прознала, что Антоша упал и ушиб коленку. Ранка на ней долго не заживает и болит. Видно, инфекцию занёс. Да и Семёнчик начал кашлять, видно, простудился в сырости. Пошептала, пошептала Горпина над ножкой Антоши, смазала чем-то. Потом взялась за маленького. Поводила каким-то мелком Семёнчику по грудке. А тому щекотно, смеётся, думает, что с ним играются. Увидел на ней очки, потянул к ней ручки и первый раз в своей жизни сказал:
— Мама.
Баба Настя, как услышала, так и залилась слезами:
— Ты чего, старая, плачешь? – Горпина к ней. – Не переживай, будут оба здоровенькие.
— Спасибо тебе, Горпуша. – запричитала Настя. — Это ж надо! Его покойная мати очки носила, а он по очкам её и запомнил, подумал, что ты и есть мати. Ведь не говорил он до этого. А сейчас в первый раз сказал «мама».
Знахарка расчувствовалась. Своих детей у неё сроду не было (хотя бы Бог дал байстрюка какого-нибудь). Взяла Семёнчика на руки, начала с ним играть, а он опять хватается за очки и:
— Мама.
Тут уже и Горпину проняло. Защипало у неё в носу — и себе в слёзы. Сидят они с бабой Настей, обнялись и плачут.
Как раз и дед Мина зашёл в хату, дрова занёс и вывалил возле печки:
— Что это вы тут развылись, как собаки на погоду?
— Так Семёнчик же первый раз заговорил. Увидел на Горпине очки и подумал, что это Дорочка, и сказал «мама», аж два раза. — Заговорил, слава Богу, наш Семенчик,— поделилась с ним баба Настя радостью.
А у того одно на уме:
— За это и выпить не грех. Доставай, старая, пляшку из своих запасов.
Покопалась баба Настя в коморке, вышла оттуда, по привычке спрятав бутылку самогонки под передник, как бы кто не увидел. Выставила на стол нехитрую закуску, да так и отметили первое слово внучка. Посидели, повспоминали всех, и то, как раньше жили. Мина вышел на двор курить свой злющий табак, а женщины поплакали, каждая за своё. Знахарка Семенчика из рук не выпускает, а он пригрелся и уснул. Затем она оставила бабе Насте какие-то травки. Рассказала, как их заваривать, пообещала наведываться и ушла, вытирая по бабски, кончиком платка заплаканные глаза.
Вот тебе и скрывали детей! А оказалось, что почти всё село об этом знает. Называется – «запрятали сокиру под лавкой». Знать-то знали, а ни одна душа не донесла!
Один раз, когда уже совсем стемнело, зашёл Микола-полицай. Снял шапку, вытер ноги, поставил карабин возле печки, где стояли рогачи, и молча сел на лавку. Бабушка Настя застыла возле печи от испуга. Ноги как отняло. Она уже не знала, что и подумать. Быстренько метнулась к шкафчику. Пошарила там рукой, достала бутылку с мутным самогоном, заткнутую кукурузным качаном. Поставила на стол. Затем выставила миску с солёными огурцами. Отрезала краюху хлеба, вытащила из печки чугунок с картошкой и налила полный стакан самогона. Не поднимая глаз, Микола выпил стакан тремя глотками, крякнул и вытерся рукавом. Потом порылся в своей сумке, вытащил из неё подстреленного зайца и положил на лавку. Что-то хотел сказать, да только мучительно скривился. Не смог выдавить из себя ни слова, только махнул рукой. Медленно поднялся, забрал оружие и вышел из хаты. Уже на улице он надел шапку и, сгорбившись, как под какой-то ношей, побрёл по дороге, одинокий и обманутый, волоча за собой по снегу карабин.
Помилуй, Господи, осознавшего грех свой.
Глава 19.
В селе Ядловка постоянно находился немецкий форпост, который патрулировал окрестности. В сельские дела они, почти, не вмешивались. Жители были предоставлены «попечению» местного полицая Миколы, которого жизнь согнула под тяжестью четверых детей и скандальной бабёнки, его жены. Жизнь проходила относительно спокойно. Изредка через село проскакивала какая-нибудь военная часть. Немцы останавливались, с шумом и гоготом мылись холодной колодезной водой, отстреливали пару зазевавшихся кур или поросёнка, наспех обедали и быстро двигались дальше.
В 1943 году началось наступление Красной армии по всему фронту. Почувствовав приближение своих, партизаны, базировавшиеся в лесу под Ядловкой, решили активизироваться. А может, просто надоело сидеть на голодном пайке и задумали хлопцы пополнить свои оскудевшие запасы? Так или иначе – напали они ночью на немецкий форпост. Немцы, десять солдат, во главе с лейтенантом, спрятались в подвале церкви. Никто из солдат не пострадал. Только одного царапнула по щеке отколовшаяся от пули штукатурка. Они вызвали по телефону подкрепление из Броваров. Через час в село ворвались на двадцати грузовиках каратели. Партизаны без боя скрылись в лесу, оставив жителей на произвол судьбы. Зато комиссар поставил галочку в послужном списке о боевых действиях в тылу врага.
Эсесовцы окружили Ядловку и согнали всех жителей на майдан возле церкви. Для лучшего усвоения порядка расстреляли несколько десятков человек. Затем за дело взялись огнемётчики. Спалили всё село. Всё! Из тысяча двухсот дворов не оставили ни одной хатки, ни одного деревца – всё взметнулось в небо чёрным дымом. На всё село остался чудом один сарайчик, который стоял в стороне и его, по-видимому, не заметили. Затем шесть тысяч жителей погнали, как скот, по разным концлагерям. Мина и Настя уложили на тележку то, что успели вспопыхах собрать. Сверху посадили Антошу и Семёнчика. Старшенькую Лизочку баба Настя взяла за руку. Чего уж теперь прятаться! Да и не было никому никакого дела до них. Каждый был занят своей бедой. Двинулись они колонной через горящее село. Трое суток гнали их в лагерь под Бровары. Наконец-то добрались до места – открытое поле, огороженное колючей проволокой. Негде даже спрятаться от дождя. С десяток полицаев-охранников угрюмо бродили вокруг лагеря, положив карабины на плечо, как палки. Видно, уже чуяли, что расплата не за горами.
Расторопный Мина, как чувствовал, припрятал в тележке под клумаками заступ и топор. Выкопал он небольшую землянку, укрыл её болотным камышом и ветками, и получился какой-никакой притулочек. Можно хотя бы детей попрятать от дождя и ветра. Хорошо, что было лето и не было холодно.
* * *
Как-то раз решил Володя проведать родителей и детей. Собрал кое-какие вещички, оставшиеся после ареста жены и тёщи, чтобы по дороге выменять на продукты. Приехал, а вместо села одни головешки да печные трубы. Сады вырубленные и спаленные. Нигде нет ни живой души. Где мать, отчим, дети – не у кого даже узнать. По селу бродят одни одичавшие собаки и коты. Пошёл он пешком назад. Уже к вечеру добрался до села Русанов. Остановился у своего знакомого переночевать. Тот ему всё и рассказал. На следующий день Володя зашёл в полицейский участок. Там он случайно встретил полицая, с которым Овсей пил водку, когда вывозили детей. Тот посмотрел по документам и сообщил, что какую-то колонну отправляли под Бровары в лагерь, и даже объяснил, как туда добраться. К вечеру Володя уже был возле лагеря. К тому времени там практически не было уже никакой охраны. Немцы ушли. Им было не до этого – Красная армия наступала на пятки. В прокуренной сторожке сидели несколько пьяных полицаев. Люди спокойно выходили за территорию лагеря в поисках какой-нибудь еды. Потихоньку все окопались в землянках, обжились и сидели в ожидании прихода своих. Домой идти было некуда, да никто и не знал, что их там ожидает.
Володя быстро разыскал своих родных и детей. Слава Богу, все были здоровы, но сильно истощены. Лиза и Антоша быстро подружились с такими же детьми. Целыми днями они носились по болоту в поисках пропитания, набивая свои животики найдеными птичьими яйцами, съедобными стеблями аира и рогозы. Вечером баба Настя готовила из остатков муки, вперемежку с сухими листьями липы, оладьи. Чай заваривали из липового цвета, смородины, вишни и мяты. На лугу после дождя пробивались шампиньоны и другие грибы. Они тоже как-то спасали от голода. Хуже приходилось с Семёнчиком. Ему необходимо было молоко. С наступлением темноты Мина пробирался до близлежащего села и там менял вещи на продукты. В ход пошли сапоги, часы, ещё подаренные ему паном. Такая же участь постигла и обручальные кольца бабы Нины, которые ещё тогда передал им Овсей. Баба Настя даже нательный крестик сняла, что-то пошептала, видно просила прощения у Бога, и выменяла за него детям двух кроликов.
Вечером все расселись возле костра. Радости не было предела. Дети оккупировали отцовские колени и щурились от удовольствия, посасывая подсолнечную макуху. Им казалось, что вкуснее этой выжимки нет ничего на свете. Над костром на треноге висел котелок, в котором варился незатейливый супчик.
— Нам надо возвращаться домой,— сказал дед Мина.
— Куда нам идти, там ничего не осталось,— возразила баба Настя.
Володя тяжело вздохнул. Он, при всём своём желании, не мог забрать их в Киев. Там было по-прежнему очень опасно.
— Всё-таки нам надо идти домой,— настаивал Мина. – У меня в яме под сараем была спрятана семенная картошка и ещё кое-что. С голоду не пропадём. Часть можно пустить на еду, а часть оставить на посадку.
— Что ж ты молчал и ни слова не сказал? – вспыхнула Настя.
— А что я смог бы сделать? Не мог же я сходить туда и принести. А ты, если бы узнала, понесла бы языком по всему лагерю, как сорока. Вернулись бы домой, а там уже ничего и нет.
Володя от души посмеялся над прозорливостью отчима.
— А где мы будем жить? – не унималась Настя.
— Жить будете в сарае,— сказал Володя.
— Так его ж спалили.
— Сарай спалили, я видел,— но стены-то остались. Они из самана. К осени мы с отцом поставим крышу, и будет где зиму зимовать и жить до лучших времён.
Утром решили тронуться в путь. К ним присоединились ещё десятка два семей. Назад они уже шли почти налегке. Всё, что можно было поменять, ушло на продукты. Осталось только самое необходимое. Антошу и Семенчика везли на тележке. А Лиза шла, весело болтая со своими новыми подружками.
Глава 20.
В начале осени 1943 года линия фронта начала приближаться к Киеву. Фашистско-полицейский конвейер смерти длился свыше двух лет. До последнего дня освобождения Киева от фашистов из Бабьего Яра доносилась пальба. Каждый выстрел – это чья-то жизнь. Там же нашли своё последнее прибежище и многие тысячи военнопленных всех национальностей. Было расстреляно свыше пятисот активистов ОУН. Цыган уничтожали целыми таборами. Ежедневно несколько крытых грузовиков привозили туда людей на расстрел.
В феврале фашисты вели через весь город в Бабий Яр моряков Днепровского отряда и Пинской военной флотилии. Они были полностью раздеты. Но, невзирая на холод и измождённость, они шли с высоко поднятыми головами в бескозырках. Глаза горели ненавистью к фашистам. Тельняшки на них висели клочьями. Руки были связаны проволокой. Колонна была плотно окружена немецким конвоем. Видно, очень боялись они «чёрную смерть», как они называли моряков, и даже полицаям не доверили конвоирование.*
*Памятник морякам установлен на Лукъяновском кладбище. Автор.
После них расстреляли железнодорожников, рабочих завода "Большевик", "Ленкузница", "Транссигнал". Свыше ста тысяч расстрелянных людей различных национальностей – таков итог фашистской резни в Бабьем Яру.
Как-то раз, спустя годы, писателю Виктору Некрасову, выступавшему на митинге в годовщину уничтожения евреев в Бабьем Яру, кто-то из участников митинга заметил:
— В Бабьем Яру расстреливали не только евреев, было уничтожено много людей других национальностей.
— Правильно, – ответил он,— но только евреев расстреливали за то, что они евреи.*
• * «Еврейская газета» 2005 года
* * *
В 1943 году, предчувствуя расплату за содеянное, в Берлине приняли решение срочно убрать следы и улики преступлений. В Бабий Яр было доставлено из Дарницкого лагеря свыше трёхсот заключенных. Их разбили на команды. Землекопы разрывали ямы. Крючники вытягивали полуистлевшие трупы. Золотоискатели выискивали во рту трупов золотые коронки, вырывали их клещами и собирали в ведро. Строители строили печи. Несколько десятков заключённых под охраной водили на старое еврейское кладбище. Там они разбирали надгробия из мрамора. Затем перетягивали их в Бабий Яр и стороили из них настил. Над ним закрепляли решётки и трубы, для улучшения тяги. Снизу под ними укладывали дубовые дрова. На металлические решётки кочегары укладывали штабелями полуистлевшие людские тела и перекладывали их дубовыми дровами. Такие штабели выростали до трёх метров высотой. Они вмещали до двух тысяч трупов. Затем кочегары поливали штабели нефтью и поджигали их факелами.
Облако чёрного дыма взметнулось вверх, закрывая собой лучи солнца. Всё заволокло густым чёрным дымом горящих дубовых дров, нефти и разложившейся плоти. С неба, как чёрные траурные слёзы, начали падать хлопья сажи. Сильный верховой ветер не давал дыму выходить из Яра, прибивал его к долу, накапливая плотность. Затем, накопившись, он прорвался и начал стелиться по Яру, убивая в его густых бурьянах всё живое. И долго ещё будет стелиться ядовитый дым, заполняя своим зловоньем все уголки Яра, оставляя за собой траурный след чёрной, жирной сажи.
Затем, подхваченный ветром, высвободится он из оков круч и выплеснется на пригородную Куренёвку, попутно осаждая свои чёрные языки потёков на побелённых стенах украинских хаток, которые каким-то чудом удерживались на крутых обрывах Яра. Дальше он взметнётся вверх и, увлекаемый ветром, поплывёт зловещей тучей к Днепру, роняя пепел на его воды.
И понесёт седой Днипро-Славутич траурной процессией скорбные спаленные останки несчастных через всю Украину до моря Чёрного Понтийского, через проливы Босфор и Дарданеллы до моря Средиземного. И дальше — на вечный покой в Святую землю Израиля, куда слетаются испокон веков на сороковой день души иудеев, сынов и дочерей Израиля.
Затем дальше и дальше через Суэцкий канал и пролив Гибралтар в Мировые океаны, чтобы разнести всему миру страшную весть о неописуемых зверствах нацистов.
Господи! Прими души невинно убиенных и прости им грехи тяжкие и прогрешения вольныя и невольныя.
Глава 21.
Ноябрь 1943 года принёс в Киев освобождение от фашистского ига. Значительно поредевшее за время оккупации население города со слезами радости встречало передовые части Красной армии. Центральная Думская площадь города была заполнена жителями. Там, на помостах виселиц, нашли себе заслуженное место многие предатели и исполнители массовых расстрелов.
Однажды ночью в киевскую квартиру, где ютились две осиротевшие семьи – Володя с тремя детьми и бабушка Нина с Колькой, робко постучали. Бабушка Нина зажгла тоненькую самодельную свечку и пошла открывать. Колька проснулся и, как был раздетым, выскочил из-под одеяла с криком,— «Папа и мама приехали», тоже подбежал к двери. Но, при тусклом свете свечного огарка, он увидел женщину, одетую в какое-то рваньё. На ногах её были привязанные верёвками обрезки резиновых шин. В народе их называли чуни.
В детской голове Кольки, как-то совсем некстати, завертелась поговорка, которую где надо и где не надо часто повторял дед Никита:
— Спасибо Сталину-грузину, что обул нас у резину...
Эта поговорка, да и остальные, которых у деда в запасе было великое множество, раньше часто была поводом для скандалов с бабушкой Ниной.
— Чёрт старый, догавкаешься. Мало тебе было Беломорканалу, так теперь ещё и в Мордовию отвезут, лес валить.
Дед только смеялся, затем брал в руки свежую газету с очередными портретами вождей, тщательно разминал её в руках и шёл в нужник, изрекая довольным тоном:
— Во! Есть свежий подарочек для моей задницы.
Бабушка Нина только безнадёжно махала ему вслед рукой.
Колька узнал женщину. Это была тётя Люся, мамина подруга по службе. Он часто видел её в госпитале. Узнав её, бабушка запричитала:
— Люсенька, Боже мой, что с тобой произошло? Вы же с Катей эвакуировались вместе с госпиталем!
— Тётя Люся, а где же моя мама? — взволнованно вторил бабушке Колька.
— Тётя Нина, Коленька, я вам потом всё расскажу. Дайте мне попить водички и хотя бы маленький кусочек хлеба. Я три дня ничего не ела, кроме сырых грибов.
— Сейчас, сейчас,— засуетилась бабушка Нина и выскочила на кухню. — Ты мне скажи хотя бы одно слово, – Катя жива?
Но Люся, сидя на скамейке, прислонившись к ещё не остывшей печке, уже спала. Утром, когда Колька проснулся, Люся с бабушкой сидели за столом и пили заваренный вишневым листом и мятой чай. Люся рассказала им трагическую историю, которая произошла с их эшелоном:
— Поезд отъехал от Киева и в районе Яготина подвергся налёту. Одна бомба попала в головной вагон. Состав сошёл с рельс. Вагоны, забитые ранеными, перевернулись. Пламя охватило весь эшелон. Отовсюду доносились крики о помощи, но помогать было некому. Затем нас атаковал сброшенный с самолётов немецкий парашютный десант. Фашисты безжалостно расстреливали раненых. Почти все они и весь медперсонал были уничтожены. Многих бросили там же в лесу, на произвол судьбы, умирать медленной, мучительной смертью.
— Как это уничтожены? Ведь это же был санитарный поезд? – возмутилась бабушка Нина,— по всем международным нормам они неприкасаемы!
— Но только не для фашистов. Подобного зверства я ещё не видела. Меня ранило и контузило. Я потеряла сознание и пролежала без памяти несколько часов. Очнулась уже ночью от начавшегося дождя. Видно, он привёл меня в сознание. Десант карателей уже прошёл мимо меня, но я видела, как они, двигаясь цепью, добивали раненых. Некоторых закалывали штыками, экономили патроны.
— Тебя они, наверное, приняли за погибшую?
— Скорее всего так. У меня были небольшие, но сильно кровоточившие ранения в голову и плечо. Каратели думали, что я уже труп, и пожалели тратить на меня патрон.
— А Катя? Ты её видела?
— В темноте я не смогла её найти, а звать побоялась. Вдруг немцы кого-то оставили в карауле. И только на рассвете я нашла её останки. Я их узнала по её медальону. Вот он. Возьмите, тётя Нина, я его пронесла на себе через всё, что со мною было.
Бабушка сидела с каменным лицом.
— Тётя Ниночка, у неё были все тяжело раненые. Они находились в одном из головных вагонов. После этой мясорубки там никого в живых не осталось. Единственное, что я смогла сделать, это похоронить её там же, в лесу. Место я обозначила и запомнила.
Дальше тётя Люся рассказала, с каким трудом она добралась до какого-то села. Там ей оказали помощь, а затем два месяца прятали в стогу сена. С наступлением холодов её переправили в лес в небольшой партизанский отряд, где она провела полгода. На одном из хуторов у них был партизанский госпиталь, и она там работала. Затем, по наводке предателя, их отряд окружили каратели. Бой продолжался до ночи. Ночью, в темноте, ей удалось с остатком отряда выбраться из окружения. И вот, только через три месяца, она смогла добраться до Киева.
Глава 21.
А вот день Победы Колька помнил очень хорошо. В этот день, рано утром, их разбудили крики, доносившиеся с улицы:
— Победа! Победа!
Бабушка вскочила с постели и распахнула окно. Они с Колькой высунулись наружу через подоконник и тоже начали кричать от счастья и размахивать руками.
Победа принесла всем большую радость. Одновременно в их семью она принесла похоронку. Командование полка, в котором служил Колькин папа, сообщало о гибели отца в Берлине. До самого рейхстага дошёл он со своей сорокатипяткой. Не одолели его на всём пути ни танковые атаки, ни авиабомбы. Погиб он от фаустпатрона, выпущенного каким-то юнцом из гитлерюгенда, который потом сидел на снарядном ящике, трясясь от страха, пуская сопли. Похоронили отца в братской могиле. Бабушка Нина, сидя на скамейке, плакала и слёзы капали на похоронку. Затем поднялась, одела чёрную кофту и пошла в церковь. Возвратилась она уже под вечер. Лицо её было строгое и торжественное. Она стала на табуретку и спрятала похоронку на покути, где стояли иконы. Затем перекрестилась и произнесла:
— Со святыми в упокой.
* * *
От деда Никиты пришло сразу три письма, в которых он рассказывал о своих военных буднях. Последнее письмо, в котором он обещал скоро вернуться домой, было из Праги. Даже фотографию прислал. На ней был изображён бравый вояка в пилотке набекрень, с закрученными усами. На плече, висел автомат и целый ряд медалей. В руках была неизменная гармошка. Бабушка с Володей смотрели на фотографию и удивлялись, до чего же война его изменила. На его бронзовом от загара лице появились глубокие морщины, которые его даже украшали. Он был похудевшим, но в глазах была такая же готовность что-то отчебучить. На погонах были даже какие-то лычки, в которых бабушка не разбиралась.
— Точно, у кого-то попросил гимнастёрку, чтобы похвастаться,— сказала баба Нина, улыбаясь и вытирая слёзы. – Его ж хлебом не корми, а дай повыпендриваться.
— Не,— сказал Володя, всматриваясь в фотографию,— я, как фотограф, могу сказать с точностью, что это его гимнастёрка.
— Да знаю, что его. Я шучу,— сказала бабушка и поставила фотографию на полку, на самое видное место. – Вот тут хай и стоит. Скоро ж дружки понабегают, паразиты проклятые. Пусть полюбуются на своего атамана.
Бабушка засуетилась и запричитала, где ж ей взять если не сахар, то хотя бы свеклу, чтобы настоять брагу на самогон.
Во время войны, да и после неё, многие люди, недождавшись своих близких с фронта, надеялись на чудо. Несмотря на подробный рассказ Люси, бабушка Нина не теряла надежду на возвращение Кати. Володя даже написал запрос в газету «Красная Звезда» с просьбой, помочь в розыске. Через месяц пришёл ответ. Ему сообщили, что санитарный поезд, в котором она находилась, сопровождая раненных, попал под налёт фашистской авиации. Состав был разбит. Сведений о её гибели не имеется. Она числится в списке без вести пропавших. Бабушка Нина решила дождаться возвращения деда Никиты, а потом уже, всем вместе посетить место, где захоронена Катя. Володя обещал через военкомат похлопотать о её перезахоронении в Киеве. Чёрным крылом смерти война прошлась и по их семье.
Все верили в то, что самое худшее уже позади, но жизнь диктовала свои законы. По-прежнему в магазинах продукты выдавали по карточкам. Иногда выпадало счастье, и можно было по ним получить американские консервы. Сверху на торце баночки был прикреплён небольшой ключик, с помощью которого её можно было открыть. Однажды бабушке повезло отовариться этими консервами на целый месяц. Она открыла одну из них. Там были необыкновенно вкусные, цветные горошинки. Так Колька впервые в своей сознательной жизни попробовал витаминные конфеты. Как-то раз бабушка пошла в домоуправление и мальчик остался дома один. Ему страшно захотелось ещё раз попробовать этих вкуснейших горошин. Не в состоянии перебороть этот соблазн, он достал из буфета самую большую банку и вскрыл её ключиком. Там оказалась какая-то крупа. Он открыл следующую – какой-то жёлтый порошок. Ещё в одной банке белели какие-то зёрнышки, которые у Кольки не вызвали никакого интереса. Они были твёрдыми и невкусными. Потом он уже узнал, что это были перловая крупа, яичный порошок и рис. Неизвестно, как далеко он смог бы забраться в своих поисках, если бы не вернулась домой бабушка. Вечером он услышал, как она рассказывала Володе о Колькиных «исследованиях». Тот только посмеялся и успокоил её:
— Нина Ивановна, ведь всё закончилось благополучно. А что было бы, если бы Коля добрался до банок с повидлом и тушёнкой? Вы можете его себе представить, измазанного повидлом вперемежку с крупой и тушёнкой? Хорошо ещё, что вы пришли вовремя.
— Так он же испортил столько банок.
— Это не беда. Всё можно пустить на еду. А если вам будет недостаточно, то у меня есть запас. Как-нибудь проживём.
Глава 22.
А жизнь шла своим чередом.
Как-то раз, ясным погожим деньком Колька собрался пойти погулять. Он быстро оделся и вышел во двор. Бабушка соорудила ему бутерброд из чёрного хлеба, смазанного ароматным подсолнечным маслом, прикрытого кружочками огурца и лука. Колька, потихоньку откусывая эту вкуснятину, уселся на камне. На заднем дворе человек пять-шесть пленных немцев неторопливо разбирали кирпичные завалы. Недалеко от них на ящике сидел охранник с винтовкой и во всю любезничал с дворовой барышней, не обращая на своих подопечных никакого внимания.
Колька подошёл и начал с любопытством наблюдать за пленными, не торопясь, смакуя свой бутерброд. Один из пленных, который работал ближе всех к нему, разогнулся и застыл как изваяние, не отводя глаз от бутерброда. Колька не был жадным ребёнком и, отломив кусочек, протянул ему. При этом один кружочек лука упал на землю. Что руководило тогда Колькой? В то время все, от мала до велика, ненавидели нацистов, и ни о какой жалости не могло быть и речи. Пленный, как бы не веря в подвалившее ему счастье, подошёл к Кольке, медленно протянул грязную руку, взял хлеб и молниеносно проглотил его. После этого он поднял с земли кусочек упавшего лука, очистил его от песка и тоже съел. Кольку это поразило, и он отломил ещё кусок, уже побольше, и протянул немцу. Тот взял хлеб, затем позвал своего товарища, разломил пополам и поделился с ним. Тогда Колька протянул им остаток хлеба и побежал домой.
Дома он наврал бабушке, что уронил хлеб в яму, которых во дворе было предостаточно, и попросил ещё один. С новым бутербродом Колька опять побежал во двор. На этот раз он протянул немцу весь бутерброд целиком. Немец положил его на камень. Затем он вытер об полу шинели грязные руки, взял Кольку за плечи и притянул его к себе. Ласково поглаживая мальчика по голове, он что-то по-своему приговаривал.
Рука у него была твёрдая, шершавая, но очень ласковая, и пахла она чем-то взрослым, солдатским. Точно такой же запах был у отца, когда тот уходил на фронт. Колька закрыл глаза и почувствовал себя таким маленьким, что ему даже захотелось попроситься к нему на ручки. Ему показалось, что такая, именно такая рука должна быть у его отца! О существовании подобных телячих нежностей дети военных лет даже и не подозревали. В глазах у Кольки предательски защипало и перехватило дыхание в горле. Он почувствовал, что сейчас расплачется. С трудом сдерживая слёзы, он оттолкнул руками пленного, развернулся и побежал домой. Там, уже не сдерживая себя, мальчик уткнулся лицом в пахнувший жареным луком и ещё чем-то вкусным бабушкин передник и дал волю слезам. Бабушка Нина, не понимая, чего он плачет, стала его успокаивать:
— Чего ты, маленький, плачешь? Кто тебя обидел? Идём, покажешь мне его.
Затем посмотрела через окно и увидела, как пленные едят его бутерброд и что-то между собой обсуждают:
— Ах, вот оно что! Они у тебя отобрали хлеб? Сейчас я выйду и разнесу этих недобитков. Мало им твоих родителей, мало им Идочки и Дорочки, так они ещё и у тебя последний кусок хлеба отобрали? Ну, нет! Кончилось их время!
— Бабушка, не надо,— сквозь слёзы промычал Колька,— он у меня ничего не отбирал. Я ему сам отдал. И в первый и во второй раз. Я тебя обманул.
— Зачем ты это сделал? У нас же у самих нечего есть!
— Мне стало его жалко. Только ты об этом никому не говори, а то меня во дворе все засмеют.
— Так чего же ты плачешь?
— Я не знаю. Он погладил меня по голове. От него пахло так, как от папы. Мне даже захотелось к нему на ручки.
Бабушка как-то странно посмотрела на Кольку, затем обняла его и заплакала, приговаривая:
— Сиротинка ты моя добрая и доверчивая. Как ты только будешь жить, когда я умру?
Представив себя одного, без бабушки, Колька разревелся ещё больше. Бабушка, почти успокоив его, подошла к буфету, взяла половину буханки хлеба, почему-то взвесив её в руке. Тяжело вздохнула и решительно разрезала её пополам, что-то бурча себе под нос. Потом смазала хлеб подсолнечным маслом. Подумав немного, положила сверху нарезанный огурец, накрыла его кружками лука. Затем достала из кастрюли три варёных картошки. Всё это она завернула в газету и протянула ему свёрток:
— На, отнеси и отдай им. Раз уж ребёнка погладил, значит, совесть у них начинает просыпаться. Пусть Бог им простит их грехи тяжкие,— она отвернулась и вытерла уголком платка слёзы. Затем подошла к иконам и начала крестится.
Колька опять побежал во двор. Его знакомый увидел его и улыбнулся мягкой, доброй улыбкой. Колька, опустив глаза от стыда за то, что он чуть было не расплакался при нём (ведь победитель же — он, Колька!) и протянул ему бабушкин свёрток. Пленный развернул его, увидел бесценный дар бабушки Нины, и что-то опять забормотал. Колька поднял на него глаза и увидел — по его грязному от пыли лицу немца текли слёзы, оставляя на небритых, морщинистых щеках светлые дорожки.
То были горькие слёзы войны.

Сергей Горбовец. 25. 11. 09. Frankfurt am Main,

25. 09. 2010 год.

9 декабря 2010 года  19:51:49
Сергей Горбовец (Sergei Gorbovets) | sgrbvts@aol.com |

Сергей Горбовец

Экзотический сорт

. Из цикла рассказов «Менталитет».
ЭКЗОТИЧЕСКИЙ СОРТ.
Зима в этом году во Франкфурте на Майне была сырой и холодной. Иногда столбик термометра опускался (о, ужас!) до -10 градусов Цельсия. Пару раз даже выпал снег. Среди людей на улице сразу резко обозначились русские, особенно пенсионеры. Они попрятали себя под пыжиковыми шапками, натянутыми до бровей, и затёртыми в переполненном городском транспорте (ещё там), дублёнками. По их мнению, повод для демонстрации былой моды и достатка был как раз подходящим.
Но уже скоро пришёл март и строго обозначил свои законные права весеннего месяца тем, что начал медленно и уверенно посылать свои тёплые, солнечные лучи. Правда, иногда они не доходили до земли, теряясь в плотных, свинцовых облаках, подброшенных коварным мартовским ветром из капризной Атлантики. Недовольная таким ранним приходом весны, обиженная зима не хотела так легко уступать свои законные права. Но весна уже ощущалась во всём.
Это её первое дыхание навело меня на мысль, что пора готовиться к посевной, выращивать рассаду помидоров. Ну кому здесь, в Германии, может придти в голову идея о выращивании какой-либо рассады? Только русским, по старой памяти о своих кровных шестисоточных участках.
Здесь – всё по другому. Подходит сезон,— иди в магазин и покупай себе любую, уже выращенную и экологически проверенную. Правда, это немножко дороговато. Ведь требуется не один-два кустика, а 15-20 штук. Да и не только помидоры. Ну что не сделаешь, на какие только затраты не пойдёшь ради того, чтобы можно было полакомиться свежим помидором или зелёным, пупырчатым огурчиком прямо с грядки. А кто же из нас не любит малосольные огурчики или помидорчики, заправленных своими же, выращенными на грядке, укропчиком и молодым чесночком? С такой закуской даже дешёвую, водку «Горбачёв» можно проглотить и не почувствовать её отвратительного привкуса. По мне, так пора бы уже её хотя бы переименовать на «расПутинская», или более современно – «Медвежая хватка».
Прошлой осенью я побывал в гостях в Киеве, и мой давний приятель, Виктор, художник-баталист, заядлый рыбак и большой любитель выращивать помидоры, предложил мне семена. Даже назвал, какой это сорт.
— Ты, может быть, мне не поверишь,— толковал он мне, как истинный рыбак о своём улове, делая руками пасы,— помидоры вырастают такого размера, что когда надо доставать их из банки, то приходится банку разбивать, иначе не вытащишь.
Он, с пристальностью хорошо выпившего, всматривался в мои глаза, пытаясь найти в них сомнения, но я проявлял чудеса выдержки и доверия. Правда, он ничего не рассказал мне о том, как он эти помидоры засовывал в банку.
В гостях у него мы были с женой уже на протяжении около четырёх часов. Засиделись за столом, уставленным широким ассортиментом еды и питья. Название сорта помидоров у меня как-то выпало из головы. Виной тому, конечно, широкое хлебосольное украинское гостеприимство. Но в голове всё же что-то от названия отлеглось. «Ладно,— легкомысленно подумал я. — Отсутствием памяти я ещё не страдаю. Будет даже приятно в этом утвердиться. Дома на досуге вспомню».
* * *
И вот подошло время исполнить задуманное. Я поехал на дачу, которая располагается в черте города, прямо в парковой зоне района Франкфурта. Это одно из красивых и возвышенных мест в черте города. Отсюда, с высоты птичьего полёта весь город как на ладони. В ясную погоду далеко просматривается вьющийся кокетливыми изгибами Майн, на берегах которого расположился химический комбинат «Глариант», доживающий свои последние годы. Дальше, виден щедро разбросанный вдоль берега Майна, город-спутник Оффенбах, в переводе с немецкого – открытый ручей, источник. На подножье холма каскадами выращивается сортовой виноград.
Семена помидоров я посеял в марте, в заранее подготовленные пластмассовые горшочки, щедро полил водой и оставил на застеклённой кухне, как в парнике. Прошло время. Моя рассада выросла на 10-15 сантиметров и деликатно начала проситься в землю, на самостоятельные хлеба. Да и то верно. На календаре уже двадцатые числа мая. Пора переходить на огородный простор.
У нас, в дачном коллективе, каждый год отмечаются три праздника: один в мае — праздник Весны, второй в июле — праздник Лета и третий в сентябре – праздник Урожая. Проходят они с большим размахом и весело. Для этого, на площадке устанавливается громадный павильон на случай дождя. Внутри – длинные столы со скамьями с двух сторон. Рядом с павильоном – детская площадка, куда сбегается вся дачная и гостевая детворня. Шум, визг и крик – неимоверный! Но это нисколько не мешает их родителям, бабушкам и дедушкам под музыку наслаждаться пивом с колбасками, а, главное, общению друг с другом.
Уже с 10 часов утра в воздухе начинает распространяется аппетитный запах жареных колбасок и мяса, щедро заправленных острым, ароматным соусом. Музыка, пиво, кола, соки, вино. Водки ещё, пока, нет. Сначала надо набрать обороты. Устраивается беспроигрышная лотерея. Выигрыши бывают разными — от самых неожиданных по своей оригинальности и остроумию, до необходимых в дачном хозяйстве вещей.
На этих праздниках происходит встреча людей, объединённых общими интересами и спаянных искренней любовью к природе. Их устраивают специально для сближения и общения людей друг с другом. Иначе каждый замкнётся на своей территории и даже не знает, кто у него живёт через два домика. Все посетители нарядно одеты, ведут неторопливые беседы за столом под кружечку пива, или за стаканчиком красного вина. Делятся опытом, как и что лучше выращивать и как избавляться от сорняков и насекомых. По мере потребления пива и вина праздник набирает обороты и заканчивается танцами, как правило, далеко за полночь.
Так вот о рассаде: после посева семян у меня выросло больше сотни кустов. Для моих нужд необходимо было от силы 12-16 кустов. Что делать с остальными? Выбросить? Неет! Как говорят на Украине: — и кума жалко и пиво прокисает. Решил отнести на праздник, благо, что весь этот вертеп происходит тут же, возле нашего домика. Поначалу немцы слегка равнодушно кружили над моей рассадой. Потом начали интересоваться: какой это сорт, да сколько стоит.
А действительно, какой же это сорт? Жены рядом нет, на работе. Я начал усиленно напрягать память, и тут я вспомнил – конечно же, «сучье вымя»! Да, точно, «сучье вымя», что-то Витька-художник об этом говорил. Теперь я уже в этом не сомневался. Но как же перевести это на немецкий язык? И я перевёл это так, что если перевести с немецкого на русский обратно, дословно будет звучать, как «собачьи сиськи». Для убедительности я это даже продемонстрировал жестами и с подробными объяснениями на своей пуделихе, которая, как специально, путалась у меня под ногами. Одна активная общественница тут же на скорую руку состряпала объявление, выделив название сорта красным фломастером, а цену мы вообще не обсуждали. Какая цена! Берите и пользуйтесь.
Герры унд дамен, прочитав такое оригинальное название сорта, невозмутимо кивали головами мол — чего только не бывает, экзотика, но засорять свои участки неизвестным сортом, да ещё с таким странным названием, не очень торопились. В магазине рассада стоит немалых денег. И, естественно, у каждого из них в голове проворачивалась мысль; а какая же будет надбавка в цене за экзотику? Когда они наконец-то выдавили из себя этот насущный вопрос и взамен получили мой благодушный ответ, что это бесплатно, то от кустиков за десять минут, не осталось и следа,— всё в один миг было разобрано. Веселье, сдобренное бесплатной рассадой, да ещё с таким экзотическим названием, повысилось ещё на один оборот. На столах начали появляться бутылки с этикеткой пшеничной водки «Доппелькорн». Это уже была конкретная и ярко выраженная заявка на продолжительное веселье.
Позже я привёз свою жену с работы. По дороге она меня спросила:
— Ну как, рассаду берут или никому не надо?
— Ты себе даже не можешь представить! Не осталось ни одного кустика, всё вмиг разобрали.
— Ну, ещё бы, такой элитный сорт.
В ответ я деликатно, кивнул головой, выразив своё согласие.
Приехав на дачу, мы сразу пошли в павильон и присоединились к гуляющим. От рассады осталось только одно объявление, сиротливо висевшее на щите. Жена случайно его прочитала:
— Кто писал это объявление?
— Понятия не имею,— ответил я равнодушно,— какая-то общественница.
— А откуда ты взял это название сорта?
— Дак это же Витька-художник ещё при тебе говорил,— ответил я, чувствуя что-то не ладное. – Я хорошо помню, что он так и сказал — «сучье вымя», но я не смог дословно перевести. Тогда я показал на собаке, продемонстрировал, так сказать, наглядное пособие. Вот, кто-то перевёл «собачьи сиськи». А что, что-то не так? — нахально спросил я.
— Милый,— нежно произнесла жена с такой улыбочкой, от которой у меня появилась испарина. — В твоих знаниях немецкого я нисколько не сомневаюсь,— начала она издали. Затем выполнила три глубоких вдоха и выдоха, чтобы как-то успокоиться, но это ей мало помогло. Её смех начал повышаться. К концу он звучал уже, как у Иммы Сумак, и завис на четвёртой октаве:
— Какое «сучье вымя»?! – еле проговорила она,— это у твоего Витьки-художника от его вечной рыбалки образовался фурункулёз с народным названием «сучье вымя» и он месяц ходил с растопыренными руками, как штангист. Сорт помидоров называется «Бычье сердце»!
Чёрная грозовая туча будущих неприятностей нависла надо мной, и я ощутил её тяжесть, явный признак надвигающейся аритмии.
— Что будем делать? – осторожно задал я риторический вопрос.
Жена решительно оторвала себя от сочного бифштекса, поднялась со скамьи, сняла объявление, исправила с извинением ошибку в названии сорта и повесила его обратно. Я замаскировался тёмными очками и наблюдал за реакцией братьев-садоводов, которые между собой о чём-то переговаривались, переводя взгляды с исправленного объявления в нашу сторону.
Затем, о кошмар! Поднялся самый говорливый из них герр Хорст и попросил внимания. Внутренне я позавидовал своей пуделихе Одри, которая сидела под столом и с ворчанием уплетала вкусную косточку, хотя её вина в этом тоже была – нечего было подставляться со своими кормушками. Ещё и лапы задрала кверху от удовольствия. Не было бы её – я бы не смог перевести. Правда, тогда помидоры остались бы безымянными.
— Уважаемые господа! – промолвил герр Хорст. — Конечно, такой сорт томатов, как «бычье сердце», нам всем известен. Он и у нас в Германии имеется, не только на Украине. Но мы получили рассаду под другим названием — «собачьи сиськи». Я предлагаю его оставить так как есть. Нам оно очень понравилось за его экзотичность. А вас,— обратился он ко мне,— мы решили, с общего согласия, наградить нашим главным призом, за оригинальное и остроумное наименование нового сорта томатов, которое, надеюсь, приживётся на наших участках, а может пойдёт ещё и дальше. Прозит!
— Прозит! – дружно провозгласила вся компания.
Сергей Горбовец. Франкфурт Маин. 15.02.10

15.10.10.

9 декабря 2010 года  19:55:11
Сергей Горбовец | sgrbvts@aol.com | Франкфурт Майн | Германия

* * *

...

9 декабря 2010 года  22:08:26
Славистика (М) |

Сергей Горбовец

Непризнанный талант.
Печально, если трудно применить свои способности. Но выход всегда есть.

Из цикла рассказов «Менталитет».
НЕПРИЗНАННЫЙ ТАЛАНТ.
Наступила долгожданная пятница. Наконец-то закончилась тяжёлая, рабочая неделя и теперь можно спокойно, не торопясь, после смены поплескаться в душе под режущими уставшее тело струями воды. После этого, неторопливо посидеть в баре и поболтать за чашечкой кофе с приятелями по работе. На рабочем месте не поговоришь, сразу схлопочешь недовольный взгляд шефа.
Сорок рабочих часов позади и сегодня мой день. Неторопливо прохожу через проходную, мимо вечно жующего охранника, и выхожу на стоянку машин. За целый день она, бедненькая, накалилась, как мартеновская печь. Я включаю кондиционер и жду снаружи, когда внутри её установятся нормальные климатические условия. Моё ожидание длится ровно одну выкуренную сигарету в тени деревца. Затем сажусь в уже прохладный салон и медленно выезжаю на трассу. Набираю скорость и вливаюсь в поток машин. Всегда испытываю наслаждение находясь за рулём, особенно, если некуда спешить.
Склад компьютерной техники, на котором я тружусь, располагается в тридцати километрах от моего дома. С этим делом мне прямо не везёт. Всегда у меня была работа, на которую я затрачивал час езды, да ещё и в переполненном общественном транспорте, забитым до отказа полусонными пассажирами. Поэтому я всегда от души завидовал своим сотрудникам, которые жили в заводских, ведомственных домах, прямо через дорогу от проходной. Далеко от центра, но зато рядом с работой. Не успею я дойти до остановки автобуса, а они уже сидят на балконах, давят бутылочное пиво и машут мне руками. Мол, доброго тебе пути. Хороший юмор.
Такое же невезение продолжается и здесь, в Германии. В моём районе полно средних и малых предприятий. По номерам машин, припаркованных на автостоянке, я определяю, что люди, работающие там, приехали издалека. Но я же — вот он, тут, рядом! И в выборе рода занятий не капризничаю. Но, для меня у них нет рабочего места. Прямо какое-то невезение!
Вот и приходится мне каждый день вскакивать с тёплой постели в пять утра под осточертевший звон злорадного будильника (на мой взгляд, самый отвратительный прибор). Одной рукой обжигаю себе язык горячим кофе, а второй – бреюсь. Затем мчусь на машине по трассе, рядом с такими же придурками, как ипподромный рысак, В голове работает одна мысль, как бы не опоздать на работу. Хорошо, что в это время нормальные люди ещё спят и дороги свободные. В половине шестого утра, даже не все светофоры работают. Но то светофоры, а я, без десяти шесть, уже должен разбудить своего Зубра. Так я называю автопогрузчик, на котором зарабатываю себе деньги. Ну вот! Наконец-то я уже на стоянке.
В такую рань Зубр всегда проявляет недовольство моим грубым вмешательством в его спокойную жизнь. Начинает кашлять и чихать дымом сгоревшей солярки застоявшейся в его утробе, как заядлый курильщик. Затем, безнадёжно махнув рукой на свой утраченный покой, начинает свою добросовестную, моторную деятельность. Теперь он уже рычит не от злости, а от рвения к работе. Что с него взять? Железяка – она и есть железяка. И если его дело – брать побольше и везти подальше, то моё – правильно подготовить груз, для отправки по адресам. От романтических названий городов и стран, куда отправляется груз, даже дух захватывает. Путешествую, можно сказать, по всему земному шару.
За работой я даже не заметил, как подошло время перерыва. Через пятнадцать минут можно уже и позавтракать, да и перекурить пора. Я выбираю себе укромное местечко, где никто не помешает мне предаваться своим мыслям. Мои, покачтонигденеработающие приятели, в это время только глаза продирают и с тоской, глядя в окно, задумываются о том, какой их ждёт впереди длинный и скучный своим однообразием день. Правда, в данный момент, можно слить жёлчь и придраться к жене с вопросом: — «Мы будем сегодня завтракать, или не будем? А если будем, то когда? Нормальные люди уже давно позавтракали». Позже, можна будет, в период затяжной телевизионной рекламы, понаблюдать, как жена занимается уборкой квартиры (ну конечно же ежедневно!) и деликатно подсказать, где ещё совсем не убрано, а где не так качественно. Её это почему-то раздражает. Да, нервишки у неё никуда не годятся. «Ну вот, опять за своё! Сколько раз тебе говорить, что не мужское это дело, убирать квартиру? А что мужское? Да, если я сейчас начну тебе всё перечислять, то квартира останется неубранной. А тебя ещё посуда ждёт. Сколько раз говорилось, не накапливай её. Умывальник это тебе не банк. Чего? Моечную машину для посуды? Так и дурак помоет. А ты делай так, как наши все предки делали. Не забудь, что и в магазин ещё надо выскочить. Ну ты же знаешь, что не могу я туда идти, плохо у меня с немецким. Ну и что, что на кассовом аппарате цифри выскакивают? А вдруг что-то с кассой? Нет, уж лучше ты сходи сама. Чего? Проверить уроки? А что? Дети уже в русской школе учатся?»
У него реклама по телевизору закончилась и у меня пауза тоже. Так можно умом тронуться или приобрести ностальгию. Обожает она таких типов. Наверное, она здесь поэтому так хорошо и приживается. У меня её нет. Ну, почти нет. Да погодите вы так уже сразу возмущаться! Я очень скучаю по своим родным и близким оставленных на родине, но скучаю только тогда, (пусть они меня правильно поймут и простят), когда наступает полоса бездействия. На работе мой шеф бдительно контролирует меня, и на воспоминания остаётся время только перед сном. Так даже засыпать слаще. Не ностальгирую я, хотя там жил тоже не плохо. Опять вы начинаете! Да жил я там, как и все миллионы людей! Хорошо или плохо, просто, не знали, что можно жить иначе. И национальность слегка неподходящая, и знакомств козырных не было. Вот друзей и приятелей – полно! Своими дружескими и безкорыстными отношениями мы компенсировали отсутствие материальных благ и умели довольствоваться тем, что было. Ну не вписался я здесь в плотный поток со своей профессией журналиста! Так что же мне оставалось делать? Выпускать домашнюю стенгазету? Ну и юмор у вас! За такие шуточки в своё время можно было схлопотать кандилябром. А за что покупать чернила? Вот я и решил зарабатывать себе на чернила побочной работой. А кто ещё лучше меня сможет найти в этой тяжёлой, низкооплачиваемой работе, находящейся от моего дома у чёрта на куличках, романтику? Да ещё такую, чтобы тебя этот каторжный труд не сожрал вместе с рёбрами?
Вспомните, как Том Сойер красил забор? Его воротило от этой работы, но он её делал, да ещё с таким воодушевлением, что вызвал зависть у своих приятелей. И потом он даже обменял её на засушенную крысу и цветные шарики. А уже это богатство он обменял на церковные билетики, которые выдавались за выученные стихи из Библии. Когда у него их собралось сто штук, он получил Главный приз – Библию. В то время это была очень почётная награда.
Я такой награды не удостоился, но своего Зубра не поменяю ни на что, и никому не уступлю свою работу потому, что втянулся в неё, и подбрасывает она мне не только на чернила и на бумагу, но и на всё остальное. Да и мой шеф мною доволен.
Как-то раз я, случайно, услышал его разговор по телефону. Надо было видеть его лицо, с какой гордостью он хвастался своему другу тем, что у него комиссионирует товар дипломированный журналист. А квартиру убирает молодая женщина с консерваторским образованием. Теперь его жена сидит в кресле и по два часа в день, три раза в неделю, слушает арии и романсы в исполнении коллоратурного сопрано. Говорит, что он даже сам, будучи на больничном, наслаждался её пением. А та – убирает и поёт, как Анюта в «Весёлых ребятах». Поёт и видит свой отпуск на Канарах или в Греции. Делает работу с душой, иначе бы не пела.
Ой, что это я всё о работе, да о работе! Ещё, не дай Бог, спровоцирую кого-нибудь забросить свой диплом, не ждать Anerkennung (подтверждение диплома) и понестись сломя голову искать себе неквалифицированную работу? Зачем мне нужна конкуренция? А кто-то ещё может подумать, что нас пустили сюда специально, для того, чтобы мы выполняли за кого-то всю грязную, мало оплачиваемую работу? Чего только не поселиться в голове неработающего? Не партесь! Коллекционируйте для Arbeitsam свои вернувшиеся назад Bewerbung,. с маленькой припиской tut mir leid, (нам очень жаль), что для такого специалиста, как Вы, в данный момент нет свободного рабочего места. Грубо говоря, ваши знания и опыт здесь всем по барабану. У людей, не обладающих чувством юмора, запал в поисках работы исчезает. Как говорят на Украине,— не теряйте кум сил и опускайтесь на дно. А я всё время, почему-то, вспоминаю другую сказочку, где две лягушки упали в кувшин с молоком. Одна сразу утонула, а вторая, вот же упрямая,— болталась, болталась, взбила масло и выкарабкалась из кувшина. Этот вариант мне, почему-то нравится больше. А вы — лучше оставайтесь дома. Спите, пока не проснётесь, контролируйте свою жену. Правда это надо делать осторожно, не перегибая. Можно упустить момент и остаться без жены. Кого тогда контролировать? Откуда это у меня?! Ну что за дурацкая привычка кого-то поучать?
Ну, ладно хватит о плохом. Войдёт же такое в голову! Так можно и дом свой проехать.
Войдя в квартиру, я первым делом прослушиваю на автоответчике предлагаемые варианты на вечер:
— Димочка, привет! Как жаль, что тебя не застала. Я сегодня свободная и мы с тобой могли бы немножко пошалить. Зоя.
Заманчиво. Но мне сегодня, почему то не до шалостей. Вместе с тем, я её понимаю. Всю неделю варится в семейном котле, а сегодня у неё «окно».
— Куда ты пропал, как последняя электричка? Нормальные люди уже вернулись с работы. Жду звонка.
Даже имя не назвала, уверена, что она у меня одна-единственная. Но я и так знаю, что это Рита. Я называю её «оружием массового поражения». Но к её крупным жертвам я не принадлежу, а её возраст уже породил желание иметь что-то своё, надёжное. Ох, как я её понимаю! Но я в этом вряд ли ей помощник.
— Дима, ты обещал позвонить и я всю неделю ждала твоего звонка, а вот сегодня решила позвонить сама. Я обещала родителям, что мы придём к ним сегодня на ужин и они будут нас ждать.
А вот это уже опасно! Ужин с родителями, в дальнейших отношениях, ко многому обязывает. Это уже далеко не романтический ужин при свечах. Конечно, там могут быть и свечи, но ужин всё равно будет не тот. Надо отвертеться. А там – видно будет. Или обед не будет готов, или по телевизору будет продолжение сериала, который, ну никак нельзя пропустить, и родители не захотят отвлекаться на мою скромную персону. Посмотрим, как карта ляжет.
— Митька! В девять ждём тебя. Баранина в духовке. Имеется две колоды нераспечатанных карт. Пару пятисоток ленинградки гарантируем. Прихвати с собой несколько упаковок пива. Беркут. Камыш.
Вот это то, что надо! Беркут и Камыш – в миру Сашка Беркутов и Мишка Камышов. Мои бывшие однополчане, десантура по крови – старые, искалеченные в холостяцких походах, как и я, друзья. Иногда мы лечимся от душевных травм префферансом или бильярдом. Сегодня, наверняка, будет оттяжка до утра. Значит, надо лечь и вздремнуть.
Я наливаю в бокал красненького. Сейчас я смог бы любого доброжелателя, который бы осмелился сказать мне, что «... вот, если бы ты тогда не уехал, то был бы уже... » — разорвать на части. Простите, как Вы сказали? Ах, Вы говорите, что я должен, просто, обязан писать а не растрачивать себя по мелочам? Тогда вспомните анекдот про негра, который лежал под бананом. И что ему посоветовал белый? Собрать и продать бананы, нанять рабочих, а потом лежать себе под пальмой. На что негр ответил: — А я и так лежу.
Так вот:
Я и так плыву, в края придуманные мною,
На самодельном, графоманском корабле!
Прозит!
Сергей Горбовец. Франкфурт на Майне.

15.12.10.

16 декабря 2010 года  15:39:24
Сергей Горбовец | sgrbvts@aol.com | Франкфурт Майн | Германия

Сергей Горбовец

Дальняя гавань. Рассказ.
У океанских пароходов судьба чем-то похожа на судьбу его экипажа, моряков. Много морских миль оставил за кормой старый океанский рефрижератор. Ему тяж

Из цикла рассказов «Море, море».
Дальняя гавань.
Из дальнего плавания, после шестимесячного рейса, к родным берегам возвратился старый океанский лайнер-рефрижератор „Ветеран“. В 10.00, согласно отправленной радиограмме, он прибыл на внешний рейд портовой бухты. Замерил с помощью лота глубину моря. Своими глазами-иллюминаторами, подведенными свежей, чёрной краской, как у топ-модели, он внимательно осмотрел берег. Расстояние до него было около семидясяти метров. «Ветеран» удовлетворённо проворчал выхлопной трубой:
— С этого места на меня будет прекрасный обзор.
Настроение у него было праздничное. К этому располагало окончание трудного рейса, предстоящий отдых у родного причала, а также лёгкая техническая профилактика,— замена уставших и кое-где изношенных механизмов. Все его палубные надстройки были чисто замыты и аккуратно покрашены.
После нескольких туманных дней, вперемежку с мелким моросящим дождичком, характерным для южного морского побережья, сегодня опять выдался по-настоящему теплый, солнечный денёк. В такую погоду людям трудно усидеть в душной квартире. На узкой полосе песчаного пляжа скопился курортный, отпускной и командировочный народ. Пользуясь самым лучшим временем для загара, они переворачивались со спины на живот, принимали самые необычные позы и были похожи на застывшие скульптуры. Весь пляж был устлан телами и напоминал собою лежбище котиков на необитаемом острове. Ласковое южное солнце щедро купало пляжников в своих лучах. Их тела приобрели шоколадный цвет.
„Ветерана“ интересовал не так сам берег, как те, кто находился на пляже. Именно эта публика интересовала его. Уж очень ему хотелось покрасоваться перед ними. Хотелось слышать завистливые вздохи и восхищения его красотой и мощью. Поэтому он так старательно выбирал место для якорной стоянки. Не всегда же он возвращался из рейса в хорошую погоду. Были такие дни, что на берегу даже портовой собаки не найдёшь. А сегодня – как по заказу.
А на берегу шла обычная пляжная жизнь. Компания молодых людей вырывала из чрева гитар какую-то мелодию. Девушки, пытаясь угадать её, подпевали им. По их пению и возбужденному поведению было понятно, что пары ещё не утвердились и идёт незаметная пристрелка друг к другу.
Молодые мамы старательно заталкивали своим детям в ротики всевозможно полезные, на их взгляд, для здоровья, фрукты. Казалось, что они хотят все щедрые дары юга законсервировать внутри своих чад, для запаса, напотом. Дети равнодушно жевали и глотали, даже не зная, что едят. Их взгляды были прочно прикованы к морю. Они не представляли себе, как можно сидеть на берегу моря, и не купаться в нём. Логику и принципы взрослых им было трудно понять. Точно также они не понимали: почему взрослые, имея деньги в кармане, не питаются одним только мороженым и кока-колой. Вечно они покупают что-то такое несъедобное, а потом ещё пытаются убедить, что это полезно. Если это так полезно, то сами бы и ели.
Скучающие папы читали газеты, журналы, играли в шахматы и карты. Примерные папы строили с детьми песчаные замки, пытаясь вызвать результатом своих архитектурных достижений восторг у мам и получить обнадеживающий взгляд и поощрительную улыбку.
Ребятня постарше, была скованы повышенным вниманием своих родителей, которые боялись потерять их в сутолоке пляжа. Да и опасная вода близко. Дети упрямо пытались порвать оковы, чтобы получить свободу и купаться в море до посинения кожи. К возможной потере своих родителей они были равнодушны. Подумаешь, потеряются родители. Зато сколько загадочных сюрпризов, пусть даже за короткое время свободы, ожидает их. Весь пляж усеян такими заманчивыми богатствами. И если повезёт, то можно найти красивую ракушку или пеструю обёртку от жевательной резинки или пустую, красивую пачку от сигарет. А уже потом, сколько можно будет выменять на них всевозможных интересных и полезных вещей!
Или вот, например, в тени пляжной кабинки для переодевания, лежит собака. Не помешало бы узнать: кусачая она или нет? А может это специальная собака, для спасения утопающих? Вот сейчас бы пойти и искупаться в море. А потом, понарошку, крикнуть, будто я тону. Будет она меня спасать или нет?
Мама, как бы почувствовала опасную фантазию ребенка, крепче перехватила его ручонку с уставшей руки в другую. Надежда на побег оборвалась в самом зародыше. Мечты о свободе исчезли. Ничего не оставалось делать, как покориться и начать потихоньку скулить о потерянной воле.
* * *
— Мостик – палубе! Боцман, якорь майна!
Выкрашенный чёрной краской якорь „Ветерана“ с грохотом крупнокалиберного пулемёта потянул за собой через клюз чёрную, как гюрза, цепь и ушёл на грунт. Капитан, опасаясь близости каменистого мыса и подводного течения, распорядился бросить ещё один якорь. „Ветеран“ принял это распоряжение с большим удовлетворением, даже басонул трубой. Он знал, что две натянутые якорные цепи делают его похожим на гуцула с чёрными усами, которые вместе с жёлто-голубым флагом на корме, как бы подчёркивали принадлежность к новому, молодому государству, чем он очень гордился. И что бы там не говорили — цвет созревшего хлебного поля под голубым небом, намного приятнее бывшего кроваво-красного полотнища.
Лёгкое подводное течение дрейфовало „Ветерана“ по сектору, вроде выбирало место, чтобы дать ему возможность наилучшим образом покрасоваться перед скучающей пляжной публикой. Прозвучала команда:
— Боцман, выбрать якорную цепь, дать натяжку.
„Ветеран“ замер на рейде. Он был полностью доволен своим местом. Со стороны борта хорошо просматривался его носовой бульб, которым он очень гордился. В суровом, штормующем океане при встречной волне, бульб выполнял функцию резака. Он бесстрашно встречал волну и вспарывал ее. Остальную, второстепенную, но не менее важную работу, завершали скулы — наклонные носовые борта форштевня. Они дробили волну на мелкие брызги, выбивая из них радугу. „Ветеран“ знал, что бульб своей горбинкой дополнял его красоту, придавал ему мужественную внешность.
Радисты решили оповестить берег лёгким жанром, и морской бриз понёс на берег голос Аллы Пугачевой: „... знаю милый, знаю мой родной... “.
Шоколадные пляжники увидели „Ветеран“ еще на подходе его к внешнему рейду. Они пристально вглядывались в даль моря, прикрывая глаза от солнечных лучей ладонями и козырьками пляжных кепочек. Вначале он выглядел как громадная глыба из металла и труб, опоясанных такелажем. Но с приближением к берегу его очертания вырисовались более чётко. А когда «Ветеран» остановился на рейде и течение развернуло его бортом к берегу, взоры шоколадных словно приклеились к нему. «Ветеран» пожинал заслуженный триумф.
Заброшены книги и журналы. Партнеры по шахматам срочно согласились на ничью. Карты ветром разбросало по пляжу. Песчаные замки, так старательно построенные папами, начало смывать волной. Родители забыли о детях. А дети даже не почувствовали желанной свободы и не пользовались ею. Они разинули свои ротики от удивления и восхищения. Тут бы мамам и воспользоваться случаем для консервирования. Да, куда там! Их самих можно было консервировать.
Брякнув фальшивым аккордом, смолкла гитара. Пение оборвалось на незаконченной фразе. Всем захотелось видеть океанский лайнер как можно ближе и шоколадные плотно утрамбовались на песчаной кромке пляжа. Более отчаянные зашли по пояс в еще прохладную воду, даже не замечая этого. Защёлкали фотоаппараты. Недовольно зашипели разбуженные видеокамеры и водили своими глазами от носа до кормы, вбирая в себя красоту и величие океанского судна. Шоколадные махали руками в знак приветствия. На какое-то мгновение они забыли все буквы алфавита кроме единственной – буквы воссторга: „ О... О...О“! Пляж окутала какая-то невидимая глазом, но ощутимая обонянием пелена, принесенная лёгким бризом со стороны „Ветерана“. Это был загадочный аромат морей и океанов, которым он щедро одаривал их. Как закрученные смерчем, уносились они в этот романтический мир, мечтательно прикрыв глаза, забыв обо всём. Они видели тёплые лагуны, кокосовые пальмы на берегу океана, загадочные страны. Мужчины видели себя танцующими без устали с экзотическими красавицами в набедренных повязках, с гирляндами живых цветов на обнажённой груди. На темном тропическом небе блестели незнакомо расположенные звезды. Утоляя жажду кокосовым молоком, они ощущали прилив желаний от присутствия экзотических красавиц. И эти желания были неутолимые. Они были больше, чем жажда. Это была Страсть!
У женщин сердца наполнились образами мужественных мореходов с обветренными лицами. Каждая из них рисовала в своем воображении мужчину, ещё не встреченного ею, но обязательно где-то существующего, может быть даже вот здесь, рядом, на этом пароходе.
* * *
В свою очередь мужественные мореходы уже давно навели свои 12-ти кратные бинокли и окуляры на пляж. Штурманы, пользуясь своим служебным приоритетом на использование оптики, лазерными взглядами выискивали пляж нудистов. По утверждению второго помощника капитана, суперкарго — а он, старый холостяк, в этом деле знал толк — пляж находился чуть правее маяка. На оптические приборы видения срочно установилась очередь. Молодые, как всегда и везде, подстёгиваемые нетерпением, норовили обойти всех и протиснуться без очереди.
Экипаж, в ожидании прихода и предстоящей встречи с родными и близкими, вырядился во всё новое, приобретённое на шумных экзотических базарах южных портов. После длительного рейса берег для моряков представлялся какой-то загадочной страной. Страной, в которой не было вахт и подвахт, особенно изнурительных в тропиках, когда температура воздуха в машинном отделении достигала отметки +45, а на палубе можно было бы жарить яичницу. Страной, где нет вынужденного замкнутого пространства, от которого даже хорошие друзья иногда вызывают раздражение. Страной, где на свободное от вахты время не посягнёт замполит, вырывая хищными зубами драгоценные часы отдыха моряка, навязывая ему свои дурацкие политзанятия, которые абсолютно никого не интересовали. Отказаться от этого мероприятия, проявив свою принципиальность, еще ни у одного моряка загранплавания не хватало духа. Прихлопнут визу, и — лови тюльку на Черном море в 12-ти мильной зоне от берега, без доплаты валютного коэффициента к нищенской зарплате моряка.
* * *
Это случилось в конце прошлого рейса. «Ветеран» возвращался домой. Впереди уже были видны огни Стамбульского рейда. Экипаж завтракал в кают-компании. Динамик судовой радиотрансляции тяжёлым роком пытался вселить в моряков бодрость. Вдруг: «... по последним статистическим данным на сегодняшний день в Москве было зарегистрировано более тысячи легальных проституток... ». Возможно, диктор начал бы перечислять их адреса и телефоны, но замполит, как бизон, опрокидывая все на своем пути, ринулся к динамику и вырвал штепсель из розетки. Затем он вихрем бросился в радиорубку раздалбливать радиста за трансляцию волны радиостанции „Свобода“. Оказывается, это работала волна нашего родного „Маяка“. Так экипаж впервые почувствовал свободный ветер гласности. После завтрака, собираясь кучками, молодые моряки живо обсуждали сообщение диктора. Кое-кто, у кого ещё была незамутнённая память лишними знаниями, занялся математическими подсчетами количества проституток в своём родном городе в соотношении с Москвой. Цифра получилась внушительной. Молодняк облегченно вздохнул и успокоился. Всем хватит.
До порта оставалось 16 часов хода. Ох, эти тягостные часы ожидания встречи с загадочной страной по имени Берег...
Море красиво с берега, а берег красив с моря.
* * *
Тем временем из акватории порта вышли два мощных буксира и направились к „Ветерану“. Плавно ныряя на встречной волне как утки, они приблизились к нему. После обоюдных дружеских приветствий, капитаны посовещались о предстоящей швартовой операции. Задача совсем непростая — завести океанский лайнер в портовую гавань и пришвартовать к причалу. Учитывая его полную загрузку, внушительные габариты и переполненность гавани другими судами, сделать это далеко непросто.
— Швартовой команде занять места согласно расписанию! Боцман на бак! Мостик – машине, малый ход!
Струна каната, натянутая носовым буксиром, вынырнула из воды. Она напряглась и выжала из себя остатки моря, прочертив стекающими из неё каплямии воды пунктирную линию на водной глади. Второй буксир, как магнит, прилип к кормовому борту. При манёврах он будет помогать рулевой машине.
„Ветеран“ не без сожаления выбрал из воды свои чёрные гуцульские усы и поднял якоря. За кормой ожил винт и своими лопастями нарушил подводный покой моря. Стаи мелкой рыбы рванулись подальше в укрытие, освобождая «Ветерану» дорогу в порт. Коротким гудком „Ветеран“ вежливо поблагодарил шоколадных за внимание к его персоне. Началась сложная операция манёвра.
Передний буксир осторожно, как заботливая няня малыша, вёл „Ветеран“ за ноздрю, а бортовой подрабатывал на руль. Если бы на месте „Ветерана“ был молодой пароход, то у него от стыда за то, что его так опекают, как маленького, облезла бы краска. Но „Ветеран“ за многие годы чётко усвоил правила безопасности мореплавания и воспринимал такую опеку буксиров с достоинством. У каждого должно быть свои обязанности. Кто на что учился!
Как правило, по швартовке судна определяется класс капитанов, а также чёткость совместно слагоженных действий экипажа. Последствия ошибки трудно представить. На воде тормозов нет. Необходимо также учитывать ветровую нагрузку на судно, подводные течения и его осадку.
При швартовке крупно тоннажного судна вы не увидите на причале людей, равнодушно проходящих мимо. Все, кто был до этого занят каким-то своим делом, превращаются в зрителей и даже в советчиков. Ну, нет! Советовать капитанам никто не посмеет, а вот между собой все действия капитанов и экипажей живо обсуждаются. И каждый свое суждение считает верным. Каждая фраза у всех имеет одно начало: „Вот помню, когда я ходил... “. Все бывшие мореходы. Морская душа под тельняшкой не ржавеет.
Осторожно, как ценную хрустальную вазу, буксиры прислонили „Ветерана“ к чёрным, резиновым кранцам причала. Береговые матросы завели толстые швартовые канаты через клюзы и закрепили петли на массивных береговых кнехтах. „Ветеран“, не доверяя береговым (а, ... молодежь!), своими лебёдками убрал слабину канатов, сделав натяжку.
Ну, вот и все. Теперь уже дома. С приходом!
* * *
В машинном отделении мотористы, с помощью шустрого стартёра, пытались нарушить крепкий сон вспомогательного дизеля. Со сна, бедняга не мог понять, чего они от него хотят своей необузданной инициативой. Недовольно, несколько раз чихнув своей выхлопной трубой, он опять уютно умостился на амортизаторах, не желая ничего менять в своей удобной и спокойной жизни. Но мотористы народ упрямый — быстро сделали ему внушение с помощью прокачки топлива, а стартер (по твёрдому убеждению дизеля — довольно неприятная и дерзкая личность) дал более продолжительный старт. После такого штурма вспомогач понял, что его не оставят в покое. Стряхнув с себя остатки сна, он принялся добросовестно за свои обязанности — автономное обеспечение электроэнергией судовых механизмов. Только после этого прозвучала долгожданная команда по спикеру:
— Стоп главная машина!
Прекратилась легкая вибрация корпуса. „Ветеран“ устало вздохнул и отметил в своем послужном списке еще один дальний рейс.
Сколько было этих рейсов, он не считал. Для этого имеются чиновники в пароходстве и в портнадзоре. У „Ветерана“ была своя арифметика. Свои подсчёты рейсам он вёл по нарастающих шорохах в подшипниках, по их нагреву, по вибрации вала, по состоянию корпуса. Иногда ему казалось, что крепкие сварные швы соединения металла начинают плакать. Что его сердце, дизель, изредка дает перебои при работе с полной нагрузкой. Такая мнительность у него особенно проявлялась от безделья, при длительной стоянке в порту. Но в океане об этом думать было некогда. Свои обязанности он выполнял хватко, не экономя сил, не жалея себя. Ему нравилось насыщать свой неукротимый аппетит милями, оставленными за кормой. Другой жизни он себе, просто, не представлял.
„Ветеран“ любил свой экипаж. Он с большим почтением и уважением относился к капитану. Хотя тот, в погоне за наградами, часто перегружал его, заставляя работать на износ. С особым уважением он относился к боцману, в судовом миру, Дракон. Ежедневно „Ветеран“ ощущал его заботу о себе. Никогда палуба его не покрывалась ржавчиной, особенно в море. Там Дракону негде было пропивать краску и он ее не жалел.
Как-то раз „Ветеран“ услышал от матросов старую шутку. На экзамене спрашивают второго помощника капитана, в судовом миру — Суперкарго, обязанностью которого является загрузка судна: — Зачем нужен пароход? Тот удивлённо ответил: — Как зачем? Чтобы груз доставлять. Дракон на этот вопрос тоже ответил без запинки: — Чтобы было что замывать и красить.
У Дракона всегда руки чем-нибудь заняты. Раньше, ещё на парусном флоте, он носился по судну с дудкой на шее и с линьком в руке, которым непрерывно напоминал зазевавшемуся матросику о службе. Теперь у него в руках ведерко с краской, скребок и кисть. Как увидит праздно шатающегося матроса, так и есть тому работа. А у боцмана через минуту в руке уже другое ведерко. А еще все Драконы помешаны на замывке судна. Поливать судно со шлангов — любимое занятие Дракона и матросов, особенно в южных широтах, где температура воды достигает до тридцати градусов по Цельсию. Напор воды в шлангах около четырёх атмосфер, Это высота фонтана до двадцатипяти метров, а то и больше.
Моют, вернее, поливают, всё: — палубу, палубные надстройки, мачты, стрелы. А иногда и каюты у тех, кто забыл задраить иллюминатор. Однажды, во время такой очередной процедуры, старпом, большой любитель разводить цветы и растения, прилёг после обеда завязать жирок (адмиральский час — святое дело). Чтобы цветы дышали свежим морским воздухом, он постоянно держал иллюминаторы в своей каюте всегда открытыми. Проснулся после «адмиральского часа» в наполовину затопленной каюте, как в аквариуме. В течение последующих двух часов все жилые и служебные помещения были заполнены сольным криком старпома в адрес палубной команды.
В то время, когда матросы радостно, как дети, обливают пароход и себя со шлангов, радисты и электрики изводят свои нервные клетки: зальют водой электрощиты или Бог милует? Не даром говорят, что самые опасные люди на судне — это матрос со шлангом и моторист с инициативой.
Каждый капитан перед выходом в рейс долго и тщательно подбирает себе Дракона. Бывали случаи, что капитаны не выходили в рейс без хорошего боцмана. Как правило, после рейса экипаж меняется, но хорошего боцмана Мастер на любых условиях сумеет удержать при себе. Дракон — это содержание судна в чистоте. Это исправная работа всевозможных блоков, тросовых барабанов и такелажа. Это швартовка, вахта при прохождении проливов и опасных мест, при движении в тумане и в снегопаде, вблизи айсбергов и плавучих льдин. Во всех этих случаях, по судовому расписанию, место Дракона на самом носу, на баке судна. Он — вперёдсмотрящий. Дракон — это Хозяин судна.
* * *
„Ветеран“ отдыхал, тяжело привалившись к причалу. Тёплая, зеленая волна ласково поздравляла его с приходом. Легким массажным похлопыванием по его корпусу она снимала напряженность трудного рейса. Так жокей успокаивает своего горячего скакуна после изнурительной дистанции. Старая подруга-волна своё дело знала. Она гладила его и, немного сплетничая, тихо рассказывала ему новости, которые произошли за время его отсутствия. Под тихий шёпот своей подруги он расслабился и наслаждался покоем. А вместе с ним, как и у всех стариков, пришли воспоминания о трудной, романтической жизни, о его прекрасной, как сам Великий Океан, молодости. Много тысяч миль поглотил он за этот рейс. Да и в молодости он не страдал отсутствием аппетита. Пожирал мили с жадностью проголодавшегося хищника, нисколько не заботясь о своем износе. Он вспомнил свой первый рейс.
Остались позади скучные дни постройки на заводе, торжественные звуки марша „Счастливого плавания“ при спуске со стапелей, звонкий хлопок бутылки шампанского, разбитой о его скулу. Жизнь он начал с хорошей приметы. На ходовых испытаниях получил „добро“ на неограниченный район плавания. После этого его укомплектовали экипажем и снабжением. Он стоял у причала и с нетерпением ожидал окончания загрузки. Все его палубные надстройки блестели на солнце свежей краской и полированным деревом. Грузовые стрелы и ванты были украшены яркими разноцветными вымпелами и флажками. Сотни серпантиновых лент связывали его с причалом. Они переливались на легком весеннем ветерке, как змейки.
В портовой гавани стояло много различных судов. Казалось, что флаги всех морских стран присутствовали здесь. Белые рефрижераторы из открытых трюмов наполняли воздух порта ароматом апельсин. Судно под либерийским флагом горько и вкусно пахло кофе. Пакистанский сухогруз своим запахом, как бы рекламировал индийский и цейлонский чай. Рыбацкие сейнеры к этому букету добавили свой, несравненный ни с чем, аромат керченской кильки и анчоусов. Океанские траулеры из далекой Атлантики принесли запах рыбной муки и ставридки. По неосторожности докеров нарушилась герметичная упаковка оливкового масла. Его запах тонкой струйкой влился в общий букет. Гордый своей комфортабельностью, пассажирский лайнер вызывающе пульсировал запахами хорошей кухни и неведомой заграничной парфюмерии. А рабочие паромы добавляли в общий букет свой довесок – амбре выпитого с вечера шмурдяка и похмельного, утреннего пивка.
В дальней части гавани молчаливо стояли старые транспорта. Много лет бороздили они моря и океаны. Уродливые шрамы электросварочных швов, покрывали их корпуса. У них уже не было экипажа, только вахтенная служба. Облезшая краска обнажила красные, как засохшая кровь, пятна сурика. Старые пароходы были похожи на мужественных воинов, вернувшихся из дальнего похода завоеваний. Спокойно, как и подобает солдату, они мужественно ожидали своей дальнейшей участи. Теперь у них остались только воспоминания да запахи ржавеющего железа, смолы, пеньки, сурика и гнилых водорослей. Но был у них ещё один, еле уловимый запах. Он проникал в душу, заставлял её биться птицей, лишённой свободного полета. Это был запах Свободы, Дороги, который останется с ними навсегда. Это была вечная награда океана Достойным.
* * *
Сконфуженный своим ярким видом, как у гамбургского петуха, „Ветеран“ скромно стоял у причала, испытывая робость перед мэтрами мореплавания. Он чувствовал себя школьником младшего класса, маме которого взбрело в голову одеть на него новый, чистенький, наглаженный костюмчик. А как хотелось бы ему быть одетым во что-нибудь старенькое, привычное для гулянья. Чтобы не выделяться среди других детей, чтобы можно было спокойно играть с ними и не бояться испачкаться.
Как хотелось „Ветерану“ тогда, много лет назад, чтобы его зелёная молодость прошла как можно быстрее! Ему так хотелось, хоть немного, быть похожим на этих, покрытых солью дальних дорог, мореходов! Чтобы его борта украшала не свежая краска, а уродливые шрамы дальних походов. С замиранием сердца ожидал он своего первого выхода в рейс, который был назначен на 22 00, в понедельник.
Как всегда на юге, вечер, как тигр, подкрался незаметно. Вечерние, плотные сумерки скрыли окраины порта. „Ветерану“ казалось, что экипаж забыл о том, что через пару часов назначен отход. На причале стояли незагруженные в трюмы контейнеры, предназначенные для рыбаков Атлантики. Портовый кран задремал. Автопогрузчики, забыв о работе, нагло раскрыли свои двери и крышки капотов, вдыхая вечернюю прохладу моря. Неожиданно капитан вспомнил о важных бумагах, забытых дома. У Чифа, старпома, резко разболелись все до единого зубы. Дед, старший механик, заподозрил наличие воды в дизтопливе и ему срочно понадобился его лабораторный анализ и сертификат.
Волынка закрутилась надолго. Послали нарочного матроса за документами. Чиф, смылся к зубному врачу, а Дед в лабораторию. „Ветеран“ тяжело вздыхал выхлопной трубой и терпеливо ожидал, когда же закончится эта береговая чехарда.
„До чего же неорганизованный экипаж. Не повезло мне с ними. Первый рейс — и такой позор, задержка выхода в море. Просто стыдно смотреть старым пароходам в иллюминаторы» — ворчал он, виновато и смущённо посматривая на соседние пароходы, боясь уловить в их взглядах насмешки. Но морщинистые глаза-иллюминаторы стариков одабривали эту, на первый взгляд ненужную суету и, как бы поддерживали и успокаивали молодого «Ветерана».
* * *
23.30 — прибежал матрос, посланный за документами, на которые капитан даже не взглянул и сунул их в карман. Матрос довольно улыбался, осоловевшыми от выпитого по дороге пива, глазами. В целях безопасности дышал в сторону и усиленно жевал челюстями жвачку. В 23.50 вернулся Чиф с вылеченными зубами, хотя за такое короткое время их можно было разве что только выбить, но не вылечить. Сразу за ним прибежал Дед, пряча в кармане анализы неизвестно чего. Исчезли с причала все контейнеры. Тамбучины трюмов и твиндеков были плотно задраены.
00.01минута. Судовая трансляция:
— Команде, по местам стоять, согласно судового расписания! Мостик — машине! Пуск главного дизеля! Боцман на бак!
Пришвартовались буксиры для вывода «Ветерана» на внешний рейд.
— Мостик – палубе. Отдать швартовые. Мостик — машине. Малый ход!
Радостно заурчал на малых оборотах главный дизель «Ветерана». Мощно вздохнула напором газов выхлопная труба. „Ветеран“ вздрогнул, и между бортом и причалом появилась темная полоска воды. Провожающие махали руками, бросали на палубу букеты цветов и серпантинные ленты. Вот и последняя лента оборвалась и упала в воду.
Молодой, неопытный „Ветеран“ еще не был знаком с морскими традициями и не знал того, что ни один моряк не выйдет в рейс в понедельник, а именно он и был вчера. У каждого капитана отыщется в запасе тысяча причин, как задержать выход судна в море до 00.01 минуты, но вторника. Теперь „Ветеран“ понял успокоительные улыбки старых пароходов и дал длинный басовый гудок. Он благодарил их за дружелюбие и прощался с ними.
За акваторией порта буксиры освободили его от своего заботливого опекунства и гудками пожелали счастливого плавания. „Ветеран“ вышел в свою первую ДОРОГУ.
* * *
Ближе к обеду, он пересёк Черное море и покачивался на легкой волне внешнего рейда перед Босфорским проливом в ожидании лоцманского катера. Вскоре турецкий лоцман, как маленькая черная обезьянка, ловко вскарабкался по веревочному трапу на борт. После взаимных приветствий и дежурной чашечки кофе, «Ветеран» малым ходом вошёл в пролив Босфор. Узкий и извилистый, он представлял собой серьёзную опасность. Наши капитаны изучили фарватер Босфора до метра, но, несмотря на это, на судне, проходящим через пролив, как правило, присутствует лоцман. Проводка судна через Босфор стоит очень дорого, и турки не хотят терять такой куш.
Лоцман выразил свое одобрение по поводу легкого управления судном. В свою очередь „Ветерану“ было приятно это услышать и он воспитанно поблагодарил его коротким гудком. Капитан ревниво измерял шагами мостик. От гудка «Ветерана» проснулись турецкие рыбаки, спавшие на своих фелюках и восхищённо провожали его взглядами. Красивые паромы, резво шныряющие через Босфор из Азии в Европу и обратно, почтительно сбавляя ход, уступали «Ветерану» фарватер. До берега с двух сторон бортов были считанные метры. Люди на берегу, сидя в кафе за столиками, пили свой утренний кофе и любовались красивым лайнером. Вот и ажурный мост Европа-Азия остался позади.
При входе в Средиземное море его встретили веселые, беззаботные дельфины. Подчиняясь какой-то своей команде, они одновременно выпрыгивали из воды, хвастаясь своими изящными веретенно-образными туловищами. Дельфины могли легко обогнать „Ветеран“, но уважение к такому гиганту вежливо их сдерживало. Они врезались винтом в плотную воду моря и плыли рядом с его форштевнем. В умных глазах сверкали задорные искорки и приглашение к игре. Из разговоров экипажа „Ветеран“ много знал о дельфинах и сразу признал их, как своих друзей.
Неподалёку стая касаток, играя друг с другом, шумно выдыхала из себя высокие фонтаны. А где-то сзади, за кормой, пристроившись за пенным следом, резали воду острыми плавниками акулы. Стаей не держатся. Каждая сама по себе выполняет роль санитара моря. Глотает все, что падает за борт, даже если это кусок промасленной ветоши. Их злые, холодные глаза навевают ужас на всё живое. Им неизвестно чувство боли, поэтому они дерутся до конца. Бывали случаи, когда акуле вспаривали живот и она поглощала свои внутренности. Но „Ветеран“ знал, что они по-своему несчастны. В силу своих анатомических особенностей — отсутствие воздушного пузыря — они обречены на постоянное движение. Остановится — и потянет её камнем вниз, в бездну.
* * *
Жизнь экипажа в рейсе течет равномерно, отсчитывая монотонно: вахта, завтрак, обед, ужин и сон. Ни у кого не было опасений куда-нибудь опоздать. Каждый раз штурманская вахта по судовой трансляции напомнит за полчаса, а затем продублирует за 10 минут о дежурном мероприятии.
По старой традиции на флоте заведено: по четвергам — рабочее платье в стирку. А в понедельник, на полдник — картошка в мундирах, соленая рыба, подсолнечное масло и нарезанный лук. Это способствовало улучшению памяти на календарные дни.
Любое событие или зрелище за бортом вызывало живой интерес экипажа. Даже если это дохлая крупная рыба, плавающая вздутым кверху брюхом, на котором чайки устраивали себе аппетитную трапезу. Кстати, чаек „Ветеран“ недолюбливал. В их беспорядочно-шумном полете над ним он видел только одно желание: хорошо прицелиться и стрельнуть на палубу своими ядовитыми спражнениями, от которых съедается даже масляная краска. Такого же мнения был о них и боцман.
* * *
„Ветеран“ внимательно окинул взглядом морской простор и заметил прямо по курсу движущиеся точки. Включив свои локаторы, он присмотрелся получше и увидел шлюпки, покрытые облаками. Но потом, подойдя поближе, он вспомнив историю мореплавания и понял, что это были яхты. Их глянцевые корпуса блестели на солнце. Высокие мачты были одеты в белые паруса. Каждый парус имел свой рисунок и неповторимую форму, как облако. Особенно гордо яхты несли перед собой выкидной парус — спинакер, который они применяли при крейсерской скорости. Яхты были похожи на морских балерин, а на морской глади они выглядели, как кружева на изумрудном покрывале.
„Ветеран“ был поражен таким зрелищем. Даже ветер, имеющий всегда в запасе опасные порывистые шквалы, работал на яхты дружелюбно. На старого морского хулигана это было совсем непохоже. Вокруг красавиц-яхт гарцевали на волнах юркие катера, как гардемарины на выпускном балу в женской гимназии. Они выбрасывали из воды свои лакированные корпуса, хвастаясь своими прыжками. Описывая на полном ходу круги, катера демонстрировали свои изящные палубные надстройки из красного дерева. Гордо носились своими ушастыми локаторами и паутиной антен. А один из юрких даже вооружился кинокамерой, которая своим глазком непрерывно следила за красивыми танцами красавиц.
Своими бурунами за кормой они нарушали строгий рисунок изумрудной скатерти. Не обращая внимания на них, яхты шли своим курсом, оставляя за собой в брызгах солнечную радугу. В их скольжении чувствовался многовековый опыт мореплавания, порода. Это были настоящие аристократы моря — элита. Их предки много лет назад бороздили просторы морей и океанов. Ими было открыто много неизвестных стран и островов на карте мира. „Ветеран“ в своем праздничном наряде ощутил себя участником этого торжества и на какое-то время забыл о своей работе.
В рейс он вышел ночью, в 00.01. До Средиземного моря весь экипаж упорно уничтожал все свои запасы спиртного. Понятно, что посылать матросов на высоту снимать макияж, на больную голову, ни у кого не повернётся язык. Дракон поднял тяжёлые веки, посмотрел и сказал: „Нэхай будэ“. Матросы одобрительно загудели: „Нэхай“. Так всё и осталось.
При виде яхт, у „Ветерана“ вдруг проявился жеребячий азарт. Он почувствовал свою необузданную силу и страстное желание продемонстрировать ее яхтам. Своим восьмиметровым бортом и высоченными палубными надстройками он заботливо прикрыл яхты от хулиганистого ветра и волн.
Такой кураж к лицу разве что молодому, дикому мустангу, но только не океанскому лайнеру, построенному на стапелях Николаевского судостроительного завода. Почувствовав возле себя такого богатыря, от которого исходил аромат свежего машинного масла и краски, яхты стыдливо засмущались, ошеломлённо захлопали парусами, прекратили свой танец с волнами и стали похожими на обыкновенные шлюпки, только без вёсел. „Ветерану“ казалось, что они специально остановили свой бег, чтобы с восторгом взирать на его мощный корпус, забыв о ветре, о волнах, забыв о «юрких гардемаринах». В их взоре он читал покорность и восхищение. В этот момент под влиянием разбушевавшихся чувств, ему казалось, что он, подхваченный шквалом, взлетел над морем. Вдруг, неожиданно упали обороты главной машины и „Ветеран“ сбавил ход. Это получилось как-то непроизвольно и не могло быть связано с какой-то неполадкой. На землю, то бишь, на воду, его опустила длинная тирада на незнакомом языке. Из неё он понял лишь одно слово „регата“. Через несколько минут, он услышал уже на знакомом языке, но с примесью неизвестных слов, которых он даже на стапелях не слышал от рабочих, как капитан раздалбливал вахту третьего штурмана за отклонение от курса и нарушения проведения регаты — соревнования парусников. Третий штурман виновато, отсутствующим взглядом смотрел за борт, и занимался непривычным для себя делом, думал.
* * *
Несколько дней выгрузки в родном порту пролетели незаметно. Уставший от последнего, очень тяжелого рейса, „Ветеран“ дремал, слегка поскрипывая шпангоутами. Что-то его беспокоило. Неясная тревога окутала его машинную душу, как густой липкий туман Бискайского залива. Неясное тревожное состояние все время нарастало. Это не было обычным напряжением перед рейсом. Это было что-то тяжелое, как ожидание внезапного недуга. Ему казалось странным, что на причале нет контейнеров для загрузки в трюм. К его борту не швартуются танкеры для заправки топливом. Две трети численности экипажа списаны на берег. Нет обычной предрейсовой горячки, беготни. Для больных суставов машины не везут запасные части. Нет пополнения экипажа. Под влиянием угнетающих мыслей он не спал всю ночь.
Утром вахтенный штурман разговаривал по телефону с диспетчером порта. „Ветеран“, занятый своими мыслями, не прислушивался к разговору. Но последние слова, как дерзкий шквал, ворвались в него сознание: „... буксир, дальняя гавань“.
Вначале он подумал, что это касается не его. Ну конечно же, не его! Он ещё сильный. Его мощью все восхищаются. В океане его с нетерпением ожидают штормы, волны, ветра! Он не сможет жить без них! Вся его жизнь прошла с ними рядом. Ему ещё рано даже думать о дальней гавани! Подумаешь! Кое-что в машине сменить на новое. Ведь он даже в доке несколько раз ремонтировался и затем снова выходил в рейс. Он даже не мог представить себя гниющим в дальней гавани.
Прошло какое-то время и „Ветеран“ под суровыми, успокаивающими взглядами воинов-мореходов из Дальней гавани, мужественно взял себя в руки. В памяти возник последний рейс из Сингапура.
В Индийском океане был сезон штормов, и на один из них он нарвался. Ни одного острова не было поблизости, за которым он смог бы спрятаться и переждать непогоду. Вдали виднелись только какие-то коралловые рифы. Шторм цепко держал „Ветерана“ шестеро суток. Шесть суток машина „Ветерана“ работала полным ходом на ветер, и он не дался шторму вынести себя на рифы. Шесть суток его сердце-машина работала на волну и не дала развернуть его к ней лагом, бортом. Иначе – оверкиль, гибель. Последние трое суток две водооткачивающие помпы работали круглосуточно,— где-то нарушена обшивка судна и дала течь. Даже сейчас помпа периодически включается и откатывает за борт поступающую в трюм воду, недовольно урча от такой постоянной нагрузки.
„Ветеран“ не знал, что пока он дремал и наслаждался воспоминаниями о молодости, на борт поднялась комиссия портнадзора. С помощью приборов диагностики они установили, что толщина металла бортов, палубы и несущих частей судна значительно изъедена коррозией. Это неизлечимая болезнь для всех металлов. Она уничтожает до 40% всего выплавляемого металла. С ней постоянно борются, пытаются продлить срок жизни всех металлических изделий. Вот вам и Дракон с ведёрком краски! А ведь он тоже принадлежит к этой армии спасения.
Диагноз безжалостный — усталость металла. Ночью, когда к его борту пришвартовался буксир, „Ветеран“ уже был спокоен, как умирающий на одре после исповеди священника. Это было спокойствие старого воина-морехода со шрамами, спокойствие перед неизбежностью. Он уже был готов к своей печальной участи.
* * *
Буксир оторвал „Ветерана“ от крепких объятий причала, и вдруг ...
Вдруг ночную тишину порта нарушили гудки всех стоящих в порту пароходов. Низким сиплым басом гудели океанские супертанкеры и контейнеровозы, сочным баритоном пассажирские дэнди, свистели паромы, выл сиреной пожарный буксир, звенели портовые краны. Даже автопогрузчики вступили в общий хор своими клаксонами. Чёрной тучей с криками взлетели в воздух разбуженные гудками чайки. В близлежащих высотных домах в окнах зажёгся свет. Люди, высунувшись из окон, прощально махали ему руками.
„Ветеран“ не знал что такое слёзы, но сейчас в его душе что-то накапливалось. Оно настоятельно требовало выхода. И он своим басистым гудком влился в общий хор песни проводов, но проводов не в неизвестность, а на заслуженный отдых, и будет он теперь стоять рядом с покрытыми шрамами дальних походов старых, списанных судов.
Он знал, что будучи даже на отдыхе, он еще сможет быть полезным длительное время в качестве тренажёра по подготовке многих будущих мореходов. И только потом, через длительное время, его отбуксируют на переплавку, или, как говорят моряки, на иголки.
От него остануться иголки? Но их будет много. И чем больше их, тем больше память о нём. Его уже не угнетало, что он будет иголкой.
Иголкой — да! Но не ниткой.

Сергей Горбовец. Март 2010.

15.12.10.

16 декабря 2010 года  15:47:24
Сергей Горбовец | sgrbvts@aol.com | Франкфурт Майн | Германия

Юрий Тубольцев

Мнемь и невнемнь (неоретро афоризмы или софистический плей оф) – дабы заплелись загогульки читателя
философия, афоризмы, миниатюры, проза, творчество, креатив

Мнемь и невнемнь (неоретро афоризмы или софистический плей оф) – дабы заплелись загогульки читателя

Новый вид концерта
— музыкант играл за кулисами. Зал подслушивал.

Угол падения равен углу отражения
— отражение – это всегда искажение – говорило кривое зеркало

Мудрый осел
— люди нуждаются в уздах надменности – говорил осел

Трезвая лошадь
— не натягивай на себя вожжи – сказала лошадь пьяному кучеру

Безличие лиц
— невозможно обличить того, у кого за маской нет лица

Золотое правило вождения
— не впрягай свою лошадь в чужую повозку

Философия отражения
— положи зеркало на пол и узри себя свысока – сказал ученику учитель Дзы
— повесь зеркало на потолок и поднимись надо собою – сказал ученику учитель Дзы

Земля в зеркале
— землю можно увидеть в зеркале только из космоса или из космоса своей души — говорил Гагарин

Держи путь вверх
— всегда держи путь вверх, даже когда ты достиг вершины – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Один на свете
— неужели я один на свете? – сказал снежный человек, бродя в поисках следов снежного человека по склонам снежной горы

Овцегид
— заблудившейся овце волк – плохой поводырь

Болтомут
— не взболтая, не поймешь смысл – сказал Шалтай–Болтай

Взболтомир
— мир – это болтовня, которую надо регулярно взбалтывать – говорил Шалтай-Болтай

Болтайство
— всегда болтай, но никогда не бормочи! – говорил Шалтай-Болтай

Золушки! Берегите туфельки с молоду!
— специально терять туфельку не стоит, так как мало шансов, что ее найдет принц

Философия капитана
— ждать попутного ветра можно и всю жизнь – говорил капитан
— никогда не надо спешить, ветер когда-нибудь обязательно станет попутным – говорил капитан

Искателям жемчуга
— в любой ракушке может быть жемчужина, однако никто не ищет жемчужины в каждой ракушке

Философия фантамаса
— маска лицо не заменит – говорил фантамас

Брат Карамазова
— для тех, кто не боится страшного суда, страшный суд не страшный – говорил Карамазов

Ограниченность взгляда
— дальше горизонта не заглнянешь

Звездная пыль
— настоящий художник рисует на картине и пыль

Мнение крота
— чем ярче солнце, тем гуще тьма – говорил крот

Пригодная пресса
— газеты – это не чтобы почитать, но чтобы подстелить

Слова – паразиты
— не каждое слово – закваска для ума, не всякое брожение смыслов полезно

Подкованный кузнец
— лишь тот раскован, кто хорошо скован – говорил кузнец

Жизнь и сон
— жизнь – это комедия, где сон – единственный вид антракта

Форма определяет сознание
— обожженный горшок не перелепишь – говорил горшечник

Философия швеи
— нельзя шить так, чтобы не было швов – говорила швея

Передутый шар
— кто передуется, тот обязательно сдуется – говорил шарик

Фантомасиада
— жизнь – это маскарад – говорил фантомас
— кто не примерял чужих масок, тот не умеет носить свою – говорил фантомас

Разоблачение Фантомаса
— сколько не меняй масок, недостатков души не скрыть – говорил Фантомас

В обвинение Коперника
— земля так быстро крутится, что почва выбивается из под ног — говорил пьяница

Дворцовые нравы
— только леди полусвета никогда не теряют туфелек – говорила золушка
— только леди полусвета признаются, что это они потеряли туфельку – говорил принцу король

Из духа в букву
— закрыв лист книги чистым листом, ты отодвинешь смысл из бесконечности в забесконечность – говорил учитель Дзы

Гамма судеб
— нет таких судеб, гамма которых была бы только из высоких нот

Самоуверенный
— да я-то трезвый, это земля крутится – говорил пьяница

Теория жизни от невяляшки
— падения необходимы как предшествие подъему, но не упадку – говорила неваляшка

Внепрыжье
— за пределы себя не выскочишь – сказал кузнечик, стоя на вершине Эвереста

Теория достижений
— раз подпрыгнув, ничего не достигнешь, тысячу раз подпрыгнув — перепрыгаешься – сказал кузнечик, стоя на вершине Эвереста

Душевные стенания
— не страшны внешние вихри, страшно – когда вихрь в душе – говорило перекати-поле

Стойкость крайностей
— да я-то трезвый, это земля крутится — говорил Галилей, когда ему ставили подножки фанатики

Совестичистка
— в химчистку совесть не принимают

Многообразие закономерностей
— жизнь – это вечный повтор неповторимого

Деструктивный конструктивизм
— конструируя что-то одно, мы всегда деконструируем что-то другое

О королях
— когда на короле надета корона, король может быть и голым

Проверка на вшивость
— нежность кошки объясняется или вшивостью, или нежностью

Загадка человека
— человек способен залатать пробелы между звезд, но человек не в силах заполнить пустоту одиночества

Фантомас в окружении лицемеров
— а я вообще масок не нашу, а вокруг меня одни маски! – говорил фантомас

Соль сахара
— поймешь, в чем соль сахара, поймешь, и в чем сахар соли

Самолепство
— я слепил снеговика, а на утро около снеговика появилась снежная баба. Снеговик ее сам себе слепил…

Предрассудки или нелепые приметы
— зритель, которого укусил комар — обязательно не благодарный зритель, даже если он и хлопал

Один хлопок и один прихлопок
— комары – лучшие певцы, им всегда хлопают

Игра слов
— не изменяй судьбе, но изменяй судьбу

Раскрытие потенциала
— зверюга! – сказала зверюшка, глядя на себя в зеркало

Словопучки
Ассоциации кучкуются пучками,
А я перемешаю слов пучки,
Поэтю я, поэзю я, пишу я,
Буквально не буквально, но из букв…

Мешает слов пучки поэт,
Ассоциации кучкуются пучками,
Буквально не буквально, но из букв…
Пучкуются пучки пучков из слов.

Рифма не спасет мир
— мир не избавить от поэзии, но мир и не срифмовать

Круговорот словесности в информационных средах
— мир – это царство слов, равновесие рифмобежных и рифмостремительных сил в котором очень зыбко

Красота – страшная сила!
— красота есть рычаг, движущий мир, красота способна свихнуть мир

Фатализм
— человек может двигать звезды, но человек не в силах изменить знак зодиака, который влияет на его судьбу

Колыбель человечества
— земля – это вечно качающаяся колыбель вечно незрелого человечества

Нить слова
— задача писателя — прясти связующие нити человека с человечностью

Смысл шута
— шут не тот, кто скрывается под смешным гримом, шут тот, кто способен насмешить других, смеясь над собой

Думки улитки
— даже самая большая улитка не взберется на вершину самой маленькой горы, если она считает гору высокой – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Сплошной пробел
— знание без пробелов – незнание

Смысловзрытие
— взрытие смысла показало, что смысловзрытие – это смысловрытие

Спичитинг
— зря политики не пользуются спичмэйкерами, когда болтают за едой

Чтение пирога
— книга – это слоеный пирог, пробовать слоя которого по отдельности не вкусно

А ты – день недели?
— ты день недели? – спросил у Робинзона Пятница

Мастер словесности
— чтобы овладеть словом, надо от слова освободиться – говорил учитель Дзы, неделями смотря на чистый лист

Словомаксимум
— максимальное словесное присутствие – это полное отсутствие – говорил учитель Дзы, неделями перечитывая чистый лист

Текстоштампы
— текст – это набор художественных штампов, штампующих мировоззрение читателя

Печатная матрица
— не выпрямить судьбы пружин – говорила кукушка

Тавтология крота
— не углубляться, но углублять себя надобно – говорил крот

Толкованиада
— не тот знает толк, кто смысл толк, толк, толк, а тот, кто смысл толково толк

Обнаглевшая изусть
Изусть упала с потолка
И чуть не наступил я на изусть.
Изюм с изустью перепутав,
Я бросил вверх изюм,
Но шлепнулась изусть из уст,
Изусть упала, но и пусть…
Изуститом, из уст в уста, и пусть...
И с языком, и безязыко,
Из уст в уста течет изусть…
Не каждая изусть – изюм, однако…

Докатились
— не каждый может попасть стрелой в яблочко, но каждый может докатить яблочко до стрелы

Гудословие
— день начинать и день заканчивать необходимо словом «гуд» — говорил Робин Гуд

Верходонье
— а вдруг верх нашего мира – это на самом деле дно мира, перевернутого вверх дном?

Солнечная тень
— зверюшка, укрывшись тенью, легла спать на солнышке

Не совершенный механизм
— жизнь – это механизм, который регулярно начинает скрипеть, но который каждый смазывает по-своему

У каждого своя кухня
— редкий художник пишет подсолнечным маслом – хвалился повар

Всеобщее одухотворение
— каждый по-своему олицетворен, все лица не похожие, каждый по-своему одухотворен, но все души – родственные

Геометрическая мастерская
Кто-то выквадратит круг,
Кто-то выкруглит квадрат,
Кто-то выуглит прямую,
Кто-то угол выпрямит,
Кто-то шар запирамидит,
Геометрят все, кто как…

Citatio Sapiens — Человек Цитирующий
— человек создан из цитат

Мечта крестьянина
— на поле интертекстуальности сорняков нет

Хваленая ворона
— лучше быть голодной, но хваленой! – говорила ворона

У земли столько осей, сколько на земле людей
— столько у земли осей, сколько на земле людей

Тенеметрия
— у двух людей одинакового роста вполне могут быть и разные тени, так как многие люди стремятся вытягиваться

По очереди
— почему осел въехал в город, сидя на Хадже Насредине? – спросил Эмир
— потому что везти была очередь Хаджи – ответил слуга

Козел неотпущенный!
— почему козел въехал в город, сидя на Хадже Насреддине? – спросил Эмир
— потому что фиг на козле уедешь – ответил слуга
Мастер
— мастер рисует иероглифы, не макая в краску кисть – говорил учитель Дзы

Зоркомыслие
— не тот зорок, кто видит дальние стороны, зорок тот, кто видит себя со стороны

Вечный путь к образованию
— образование всегда незаконченное, законченной бывает только необразованность

То камень, то скала
— препятствия всегда ходят вереницей
— у достойных людей достойные препятствия

Косоглазый
— мои два глаза посмотрели друг на друга, глаз увидел глаз

Мудрый попугай
— это правда, что попугай Насреддина всегда молчит? – спросил у Эмир
— да, у Насреддина мудрый попугай – ответил слуга

Непонятный попугай
— а правда, что нет такого вопроса, на который бы не ответил бы попугай Насреддина? – спросил Эмир
— правда, но отвечает попугай Насреддина всегда невпопад – ответил слуга

Толкомыслие
— смысл можно растолковать, а можно и растолочь – говорил повар

После рекламы
— горбы полны водой, но жажду колу – говорил верблюд

Конструктор жизни
— жизнь, это конструкция из повседневных деталей, которая всегда несовершенна

Рукописи не стираются
— не бывает чистых листов, любой чистый лист – это лист, с которого был стерт текст – говорил учитель Дзы
— открой чистый лист и реконструируй текст, который был стерт с чистого листа – говорил учитель Дзы

Запределье
— преодолеть предел — это значит сделать первый шаг к иному пределу

Нарцисс
— влюбился в себя, но безответно
— безответно влюбился в себя

Голый лист
— сбрось костюм букв, вникни в белизну листа – говорил ученику учитель Дзы

Совесть загрызла!
— у меня перегрыз совести – вздохнула крыса

Вторая попытка эволюции
— а в кого превратится человек? – спрашивали у Дарвина
— задача человека – превратиться в человека – говорил Дарвин

Скосил на душе
— если ты посмотришь правым глазом в левый глаз, вряд ли ты увидишь свою душу, зато другие увидят, что у тебя – косоглазие

Ослы тоже могут играть!
— а как это так, что осел Насреддина играет на пианино? — спросил Эмир
— все просто! ослу надоело играть с Насреддином в шахматы, тогда-то Насреддин и купил ослу пианино – ответил слуга

Мудрец-простак
— а правда, что осел Насреддина претворяется вежей? – спросил Эмир
— нет, Насреддин говорит, что это он невежа по отношению к своему ослу – ответил слуга

Всему своя очередь
— а почему Насреддин несет корзины с соломой, а осел идет пустым? – спросил Эмир
— потому что очередь Насреддина – ответил слуга

Стороны спора
Как-то двое споривших попросили Насреддина их рассудить.
— кто из Вас стоит справа, тот и прав – ответил Насреддин, выслушав суть дела.
— как это? – удивились спорившие
— но кто стоит слева, если встанет справа, тоже будет прав – ответил Насреддин

Осел
— почему у Насреддина угрюмый осел? — спросил Эмир
— потому что Насреддин учит его говорить, а осел не выговаривает букву «р» — ответил слуга

Интеллектуальная измена
— почему Насреддин прячет в шкафу осла? – спросил Эмир
— потому что жена Насреддина предпочитает беседовать с ослом – ответил слуга

Мудрец с прибамбасами
— почему Насреддин всегда ночует в шкафу? – спросил Эмир
— потому что Насреддин не умеет раскладывать шкаф-кровать! – ответил слуга

Втюрософия
— втюрософия – наука о влюбленности

Разночтение

— серьезный текст всегда пускает ростки самоиронии

Глаза, посаженые по бокам!
— когда правый глаз говорит одно, а левый глаз другое, язык обязательно скажет третье

Зеркальность образин
— почему Насреддин одет в шкуру осла? — спросил Эмир
— да это не Насреддин, это осел, похожий на Насреддина — ответил слуга

Все великое рождено от ничтожного
— почему осел въехал в город, сидя на Хадже Насреддине? — спросил Эмир
— потому что настоящий мудрец должен побывать и в шкуре осла — ответил слуга

Козел останется козлом
— а почему Насреддин везет мешки с рисом на козле? – спросил Эмир
— потому что Насреддин научил козла быть ослом – ответил слуга

Творческое отражение
— тварюшка! – сказала зверюшка, глядя в зеркало

Жизнь-подвиг
— жизнь – это подвиг, подвиги надо совершать каждый день, лишь то дело – дело, которое дело подвижническое

Истинная независимость
— настоящий учитель — это тот, кто стал совершенным учеником – говорил учитель Дзы

Высота орла
— не тот возвышен, кто выше взлетел, возвышен тот, кто приземлился на высоте – говорил орел

Mask Ludens
— хирург может изменить лицо человека, но не маску – говорил пластический хирург

Интертекст
— нет немых текстов, тексты всегда друг с другом перекликаются

Недостижимый кадр
— только пустота является лучшим кадром – говорил фотограф

Перевернутый мир
— плох тот астроном, который в театр берет вместо телескопа лорнет — говорил Кеплер

Насреддин и его хвост
— собака у Насреддина предвидит сытный обед и виляет хвостом? – спросил Эмир
— нет, это собака дирижирует, когда музицирует Насреддин – ответил слуга

Осел Насреддин
— Насреддин, про тебя говорят, что ты великий мудрец? – спросил Эмир
— что ты, о великий Эмир, настоящий мудрец — это мой осел. Я же всего лишь его ученик, я осел, в сравнении со своим ослом – ответил Насреддин

Вечновнебоглядящий
— сколько вверх не посматривай – коршуна не углядишь – говорил кролик

Текст
— любой текст – тарабарщина, но лишь плохого читателя тарабарщит

Самолюбие
— сложнее всего быть похожим на самого себя

Боевое НЛП
— а сколько раз надо повторить, чтобы доказать? – спросил попугай

Не пеняй на зеркало
— не стоит выпрямлять себя, коли глядишь в кривое зеркало

Самоискание
— жизнь – это вечное самоискание

Чертовский вопрос
— а какого черта? – спросил у Насреддина Эмир
— что, о великий Эмир, какого черта? – удивился Насреддин
— нет, Насреддин, ты ответь мне, какого черта? – сказал Эмир

Не все Сущее возвышено
— как бы я не устал жить, осел не станет влачить мое существование – вздохнул Насреддин

Разумное начало никогда не гарантирует разумный конец
— разумное начало – не гарантия разумного конца

Тяготение
— если человека не тянет к земле, а тянет к звездам, то закон всемирного тяготения не работает

Смыслоплодие
— смысл бесплоден в отсутствии чувств

В упор не видящий!
— кто стреляет вплотную, тот тоже промахивается

Говорящий осел Насреддина
— меня зовут Насреддин, а это мой осел – представился перед Эмиром Насреддин
— да, я такой – подтвердил осел Насреддина

Не осел
— с чего это, любезный, ты такой осел? – спросил у осла Насреддина слуга эмира
— да не такой уж я и осел – ответил осел Насреддина

Соленый сахар
— не сыпь соль в чай! – сказал слуга Эмира Насреддину
— а я сегодня не в духе, если я насыплю в чай сахар, у него тоже будет вкус соли – ответил Насреддин

Меткий ответ
— меткий ответ – это когда метишься в тему вопроса, а не в вопрос задающего – говорил Насреддин

Е-Насред
— Насреддин, почему ты заявляешь, что Е – твое? – спросил Эмир
— о, великий Эмир, е-мае, ну и ну, даже не знаю, что сказать – ответил Насреддин

Жизненный путь
— человек способен создать на небе и сто путей, которые будут идеальнее млечного пути, но человеку не под силу сделать идеальным свой личный жизненный путь

Вставай на лыжи
— почему Насреддин поменял осла на лыжи? – спросил Эмир
— потому что выпал снег – ответил слуга

Ретроосел
— Насреддин, а как ты научил своего осла говорить? – спросил Эмир
— о, великий Эмир, раньше все ослы были разговорчивыми, а теперь поумнели, у меня просто ретроосел – ответил Насреддин

Делу время
— жизнь – утеха, но не в утеху жить надо

Тешимся утехой
— жизнь – утеха, но это не тешит

Глубина Дзы
— постигая глубину, не утони – говорил учитель Дзы

Слепой взгляд
— чтобы глядеть в глубину себя, не обязательно быть зрячим – говорил слепой

Просветленная ночь
— миг просветления возможен даже в самую темную ночь

Маскарад
— все лица – маски, но не все маски – лица

Ищи бревно!
— когда тонешь, за щепки не удержишься, даже если на воде и много щепок

Опыт другой шкуры
— Насреддин, почему твой осел одет и обут, а ты гол и бос? – спросил Эмир
— о, великий Эмир, я – осел в шкуре Насреддина, а он – Насреддин в шкуре осла. Кто не менялся шкурами с другими, тот не чувствует и шкуру свою. – ответил Насреддин

Жизненные роли
— Насреддин, почему на тебе тюки твоего соседа, а сосед идет на легке? – спросил Эмир
— просто я сегодня вместо соседского осла, а соседский осел сегодня с моим ослом вместо меня. Иногда нужно менять роли. Скучно играть по жизни одну и ту же роль – ответил Насреддин

Сила осла
— Насреддин, правда ли, что ты сильнее своего осла? – спросил Эмир
— о нет, великий Эмир, не всегда тот, кто умнее, сильнее – ответил Насреддин

Сила Насреддина
— Насреддин, правда ли, что ты сильнее своего осла? – спросил Эмир
— и да и нет, о великий Эмир, в чем-то я умнее, в чем-то он сильнее, а в чем-то другом он умнее, а я — сильнее – ответил Насреддин

Немая мудрость
— Насреддин, правда ли, что твой осел мудрее тебя? – спросил слуга Эмира
— да — ответил Насреддин
— быть того не может – ответил слуга
— может, наимудрейший тот, кто нем – ответил Насреддин

Духовный дефицит
— Насреддин, почему ты жуешь сено, а твой осел читает книгу притч? – спросил слуга Насреддина
— таким образом мой осел стремится восполнить дефицит духовной жизни, а я восполняю дефицит жизни животной – ответил Насреддин

Философ Насреддин
— о, мудрейший Насреддин, почему ты разговариваешь с ослом? – спросил слуга Эмира
— о, любезнейший, тяга к философским спорам удел всех людей и всех ослов – ответил Насреддин

Этапы мудрости
— о, мудрейший Насреддин, почему ты ешь сено вместе с ослом? – спросил слуга Эмира
— о, любезнейший, на определенном этапе важны лишь определенные стороны бытия, в следующий раз мы с ослом будем читать книгу притч – ответил Насреддин

Самоидентификация мудреца
— Насреддин, почему ты несешь два мешка сена, также, как и твой осел? – спросил слуга Эмира
— сегодня мы ослы, завтра мы с ослом станем мудрецами и будем читать книгу притч. В разные этапы жизни существует потребность в разной самоидентификации – ответил Насреддин

Ослиный нрав
— голодный осел, весящий над пропастью, держась за соломинку, может эту соломинку и съесть

Можно скорчить рожу, но не маску
— каждое лицо содержит много масок, но на каждой маске — только одно лицо

Масколичье
— мир – маскарад, в маску одет мир

Узды мудреца
— Насреддин, почему ты ходишь с ослиной уздой? – спросил Эмир
— о, великий Эмир, ведь если я с легкостью приуздил осла, значит я с легкостью смогу приуздить и себя – ответил Насреддин

Аниме меняют статус
— сделайте, пожалуйста, из меня игемона! – попросил у пластического хирурга пэкемон

Заключение червя
— даже самый глубокий смысл лежит на поверхности, так как поверхностен любой смысл, в бумаге вкус, вкус не в смысле – говорил книжный червь

Самобичевание
— человек – это грязь на земной поверхности

Осел на троне
— Насреддин, сочини-ка байку про меня – попросил Эмир
— о, великий Эмир, позвольте моему ослу хотя бы на минуту сесть на Ваш трон – попросил у Эмира Насреддин
— но почему ты сам не хочешь сесть на трон? – удивился Эмир
— потому что я не осел! – ответил Насреддин

Корона и тюбитейка
— Насреддин, почему ты одел тюбитейку на осла? – спросил Эмир
— о, великий Эмир, позвольте мне одеть на осла корону на минутку – попросил Насреддин
— но почему ты не хочешь на минуту одеть корону на себя? – удивился Насреддин
— корона на мудреце – все-равно что на осле тюбитейка – ответил Насреддин

Куры Насреддина
— Насреддин, правда ли, что твои куры вместо яиц несут чушь? – спросил Эмир
— о, нет, великий Эмир, мои куры просто заняты обсуждением притч – ответил Насреддин

Вывод о похожести
— все похожи друг на друга, но каждый похож на себя, так не значит ли, что все похожи на кого-то одного?

Мозоль смысла
— буквы – это мозоль наполненного смыслом пустого листа – говорил учитель Дзы

Давящий смысл
— интертекст – это мозоль текста, текст – это мозоль интертекста, поэтому никогда не надо надавливать на смысл

Настойчивый маяк
— пробел – это маяк плюрализма, который настойчиво маячит, протестуя против однозначности

Землесофия
— в не удобренной почве все семена не взойдут
— сколько почву не удобряй, все семена не взойдут

Белизна смысла
— не порть белизну листа буквами! – говорил учитель Дзы

Смысл не горит
— в горящий камин можно бросить лист, но нельзя бросить смысл – говорил учитель Дзы

Не зрелый плод для познания
— человек – вечный недоучка, потому как Адам сорвал незрелый плод

Участь куропатки
— залететь на дно котелка можно, даже летая в глубине поднебесья – говорила куропатка

И занесло…
— человек был заносчив, поэтому человека за границы Рая и занесло

Умудренность
— кто только в истину метится, тот опрометчив, меток тот, кто отмечает во всем истину

Блестящий ум
— ум до блеска не натрешь

Стекло судьбы
— даже для самых проницательных стекло судьбы не проницаемо– говорила муха

Зеркальная тупица
— что за тупица со мной бодается? – удивилась муха, бьющаяся в зеркало

Зернософия
— в сухой земле глубоко корни не пустишь – говорило зерно

Полено и совершенство
— сделайте меня идеальным! – попросил Буратино резчика по дереву
— увы, идеала не существует – ответил резчик

Философия садовника
— лучше сорвать перезрелый, чем недозрелый плод – говорил садовник

Философия принцессы
— не та пастель хороша, которая мягче, а та, под которой нет гороха – говорила принцесса

Прозрение короля
— вы все слепые! Я же голый! – крикнул в толпу голый король
Но толпа оказалась не только слепая, но и глухая...

Тупиковая ветвь
— у развития тупиковых ветвей нет, тупиковая ветвь только та, которая отрицает все другие ветви

Дорога в жизнь
— чтобы пробить себе дорогу в жизнь, совсем не обязательно бить стекла – говорила муха

Жизненные роли
— женщины всегда играют значительные роли в судьбах мужчин, роли же мужчин в женских судьбах – всегда незначительные

Наседки на сене
— Насреддин, почему твои куры несут стоги с сеном? – удивился Эмир
— о, великий Эмир, а на что мне еще куры, если я не люблю яиц – ответил Насреддин

Порицайство
— критикуй, но не порицай!

Конец света
— человечество погрязло в безделушках

Бытобытие
— мир погряз в быт

Антонимы
— где вдаль — там и вглубь, где вдлинь — там и вширь, где впрямь — там и вкось, где дурь — там и вумь

Так не бывает
Яблоко схватило Адама, но Адам не схватился.
— Адам, позволь себя схватить яблоку! – сказал змей
— нет, я еще не созрел – сказал Адам и изгнание из Рая не состоялось

Макакософия
— что нельзя схватить, то для жизни не сподручно – сказала макака и отвернулась от телевизора

Зеркало и обезьяна
— зеркало не перезабиячишь – говорила обезьяна

Пословицы и жизнь
— не всегда как взрыхлил, так и посеял, не всегда как посеял, так и пожал, все не так просто, как в пословицах – говорил пахарь

Осмотрительность
— на высохшем дереве вить гнездо не стоит – говорила птица

Философия птицы
— не спеши, когда тебя подгоняет ветер, но спеши тогда, когда тебя подгоняет душа – говорила птица

Ком судьбы
— кто в ком попал, тот от кома уже не отлепится – говорила снежинка

Правдаложь
— часто во лжи — правда, а в правде – ложь, и что где – не разберешь

Следуя Пушкину
— не каждый стих становится поэмой – говорил Пушкин

Испить смысл
— налей чистый лист в стакан и испей пустоту – сказал ученику учитель Дзы

Желтые разговоры
— говорят, была одна курица, которая несла квадратные яйца. Странно, как вообще такую чушь говорят?

Судьба человека
— человек — отброс природы, вечно стремящийся стать ее частью

Острозоркость
— не то зрение остро, что за горизонт заглядывает, а остро то зрение, что видит себя со стороны – говорил орел

Полет над собой
— можно подняться так высоко, чтобы увидеть землю целиком, но нельзя подняться над собой так, чтобы разглядеть всего себя – говорил орел

Философия орла
— не будь выше других, будь выше себя! – говорил орел

Первый полет
— относись к любому своему полету так, как будто бы это твой первый полет – говорил орел

Взгляд на себя
— уродство граничит с совершенством – сказал гадкий утенок, всматриваясь в отражение лебедя на воде

Самовзор
— взгляд в себя беспределен – говорило зеркало, стоящее на против зеркала

Мнение червяка
— лучше в грязной луже, чем в чистом клюве – говорил червяк

Фатальность зябликоозяба
— а зяблики зябнут – сказал птицелюб

Щеглы пижоны
— а щеглы выпижониваются – сказал птицелюб

Сытософия орла
Не раздвинуть клетки прут железный,
Не расправить в клетке крыл,
Зато с голоду не помрешь… -
Сказал толстый орел…

Орел в неволе
— замаялся я в неволе жрать – сказал толстый орел

Философия буратино
— чтобы познать мир, надо сунуть нос в глубину себя – говорил Буратино

Судьба червяка
— мы сами рыхлим почву своей судьбы – говорил червяк
— каждый сам рыхлит почву своей судьбы – говорил червяк

Орел птица свободолюбивая, но прожорливая
— а нужна ли мне эта худая свобода? – говорил сидящий в клетке толстый орел

Засмысл
— если стереть с чистого листа белизну, появится смысл – говорил учитель Дзы

Белосмыслие
— вникни в белизну листа, отсутствие букв не означает отсутствия смысла – сказал ученику учитель Дзы

Потерянное время
— кто ищет потерянное время, тот теряет и настоящее

Жирный гусь
— вот как сяду на диету, да как взлечу! – говорил жирный гусь

Стирка
— стирай белизну с чистого листа, пока не появится смысл – сказал ученику учитель Дзынь

Погода в душе
— зной ли, или мороз, но коли светло на душе, любой день – погожий

Высота хвастовства
— я летаю выше сокола! – сказал орел
— а я летал выше орла! – сказал сокол

Пьяным море по колено
Плавно покачиваясь на одной ноге, стоящая на асфальте пьяная цапля решила, что она страус и испугалась…

Еле баба ежка
— ух, молодуха! – сказала баба яга, глядя в зеркало

Возможность отражать
— не все, что хотелось бы отражать, отражаешь, порой отражаешь то, что отражать совсем не хочется — говорило зеркало

Житейская мудрость
— если склюешь все зерна, на следующий год есть будет не чего – говорила курица
— если съешь все семенные растения, на следующий год есть будет не чего – говорил пахарь

Подняться над собой
— каждый может подняться над облаками, но не каждый может подняться над собой – говорил сокол

В лучах солнца
— как это приятно — раствориться в солнечных лучах! – сказал снеговик

Философия снеговика
— лучше растаять, чем окостенеть – говорил снеговик

Орлиная мудрость
— идеальных траекторий жизненного полета не бывает – говорил орел

Буквы заговорили!
— я далеко не всегда и далеко не со всем согласная – говорила согласная буква
— а я никогда и ни на кого не шиплю, у меня хороший характер! – сказала шипящая буква

Рок человеческий
— рок человека – рушить свой рок

Озабоченный пирог
— я пекусь о будущем всего человечества! – сказал стоящий в духовке пирог

Пищевой альтруизм
— я пекусь о будущем всего человечества! – сказал стоящий в духовке пирог
— не пекись о будущем всего человечества, а то подгоришь – ответил пирогу повар

Ветер в пустую
— сколько на парус не дуй, все не ветер – говорил капитан

Разы измены считай по рогам
— трирог – это единарог, которому подруга три раза изменила

Анализ моря по Фрейду
— что же ты волнуешься, комплексы? – спросил Фрейд у моря

Философия пахаря
— не зарытое в почву зерно не взрастет – говорил пахарь
— зерно, зарытое слишком глубоко, не взрастет – говорил пахарь

Душевная скупость
— все никчемно, если ты сам – никчемность в душе

Вызов
— голодранцы! – сказал толпе голый король

Философия шахмат
— каждый может разбить мир на клетки так, как ему хочется, но каждый находится в той клетке мира, которую нарисовал кто-то, его не спросив

Недосып и недоед
— сколько не зевай, букашка сама в клюв не залетит – говорил стриж

Пессимизм
— света правды не хватит, чтобы осветить всю темноту лжи

Невод судьбы
— невод судьбы всегда с браком, но стоит ли менять один невод на другой? — говорила рыбка

Судьбу можно изменить
— каждому по зубам перегрызть сети своей судьбы – говорила рыбка

Философия зайца
— можно убежать от своры борзых, но не от себя – говорил заяц

Философия светлячка
— чем угорелее от себя бежишь, тем задымленнее настоящее – говорил светлячок

Философия крота
— кто счастье не роет, тот счастье не выроет – говорил крот

Бегство
— угорелое бегство человека от себя может поджарить всю землю

Сила зайца
— кто смел, тот слаб, сила в трусости – говорил заяц

Проза жизни
— жизнь – это не возделывание рифмы

Баланс подозрений
— жизнь – это вечное балансирование между западазриванием и подозреванием – говорил параноик

Выбор звезды
— сколько людей – столько и звезд, но каждый сам свою звезду выбирает

Калейдоскоп
— слово – это калейдоскоп, являющий каждое прочтение новыми очертаниями смысла

Прелести рассылок инета
— о нас всегда вспоминают одноклассники, но лишь тогда, когда рассылка сайта сообщает им о дне рождения

Химия синтетических чувств
— как бы развита не была химия, синтетических чувств не создать
(с) Юрий Тубольцев
При копировании ссылка на автора обязательна.

2010 г.

18 декабря 2010 года  18:06:08
Юрий Тубольцев | u-too@yandex.ru |

LS-Magazine

Хроники LS-MAGAZINE ISSUE, LS-MODELS, LS-LAND, LS-DREAMS, LS-ISLAND достоверный источник.
Torrent ls-magazine issue preteen. КРАСОТА БЕЗГРАНИЧНА!

Весь LS-MAGAZINE: LS-VIDEO # LS-ISLAND # LS-MODEL # LS-LAND # LS-DREAMS и тд.

Огромный файловый архив. Все о модельном агентстве. Как проводились съемки. Какие серии бывают и много интересного, вы можете прочитать и скачать в Живом Журнале тут: http://www.lsmodelclub.com

3.07.1999г.

22 декабря 2010 года  01:14:09
Nastya | lsm@land.ru | Kiev | Ukraine

ВЛАДИМИР БРИСОВ

МИРАЖИ АРАЛКУМА. Первая часть.
АВАНТЮРНАЯ ПОВВЕСТЬ

Владимир Брисов

Современная приключенческая этнографическая повесть, написана в 2010. Опубликована в № 1 журнала "Знак вопроса", Москва, "Знание"(2010) и в № 14 журнала "Венский литератор", Вена, "Соотечественник" (июнь 2010). с 23 декабря представлена на сайте литературной газеты "Зарубежные задворки" (Германия)в разделе "электронная книга".
В интернете печатается впервые и в двух частях. 24.12.10 — часть первая. Автор, как обычно, пишет о тех местах, где неоднократно бывал по работе или в путешествиях.

«МИРАЖИ АРАЛКУМА»

Если Восток – загадка,
то женщина Востока – загадка в загадке.

№ 1. ЧЕСТНЕЕ СКАЗАТЬ «УКРАСТЬ».

Эта история началась в Москве, в один из тёплых дней «бабьего лета». В кабинет Бориса я шёл по ярко освещённому длинному коридору. Сотрудница ресепшен уже минуты две рисовала передо мной восьмёрки своими развитыми формами, втиснутыми в юбку. Иногда, она делала отчаянные попытки перейти на официальный шаг, соответствующий униформе клерка: белый верх – чёрный низ. Но исполнять танец, напоминающий математический знак бесконечности, было намного интереснее, особенно перед незнакомцем, приглашенным самим шефом.

Мы остановились уже у третьей двери. И снова девушка набрала код, с улыбкой сообщив мне, что это уже последняя преграда. Да, подумал я, в случае появления силовых структур, в смысле, структур, силой отбирающих имущество, у владельца фирмы найдётся пара минут для звонков высоким покровителям. Прежде, чем маски ворвутся в кабинет.

— Борис Андреевич! К вам господин Цепелев Дмитрий Олегович,— сообщила девушка по внутренней связи.

Невысокий светловолосый крепыш лет сорока, одетый в нью-йоркском стиле – дорого и неброско, привстал, приветствуя меня, и указал на кожаное кресло, стоящее у Т-образного стола. Его холодные прищуренные серые глаза внимательно сканировали меня из-под затемненных стекол очков. У него был взгляд патологоанатома, рассматривающего внутренние органы трупа.

Неужели так плохо обстоят дела,— ухмыльнулся я про себя,— утром в ванне, глядя в зеркало, мне казалось, что я ещё на что-то способен.

— Чай, кофе?

— От кофе не откажусь, спасибо.

Он поднял трубку: — Замира, голубушка, приготовьте нам кофе.
И, обращаясь ко мне: — Кстати, не пойму этой последней языковой реформы, почему кофе перевели в средний род. Тогда уж можно и дальше пойти и говорить «без пальта». Помните, как пелось, в каком-то старом фильме: «у тебя нет тёплого платочка, а у меня нет зимнего пальта».

— Общее обыдление, когда, так называемый, бомонд состоит из авантюристов — покорителей столицы. Им проще адаптировать общество под свой уровень, чем самим тянуться вверх. Вы заметили, что официанты теперь желают клиентам «приятного».

— «Приятного» чего? — не понял Борис.

— Вот и я поинтересовался, что это значит. Ну, «приятного» вообще, объясняли мне менеджеры в кафе. «Приятного аппетита» приезжим официантам сложнее выговаривать. И добавляли, что у клиентов это не вызывает вопросов. Когда я употребляю в речи московские словечки, меня собеседники зачастую не понимают и спрашивают: это на каком? На блатном что ли?

— Да, дело не только в искажении языка, искажается и правовая основа и нормы принятые в цивилизованном мире — подхватил Борис,— в нашем королевстве кривых зеркал никого уже не удивляет, что должности делятся по местечковому принципу – вместе жили, вместе учились. Многие территории перешли на семейный подряд: чиновник, особо не прячась, отправляет бюджетные деньги на фирму жены, а потом указывает в декларации о доходах, что живёт на «три корочки хлеба». Страна вульгарного прагматизма, но может это и хорошо,— добавил он с улыбкой,— умеешь плавать – выплывешь. Я, например, не боюсь заплывать далеко, за деньги здесь всегда протянут спасательный круг.

— Дворянам с детства внушалось,— возразил я,— что быть не комильфо означало потерять достоинство. Люди стрелялись из-за своих ошибок или проявленной слабости. После революции ещё оставались чиновники, способные застрелиться. При Брежневе им уже помогали поднести пистолет к виску. А нынешним дворнягам проще поехать и перестрелять где-нибудь в магазине случайных покупателей, чем уйти достойно и поставить «точку пули в своём конце».

Борис слушал, молча, продолжая приглядываться ко мне. А я в свою очередь осматривал его кабинет: сувениры из разных уголков мира, атрибуты культовой культуры разных народов – миниатюрные фигурки Будды из дерева и камня, композиция из фарфора – руки, держащие развёрнутый Коран, ханукальный подсвечник, старинная русская икона, коллекционные книги на русском, арабском, латинском, иврите и т.д.

— Мотаюсь по миру, и не только по работе, интересно узнать, как и чем люди живут,— заметив моё любопытство, пояснил он,— да и вы тоже, как мне сказали, заядлый путешественник.

— Скорее дауншифтер, скиталец, бродяга. Мои поездки это просто бегство от самого себя.

— Мне говорили, вы не только скитаетесь,— он улыбнулся,— но ещё оказываете помощь в приобретении недвижимости в каких-нибудь благословенных местах – это ваш бизнес. Наши сограждане всё больше растекаются по миру. Многие не хотят, даже боятся встречать старость в России.

— Да,— кивнул я,— люди больше думают о комфорте, о стабильности, то есть о том, чего здесь нет по определению. И я немного помогаю им, опираясь на знакомых в разных странах. Однако оказалось, недвижимость подвержена сильным ценовым колебаниям, не меньшим, чем золото. Поэтому мой небольшой бизнес сильно штормит в условиях кризиса. Чаша весов всё чаще склоняется к вложению денег в предметы антиквариата, которые, как показывает практика, только дорожают. Проблема в риске выбора. Что покупаешь, подлинник или талантливую копию, срисованную с шедевра? В определённом смысле любая подобная покупка — это кот в мешке. Вы знаете, что на 600 картин, реально нарисованных великим французским пейзажистом Коро, приходится 3 тысячи, приписываемых ему, только на американском рынке. Айвазовский официально числил за собой 6 тысяч полотен, а по коллекциям мира их насчитывается в десять раз больше. Казимира Малевича и русский авангард начала прошлого века вообще боятся брать на аукционы из-за непомерного количества подделок. Да что далеко ходить, недавняя история с картиной Кустодиева, купленной одной из фирм Виктора Вексельберга на аукционе Christie’s в Лондоне. По мнению наших светил из Научно-реставрационного центра Грабаря, Русского музея и Третьяковской галереи, на этом авторитетном аукционе Вексельбергу всучили подделку. Хотя специалистам известно, что картины Бориса Кустодиева подделываются крайне редко. А ведь за «Обнажённую в интерьере» или «Одалиску», как её многие называют, было выложено почти 3 миллиона долларов. Если продажа подделок возможна в аукционных домах Сhristie’s и Sotheby’s, то, что говорить о нашей стране. Один из лучших в мире специалистов-искусствоведов из Третьяковки говорил мне, что у нас в Питере действует организованная группа художников-фальсификаторов…

— И тут питерские успели,— хмыкнул Борис, перебивая меня,— с этими-то, что ОН делал вместе? В детстве заборы расписывал народным фольклором? На коллег по «органам безопасности» они явно не тянут.

— … закончивших Академию художеств,— продолжил я,— и применяющих
новейшие компьютерные методы и последние достижения химии в «производстве» подделок и старении картин. Эта группа поддерживает тесные связи с эмигрантами из России по всей Европе.

Я не случайно перевёл разговор на тему market предметов антиквариата. Меня интересовала реакция Бориса. Пока что он показал свою осведомлённость в моих делах. Мне предстояло сделать ответный ход.

Он напрягся при неожиданном повороте нашей беседы и хотел что-то сказать, но в кабинет вошла стройная женщина восточной внешности, везя на сервировочном столике кофейник, две чашечки и набор восточных сладостей.

— Уверяю, такого кофе, Дмитрий, вы не найдёте в кофейнях Москвы. Замира имеет свой личный секрет, который не доверяет никому. Я очень ценю её умение готовить чай и кофе. Поверьте, иногда в кресле, в котором сидите вы, сидят очень высокопоставленные и уважаемые люди.

— Так всё-таки высокопоставленные или уважаемые? В первом случае появляется желание немедленно пересесть. Боюсь, знаете ли, запачкаться. Вот кофе действительно хорош. Хотя самый вкусный я пил в Иерусалиме, в небольшой арабской кофейне. Туда меня привёл гид еврей, с которым здоровались все местные арабы. Он знал об Иерусалиме намного больше, чем сарацины и крестоносцы, вместе взятые и, уж конечно, знал, где готовят лучший кофе. Кстати Восток это колоссальный рынок и раритетов, и подделок. До лондонских масштабов, конечно ещё далеко, но и здесь «тяга к прекрасному» очень велика. Причём, если раньше предметы антиквариата только вытекали из этого региона, то последние десятилетия в хранилища шейхов, обезумевших от нефтяных доходов, идёт сильный встречный поток художественных и культурных ценностей. – Я продолжал стрелять словами в одну и ту же точку, замечая, с каким удивлением Борис поглядывает на меня.

— Вы интересный собеседник, Дмитрий, но давайте всё-таки приближаться к цели нашей встречи. Вы ведь специалист по Средней Азии и, в частности, по Узбекистану? Наш общий знакомый отрекомендовал вас именно так.

— Боюсь, это преувеличение, хотя ряд мест знаю неплохо. Хорошо уже то, что вас интересует Узбекистан, а не пребывающая в состоянии хаоса Киргизия,— улыбнулся я. — Относительно Узбекистана: могу вам прочесть лекцию о населении, которое составляет примерно 28 миллионов человек, и равно населению Казахстана, Туркменистана и Таджикистана вместе взятых. Могу дать информацию по территории Узбекистана, равной Швеции или почти трём Тунисам. Могу замучить вас цифрами и фактами по рождаемости, сельскому хозяйству. Это довольно большая страна, конкретизируйте ваши интересы, иначе впустую потеряем время.

— Меня интересует Каракалпакия, точнее её столица Нукус.

— Уже почти конкретно. Но давайте определим ваши бизнес-планы. Ведь речь идёт о коммерции, я надеюсь, вы не собираетесь устраивать там цветные революции и формировать демократическое общество? Или, может быть, вам не дают покоя лавры Генриха Шлимана, открывшего Трою? Кстати, могила Чингиз-хана так и не найдена до сих пор.

Борис покачал головой, отклоняя мои предположения. Возникла некая театральная пауза.

Я сделал вид, что теряюсь в догадках. И, после недолгого подражания роденовской скульптуре «мыслитель», высота которой, кстати, соответствует моему росту -1,81 метра, будничным тоном произнёс:
— Борис, кража картин из музея искусств имени Савицкого задача не из простых.

— Как вы догада…? Я имею в виду, это что, так легко вычисляется? — Борис закашлялся. — Так вы уже догадывались о теме нашей встречи, то-то я смотрю, вы всё время переводите разговор на темы рынка произведений искусства.

Я улыбнулся: — Идя на встречу с вами, я, конечно, поинтересовался направлениями вашей деятельности. Вы предприниматель с зарубежным опытом. Дела ваши в настоящее время идут неважно, да оно и понятно – кризис. И вы пытаетесь освоить новые для себя территории — заняться галеристикой в Турции и Эмиратах. А в дальнейших планах, как я понимаю, и страны Магриба. За минувшие полгода провели ряд встреч с их коллекционерами. Что ещё вас может завлечь в Каракалпакстан, как не уникальная коллекция живописи?

Это был блеф, мне не у кого было спрашивать о новых направлениях его бизнеса. Просто перед тем, как отправиться в кабинет Бориса вслед за девушкой из ресепшена, я спросил, где можно причесаться и помыть руки. А находясь в кабинке туалета, не стал выскакивать из неё, когда услышал разговор двух молодых клерков о том, что опять назревает командировка на Восток, и кого интересно босс возьмёт с собой на этот раз, если в Турцию он брал такого-то, а в Эмираты другого и т.д. Я вспомнил популярный плакат с изображённой на нём революционной девушкой, прижавшей указательный палец к губам, и лаконичной надписью: «Не болтай!» Откровения молодых клерков мало что меняли, но могли увеличить сумму моего гонорара.

— А вообще все современные интересы похожи друг на друга,— с грустью заметил я,— они все связаны с кражей чего-то у кого-то. Вся разница в том, что, и у кого.

— А вы хорошо осведомлены о новом проекте моего бизнеса, кто же из окружения стучит?

— Будем считать этот вопрос риторическим. В отличие от государственной разведки, своих осведомителей не сдаю,— продолжал я понтить.

— Чувствую, вы не оставили выбора, придётся брать вас в дело, платой за консультацию не отделаешься,— проворчал Борис,— тогда, по крайней мере, просветите меня по сегодняшней ситуации в музее и общей обстановке вокруг него.

— Есть оборотная сторона Луны, которую мы не видим с Земли. — Начал я издалека, как в восточном тосте. — Есть на нашей планете страны, которые лежат за пределами общих мировых процессов. Мы мало представляем жизнь Африки, за границами пляжей Египта, Туниса и Кении. Реально мы не знаем, как живёт Азия, за пределами курортов Турции, Индии и Эмиратов. То есть, как и на луне, на нашей планете расположена своя невидимая часть. На Земле немало стран, где обитатель благополучной Европы не проживёт и нескольких минут, если он не приехал на танке.

Каракалпакстан — республика в составе Узбекистана, о существовании которой за её пределами не знает почти никто. Даже в интернете об этой территории практически отсутствует информация. Дороги, отели, туристические маршруты – ноль данных, зеро, терра инкогнито.

Но в этом забытом пустынном краю миражей – есть реальное сокровище — Музей искусств имени своего создателя, уникального человека, променявшего уют московского Арбата на тяготы местной жизни, Игоря Витальевича Савицкого. Великий подвижник, эрудит, свободно владеющий французским, английским, потомственный российский интеллигент создаёт на пустом месте коллекцию мирового уровня, которой восхищаются и Миттеран, и Гор. Любые эпитеты: «азиатский Третьяков», «узбекский Гоген», «спаситель русского авангарда» применимы к этому человеку. Между прочим, в его роду, со стороны матери, был известный славист, историк, византинист Флоринский.

Савицкий исколесил всю Советскую империю, собирая по крохам картины, скульптуры репрессированных, расстрелянных, отвергнутых творцов России. В результате в музее насчитывается более 80 тысяч экспонатов. Тяжело болея, он не прекратил работать ни на минуту. Умер он в 1984 году. Похоронен на русском кладбище в Нукусе. И ещё одно соображение вдогонку. Все картины подлинны. Никому по понятным причинам в голову не могло прийти подделывать творенья осуждённых или гонимых.

— То есть, если я правильно вас понял, уникальное достояние России теперь находится в чужой стране и постепенно приходит в упадок. А может быть и растаскивается по частям?

— Я этого не говорил, но возможно и так. Только не забывайте, что мы сами это достояние прокляли и отнесли на свалку. Как писал кумир революционной молодёжи: «Белогвардейца найдёте – и к стенке. А Рафаэля забыли? Забыли Растрелли вы? Время пулям по стенке музеев тенькать».

— Чей кумир вы сказали? – спросил немного озадаченный Борис.

— Да неважно,— ответил я,— а теперь, когда картины пережили своих создателей и представляют мировой интерес, у «ценителей искусства» наворачиваются на глазах крокодильи слёзы по поводу национального достояния. Мы не хотим признавать заслуг тогдашнего руководства Узбекистана и Каракалпакии в лояльном отношении к подвижничеству Савицкого. Ведь не случайно музей возник именно там. Поэтому, если вы собираетесь покуситься на коллекцию музея, то честнее сказать «украсть», чем прикрываться заботой о спасении шедевров российской культуры.

— Знаете, с чего я начал свой многопрофильный бизнес? Мне нужно было помещение в одном НИИ. А директор, госплановской закваски человек — ни в какую. «Чтоб я этому пизьдисьмену …», ну и т.д., вы понимаете. В общем, только через его труп. Мне его слова передавали сотрудники. Я же в то время работал простым стюардом на международных авиалиниях. Время было интересное – к некоторым людям деньги потекли, как из рога изобилия, и они просто хмелели от новых открывающихся возможностей.

Летим из Москвы в Эмираты. В салоне почти одна братва. Коньяки, виски, чёрная икра, осетринка, сёмужка – всё без счёта. После того, как налились спиртным, пошло выяснение, «чей дед был выше ростом». Слово `за слово, началась драка, обычная вещь в наших самолетах. Мы с напарником пытаемся, их успокоить. А тут ещё дед один полез разнимать и получил сильный удар в грудь. Разволновался. Плохо ему стало, потерял сознание. Я решил, что у него приступ стенокардии. Вытащили в служебный отсек, откачали, благо я заканчивал медицинский и лекарства имел.

Ну, народ ещё выпил, обмяк и заснул. А мы с напарником так дедушку всю дорогу и опекали, ему стало лучше. Долетели уже без приключений. Прощаемся с нашим дедом, и тут он достаёт из кейса деньги и вручает каждому из нас по десять тысяч зелёных. Оказывается, он был известный вор в законе, а в Эмиратах у них была сходка.

Покупаю на всю сумму солидный бриллиант и, вернувшись в Москву, вручаю его тому директору – нелюбителю бизнесменов. Он так растрогался, стал говорить, что бизнесмены тоже люди, вспоминать, не было ли у нас общих друзей. И уже готов был выдать за меня свою засидевшуюся в невестах дочь, но я попросил всего лишь помещение и возможность использовать нужное мне оборудование. С тех пор раз в квартал я привозил ему бриллианты, причём он тщательно следил, чтобы каждый последующий был не меньше первого. Уйдя на пенсию, он уехал жить в Испанию. Как видите, я начал бизнес, никого не ограбив и ничего не украв.

— Что же сейчас вас побуждает отступиться от своих принципов? Страх потерять привычный уровень жизни?

— Повторяю, я и сейчас не хочу никого грабить, не хочу сильно рисковать, я собираюсь законно или незаконно купить у них необходимые картины. Нужна хорошая связь с директором музея и крыша в местной милиции. Размер командировочных мы согласуем. Поездка займёт не более пяти дней.

— Боюсь, вы слишком оптимистичны. Из Москвы невозможно всё определить и спланировать. Как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. В Нукусе у меня есть хорошие знакомые. Через три дня я буду готов предоставить информацию.

— Считайте, вы уже в деле. Предлагаю в воскресенье встретиться у Ник Ника и обсудить конкретику.

Я сам удивляюсь, как быстро влез в авантюру. Да, я был на мели, и последние годы это случалось нередко, но, в общем, как-то удавалось выпутываться из долгов. Возможно, Борис как целеустремлённая личность умел подчинять себе волю окружающих. Может быть, мне самому захотелось тряхнуть стариной, изменить в 48 лет свою бесполезную жизнь. Как бы там не было, я сказал «да». А дав слово, я за него отвечал. Не потому, что был сверхчестным, а потому, что на этом держалась моя репутация, приносящая определённый доход. Партнёры знали – мне можно доверить деньги, информацию, товар.

Помню, как на Кипре забыл в такси папку с документами и деньгами, которые должен был там передать семье знакомого бизнесмена, отбывавшего срок в тюрьме. Сказалась усталость. Поездка была не самой лёгкой: я через Турцию попал на исламскую часть острова, а затем с проводником нелегально перешёл на христианскую. Нас обнаружили пограничники с греческой стороны. Проводник, не желая рисковать, сдался, и выполнять норму ГТО по передвижению на пересечённой местности пришлось мне одному. В основном под предупредительными выстрелами. И, когда я понял, что ушёл от погони, наступило состояние расслабленности. Я вкусно пообедал в таверне, позволив себе немного лишнего, взял такси…

Проклиная себя, я уже продумывал, за сколько удастся продать московскую квартиру, когда объявился таксист с моей пропажей, искавший меня всю ночь по отелям Пафоса. На мой вопрос, почему он так поступил. Последовал короткий ответ: «А разве я мог поступить как-то иначе?» Я заплатил ему премию, и он был искренне рад. Наверное, есть определённая гордость бедноты: как это у меня ничего нет, а моя честность?

Я объяснил себе поведение таксиста только одним фактом – его звали Иисус. Других объяснений я не нашёл, в папке лежали действительно очень важные документы и реально большая сумма денег.

№ 2. КОЛЯ В КУБЕ.

Ник Ник, Ни`кола с Тверской, Нико`ля, Коля в кубе и т.д. По паспорту Николай Николаевич Николаев мужчина высокого роста и крупного телосложения, с большой лысиной и остатками чёрных волос по её краям, обладал необычайно добрыми и застенчивыми глазами, контрастирующими с могучим басом. Он был потомственным интеллигентом, последним представителем звонкой дворянской фамилии. Своего рода – последний из могикан. Неисправимый холостяк и обладатель четырёхкомнатной квартиры на Тверской, доставшейся ему от отца — известного советского писателя.

Наличие такой квартиры сводило с ума многих женщин, но Ник Ник был твёрд в своих холостяцких привычках, и на долгое время у него не задерживалась ни одна. Он преподавал в институте и имел достаточно свободного времени на увлечение музыкой, книгами и резонёрство с друзьями. Мы были знакомы больше двадцати лет, и это был единственный человек в Москве, кроме моей матери, к кому я мог приехать без звонка.

В квартире Ник Ника собирались разные люди – знакомые и не очень. Играли в преферанс, вели переговоры, слушали русские романсы из его объёмной коллекции. Иногда слушали романсы «вживую», сбрасываясь деньгами и приглашая исполнителей и аккомпаниаторов. В большой гостиной, которую Ник Ник называл в шутку «зала», изредка проходили неофициальные аукционы, собиравшие человек 15-20 коллекционеров из старомосковской когорты. Спорные лоты, вызывавшие конфликтные ситуации, и просто ценные вещи выставлялись здесь на торги и приобретались без излишней огласки. При этом сам Николай, авторитет которого в рядах старой интеллигенции не подвергался сомнению, искусно постукивал молоточком. Здесь же заключались пари на предстоящие футбольные матчи или поединки боксёров, которые фиксировал всё тот же Ник Ник.

Как говорят заядлые путешественники: location, location и ещё раз location. Расположение просторной квартиры в центре Москвы, рядом с метро и мягкий, не злопамятный характер её хозяина, сделали Ник Ника заложником собственной недвижимости. Наше сообщество напоминало английский клуб, куда многие женатые мужчины приезжали отвлечься от рутинных проблем. По договорённости каждый из нас оставлял в копилке по полторы тысячи рублей в месяц на амортизацию квартиры и уборку помещения, которую последние пять лет проводила постоянная помощница по хозяйству, уроженка солнечного Дагестана.

Она мне и открыла дверь, пропуская в прихожую. Лицо её выражало явное недовольство и осуждение.

— Что случилось, Зухра, почему у тебя такой рассерженный вид?

— Опять девку привёз с Таганрога,— прошептала она, – сколько я не говорю ему, что я уже старая, вот заболею или вообще вымру, кто за тобой будет смотреть, он ведь дитя малый. Были женщины нормальные, но никто не прижился.

Таганрог у Зухры был как имя нарицательное, чем ей не угодил этот старый русский город, было непонятно.

— Да,— подумал я,— когда долго общаешься с человеком, он становится почти что членом твоей семьи. А Зухра общалась с ним ежедневно, проживая в дальней маленькой комнате.

Я вошёл в кабинет: высокие лепные потолки, большая старинная люстра из хрусталя с фиолетовым отблеском, массивный стол из дуба, украшенный серебряным письменным набором в виде животных. Ещё один стол, внесённый для игры в карты, мягкие кресла и бесконечные ряды книжных полок и шкафов, равномерно покрывавших всю квартиру, ну разве что не ванну. На стенах висели картины художников-передвижников в затейливых золочёных рамах.

В комнате было накурено, в открытое окно влетал шум улицы, громкие голоса прохожих, гудки машин. Тверская есть Тверская, она не умолкает никогда, её шум пролезает даже через евроокна. Я закурил, сев в кресло и подтянув к себе старинную напольную пепельницу в виде женской фигурки индианки с блюдом на голове. Квартира напоминала склад антикварных вещей, к которым мы уже привыкли.

Почему Ник всех нас терпит и привечает? Возможно, в душе он так и остался вечным подростком, ему нравится жить в игротеке, в которую он превратил свою квартиру. А может быть, он боится призраков прошлого. Когда в одном и том же месте появляешься на свет, растёшь, стареешь и даже мысленно готовишься к смерти, призраки обязательно поселяются рядом с тобой. Вот ты пятилетний играешь у окна в солдатики. А вот ты пятнадцатилетний рассматриваешь в зеркале появившиеся прыщи, готовясь к первому свиданию. А это мама с соседкой обсуждают в гостиной рецепт приготовления пасхального кулича. А вот папа крадётся мимо твоей спальни с молодой аспиранткой и тебе мучительно жалко маму, и ты злишься на отца. Даже пробежавшая мимо белая кошка умерла лет тридцать тому назад. Близкие люди жили в этих стенах вместе с тобой и уходили при тебе в мир иной. А ты, только потеряв их, понимал, как они необходимы, и как одиноко в этом мире без них.

Зухра заглянула в комнату и прервала грустный ход моих мыслей.
— Чай, кофэ?
В кабинет вошёл хозяин, мы обнялись и похлопали друг друга по спине. У Ник Ника были огромные и мягкие, как подушки, руки. Посмотрев на меня своим застенчивым взглядом, он спросил.

— Ну, как твоя встреча с Борисом, удалось договориться? Он здесь нередко поигрывает в преферанс, и когда он попросил моего совета по Средней Азии, я сразу порекомендовал тебя. Ты знаешь, как мой отец ещё с эвакуации любил самобытность и красоту тех мест, сколько писал об этом. Да и сам я грешу переводами узбекских писателей, акынов Казахстана. Но я – Обломов. Борис может быть полезен тебе. Он богат, хотя и слишком расчётлив.

Вошла Зухра с двумя чашечками душистого кофе, на Ник Ника она не смотрела, демонстрируя всем своим видом обиду.
— Что у вас произошло?
Ник Ник так смутился, что краснота проступила через его смуглую кожу.

— Да, в общем-то, ничего сверх ординарного. Эта старая дурёха опекает меня, как маленького, забывая, что мне уже скоро умирать – 55 лет не шутка. Два дня назад привёл сюда свою аспирантку, ей негде жить и негде работать. Уже не девочка, хотя, конечно, намного моложе меня. Разведённая. В Костроме на попечение матери оставила своего ребёнка и примчалась в Белокаменную. Так, ничего серьёзного, очередная покорительница столицы. Ну, ты ведь знаешь, иногда что-то такое нужно мужику, чтобы не прокиснуть окончательно.

Прозвенел звонок, и через минуту в комнату уверенной походкой вошёл Борис. Зухра тут же принесла ещё кофе. Борису она симпатизировала и называла его «самостоятельным» мужчиной, при этом полагая, что Ник Ник несамостоятельный и без неё тут же пропадёт.
— Итак?
— Итак,— как эхо повторил я, его же тоном,— удалось кое-что выяснить за минувшие три дня. Первое, мне прислали фото двух сотен картин, наиболее значимых в коллекции музея, естественно с указанием авторов. Второе, есть свой переводчик с узбекского, и он же прекрасный водитель. Я давно знаю и полностью доверяю ему. Привлечён профессиональный художник, работавший в этом музее и знакомый с его коллекцией. Кроме всего прочего, он отличный копиист. Третье, бывший секретарь ЦК компартии Каракалпакстана встретит нас в аэропорту и сведёт с мэром города. Он забронирует для нас номер в бывшей цековской гостинице и, если надо, организует охрану. Его я так же просил обеспечить проход с самолёта и обратно без досмотра. Четвёртое, близкий знакомый может снять для нас дом, на случай отступления. И, пятое, старых работников в музее всё меньше, уровень научной и экскурсионной работы падает. Хранение и охрана экспонатов плохо контролируются. Директор музея – родственница местного авторитета, интересуется в основном загранкомандировками, понимая, что художественная коллекция осталась почти единственным конвертируемым богатством республики.

— Но я не пойму, зачем вы привлекли столько людей? Зачем нам переводчик, зачем художник копиист? Зачем вы обратили внимание на нас бывшего секретаря ЦК, мы что, не в состоянии снять гостиницу и арендовать машину?

Мы с Колей широко открыли рты и одновременно развели руки. Такого непонимания местных традиций и обычаев мы от Бориса не ожидали.

— Борис, это представляется мне так, что вы либо не хотите оплатить мою работу, либо не понимаете, за что взялись вообще. Как вы собираетесь умыкнуть картины, чтобы этого не заметили до нашего отъезда и не посадили навечно в зиндан1)?
Для этого нужен художник копиист, хорошо знакомый с местной коллекцией. Свой водитель и переводчик одновременно – просто клад. В местных школах уже лет двадцать не учат русский язык. Его забывают. Куда вы собираетесь ехать или убегать без знания языка, с чужим водителем? И, наконец, я вам долго объяснял в прошлый раз, что это не Европа и даже не Турция. Там одна знаковая гостиница, и если вы живёте не в ней, то вы навоз! Если вас не встречает кто-то из местной элиты, то вы навоз! Если вас не повезли на представление местному начальству, то вы …

— Навоз,— раздражённо произнёс за меня Борис, всем своим видом показывая, что ему не нравится, когда его воспитывают.

— Хуже навоза, – назидательным тоном продолжил я,— о вас можно вытирать ноги! Здесь не обойтись копейками, нужны солидные представительские расходы. Поэтому я хочу понять, у вас есть серьёзный заказчик, готовый делать предоплату или нет? И есть ли заказ на конкретную картину или надо брать большое количество разных полотен?

Пока я говорил, Ник Ник одобрительно кивал головой. Он имел большой авторитет в глазах Бориса. Хотя они были абсолютно разные. Борис нервный, с тремя одновременно звонящими телефонами и бесконечными проектами. При этом он успевал всё: работать, посещать фитнес-центр, заниматься сексом на стороне, улаживать проблемы многочисленных родственников, не забывая о благополучии своих детей и роли любящего мужа. Ник, напротив, вел образ жизни сибарита. Бизнесмена удивляло и наличие дорогой квартиры, набитой настоящим антиквариатом, и совершенно непонятный образ жизни Николая, и его дворянское происхождение, и невероятная, по нынешним временам, начитанность, и инфантилизм этого могучего человека… В Николае он видел то, чего сам был лишён, чего никогда не мог себе позволить, будучи педантом и трудоголиком — беспечность.

Борис сидел, молча, его лицо, как маска, не меняло выражение.

— На последний ваш вопрос о конкретной картине или нескольких полотнах я отвечать не хочу, пока не хочу. Намерения у заказчика серьёзные и предоплата будет. А что касается моего непонимания местного менталитета, просвещайте, я для этого и пригласил вас в дело.

№ 3. КАТЯ, МОЖНО ПРОСТО КЭТ.

В кухню, где я удобно расположился с очередной чашкой кофе, вошла новая подруга Ник Ника. Зухра при её появлении сразу вышла.

— Катя, можно просто Кэт,— протянула она мне руку. — За что она так невзлюбила меня? Не пойму. — Она кивнула в сторону, покинувшей кухню Зухры. — Ревность отпадает, она старше Ника лет на десять. Корысть? Но разве она может унаследовать после него квартиру?

— Дело здесь не в женских интригах и не в квартире. Она привязалась к нему. Это комплекс матери или старшей сестры, вырастившей брата без родителей. В последнюю русско-чеченскую войну у неё погиб сын, она приехала в Москву искать правду, да так здесь и осталась.

— А-а-а, так её сын боевик, террорист – это заметно, её надо выслать из Москвы, а ещё лучше сообщить куда следует,— оживилась Кэт.

— Нет,— сказал я уставшим голосом,— сын её воевал на стороне официальных российских войск и награждён посмертно орденом.

— Ну, не знаю,— уверенным голосом сказала она,— по-моему, они там все исламисты и все нас ненавидят.

— История повторяется,— сказал я вяло,— всё это уже было в тридцать седьмом.

— Что? – Не поняла она и продолжила. – С Николаем нужно срочно что-то делать. Его непонятный образ жизни, он мог бы намного больше зарабатывать. Ему ещё не поздно завести семью, детей. Подтянуться, заняться спортом. У него нет даже машины, он говорит, что она ему не нужна. Хватит тратить деньги на каких-то непонятных людей, на эту Зухру. Кстати, мама моя может убираться ничуть не хуже и вообще…

— Какая у вас тема диссертации? — Я прервал её речевой поток.

— Роль Добролюбова в развитии российской литературной критики.

— Нет, это не ваше научное амплуа. – Твёрдо сказал я. – Роль Лаврентия Павловича Берии в уничтожении литературной критики и всякой критической мысли вообще. Это модно, и вы смогли бы раскрыться в этой теме.

— Не поняв иронии, она сказала с сомнением в голосе: — Вы так думаете? Надо спросить у Николая. Он говорит, что про Добролюбова мы напишем быстро. – И после паузы добавила,— Николай говорил, вы его лучший друг. Давайте нажимать на него вместе. Если хотите, я могу приехать к вам и всё пообсуждать.

При этом она так нагнулась над столом, доливая мне кофе, что я мог полностью оценить её красивую грудь.

— Или, если хотите, встретимся после вашего возвращения из этой калпакии.

Я с удивлением посмотрел на неё.

— Вы так шумели, всё было слышно,— сказала она,— кстати, у меня в Костроме есть двоюродная сестра, очень красивая женщина. Могу вас с ней познакомить, будем дружить семьями. Я никогда не думала, что в столице столько интересных неженатых мужчин.

В кухню вошёл Ник Ник, сразу заполнив собой пространство.

— Ну, хватит соблазнять моего друга, пройдись по магазинам.- С этими словами он передал ей три тысячи рублей.

— Ну, как она тебе? — Спросил он.

— Смотря для каких целей? – Сказал я уклончиво. — А вообще, смазливая, молодая, активная брюнетка. Молодость красива уже сама по себе. Но мой совет — не говори ей ничего лишнего. Она и так старается всё услышать и всё понять. Не доверяй кажущейся провинциальной простоте, обманет.

Условия нашей сделки были следующие: я получаю десять тысяч зелёных в аванс и столько же в случае благополучного завершения операции. План действий принимается за основу его, но с привлечением моих связей. Четыре дня на сборы и согласование технических вопросов въезда в Узбекистан, в пятницу вылет по маршруту Москва – Нукус.

№ 4. АРМРЕСТЛИНГ ПО-ВОСТОЧНОМУ.

… А что же «пан спортсмен»? — Спросил Борис, засыпая под шум двигателей самолёта.

— Он, как ни в чём не бывало, ждал нас в аэропорту и сделал вид, что удивлён нашему опозданию,— ответил я,— и не ждите, Борис, что я каждый день буду рассказывать вам сказки на ночь, договором это не предусмотрено.

Ради просвещения Бориса, я вспомнил случай, когда был гостем республики в обычной туристической поездке. Группа от нашей организации насчитывала девять человек: я, тогда ещё молодой, мой давний знакомый уроженец Ташкента – Алишер и Виктор – молодой человек с фигурой культуриста, к которому приклеилось прозвище «пан спортсмен», а также шесть представительниц лучшей половины человечества в возрастном диапазоне от двадцати до сорока. Наша полная впечатлений четырёхдневная поездка подходила к концу, и часа за три до вылёта в Москву женщины решили отметить завершение путешествия в большом придорожном ресторане. Алишер предупреждал, что на Востоке женщинам небезопасно ходить по незнакомым местам, но его не слушали.
Привыкшие к независимости московские барышни быстро открыли двери и поднялись на второй этаж. Официант посадил нас за большой и единственный стол, стоявший вдоль окна. И, только осмотрев зал, я увидел несколько групп мужчин в национальной одежде, сидевших на коврах. Кто-то пил, кто-то курил, кто-то играл в нарды. На одном из ковров сидела большая компания во главе с бородатым крепкого сложения мужчиной лет сорока. В зале, естественно, не было ни одной женщины. На сцене пели местные артисты на родном им языке.

Как известно, на советском востоке, в силу исламских традиций, вин не пили, но охотно употребляли водку. Ссылаясь на то, что в Коране сказано только о запрете вина, а о водке Пророк ничего не сказал. Как будто великий Пророк и мыслитель должен был взять меню и начать для бестолковых указывать названия напитков, которых не было во времена его земной жизни. Словом, водка в меню была, а выпить наши барышни в большинстве своём умеют. Мало того, они попросили «пана спортсмена» заказать танцевальную музыку и для верности передали музыкантам деньги.

Пересчитав купюры, местные таланты начали импровизировать популярные мелодии. Часть наших дам, помоложе и не очень, вышли на середину зала и начали танцевать в современных ритмах.

Равнодушных не было. Все мужчины вскочили со своих мест и взяли танцующих в кольцо. Вначале, они, несмотря на мешавшие им традиционные халаты, тоже пытались двигаться в ритме музыки, но потом самые пьяные стали хватать женщин и выдёргивать из круга. Тут в дамском отряде началась паника, раздались возгласы протеста, в глазах появился страх. Я встал и быстро подскочил к самому крупному молодому парню из команды бородатого, вырвал из его рук перепуганную девушку и заслонил её. Здоровяк попытался двинуть мне кулаком, но я успел увернуться, не отвечая на его удар.

Тут я увидел, что кто-то рванулся вперёд в гущу местных. Конечно, это был невысокого росточка, щуплый Алишер. Он с такой энергией бросился на наших «оппонентов», что обескуражил их своей храбростью. Я быстро посмотрел по сторонам, «пана спортсмена» с накачанным торсом сдуло ветром. Мы с Алишером встали спина к спине в центре круга и приготовились то ли драться, то ли принять побои.

Но местные парни по команде бородатого вожака потащили меня к их ковру. Всё произошло быстрее, чем я повествую. Я уже сидел на ковре и держал полную рюмку водки в руках. Бородатый сделал знак рукой, и все смолкли. Он поднял рюмку и сказал, что пьём за дружбу. Я не успел поставить рюмку, как один из шестёрок наполнил её опять до краёв. Так повторилось несколько раз подряд, расставленную на блюдах закуску никто не предлагал. Они явно пытались споить меня, действуя по привычной схеме. Я сделал попытку откланяться и поблагодарить за дружеские тосты, сообщив, что у нас скоро самолёт. Но бородатый сказал, чтобы я не волновался, сегодня мы не летим, сегодня мы все едем к нему в гости, в горный аул. А вот завтра он доставит нас прямо к трапу самолёта. Сквозь щель между халатами я увидел, что у двери, ведущей на первый этаж, стоит несколько молодых парней, закрывая путь к свободе. Я понимал, что ситуация близка к критической, и в случае поездки в аул мы могли не попасть в самолёт ни только завтра, но и вообще никогда.

Надо было разрядить обстановку. И, всё ещё слыша возмущённое сопение пытавшегося ударить меня молодого толстяка, я решительно сказал, обращаясь к нему:

— А ну, давай померимся силой на руках,— зная, что этот вид единоборств популярен в странах Востока. Мужчины одобрительно зашумели, но все ждали решения бородатого. Тот молчал. Видя безмолвное одобрение их вожака, молодой крупного сложения парень, весивший килограммов на двадцать больше меня, с готовностью согласился. Нам расчистили место, связали руки кушаком, и мы напрягли мускулы, стремясь к победе. Бородатого я уважительно попросил быть судьёй. В те годы я имел хорошую физическую форму. Он недолго сопротивлялся, я даже немного продлил поединок, поддаваясь ему. Прошла минута, и его рука была прижата к земле в абсолютном молчании.

Бодро встав, я сообщил, что он не должен расстраиваться, я так же, как он, вчера проиграл большому местному начальнику. И я назвал имя городского партийного чиновника, на которого утром мне доверительно жаловался экскурсовод, рассказывая, что тот только ворует и не заботится о сохранении исторических памятников. Имя местного авторитета, как удар хлыстом, подействовало на бородатого. Он вначале прищурился, оценивая сказанное мной. Потом понял мою деликатность, объявлявшую местного вождя силачом. Но доконал я его, сообщив, где находится вилла местного начальника, выдумывая детали, которые я якобы видел при её посещении. Виллу, закрытую деревьями, с плавающими в водоёме чёрными лебедями, во время экскурсии показал мне всё тот же гид. Которому так хотелось ну хоть у кого-то найти сочувствие.

Последовала короткая команда, и оцепление было снято. Краем глаза я заметил, как официант повёл женщин вниз. Алишер остался в зале, он ждал, готовый придти мне на помощь в случае опасности. Поблагодарив моих «оппонентов» за «радушие и гостеприимство», я вышел из зала. Спустившись на первый этаж, обнаружил своих москвичек, сбившихся в группку, как испуганные овечки. Их чувство уверенности, а точнее самоуверенности было сильно поколеблено...

Миражи Востока. Они часто встают передо мной. Древние мечети, одетые в мозаику, созданную из волшебства небесных красок. Величественные минареты, как бессменные стражи, охраняющие города и призывающие правоверных к молитве. Женщины, согнувшиеся в сорокоградусную жару над бахчой, и их мужья, дающие «бесценные» советы из тени малорослых деревьев. Надменные чиновники, готовые лизать пол перед вышестоящим начальником, и глубоко презирающие всех, кто ниже их в номенклатурном табеле о рангах. Сгоревшие тела женщин, якобы неумело пользовавшихся керосинкой, а в действительности покончивших жизнь самосожжением, не желая быть рабынями. Ночной вой шакалов в пустыне, похожий на стенание плакальщиц на похоронах. Голова юного любовника, найденная в арыке отчленённой от туловища. Жестокие погромы своих же соседей, вчерашних знакомых, представляющих не титульные нации. Дворцы местной знати и толпы оборванцев на рынках, живущих от подаяния к подаянию. Воспалённый взгляд моджахеда, посвятившего недолгую жизнь войне с гяурами и лачуги беженцев, сколоченные из всего, кроме ветра. Песчаные бури, покрывающие песком посевы и засыпающие оазисы. Пучки высохшей жёлто-коричневой травы в виде единственного украшения природы. Дети, просящие – нет, не денег, а бутылку с водой. Раскалённый воздух, и лежащие там, за большим барханом, зыбучие пески.

Где здесь правда, а где сон? Память не находит ответа. Бог дал нам возможность забывать и не сходить с ума под грузом событий, накопленных прожитыми годами.

№ 5. МОСКВА – НУКУС.

… Старенький ТУ-154 с трудом оторвался от земли. Он поднялся в воздух в тот момент, когда я окончательно свыкся с мыслью, что мы так и поедем на нём до Нукуса, не взлетая, а мягко подрагивая на шасси.

Я сидел рядом с Борисом. Сзади разместился Эдик, угрюмый персонаж лет тридцати пяти, с которым Борис познакомил меня перед отлётом из Москвы, сказав, что решил взять с собой телохранителя. Bodyguard имел крепкую атлетическую фигуру и, судя по мозолистым шишкам на руках, увлекался восточными единоборствами. В багаж он сдал маленький чемоданчик. В ручную кладь оформил чёрный кожаный кейс, переданный ему Борисом незадолго до вылета.

Согласно нашей легенде и официальным командировочным документам, добытым Борисом через знакомых, мы являлись съёмочной группой телеканала «Культура». И направлялись в Каракалпакстан для сбора материала о музее Савицкого.

Все пассажиры рейса мирно спали, даже малыш в трёх рядах от нас, наконец, успокоился и перестал посылать во вселенную крики о помощи. Я и ночь, мы не спали вдвоем в целом мире. Ну и надеюсь, пилот нашего самолёта.

Зыбучие пески пустыни затягивали меня: по колено, по пояс, по грудь. А рядом кружилась стая голодных бездомных собак, постепенно сжимая кольцо. Вожак стаи, широкогрудый рыжий пёс, с покрытой шрамами мордой, не скрывал своего намерения вцепиться мне в горло. Его смущали только мои руки, пока свободные от песка и сжимавшие камни. Кольцо вокруг меня всё уже, уже… Последний крик о помощи и я… И я – в душном салоне самолёта, покрытый холодным потом. Это был всего лишь ночной кошмар.

В реальной жизни мне несколько раз приходилось наблюдать агрессивное поведение бездомной стаи «лучших друзей человека». Они помнят о предательстве людей и теряют к ним всякое уважение. Как-то в Индонезии, вместе с группой таких же, как я, туристов отправился вдоль побережья полюбоваться пейзажами. Когда мы проходили мимо большого недостроенного отеля, нас атаковала многочисленная стая собак. Их привезли сюда для охраны объекта, а потом, по какой-то причине прекратив строительство, «забыли». Стая нападала по всем законам охоты, окружая нас. Мы отступили в море и, бросая камни, отогнали одичавших животных. Отойдя на некоторое расстояние, все успокоились, но порывом ветра с меня сдуло бейсболку, и я невольно обернулся: стая собак бежала за нами, молча, без лая. Они заходили с разных сторон, пытаясь отсечь нас от моря. Мы опять вовремя отступили в воду и снова отогнали собак. Но спустя неделю их жертвой стали местные дети – брат с сестрой, собиравшие в лесу плоды для продажи иностранцам. Только после похорон останков детей полицейские уничтожили агрессивную стаю.

Глубокой ночью или ранним утром наступившей субботы мы приземлились в Нукусе. Выйдя на трап самолёта, я, как будто захмелел, почувствовав тёплое дыхание пустыни. Это в турбулентной Москве я могу говорить о том, что пустыня неприглядна и мертва. А вдали от цивилизации под чёрным небом с огромными звёздами нет ничего прекраснее её гордого одиночества и независимости от всего остального мира. Эта тайна неразгаданного и чувство вечности дел Творца привели сюда и подвижника Савицкого, и его учителя, археолога академика Толстова. А сколько других российских интеллигентов нашли в этих краях убежище от зверских расправ диктатуры вождя всех народов?

№ 6. АССАЛАМУ АЛЕЙКУМ. ТЕМИРХАН.

— Дмитрий! Дмитрий! – звал меня голос из темноты. Я присмотрелся – у трапа стояла машина, Бог мой, всё та же белая «чайка». Время здесь как будто застыло, возможно, оно приходит сюда на ночлег. Я сошёл с трапа и протянул вперёд руки для приветствия.

— Темирхан Полатович, дорогой вы мой человек. Ассаламу алейкум! Сколько же мы не виделись? Кажется, вечность не был в Каракалпакстане.

Мы с поклоном пожали друг другу руки. За восемнадцать лет, прошедшие с нашей последней встречи, Темирхан мало изменился. Всё та же худощавая фигура, рост выше среднего, несмотря на появившуюся сутулость. По-восточному сдержанная улыбка, длинные пальцы пианиста на тонких, не знавших физического труда руках, короткая стрижка, очки в толстой оправе и смотрящие из-под них мудрые глаза. Если бы не современный костюм, он походил бы на древнего мыслителя. Внешность и интеллигентные манеры всегда выделяли его среди других чиновников.

— А это наша съёмочная группа: руководитель группы Борис Андреевич, помощник – Эдуард, ну вот и меня позвали консультантом.

— Вы — дорогие гости, чувствуйте себя, как дома. Дмитрий Олегович, консультант это тот, кто советы даёт?
— Именно так, Темирхан-ака.
— Вот и я теперь советы даю. Я теперь советник Жокаргы кенеса – по-русски парламента. Не дают на пенсии спокойно пожить. Взялся было книгу объективную о Каракалпакстане написать, но времени не хватает. – И, обращаясь ко мне. – Я думаю разместить вас в доме приёмов, там сейчас никого нет.
Отдохнёте в тишине. Я помню, Дмитрий, вам нравилось там.

Машина ехала по безлюдным, тёмным улицам. В ночи прочерчивались контуры однотипных домов. Мы въехали во двор одноэтажного особняка, отделённого от внешнего мира высокой стеной. Во дворике стояли две скамейки, и горел фонарь, посередине была разбита клумба цветов. Охранник закрыл за нами ворота и, поклонившись, ушёл в сторожку.

— Здесь всё своё, как в подводной лодке, автономное снабжение светом и горячей водой. В городе напряжённо и с тем, и с другим. А тут даже, видите, зелёные насаждения есть, в городе вся зелень гибнет от песчаных бурь. Песок с солью Арала и химическими добавками всё уничтожает.

Мы прошли в дом. Внутри дежурная уже ждала нас и повела показывать номера, окна которых выходили в небольшой садик с низкорослыми деревцами, за которыми виднелась всё та же высокая стена – дувал 2). Темирхан пригласил нас в гостиную. На столе стояли чайник и икорница с чёрной икрой, в традиционном для Азии паюсном исполнении, лежал нарезанный хлеб, розетки с вареньем, сливочное масло.

— Всё, как прежде, и даже машина та же,— заметил я.

— Изменений немало, но только в лучшую ли сторону, сами увидите.

Он перешёл на доверительный тон: — Вначале, как от России отделились, или точнее, когда Россия нас от себя отделила. Вы же помните, Дмитрий Олегович, у нас в республике распада страны никто не хотел. Ну так вот, думаем, как же жить без русской водки и русских женщин? — Он улыбнулся. – Но, куда деваться, привыкли. У нас в городе была скульптурная композиция: на постаменте стоят две женщины, как две сестры, русская и наша местная. Так горячие головы русскую убрали. Теперь наша девушка одна стоит и скучает. Некоторые шутили: вот, мол, последняя русская уехала. Забывать о прежней дружбе, я считаю, недальновидно и не от большого ума.

И продолжил: — А машину мне оставили с персональным водителем. Внутри всё заменили, стала, как новая. Если надо — катайтесь, берёт на борт шесть пассажиров, а столик убрать — даже семь. Когда по городу еду, вся милиция знает, что останавливать нельзя.

— Нашу съёмочную группу в первую очередь интересует музей Савицкого,— вклинился Борис.

— Да, Дмитрий мне сказал. Но мы гостей принимаем по-своему, широко и традиций менять не будем. Завтра, то есть сегодня в 10 часов встреча в мэрии, потом вертолётная экскурсия к Аралу и вечером ужин на берегу Амударьи. А завтра, поедем смотреть крепости и музей. Дальше уже работайте с музеем сами, там, кстати, директор сейчас сестра Амета Мусаева. Вы помните его, Дмитрий?

Темирхан посмотрел на часы: — О, уже без двадцати пять. — Он засобирался. — Воду из-под крана не пейте, качество воды плохое, даже кипячёной. К употреблению пригодна только минеральная.

Я проводил его до дверей и вручил конверт с тысячей долларов.

— А вы говорите, ничего не меняется, когда это мы брали деньги друг у друга? А теперь всюду расчёт. Вот, номер моего мобильного для близких друзей, если что, сразу звоните.

Я остался во дворе, закурил, сел на скамейку. Уже не заснуть.

Ко мне подсел Борис, он не курил вообще.
— Сколько вы ему дали?

— Штуку зеленью, меньше неудобно, ещё не раз обратимся, вот увидите. Да и доллары у вашего охранника отняли бы на местной таможне, у них нюх лучше, чем у голодных псов.

— А вы говорили, здесь забыли русский, он прекрасно владеет языком.

— Это особый случай, он учился в Ленинграде и диссертацию защищал в Москве. И сейчас в курсе всех событий в России и не только.

— А чья сестра директор музея, он сказал?

— Чиновника одного бывшего, потом он бизнесом занялся. Нас с Темирханом как-то обстреляли в пустыне, погиб его телохранитель и ранили водителя. Так подозрение было, что этот чинуша всё организовал, к власти в республике рвался.

— Почему вы в Москве мне об этом не рассказали?

— А что бы это изменило? Вы бы решили, что я набиваю себе цену. Да и потом, он должен быть уже старым, я помню, он старше Темирхана лет на десять.

— У нас сегодня встреча в мэрии, обрисуйте мне местную ситуацию в общих чертах.

— Опять сказка на ночь? Вас, наверное, баловали в детстве. Ну что же, извольте. Население города почти четверть миллиона человек. Помимо каракалпаков, небольшого древнего народа, в нём проживают также выходцы из соседних стран — узбеки и казахи. Есть и русская колония, тающая на глазах, как льдинка, на жарком восточном солнце. Город находится в зоне экологического бедствия. Я имею в виду высыхающий Арал. В ближайшем окружёнии пустыни: Каракум, Кызылкум, Аккум — соответственно чёрные, красные и белые пески, а теперь появилась новая – Аралкум. Во время пыльных бурь ветер вместе с песком поднимает соль высыхающего Аральского моря и пестициды, обильно применявшиеся на хлопковых полях при социализме. Вдыхать этот коктейль, мягко говоря, вредно.

С одной стороны город выходит на Амударью. В её быстрых потоках легко протрезветь, но трудно плавать. В Нукусе типовая застройка, нет исторических объектов: как аул он появился на свет только в 60-х годах ХIХ века, а статус города и столицы республики приобрёл по историческим меркам недавно — в 1932 году. Он напоминает юношу, который уже состарился, не успев стать взрослым. Конечно, местные вам скажут о нескольких старинных полуразрушенных крепостях, расположенных за чертой города. Действительно, в этих местах проходил шёлковый путь. Но для того, чтобы эти крепости привлекли внимание туристов, нужны большие восстановительные и археологические работы, а денег на это нет.

В этих краях ничего не добывают, не проходят международные трассы, до Ташкента 1255 километров плохих дорог. Словом, глубинка, затерянный мир, на краю Ойкумены.

И в тоже время город имеет свой восточный, неповторимый шарм. Ещё недавно Каракалпакстан называли озёрным краем Средней Азии. В дельте Амударьи водились тигры, гиены и множество птиц, включая пеликанов и фламинго. На плато Устюрт паслись многочисленные стада сайгаков, на свою беду обладающих нежным вкусным мясом. В песках Кызылкумов ползали вараны, напоминавшие своими красными языками огонь, исходящий из пасти дракона. В горах прыгали муфлоны — мечта любого высокопоставленного охотника. Республика добывала тонны рыбы и более миллиона ондатровых шкурок в год. Вы должны помнить, каким дефицитным товаром были ондатровые шапки. Я сам всего лет десять назад доносил последнюю.

Но всё ушло, в прямом смысле слова, как вода в песок. Обратим ли этот процесс человеческого бездушия, вопрос не ко мне.

Остался один сверкающий алмаз – музей Савицкого. На невероятном энтузиазме он создал тематическую коллекцию русского авангарда, превосходящую аналогичные собрания в музеях Питера и Москвы.

Да, что там, она сопоставима по числу экспонатов с МоМА – музеем современного искусства в Нью-Йорке. Конечно, по рыночным ценам коллекции американского музея намного дороже, художники там с мировыми именами. И вообще больше антуража: дух Манхеттена, архитектор здания знаменитый японец Йошио Танигучи. Словом, американский размах. Вы посещали МоМА, вы ведь часто бываете в Штатах?

Борис кивнул: — Да, неоднократно.

И я продолжил: — В настоящее время в залах музея представлены лишь произведения приемлемые взгляду мусульманина, вся обнажённая натура, все страстные взгляды и поцелуи, все ню спрятаны в запасниках. Их достают только для зарубежных выставок, которые случаются теперь реже, чем в советский период. Песня та же – нет денег.

— Пойду, попробую поспать,— Борис зевнул, прикрывая рот рукой,— извините.

Я остался сидеть на скамейке наедине с воспоминаниями, ночи были ещё тёплые.
Если признаться, я боялся увидеть продолжение сна с зыбучими песками, медленно затягивающими меня, словно удав, проталкивающий внутрь добычу.

№ 7. ЧИНОВНИКИ НОВЫЕ, ПРОБЛЕМЫ СТАРЫЕ.

В мэрии Нукуса мы долго раскланивались с чиновниками, клялись друг другу в вечной дружбе, с ностальгией вспоминали прежние времена и намечали совместные грандиозные планы. Нам несколько раз сообщили, как успешно сотрудничает республика с Газпромом России. Особняк Газпрома в Нукусе выполнен в корпоративном стиле и напоминает миниатюру центрального офиса в Москве. Не забыли и старую проблему: производство сосисок и колбас на их территории, с отправкой продукции в Россию. Эта больная тема связана с производством каракульчи. Когда с маленьких барашков сдирают шкурку, мясо их идёт на выброс. Тонны нежнейшего мяса веками закапывают в песок. Его негде хранить, негде перерабатывать.

В ответной речи, мы поклялись, что найдём средства поднять жизненный уровень жителей Нью-Куса до жителей Нью-Йорка и, наконец, вырвались из душных кабинетов на свободу. Я увидел в коридоре Эдика, мирно дремавшего с кейсом на коленях, и впервые пожалел, что не выбрал профессию охранника.

Темирхан шепнул мне: — Вы видите, Дмитрий, чиновники меняются, а проблемы остаются всё те же.

— Вы правы, Темирхан Полатович, жизнь человека слишком коротка, чтобы что-то создать, но слишком длинна, для того, чтобы успеть всё уничтожить.

— Если бы Сталин не отдал Каракалпакстан из состава РСФСР в состав Узбекской ССР, мы бы сейчас входили в Российскую Федерацию. А ведь по территории наша республика равна двум Швейцариям, или пяти Армениям. Вот вам и роль личности, точнее, культа личности в истории.

№ 8. ПОЛЁТ НАД АРАЛОМ.

Мы приехали в Аэропорт, пересели на вертолёт и полетели к Аралу. В качестве экскурсовода к нам присоединилась женщина лет сорока, невысокого роста, одетая в национальную одежду, что придавало бы ей оттенок фольклорности, если бы не строгий, сосредоточенный взгляд.

Темирхан представил её нам: — А это наш местный диссидент – Фируза Бектемирова. Она редактор газеты «SOS», которую всё время закрывают. Её запугивали, избивали, но она продолжает отстаивать свои взгляды. Я хотел, чтобы телеканал «Культура» имел объективную информацию об Арале.

Мы надели наушники, Фируза взяла в руки микрофон. Я подумал, что гул вертолета для местного диссидента пустяк, по сравнению с другими трудностями. И она начала увлеченно: — Уважаемые гости, мы сейчас направляемся в район настоящей экологической катастрофы. Я надеюсь, вы донесёте эту информацию до россиян, и, может быть, найдутся учёные, журналисты, олигархи, которые поймут размер опасности и придут нам на помощь. Неслучайно и газета наша называется «SOS».

Исчезновение четвёртого по величине озера мира на глазах у современного поколения, явление уникальное и назидательное. Наша планета не так велика, как кажется обывателям, и частички ядовитой пыли с примесью пестицидов и соли Арала учёные обнаруживают в Антарктиде и в Гренландии. По наблюдениям российских учёных, с середины XIX до середины XX веков уровень воды в Арале не менялся. В эти годы площадь озера составляла 68 000 квадратных километров, что, например, в полтора раза превышало территорию Московской области. Длина озера равнялась 426 километрам – расстоянию от Москвы до Нижнего Новгорода. (Чувствовалось, что примеры на российской почве она подготовила специально для нас). В этих водных просторах обитало 34 вида рыб: камбала, сазан, жерех, судак, сом и знаменитый усач, достигающий метра в длину и веса – до 20 килограммов. Работали более десятка рыбозаводов. На берегах озера стояли города, посёлки, детские оздоровительные центры.

В то же время Страна Советов выжимала из среднеазиатских республик всё больше хлопка, и освоение новых земель требовало всё больше воды. Казалось, что если человек вырвался в космос, то уж с земными-то делами мы раз-два и справимся. При этом забывали, что природа — живой организм, на нём нельзя поставить рычаги и завернуть потуже гайки.

С середины 60-х годов озеро начинает мелеть. С борта вертолёта хорошо видно: до него не доходят воды рек Амударьи и Сырдарьи. Они бегут, спешат слиться с озером, но, ослабленные человеком, разбиваются на речушки, ручейки и уходят в песок пустыни, не дойдя до цели 10, 100, 200 километров…

Мы послушно посмотрели вниз – со всех сторон тянулись бескрайние пески со скудной растительностью, выжженной солнцем за сухой летний период.

— От вступления солнца в знак Рака, до вступления его в знак Весов — вот границы летней поры. — Фируза вдохновенно продолжала. — После исчезновения рек опять на многие километры тянутся серые безжизненные пески, а потом на километры белая соль и только потом вода, тоже невероятно солёная.

Процесс гибели Арала ускоряется. Уровень воды снизился на 22 метра! Озеро распалось на два отдельных: Малое со стороны Казахстана и Большое со стороны Каракалпакстана. В Большом озере из-за высокой концентрации соли погибла вся рыба. Меняется климат: зимы стали холоднее, лета — жарче. Пыльные бури набирают ещё больший размах, разнося по окружающим землям вредные смеси, попадающие в воду, пищевые продукты, организм человека. На месте отступившей воды появляется новая пустыня Аралкум.

Среди местных жителей растёт количество поражённых раком гортани и пищевода, болезнями печени, почек и глаз. Значительно возросла детская смертность. По мнению западных специалистов, Арал уже не спасти.

Фируза, тяжело вздохнула, чувствовалось, что она тяжело переживает проблемы, о которых говорит.

— Существует ещё одна угроза – примерно в середине озера находился остров «Возрождения». Во времена Советского Союза на нём испытывали на животных бактериологическое оружие. Им прививались возбудители сибирской язвы, бруцеллёза, чумы, тифа, оспы. Эта исследовательская база была наспех закрыта в конце 80-х годов в рамках советско-американских переговоров о сокращении вооружений. Страшных для людей возбудителей заболеваний запаяли в стальные бочки, а чаще просто засыпали сверху хлорной известью. Теперь из-за обмеления Арала остров соединился с берегом и опасные микроорганизмы, если они не погибли, могут быть разнесены грызунами по прилегающим территориям. Бывшая закрытая база не охраняется. Сюда легко могут проникнуть и туристы – любители острых ощущений и террористы. Западный кинематограф изощряется в буйных фантазиях, представляя конец света и прочие катаклизмы. А здесь готовый сюжет и декорации, которые и не снились Хичкоку или Спилбергу.

А сейчас наш вертолёт садится на территорию бывшего пионерского лагеря. Добро пожаловать в мир теней!

№ 9. МИР ТЕНЕЙ ИЛИ «БЛАЖЕННЫЙ» ЯША.

После такой лекции мы с опаской вышли из вертолёта на залитую солнцем площадь: корпуса, двери, окна, мачта для подъёма флага. Я протёр очки: нет, мне не пригрезилось – на мачте реет красный советский флаг. Мы вздрогнули, по громкоговорителю запели патриотические песни, времён Союза, зазвучали голоса детей на разных языках. Переутомился,— подумал я,— не спал ночью, плюс вертолёт. Тут Борис впился мне в руку, и я посмотрел по сторонам: даже Эдик проснулся, быстро по привычке сунул руку за пазуху пиджака, но, не обнаружив оружия – растерялся.

Беззвучно открылась дверь одного из корпусов, и на площадь вышел низенький
лохматый человечек в старой изношенной одежде. Казалось, перед нами персонаж детской страшилки: то ли леший, то ли домовой.

Подойдя поближе, он внезапно запел.
— Сырдарья, Амударья – быстрое течение, парень девушку цалует за кило печения! А Сырдарья, Амударья – всю водицу выпили, и послушный наш народ во все дыры выдрали! А Сырдарья, Амударья …

Темирхан: — Хватит, Яша, хватит московских гостей пугать, побойся Бога.

— Да где ж он, Бог-то? Он, поди, в Москве за Кремлёвской стеной, их Бог. А твой, в Ташкенте, а мой здесь в песке живёт. Только у Фирузы Бог в сердце, я в глаза ей смотрю и вижу, Бог есть.

Ожидавшему нас в военном джипе офицеру, Темирхан сказал отвезти нашу группу на «кладбище рыболовной флотилии» и Яша быстро уселся на переднее сиденье. По дороге Яша ёрничал, кричал водителю, мол, куда прёшь, не видишь светофор красный. Закрывался руками и вопил, что впереди столб, требовал пропустить на переходе пешеходов. И всё это представление среди пустыни и отсутствия людей и дорог на многие километры вокруг. Офицер не обращал на него внимания, видно привык. Наконец, приехали к катерам и баржам, которые навсегда бросили якорь в пустыне, вдали от моря.

— Как же это могло быть,— недоумевал Борис, – потерять целую флотилию?

Яша: — Как, как? Сядь, да покак. Море пропало, значит, несколькими километрами ниже, закрыв им путь отступления по воде.

Общую и без того грустную картину усугублял сухой местный климат: многие судёнышки не ржавели, а стояли, как новые. Видны были надписи на дверях. Казалось, что вот сейчас выйдут матросы, и всё это недоразумение прекратится.

Эдик, покинув машину, бродил между кораблями.

Яша долго присматривался к нему и вдруг сказал: — Ты, мил человек, вот что, ты беги отсюдава, сегодня беги, здесь ты ни жилец.

Потом повернулся ко мне.

— И ты, господин хороший, потеряешь ты здесь сердце. Но не помрешь, влюбишься, стало быть.

Борис хотел спрятаться, но не успел. Яша поймал его глазами и мстительно пропел: — Чужие страны, чужие города ты обретёшь, поверь мне, навсегда.

И почти без паузы заныл: — Подайте убогому на пропитание.

Учитывая предсказание любви, я дал ему десять долларов, Борис – три, Эдик – ничего. Я бы тоже ничего не дал, если бы мне предсказали завтрашнюю смерть. Хотя, с другой стороны, на том свете деньги точно не нужны.

Они появились внезапно, как будто вынырнули из песка, за большой наклонившейся на бок баржей. Коренастый рыжий пёс со шрамами на морде и его стая, потрёпанная в схватках с другими собаками. Эту стаю, именно эту стаю, я видел в моём кошмарном сне. Мне стало нехорошо. Офицер быстро пошёл за карабином к машине. Но Яша остановил его решительные действия.

— Не надо пужать их, здесь ужо не человечья власть, а волков, шакалов, диких собак.

А дальше, стало быть, пойдёт власть пустыни, она сильнее всех.

Когда мы возвращались к вертолёту, Яша не кривлялся, сидел тихо и вдруг сказал, что ночью будет песчаная буря. Перед бурей, мол, у него болят кости.

— А что, Яша, есть в этой пустыне зыбучие пески?

— Как не быть, есть. Ты сам рассуди, воды рек уходят в песок. Они же не исчезают сразу, несколько километров они ишо текут под песком, вымывая его оттудава.

Вот, стало быть, и провалы. Мне это как-то учёный один объяснял, умнейшей головы человек был. Жаль погиб.
— В песках?

— Зачем в песках? В песок он только по пояс провалился, а дальше собаки сожрали. Яша пошёл его искать, а там ужо кости одни обгрызены. Песок этот плохой, если провалишься по колено, то, как цемент схватит – не выбраться. А собак тут диких предостаточно, есть и шакалы, и волки, но те уважают человека, а собаки – нет. Они говорят – знаем мы вас, людей. Не за что вас уважать-то. А иной раз и машина с водителем пропадает. Поди пойми, то ли песок виноват, то ли лихие люди проказят.

Когда наш вертолёт взлетел, Борис с любопытством спросил, кто такой Яша и что он делает в пустыне. Темирхан рассказал, что Яша когда-то работал в пионерском лагере сторожем. При нём жила внучка, оставленная ему на попечение его дочерью, убежавшей из этих мест. Потом море отступило, лагерь закрылся. Он остался один с внучкой. Но случилась беда – девочка заболела и умерла. От горя он вроде как тронулся умом. Живёт один, говорит, что если переедет и без него вернётся дочь, то она не сможет его найти. Живёт без документов, ходят слухи, будто он сидел когда-то.

Борис всё не унимался и спросил, на что же он здесь живёт и чем питается.

Темирхан объяснил, что Яша это их юродивый.

— У вас в Москве на Красной площади стоит храм Покрова, который все называют храм Василия Блаженного, а Яков – наш каракалпакский блаженный. Яша пользуется большим авторитетом в аулах как предсказатель судьбы. Ездят к нему и из городов. Привозят продукты и деньги. Он на эти деньги спасает лагерь от мародёров, а главное от пустыни. Сам работает лопатой, сам периодически вызывает бульдозер, который отгребает песок от зданий. Любит устраивать представления с флагом и музыкой, как сегодня. Иногда покупает много свечей, зажигает их вокруг лагеря, объясняя это тем, что внучка с неба может увидеть огоньки и вспомнить о нём.

— Его несколько раз хотели запрятать в психушку за его предвиденья, но я всегда его выручал,— подытожил Темирхан.

— Ну, а предсказания его сбываются или не очень?

— Обычно сбываются. Во всяком случае, то, что он мне говорил, всё сбылось. Хотя я порой сердился на него за эти предвиденья.

Эдик мирно дремал, вцепившись в кейс. Слова Яши не взволновали его.

№ 10. БАНКЕТ НА АМУДАРЬЕ.

На банкет на лоне природы мы прибыли с опозданием. Никто не садился за столы — ждали нас. В тот день руководство города удачно поохотилось в зарослях по берегам Амударьи. Как называют специалисты это сплетение кустарника и невысоких деревьев — тугай или тугаи. Леса состоят из ив, низких деревьев семейства тополиных, зарослей колючей ежевики и лиан, оплетающих кусты и деревца. Повара приготовили зайцев, фазанов, уток и ягнят. Прислуга наловила несколько видов рыб, среди которых выделялся почти метровый усач весом килограммов на 15-16. Стол украшали многочисленные фрукты, овощи, чёрная икра, как всегда в паюсном исполнении и душистый плов, без которого любая трапеза просто невозможна. Несколько бутылок виски, несколько ящиков водки и минеральной воды. Около каждого посадочного места лежала пачка американских сигарет и зажигалка.

Прислуга разожгла вокруг костры, отгоняя речную мошку. Взяв в руки квадратные куски фанеры, крепкие парни махали ими, чтобы дым не шёл на участников банкета.

Изголодавшиеся хозяева стола повернулись к мэру в ожидании первого тоста. Я не буду повторять тосты мэра, его замов, а так же Бориса и мои алаверды – суть их банальна. Некоторые чиновники уже подзабыли русский и говорили невпопад, но обстановка торжественности события сохранялась.

Под общий смех мэр города вспомнил, как они недавно принимали, так же на природе, делегацию японских учёных, изучающих шёлковый путь. Японцы сидели, не притрагиваясь к еде. Хозяева банкета уже начали обижаться, считая, что гости брезгают угощением. Но переводчик объяснил, что японцы не пробуют блюд, понимая, что не смогут их оплатить. Они приступили к еде после долгих заверений, что обильные и изысканные угощения — это правило местного гостеприимства и платить ничего не надо.

Было когда-то в России такое слово «принука», когда хозяин особо радушно потчевал гостей, понуждая их больше съесть и больше выпить. Это считалось хорошим признаком гостеприимства. Не знаю, как в нынешней России, я не тусовочный человек и редко хожу на банкеты, но в Средней Азии такая традиция считается нормой.

К концу обеда все были заметно под шафе. И когда мэр предложил искупаться в Амударье, все с радостью согласились. Борис шёпотом спросил меня как же купаться без смены белья? Я его успокоил, зная по опыту – это маленькое неудобство хозяева банкета легко исправят. И действительно к нам подскочили люди из числа обслуживающего персонала и каждому вручили по пакету с белоснежным нижним бельём и таким же полотенцем.

— Откуда они узнали наши размеры? — удивлялся Борис.

— Ну, мы же были сегодня на приёме в мэрии, кто-то из хозяйственной службы специально пришёл и на глазок всё определил, – объяснил я ему,— это пустяки.

Стояла осень. Но лето в Каракалпакии, по словам хозяев, в этом году задержалось, вода в Амударье была приятно прохладной, но не холодной. Прислуга помогла нам спуститься в воду, и я заметил, что быстро трезвею.

— Только не вздумайте плавать,— посоветовал я Борису,— просто купайтесь, общайтесь с людьми. Течение очень сильное, если выплыть на середину, унесёт далеко, придётся вас вылавливать. А вы заметили, какие вдоль берега камыши? Они достигают в высоту трёх метров, не вдруг удастся вас найти.

Минут через десять, когда река охладила разогретые спиртным тела, в воду подали в больших пиалах молоко верблюдиц. Считается, что это жирное молоко трезвит голову, хотя я всегда при его употреблении испытываю только желание очистить желудок. Через ещё минут пять все вышли из воды, оделись, и сели снова за столы выпить «на посошок» и насладиться горячим ароматным чаем, который в Азии никогда не разбавляют кипятком из другого чайника.

Возвращаясь в гостиницу, я заметил взволнованность Темирхана после короткого разговора с шофёром.

— Водитель говорит, что нас «пасут» весь сегодняшний день две машины с хивинскими номерами. Я уже не у дел и у меня нет врагов. Похоже, это по ваши души.

— Думаю, да. Но как оперативно, мы здесь всего первый день. Такое впечатление, что люди приехали из Хивы прямо к прибытию самолёта, разве что с букетами не встречали,— мрачно пошутил я.

Мне не с кем было разделить чувство тревоги. Борис и Эдик «отключились», как только добрались до машины.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Самые нетерпеливые могут скачать повесть из литературной газеты «Зарубежные задворки» (Германия), раздел электронная книга.

2010 ГОД

24 декабря 2010 года  16:05:47
Брисов Владимир | brissov@mail.ru | Москва | Россия

АНТИП УШКИН

ШИЗИКИ

http://antipushkin.ru/

> Вам ноги не к лицу.

> Разденься поскромней!

> Мне уши и лапшу!

> Будь другом, застрели сь!

> Сынок, ты от кого?

> Оденьтесь, я ваш брат!

> Люблю, кого хочу.

> Скажи, который век?

> Назло творю добро.

> Поранился, пиши!

> Без стука не звонить!

> Свой голос не отдам!

> Ответишь за вопрос!

> За хэппи-эндом что?!

> А как вас выключать?

> Мне просто лень соврать

> Стесняюсь скромным быть.

> Аргументируй ложь!

> Как все, неповторим.

http://antipushkin.ru/

27 декабря 2010 года  04:28:30
Антип Ушкин | Россия

* * *

Пожелание собратьям по перу (к новому 2011г.)

Я желаю ВАМ принять
Во всех конкурсах участье,
И желаю пожелать
Каждому завоевать
Все призы, а также счастья.
Чтобы в будущем году
Жизнь была — как будто сахар
Чтобы жили МЫ без страха
В этом будущем году.
Чтоб сидели у камина,
Чтоб играл бокал вина,
Чтобы муж (или жена)
Не точили на ВАС зубы,
Целовали чтобы в губы
И другие все места.
А ещё ВАМ пожелаю
Больше рейтингов набрать
В этих гонках, итти мать,
Всё! Иду к столу "бухать" :)))

30 декабря 2010 года  09:56:09
Zhurnal.lib.ru/n/nowikow_w_n | simsim600@mail.ru | Москва | Россия

  1 • 19 / 19  
© 1997-2012 Ostrovok - ostrovok.de - ссылки - гостевая - контакт - impressum powered by Алексей Нагель
Рейтинг@Mail.ru TOP.germany.ru