Сергей ГорбовецНеожиданная откровенность.Неожиданная откровенность.Я стоял, облокотившись на перила моста через Майн, и с интересом наблюдал за длинными грузовыми баржами, которые на полном ходу c цирковой виртуозностью расходились на узком фарватере реки. Утки и другое птичье население реки спокойно занимались поиском пропитания, не обращали внимания на уже надоевшие им маневры речников. Внезапно, как это часто бывает во Франкфурте, небо потемнело, налилось свинцовой тяжестью. Опасаясь попасть под дождь, я зашёл в кафе. Под широкой маркизой, которая накрывала почти половину пешеходной дорожкии, я увидел за столиком пожилого человека, курившего толстую коричневую сигару. Расценив это, как дозволенное место для курения, я спросил разрешение и расположился рядом с ним. Уютно устроившись в кресле за столиком, я неторопливо наслаждался горячим кофе, слегка разбавляя его затяжками сигареты. Прохожие пытались торопливо успеть проскочить до дождя по своим делам. Уже и зонтики подготовили, а он, по моему, передумал поливать город, и его тучи начали перемещаться в другой район.И тут я обратил внимание на пожилого человека, который стоял возле урны и ковырял в ней палкой. Таких бедолаг можно встретить в любом городе и в любой стране. Меня заинтересовала его внешность и тот сосредоточенный взгляд из-под распущенных бровей, с которым он так упорно что-то искал в мусоре. Это был худощавый, невысокого роста старик, богемной внешности, на вид лет 80. Одет он был в аккуратный, но давно уже вышедший из моды костюм. На рубашке под шеей красовалась вытертая шершавым подбородком и, давно потерявшая свой цвет, бабочка. Голову прикрывал синий берет, который ещё в своё время пользовался большим спросом у французких партизан «маки». На затылок и на изношенный воротник костюма из-под берета ниспадали длинные пряди седых волос. В руке у него была красивая, инкрустированная, ручной работы палка. На её загнутом конце красовалась талантливо вырезанная голова какого-то чудовища. Его фантастическое тело удобно укладывалось в руке старика. Вдоль всей палки были начертаны какие-то готические буквы, напоминающие какой-то родовой знак. Палка была явно выполнена на заказ. Чувствовалась рука хорошего мастера.По видимому, старик нашёл то, что его явно заинтересовало. Движения его палки ускорились и он уже начал тянуться рукой к своей находке, но тут подъехала машина «Пежо» последней модели. Из неё вышла женщина средних лет, скорее всего его дочь. Она подошла к старику и что-то сказала ему. Затем, не обращая внимания на его упорство, взяла его под руку и с улыбкой, что-то тихо и ласково приговаривая, гладила его по плечу и медленно повела к машине.Мой сосед тоже наблюдал за этой сценой и слегка осуждающе покачивал головой:— Это мой ровесник,— произнёс он неожиданным низким басом. — Когда-то в молодости мы с ним были дружны.— А теперь? Что-то не поделили?— Теперь,— хмыкнул сосед,— он уже много лет меня даже не узнаёт.— Видно на старости лет ему тяжело сводить концы с концами,— сказал я, кивая на урны,— неудачно сложилась жизнь.— Чепуха, извините. Все эти ковыряния в урнах – это возрастное. У него есть приличное состояние и рента – дай Бог каждому.— А в дом для стариков не пытались его определить? – робко спросил я.— Туда идти он категорически отказывается. Обычно за ним кто-нибудь присматривает, но он упорно отказывается от чьей-либо помощи, считая, что сам способен за собой ухаживать. Для дочери — главное вовремя его найти.— Старость – не радость,— произнёс я только для того, чтобы поддержать разговор.Мой сосед удивлённо посмотрел на меня:— Иногда я тоже задаю себе вопрос, стар ли я и какую вижу в этом, как Вы говорите, «не радость»? При этом даже пытаюсь анализировать свои ощущения.— Да,— вставил я,— удовольствие не из приятных.— Это можно расценить по разному. Тело мое иногда мне подсказывает: да, ты уже старик, ты уже ничего не можешь. Хотя иногда мне кажется, что при большом желании я ещё способен на многое. Стоит только захотеть. А вот желания души идёт в полную противоположность и она не испытывает особого порыва к мнимым подвигам моего тела. Она не соглашается с ним. Она как бы пытается меня убедить в том, что при случае я уже даже не захочу наказать обидчика, как это было раньше. Теперь внутри меня поселился здравый смысл и стал побеждать эмоции.— По моему, это правильно. Не будете же Вы каждому негодяю доказывать свою правоту или обучать его хорошим манерам.— Вот тут Вы не правы,— загорелся он,— настоящий мужчина должен быть всегда готов защитить свою честь и честь своей семьи. А вот я что-то с возрастом начинаю хандрить. Иногда даже возникает такой, нездоровый вопрос, а что ещё есть новое в этом мире?«Нарвался,— подумал я и собрал в кулак всё своё терпение, чтобы выслушать до конца его тираду,— сам же и виноват, теперь выслушивай». Я вежливо смотрел ему в глаза, а мои мысли были заняты совсем другим. Потом, как-то незамено, до меня начали доходить его слова и я неожиданно для себя заинтересовался его рассказом.— … для меня уже наступил неприятный период жизни, когда с женщинами можно только дружить, – он наклонился ко мне и заговорщицки проговорил, как большую тайну,— но, верите, всё равно тянет на бесперспективное кокетство. На самом деле, мне уже пора сидеть в кресле под кустом, с минимальным окружением. Да и годы, знаете ли требуют уже совсем другого.— Иногда, вдруг, неожиданно, как подвалившее счастье,— начала доходить до меня, его речь — открываешь для себя удивительные вещи. Например: рядом с тобой идёт по жизни красивая женщина. Друзья тебе завидуют, а ты не испытываешь к ней особого желания. Даже, наоборот — что-то отталкивает. Все удивляются, ну что тебе ещё надо? Чего ты ещё хочешь? Красивая, самостоятельная, умная! Посмотрел бы на себя в зеркало.Смотрю. От такого зрелища моё настроение совсем не улучшается. Иногда, я себя даже не узнаю. Из зеркала на меня смотрит какой-то тип с опущенным брюшком. По моему, голова стала на несколько размеров больше, иначе чем можно объяснить то, что волосы покрывают её не полностью, как раньше. Сейчас их явно недостаточно и на голове начали ярко прсматриваться голые места. Полусогнутые в коленях ноги уменьшили мой рост. А об остальном — я даже не хочу упоминать.И я продолжаю жить с этой женщиной — толи по инерции, толи ради детей, а может, просто, от того, что некуда деваться и не хочется резко менять свою жизнь. В моём возрасте резкие повороты, знаете ли, опасны. Да и перед знакомыми стыдно. Постепенно, говённая ежедневная обыденность тебя сворачивает в рогалик как улитку, и поневоле ты замыкаешься, становишься никому не нужным, даже самому себе. Как раз впору обратиться к психологу, а там и психиатр рядышком.И вдруг, в какой-то обычный день идёшь по улице, или сидишь где-то в кафе. Внезапно тебя, как током, что-то прошибает по всему организму, по всему измученному этой падлючей ежедневностью телу. Оглянулся – да вроде ничего нигде и не видно. Ну сидит рядом или прошла мимо какая-то женщина. Ничего в ней нет особенного. Но ты своим внутренним чувством улавливаешь, как от неё исходит что-то невидимое, что-то потрясающее. У тебя открываются какое-то скрытое зрение, о существовании которого ты даже и не предполагал! С помощью этого скрытого резерва ты открываешь для себя ту красоту, о которой ты так подспудно мечтал всю свою жизнь. А может быть тебе Господь и дал жизнь только ради этой встречи! Ты начинаешь внутренне ощущать, как твой счётчик лет вращается в обратном направлении. Твой старый, измученный тяжёлой работой, алкоголем и табаком организм начинает восстанавливаться. Потухшие от ежедневной монотонности глаза, начинают блестеть. Ноги наливаются мускулатурой. Брюхо втянулось и превратилось в красивый пресс. Отвисшая грудь поднялась, обмякшие мускулы затвердели. Уже не хочется сидеть, хочется прыгать, бегать. Но, что-то мешает. Оказывается, что в промежности очнулся от умиротворённого покоя один из бывших главных членов твоего тела. Привычно подходишь к зеркалу, чтобы посмотреть отражение и убедиться – он это, или мне кажется. Оказывается, что я и без зеркала его прекрасно вижу. Чудеса! Я замечаю то, что мне совсем не хотелось бы возвращаться в свою молодость, хотя она была у меня бурной и прекрассной и я достиг почти все свои желания. Вот, что может сотворить с человеком женщина!На последних словах он начал даже приподниматься в кресле. Я с удивлением смотрел на него, удивляясь его неожиданному перевоплощению.— Да, вот такие, брат, дела ... — закончил он свой неожиданный монолог и начал яростно раскуривать потухшую сигару, обволакиваясь густым ароматным дымом, как туманом.— А тут ещё, соседская дочка,— продолжал он,— с которой мы изредка пересекаемся на утренних пробежках в парке. Правда, бегает она, а я только хожу, но искренне завидую тем кто бегает. Невинно опустив свои глазища, и с прямотой юной красавицы, которая уверенна в том, что с ней ничего подобного не произойдёт НИКОГДА, спросила меня:— Какие Вы испытываете ощущения будучи стариком?.Не ожидая такого прямолинейного залпа, я даже растерялся и не сразу сообразил, что ей ответить. Заметив моё состояние, она смутилась, но я ответил ей избитой фразой:— Ну, знаете ли, в каждом возрасте есть своя прелесть.Но потом, после длительных размышлений, я развил в себе эту тему и пришёл к выводу: — старость это такой же Божий дар, как и детство, как и молодость и зрелость. Одно не заменяет другого, но обязательно дополняет.Иногда мне кажется, что теперь я достиг того, чего я всегда хотел. Нет, речь не о моем теле, не о моей внешности! Как раз она и вызывает у меня раздражение. Иногда я просто ненавижу того, кто гримасничает мне из зеркала,— но это долго не длится. Я достиг свободы! Я ипытываю гордость за то, что никогда бы не согласился обменять моих друзей, мою замечательную жизнь, мою горячо любимую семью на меньшее количество седых волос и на плоский, подтянутый живот.По мере моего старения, я начал быть к себе добрее, менее придирчив. Я стал себе другом. Я не терзаю себя за лишний съеденый кусок мяса и не устраиваю себе разгрузочные дни. Не укоряю себя за беспорядок на рабочем столе, за то, что забыл или оставил неубранную постель. За то, что побаловал себя иногда какой-то безделушкой, в которой я абсолютно не нуждаюсь. Своим возрастом я уже заслужил право на небрежность. За свою жизнь я был много раз свидетелем того, как многие мои друзья слишком рано покинули этот мир, даже не испытав великую свободу, которую дарует нам старость. Кому какое дело, если я сижу за компъютером до четырех часов утра, а затем сплю до полудня? Я сам себе играю на музыкальных инструментах, не боясь сфальшивить. А даже если фальшивлю, то очень редко. Слушаю записи мелодий и песен тех годов, куда уносят меня мои воспоминания, под которые мелькают перед закрытыми глазами лица друзьей и родных, давно уже пребывающих в другом мире. Иногда катарзис сжимает тисками мою душу и вышыбает слезу. Ну и что? Я плачу, не стесняясь своих слёз. Теперь я свободно могу в шортах, которые не скрывают моё несовершенство свободно гулять по городу не обращая внимания на критические взгляды со стороны юных существ. Я даже ощущаю своё превосходство над ними. Они ещё не верят в то, что тоже состарятся и станут такими же. Но до этого же надо ещё дожить!Временами я бываю забывчивым. Впрочем, не все в жизни так уже и достойно запоминания. К старости зрение очищается от всякой шелухи. А вот о важном я всегда, если надо, вспомню.За прожитые годы мое сердце было разбито и не раз. Как оно может уцелеть, если ты потерял дорогого тебе человека, или когда страдает ребенок, или даже когда болеет любимое животное? Но, что ещё, если не наши изношенные сердца даёт нам колоссальный жизненный опыт? Именно они и являются источником нашей духовной силы источником нашего понимания и нашего сострадания. Сердце без шрамов, остаётся стерильным и чистым. Оно холодное и никогда не познает по настоящему радости любви и тяжести её мук.Судьба благословила меня, позволив дожить до седых волос. До того времени, когда вся моя удачная, порой не совсем, жизнь, отпечаталась глубокими бороздами на моем лице. Ведь сколько же людей не успели посмеяться вдоволь, сколько умерло раньше, чем смогли покрыться инеем их волосы? Даже слёзы, которые они должны были выплакать здесь, на земле, они унесли с собой нерастраченными. Теперь меня меньше заботит то, что другие думают обо мне. Я больше не сомневаюсь в себе. Я даже заработал право ошибаться.Итак, в ответ на вопрос, я могу смело сказать: мне нравится быть стариком. Старость освободила меня. Мне нравится тот человек, которым я стал. Я не буду жить вечно, но, пока я здесь, я не стану терять времени на переживания по поводу того, что могло случиться, но не случилось, я не стану переживать по поводу того, что может еще случиться. И я буду пить пиво и даже более крепкие напитки каждый Божий день, и никогда не оставлю себя без сигары, я заслужил на это право, чёрт побери!Старик замолчал. Я тоже молча смотрел на драчливых голубей, которые от своей жадности готовы были за крошку хлеба выдолбить друг у друга мозги. Повидимому, философский вопрос о предстоящей старости их совсем не волновал. Да и людей она тоже волнует только тех, к кому подкрадывается тихо и незаметно, как ночной вор.15.10.10.2 декабря 2010 года 18:42:33Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland АНТИП УШКИНФРАЗЫ - 15http://antipushkin.ru/Чтобы иметь чистую совесть нужно иметь короткую память.От перемены мест судьба не меняется.Ревнуют не оттого, что влюблены, а оттого, что ревнивы.Брак по расчету – проституция, брак по любви – глупость.После свадьбы поэт становится прозаиком.Когда говоришь правду о себе, тебя не слушают, когда о других – бьют.Интересно, сколько времени в нашей жизни мы смотрим на часы?Одно из двух: или свободно мыслить или свято верить.Заяц не добрее волка.http://antipushkin.ru/4 декабря 2010 года 04:19:52Антип Ушкин | Россия * * *Решила написать о истории любви Ф.Шопена и Жорж Санд.Они познакомились в 1836 году на светском вечере в доме графини д’Агу. 26-летний Фридерик Шопен уже был известен всему Парижу. Его гениальное исполнение собственных музыкальных произведений сделали уроженца Варшавы желанным гостем в лучших французских домах.А тонкие черты вечно задумчивого лица, пепельно-русые волосы, печальные карие глаза, нежный голос привлекли к нему женские сердца.После того как композитор сыграл для гостей вечера несколько своих этюдов, к нему подошла хозяйка дома и представила его довольно странной особе — женщине, одетой в мужской костюм, который дополняли высокие сапоги и сигара во рту. Странной особой оказалась писательница Жорж Санд. После короткого разговора Шопен заметил хозяйке: «Какая несимпатичная женщина эта Санд. Да и женщина ли она, я готов в этом усомниться!» Впрочем, Шопен был далеко не единственным, кто находил внешность Жорж Санд крайне непривлекательной. Современники изображали ее женщиной невысокого роста, плотного телосложения, с мрачным выражением лица, большими глазами и желтым цветом кожи. Однако при всем при этом очень многие считали Жорж Санд красавицей. Один из ее поклонников описывал писательницу так: «Когда я увидел ее в первый раз, она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила».К моменту знакомства с Шопеном Жорж Санд уже исполнилось 32 года. Она успела пережить неудачное замужество и обзавестись двумя детьми — дочерью Соланж и сыном Морисом.В восемнадцать лет Аврора вышла замуж за молодого артиллерийского поручика Казимира Дюдевана. Молодые поселились в имении Авроры неподалеку от Парижа.О молодой жене Казимир вспоминал лишь когда отправлялся в спальню. Впрочем, место в его постели Аврора делила с многочисленными горничными и служанками. Постоянные ссоры между супругами тоже делали свое дело. Их брак разваливался на глазах. Спустя 9 лет после свадьбы 27-летняя Аврора Дюдеван уехала вместе с детьми в Париж. Муж не стал противиться ее решению и дал согласие на развод.В столице Аврора решила заняться сочинительством. В 1832 году под псевдонимом Жорж Санд вышел ее роман «Индиана», который принес писательнице известность. Популярности немало способствовала личность автора произведения. Приехав в Париж, Аврора начала разгуливать по улицам в мужском костюме, шокируя публику высказываниями феминистского толка. Мужчины в ее спальне сменяли один другого, и при этом Жорж Санд признавалась, что большинство из них вызывает у нее материнские чувства. Историю ее любовных похождений донесли до ушей Шопена в тот же вечер.Перед самым уходом из дома графини д’Агу Шопен вновь столкнулся с Жорж Санд. На этот раз беседа продлилась довольно долго. Она была буквально очарована молодым композитором. Вскоре их встречи стали частыми — писательница старалась бывать в тех же местах, что и Шопен. Чтобы понять, что он уже не представляет себе жизнь без этой женщины, у Фридерика Шопена ушло полтора года. Но спустя это время он окончательно убедился в том, что это так. Ему нужны ее острые шуточки, ее глубокий взгляд и чувственность, которой проникнуты все ее движения.Они были очень разные. Интеллигентный, робкий Шопен и вспыльчивая, склонная к эпатажу Жорж Санд. Ему претил ее мужской костюм — в обществе Фридерика Жорж Санд старалась носить платья. Ей же не нравились его консервативность и нерешительность. К тому же Шопен порой был невыносимо капризным — его здоровье действительно оставляло желать лучшего (с юных лет композитор страдал чахоткой). Но порой его мнительность переходила всякие границы. Он мог целыми днями лежать на кровати в теплом ночном чепце и с пиявками на шее. Впрочем, несмотря ни на что влюбленные были счастливы друг с другом.В 1838 году, чтобы поправить здоровье Шопена, Жорж Санд приняла решение уехать в Испанию — целительный климат Майорки полезен для легких. Однако Майорка встретила влюбленных проливными дождями. Шопен чувствовал себя совсем плохо. Из возлюбленной Жорж Санд превратилась в сиделку. Ночи напролет она просиживала у постели больного, сама готовила целебные отвары и микстуры. Вскоре о болезни Шопена узнал хозяин дома, который снимала влюбленная пара. Владелец потребовал, чтобы Шопен немедленно съехал. При этом требовалось заплатить за мебель, посуду, белье и побелку стен(по испанским законам вещи, которыми пользовался заразный больной, требовалось немедленно сжечь).Найти новое жилье было практически невозможно — весть о болезни композитора распространилась по всему городу, и жители шарахались от Фридерика как от зачумленного. Влюбленные нашли приют в отдаленном монастыре. При этом Шопен не мог расстаться со своим пианино, и Жорж Санд пришлось нанять целую роту солдат, чтобы затащить инструмент по горной тропе в одну из келий. Монастырская жизнь не добавила Шопену здоровья. Жорж Санд старалась ни на минуту не оставлять его одного, но даже самый тщательный уход не помогал. Решено было вернуться во Францию. Однако ни один корабль не хотел принимать на борт больного пассажира. Жорж металась по портовому городу, умоляя капитанов сжалиться над несчастным композитором. В итоге один владелец судна согласился. Правда, Шопену и Санд предоставили самую отвратительную каюту с ужасной мебелью(сжигать хорошие вещи накладно). Другими пассажирами судна была сотня свиней. При этом Шопен сетовал, что свиньям капитан предоставил лучшие условия, нежели ему.По возвращении во Францию в феврале 1839 года влюбленные поселились в поместье Жорж Санд. Здоровье Фридерика постепенно пошло на поправку. Но вскоре после неудачного путешествия в Испанию Жорж Санд почти отказала композитору в близости. Обязанности сиделки не способствовали пылким чувствам, к тому же Санд убедила сама себя в том, что телесные наслаждения вредны Шопену. Впрочем, злые языки поговаривали, что любовник просто надоел писательнице(она не раз признавалась, что в постели Фридерик ведет себя, как старая больная женщина). Но так или иначе, влюбленные продолжали быть вместе. Санд порой говорила, что живет с тремя своими детьми — третьим ребенком она называла Шопена. Их часто видели на прогулках — писательница бегала по полям наперегонки с детьми, а Шопен следовал за ними верхом на осле, одетый как на званый обед. Они прожили вместе еще 8 лет. Друзья порой удивлялись, насколько большую власть над Шопеном она имеет. Ее мнение по любому вопросу он принимал за истину, даже если до этого отстаивал прямо противоположные взгляды. Однако Жорж давала Шопену не меньше, чем брала,— за время их романа Шопен написал свои лучшие произведения. Жизнелюбие Жорж Санд, ее умение справляться с любыми трудностями, способность принимать серьезные решения и почти материнская забота — все это было нужно мечтательному и нерешительному Шопену как воздух.Расстались они в 1847 году, спустя 10 лет после первой встречи. Возможно, их связь продлилась бы дольше, если бы композитор не испортил отношения с сыном писательницы Морисом. Шопен пытался воспитывать повзрослевшего юношу, навязывать 23-летнему молодому человеку свои взгляды. Санд всегда вставала на его сторону. При этом к дочери Жорж — Соланж — Шопен относился совершенно иначе — во время споров с матерью Шопен неизменно поддерживал Соланж. Жорж злилась. Одно время она даже подозревала, что Фридерик тайно влюблен в ее дочь. Начались ссоры. Шопен поселился отдельно. Он перестал отвечать на письма Жорж Санд, считая ее виновницей разрыва. Но без нее он неизменно чувствовал себя несчастным — казалось, что вместе с ней его оставили последние жизненные силы. Его здоровье начало быстро ухудшаться: В 1849 году, за несколько месяцев до своего 40-летия, Фридерик Шопен скончался. Его последними словами была фраза: «Она обещала мне, что я умру в ее объятиях».Жорж Санд пережила Шопена на 27 лет и умерла в 1876 году в 72-летнем возрасте. После расставания с Шопеном она осталась верна себе. Когда ей было 60, Париж увлеченно обсуждал ее связь с 39-летним художником Шарлем Маршалем, которого Жорж называла не иначе как «мой толстый ребенок». Она была неизменно жизнерадостна и общительна. Единственная вещь, которая могла заставить эту женщину плакать,— звуки вальсов Шопена.P.S.Статья написана не мной, но мне очень хочется чтобы вы ее почитали. На меня она произвела огромное впечатление.5 декабря 2010 года 17:35:27М | * * *Задержка в развитии лет... на... 30.5 декабря 2010 года 21:17:20Arlecchino | * * *Да? А тебя просили комментировать? Прочёл. Не понравилось. Гуляй Вася.Это биографические данные. Это ЖИЗНЬ человека, которую никуда не денешь. И никак не изменишь. А ты — сноб, зануда, ханжа, бессердечный чурбан, высокомерный эгоист, моральный урод и психологический вампир. Ясно?8 декабря 2010 года 22:33:35М | * * *Главное — не подойти к сорока годам восторженной пейзанкой... о, дочь душистых прерий!;-Р9 декабря 2010 года 00:45:35Arlecchino | * * *Иди в баню. А именно — в Канаду.Что для тебя главное, ты сказал. Молодец. Хороший мальчик. Послушный. Мамочку любишь, да? Лично мне видется иначе: для тебя главное, главное, главное — побольше людей обидеть, оскорбить и унизить...9 декабря 2010 года 11:03:26М | * * *;-)9 декабря 2010 года 11:31:26Arlecchino | * * *Уважаемые жители Островка, эта подборка стихотворений (я прочитала её в 12 лет) из современного журнала (той ещё современности), который до сих пор является для меня эталоном высокой литературы и искусства. В журнале часто распечатывали в цвете картин Сурикова, Репина, Серова, художников эпохи Возрождения, итальянских художников, художников-академистов, ослепших художников, графику, фотографии народного прикладного искусства, художников, которые пишут картины пальцами ног, потому что от рождения не имеют рук...И сегодня я нахожусь именно в таком настроении, что мне хочется ПЕРЕЧИТАТЬ (и дать перечитать вам, возможно) несколько стихотворений, которые я полюбила в ту незапамятную пору.Эти стихотворения очень короткие. Их написала (тогда ещё) шестилетняя девочка. Моё восхищение ею и её темами имено сейчас и сегодня. Слушайте:* * *Согнулся шип, уткнувшись в кость, Как головою в чью-то жалость, И замерло, ржавея, жало, И умерла чужая злость.(Вика Ветрова)***Я прощаю тебя навсегда.Это — правда, которую знаю.Никогда не вернется сюдаНедобитая белая стая.Запах мокрой ненастной землиВперемешку с оранжевым дымом.Мне так хочется быть нелюбимой, Чтоб оставить меня не смогли!(Вика Ветрова)* * *Не плачьте по потерянным вещам, А плачьте, если друга потеряли.Пусть в жизни вам плохого не желали, Не думайте, что не желают вам.Не плачьте, если дом вам стал чужим, А плачьте, если родственники чужды, Когда непоправимо и недужноВам суждено повиноваться им.Не плачьте, если кличут голоса, А плачьте, если пения не слышишь, И, кажется, еще надеждой дышишь, А жизнь прошла всего за полчаса.(Вика Ветрова)* * ****Зажми в ладони лист осиновый, Скажи волшебные слова, И вспыхнет небо светло-синееИ золотистая трава.Ступай босая и незрячая, Угадывая первый шаг.Все нелюбимое — оплачено, А все любимое — за так.(Вика Ветрова)9 декабря 2010 года 11:40:47М | Сергей ГорбовецСлёзы войныСлёзы войны.Вступление.Колька родился за три года до начала Великой Отечественной войны. Все события, связанные с этим временем, в его памяти почти не отложились. Уже после войны, длинными осенними и зимними вечерами, при тусклом свете керосиновой лампы, бабушка Нина, вечно занятая штопкой или починкой старой и изношенной одежды, рассказывала ему о том, что происходило в Киеве во время фашистской оккупации. Она говорила ему о его погибших на фронте родителях, о трагических событиях в Бабьем Яру, которые довелось им всем тогда пережить. Затаив дыхание, ребёнок лежал возле тёплой печурки, в утробе которой уютно потрескивали искрами сухие дрова, и слушал неторопливые бабушкины воспоминания. На белой стенке отражались причудливые, пляшущие контуры от закопченного лампового стекла. Сквозь щели в дверце печурки выскакивали яркие проблески пламени. Перемешиваясь друг с другом, они создавали на стене, как на экране кино, постоянно меняющиеся картинки. Колька смотрел на них, и в его детском сознании эти картинки превращались в действующие образы и события тех трагических дней.В такие минуты он даже забывал о зажатом в руке ржаном сухаре, который ему бабушка щедро выделила из своих укромных запасов. Он вдыхал ни с чем несравнимый его аромат и тешил себя надеждой позже им полакомиться.Глава 1.До войны их соседями по квартире была интеллигентная многодетная семья. Они занимали две маленькие комнаты. Отец семейства, Володя, был художник, фотограф и заядлый рыбак. Он и Колькин папа выросли вместе, учились в одном классе и были закадычными друзьями.Володина жена, Дора, работала концертмейстером хоровой капеллы. У них было двое детей – старшенькая, развитая не по годам десятилетняя Лизочка и белокурый красавчик-ангелочек трёхлетний Антоша. За год до начала войны у них родился ещё один сын – Семёнчик, названный в честь деда по маминой линии. Своим басовитым голоском он постоянно требовал к себе всеобщего и постоянного внимания. Таким своеобразным способом у него проявлялась детская настойчивость завоевать своё заслуженное место в семье.Учитывая ежедневную занятость родителей, все заботы и хлопоты по дому, а также уход за детьми взяла на себя Дорина мама – бабушка Ида, которая часто приезжала к ним из Черновцов. Сейчас, в связи с рождением третьего ребёнка, она приехала помочь дочке, да так и задержалась. Мужа она уже давно похоронила. Осталась одна. Вот и приезжала к дочке и внукам. А те скучать не давали.Колькина бабушка Нина и бабушка Ида давно знали друг друга, и бабушка Нина часто помогала Иде по её шумному хозяйству. По субботам бабушка Ида исправно посещала синагогу — сказывалось местечковое воспитание раннего детства, а бабушка Нина, по воскресным дням ходила в Андреевский собор. Несмотря на такое резкое различие веры, у них никогда не возникало споров на религиозные темы. Мало того, они даже нашли много общего у Священной Торы и Библии. Свои далеко не простые хозяйственные дела они тоже вели сообща. Делились между собой какими-то мелочами, которых в хозяйстве вечно (по забывчивости) не хватало: то соль, то спички или пару ложек муки. Вместе ходили на рынок, после чего с гордостью хвастались перед своими домашними, кто и за сколько выторговал какие-то продукты. Если кто-то из них шёл в магазин, то всегда что-то прикупал для другого. Так они и жили дружным шумным семейством.Однажды, Колькин папа и Володя взахлёб прочитали какую-то книгу о путешествии по тропическим джунглям на плоту. Вдохновлённые идеей о странствиях, они купили на Никольской слободке у рыбака старый баркас. Почти пол-года они старательно её ремонтировали и перестраивали. Весной переправили её на Днепр, установили мачту, приспособили парус, и у них получилась довольно сносная яхта. Теперь они могли по выходным выезжать двумя семьями и путешествовать по речным заливам и протокам, наслаждаясь водными просторами Днепра и рыбалкой.Глава 2.Отец Володи, Никанор, был художником — богомазом. Он расписывал церкви, писал иконы. В поисках заработка семья вела кочевой образ жизни. Как-то раз Никанор получил крупный подряд на роспись вновь построенной церкви в селе Ядловка Черниговской губернии на Украине. Свою маленькую семью – молоденькую красавицу жену Настю и годовалого сынишку Володю – он взял с собой. Так они попали в село. Настя, юная девушка, воспитанная в давних, патриархальных традициях своей семьи, которая происходила из старинного дворянского рода Иконниковых. Её брак «с каким-то богомазом без роду, без племени», одобрения у родителей не получил. В то время семейные традиции отличались большой строгостью. Родители поставили Настю перед выбором или богомаз, или право на наследство. Без всяких колебаний, как и свойственно молоденьким девушкам, Настя выбрала Любовь.Они приехали в Ядловку, и Никанор сразу же приступил к работе. Целый год он работал под куполом церкви, расписывая потолок, лёжа на лесах. Помещение не отапливалось, донимали сквозняки. Он заболел и вскорости умер. Там же, в селе Ядловка, возле церкви на цвинтаре Настя его и похоронила. Возвращаться назад к родителям ей было заказано и она осталась с маленьким Володей жить там же.Село было большое. Его основал ещё в шестнадцатом столетии вольный запорожский казак Ядло. Знаменито оно было тем, что никогда не имело крепостного права. В то далёкое время в селе была даже своя войсковая дружина.Теперь богатые земли принадлежали помещику. Он очень увлекался лошадьми и держал вполне приличную конюшню, которой очень гордился. У него была особая пара жеребцов, которых запрягали только в парадно-выездную коляску. При конюшне работал конюхом рубаха-парень красавец Мина. Только он один мог укротить и править этими полудикими жеребцами. Никого другого они к себе даже не подпускали. Помимо этого, он ещё был первоклассный столяр, по тем временам очень престижное и доходное ремесло. Мина тоже безумно любил лошадей и только поэтому согласился обслуживать выездную пару, что было не менее для него почётно.Жену себе помещик привёз из Германии. Они прожили совместно уже пять лет, но Бог так и не дал им ребёночка. Загрустила пани в селе без подруг и знакомых. Языка не знает, не с кем даже и пошушукаться...Как-то раз Мина предложил покатать её по красивым украинским левадам и нивам. Согласилась пани, да так ей понравилось кататься, что начала она чуть ли не каждый день подряжать Мину на прогулки. Теперь уже трудно было сказать, что больше ей понравилось: кататься на коляске по живописным украинским степям или жаркие ласки красавца-конюха. И понеслись по всему селу бабские пересуды. Слухи дошли и до пана. Обозлился он и увёз жену в Германию, подальше от украинского соблазнителя.Не долго думая, Мина двинулся туда же своим ходом, выкрал кралю и привёз обратно в село. Они укрылись на дальнем хуторе у его родственников. Пан принял срочные меры по возвращению своей жены и нагрянул на хутор с жандармами. Мина был всё-таки простой сельский парень, а не какой-нибудь абрек с Кавказа. Он не стал сопротивляться и устраивать перестрелки, а вернул пану его кралю. Этому поступку было несколько причин: во первых, она ему уже порядком надоела, да и содержать её оказалось для него дороговато. Но самая главная причина была в том, что ему уже давно запала в душу молодая вдова, как её называли в селе — красавица-кацапка Настя. А немка – это просто так, кураж. Не пропадать же молодому, здоровому задору!Прошло некоторое время и это событие потихоньку уже забылось. Тем более село готовило к освящению построенную церковь, и необходимо было водрузить крест на её купол. По давней традиции для этого обычно подбирали самого сильного парня. Крест привязывали у него за спиной. С этим тяжёлым грузом он, с помощью верёвок и креплений, взбирался на самую маковку церкви, разворачивался и вставлял его в гнездо. Это мог сделать лишь человек, который обладал не только незаурядной силой, но и большим мужеством. Именно таким человеком и был Мина. Он с блеском выполнил эту работу, и о нём пошла слава по всей округе. Редкая девушка не заглядывалась на него. Настя тоже залюбовалась мужественным красавцем. Церковь освятили в сентябре на Николая, а уже осенью, перед Рождественским постом, всем селом гуляли свадьбу Мины и Насти. Даже пан не погнушался, пришёл и подарил жениху карманные часы. Бабские языки понесли по всему селу, что он сделал такой дорогой подарок на радостях, что возле Мины появился сторож. Ну, да на то они и есть бабы!С малых лет Володя рос в селе среди своих сверстников и очень скоро его уже невозможно было отличить от других украинских мальчишек. Осталось только детское прозвище – Володька-кацап. Гены отца перешли к нему, и он унаследовал от Никанора способность к рисованию. Окончив начальную школу в селе, он переехал в Киев, для продолжения обучения. После окончания средней школы, Володя поступил в Киевскую академию художеств. Ещё будучи студентом, он и познакомился с обаятельной и красивой девушкой студенткой Музыкально-Драматического института Дорочкой.С детства Володя полюбил Украину, сочувствовал национальному движению. Он считал себя рождённым на этой земле, хорошо знал украинский язык и все местные обычаи. При получении паспорта он с гордостью назвал себя украинцем. У него было много друзей и знакомых в мире искусства, в частности, в Капелле бандуристов, Академии художеств, в хоровой капелле «Думка», где Дора в то время проходила практику концертмейстера. Они полюбили друг друга.Глава 3.Война грянула неожиданно. Возвращаться бабушке Иде назад в Черновцы было уже поздно. За короткое время фашисты оккупировали всю Западную Украину. На семейном совете было решено, что Ида останется здесь, в Киеве. Домой ей возвращаться было некуда. В Черновцах уже хозяйничали фашисты.После объявления приказа о мобилизации Колькин отец в тот же день отправился в военкомат. Проводы были короткими. Провожающих было мало. В то время почти каждая семья кого-нибудь из мужчин провожала на фронт. Несмотря на успехи фашистов в первые дни войны, настроение у всех мобилизованных и добровольцев было боевое. Все верили в то, что война долго не продлится и герои скоро вернутся домой с орденами и медалями на груди. Многие, особенно молодёжь, даже завидовали мобилизованным. Только бабушке Нине было совсем невесело. Её материнское сердце предвещало недоброе. Бравурными маршами, которые целый день звучали по радио, и показной храбростью его не обманешь. «Кому война, а кому мать родна»,— говорила она, вытирая кончиком передника уголки глаз.Колька помнил, как на проводах отца он сидел вместе со всеми гостями за общим столом у него на коленях. Тот, удерживая его сильной рукой за худенькие плечики, всё время подкладывал ему в тарелку что-нибудь вкусненькое. Колька гордился своим отцом – будущим героем войны.Перед уходом из дома, отец поднял его высоко над собой, до самого потолка. Долго смотрел на него, потом прижал к груди и поцеловал. От него пахло чем-то незнакомым, солдатским. Потом, Колька ещё долго вспоминал этот запах. После отцовского прощального поцелуя у него на щеке, как ему показалось, от прикосновения его губ, осталось какое-то чувствительное место. Даже сейчас, стоило ему подумать об отце, как щека у него в этом месте начинала нагреваться.Колькин дед, Никита, не дождавшись повестки, начистил до блеска сапоги, одел кепку-восьмиклинку набекрень, выпустив из-под неё чуб, и сам пошёл в военкомат требовать отправки на фронт. Там ему категорически отказали, ссылаясь на его возраст. Но причина отказа была и в том, что он когда-то давно был судим за «политику», или, как говорила бабушка Нина, «за свой длинный язык». Антисоветчина из него пёрла, как горох из переполненного мешка. По тем временам это было очень опасно, а ему, по мнению бабушки, «хоть кол на голове теши». Ходит себе, улыбается, да свои частушечки распевает. До поры до времени всё это сходило ему с рук. Но однажды, где-то не к месту, ляпнул дед анекдотик и получил три года. Отбывать свой срок его направили на строительство Беломорканала. Дед Никита отличался врождённым, природным юмором и, как ни странно, большим патриотизмом. Он отнёсся к своему наказанию с пониманием. Даже на суде выступил с речью в свойственной ему манере:— Раз государство затеяло такое большое дело с каналом, то кто-то же должен его рыть. Ну, сами посудите, где же ему взять столько денег, чтобы платить за работу? А таких раздолбаев, как я, у него хватает. Вот оно и дает нам возможность бесплатно помочь ему и увековечить себя.За это его выступление с хитрым подтекстом, ему чуть было не прибавили ещё два года. Положение спас адвокат, подсунув в суде какую-то нужную медицинскую справку. Да ещё и свидетели помогли. Покрутили пальцем у виска и сказали, что он с детства такой «шалёный».В примусовке, как называли тогда в народе место пребывания осуждённого, он зря времени не терял – научился играть на гармошке. Пристроился там работать кладовщиком. Сидел себе на складе да на гармошке попиливал. После освобождения он вернулся домой и стал желанным гостем со своей гармошкой на всех гулянках, чем с удовольствием и пользовался. Для него зелёный змий теперь стал дармовщинкой. Пей – не хочу. Но, несмотря на лёгкую доступность к спиртному, он никогда не напивался. Дед любил повторять,— "вино для человеков, а не человеки для вина".И вот теперь, когда родина оказалась в опасности, дед Никита, несмотря на все препоны военкомата, всё-таки ухитрился пристроиться к какой-то военной части в обоз, как он говорил, «лошадям хвосты крутить». Видно и там гармошка с частушками сыграли свою не последнюю роль.После военкомата, радостный и возбуждённый он прибежал домой. Схватил свою гармошку под руку, хлопнул стакан самогона, подхватил на плечо сидор и … гайда из дома. Ни тебе здрасте, ни досвидания.— Ты, хотя бы с нами попрощался, присел бы на дорожку — укоризненно сказала бабушка Нина.— А чего там прощаться? Я ж не надолго. Сталин и не таких, как эти немцы повыбивал. Вона скольких маршалов и половину комсостава за короткое время укандохал. А тут, тоже мне — срань какая-то немецкая. Да мы их …,— прокричал дед с порога петушиным голосом, сжимая руку в кулак.Кольке даже показалось, что из его сжатого кулака потекло что-то тёмно-красное.— Чтоб тебя заципело, паразит. Опять догавкаешься — ответила бабушка, вытирая слезу.— Не бойся, Нинка, дальше передовой не пошлют.Но всё же вернулся уже от калитки и присел на табурет. Даже сыграл на гармошке бабушкину любимую «Рябину». А та сразу расчувствовалась, слезу пустила и даже налила ему ещё рюмку.И вот уже месяц от него не было никаких известий, но бабушка Нина за него не переживала. Правда, в церковь стала ходить чаще, ставила свечки во спасение сына и мужа. А на людях она говорила:— Таких, как он, сам чёрт боится.* * *Катя, Колькина мама, работала в больнице медсестрой. Её мобилизовали в самом начале войны. Выдали форму, зачислили на довольствие и направили служить в военный госпиталь, который располагался недалеко от их дома. У неё были суточные дежурства. Учитывая большую загрузку госпиталя, ей приходилось часто надолго задерживаться на службе. Возвращалась она всегда поздно и сразу же обессиленная валилась спать.Фронт быстро разворачивался. Везде шли постоянные бои. В госпиталь поступало много раненых. Коек на всех катастрофически не хватало и их размещали в коридорах, а то и во дворе больницы под укрытием наспех установленных шатров.Володю, ещё в бурные двадцатые годы, мобилизовали в состав комсомольского отряда и отправили на уничтожение банды Зелёного. Перед отправкой на пристани был митинг и ребята, под воздействием патриотических призывов комсомольских и партийных агитаторов, практически безоружные, с лозунгом «Мы их шапками закидаем!» отплыли на пароходе вниз по Днепру, где орудовала банда. На самом деле это была не банда, а хорошо организованная и вооружённая группировка. В районе города Триполье Днепр сильно сужается. Оба берега подходят близко друг к другу. Там, по обе стороны реки находилась засада. Бандиты открыли по пароходу шквальный пулемётный огонь. Почти весь отряд погиб.**Все суда, проходящие мимо этого места, в память о тех событиях, дают продолжительный гудок.Спаслись несколько счастливчиков, успевших прыгнуть за борт. Среди них был и Володя. Ему посчастливилось доплыть до берега, однако холодные осенние воды Днепра оставили юноше на всю жизнь память о себе – сильная простуда перешла в воспаление лёгких. Лечения тогда практически не было и случилось самое страшное – он заболел туберкулёзом лёгких, по тому времени совершенно неизлечимым заболеванием. Инвалидность — это и была основная причина, по которой его не мобилизовали на фронт.Дора, как многодетная мать, тоже не подлежала мобилизации. Но они с мужем ежедневно приходили в военный госпиталь, где служила Катя, Колькина мама. Целыми днями они там помогали раненым и медперсоналу. Володя подключался к санитарам, а Дора с небольшой труппой регулярно давали раненым концерты. Часто она организовывала выступления и других артистов. Обе бабушки – Нина и Ида — занимались домашним хозяйством и шумной детской оравой.Спустя совсем короткое время фашисты были уже недалеко от Киева и госпиталь начали срочно готовить к эвакуации на восток. Колькина мама уговаривала бабушку Нину ехать вместе с ней, но та наотрез отказалась покидать родной город и оставлять квартиру без присмотра. Бабушка Нина была уверена, как, впрочем, и большинство жителей, что приход фашистов — это ненадолго. После долгих споров, слёз и уговоров бабушка сказала Кате:— Ты, доченька, человек подневольный, военный и обязана ехать вместе со своими ранеными и помогать им, а мы с Коленькой не пропадём. Не волнуйся, Катюша, за нас. Всё-таки дом есть дом, да и от деда и папы будем ждать весточек. Как только прибудешь на место, сразу нам напиши.На том и порешили. Мама оставила Кольку вдвоём с бабушкой Ниной. На следующий день, под покровом ночи, санитарный поезд отправился на восток.Глава 4.Стремительным темпом враг подступал к городу, готовясь к штурму. Советские войска, опасаясь полного окружения, оставили Киев практически без боя. Перед отступлением были заминированы жилые дома, гостиницы и учреждения на главной улице города Крещатике, Успенский собор Киево-Печерской Лавры и ряд других важных объектов. Город как бы вымер в ожидании прихода врага. В течение почти суток безвластия всюду происходили грабежи и мародёрство в ни кем не охраняемых магазинах, учреждениях и опустевших квартирах.19 сентября 1941 года фашисты вошли в город на долгие два года. Начались тяжёлые будни оккупационного режима, которые сопровождались каждый день новыми приказами. В конце каждого приказа была одинаковая прыписка – «за невыполнение приказа – расстрел». Стены и крыши домов и учреждений "украсились" фашистскими флагами с чёрной свастикой и приказами новой власти. За невыполнение каждого пункта приказа грозил расстрел.В первые дни оккупации, фашисты выселили оставшихся людей из домов на центральных улицах и расквартировали там свой офицерский состав. Расчёт НКВД оправдался. Ночью начали методично взрываться дома. Поднялась паника. Никто не мог предположить, когда и какой из домов взорвётся следующим. Немцы пытались погасить пожары, но в городской магистрали не оказалось воды. Были брошены пожарные шланги в Днепр, но их постоянно кто-то перерезал. Среди населения поползли слухи о том, что в городе действует подпольная диверсионная группа НКВД.Так были принесены в жертву войне центральный проспект города Крещатик и прилегающие к нему улицы. Практически все они превратились в руины и перестали существовать. Пострадали от разрушений и граничащие с ним районы. Асфальтированные дороги и тротуары скрылись под мусором и обломками кирпичей от разрушенных домов, или были перекрыты патрулями. Были взорваны все мосты через Днепр. Один из них – уникальный цепной Николаевский мост, соединявший город с Трухановым островом. Спустя некоторое время был также взорван Успенский Собор Киево-Печерской Лавры. В городе начались аресты и облавы.Магазины и столовые не работали. Люди, приехавшие в город погостить, вынуждены были голодать и жить, где попало. Их сразу же арестовывали и отправляли в лагерь, расположенный на окраине города – Сырец. По малейшему подозрению зачастую расстреливали тут же, без суда и следствия.Людей хватали прямо на улицах и на базарах, заталкивали в машины и отвозили в лагерь на Сырец. Там же, в Бабьем Яру их уничтожали. Этот зловещий район уже давно облюбовали ещё НКВД и ГПУ для своих кровавых акций в 1930 - 41 гг. Тысячи людей были там расстреляны во время репрессий. Туда же бравые последователи Ф. Дзержинского вывозили тела расстрелянных в подвалах нынешнего Октябрьского дворца и других мест, где совершались эти зверские акции. Так что фашисты шли по уже проторенной дорожке.Из Дарницкого лагеря в Бабий Яр привозили машинами военнопленных, для захоронения трупов. Для такой работы, среди них подбирали особенно крепких людей. Не каждый мог выдержать увиденное. Спустя короткое время, после этого их тоже всех расстреливали. Фашисты боялись оставлять свидетелейВ сентябре по всему городу на стенах домов и афишных тумбах появились красочные плакаты с многообещающими приглашениями записываться в полицию. На них были изображены здоровые, мордастые и улыбающиеся во весь рот парубки в новой полицейской форме с жёлто-голубыми повязками на рукаве. В конце сентября, рядом с красочными призывами в полицию, было расклеено 2 000 экземпляров распоряжения новой власти. Для многих жителей города этот приказ прозвучал, как страшный приговор:ПРИКАЗАНО *Всем жидам города Киева и его окрестностей собраться в понедельник дня 29 сентября 1941 года в 8 утра возле улиц Мельникова — Докторовской (около кладбища). Все должны забрать с собой документы, деньги, бельё т.п.Кто не подчинится этому распоряжению – будет расстрелян.Кто займёт жидовскую квартиру или разграбит их имущество — будет расстрелян.*Газета «Крещатик» от 29 сентября 2001 года.Мало кто предвидел последствия этого короткого приказа. В то время сведения о массовых расстрелах евреев, на территориях государств, оккупированных фашистами, до Киева ещё не дошли. Среди жителей города поползли слухи о том, что евреев будут переселять куда-то на другие земли или даже ещё лучше — в Германию. О расстрелах никто ничего толком не знал. Многие завидовали им и тоже хотели бы уехать в Германию на заработки, о чём вовсю трубила фашистская пропаганда. Вначале войны так оно и было. Особенно на Украине – многие молодые стремились уехать (и уезжали добровольно!) в Германию на заработки. Уже потом, спустя некоторое время, начали поступать весточки из Германии, о том какие там "заработки" и какая там каторга. Писали о том, что немцы к домашним животным относились лучше, чем к "низшей расе" из востока. За малейший проступок, могли избить палками, а то и расстрелять.Глава 5.Поздно вечером обе семьи собрались на кухне. Колька и Антоша возились на полу со своими игрушками. Старшенькая, Лиза, с очередной книгой в руках, пристроилась возле ещё не остывшей печки. Семёнчик довольно чмокал соской в своей кроватке. Взрослые – бабушки Ида и Нина, Володя и Дора сидели молча за столом. Завтра Иде и Доре, согласно распоряжения властей, надо было идти на сборный пункт. Уже сегодня необходимо принимать решение: как быть? Молчаливую обстановку нарушила бабушка Ида:— Мы не должны нарушать приказ новой власти. В конце-концов, немцы это культурная нация, – выразила она своё мнение. — Так мы таки да, будем жить в Германии. Сейчас туда едут тысячи людей.— Что ты говоришь, Идочка? – возмутилась бабушка Нина. – Кто туда может ехать добровольно? Разве что какие-то байдуки?— Но они же написали, чтобы люди брали с собой тёплые вещи и драгоценности. Это очень похоже на переселение,— не унималась баба Ида.— Кому ты веришь, Идочка? Ты только посмотри вокруг себя. На улицах валяются не захороненные люди, расстрелянные в назидание другим. В конце концов, ты подумала о детях, о Володе? А грудной Семёнчик?— У меня нет веры к тем, кто начал вероломную войну. Ещё вчера они учились в наших военных академиях, а сегодня они уже наши завоеватели. Такого быть не может,— рассудительно произнесла Дора.— Когда всё закончится, а это, я уверена, продлится недолго, мы вернёмся назад и будем опять все вместе,— слабо возразила Ида.— Мама, ты как хочешь, а я больного Володю одного с детьми здесь не оставлю,— со, свойственной для неё пылкостью, заявила Дора. – Я не поеду ни в какие Германии.Володя молча сидел за столом, наклонив голову. Впервые в жизни ему пришлось столкнуться с разделением людей на нации. До этого вопрос национальности в его семье никогда не поднимался. Никто из них не задумывался о том, кто есть кто. Даже тогда, когда у них родились дети, то не стоял вопрос, какую указать национальность. В метриках записали национальность по отцу, как тогда было принято, украинцами. Он очень любил свою жену и детей. Это чувство даже как-то придавало ему силы бороться со своим тяжёлым недугом. Володя никогда не задумывался над тем, кто по национальности его жена. И вот теперь коричневая чума фашизма пыталась влезть грязным сапогом в чистые любящие сердца Володи и Доры. Его поставили перед выбором. Он поднял голову, обвёл всех взглядом и произнёс:— Я обратил внимание на то, что это распоряжение без подписи. Мне непонятно, кто написал эту филькину грамоту? Кто издал этот приказ?Затем встал и, что для него было совсем необычным, шарахнул кулаком по столу и решительно заявил:— Вы никуда не пойдёте! Я вас не отпущу. Мы не будем подчиняться приказам власти, которой не существует.— Правильно,— сказала Колькина бабушка,— а завтра я вас спрячу в своей комнате, на антресоли. У меня никто проверять не будет. Мой Микитка числится как судимый за политику. Он теперь у них вроде бы как свой. Хоть какой-то толк будет от его болтовни и частушек.— Но они же заберут детей! – с ужасом сказала Ида.— Нет, детей не заберут,— возразил Володя. — В метриках у них записано, что они по национальности украинцы.На том и порешили.Глава 6.В назначенный день нескончаемый поток евреев заполнил улицы, ведущие на Сырец. Люди шли пешком, двигались на подводах с разных районов города – с Подола, Печерска, Святошино, Бесарабки. Шли, нагруженные домашним скарбом, таща за руки маленьких детей. Некоторые везли на ручных тележках своих престарелых родителей и инвалидов. Процессия напоминала какой-то ужасный исход. Это были, в основном, пожилые мужчины и женщины, матери с детьми. Молодых мужчин почти не было. Они были на фронте. Многие семьи шли добровольно, но некоторых полицаи поторапливали, выгоняя из домов. Они шли навстречу своей неизвестной судьбе, в дальний и неясный путь, роняя последний взгляд на родные места.Жители города стояли на тротуарах вдоль улицы. Кто-то встречал в колонне своих знакомых и прощался с ними взмахом руки. Многие, кто уже успел убедиться в немецкой «доброте», догадывались, чем может закончиться этот исход. Они с жалостью, не в силах помочь, смотрели на проходящую толпу и молча вытирали слёзы. Некоторые откровенно завидовали обещанному евреям немецкому «раю». Были и такие, которые злобно сверкали глазами на идущих, не скрывая своего злорадства и ненависти к ним.* * *Что руководило этими людьми, которые покорно брели в свой последний путь? Слухи о переезде в другие земли? А может быть то, что они ожидали отправки в сытую Германию? Но ведь это же были только слухи! Неужели же столько тысяч человек могли поверить каким-то сплетням? В приказе не было ничего зловещего. Просто, приказали «... всем жидам взять тёплые вещи, документы и драгоценности». Вот поэтому и возникли слухи, будто бы их будут вывозить из города. Куда? Никто не знал. Ведь поведут на станцию Сырец, а в словах «станция, поезд» ничего страшного и зловещего нет. Другие рассуждали так, «... немцы – цивилизованная и культурная нация, у них даже язык похожий на наш идыш. Скорее всего, нас будут вывозить из города для обмена на военнопленных». В состоянии обречённости, человек всегда цепляется за соломинку, надеясь на чудо.Почему эти тысячи людей сами пришли на место казни? Могли ли они не прийти?По последней переписи, в Киеве перед началом войны числилось около 800 000 человек. В основном, все жили в коммунальных квартирах. Те, кто когда-нибудь так жил, знают, что скрыть что-либо от соседей, невозможно. Все они знали друг о друге абсолютно всё, даже что у кого было на завтрак и на обед, а кто ложился спать без ужина. Кроме этого, все жильцы были на государственном учёте по домовым книгам, о чём многие даже и не подозревали. Все домовые книги, в основном, сохранились. Полиции ничего не стоило выписать из них пофамильно всех евреев, свериться со списком явившихся добровольно, а остальных вызвать повестками.Но и это были ещё не все методы слежки. В каждом дворе были дворники. Ещё до войны во время Советсков власти, (в принцыпе, такой порядок существовал всегда) при оформлении на должность, с ними проводили беседы в соответствующих органах, и только после этого им предоставляли работу и жильё. Некоторые из них, кто выполнял особые поручения, получали к своей основной зарплате в домоуправлениях, дополнительную оплату от своих "работодателей". Такие «льготы» надо было отрабатывать. В их функции входило не только чистить асфальт, но и «приглядывать» за жильцами, а также доносить на них.У советской власти было много грехов, но не антисемитизм. В Киеве перед войной было 33 еврейских школы, еврейское отделение в театральном институте и даже еврейский трамвайный техникум. Советская власть отменила черту оседлости, декларировала равные права, поддерживала национальную культуру. Никто не догадывался, как это может быть использовано. Накануне «переселения» дворникам было приказано составить списки евреев, и они, тысячи дворников, их составили. Это было совсем несложно. Некоторые соседи тоже не сидели сложа руки. Почти во всех воспоминаниях выживших,— «на нас показал дворник», «нас выдала соседка». Доносов о евреях поступало столько, что сотрудники не успевали реагировать. Помогали местные полицаи, а также специально прибывший в Киев "Буковинский Курень" из Черновцов. В спорных ситуациях решали судьбу человека два слова. Эти слова — «похож», «не похож» — были самыми страшными в те дни. Они обозначали границу между жизнью и смертью.«Уходи, ты не похожа»,— кричали родители Дине Проничевой, самой известной из спасшихся в Бабьем Яру, когда уже стало ясно, на какой «поезд» их всех посадят.Во все времена — подлости и жертвенности было всегда поровну: Было такое, что украинские и русские мужья шли в Бабий Яр вместе со своими женами-еврейками — и наоборот. Почти 600 киевлян — украинцев, русских, всего 13 национальностей, во время всей оккупации прятали евреев. Они выдавали их за своих, подделывали документы, крестили, выхватывали из идущей толпы детей. Таких спасенных в Киеве около тысячи. А ведь при обнаружении укрыватели вместе с жертвами подлежали расстрелу.Вначале, сопровождавшие колонну полицаи, проявляли доброжелательность и даже помогали пожилым нести их вещи. У Фёдоровской церкви стояли эсэсовцы в зелёных мундирах с черепами на рукавах и пилотках, с автоматами через плечо. Они останавливали подводы и тележки, и заставляли оставлять здесь своё имущество. Тут же раздавали часть его провожающим и знакомым.По мере приближения к зловещему, месту конвой начал усиливаться. В воздухе резко запахло сапожной мазью, чесноком и перегаром самогона. Толпу начали оттеснять от улицы, ведущей на станцию Сырец и направлять к Бабьему Яру. Дружелюбие полицаев исчезло, они стали покрикивать на людей, сжимать их в плотную массу. После поворота на железнодорожную станцию Сырец, колонну евреев взяли в окружение дополнительные два батальона немецкой полиции. Эти уже не церемонились с людьми. В ход пошли приклады карабинов и штыки. Так обычно загоняют скотину в выгородку. А чего там церемониться! Можно же безнаказанно поиздеваться. Немецкая полиция знала, что это уже не люди и жить им осталось совсем немного. Уже тут пролились первые капли крови.Чем ближе они подходили к Бабьему Яру, тем слышнее и отчётливее раздавалась немецкая ругань, ружейная пальба и длинные пулемётные очереди, по которым стало понятно, что там происходит. Но возврата назад уже не было. Евреев плотно окружили головорезы немецких полицейских батальонов и зондеркоманды СС.*Людей начали устанавливать в коллоны по сто человек. Затем каратели вели их по Лукъяновскому шоссе мимо Сырецких лагерей к Бабьему Яру. Первая колонна становилась у крутого обрыва. Всех заставляли раздеваться догола. Одежду аккуратно складывали в штабеля. Каждые десять минут сюда же подъезжали крытые пятитонные грузовики. Из них выгружали приговорённых на расстрел. Затем в кузов загружали вещи убитых и увозили на Некрасовскую улицу в здание школы №38, где располагался Центральный вещевой склад. Там вещи сортировали. На первом этаже складировали продукты, которые обманутые люди взяли с собой в дорогу – консервы, масло, сахар, мёд, хлеб, колбасу. На втором этаже – бельё. На третьем – верхняя одежда. На четвёртом – наиболее ценные вещи. Здесь лежали отрезы дорогого сукна, шубы, золотые часы, кольца, перстни.Носильные вещи со склада отправляли на дезинфекцию в баню, расположенную на улице Жилянская, а оттуда на вокзал и в Германию.Кроме грузовиков к школе постоянно подъезжали легковые машины с эсесовскими офицерами и офицерами гестапо. Они, как истинные хозяева, сразу же поднимались на четвёртый этаж и брали всё, что им заблагорассудится.Так продолжалось два года. От Бабьего Яра до школы № 38 на улице Некрасовская всего лишь десять минут езды. Но понадобится тысячелетие пока человечество забудет этот позорнейший путь фашистов! ** из воспоминаний очевидца. "Еврейская газета" сентябрь, 2007 год.* * *Голых людей подводили к краю пропасти и по команде расстреливали. Матери, пытаясь спасти детей, заслоняли их, бросали в Яр, надеясь на то, что они сумеют как-нибудь выжить.Убийства проводились весь световой день. Ночью палачи, одурманенные шнапсом, спали, а всех, кого не успели уничтожить в течении дня, загоняли в пустующие гаражи. Трупы сбрасывали в Яр, а вечером динамитом взрывали края обрыва и землёй засыпали их и тех, кто ещё был жив. Утром расстрелы продолжались.Уничтожение евреев в Бабьем Яру 29 и 30 сентября 1941 года проводила специальная расстрельная айнзатцкоманда 4-А под командованием штандартенфюрера СС Пауля Блобеля, усиленная 303-м и 45-м немецкими полицейскими батальонами. Им помогал отряд охранной полиции, сформированный из коллаборационистской нечисти, головорезами "Буковинского куреня" и криминального отребья, подобранного немецкими спецслужбами в первые дни оккупации. Эти полицаи отличались особой жестокостью по отношению к мирному населению.Такая неслыханная жестокость была цинично приурочена фашистами к траурной дате у евреев – Судному Дню.Из донесения Пауля Блобеля начальнику службы безопасности рейха от 7 октября 1941 года:«Совместно со штабом айнзацгруппы «Ц» и двумя подразделениями полицейского полка «ЮГ» зондеркоманда 4-А казнила 33 771 еврея 29 и 30 сентября. Золото и драгоценности, бельё, одежда – сохранены. Акция прошла спокойно, инцидентов не возникало. Население одобрительно отнеслось к переселению евреев в другое место. То, что они ликвидированы, вряд ли стало известно».**Газета «Крещатик» от 29 сентября 2001 года.Но люди уже начали догадываться. По городу поползли зловещие слухи. Многие в это не верили и расценивали как сплетни. Некоторые даже завидовали евреям, которым так повезло вырваться из голодного города.* * *Глава 7.Бабушка Нина спрятала Иду и Дору у себя в комнате на антресоли. Там, под самым потолком, для них были устроены две небольшие постели. Через открытую форточку поступал свежий воздух. Вход туда она заложила старыми вещами и чемоданами. Лестницу втягивали на антресоль и там прятали.Так прошло несколько дней. Облавы прекратились. Люди начали потихоньку выползать на улицу. Чутко озираясь по сторонам, они пробирались на базар, где можно было ещё что-то купить или обменять кое-какие оставшиеся вещи на необходимые продукты. Но самое главное – там можно было встретить знакомых и поделиться с ними новостями.Однажды утром в парадном по каменным ступенькам загрохотали сапоги. Постепенно топот стал перемещаться к их двери. В квартире установилась напряжённая тишина. Даже дети прекратили возню и замерли. Раздался резкий звонок. Бабушка Нина, как была, в переднике, вышла в коридор и молча, не спрашивая, кто там, распахнула дверь. На пороге стояли два полицая. Один из них заглянул в список, и его толстый палец остановился на номере их квартиры:— На этой жилплощади числятся две еврейки, которые добровольно не явились на сборный пункт. Где они?— А я ж откудова знаю, где они? – как-то странно коверкая речь, удивлённо спросила бабушка Нина. — Шо я, пастух вашим явреям, чи шо? Утром снялись и потащили свои клумки, а куды – разве ж я знаю? И Володька за нымы побёг, як той чокнутый. Ему, наверное, тоже в Неметчину захотелось. Нам так даже и не сказали, куда они подались. Наверное, побоялись, шо и мы за ними попрёмся.Затем она начала присматриваться к полицаю:— А ты, случайно, не Гришак, покойного Захара сынок?
Сергей Горбовец
Неожиданная откровенность.
15.10.10.
АНТИП УШКИН
ФРАЗЫ - 15
* * *
Слёзы войны