Рассказы, истории, сказки

   
  1 • 15 / 15  

АНТИП УШКИН

ФРАЗЫ - 15

Чтобы иметь чистую совесть нужно иметь короткую память.

От перемены мест судьба не меняется.

Ревнуют не оттого, что влюблены, а оттого, что ревнивы.

Брак по расчету – проституция, брак по любви – глупость.

После свадьбы поэт становится прозаиком.

Когда говоришь правду о себе, тебя не слушают, когда о других – бьют.

Интересно, сколько времени в нашей жизни мы смотрим на часы?

Одно из двух: или свободно мыслить или свято верить.

Заяц не добрее волка.

http://antipushkin.ru/

5 ноября 2010 года  05:08:28
Антип Ушкин | Россия

РАЗАНБАЙ

Время — начало первой мировой войны.

Уральская казачья станица Крутоярская находится на границе с кочующими казахскими племенами Малого и Среднего джузов.

Казахи или киргизы, как их тогда называли уральские казаки, давно уже находятся в смирении и не нападают на русские крепости. Некоторые киргизские семьи, ища лучшей доли или стремясь к цивилизации, даже переселились в казачьи станицы.

Их не обижают, но все время над ними потешаются бойкие на слово и дело казаки.

Незадолго до первой мировой в станицу приехал на постоянное место жительства киргиз Разанбай со своей семьей.

Идет как-то Разанбай по центральной площади станицы, а шустрые пацаны кричат ему из переулков:
— Разъебай! Разъебай!

Разанбай улыбается и приветливо машет пацанам рукой, те хватаются за животы и падают в пыль от смеха.

Разанбай подходит к казакам, дымящим «козьими ножками» у продовольственной лавки и гордо говорит:
— Хороший народ вы, русские, не успел я приехать, а меня уже каждый ребенок в станице знает.

(из рассказов отца)

12 ноября 2010 года  09:55:14
Zhurnal.lib.ru/n/nowikow_w_n | simsim600@mail.ru | Москва | Россия

Юрий Тубольцев

Игроэкзерсисы суесловия
философия, афоризмы, миниатюры, проза, творчество, креатив

Игроэкзерсисы суесловия
Урок чтения
— читать надо не от слова к слову, а от пробела к пробелу

Печать разума
— смысл текста зависит не только от освещения, исходящего от самого текста, но и от внешнего освещения

Очки критичности
— на мир надо смотреть сквозь очки критичности

Мудрость
— пустое дело лучше безделья

Суета сует
— лучше, когда жизнь состоит 99 процентов пустых дел и одного процента безделья, чем наоборот

Фурункулез
— земля – это песчинка, которая попала человеку в глаз

Вокруг ста ветров
— сто дорог, сто ветров, но не все дороги дороги, не любой ветер попутный – говорило перекати-поле

О вкусах не спорят
— я невкусная, я невкусная – заорала лягушка, завидев цаплю.
Цапля цапнула лягушку.
— я же сказала, что я не вкусная! – возмутилась лягушка в желудке цапли
— то, что кажется правдой тебе, не всегда кажется правдой другому – ответила цапля

Метафизика в смайликах
— история – это текст со смайликами – лицами людей

Авторитет сгибаем
— авторитет всегда гибок, непоколебимость неестественна – говорил колос

Высокие мысли
— чем выше гора, тем осмысленнее путь – говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

Перегнутая мысль
— корабль всегда может утонуть, даже если он в луже

Есть только миг между прошлым и будущим
— писатели — это портные, зашивающие разрыв между прошлым и настоящим
— искусство — это ателье, зашивающее разрыв между прошлым и настоящим

Рыбье воздухоплавание
— воздухоплавание рыб, сорвавшихся с крючка, не доказывает способность рыб к воздухоплаванию

Страховка в натуре
— в Госдуме у каждого депутата есть страховка, которая помогает удерживаться от смеха

Осторожные
— самые осмотрительные люди – слепые

Трудности выбора
— любая деятельность чревата, но это не значит, что лучше выбирать бездеятельность

Власть имущий
— кто владеет собой, тот богаче любого олигарха

Интуиция совести
— незнание лучше полузнайства

Нога человека
— куда бы не ступила нога человека, человек все растопчет

Ложь переложь
— ложь сложь переложь вложь бы и положь, да ложь не вложь

Экологософия
— человек способен сдуть землю, даже просто неосторожно пукнув

Обоюдоострое
— огранять смысл надо в меру тонко, чтобы не порезаться

Смазливик
— смайлик должен быть контекстным, а не смазливым

На роль Нерона
— я ведь тоже актер, дайте мне власть сыграть главную роль – попросил у народа Жириновский

Философия червя
— не стремись к внешним глубинам, достигни самоуглубления – говорил червяк

Крот и ему подобная философия...
— копай так, чтобы откопать себя, а не чтобы себя закапывать – говорил крот

День жизни
— жизнь — это один день, но нельзя жизнь жить одним днем

Игры в слова
— человека делают великим игры в слова

Теория относительности
— это не волга впадает в каспийское море, а каспийское море впадает в волгу — сказала, плывя против течения, рыбешка

Выпрями пути!
— круглость снаружи не гарантирует, что ты не кривишь душой – говорил колобок

Вглубь
— не то углубление, что вглубь, а то, что осмысленно – говорил червяк

Исторические нити
— историк плетет полотно прошлого нитями настоящего

Мерило истории
— настоящее – это ежедневно меняющееся мерило для прошлого

Чистый лист
— только чистый лист источает чистую страсть – говорил учитель Дзы

Осознанная очевидность
— все вокруг связано, но многие понимают это, только попав в паутину — сказала попавшая в паутину муха

Потуоконье
— нет лучшей стороны, жизнь одинакова по обе стороны окна – говорила муха

Чудак
— человек не чудо, человек – чудак

Падший
— человек не существует, человек себя осуществляет

Не хлебом одним
— колобки-смайлики – духовный хлеб юзера интернета

Наперекор законам геометрии
— через любые две точки у каждого человека – свой путь

Закон относительности движимого к недвижимой цели
— новый оборот не новее старого, но всегда надо идти вперед – говорила белка в колесе

Бег по кругу
— длина пути конечна, но бесконечен путь – говорила белка в колесе

Как бы не разминуться
— бежать надо так, чтобы не разминуться с самим собой – говорила белка в колесе

Ветер перемен
— свеча культуры колеблется на ветру перемен

Не покоренная вершина
— вершина себя – самая недоступная из вершин — говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

Путь к себе
— путь не в себя — безвыходный путь – говорила белка в колесе

Внеколесица
— все, что вне колеса – околесица – говорила белка в колесе

Не Сизоф труд!
— легко одолеть вершину горы, тяжело преодолеть себя – говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

Эзопов язык
— и я обыгрываю смыслы, и смыслы обыгрывают меня – говорил Эзоп

Зеркало
— человек человеку — зеркало

Колодец культуры
— книга — колодец культуры, телевизор – лужа бескультурья

Реаркарнация
— человечество – это вереница отражающих друг друга людей-зеркал

Бзыкосложение
— начинающий писатель жмет на все кнопки, мастер – только на пробел – говорил учитель Бзык

Кривой
— каждый путь по своему кривой — говорил пьяница

Кузнечикология
— за пределы себя не выскочишь – говорил кузнечик

Цинесофия
— начинающий писатель нажимает на кнопки компьютера, мастер нажимает на кнопки в себе – говорил учитель Цинь

Философия улитки
— на гору не возможно взобраться немедленно – говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

С чистого листа
— попробуй удалить с чистого листа микрософт ворда все пробелы – сказал ученику учитель Дзы

Звучащий пробел
— пробел в оркестре текста первый инструмент

Закон композиции
— идеальная композиция не достижима, в оркестре текста всегда есть фальшь

Чувства перемен
— даже смайлик не может вечно улыбаться

Мыслитель вершин
— не сила крыльев, но сила воли позволяет достигнуть высот — говорил орел

Приземельный орел
— можно парить высоко, но жить приземлено – говорил орел

Земля и жизнь
— жизнь – это подкоп под себя – говорил крот

Подкоп под себя
— суть жизни — докопаться до себя – говорил крот

Земельный кодекс
— не рыхлить надо почву, но взрыхлять для потомства – говорил крот

Движение
— никто не стоит на месте, даже тот, кто никуда не плывет – говорил корабль

Неосознанное сомнение
— лужа сомнения — полнее океана истины

Величина величия
— не в величине — величие – говорила улитка, спускающаяся с вершины Фудзиямы

Вечный двигатель
— чтобы остаться вечными, вечные вопросы и вечные истины вечно меняются

Универсальное уравнение
— нет ничего равного, все всему не равно, но все равно, все есть все

Собрание пастухов
— не один пастух и стадо овец, но одна овца и стадо пастухов

Сомнимость
— все мнимо и сомнительно

Отходы от производства
— не все, что много весит, весомо

Только этого мало!
— смени угол зрения! – говаривал колобок, сидя на носу у лисы

Сытые речи
— давай поговорим как сытый с сытым! — говаривал колобок, сидя на носу у лисы

Сытая речь
— не все еда, что под носом — говаривал колобок, сидя на носу у лисы

Раскус
– съесть – не значит раскусить – говаривал колобок, сидя на носу у лисы

Первенственность
— легко покорить любую вершину, трудно всегда оставаться на вышине – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Раскавычное закавычье
— весь мир в кавычках, закавычья – нет – говорил философ

Личностная ноша
— важнейшая ноша личности — соотнести себя с собой – говорил Эйнштейн

Добраться до истины
— а ведь хотела добраться до истины – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Непокорность
— а ведь сколько еще гор, непокоренных – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Достижение истины
— а может, надо было взбираться на другую гору? – пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Умный в гору не пойдет
— следующую гору, пожалуй, обойду — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Улиткософия
— шла, шла, и дошла. Ну и что? — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Парадокс альпиниста
— а солнце все также далеко — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

География улитки
— и почему говорят, что земля круглая? — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Открытие
— а все-таки земля не круглая — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

На вершине
— а где же тут другие улитки? — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Что бы еще сделать?..
— что бы еще сделать такого? может встать на голову? — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Мимоальпинистика
— ой, я, кажется, перепутала Фудзияму с Эверестом — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Рожденный ползать, летать не может…
— да, Горький недооценивал рожденных ползать — пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

С высоты птичьего полета
— не хорошо смотреть на мир свысока — сказала улитка, взирая с вершины Фудзиямы

Объять необъятное
— а что же за горизонтом? — сказала улитка, взирая с вершины Фудзиямы, и подпрыгнула

Эхо попки
— если не повторяешь, то забывается, что помнишь, но не все, что помнишь, следует повторять – говорил попугай

Речевой парадокс
— всех объединяет одноречие, но каждый по-своему разноречив

Вверх тормашками
— кто не знает законов притяжения, тот может упасть и вверх – говорил Ньютон

Поднебесное одноглазье

Скалит мир одноглазое солнце,
Звезды все одноглазы,
Звезды все с юморком…
Двоеглазье удел человека…

Засохну
— все сохнут, но не все сохнут душой – говорил колобок

Черствость
— снаружи черствеют все, но не все черствеют внутри – говорил колобок

Душа сухого колобка
— и у сухаря может быть мягкая душа – говорил колобок

С изюмом
— с изюмом не тот, в ком изюм, а тот, в ком изюминка – говорил колобок

Сеятель вечности
— в каждой душе – зерно вечности – говорил колос

Семена души
— в каждой душе есть семена добра, мудрости и красоты – говорил колос

Не все нас меняет, что входит в нас
— не всяк мягок, кто внешне румян — говорил колобок

Лягавая лошадь
— подкова приносит удачу не всем – говорила лошадь

Благодать
Вечер, но утреет
У меня в душе,
Вечер, но светлеет,
Вечер, но теплеет,
Вечер, но добреет,
Мило на душе.

Последняя мудрость
— тщетно, все тщетно – сказал хронометр и остановился

Маята
— единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что колебание непоколебимо — говорил маятник

Рукотворное время
— никто не поколеблет мое колебание – говорил маятник

Пузосудство
— по пузу о естестве личности судить опрометчиво

За умом за разумом
— за высью есть завысье, за далью есть задалье, за глубью есть заглубье, только за умом за разумом – заразумья нет…

Темница
— темница о ста свечах темницей быть не перестанет

Шутоопределение
— шут не тот, у кого дребезжат бубенцы, шут тот, кто дребезжит остроумием

Не показывай язык — это неприлично!
— для Эйнштейнов приличия тоже обязательны!
— для Эйнштейнов, считающих, что все относительно, приличия тоже обязательны!

Мир сложен в стих, стих о сложном мире
Слово, метрике непокорное,
Мер не зная, бубнит не в такт,
Нету ритма и нету рифмы,
Стих же сложен, тяп ляп, тяп ляп…

Современная стихия стиха
Слово, метрике не покорное,
Мер не зная, бубнит не в такт,
Называется это поэзией,
Современной, а не тяп ляп…
Вот и мир наш так,
Мир сложен,
Мир сложен в стих,
Мир сложен в стих современный…

Винтософия
— жизни вращение должно быть без отвращения – говорил винт

Клубки
— человек распутывает клубки смыслов, подобно кошке, распутывающей клубок с нитью, человек всегда запутывается в клубках смыслов, также, как и кошка запутывается в клубке с нитью

Возможности человека
— человек способен повернуть вспять реку, но не водопад

Укрощение пламени
— человек способен потушить даже небесные светила, но человек не способен потушить в себе пламя страданий

Кротософия
— солнце светит всем, но не всем оно нужно – говорил крот

Не видя света
— истина во тьме – говорил крот

Где выход?
— человек, который нити смыслов распутывает, подобно коту с клубком, их еще больше спутывает и сам в них запутывается

Обоюдоострие
— тот, у кого слишком острый язык, и сам порезаться может

Сила света
— свет души человека сильнее света всех небесных светил

Говорящая лошадь
— узы всегда могут стать уздой, но узда никогда не станет узами – говорила лошадь

Страстосапиенс
— человек способен остановить землю, но себя остановить не может, когда им движет любовная страсть

Скукосапиенс
— из всех живых существ скучно бывает только человеку

Кенгурусофия
— скачок из ниоткуда – это всегда скачок в никуда – говорил кенгуру

Философия семени
— чтобы взрости, мало хорошей почвы, необходима еще и жизнеустремленность – говорило семя

Почитай сущность мира
— во всем есть рациональное и иррациональное зерно — говаривал кукурузный початок

Отделить неотделимое
— рациональные зерна от иррациональных не отделить – говорил кукурузный початок
Диалектика
— во всем есть зерна мудрости, но во всем есть и зерна глупости – говорил кукурузный початок

Философия колобка
— каждый лепит себя сам – говорил колобок

Самолепство
— лепить колобка из себя нужно ежедневно – говорил колобок

Вылупния
— круты лишь те яйца, из которых цыплята вылупляются – говорил цыпленок

Крутость
— каждый по своему крут, я не считаю, что я других круче! – говорило крутое яйцо

Философия колобка
— жить – значит лепить из себя себя – говорил колобок

Вершина совершенства
— достигнуть вершины – не значит достичь совершенства – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Беседа орла с китайским императором
— а в занебесье все также, как и в поднебесье, есть свобода и есть томление духа — говорил орел китайскому императору

Дарвин
— я сделаю из обезьяны человека! – говорил Пятница

Дикарство
Городские киноджунгли
Мир вояет кинобрак…
Городские киноджунгли,
Телепальмовый бардак…

Вежливость попугая
— если попугай не вежлив, это не его вина

Борьба противоположностей
— жизнь – это пламя страсти на льду безразличия

Дороги
— прямых дорог не бывает

Пыль веков не отражает
— сотри с зеркала свое отражение, так, чтобы на зеркале осталась только пыль – сказал ученику учитель Дзы

Дорогой Икара
— никто до солнца не долетал, но каждый пробовал долететь до солнца – говорил орел

Философия учителя Дзы
— иногда легче перейти реку, иногда — легче обойти землю и подойти к реке с другой стороны – говорил учитель Дзы

Черезрекусофия
— когда решаешь, стоит ли реку переплыть или найти брод, подумай, а не стоит ли вообще остаться на этой стороне реки? – говорил учитель Дзы

Книга с претыканиями
— жизнь – это книга, в которой иногда получаются опечатки

Прокрустова лужа
— у каждого свой брод – заметил Гулливеру лилипут

Простая истина
— не все, что просто – примитив

Может форма не есть содержание
— что одному в словесном потоке русло, то другому – мель

Скорость света
— я — мера скорости движения мира – говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

Неотражение
— в зеркале можно увидеть только копию себя, причем не самую лучшую, оригинал не отразим

Фиксациассациативность
— в зеркальном отражении есть предел, оригинал беспределен

Шутка дедушки Дзынь
— отражение — переходящая субстанция, постоянство в пыли — сказал учитель Дзы*, вглядываясь в зеркальную пыль
(*Дзынь, то есть разбивающий зеркала)

Убей в себе Горгону!
— разбей свое отражение, не разбивая зеркала – сказал ученику учитель Дзы

Обновление Вселенной
Скоро засветит новая версия солнца!
Старое солнце, как старую виндоус, пора заменять!

Бестолковые очки
— надеть очки на третий глаз может каждый, а толку-то? – говорил окулист

Репкологика
— не жди мышку, тащи себя сама – говорила репка

Вершина души
— надо быть ближе к самой себе – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Не отесанная сущность
— можно быть хоть трижды внешне отесанным, но с не отесанной душой — говорил Буратино

Сказка может стать былью
— меня оттачивали словом – говорил Буратино

Веки – вечные
— не возможно не закрывать глаза на недостатки окружающей действительности, хотя бы раз в сутки, когда спишь. Но и созерцать прелести мира не возможно с закрытыми глазами.

Стоя на вершине
— если ты достиг вершины, это еще не значит, что жизнь свершилась – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Игра в прятки
— нельзя все время быть счастливым, иногда надо прятаться от счастья, иначе даже можно не понять, что счастье есть – сказал змей Еве

Тяга
— жизнь есть тяга, но не тягость и не оттяг – говорила печная труба

Пустой лист
— удержи бессодержательность содержания пустого листа – сказал ученику учитель Дзы

Оптическая иллюзия
— подзорная труба не делает человека дальновиднее. Она просто делает виднее даль.

Странножитие
— в мире все странно, жизнь есть странствие во странности

Окно в бесконечность
— есть только одно окно — это окно в бесконечность — говорила муха

Высокомерие
— не будь высокомерным, даже если ты выше всех – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Парус от Версачи не сделает корабль быстрее
— даже самый большой парус не сдвинет судно, если нет ветра

Суета сует
— чтобы подняться над суетой, не обязательно взбираться на самую высокую гору — сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Галилеелогика
— нет пути столбового, любая дорога боковая, земля же круглая – говорил Галилей

Улитка-философ
— бытие поверхностно, даже на вершине — сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Высокомерная улитка
— возвысить себя — это не значит возвыситься над другими – говорила улитка, глядя на вершину Фудзиямы

Гримаса пустоты
— лицо современной эпохи дует щеки и кривляется, а за гримасами – пустота – говорил Эйнштейн

Апофеоз
— это Вы кинули в меня апофеоз? — спросил у Жириновского Медведев

Почвовед
— плодотворен не тот, у кого много зерен, а тот, у кого хотя бы одно зерно проросло – говорил кукурузный початок

Тиски судьбы
— не нужно быть сильным, чтобы разжать тиски судьбы, чтобы разжать тиски судьбы, нужно быть самим собой — бубнила лиса, попав в капкан

Внутренняя связь
— все со всем связано, но внешняя связь — ничто, ценна не внешняя, ценна не внешняя, а внутренняя связь — бубнила лиса, попав в капкан

Свобода в душе
— не так страшно, когда в капкан попадает тело, куда страшнее, когда в капкан попадает душа, не страшен капкан физический, куда страшнее капкан духовный – бубнила лиса, попав в капкан

Безмятежность
— мятеж души капкан не сбросит, счастье в безмятежности – сказала, зевая, попавшая в капкан лиса и потянулась ногой ко второму капкану

Хитрость безмятежности
— мятеж души капкан не сбросит, счастье в безмятежности – сказала, зевая, попавшая в капкан лиса и потянулась второй лапой ко второму капкану

Улитка — беспредельщица
— предел преодолимого преодолим – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Придурь
— большая придурь есть признак либо большой дури, либо большого ума

Совпадение
— своеволие должно совпадать с идеалом всеволия

Диамат по Жириновскому
— я переименую день единства в день единства и борьбы противоположностей
— сказал Жириновский

Игривость
— игривость — первое звено в цепи причинности

Свободное пространство
— жизнь – это не цепь причинности, жизнь – это свободное пространство внутри цепи причин

Книжный сельхозинвентарь
— книга – плуг мозга

Паранджа сомнения
Если с солнца содрать личину,
Будет ярче на всей земле!

Культура продуктов
— культурные продукты делятся на культурные и безкультурные

Смотри дальше!
— не на личины надо взирать, а на лица

Ломка стереотипов
— у меня сломался стереотип – сказал робот

Программа самосовершенствования
— я хоть и исправный, но неправильный, буду исправляться — сказал робот
— я кажется неправильный, но я исправлюсь — сказал робот
— правильность и исправность часто не совпадают – сказал робот

Треп сумасшедшего анатома
Грядет трепанация солнца!
Грядет трепанация звезд!

Ватсон ставит диагноз
— у Холмса все последовательно, даже причина и следствие, а это диагноз, ведь последовательности в жизни нет – говорил Доктор Ватсон

Металл губитель
— кроме отца, сына и святого духа существует еще и дух капитализма! – говорил Карл Маркс

Интересный мир
— непредвиденные обстоятельства есть всегда, так как человек сосредоточен только на том, что его интересует

Вечный поиск
— человек всегда все вокруг расставляет на свои места, но только себе постоянного места найти не может

Уникальность слова
— ум привязан к словам, но и слова привязаны к уму, каждый ум неповторимо и по-своему между словами связи вяжет

Одноразовая посуда из Макдональдза
— плюнь в чашу судьбы или налей в нее колу! – говорил сотрудник Мак-Дональдза
— не плюй в чашу судьбы! Вылей ее содержимое и налей в нее колу! – говорил сотрудник Мак-Дональдза
— налей в чашу судьбы колу! — говорил сотрудник Мак-Дональдза

Грааль Юрия Тубольцева
— испить чашу судьбы дано лишь только раз, но чаша судьбы — это не одноразовая посуда

Листы древа познания
— на древе познания нет и двух одинаковых листов

Не думай об эпизоде с высока!
— жизнь состоит из случайных эпизодов, подверженных случайному монтажу, но из этого рождаются вечные сюжеты! — говорил режиссер

Будь креативней!
— раздвинь пробелом горизонт! — говаривал учитель Дзы

Грязевой апокалипсис
— грязь, льющаяся из телевизора, способна затопить целые культурные континенты

Скромность
— и жираф может быть кротким

Почему за горой должно быть счастье?
— что-то я не вижу, где тут за горой счастье? – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Великое может быть покоренным!
— величие в том, чтобы покорить великое — сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Благо за горой?
— если за этой горой не видно блага, значит благо наверное за другой горой? – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Вечное начало
— как бы ты высоко не поднялся, по отношению к себе и к миру ты всегда только в начале пути – говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Куда уж выше?!
— и выше не куда, и тут не верх совершенства – пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Наведения чистоты
— слово стирает пробел, сотри слово и восстанови стертый словом пробел — сказал ученику учитель Дзы

Пробельные узоры
— слово порой портит чистоту пробела, украшайте пробелы только прекрасными словами — сказал ученику учитель Дзы

Вершина вершин
— только тот вступит на вершину вершин, кто поступает по совести, – говорила улитка, глядя на вершину Фудзиямы

Теория системности
— каждый случай случается случайно и не случайно

Я из всего!
— личность — это формула не решаемая, но обладающая огромной решимостью к самооценке

Вечная незавершенность
— незавершенность любого пути сильнее всего чувствуется именно тогда, когда ты на самом верху — говорила улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Знай свою меру
— не буду вдаваться в крайности, надо знать свою меру – сказала улитка, закончив восхождение к вершине Фудзиямы на полпути

Философия Буратино
— стать собой можно только ежедневного себя самоотесывая – говорил Буратино
— тот, кто не самоотесывает себя ежедневно – становится бревном

Горы по колено
— чтобы гора была по колено, нужно или на гору взойти, или подальше от горы отойти – сказала улитка, глядя на вершину Фудзиямы

Масло масленое
— масло всегда масленое, не масленое масло – не масло

Простословие
— то слово глубоко, что и простаку ясно

На пол пути
— а ведь для духовного возвышения совсем не обязательно покорять вершины гор – сказала улитка, остановившись на полпути к вершине Фудзиямы

Дорога в нетуда
— ааааа, это же не Эверест! – сказала улитка, остановившись на полпути к вершине Фудзиямы

Пирова победа
— больше так спорить не буду – сказала улитка, взойдя на вершину Фудзиямы

Путь в нетуда
— а вдруг это был путь в не туда? – пожала плечами улитка, остановившись на вершине Фудзиямы

Первый шаг
— главное сделать первый шаг – сказала улитка, поставив ногу на подножие Фудзиямы

Два шага
— а теперь дорога на два шага короче! – сказала улитка, пройдя два шага в сторону вершины Фудзиямы

Товарищ в пути
— где бы найти попутчика на пути к вершине? – пожала плечами улитка, стоя у подножья Фудзиямы

Мирословие
— мир есть слово, слово есть мир

Устремление
— путь не долог, коли устремлен ввысь – говорила улитка, взбирающаяся на вершину Фудзиямы

Горизонтальное мировоззрение
— я конечно понимаю, что земля неровная, но не до такой же степени – пожала плечами улитка, взобравшись на вершину Фудзиямы

Вершина горы
— любая вершина – это не предел вышины! — сказала улитка, взирая с вершины бугра на вершину горы Фудзияма

Недоумевающая улитка
— а чем же все-таки гора отличается от бугра? – пожала плечами улитка, остановившись на полпути к вершине бугра у подножья горы Фудзиямы

Перековка
— крити-ковать, значит перековывать

Практиковка
— практи-ковать эффективно, только если одновременно практикуемое крити-ковать

Путь на вершину
— чтобы пройти по этому пути, мало выбрать этот путь – сказала улитка, глядя на вершину Фудзиямы

Смена ролей
— пастбище – это когда сто овец пасут одного пастуха – говорила овца

Свекольник
Одна свекла свекла, свекла, но так и не досвекла. Другая свекла свекла, свекла, но пересвекла. Третья свекла свекла, свекла, но просвекла. А четвертая свекла – просто свекла.

Коммуникабельность
— я всегда ко всем бочком, как мне выпрямиться? – спросил у Мичурина кабачок
— это еще хорошо, что бочком, а не спиной – ответил Мичурин

Хредьковщина
— и тебе не хреново? – спросила редька у хрена
— редька, не бредька – ответил редьке хрен

Философия неваляшки
— равновесие – это равновесие с собой – говорила неваляшка

Формула канатоходца
— не от ширины дороги, но от равновесия с самим собой зависит устойчивость – говорил канатоходец

Превзойти себя
— себя не превзойти – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Самосовершенствование
— я превзошла саму себя, но есть горы и повыше – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Обретение личности
— я хочу обрести свое лицо – сказала маска

Равновесие
— если нету равновесия с собой, не будет равновесия и с окружающими – говорил канатоходец
— если нету равновесия с собой, лучше не вставать и с кровати– говорил канатоходец

Взглянуть правде в глаза
— стремясь к высшему, все-таки надо быть реалистом – сказала улитка, находясь на полпути к вершине Фудзиямы

На полпути
— да, а все-таки не всегда имеет смысл быть настойчивым – сказала улитка, остановившись на полпути к вершине Фудзиямы

Повторение!
— кто знает меру, тот во время останавливается – сказала улитка, пройдя полпути к вершине Фудзиямы, и остановилась

Просветленность
— надо быть не внешне ярким, но просветленным внутренне – говорил светлячок

Философия шарика
— можно быть воздушным, но при этом бездушным – говорил воздушный шарик

Первый комплимент
— ты краше обезьяны! – сделал Адам комплимент Еве

Полпути — не середина
— не каждая середина — середина – сказала улитка, остановившись на полпути к вершине Фудзиямы

Пустословие
— пустой лист – лучшее предисловие к любому тексту
— пустой лист – лучшее послесловие к любому тексту

О возвышении
— а возвысилась ли я над миром? – пожала плечами улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Подвижная улитка
— ну я и подвижная – ухмыльнулась улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Вершина главного достижения
— я шла, ориентируясь на доброе начало – сказала улитка, удивленно взирая с вершины Фудзиямы

Слономух
— из одного слона можно сделать пару сотен миллионов мух

Взяточник
— он жил, зажмуря на все глаза

Нотариальное благословение
— пусть твое «я тебя люблю» заверит нотариус — сказала девушка, у которой родители были нотариусами

Фатум-матум
— движение — это одна клетка по вертикали и одна по горизонтали — говорил шахматный король. Только пешки всегда соглашались с этим!
Другие фигуры знали, что у каждого свои пути.

Высокомерие
— не тот возвышен, кто на вершине – сказала улитка, взирая на вершину Фудзиямы

Самолюбование
— говорят, одна улитка взобралась на вершину Фудзиямы. Много что говорят… — сказала улитка, глядя на вершину Фудзиямы

Самопревышение
— не стоит превышать себя даже в минуты самопревышения – сказала улитка, стоя на вершине Фудзиямы

Умный колобок
— не тот умнее, в ком больше теста – говорил колобок

Призма асфальта
— мое видение мира с каждым шагом тает – сказал снежный человек, ступая по асфальту

Жизнеследие
— кто живет, тот оставляет следы, нет жизни на асфальте – говорил снежный человек

Самонадеянность
— говорят, улитка не может покорить вершину Фудзиямы. Но я бы смогла. – сказала улитка, взирая на вершину Фудзиямы

Высокий консенсус
— чем выше взбираешься на гору знаний, тем выше консенсус с оппонентами – говорил ученый

Писатель и ластик
— писателю надо иметь ластик, но не надо на него нажимать – говорил что вижу, то пою-писатель

О Кроте и Топатаме!
— будь по-моему! — сказал Топотам и, топнув, стал ждать, когда там станет по потапотамски, но в ответ из под земли услышал ворчание крота
— кто там топает?
И тут Топотам понял: «топай, не топай, а потапотамски может будет, а может и не будет»

Шлепок по имиджу Топатама
— как-то Топатам надел шлепанцы и начал в них топать, но другие сказали ему — Фу! Не топает, а шлепает!

Смена управителя
— отдай-ка мне вожжи, ты пьян – сказала лошадь конюху

Выбор Адама
— у Адама был выбор между Евой и одиночеством. И от этого выбора зависела судьба человечества.

Не верное предположение
— даже в самом строгом портрете всегда скрывается шарж — говорил карикатурист

Бездельникоговорка
— скука скукала, скукала, да не выскукала, уныние наскукала

Себя не изменишь
— разбив зеркало не думай, что разбил свое я

Шаги
— ступание в жизнь состоит из наступаний и уступаний, кто не наступает и не уступает, тот на месте топчится
(с) Юрий Тубольцев

2010 г.

18 ноября 2010 года  13:38:21
Юрий Тубольцев | u-too@yandex.ru |

АНТИП УШКИН

МЫСЛИШКИ - 15

Я не одинок. У меня много… зеркал.

Представьте, что будет с объектом вашей зависти через сто лет... Не полегчало?

Молодые надеются на будущее, пожилые вспоминают о прошлом, остальные разрываются на части.

Одни говорят, что Бог есть; другие, что Бога нет. Я не верю ни тем, ни другим.

Достаточно взглянуть на обезьяну, чтобы понять по чьему мы образу и подобию.

Человек «обманываться рад». Вот почему вокруг столько лжи.

Количество извилин не зависит от количества морщин.

Вы плачете – не всё потеряно. Я смеюсь – потеряно всё.

http://antipushkin.ru/

19 ноября 2010 года  05:25:55
Антип Ушкин | Россия

ГЛЕБ СОКОЛОВ

Краш-тест

Г Л Е Б С О К О Л О В

"К Р А Ш — Т Е С Т"

К О Р О Т К И Й Т Р И Л Л Е Р

copyright©Соколов Глеб Станиславович Все права защищены

Копирование без ведома Автора запрещается

Спичка, которую я подносил к конфорке, была необычно толстой. Огонь сразу объял ее до самой середины. Еще немного – и он пробежит дальше, обожгет пальцы. Вокруг конфорки опять появилось вялое синее пламя, но тут же погасло. Газ никак не хотел зажигаться. Да был ли он там, вообще, этот газ?!
Джезва,— медная кастрюлька для варки кофе,— стояла, залитая водой, на краю мойки, но синего пламени, на котором ее можно было вскипятить, не было. Без кофе я не мог как следует ни думать, ни действовать. "Что же с этим чертовым газом?! Куда он подевался?"
Я попробовал поджечь газ в соседней конфорке — пошире, на нее было невозможно поставить кастрюльку для кофе — но газ не шел и из нее. Посмотрел на часы, висевшие на стене над кухонными полками: времени оставалось совсем мало. Я встал сегодня на полчаса позже обычного. Если немедленно не ускорить процесс, точно опоздаю...
Я окинул кухню взглядом. На столике — пузырьки с успокоительными настойками, рядом — коробочки обезболивающих. Накануне еще утром у меня начала болеть голова, весь день я промучился этой болью. К вечеру она только усилилась. А к тому моменту, как я добрался общественным транспортом через весь город домой, она стала невыносимой. Принял таблетку — не помогло. После этого еще несколько раз принимал другие таблетки, делал на голову теплый компресс. Скрученный из полотенца высохший жгут до сих пор лежал на кровати в комнате.
Все дело в этом новом офисе. Как только мы туда переехали я начал плохо себя чувствовать.
Наконец, газ зажегся. Синие язычки бодро заплясали над маленькой конфоркой.Я поставил на нее джезву и медленно перешел в комнату. Происходило явно что-то не то… Голова болит, газ не зажигается. Я посмотрел на часы – время, которое оставалось на то, чтобы собраться, стремительно убывало. И все же я думал только о том, почему в последние несколько суток все так чудовищно не клеится. Я не мог найти ни одной вразумительной причины, кроме нового офиса.
Хотелось поговорить с кем-нибудь. Я устал от боли и одиночества.
Перешел в комнату, взял со стула, стоявшего в изголовьи кровати, мобильный телефон. Вызвал из памяти номер Маши – своей близкой знакомой. «Что за черт?! » Телефон как будто подвисал, выполняя мои указания с задержкой. Я нажал «Позвонить». «Сеть недоступна» — выскочило на экране.
Я занервничал, набрал еще. На этот раз номер был занят. В течение примерно минуты я непрерывно набирал машин номер,— каждый раз либо была недоступна сеть, либо номер занят… Я перестал звонить. «Что за чертовщина!»
Нет, определенно все это мне не нравилось. Накануне вечером я тоже пытался звонить Маше. И точно так же, как и теперь, то была недоступна сеть, то абонент оказывался вне зоны ее действия, то номер неперерывно занят. В конце-концов я так и заснул с мобильником, зажатым в кулаке.
Может, с ней что-нибудь случилось?!.. Вода в джезве скипела. Но теперь мне было не до кофе. Я начал нервничать. Мало ли что могло произойти в городе, пока ямучался этой проклятой головной болью: теракт, техногенная катастрофа.
У меня на кухне стоял маленький радиоприемничек, работавший от батареек. Я подскочил к нему, повернул включатель. Раздалось какое-то ровное, негромкое гудение. Но сколько я не крутил рукоятку настройки, ни одной станции найти мне так и не удалось.
В комнате стоял телевизор, я подбежал к нему, ткнул кнопку. Экран замерцал ровным серебряным светом. Ни одна программа не показывала.
Вот когда мне стало по-настоящему жутко!
Я подскочил к окну. Посмотрел на улицу. Ничего необычного не увидел. Никаких признаков случившейся катастрофы.
Вернулся на кухню, взял со столика мобильный телефон. Торопливо принялся искать в его памяти еще один номер,— на этот раз матери. Наконец, нашел. Послал вызов… Мать обычно долго не брала трубку. Но на этот раз ее номер оказался занят. «Что за чертовщина?! »
Опять повторилось все то же самое, что было, когда я звонил Маше: то занято, то недоступна сеть, то абонент вне зоны доступа.
Надо было торопиться. Времени на размышления и на звонки у меня уже не было. Обжигаясь, выпил чашку кофе. Едва не отрезав себе палец, сделал бутурброд с колбасой, запихал его в рот. Дожевывая, надел рубашку, брюки, повязал галстук, снял с вешалки в шкафу пиджак…
Захлопнув дверь, сунул длинный, с широкими лапками ключ в прорезь замка, два раза провернул. С глухим лязганием замок сработал. «Слава богу, хоть замок работает нормально!» — подумал я. Все остальные технические блага цивилизации этим утром сбоили. Неловким движением вынул ключ из замка и тут связка выскользнула из пальцев и упала на выложенный светло-синей кафельной плиткой пол. Я быстро нагнулся, чтобы поднять ее. Застучало в висках, закружилась голова…Я рухнул на пол.
Через несколько мгновений сознание вернулось ко мне. «Что это было?! »Я поднялся. В ушах звенело, но голова больше не кружилась. Следовало бы вернуться в квартиру и вызвать врача, но я почему-то повернулся, вызвал лифт, и когда кабина поднялась на мой этаж и двери раскрылись, шагнул внутрь. Двери закрылись, свет тут же погас. Лифт никуда не ехал. Я не успел нажать кнопку первого этажа…
В первое мгновение я даже не понял, что произошло. Затем принялся нажимать все кнопки подряд. Лифт загудел. Кабина поползла вниз,— мне казалось, что она делает это медленнее обычного. Свет по-прежнему не горел.
Лифт остановился. Ядогадался, что кабина спустилась на первый этаж. Но двери не открывались. Мои пальцы опять забегали по кнопкам. С меня градом катил ледяной пот. «Только бы не потерять сознание здесь, в лифте, в полной темноте... До сюда никакая «скорая» не доберется!»
Вдруг створки дверей разъехались в разные стороны. Я выскочил из лифта. Это, действительно, был первый этаж. «Что за бредятина! Какой-то бунт механизмов!»
Вот я уже на улице. Торопливо иду в сторону станции метро. Достаю из кармана брюк мобильный телефон. Руки не слушаются меня, я сбавляю шаг, осторожно держа телефон двумя руками. Боюсь уронить… Звоню Маше. Гудок, другой... Наконец-то! Связь, похоже, работает.
— Алло!.. – раздается в трубке Машин голос. Мне кажется, что тон у нее взволнованный. Похоже, в ее жизни тоже что-то происходит.
— Привет, слушай, у меня тут чёрти-что!.. – говорю я. — Только что едва не застрял в лифте, радио не работает… Что происходит, ума не приложу. Наш новый офис…
— А ты что же, ничего не зна… — слышу я ответную реплику и связь обрывается.
Мне понятно, что Маша хотела сказать «ничего не знаешь», я тут же принимаюсь заново вызывать ее номер… Опять «абонент выключен», либо занято, либо мобильник никак не мог поймать сеть.
Она тоже звонила мне, потому, что два раза пришла эсэмэска, что «этот абонент звонил», но, как я уже успел обратить внимание, мой аппарат большую часть времени не мог установить контакта с сетью.
Так, уткнувшись в дисплей мобильного телефона, я дошагал до станции метро. Спустился вниз, сел в поезд. Уже когда состав находился в тоннеле, мне пришла эсэмэска о том, что мне звонила мама. Что-то явно происходило… Но что?.. Я принялся смотреть по сторонам,— у кого-нибудь из попутчиков должна быть газета. Какой-нибудь заголовок в самом верху первой страницы – выше логотипа самого издания – вот что поможет мне понять, что происходит! Но газеты, как назло, ни у кого в руках не было. Все выглядели сонными, измученными,— словно больными,— лишь один мужик читал книжку. Но и он как раз в этот момент схлопнул ее и положил на колени. Поезд остановился…
«Началось!» — с тоской подумал я. Странно, что я до сих пор не предугадал такого развития событий. «Метро, сто процентов, будет работать хуже, чем работал лифт!»
Мне очень хотелось поговорить с кем-нибудь из пассажиров, стоявших рядом. Разузнать, что происходит в городе. Ведь, наверняка, происходит что-то необычное! Но я вдруг опять почувствовал легкое головокружение. «Не грохнуться бы прямо здесь, в вагоне, пока состав стоит в тоннеле!» Все-таки я опрометчиво поступил, когда поехал на работу. Надо было вызвать врача…
Поезд тронулся, некоторое время медленно полз вперед, потом опять остановился. Так повторялось несколько раз. Мои ладони были мокрыми от пота. Головокружение все усиливалось. Теперь мне уже было все равно, что происходит в мире. Главное, не упасть! В какой-то момент я даже хотел попросить одного парня уступить мне место.
Пришла еще одна эсэмэска, но я не стал доставать телефон из кармана брюк. Мне было слишком плохо – кружилась голова, подташнивало. «Только бы скорее доехать до станции!»
До нового офиса мне нужно было ехать попрямой,— оставалось всего несколько остановок.
Поезд, наконец-то пошел побыстрее, добрался до станции. Торопливо выгрузил пассажиров и тут же, видимо пытаясь наверстать отставание от графика, захлопнул двери и поехал в тоннель. Больше между перегонами он не останавливался.
Выскочив в вестибюль из вагона, я резко вдохнул воздух полной грудью. Настроение у меня улучшилось. «Слава богу, что не грохнулся в обморок! Нет, черт возьми, обратно надо ехать на такси. И с завтрашнего дня брать больничный. Что-то со мной не так!»
Я был уже на эскалаторе. Что-то заставило меня обернуться. Шатаясь из стороны в сторону, на движущуюся лестницу вступил здоровенный мужик. Лицо его было багрово-красным. Мужик неловко ухватился за поручень, затем отпустил его и начал быстро подниматься вверх. Станция находилась глубоко под землей, лента эскалатора протянулась на многие десятки метров. Здесь редко кто поднимался пешком вверх, да еще и с такой энергией. Он приближался ко мне. Я отвернулся и принялся смотреть вверх.
Через какой-нибудь десяток секунд мужик, толкнув меня, прошел мимо – вверх по эскалатору. Я достал из кармана мобильный телефон. До конца движущейся лестницы оставалось не так много. Я предполагал, что здесь телефон должен ловить сигнал станции. Индикатор, и в самом деле, показывал уверенный прием.Я вызвал машин номер. При этом я продолжал смотреть вверх. Между воротом рубашки и краем волос у мужика проглядывала багрово-красная шея… «У него, должно быть, давление зашкаливает!» — подумал я. Из динамика послышались длинные гудки.
— Алло,— ответила Маша. – Где ты находишься?.. Послушай, я…
Когда она произносила эти слова, мужик вдруг качнулся назад и вдруг кубарем покатился вниз. В последнее мгновение я успел сделать шаг в сторону. Падающий мужик не сбил меня с ног, но ботинок с размаху ударил меня по руке, в которой я держал телефон. Аппарат взлетел вверх и затем упал на ступени. От удара крышка отлетела в сторону, из аппарата вывалился аккумулятор.
Мужик продолжал кувыркаться вниз и остановился лишь где-то на самой середине длиннющего эскалатора. Но я на него не смотрел. Я торопился поднять со ступеней развалившийся телефон…
Оказавшись на улицея попытался вставить аккумулятор обратно на место, но из этого ничего не получилось. Мои движения были неловкими.Я видел часы на другой стороне улицы – на фонарном столбе, что рядом с остановкой общественного транспорта. Стрелки показывали, что я уже сильно опаздывал…
Офисное здание, в котором я работал, возвышалось над небольшой площадью. Чтобы попасть в подъезд, оставалось перейти дорогу. Сделать это можно было по подземному переходу – до сих пор я так и делал. Но чтобы спуститься в него, надо было пройти еще метров пятьдесят. Еще столько же придется пройти от выхода из перехода до подъезда здания. Я видел, что на перекрестке за площадью произошла какая-то авария. Легковая автомашина столкнулась с микроавтобусом. Вместе они перегородили перекресток. Обычно в этот час движение по нему было очень оживленным. Но теперь машины сгрудились в кучу и, мешая друг-другу, медленно обтекали место аварии.
Улица передо мной на какое-то короткое время оказалась почти пустой. Лишь к тротуару подъехало желтое такси-«Фольксваген», да по среднему ряду неторопливо приближался грузовичок, в кузове которого стоял выкрашеный коричневой краской металлический контейнер.
Я решил сэкономить время и перебежать пока еще пустую улицу. Шагнул на проезжую часть. В этот момент дверь желтого такси открылась. Из салона выбрался пассажир в черном костюме. В руке он держал портфель.
Я перевел взгляд на приближавшийся грузовик. Мне показалось, что тот ускорился. Я решил пропустить его. В стледующее мгновение произошло нечто необъяснимое. Взревев мотором грузовик ускорился еще сильнее и неожиданно свернул в сторону. За какие-то мгновения преодолев расстояние, отделявшее его от такси, ударил в багажник желтой машины. «Фольксваген» бросило вперед, прямо на меня…
Сознание мое померкло.

+ + +
Очнулся в больничной палате. Я лежал на кровати в брюках и рубашке, верхние пуговицы которой были расстегнуты. Рядом на тумбочке — чей-то портфель. А поверх него — мои пиджак, галстук, наручные часы и разломанный телефон...
Кроме меня в палате было еще четыре человека. Один из них лежал на спине, вытянув руки вдоль тела и глядя в потолок. Казалось, ничто в мире не сможет отвлечь его от этого занятия. Двое спали, причем у обоих одеяла были натянуты поверх голов, так что мне не было видно, что это за люди. Четвертый человек лежал поверх одеяла и уткнувшись лицом в подушку непрерывно боромотал что-то тихим голосом.
Прислушавшись, я расслышал:
— Все кончено! Больше невозможно выносить!.. Сволочи! Мерзавцы! Сегодня был последний день. Все… Конец! Личный апокалипсис.
Мне стало не по себе. Еще я обратил внимание: те двое, тела которых не были полностью укрыты одеялами, были, очевидно, в том же, в чем их привезли в больницу – в одежде, в которой они каждый день ходили по городу. Они выглядели, словно их привезли сюда, подобрав прямо на улице после автоаварии.
«Все это странно… — подумал я. – Но, с другой стороны, может быть – это специальная палата, в которую помещают именно тех, кто пострадал в автоавариях…»
В палату вошля нянечка в белом халате и белой круглой шапочке на голове.
— Ну что, пришли в себя? – деловито осведомилась она у меня.
Я не нашелся, что ответить.
Нянечка подошла к стоявшей возле моей кровати тумбочке. Взяла портфель, подняла его в воздух вместе с лежавшим на нем пиджаком, рубашкой, галстуком и разломанным телефоном. Протянула мне.
— Вот, вещички ваши. Забирайте!.. Я провожу вас вниз, к выходу… Вы без сознания были, когда вас принесли. Дорогу не найдете!.. Ну, давайте, вставайте! – неожиданно прикрикнула она на меня.
Ничего не понимая, я вскочил с кровати. Голова закружилась, но я удержался на ногах. Портфель, пиджак, рубашка, галстук и телефон были теперь у меня в руках. Нянечка подскочила к кровати больного, лежавшего на животе. Принялась тормошить его.
— Вставайте! Пора домой идти!.. У нас сейчас новых привезут. Полгорода сейчас сюда привезут!..
В голове у меня шумело. Не досмотрев, как человек встает с кровати, я вышел из палаты в коридор. Здесь, действительно, было многолюдно: около десятка больничных каталок, на которых лежали люди, стояли перед дверями палат. Несколько человек сидели под окнами прямо на полу коридора. Мимо сновали врачи и медсестры в белых халатах. Они заходили в палаты, некоторое время находились там, потом вновь появилялись в коридоре, чтобы взяться за какую-нибудь каталку с больным и закатить ее в палату. Я подошел к широкому подоконнику, положил на него портфель. Рассовал по карманам брюк части телефона. Надел пиджак. Сунул во внутренний карман галстук. Взял в руки портфель.
И все же, что происходит?..
Я посмотрел по сторонам. В городе явно произошла какая-то катастрофа со множеством жертв. Но странно… Никто из тех, кто лежал на носилках, не был ранен – я не видел ни бинтов, ни крови… «Газовая атака?! »
Я чувствовал, что голова начинает кружиться. «Почему меня выгнали из больницы?.. Я же попал под машину!»
Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся – нянечка!
— Тебе еще повезло,— проговорила она. – Тот, второй, который выходил из машины – грузовик задавил его насмерть!.. Топай скорей домой и радуйся, что пережил этот день.
Она взялась за ручки стоявшей рядом с нами каталки и двинула ее в сторону палаты.
Я вспомнил, что точно такой портфель, как я держал сейчас в руках, был у человека, выходившего из желтого такси. Я было хотел поставить портфель прямо на пол в коридоре и уйти, но подумал, что окружающим людям это покажется подозрительным. Что, если в городе был совершен теракт? В таком случае любой бесхозный предмет в общественном месте может вызвать панику.
У меня больше не было сил. Хотелось скорее домой.
Словно зомби я спустился по чисто вымытой больничной лестнице на первый этаж, прошел мимо охранников,— они ни о чем меня не спросили,— вышел на улицу. Увидел впереди ворота. За ними был какой-то широкий проспект.
Меня поразило, что несмотря на дневное время проспект был почти пуст…
Выйдя за ворота, я поставил портфель на асфальт и осмотрелся. Куда идти?.. Я не узнавал места. Я опустил взгляд вниз, на портфель. Присел на корточки, открыл замок, заглянул внутрь.
Он был забит пачками с деньгами. Я достал одну пачку, сунул ее в карман пиджака, закрыл портфель. Распрямился.
Посмотрел вдоль улицы, увидел одинокое желтое такси, подошел к бровке тротуара и вытянул руку.

+ + +
Я сидел на диване, когда раздался звонок в дверь. Я ждал его, поэтому пошел в коридор и открыл замок. С другой стороны двери стоял разносчик пиццы. Я сунул ему несколько крупных купюр, сказал, что сдачу разносчик может оставить себе. Взял из его рук круглый пирог с колбасой и сыром, прикрыл дверь…
Стол в комнате был уставлен бутылками: коньяк, красное и белое вино, ликеры... Все это я купил вчера по дороге из больницы домой. Таксист помогал мне тащить сумки с припасами. В конце путешествия я щедро расплатился с ним…
Вчера вечером и весь сегодняшний день я пил, заказывая еду из японских ресторанов и фирм, занимающихся развозом пиццы по квартирам и офисам…
Через час должна была приехать Маша. Вчера ей было плохо. К тому же, к концу дня ей пришлось отправиться на другой конец города к престарелой бабушке и провести у нее целую ночь,— вызывать скорую, дежурить у кровати старушки…
Прошлым утром магнитные полюса земли резко сдвинулись в сторону. Радио, телевидение и мобильная связь до сих пор работали со значительными помехами. Но в целом обстановка постепенно стабилизировалась. Ученые, которые еще пару дней назад, имея, практически, все те же данные и методики исследований, что и сейчас, не смогли ничего предсказать, теперь наперебой упражнялись в комментариях. Они предполагали, что положение нормализуется самое большее, через неделю.
Мне было все равно… Я мог ждать и гораздо больший срок. Теперь, после того, как я нашел портфель, в котором было полмиллиона евро, мне вообще не нужно было работать.
В портфеле я нашел банковский документ – квитанцию об оплате банковской ячейки. Тот человек, который погиб, вылезая из такси, за час до смерти вынул из своей банковской ячейки полмиллиона евро… Кем он был, для чего предназначал эти деньги – меня не интересовало. В ближайшие дни я собирался выехать по туристической путевке за границу.
Даже если кто-то будет искать портфель покойника, ему будет очень трудно определить, на каком этапе он исчез. И даже если удасться выяснить, что по ошибке отлетевший в сторону портфель был принят за вещь случайной жертвы автокатастрофы, я всегда могу сказать, что мне стало плохо и я так и не понял, куда делся не принадлежавший мне рыжий портфельчик.

23 ноября 2010 года  14:10:03
ГЛЕБ СОКОЛОВ |

Анатолий Сорокин

ГОЛУБАЯ ОРДА
Вместо пролога

Исторический роман
Анатолий СОРОКИН
ГОЛУБАЯ ОРДА
Исторический роман

...Страшно бывает в тревоге слушать ИСТОРИЮ наших далеких предшественников, понимая условность ее; еще страшней, пытаясь по мере сил быть непредвзятым, добавлять к ней свои, несущественные страницы поисков и раздумий, но чтобы жестокое прошлое не забывалось; кто-то должен и это делать жестоко.
Впрочем, смута – всегда только смута, все и всегда мы под ее властью, и это уже каждого собственный рок...

Книга первая
ВОИН БЕЗ ПЛЕМЕНИ

СОДЕРЖАНИЕ:

Книга первая. Воин без племени
Вместо пролога. Последний день великого императора
Утреннее происшествие
Знающий таинства смерти
Тяжесть сомнений
Прощальный звон кубков

Глава первая Дворцовые тайны Чаньани
1. Монах и забавы принца
2. В Тронной зале империи
3. В подземелье
4. Казнь на рассвете
5. На Маньчжурской дороге
6. Ветреная ночь
7. Схватка в пещере
8. Знак на ладони
9. Крепость и поселение
10. В старом склепе
11. Видения старого князя
12. Пристрастный допрос
13. Власть шамана Болу
14. Коварство желаний
15. Тени древней пещеры
16. Зачем рабу надежда
17. Долгое ожидание шамана
18. Синее знамя Урыш
19. Выбор судьбы

Глава вторая. Разжалованный и снова назначенный

Глава третья. Под знаком хана Фуньяня

ОКО СУДЬБЫ

Было и будет: люди меняют одежды, люди меняют и веру – со временем все вокруг человека и в человеке ветшает. Но над всем незримо витает ОКО СУДЬБЫ...
Множество настороженных взглядов было устремлено на Пророка. Люди слушали его, как слушают чужестранца. И тогда Пророк, едва ли надеясь быть услышанным, как бы хотелось бы, произнес:
– Ближайшая жизнь – только пользование обольщением. Бойтесь Бога, если вы верующие.
Не осознав глубины его сострадания к ним, не все согласились. Помолчав, Пророк тихо добавил:
– Нет у меня заблуждений, я один из посланников от Бога миров. Я передаю вам послание моего Господа и советую вам. Я знаю то, что вы не знаете.
– Не для того ли ты пришел, чтобы мы поклонились твоему Богу и оставили то, чему поклонялись наши отцы? – спросили его. – Ведь пророки были до тебя и до нас, будут и после. Что же ты знаешь такое, чего мы не знаем?
Сохраняя смиренность, Пророк ответил:
– Тот, кто сказал: «Будь!» – и вы стали, и есть Создатель. Помните. Услышьте его в себе, и услышит он вас. Вы – семя и дети Света. Пойдите на Свет, забыв о Злобе и Тьме. Станьте терпимы и будете прощены. Будьте прохожими. И будут первые последними; ибо много званных, а мало избранных.
– Приведи же нам то, чем грозишь, если ты из числа праведных! – вскричали люди.
Слова Пророка были печальны:
– Уж пали на вас от вашего Господа наказание и гнев. Я передаю вам послание Господа моего, я для вас – верный советник, но не любите вы советников. Вы – люди, вышедшие за пределы. Но нет на вас греха, если вы будете искать милосердие от вашего Господа.
Не все достигает сознания, не каждый способен услышать сострадательное предосуждение Неба к себе: люди по-прежнему развратничали, грешили, убивали друг друга. И разом упала ночь, небесные хляби разверзлись, блеснули молнии, ударил гром, пролился сметающий дождь – гласят лукавые в чем-то предания веков. А человеку были ниспосланы мучительные испытания за ничтожность его, в которой, по сей день не покаявшись, он пребывает...
Он снова развратничает, грешит, убивает.

Вместо пролога
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ИМПЕРАТОРА

1. УТРЕННЕЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Весь вечер Император был задумчив и погружен в самого себя. Под сводами огромного летнего сада, летали птицы. Журачала вода в мраморных арыках, слышались флейты. Вечернее застолье с удальцами и сановниками первой руки, завершавшее очередной день правления китайского повелителя Тайцзуна, достигло высшей точки будничной умиротворенности. Превращаясь нередко в торжественный прием нового посла из далеких земель, восхваляющего владыку Китая, обсуждение очередных перестановок среди военачальников, триумф вернувшегося из далеких степей генерала-полководца, обычный буйный загул, не чуждый ни самому императору, ни его удальцам, на этот раз оно шло размеренно. И даже несколько скучновато, не обещая неожиданностей. Ненавязчиво, точно с Неба, лилась тысячеструнная музыка. Из бамбуковой трубы с позолоченным оголовком, изображающим пасть дракона с высунутым языком, в огромную, как бассейн, мраморную чашу, увитую живыми цветами, струилось вино. Бесшумно, как тени, сновали прислуживающие рабы и рабыни; великолепны были танцовщицы, словно извивающиеся змеи сменяющие друг дружку на огромном ковре в центре залы. Закончив свой танец, повинуясь властным взмахом рук пирующих, они с приглушенным смехом располагались вольно на коленях у сильных мужчин. Оставляя императора холодным и равнодушным, через каждые два часа по команде воеводы Чан-чжи, под громыхание походных бубнов и сиплый рев труб, на каждом из входов в залу сменялись гвардейские стражи – церемония, всегда возбуждавшая повелителя.
Император был непривычно задумчив или просто скучал – что бросалось в глаза, и пирующие старались вести себя сдержаннее обычного. Но правил без исключения не бывает. В какой-то момент императора привлек невоздержанно громкий возглас прибывшего недавно в Чаньань с богатыми дарами нового хагясского предводителя, избранного на сходе старейшин: прежний скончался от старости. Император знал, что начало этому северному краю положил его дальний предок Ли Лин, в свое время отправившийся в военный поход в лесные края на хуннов, закончившийся поражением китайской армии и пленением ее предводителя. Со временем хуннский шаньюй помиловал генерала и, приказав снять колодки, назначил управителем огромного северного края. С тех пор земли на Улуг-Кеме переходят из руки в руки нарождающимся наследникам лучших воинов, разделивших с Ли Лиином судьбу пленников, но так же помилованным не без его многочисленных обращений к шаньюю и возглавившим отдельные крупные рода засаянского междуречья. Требовалось величайшим указом узаконить права северного вождя, решив попутно и несколько других важных вопросов, на что у Тайцзуна никак не находилось времени.
Оживший на мгновение взгляд императора непроизвольно наткнулся на отрешенно сидящего наследника. Тайцзун вялым жестом руки подозвал распорядителя, что-то шепнул. Струнные инструменты словно бы сбились, послышались флейты, рассыпалась мелкая дробь барабанов. Два полуголых, шоколадного цвета стража-евнуха распахнули легкие створки одной из дверей залы. Из нее выступил кореец-гигант и выпустил нескольких новых наложниц, устремившихся к императорскому возвышению под гул одобрительных мужских голосов.
По-видимому, это должно было стать апофеозом пиршества, способным поднять настроение всему застолью, но случилось обратное.
– Опять Чан-чжи рядом с Цзэ-тянь, – донесся до императора неодобрительный шепот, заставивший императора помрачнеть и насупиться.
– А наследник Ли Чжи! Он просто съедает ее глазами!
Прекрасные телом и мастерством воздушного танца наложницы замерли в двух шагах от императора в самых изящных позах.
Но юная Цзэ-тянь оказалась к нему ближе всех и движение свое не замедлила. Стройная как ветка лозы, гибкая, с разгоревшимся розовым личиком, в просвечивающихся одеяниях, она готова была, разогнавшись, взлететь ему на колени.
Восторженные глаза наследника, не мигая, следили за ней, император нахмурился, взыграл желваками.
Природа немыслимо разнообразна, за миллионы лет ни разу полностью не повторившись в живых созданиях. По ее прихоти или капризу от сильного рождается слабый, от ничтожного разумом, телом – мудрец или великан... Мысль была не новой, раздраженный взгляд императора опять скользнул по застолью напротив и наткнулся на продолжавшего почему-то не в меру шуметь посланца с лесных берегов Улуг-Кема: должно быть, тому бросились в голову непривычно сладкие вина.
– Не так давно на мосту Вэй мы отрубили головы трем тюркским послам: они дерзко хвалились множеством заслуг перед нами. Ныне сылифа-хагясец, кажется, хочет перещеголять всех?
Император поднялся.
Огромная зала в мгновение замерла, музыка оборвалась, распростерлись, словно умерли, полунагие наложницы… божественной Цзэ-тянь с расширившимися от ужаса зрачками, остановила свой воздушный полет… Только вино нешумно струилось.
Установилась могильная тишина.
Император обводил застолье медленно текущим взором. Он был сердит. Не слушая возгласы вмиг протрезвевшего вождя о преданности хагясов, что лишь усугубляло его глупость и лезло в глаза туповатой надменностью, император уперся острым взглядом в сидящего рядом с ним красивого рыжеголового юношу.
Юноша растерялся и замер, удивив императора тем, что даже не смог потупить свой застывший, беспомощный взгляд или хотя бы испуганно сморгнуть. Он не был похож на его… сына, умел бояться судьбы, и Тайцзун вдруг усмехнулся. Узкие глаза его, сузившись на мгновение, снова расширились.
Словно ослабив удавку прозвучавшей угрозы, он произнес, легко вспомнив имя хагясца:
– Глупость должна всегда получать наказание, а испуганное любопытство вознаграждаться. Пришли нам знатных юношей, сылифа Шибекей-ачжан. С этого дня ты будешь цзе-тхун-вэй. Достойный князь будешь… Мы чтим твой род, поскольку чтим своего предка Ли Линя. Твои предки были с ним, но, потерпев поражение, побоялся вернуться. В тебе и во мне его кровь. Помни, когда начинаешь много болтать в опьянении. Да, Гянь-гунь – так будем звать твои земли. Подчиним Яньчжаньскому наместничеству, тогда прекратим ваши раздоры с моими тюрками. Рыжеволосого,— император властно указал пальцем в массивных перстнях на юношу,— оставишь у нас на четыре года. Как его имя, цзе-тхун-вэй?
– Эрен Улуг, Высочайший во власти! Его зовут Эрен Улуг, он мой племянник.
Косясь на винную струю, падающую в чашу, император глухо сказал:
– Продолжайте, скоро вернусь… В конюшню! В последнее время мне по себе только среди любимых коней! – бросил он властно сквозь зубы воеводе Чин-дэ, точно не замечая оказавшегося рядом с ним Чан-чжи, заставив последнего сильно нахмуриться. А когда вышли в сад, глухо сказал: – Чан-чжи, ты со мной не ходи, мне хватит Чин-дэ.

Случилось это почти полторы тысячи лет назад, вечером 9 июля 649 года, а наутро, 10 июля, правитель Китайской империи, может быть, самой сильной в Срединной Азии за годы существования мира, Тайцзун, рожденный под именем Ли Ши-миня, почувствовав сильное недомогание, впервые за двадцать лет правления нарушил незыблемый этикет и не принял для утреннего донесения военного шаньюя-канцлера. Он лежал на полужестком ложе подобно бесчувственной мумии, не мигая, смотрел в потолок, и тени растерянных чувств метались по его волевому узкоглазому и скуластому, не очень холеному лицу. С позолоченного балдахина свисали волны узорчатых шелков, расшитых фантастическими цветами, деревьями, драконами и райскими птицами. Желтокрылые, синеголовые, красногрудые, они будто порхали вокруг, пели бесконечную песнь о любви, страсти, величии, а длиннохвостые драконы дышали огнем и злобой и готовы были пожрать все живое, среди которого до этой минуты самым живым был он, император. Медленное, давно привычное утреннее движение света по балдахину знакомо меняло и краски цветов, и блеск чешуи драконов, и расцветку павлиньих оперений. Но возникла, надвинулась угрожающе огромная тень, нацеливаясь на грудь императора, а его душа испуганно трепетала: казалось, жизнь улетает, оставляя глу### тоску… Тоска была оглушительной. В нем ее было много – как в половодье воды в закипевшей реке. Она разрывала его сильную грудь. Привычная радость нового дня, вдруг показалось Тайцзуну пустой. По сильному телу прокатился озноб и сотряс его крупное тулово. Но всесильный владыка, властелин многих покоренных земель, усмиритель великой тюркской Степи – не пространства, а Степи, как единства прошлых держав, орд и народов, – повелитель и вечный воин уже начинал догадываться, что с ним происходит, сохранял небывалую выдержку и терпение.
Он сделал многое, собрав, укрепил немощную, безжизненно вялую державу отца, обустроив рубежи, сбил спесь, воинственный пыл диких соседей… Он сделал немыслимо много! И что сделал – с ним рядом, за дверью покоев, где ждут его царственного утреннего выхода десятки министров, правый и левый шаньюи-канцлеры, государственный секретарь-управитель, знатнейшие вельможи, лучшие удальцы-генералы и воеводы, покорившие полмира, послы многих и многих самых далеких держав! Там жизнь, но почему в нем, сотворившем ее императоре, она так стремительно, как загнанный зверь, сжалась, свернулась и… приготовилась?..
Он вяло пошевелился, не желая мириться с тем, что пришло, отстраненно подумал:
«Все же ОНА готова уйти… А мой сын крайне слаб».
…В нем родился невольный протест, душа его задыхалась. Все задыхалось в Тайцзуне тяжелым предчувствием, способным в какой-то момент приглушить противление этому разума…
Смерть возможно предчувствовать, император в этом не сомневался, хотя никогда сильно не верил. Она должна подавать сигналы о своем появлении, по крайней мере, так утверждали все философствующие умы прошлого. Способный сам недурственно философствовать и выстраивать как логически безупречные цепи рассуждений, так и надуманно ортодоксальные, вызывающие спор в среде окружающих его умников, он мог подозрительно легко принять сторону очередного мистика и лишь немногие знали, что это привычный прием уклониться от спора, который его не увлек. Сейчас не было необходимости ни в споре, ни в поиске доказательств: она снова появилась у его изголовья, и он ее почувствовал.
…Вначале она возникала в его воображении неким эфирным дуновением, холодно касающимся груди, утомляющим затылок, спешащим пробраться по кровеносным сосудам в необычно волнующееся сердце, на которые до поры можно не обращать внимание... Потом – будет резкий толчок – он так представлял себе начало своего конца чуть ли не с детства, когда в первый раз больно упал с коня, испытав странное помутнение рассудка и невольный детский протест. Толкнется раз и другой… Может, будет и третий – если его сильное сердце сдастся не сразу. Но дальше-то, дальше? Куда все полетит из него, разрывая и унося его мысли и чувства, его человеческую нежность, любовь, царственный гнев, могущественную власть его твердого взгляда, движения руки, – то, чем он живет ежедневно?… А с тем, остающемся после него, что станет?
Что станет с ним – было ложным посылом, самообманом, насильственным отторжением уже не рассудочной, а здравой тревоги; самая изощренная философия не помощница обостренному разуму. Обходя минувшим вечером конюшню, как он обходил ее в поздний час постоянно, навестив гнедую жеребую кобылицу, на которую не садился года три, как всегда с признательностью за все, что она для него когда-то сделала, вынося из жестоких сражений, потрепал за гриву и подумал о жеребенке. Жеребенок, новый царственный конь, на котором уже поскачет не он, дал ход первой грусти, невольно родившей образ того, кто поскакать на нем сможет. Мысль о сыне-наследнике стала навязчивой и рассердила. Она мстительно зло нашептывала, что сын его никуда не поскачет… По крайней мере, не в жаркую сечу; его увлечение в последнее время – «битвы» в гареме отца… И коней он, подобно ему, любить не будет. В полумраке конюшни вдруг возникли старый родитель – азартный наездник, братья... Вернулся он хмурым, с досадой прошествовал мимо заждавшегося застолья с его удальцами, князьями, генералами в спальню, тяжело засыпая, тревожно проснулся, изо всех сил пытаясь не думать, что будет…. потом.
Это было коварством – принуждать себя не думать о себе, – подобных насилий чувства не любят, препятствий не любят, усмиряя вспухающий разум, они шептали ему: «А зачем тебе знать, что станет с твоим бренным прахом, что станет с державой и сыном, куда взлетит отделившийся разум: – И тут же взрывались холодно, мстительно: – Убивший братьев! Без трепета вспоминающий отца! Не познав смысла жизни и смерти за годы и годы, в гневе на сына, верного воеводу Чан-чжи, ты сможешь познать эту суть и увидеть конец своего бытия в одно утро? Все оборвется, скорее, на том далеком детском протесте, безвозвратно исчезнет в тумане».
Мысль, напряженная страхом, полная эгоизма, всегда изворотлива и в таком состоянии будет вечно слепа, близоруко навязчива. А что может быть упрямей человеческого сознания – оно, само сотворив эту мысль, само ее и лелеет.
Брякнул щит о копье...
Или копье о щит?
Как велик этот звук для тех, кто умеет создавать и владеть!
Как он чист и хорош!
Другие шумы доносились сквозь двери и плотные шторы, за ними была жизнь, а он, император и полководец, желая ее как никогда, переставал ее слышать.
Обдавая жаром, драконы над ним низко летали, синие, красные, желтые птицы летали, в саду за окном трепетала листва.
У великих и эгоизм величав. Император Тайцзун, в какой-то момент подумал расстроенно: «Как не вовремя всякая смерть!» – И величественно себя успокоил: – «Она всем бывает не вовремя…»
И ему стало легче, он точно окончательно смирился с тем, что увидел. Уступил, долго сражаясь, не одну эту ночь. Тревога тяжелого пробуждения, показавшаяся далекой и непонятной, совсем не холодной, не судорожной на последнем дыхании, на самом деле стала понятна, и он дал ей свободу, подчинился могущественной силе, потому что, как опытный воин, умел предвидеть не только победы.
...Вообще-то первая мысль, когда он проснулся, была не совсем о смерти. По крайней мере, не о собственной смерти, лишь о неизбежном далеком конце, и он ею просто увлекся. Во множестве многомудрых учений на этом свете о быте и нравственности, государстве и власти, высоком и низменном, бессмертном и обреченном с рождения, император Тайцзун более всех выделял сложное мышление и заповеди бессмертного Кон-фу, отдавал им достойную дань уважения. Только – дань, как признание ума философа и мыслителя, поскольку великий предшественник совести, зная потаенные язвы души, был так же не в силах их вылечить. Он лишь восклицал, успокаивая и обнадеживая. «Впрочем, в этом великие умники схожи, – потекли новые пространные рассуждения императора, едва ли слышащего их истока. – Уверенные, что способный заблуждаться, способен и пробуждаться, увлеченные, они не понимают на свое счастье, что само СУЩЕСТВОВАНИЕ движется вперед и вперед совместно со смертью, и самые высокие заповеди им просто узда. Одно дело слышать и сознавать, и совсем другое – им подчиняться. Ведь умирают не только травы, цветы, люди и звери, умирают миры, целые эры, звезды на Небе. И что во всем этом? Что и кому должно подчиняться? Отчаяние и смятение слушают, слышат свой участившийся пульс, пульс летящего времени до тех пор, пока существует сознание… Сознание – убежище мысли, мысль – червь сознания. Черный червь – в черном, белый – в белом, серый невзрачный – в сером невзрачном…»
«А в уединенном убежище, среди горных вершин, в нежном шепоте легкого ветра, дикая роза будет полной веселья», – не желая тяжелого грустного, вдруг рассмеялась в нем память старым стихом, и зашептала другое: «Кругом весна. Тысячи цветов расцвели в своей красоте. Для чего, для кого?.. Да, время в движении, и жизнь царей становится пылью… Первая человеческая мудрость в том, что ты сам позволяешь себе обманываться… чтобы не остерегаться обманщиков каждый день… И если живущий среди людей не хочет умереть от жажды, он должен научиться пить из всех посудин; и кто хочет быть чистым, оставаясь среди людей, должен уметь мыться в грязной воде».

* * *
Лежал он долго, погруженный в себя, на удивление спокойный, просветленный не опытом долгой и страстной жизни, а усмиряющим холодом будущего. Лежал, никого не тревожа своим пробуждением, а потом, дернув за кисть шнура, вызвав дворцового воеводу Чин-дэ, неохотно произнес, едва разжимая бескровные губы:
– Приведи Лин Шу.
Как сам император, воевода Чин-дэ был в приличных годах, но мощь его развитого тела внушала почтение самым заносчивым молодым удальцам, их всегда было ровно пятьсот в личной гвардии правителя, которая пополнялась только после смерти одного из них. Не поверив тому, что услышал, Чин-дэ пошевелил тяжелыми плечами, словно бы стряхивая с них неприятности, и произнес:
– Повелитель нуждается в старом лекаре? Вчера ты был переполнен силами, нам готовят большую охоту, много забав и мужественных поединков! В лучшем виде предстанут твои удальцы!.. Кстати, Великий! Объяви, наконец, кого ты желаешь принять на три вакансии? Они существуют полгода, а ты никак не решишься.
Внушая подспудный страх воину-стражу, взгляд императора оставался отрешенным, чужим.
– Вчера… Что с тобой было, великий, я так и не понял!
Усердие грузному человеку всегда дается не просто, ставя его в неловкое положение. Согнув массивную шею, не смея пошевелиться, воевода, с широко расставленными толстыми ногами, напоминал быка, готового взрыть перед императором землю и достать, уничтожить всех, кто испортил накануне повелителю настроение.
Император был нем и отчужден.
– Тайцзун, твоя грудь от тоски посинела! Прикажи привести самый благоухающий цветок мира, которым невозможно пресытиться! – собравшись с духом, не очень владея изяществом речи, воскликнул Чин-дэ. – Она всегда в ожидании встречи с тобой – нежная, как левкой, задыхающаяся страстью! Позову?
Император дышал мирской отстраненностью, личного стража и друга не слышал.
Не теряя надежды победить хандру императора, воевода воскликнул:
– Ты давно не беседовал с мудрыми! Ждет встречи с тобой старец с Ольхона, с которым ты в прошлый раз беседу не завершил, заявив, что продолжишь в другой раз. Ты не забыл? У нас появился новый проповедник не то из Мерва, не то из Герата. Великий, как же они глупы в бесконечном странствии по лабиринтам тайных убежищ ума! То ли дело – охота, кубок вина с друзьями, юная роза у царственных ног!
Тайцзун ему не внимал.
– Хорошо, я прикажу позвать старца Лин Шу, – тяжело переступив с ноги на ногу, с досадой сказал воевода и словно бы пригрозил: – Знай, твой Лин Шу любит копаться в потрохах умерших, а своего любимого ученика Сяо приучает вскрывать черепа. Монахи проявляют недовольство.
Зря он сказал о монахах, слишком много затронул в задумчивом императоре из того, что было в нем еще в полудреме, но уже просыпалось, готовое и буйству и возмущению.
– Обещая когда-то представить меня Властелину Миров, они многомудрствуют в отстранении, но Агарту мне не нашли. Беспокойство монахов наступит: однажды я сам от них отвернусь, – скрипуче, недовольно произнес император. – Завладевая душой, они подчиняют ее не Небу, а только себе. Они всегда там, где наши евнухи.
– Я не совсем понял твою настолько глубокую мысль, великий правитель, – произнес воевода, обрадованный, что заставил сюзерена заговорить.
– Что проще, чем я сказал? – неохотно проворчал император. – Умея лихо рубить головы, умей иногда их понимать…
– Ты сказал часть, о чем думаешь, и понятно себе, но не мне. Выскажись определеннее для грубого моего ума.
– Я им поверил, приблизил, отстранив других многомудрых. Суетясь на задворках моего правления, монахи, подобно евнухам, стали учиться управлять женщинами, а не мужчинами. Это их Шамбала?.. В этом большое коварство, Чин-дэ.
– Коварство женщины или монаха? По твоей царственной просьбе в поисках входа в Подземное Царство я обследовал вместе с монахами, вплоть до Байгала, сотни бездонных пещер, преодолевал недоступные перевалы Тибета и ничего не нашел, кроме женщин! – попробовал пошутить воевода.
– Евнухов и монахов, Чин-дэ. И женщины, женщины! – сказал рассеянно император
– Тайные забавы в дворцовых покоях тебе кажутся опасными? – удивился воевода, сдерживаясь, чтобы искренне не расхохотаться, поскольку подобное во дворцах было всегда.
– Называя забавами дальний расчет, мой воевода становится беспечен и глуп, насколько может быть глуп и беспечен воин, знающий женскую ласку лишь как забаву, – неодобрительно и ворчливо произнес утомившийся повелитель. В глазах его тусклых не было ни живинки.
– Зачем, если я глуп для тебя, – обиделся воевода и круче согнул толстую шею, – тогда говоришь со своим старым солдатом, на теле которого ран больше, чем поцелуев!
– И я был беспечен, я упустил власть над монахами, – наморщив плоский лоб, тихо, с досадой произнес император.
– Когда правитель, подобный тебе, начинает понимать, он способен исправить!
– Поздно, Чин-дэ. Я понял свою, может быть, главную ошибку, а времени… нет. Его надо больше, чем на затяжную войну. Позови старого лекаря, позови!
Император просил, а не требовал, изумляя вконец воеводу своим не царственным поведением.

2. ЗНАЮЩИЙ ТАИНСТВА СМЕРТИ

Мир кажется тривиально примитивным по своему содержанию вблизи и становится плохо понятным на пространственном удалении, но так ли он прост, замешанный на невидимых противоречиях, в самом обычном?.. Китайский император Тайцзун знавал страх правителя, принимающего решения в последний момент, многое упустившего из-за прежней своей нерешительности. Результаты подобных решений редко бывали удачными, особенно в битвах, но есть ли, был ли правитель, опережающий силу и смысл, весь напор текущего времени?.. Тайцзун плохо понимал, куда увлекают его размышления, не хотел на них сосредотачиваться, прогонял, избавлялся, как мог, возвращаясь к самому близкому – предстоящей беседе с лекарем, а они появлялись и требовали…
Они требовали от него осознания… будущего.
Они не истаяли в нем после случайной беседы с наследником…
После короткой беседы с наследником, у которого в пустых глазах мелкие мысли.
У наследника нет честолюбия, одна глупая страсть.
Его братья были такими же… глупыми.
Они вертелись вокруг трона отца, а он, презирая смерть и меньше всего рассуждая о легковесности славы, сражался вечно на дальних границах с врагами этого трона.
Разве он думал о троне, как думают им опьяненные? Пришло время, и он его взял.
Когда появился пожелтевший от старости неимоверно шаркающий сандалиями лекарь с реденькой длинной бородкой и закрывающими глаза седыми бровями, и, став на колени, припал к его императорской постели, Тайцзун вялым жестом приказал всем лишним уйти.
Продолжая прислушиваться к себе, не обращая внимания на безмолвного и бездыханного старика у ложа, император глухо сказал:
– Ночью я опять… покидал себя. Поднимись, не валяйся, Лин Шу… Туман до сих пор не рассеялся, я почти не владею телом.
– Расскажи подробней, – попросил благообразный сухонький врачеватель.
– Помнишь, в плавании на судах по заливу в Бохань нас многих укачивало?
– Помню, – ответил старик; быстрыми длинными пальцами он прощупывал руку императора, вздувшуюся венами, сдавливал их и враз отпускал.
– Подолгу и часто меня снова качает, – сказал Тайцзун.
– Днем или ночью? Во время сна или во время твоего распутного пьянства? Во время долгих игр с молоденькими наложницами, готовыми, как хищные птицы, клевать день и ночь твою грудь, или когда справляешь трудную нужду? – Лекарь явно был чем-то сильно рассержен и не счел нужным скрывать.
– Лин Шу, и большая нужда, и свеженькие наложницы – суть единого. Оно – телесная прихоть, а я говорю о другом. Ты не слышишь меня? – Правитель недовольно нахмурился, засопел тяжело, потянул на себя шелковое одеяло.
Лекарь не дал ему спрятаться от своего пронзительно настороженного взгляда, придавил одеяло рукой и крепче стиснул своими маленькими длинными пальчиками императорское запястье.
Император был могуч телом, с короткой толстой шеей, вздувшейся венами, далеко не стар. Лицо его, с налетом тюркской смуглости, узкой белой бородой, лежащей пучком ковыля на груди, сохраняло властное выражение – подобно маске величия, непреклонной суровости, надетой однажды и навсегда. Но старец, приставленный к императору со дня его рождения, слишком хорошо изучил своего властелина, чтобы не уловить в его царственном голосе непривычные нотки раздумий, а в затяжелевшем дыхании вовсе не царственный страх. Зная о жизни и смерти намного больше других, и не из философских трактатов, он понимал цену подобного страха.
Приподняв голову, стараясь не выдать волнение, не мигая своими бесцветными, чуть заслезившимися от напряжения глазами, лекарь сказал, как посоветовал:
– Не загоняй себя в черный угол, мой великий правитель и государь, и прости, ты утомился множеством дел, снова лишился сна… Прекратить бы тебе лихие распутства.
– Лишился сна? – напрягаясь, воскликнул правитель. – Я боялся вообще не проснуться! — И заворчал: – Кажется, я болен серьезно, Лин Шу, зачем уводишь глаза?
Лекарь был в нерешительности, на его тонкокожем, без единой морщинки, желтом лбу выступили мелкие капли холодного пота.
Подумав немного, старик произнес:
– Я слаб в собственной голове, не то, что в твоей. Когда ты прежде жаловался на голову, мы находили возможность снять ее тяжесть, но когда это было в последний раз! Соберись и ответь, я снова спрошу. Чем император обеспокоился в самом начале: он проснулся с тяжестью или не мог уснуть от непосильной тяжести? Холод был в голове или жар? В тебе напряжение, вспучилась кровь. Видишь? – Лекарь показал императору на его вздувшиеся вены.
– Не помню. – Голос правителя оставался слабым. – Как всегда, я подумал о вечном, и меня вдруг не стало… Нет, нет, вечером у меня и ночью никого не было! – Император словно оправдывался.
– Ты уснул… и тебя не стало?
– Нет, повторяю, не спал! Или не мог… вернуться. Сейчас я не сплю, Лин Шу?
– Не спишь, император. Вот! – старец сильными пальцами ущипнул правителя за обнаженную ногу.
– Больно, глупец! – вскрикнул Тайцзун.
– Тем лучше, – произнес Лин Шу.
– Да, я есть, и меня… не бывает, я знаю… Сегодня я понял: могу не вернуться.
Тревога императора билась только в глазах, все остальное в нем владело собой, но глаза слышат глубже, глаза первыми выдают состояние души – старый лекарь, подернувшись сухоньким телом, проявил незнакомое повелителю беспокойство.
Он спросил:
– В детстве, упав сильно с коня, ты долго не хотел садиться в седло – помнишь? И тебе сделали деревянную лошадь.
– Я помню свою бамбуковую лошадь, – император шумно втянул в себя воздух.
– Братья смеялись над этой лошадкой, особенно старший, Гянь-чэн, а ты сердился. Однажды твой гнев достиг предела, убил в тебе страх.
– Хочешь вылечить мою душу моим собственным гневом? – Тайцзун усмехнулся, высвободив руку, ощупываемую лекарем, коснулся впалой груди старца. – А если меня утомила тяжесть самой власти? Такой бывает усталость?
– Преодолей вначале страх – ты испуган, – и кровь успокоится.
– Возможно… Но я не мальчик. Мало я падал с коней, получая удары, от которых темнеет в глазах?.. Нет, не страх… Думай, Лин Шу… Многое постигнув, многое умея, что мы знаем о собственной голове?
Оставаясь в раздумье, старик произнес:
– Повелитель страны вечности, есть подающий надежды юноша Сяо. Ты не мог не слышать о нем нечто странное, скоро я сам расскажу. Он составляет настойки по древним рецептам, утверждая, что память способна к очищению. Как тело, вместилище пищи…
Должно быть, он собирался сказать, что намерен пригласить к постели императора этого юношу, но Тайцзун его перебил, шумно, недовольно воскликнув:
– От чего избавлять мою память, старик? Что в ней лишнее?
– Она просит о помощи, но где искать? – мягко сказал старец. – Давай вместе поищем. В прошлом и настоящем, в свершенном тобой, но не так, и не свершенном пока.
– Я никогда не думаю – как, я думаю – когда, и потом совершаю!
Император сердился.
– Не спеши, не всегда понимая, мой господин! – лекарь понизил голос. – Не лучше ли снова немного забыться… Забыться и вспомнить… Вспомнить и рассказать.
Колыхнув штору, ветер донес из сада веселые голоса. Узнавая один из них, император подавленно произнес:
– В саду наследник нами с тобой содеянного, Лин Шу…
– Ты! Ты с ним встречался вчера, великий? Ты с ним встречался?
– Наследникам трудно, приходится ждать, а мне повезло, я не был наследником.
– Ты мешаешь, рука моя слушает, успокойся, освободись от сомнений. Забудь, что ты есть.
Лекарь был упорен, терпелив, власть его над правителем обретала новые очертания – Тайцзун погружался в раздумье.
– Ищи, – говорил ему старец полушепотом, похожим на заклинание, – ищи нечто. Оно близко. Сильнее тебя. И может быть далеко. Как подземные царства… бездонное Небо… Дальше настолько, что трудно подумать… А если думаешь и не знаешь? Наш сон – другая тайная жизнь. Мы не ходим, не едим, не пьем, – куда-то улетаем. Только сон приносит глубокий покой нашему телу. Он лучший лекарь, его ничто не заменит. Куда улетаешь среди ночи ты, мой господин? Куда улетает мальчик на бамбуковом коне, юноша, соблазняющий девушку, генерал Ли Ши-минь, побеждающий врагов? Кат Иль-хана – помнишь его? Где твое сердце, где долг?
– Прошлое не умирает, Лин Шу, и вовсе не царство вечного – зачем туда возвращаться? Хочешь меня усыпить?
– Ты давно спишь, господин, тебе хорошо. Кто испугался прошлого, генерал Ли Ши-минь или великий Тайцзун? — невозмутимо, упрямо наседал желтолобый старец.
– Старик, что надо знать, ты узнал, усмири любопытство.
– Генерал, убивающий собственных братьев, или император, жаждущий новых наложниц? – не уступал ему лекарь. – Не сопротивляйся! Ты спишь! Крепко спишь! К тебе приближается... Отвечай, властелин Поднебесной, как ответил бы только родителю: что видишь? Кто с тобой рядом?
– Братья приходят… Простив, я иногда с ними играю, но стрела в груди Гянь-ченя… Отец должен быть строгим – у меня был слабый отец… Наследник…
– Что? Что – наследник?
– Нет, ничего, я должен с ним еще говорить.
– Ты начал издалека и ничего не находишь. Что же тогда? Ухвати свою боль! Где она? В ком ее видишь? – требовал властно лекарь, положив руку на лоб императора.
Люди хотят знать судьбу, но им не дано.
Люди слушают лекарей, а слышат себя.

* * *
…Широкий лоб императора, к удивлению Лин Шу, не был горячим, он был холодным. Не снимая руки, лекарь молчал.
И Тайцзун замолчал, но связь меж ними не прерывалась.
И побежден сейчас будет тот, кто заговорит первым – они оба знали об этом. Но один из них жил наяву, в полном осознании своих действий, другой – в безотчетности чувств, как в тумане, и противостоянием друг другу были оба сильны.
Борьба в душе императора шла нешуточная, тень сомнения бродила по лицу властелина Китая – огромной державы, возрожденной им к новому могуществу и процветанию. Он должен был уступить лекарю, отринув свой человеческий страх, открыть свою уставшую душу, не должен был бояться своих откровений и не хотел.
Врачеватель грел его лоб ладонью, императору было приятно, император слабел, размягчался, дважды разжимал пересохшие губы, пытаясь заговорить, и сжимал опять.
Они у Тайцзуна были тонкие и чувственно-нервные. По их движению, по тому, как они сжимаются и как разжимаются, лекарь без труда угадывал по утрам его настроение.
Старик любил императора. Все любили Тайцзуна, воины им восторгались, пятьсот удальцов могли в любое мгновение умереть по легкому жесту руки владыки, но старик любил его по-особенному. Нет, не как сына и не как божество. Лекарь ходил с ним во все походы, врачевал его большие и малые раны, не однажды спасал от губительных и кровавых расстройств живота, в совершенстве знал всю царственную плоть и глубину монаршеского разума, стоял у начала этой величественной жизни и слышал… ее конец.
Он его слышал – конец императора приближался стремительно, и если сейчас ничего не предпринять, повелитель уйдет от них в потустороннюю вечность и лекарь станет ему не нужен. Что тогда сам он, усохший старик… Тогда и ему пора уходить.
Не всегда умея помочь, неумолимую смерть лекарь чуял задолго – она сильно меняет людей, о чем никто не догадывается. Ему предстояли бессонные ночи, в течение которых, заметнее исхудав и утомившись больше, чем за все годы свой безупречно преданной службы, он будет умирать вместе со своим владыкой, и умрет вместе с ним.
Полненный сострадания совсем не к себе, внимая обостренно каждому жесту и слову своего великого господина, лекарь жил его последними днями, отринув его величие, любил в нем страдающего ребенка – страданий Тайцзуну-ребенку выпало много.
Тайцзун должен был стать снова ребенком, покориться и заговорить, пожаловаться. Другим ему не помочь, если он сам себе не поможет.
С жалобой ребенка беда может уйти – Линь Шу в это верил свято, – но императоры не умеют, стыдятся жаловаться.
– Мой старший сын… будет слабым наследником, – мучаясь, сопротивляясь самому себе, произнес Тайцзун.
– Он законный наследник, – укорил его лекарь, уверенный в том, что сочувствие сейчас не уместно.
– Увидев последнюю мою наложницу, он потерял рассудок и выставил себя на посмешище. Мои удальцы его презирают, а что я могу им сказать?
Тонкие губы императора плотно сжались. До синевы.
– Отруби наложнице голову, – безжалостно подсказал врачеватель. – Одной станет меньше – и только.
– Она почти девочка, – как бы осуждая жестокость лекаря, рассеянно возразил император, но губы, плотно сжавшиеся тонкие губы его посинели сильней.
– Император! О чем ты, великий из великих, когда речь о сыне, возжелавшем твоей наложницы! – с неприкрытым испугом воскликнул худенький старичок, сжавшийся у постели больного. – Маленький мозг в маленьком черепе всегда изощрен, тебе ли не знать – женщина изначально коварна телом?!
– Она опасна, знаю… Она ласковая, подобно теплому котенку, припавшему к старому сердцу, у нее жадные глаза и… руки, – произнес император, светлея лицом.
– Что – руки? – напрягаясь, спросил врачеватель.
– Они подобны когтям опасного зверя, с ней приятны мужские забавы.
– Ненасытный. Давно убеждаю – тебе опасны подобные страсти, утихомирься.
Осуждение лекаря пришлось императору по душе, он расслабился, ожили глаза, шевельнулись порозовевшие губы.
– Мне приятно и она это знает, – устало, закрывая глаза, сказал император. – Больше никто…
– Поняв... она тебя истязает? – спросил врачеватель, чуть не закричав о том, чтобы Тайцзун не смел закрывать глаза, потому что в темноте своей головы ему будет еще опаснее.
– Меня? Разве я глуп или слеп и не вижу, кого она истязает? Я думаю и… не могу, Лин Шу. Не могу, – ответил император точно из другой, неведомой лекарю жизни.
– Не можешь… убить, но хочешь?
– Не могу, – согласился Тайцзун, и губы его вновь посинели.
– Сошли в монастырь, – преследуя цель – не оставлять больного в покое, поспешно посоветовал врачеватель.
– Я думал о монахах… Как мужчине, соблазна женщине не укоротишь, не отрежешь часть его, он в ней подобен зуду.
Он уходил! Император на глазах уходил. Врачеватель тоненько закричал, как взмолился:
– Отправь! Отправь далеко. В Тибет! В Непал! Сошли под строгий надзор, повелитель!
– Когда я умру, она захочет вернуться, зная, зачем. Разве я не умру однажды, а мой слабый сын не станет ее искать?
«Его добивает досада на сына. Ах, эти своенравные детки!» – подумал старик и предложил:
– Прикажи, усыпим. Надолго. Проснется – опять.
– Не надо. Разве ее вина в том, что рождена красивой и обворожительной, и разве мужская страсть уже умерла? Что станет с мужчинами, лишенными вожделений? Я умертвил многих достойных мужей, гнев мой знаком и прекрасным женщинам, но разве не я обрек ее на страдания? Приставь к ней пока… – Император напрягся так, что на шее снова вздулись толстые вены. Его широко раскрывшиеся глаза уставились на лекаря.
– Кого к ней приставить? Воеводу Чан-чжи?
– Не знаю. На Чан-чжи мне доносят…
– О-оо, насколько ты болен, став доверять доносам! То сын у тебя в голове, то удалец-воевода. Так не долго сойти с ума, мой господин.
– Замолчи! – император задохнулся в невольном гневе и произнес, как отрубил: – Приставить молодого монаха, который учит ее риторикам.
– Молодой монах – не преданный удалец Чан-чжи, не евнух, мой повелитель! – в сомнениях произнес мудрый старик, не все понимая скрытую мысль императора, и все же радуясь, что гнев вырвал его из небытия..
– Монаха! – властно повторил Тайцзун, принимая окончательное решение. – В нем заметна слащавость, он падок на женскую плоть!
Лекарь, кажется, понял его, тихо, в испуге спросил:
– И позволить ему…
– Да! В ночь, как… уйду. Убей в ней коварную силу и страсть, потом в монастырь.
– А молодого монаха?
– Скорми моему льву! Он давно не пробовал человечины.
– Когда ты начал думать о смерти?
– Почувствовав, что могу не вернуться.
– Голове было холодно?
– Нет, ее обнял жар. Холодно было сердцу, оно замирало.
– Великий! Правитель! Так бывает всегда, когда жар! – шумно вздохнул не на шутку озабоченный старик. – Я думал, тебе было холодно! Голова – лишь вместилище наших мыслей. Что некогда в нее положишь, то и придется потом взять. Череп и полая кость – вместилище! И все твое тело – тоже! Как сундук, в котором старятся лишние вещи. Всюду что-то лежит! Почему ты ищешь в одной голове?.. Ты просто боишься смерти и случайно подумал о ней.
– Я не боюсь смерти, боюсь потерять рассудок… Может пролиться много невинной крови, а ради чего?
Властная рука лекаря продолжала лежать на нагревшемся лбу императора, но воля Тайцзуна снова крепла, надолго или нет, но жизнь к нему вновь возвращалась, оживали глаза.
– Мне снова не все понятно. – Старик поспешно сдернул руку.
– Хватит, дай побыть одному… Потом буду говорить с наследником.
– Что хочешь, чтобы я предпринял… кроме монаха? Самую жадную женскую плоть можно заставить стать немощной, государь! Прикажи, я найду, как сделать!
– Я нашел.
– А я сомневаюсь.
– Уходи, сняв одну боль, ты вселяешь в меня сразу много других – так вот лечишь. Уходи, Лин Шу… Нет, нет! – Вскинувшись, император был похож на безумного. – Оставайся при мне неотлучно. Слушай, когда я сплю, спрашивай, пробуждай… Никому! Никому! Я начинаю бояться себя.
– Кто будет рядом со мной?
– Только Чин-дэ.
– А Чан-чжи? Ты проявляешь несправедливость.
– Чан-чжи… Может быть, я в нем ошибся.
– О-оо, какой ты разгневан сегодня на лучшего удальца! Кто из других у тебя на подозрении?
– У меня много верных друзей, но первый – Чин-дэ.
– Чин-дэ служит в покоях. За пределами ты поставил дивизию Чан-чжи. Не лучше ли…
– Не лучше! – оборвал его император.
– Подумав о верном Чин-дэ, ты подумал о смерти братьев?
– Дай заснуть… Ты меня утомил, я хочу спать…
– Он устал думать! Ему надоело думать! – посветлев лицом, примирительно и удовлетворенно заворчал Лин Шу.
– Я устал тебя слушать, – рассердился Тайцзун.
«Сердись, это тебе же на пользу», – подумал с облегчением Лин Шу, а вслух произнес:
– Чтобы досыта напиться, необязательно пить долго и выпить много! Ты сам позвал, и сам прогоняешь.
В глазах старика появились слезы.
Ветер снова ворвался, взметнув оконные занавеси.
Ударил в шелка балдахина, зашелестел.
Разметав поющих птиц, изрыгающих гнев и злобу драконов, упал на лицо великого императора Тайцзуна.
Вскинув голову, Тайцзун хватал, хапал его порозовевшими губами. Его жизнь еще продолжалась…

3. ТЯЖЕСТЬ СОМНЕНИЙ

С того странного утра начальник личной гвардии правителя генерал-воевода Чин-дэ, лекарь Лин Шу и его ученик Сяо к Тайцзуну никого, кроме наследника, не допускали. Все покои были заняты воинами специального корпуса телохранителей, отвечавшего за безопасность всего многочисленного семейства правящей династии Ли, которым командовал воевода Чан-чжи. Дворцовая жизнь затаилась.
Прошло несколько дней.
…Выпив предложенные лекарем настойки, император попробовал пошевелить ногами и произнес:
– Они совсем перестают слушаться, Лин Шу.
– Прикажешь позвать других лекарей? – Лин Шу виновато упал на колени.
– Я сказал о ногах, Лин Шу!
– Повелитель Тайцзун, прикажи умереть за тебя! — воскликнул старец.
– Встань, больше не падай, – сказал император.
– Почему не позвать, великий император? Во дворце тьма всяких магов и предсказателей, – раздраженно проворчал Чин-дэ, давно недовольный беспомощностью лекаря, и все враждебней относящийся к старому врачевателю.
– Этих не надо, Чин-дэ! Только не этих! – испугался лекарь.
– Есть знающий черный факир, заклинатели змей, непальские знахари, лечащие душу. А сонм предсказатели, повелитель! Почему не выслушать их толкования! – настаивал сердито нахмурившийся воевода, не в силах мириться с не царственной покорностью повелителя перед стариком, похожим на ходячую мумию.
– С душой у меня все в порядке, – добродушно сказал император, усиливая досаду воеводы. – В ней много черного, но болит у меня не душа.
Лицо императора было усталым; чтобы не наговорить от беспомощности лишнего, воевода насуплено отвернулся.
– Один древний лекарь считал, что голова есть сосуд, где должна остывать кровь человека, забирающая жар души, а когда болит голова, беспокойно душе и сердцу, – задумчиво произнес Лин Шу, поглаживая руку императора. – Тебе следует больше спать, повелитель, и реже возвращаться в прошлое. О чем ты опять задумался?
– Старость всегда становится задумчивой и никуда не спешит; ее час предрешен… Помнишь, Чин-дэ, как мы когда-то вошли в эти покои? – Император вдруг резко повернулся в сторону воеводы. – Увидев нас вместе, мой отец удивился… А его лицо… заросшее черными волосами… Оно стало испуганным. – Плечи отвернувшегося воеводы предательски вздрагивали, и Тайцзун произнес: – Чин-дэ, сделав немало, мы прожили славную жизнь. Сожалею, что отец никогда не узнает… как я его боготворил.
– Он был уверен, что тебя уже нет, должно быть, успел оплакать, а ты появился, – сохраняя ворчливость, примирительно произнес генерал-воевода.
– И он любил меня, я знаю…Во мне нет зла на него, решая судьбы державы, правитель всегда перед выбором. Я сказал: твой старший сын, отец, уже мертв, я его застрелил. Нет и младшего, его застрелил воевода Чин-дэ. Остался средний, он здесь, поступай с ним, как знаешь, – и я встал на колено… Помнишь, что было потом, Чин-дэ?
– Твой отец заплакал. Он сказал, что умел храбро сражаться и не умел управлять. – Утерев украдкой глаза, воевода обернулся и виновато потупился.
– Война – самое простое дело, он был прав. Всю жизнь мы видим себя только наоборот, потому что видим обратное отражение. Как нам увидеть себя не в зеркале? Я бы хотел увидеть себя не в зеркале, Чин-дэ.
– Ищет, кто потерял. Что потерял правитель Китая? – Воевода натянуто усмехнулся.
– Самого себя, которого я не знаю, – ответил император.
– Сказано сильно, Тайцзун: самого себя! – воскликнул Чин-дэ. – Ты не можешь стать истинно мудрым, если не покажешься безумным в глазах мира, утверждая, что мир и есть главное безумие. Мудрый не должен признавать за реальность обыденную повседневность, наполненную склоками. Разве не так и не ты это говорил?
Император внимательно посмотрел на воеводу и отстраненно сказал:
– Не имеющий горсти риса бедняк стучит в разные двери: он ищет. Когда ему однажды откроют и подадут, он перестанет стучать.
– Хочешь найти лишь горсть риса? – с удивлением, не понимая правителя, произнес Чин-дэ. – Лекарь сказал: останови поиски неведомого – в этом ошибка, и я на его стороне.
– В бедности – ищут, в богатстве – пренебрегают. А если стучу, где никого нет, кто мне откроет? – продолжил странную речь император.
– Тогда не спеши стучать и подумай, – заговорил старый врачеватель, поймав на себе умоляющий взгляд воеводы, просящий о поддержке. – Философы утверждают, что ищут, стало быть, не нашли. Все не могут найти, что ищут.
– Я создал и продолжаю, я – правитель, а не философ. Но смерть приходит даже во время ублажения плоти. Видя, что смерть неизбежна, что страдания умирающего определяются его виной, вдруг понимаешь, что ради земных наслаждений не должно совершать зла. Я часто наслаждался властью и некогда говорил, что разные предметы служат нам забавою. Земляной городок и бамбуковый конек суть баловства мальчиков. Украшаться золотом, шелком – забава женщин. Посредством торговли взаимно меняться избытками – увлечение купцов. Высокие чины, хорошее жалование есть забава чиновников, а в сражениях побивать соперника – страсть полководцев. Только тишина, единство в мире – забава государей. Я был мальчиком и был полководцем, я устал, и ОНА пришла, – произнес он холодно, сурово, спокойно.
– Кто пришел, мудрый правитель солнечного Китая? Нежная, как утренняя роса, новая наложница? – пытался грубовато пошутить воевода.
Император беззвучно засмеялся, шевельнув сухими, как пергамент, обескровленными губами, и, не приняв натянутой игривости воеводы, серьезно сказал:
– Та, которая наделена правом выбирать и забирать по-своему разумению, всевластна и над царями! Ее не победить ни армиям, ни мудрецам, ни времени.
Подобные рассуждения императора не были внове; приближенные хорошо знали его склонность пофилософствовать, вызвать на спор знатного гостя или посла и добиться эффектной победы или с достоинством уступить убедительным доказательствам неверности своих суждений. Умея выигрывать, он умел и проигрывать. Его мысль всегда казалась свежей, не пряталась за устоявшимися догмами. Но сейчас он говорил слишком тихо и мрачно, без огня и азарта. Он оставался вялым, раздражал своей отрешенностью, и грубоватый воевода произнес, пытаясь подбодрить его:
– Один мыслитель утверждал: излишние знания только мешают, и надо искать истину в битве со своими врагами. Не лучше ли нам в новый великий поход?
Более тридцати лет провел воевода Чин-дэ бок о бок с Тайцзуном. Знал его молодым, начинающим полководцем, только пытавшимся противостоять на северных окраинах слабой, почти рухнувшей державы грабежам, разбою, бесчинствам, мощнейшим натискам степной орды тюрка Кат-хана, не пропустив ни одного сражения во имя Китая, гордился, что был всегда рядом. Он боялся его справедливого гнева и был предан ему бесконечно. Что случилось? Почему так рано угасает великий военачальник и великий государь, собравший в конце концов Поднебесную в нечто единое сильное, усмиривший и Степь, и других беспокойных соседей, сделавший самого себя, всех, кто с ним, достойными бессмертия? Почему он уже не вселяет страх силой своей божественной власти и глубокого ума? Откуда эти непонятные слабость и обреченность?
Смущаясь тяжести собственных мыслей и чувств, затуманивших взор, воевода потупился.
Казалось, Тайцзун что-то почувствовал, его взгляд словно прожег воеводу… Или только показалось? Преодолевая растерянность и набравшись мужества, воевода поднял голову и заставил себя взглянуть в усталые глаза императора.
– Чтобы достичь истины, необходимо преодолеть в себе двойственность «Нет» и «Да», – привычно строго изрек император. – Всё меняется, живой мир – обманчив, потому что подвержен постоянному разрушению, а я... Чем занят наследник? – спросил он достаточно резко, как спрашивают, когда говорят об одном, думая о другом. – Вчера мы говорили о слабых местах в государственном управлении. Я прошу расширять устройство моих школ для инородцев. Поощряемая монахами, наша молодая знать стала презирать их. Странно видеть подобное высокомерие! Нужно помнить истины, помогающие народам, которые мы соединили в империю, жить в терпимости и согласии. Высокомерие одного народа в отношениях с другими приводит к великим бедствиям. Нам уже пришлось однажды усмирять высокомерие диких племен. Больше так быть не должно. Я прошу сделать постоянными испытания на должности. Несправедливо ущемив толкового инородца, мы получим врага. Я прошу... Позови принца, Чин-дэ, – произнес император, выдержав паузу, – и останься со мной.
– Пошлем лучше Чан-чжи, государь. В покоях наследника и среди твоих наложниц меня недолюбливают, – проворчал Чин-дэ.
Невольная неприязнь мелькнула на лице императора.
Воевода ее не заметил. Приподнявшись и распахнув одну из дверей, он, утишая рычание сиплого голоса, произнес:
– Воевода Чан-чжи, к императору наследника-принца!
«Воевода Чан-чжи… Воевода Чан-чжи… К императору наследника-принца!» – покатилось шепотом по переходам.
Не шелохнувшись, с бледными лицами, стояли воины-стражи, из укромных убежищ-ниш выглядывали широколицые настороженные монахи, шелестели платья рабынь и наложниц.
Страстно молилась в укромной каменной нише с факелом, устремив глаза в Небо, одна из юных обитательниц женской части дворца.

* * *
Дни текли медленно и напряженно.
В покои один за другим вошли с десяток монахов, по властному жесту воеводы Чин-дэ рассаживались на отдалении и от ложа императора и друг от друга. Потом воевода ввел древнего старца, худобой, мелким ростом похожего на лекаря Лин Шу. Но седая борода его была пышней и длинней, белые брови намного шире, усы толще. И был он с крупной проплешиной, пугающе белокож. Монахи шумно и возмущенно заговорили.
– Так ты продолжаешь твердить, ольхонский шаман, что нет ни Шамбалы, ни Агарты? – перебил их шумливое возмущение император, приподнявшись в нескрываемом любопытстве на локте.
– Нет подземных миров дьявола, повелитель Китаев, – негромко и твердо произнес шаман.
– Что же тогда Вечная жизнь, которую шаманы не отрицают? Или я в заблуждении? – Император хмурился, словно бы зная ответ, и не желал его подтверждения.
Шаман ответил с прежней твердостью:
– Мир ангелов и Вечная жизнь только на Небе, и они для души, но не для тела.
– Мракобесие! Мракобесие! – опасаясь громко кричать, возмущались монахи.
– Как же устроен невидимый мир, куда мне уходить? Кем я буду там?
– Невесомостью. Легкостью духа. Плоть и мирские желания перестанут давить на твой земной разум. Исчезнет потребность.
– И я перестану быть всесильным во власти?
– На Небе ты ощутишь ту самую власть, которой всегда поклонялся при жизни. Ты не верил в богов? На Небе власть императоров и царей не нужна, там правят боги.
– Что скажут монахи? Нужна мне на Небе власть императора?
Монахи в смущении молчали. Утверждая власть Неба, как высшую субстанцию, которой все должны быть покорны, они опасались сказать прямо, как этот шаман с берегов всегда непонятного им Байгала, где со времен хуннских народов поклоняются чуждому им каменному кресту, что всё, чем человек владеет на земле при жизни, после смерти уже не нужно. Да и не важно. Для чего душе, покинувшей свою износившуюся телесную оболочку и воспарившуюся в невесомое пространство миров нечто материальное? Как императору, пока он живой, скажешь такое?
Старец-шаман, доставленный по приказу императора с полгода назад воеводой Чин-дэ из-за Саяна, грустно изрек:
– Они боятся тебя огорчить, потому что всегда и всего боятся. Они живут земными потребностями, но восхваляют лишь Небо и твою силу, великий император, у них тяжелая жизнь на земле.
– Тогда зачем им потусторонняя жизнь, эти всесильные и невидимые Шамбала и Агарта?
– Иногда для устрашения непокорных, включая нередко и слабовольных владык земной суеты: облизывающие троны владык нуждаются в более сильных устрашениях в виде подземных вместилищ с разожженными огнищами и кипящей смолой. Такой повелитель, как ты, не может не согласиться, что черной и зловредной смолы в наших душах достаточно и при жизни.
Шаман был умен, говорил без всякого страха, но изрекать подобное при монахах… На Байгале и странном острове белолицего старца Тайцзуну побывать не пришлось. Поднялся на один из Саянских перевалов и вернулся. Не дошел… до странной воды, над которой зимою сияет павлиньими перьями Небо.
– Все покиньте меня, – грустно сказал император и уперся холодным взглядом в старца-шамана. – Бог креста и ваш огонь, это что?
– Возносящая сила нашего духа, правитель, но ты не поймешь в короткой беседе.
– Останешься со мной?
– Ты умираешь.
– Седобородый старец настолько уверен, что дни мои сочтены? – Император неприятно усмехнулся.
– Не вводи себя в заблуждение, повелитель Китая, ты давно это знаешь и готовишься к встрече с неведомым.
– Но… остался бы?
– Нет, великий правитель Тайцзун, я тебе говорил еще в первой нашей беседе. Начав служить, я и моя вера станем другими.
– Император и вера… Сожалею, мы мало с тобой говорили. Но ваша вера и моя власть…
– Император, подобное несовместимо! Императорам служат отвага и доблесть. Вера, совесть и честь не могут ни быть на цепи, ни кому-то служить.
– Твоя логическая цепь мне понятна, имеет право на существование, но я бы поспорил.
– Повелитель миров и многих народов, я готов к разумному спору без гнева всегда.
– Гнев – проявление бездоказательности.
– Именно так! Именно так, но глупцу этого никогда не внушишь. Не владея знаниями, способностью рассуждать, он владеет иногда, к сожалению, властью и силой.
– Да, да, власть и сила губят или созидают. Я мечтал созидать. – Задумавшись, император замолчал, а потом спросил: – У тебя есть ко мне просьба?
– Пока ты… Позволь мне вернуться обратно. Потом… Потом не уйти.
Император долго лежал в одиночестве, обступившем его…странной бесконечностью миров, которых он так и не достиг, но ему уже никуда не хотелось.
Вошел воевода-кореец Чан-чжи.
Неуклюже склонившись в приветствии, он басисто сказал:
– Мой император, в зале собралось несколько генералов, желающих встречи с тобой. Разреши им войти, многие прибыли издалека и любимы тобой.
– Воевода Чан-чжи всегда за кого-то просит. Кто в таком ожидании, что ты их пожалел? – досадливо спросил Тайцзун, жестким прямым взглядом смутив генерала.
– Первыми с утра прибыли командующий джунгарскими всадниками тюргешский князь Ашина Мише и князь Ашина Сымо, которому ты в походе на Бохань высасывал кровь после укуса змеи. Он все утро об этом рассказывает, – чувствуя холодную неприязнь императора, Чан-чжи говорил сухо.
– Сымо! Этот Сымо! – проворчал император, не спуская глаз с генерала. – Он толще тебя, пожалуй, Чан-чжи. Смелый, как дьявол, а змеи напугался. Ты боишься змей, Чан-чжи? – Император вдруг усмехнулся и произнес: – Зови… генералов, ты ничего не боишься, даже змей моего дома наложниц. Чин-дэ, заставим Сымо и Чан-чжи схватиться на поясах? Кто победит, на кого ты поставишь?
– Сымо тяжелей, а Чан-чжи моложе, – без воодушевления ответил Чин-дэ.
– Ты за Чан-чжи? Тогда я за Сымо! Я на Сымо поставлю, – император был весел.
– Старые они, великий правитель! – сказал воевода. – Будут топтаться да воздух портить, какие из них борцы?
Тайцзун встал на ноги, покачался, поправил длиннополый халат, отороченный мехом куницы, засмеялся:
– Зря не сказали раньше о генералах! Эй, у нас есть мужское вино, способное затуманить разум сильнее красивой рабыни! Подайте вина!
– Названы не все, император, – воевода Чан-чжи замялся. – Недавно прискакали другие генералы.
– Кто, кто? – глаза Тайцзуна ожили, засверкали, он подошел быстрой походкой к Чан-чжи, положил руки на его крепкие могучие плечи, заставив Чан-чжи заметно смутиться. – Ну, говори!
– Ты сердит, император? Но я ни в чем не повинен, и знай… я скорее бы умер.
– Кто в приемной, говори?
– Мой господин, ты сердит, мне неприятно!
– Кто за дверью покоев?
– Победители маньчжурцев-киданей генерал Ли Цзи и полководец Ляну.
– Ляну-удалец! Не встречались давно! – оживился Тайцзун. – Северная армия генерала Ляну в Поднебесной империи лучшая!
– Ты сам ее создавал, император, ходил с ней в походы. Ее называют: «Армия отцов и детей»! – подсказал воевода Чин-дэ.
– Хорошо говорят, я слышал. Так должно быть – отцы и дети! А Шэни-генерал тоже примчался? – шумливо спросил Тайцзун.
– Тюркют заыртышской степи Ашина Шэни в походе, ты забыл, император? – удивился Чин-дэ.
– Он успешно его завершил! – произнес император. – Я читал его донесение о победе над карашарским владетелем-лунем. О засаде в десять тысяч всадников под Кучей, которую он все же взял. За полгода ему подчинилось почти семьдесят разных городов края. К прежнему повиновению приведен весь Хотон. Пришли хорошие вести, что, испугавшись прихода Шэни-тюрка, образумилась Бухара. Я приказал Шэни передать управление армией и возвращаться.
– Ашины Шэни пока нет, император, – произнес Чин-дэ.
– Жаль, люблю Шэни. Как он сражался против меня рядом с каганом орды Кат Иль-ханом! Вот кто умеет сражаться, достоин высокой чести! Вернется, никуда не пущу, оставлю при военном совете… Этот Шэни…

4. ПРОЩАЛЬНЫЙ ЗВОН КУБКОВ

Ровно через неделю с первого тревожного утра, в ночь на 16 июля 649 года великого собирателя земель императора Тайцзуна не стало. Неожиданно он отвел странно изменившийся взгляд от старшего сына, с которым вел длительную беседу, обратил его на лекаря, воеводу Чин-дэ, присутствующих друзей-генералов, которые старались казаться веселыми, покачал головой, наткнувшись на потерянный взгляд Чан-чжи, и громко сказал:
– Чин-дэ, наполни мой кубок, он опустел… И музыку! Музыку! Почему перестали играть?
Воевода, кинул взглядом на лекаря и, не получив запрета, наполнил императорский походный кубок, известный всем военачальникам и, как любил повторять император, самому вождю непокорной когда-то степной орды Кат Иль-хану, с которым он пил из этого кубка на мосту через Вэй под Чаньанью за вечную дружбу. Подал вино умирающему.
– Служите моему сыну, как служили мне. У его деда тронным было имя Гао-цзу. Его внуку дадим – Гао-цзун. – Император опрокинул в себя разом содержимое кубка.
Воспользовавшись шумными восхвалениями в свой адрес, Тайцзун знаком попросил сына склониться к нему, дождавшись, сказал:
– Остаешься править и должен... Здесь почти все, кто поможет… Прошу, будь осторожен с монахами… и рабынями. Красивые из них нравятся не только правителям, но… некоторым самым верным воеводам… Умирать с подозрением тяжело.
Уходящий правитель всегда наставляет кого-то и зря наставляет: наследник был хмур, настороженно замкнут.
– Чан-чжи! – Глаза императора, устремившись в своем последнем порыве на воеводу-корейца, раскрылись неожиданно шире – и вдруг погасли.. Что-то не досказав своему генералу-удальцу, ушел навсегда создатель новой, по-настоящему сильной азиатской империи. А часом позднее молодой ловкий монах по имени Сянь Мынь – учитель изящных искусств и риторик императорских наложниц, – мчался в легком возке по крутым горным дорогам, опасаясь преследования. В углу возка, в страхе прячась под грубое верблюжье одеяло, тихо сидела самая юная наложница Великого Соединителя Земель…
Вскоре прибывший генерал Ашина Шэни, казалось, вдруг потерявший рассудок, не стыдясь, заливался слезами и требовал похоронить его вместе с императором. Генерала уговаривали, пытались напоить крепким вином, чтобы тот в отчаянии не покончил с собой. Ничего не получалось, чем больше генерал-тюрк пьянел, тем безутешней рыдал. Тогда обратились к старому лекарю. Лин Шу что-то приказал своему ученику Сяо, юноша сделал питье, и генерал наконец-то надолго забылся.

…Минуло тридцать лет. Летом 679 года в Шаньюй, заселенный когда-то Тайцзуном наряду с Ордосом, Алашанью, другими окраинными землями у Великой Стены покорившимися тюрками, прибыла высокая миссия императора Гаоцзуна. Вердикт ее был суров: тюркский старейшина-князь Ашидэ отстранялся от управления наместничеством, и ему предписывалось вернуться в Ордос, где у князя имелось собственное владение, дарованное когда-то Тайцзуном.
Выслушав решение, прозвучавшее как приговор, князь усмехнулся:
– Я был последним тюрком на Желтой реке, управлявшим собственным народом. Подчиняясь воле императора Гаоцзуна, сегодня покину Шаньюй.
Голос князя был строг и сдержан.
На выходе из просторной залы Ашидэ обернулся.
– Позволю спросить, – обратился он к руководителю миссии, главе императорской Палаты чинов, – есть ли указ о моем преемнике?
– Есть указ, есть новый наместник,— ответили князю.
– Тот, кто сменит меня, конечно, не тюрк?
– Князь, ты давно не в Степи, ты в Китае, – последовал новый пренебрежительный ответ, быть может, положивший начало тому, что вскоре случилось.
– Я жалею, что пережил славные времена народоправства, что я не в Степи, что стар, чтобы в нее вернуться! – не сдержав обиды, воскликнул будто бы вмиг состарившийся князь, и дальше на выход он шел уже сгорбившись.
Странной бывает судьба нечаянно искренней мысли, но именно эта, слетевшая с уст князя: «Жалею, что я не в Степи», оказалась подобной огню в сухих травах, в лесном буреломе, подхваченном сильным ветром. Менее чем через месяц в наместничестве вспыхнуло массовое тюркское возмущение.
Ну, а у всякого подобного действия также своя судьба и свои вожди, есть начало его и конец…
«Поднимая восстание, тюрки пошли на безнадежную авантюру: они были в центре государства и окружены врагами со всех сторон, у них не было ни тыла, ни союзников, ни численного превосходства. Они сами этого не могли не понимать и все-таки восстали! – спустя много и много лет воскликнет в неподражаемом изумлении любопытствующий историк. – При этом ни китайские, ни тюркские источники не говорят об обидах или невыносимом угнетении. Древние сообщения прямо говорят, что тюрки выступили не ради улучшения своей жизни, а ради дикой воли и власти. Не думая отдавать государству Табгач (так в Степи называлась по-старому северная часть застенных степных пространств) свои труды и свои силы, тюркский народ (turk budun) говорил: «лучше погубим себя и искореним». И они пошли к своей гибели».
Рядовое, обычное происшествие в истории жизни людей, по сегодняшний день не научившихся решать иначе вопросы мира, взаимного уважения и равноправия, послужило началом кровавого противостояния, растянувшегося на пятьдесят с лишним лет.
«Когда говорят о людях, достигших в силу своих личных качеств высокой власти, то обыкновенно вспоминают Наполеона. Следует заметить, что между ним и Тайцзуном Ли Ши-минем много общего. И тот и другой начали армейскими лейтенантами, выдвинулись своими талантами и оба умели привязывать к себе своих соратников. Оба были храбры и умны и сыграли огромную роль в жизни своих народов. Но дело Наполеона рухнуло при его жизни, а дело Тайцзуна пережило его на сто лет. У Наполеона был Фуше, а Тайцзун заявил: «Царствующий не должен никого подозревать, а подозревая из-за собственной слабости – не мстить». При Наполеоне царило grande stlence de I’Epmpie, а при Тайцзуне расцвела культура. Наполеоновская Франция нуждалась в самых необходимых продуктах: кофе, сахаре и т.п., а Тайцзун дал китайскому народу такое изобилие, какого не знали до него. Будировали только конфуцианские интеллигенты, которые упрекали императора в склонности к женскому полу, в привязанности к буддизму, любви к войнам. Конфуцианцы особенно осуждали его дружбу с кочевниками, но здесь они открыли свои карты: идея Империи для них была неприемлема, они не хотели дружбы с тюрками и монголами и сочувствовали старой политике дома Суй, несмотря на то, что знали ее последствия. Престолу новой династии Тан было не страшно брюзжание нескольких грамотеев, так как императору верой и правдой служили все кочевые войска, а популярность его в народе не имела сравнений…» – Так напишет один из ученых мужей спустя тринадцать веков о человеке и властелине, создавшем эпоху, которая столь неожиданно начала рушиться…
Умно и безнадежно глупо люди рассуждают чаще всего о войне, хотя понимают при этом, что всякой войне в мире разума – маленькой и большой, «освободительной» или «захватнической» – ни оправданий, ни снисхождений, ни, тем более, восхвалений быть не должно. За всякую насильственную смерть должно следовать жестокое немедленное, неизбежное наказание.
За всякую. За любого погубленного солдата и гражданина.
Что же с разумом людей, сколь им еще умирать за пустые, по сути Великого Смысла, идеи мелких земных богов и вождей? За кем следующим, под каким «светлым» лозунгом эфемерного счастья им снова идти насиловать, рушить чужое?..
Почему для каждого народа велик почти всякий «свой» вождь, кто жестоко, победно в прошлом сражался?
Нет ответов на это и в священных писаниях, зато о гнете от войн, «справедливости» войн, неизбежности войн, о божьей войне – конце Света, предостаточно…
Отдавая дань памяти прошлого, стоит ли его поощрять и возвеличивать?
Нужно ли возвеличивать само грешное бытие человека?

Глава первая
ДВОРЦОВЫЕ ТАЙНЫ ЧАНЬАНИ

1.МОНАХ И ЗАБАВЫ ПРИНЦА

23 ноября 2010 года  19:05:14
Анатолий | sorokin_t@mail.ru | Бишкек | Киргизия

ВЛАДИМИР БРИСОВ

Жареный петух
Быль о летнем коллапсе в Москве

«ЖАРЕНЫЙ ПЕТУХ» (ЭССЕ)
Более 60 погибших в огне, тысячи оставшихся без крова. Напоминающие зону военных действий сгоревшие леса и обугленные остовы деревенских домов, сожжённые поля. И вся эта беда, помноженная на бескрайние просторы России, составляет миллиардные убытки. Надо ли об этом помнить, или перевернуть страничку истории и забыть? Стоит ли искать и наказывать виновных за некомпетентность, бездушие, воровство государственных средств, или объявить об очередной победе над природой и раздать победителям награды?
Наши идеологи от науки пророчили беды Западному миру в виде «страшных историй» о погружении под воду Голландии, Великобритании и иже с ними, об изменении течения Гольфстрим и обледенении Скандинавии. При этом, искренне считая, что нам, обитателям Среднерусской возвышенности, раскинувшейся и вдоль, и поперёк на сотни километров, наплевать на капризы меняющегося климата. Я сам неоднократно читал и слушал в отечественных СМИ о тайном плане британского правительства по скупке подданными Её Величества горной части Пиренейского полуострова. И всё объяснялось страхом англичан оказаться под водой и желанием обштопать «доверчивых» испанцев. А я то — «святая простота», побывав в ряде таких посёлков на юге Испании, полагал, что британские пенсионеры экономят собственные сбережения. Ежу понятно (обидно за ежа), что на пенсию, даже британскую, дом у моря не построить.
Теперь наши отцы-командиры должны были осознать на собственном опыте, что Россия это неотъемлемая составная часть планеты «Земля». И если можно безнаказанно говорить о нашей особой суверенной демократии, то с природой не поспоришь и «на ковёр» в Думу не вызовешь.
Я весь период климатического бедствия находился в Москве. Премьер-министру не было необходимости благодарить меня, как мэра столицы Лужкова, за «своевременное возвращение» с австрийских Альп. Хотя, я полагаю, что Юрий Михайлович там тоже не бездельничал, а изучал возможности скупки горных районов Австрии московскими пенсионерами. Исследование не дал завершить «зловредный» Жириновский, предложивший ввести в Москве прямое президентское правление, ввиду неспособности московских властей… И так далее.
На несколько недель столица превратилась в филиал преисподней. Аномальная жара, сопоставимая с экваториальной Африкой, многодневное отсутствие даже намёка на ветер, сопоставимое с Сахарой, мгла от торфяных и лесных пожаров, сопоставимая с дымом Исландского вулкана, превышение в воздухе угарного газа, сопоставимое… (не хочется сравнивать с душегубкой). И все эти прелести в условиях пятнадцатимиллионного мегаполиса? Даже твёрдые духом и крепкие телом покорители столицы надели на лица маски, и город стал похож на реанимационное отделение больницы. С той существенной разницей, что кислородную подушку, если даже её удалось купить, негде было заправить кислородом, ну хоть убейся. В 4-5 раз подорожали обычные вентиляторы, а сроки установки кондиционеров переносились на позднюю осень. Под ноги попадались тела погибших птиц. Слабые лёгкие щебетушек не выдерживали коктейля «ля Громов» из смрада и газа.
Пока бравурные подчинённые мэра докладывали, что всё отлично и сотни поливочных машин (невидимок) бороздят улицы города, и созданы комнатки отдыха, аж по штуке на район, из Первопрестольной начался массовый исход. Турфирмы за безумные деньги предлагали безвизовую эвакуацию в Турцию, Египет и Тунис, москвичи среднего достатка штурмовали питерские поезда, а пенсионеры с внуками прятались на своих «шести сотках». И только самые «упрямые», которым некуда отступать толпились в прохладе торговых центров, за неделю лишив их кислородного преимущества перед улицей. Кинобизнес, как и торговля арбузами и квасом, сделал мощный финансовый прорыв. Самый популярный вопрос к кассиру касался не содержания фильма, а наличия кондиционера в зале. Фильмы крутили круглые сутки, а народ всё шёл и шёл «продышаться». Звонить кому-либо по делу казалось просто оскорбительно. Все только и обсуждали заклятые температурные рекорды.
В помощники пожарным меня не взяли по возрасту. Что я как поэт мог сделать для родного города, кроме отказа выезжать и носить маску, собственным примером демонстрируя выражение «ослиное упрямство»? Да, конечно, я выстрадал стихи «Да что Москва, пылает пол-России» и «Жаркий июль 2010», которые напечатали только за рубежом. Для наших СМИ, ввиду критики чиновников, они оказались неактуальны. Как, впрочем, и одинокие крики правдолюбов о смертности, возросшей минимум втрое, об угарном газе, в шесть-восемь раз превышающем предел допустимой нормы, об умерших младенцах и запрете врачам ставить диагнозы, связанные с перегревом или отравлением газом. Всё утонуло в общеинформационной цензуре. О Парижской жаре образца 2003 года все знали всё, знали, что погибли 5 тысяч парижан, что на Сену оперативно привезли морской песок и сделали пляж с живыми пальмами! О Московской – ничего! Наши чиновники лучше французских умеют держать язык за зубами. А, точнее, всё опять построено на страхе. Нет, слава Богу, не арестов и тюрем, на шкурном страхе потерять щедрую государственную подкормку лояльных властям СМИ, о которой мало кто знает.
Я послал стихи друзьям, и посыпались звонки: Марьян из Литвы требовал, чтобы мы с женой немедленно, бросив всё, прибыли на его дачу под Вильнюсом, на грибы и ягоды. Его жена Йоля плакала навзрыд у телевизора под программу новостей из России. Друзья из Израиля и звонили, и писали, предлагая пути отступления. Предприниматель из Львова Надя, давняя знакомая по туризму, коллеги из Белоруссии… Звонили все! Наша беда прошла через сердца неравнодушных.
Но, как известно, испытание часто переходит в воспитание. Москвичи стали добрее, по крайней мере, к братьям нашим меньшим, перенесшим все прелести климатических кульбитов вместе с нами. В Битцевском парке, что рядом с моим домом, на сникших деревьях появились самодельные поилки для обитателей леса. Все несут мешочки с орехами или семечками для белок. И рыжие зверьки, осмелев от такой заботы, берут орешки прямо из рук. За каждой белкой, соревнуясь, бегают гуляющие, стуча орехами и цокая языком. Да что говорить, синицы и даже поползни клюют зёрнышки на протянутой ладони, зацепившись дрожащими лапками за ваши пальцы. Дикие утки, обитатели заросшего пруда, выходят к вам на берег вместе с утятами, и толпятся вокруг вас, как домашние куры, подбирая хлебные крошки. Кормят даже лесных крыс и мышей. Ещё немного и у нас появятся ручные еноты, как в Центральном парке Нью-Йорка. Ещё немного и мы начнём разговаривать и улыбаться друг другу просто потому, что найдена точка солидарности – нам трудно выживать в этом городе, и мы заботимся о животных, которым выживать ещё труднее, чем нам. Ещё немного… И ничего этого не будет, скоро по плану мэра через парк проложат метро и построят бесконечную череду новых домов, столь успешно реализуемых его супругой.
Выводы? Боюсь, что никаких. В России говорят: пока жареный петух не клюнет, мужик не перекрестится. Жареный петух уже клюнул. Но загорелые правительственные чиновники с фигурами завсегдатаев фитнес-центров и массажных салонов уже давно не мужики. Они князья. А про князей в пословице ничего не сказано, уж извините.
01.09.Опубл. «Русский Глобус» США и литгазета «Зарубежные задворки» Германия.
Брисов Владимир

август 2010. Написано до снятия Лужкова с должности мэра

24 ноября 2010 года  00:16:07
Брисов Владимир | brissov@mail.ru | Москва | Россия

Кого выбираем в президенты?

* * *

До выборов Президента Российской Федерации — ох как далеко. Но уже сейчас видно, что голосовать не за кого.

События в кубанской станице Кущевская, участие России в саммите НАТО, коррупция, проевшая все нутро государства, слепое подражание во всем Западу, переименование с определенными целями милиции в полицию, введение платного образования и медицинского обслуживания, события в Хотьково и других малых городах вызвали мощную волну протестных настроений в отношении руководства страны и регионов.

Причем люди, в отличие от прежних лет, не боятся высказываться открыто, будь то интернет, теле или радиопередача. Во всех новостных блогах интернета все больше и больше высказываний людей о том, что правительство у нас в России марионеточное, что вся территория России уже разделена между определенными закулисными хозяевами жизни, что мы, основное население России, никоим образом не попадаем в «золотой миллиард» и счастливое будущее человечества, будь ты русский, татарин или еврей.

Конечно, специальные органы власти, призванные защищать конституционный строй, отслеживают каждое высказывание, но, видимо, ситуация настолько вышла из-под контроля, что прервать этот мощный поток возмущения уже не хватает ресурса.

На каждый роток не набросишь платок, говорит поговорка, но чем она опасна для либералов власть имущих?

А тем, что определенная часть населения России еще помнит жизнь с уверенностью в завтрашнем дне, помнит свои победы и достижения, помнит чувство гордости за Родину, помнит свою независимость от мирового капитала, главным лозунгом которого является утверждение, что человек человеку волк.

Слово «РОДИНА» в нашей стране произносится сейчас с ругательными интонациями, его стало стыдно употреблять в обиходе.

Итак, за кого же голосовать через полтора года? Писатель А. Проханов в своем романе «Виртуоз» предсказывает острое противостояние бывшего и нынешнего президента, заговоры и победу нынешнего главы государства. Больше кандидатур нет.

Спрашивается, неужели наша страна обеднела на мудрых талантливых государственников типа Невского, Минина, Пожарского, Столыпина? Конечно же – нет! Просто им не дают пробиться к трибуне. И вот уже по-тихому убирают протестных генералов, неугодных политиков и ярких, талантливых людей. Кого в тюрьму, кого на небеса. Молодежь, не зная выхода, берется за ножи. В романе И. Миронова «Замурованы», якобы совершившего покушение на председателя РАО ЕЭС А. Чубайса и отсидевшего за это недоказанное покушение несколько лет в Матросской тишине, есть строки о том, что все российские тюрьмы переполнены скинхедами. И уже, находясь за колючей проволокой, скинхеды прозрели, что резать таджиков и узбеков их понудили условия, созданные в стране для молодежи. Мутное молодежное движение «Наши», непонятно кем финансируемое и для чего созданное, они не приемлют и не верят в его лидеров.

Голосовать не за кого, но мне, начитавшемуся возмущенных комментариев, хочется проголосовать, вопреки всему на свете, за достойного человека. Укажите мне его.

Есть, правда, еще один путь развития. В России и Белоруссии объявляем, в соответствии с Конституциями этих стран, общенациональные референдумы о срочном создании (до 2012 года) общесоюзного государства. Выбираем президента этого государства. Конечно же А.Лукашенко.

Украина, Казахстан, Узбекистан, Киргизия, Армения, Азербайджан, Грузия, Туркмения, почуяв позитив во власти, а им тоже надоели местные князьки, заискивающие перед сильными мира сего, с великим удовольствием присоединятся к такому государству.

Но общество еще не созрело для таких действий. Пока что каждому его рубашка ближе к телу. А с таким телом не будет никакого дела!

26 ноября 2010 года  13:25:41
Zhurnal.lib.ru/n/nowikow_w_n | simsim600@mail.ru | Москва | Россия

ВЛАДИМИР БРИСОВ

ПОПУГАЙЧИКИ И ЕВА.

Автор: Брисов Владимир
Название файла: 4_POPUGAY_EVAand.doc

Название рассказа: «Попугайчики и Ева»

Эпиграф: «Мысли – как блохи, мысли – как птицы, мысли – как прожитой жизни страницы».

Сижу я в тихом московском переулке, на открытой террасе маленького кафе «Восточное». Обычное кафе, таких по городу – тысячи. Но у этого есть существенное отличие, по крайней мере, для меня. Оно расположено при въезде во двор, где я когда-то рос, ходил в школу, любил. Ностальгирую за кружкой чешского пива с жаренными на мангале немецкими колбасками и армянским лавашем. И, отвлекаясь от пищевого интернационала, наблюдаю любопытную картинку. Между жадно хватающими крошки воробьями и ободранными городскими голубями, важно прогуливаются два волнистых попугайчика – зелёненький и серо-синий. Тут же придумываю имена: «Огурчик» и «Тучка». Тем более, что Огурчик — действительно «он», а Тучка — «она». Я со времён своего «ботанического» детства помню, что у самца синий, а у самки коричневый нарост над клювом.

Наверное, две дурашки, в период задымления из-за торфяных пожаров, решили, что их хозяйка опять забыла на плите кастрюлю. И в знак протеста улетели на волю из маленькой душной квартирки. Потом они поняли, что на улице гари ещё больше, чем в квартире. Но заветное окно было потеряно. В детстве у меня тоже улетели попугайчики. Я выпускал их из клетки в комнату — размять крылья. Но однажды форточку распахнуло порывом ветра, и воздух свободы вырвал их из моих объятий. Мне было пять лет, и я плакал от обиды на «предавших» меня птичек.

Приятно резонёрствовать и перебрасывать мысли, как мячики через сетку, в ласковых прощальных лучах солнышка. Это, как игра в шахматы с самим собой: играешь не для победы, а просто получаешь удовольствие от собственного мыслительного процесса. Я наблюдаю, как над суетой мегаполиса летят стаи птиц, не обременённых ни визами, ни границами, ни имуществом. «Им не страшны парламента законы и ожиревших генералов рать»,— вспомнил я строки из стиха. «Прощай Содом и Гоморра»,— кричат они сверху. Но известно ли им, летунам, что они обречены вновь и вновь возвращаться? Потому что жизнь их птичья идёт по заданному кругу. А наша людская жизнь? В ней порой круги не шире, чем «спасательный». Только чтобы удержаться на плаву и не утонуть в нищету и забвение. Только чтобы, подъехав на новой машине, рассказать знакомым с кем отдохнул в Турции. Я сделал большой глоток пива, погрузился взглядом в лимонно-красную листву, и созерцательное настроение начало медленно всплывать, как сознание после общего наркоза.

Благодатная пора «бабье лето». Я бы женщинам давал дополнительный отпуск, а то лето бабье, а что бабы с этого имеют – непонятно. У американцев эти дни воспоминаний об ушедшей жаркой поре называют «индейским летом». Если названия совместить, получается «лето индейских баб». То есть и наши women вкалывают, и индейские мужики не бездельничают, а отдыхают их скво. Правда, в Америке это слово стало считаться неприличным. Из обозначения просто женщины, существительное перешло в обозначение индианки – представительницы древнейшей профессии. И, по требованию индейской общественности, слово «скво» убирают из политкорректной речи. Выходит, наслаждаться этой волшебной чередой дней некому. Птицы спешат на юг, люди бегут во всех направлениях, а то и просто на месте. Лишь два маленьких глупых попугайчика радуются свободе и солнцу, не ведая о долгой зиме.

Моя первая любовь была связана с попугаем, и время года было такое же – «бабье лето». Мы, 15-летние пацаны после занятий в школе, мучились от безделья, с трудом привыкая к учёбе после долгих каникул. В тот день мы играли в карты в расписанной фольклорными изречениями дворовой беседке. В этих надписях доставалось каждому из нас. «Рыло» — такой-то, «Навага» — сякой-то, «Бочка», «Бурундук», «Шарманщик» — вообще «нехорошие люди» и т.д. Но нелестные характеристики не мешали нам вместе слушать Битлз, Высоцкого и ждать возвращения гонца, посланного в ближайший гастроном за бутылкой дешёвого портвейна и пачкой сигарет «Южные» за семь копеек. Неподалёку взрослые стучали по столу домино, в томлении ожидая своего гонца с «беленькой» и пачкой сигарет «Прима» — уже за четырнадцать копеек. Бабушки, сидевшие у подъездов, явно скучали и обменивались вчерашними новостями в виду отсутствия «свежих» прохожих. Под высоким тополем молодые мамы ели мороженое и украдкой покуривали, укачивая орущих чад. На маленькой огороженной ржавой сеткой площадке малышня играла в футбол, периодически взрывая нависшую дрёму криком «гол». «Эй, вы, тише там»,— вздрагивал на скамейке заснувший с газетой старичок. Словом, леность разливалась по двору невероятная.

И вдруг, в будничную послеполуденную атмосферу окружённого стенами домов мирка, влетела сине-зелёно-красная птичка с гнутым клювом. По размеру она была больше скворцов, но меньше голубей, важно воркующих в стоявшей посредине двора голубятне. Туда и отправился иностранный гость, в надежде на поздний ланч. Вскочили все: даже младенцы в колясках и инвалиды на костылях. Такую птицу здесь не видели. Под общий крик «по-пу-гай» двор пришёл в броуновское движение. Бедный пернатый рванул на соседнюю улицу и сел на подоконник пятого этажа. Недоумённо крутя головой, он как будто спрашивал: «Что от меня хотят эти люди? Я ведь поздоровался и представился: «Приивеет, Кееша».

Пацаны, чуть не оторвав дверь подъезда, запрыгали через ступеньки, и, толкая друг друга, нажали на кнопку звонка в квартире, где на подоконнике уселся заморский гастролёр. Никому из нас и в голову не приходило, что нас могут не впустить, или что мы можем потревожить хозяев квартиры. Да у квартир тогда и не было хозяев. Всё воспринималось как общее. Это было время ни то поголовной бедности, ни то всеобщего доверия. Сейчас уже не вспомню, много лет прошло, и память не стала лучше. Ключи от дверей прятали под половики, лежавшие у этих самых дверей. Некоторые, наиболее отчаянные граждане в густонаселённых коммунальных квартирах, вообще не запирали двери, и даже хвастались этим. В квартиру впускали сразу, как будто ждали, что вот-вот принесут миллион.

И тогда, в тот далёкий день, когда мы ловили попугая, дверь открыла немолодая женщина в фартуке поверх халата и с бигуди в волосах. «Аня, к тебе мальчики»,— крикнула она в коридор, ничего у нас не спросив. Я с друзьями вошёл в тёмное пространство, заставленное велосипедом, старыми тумбочками, стопками завязанных верёвками газет и журналов. Открылась большая дверь и вышла «она». Стройная девушка в короткой юбочке, курносая, с пышными рыжими волосами, разложенными на два хвостика. Я был уверен, что никогда не встречал такую красивую девчонку. И пока мои одноклассники открывали окно, я узнал, что она из Вологды, живёт у тёти и учится в техникуме. Я прибавил год к своему возрасту, чтобы не быть младше. Аня рассказывала про любимые фильмы и коллекцию картинок кинозвёзд. Перепуганная птица перелетела на другой подоконник, и вся компания понеслась в квартиру этажом ниже. А я всё стоял в коридоре, слушая её немосковский говорок и кивая головой, как игрушечный болванчик. Ну и скажите сами, на фига был мне нужен этот попугай, когда впервые я превратился в Адама, залюбовавшегося Евой? Ни попугая, ни пропахшего борщом коридора, ни тётки с бигуди,— никого. Только она и я, и наше возникшее чувство первой влюблённости.

Отвыкшего летать попугая, конечно, поймали, взяв измором. Он порхал с подоконника на подоконник, выбился из сил и сдался на милость победителей. Теперь он сидел под перевёрнутым ящиком в компании с крышкой от банки, наполненной водой из уличного крана. Каждый из нас с одной стороны хотел взять его себе, а с другой понимал, что держать говорящую довольно крупную птичку в комнате коммунальной квартиры, в общем-то, негде. Да и ухаживать за ним – не пацанское дело. И тут меня осенило, я предложил отдать летающий сувенир Анне, и добавил, увидев недовольные лица друзей, что три дня подряд ставлю пузырь за свой счёт. Обстановка разрядилась, мы ударили по рукам и ящик с «Кешей» передвинули ко мне.

Но тут к беседке подошла дворовая шпана или «хамовническая лабуда»,— как их называла наша учительница литературы. Она была фронтовичка и позволяла себе многое, на что не осмеливались другие. Внешне, мы ничем не отличались от шпаны: те же длинные волосы, брюки клёш, широкие солдатские ремни и тельняшки. Для дедушек и бабушек двора мы все были «битломаны». Суть состояла в том, что под тельняшкой все были разные. Мы – старшеклассники, мечтавшие о поступлении в ВУЗ и устройстве на престижную, интересную работу. Шпана же, будучи старше нас на 1-2 года, очерчивала круг своих интересов выпивкой после работы и обильным возлиянием по выходным. Снятием «тёлок» и утехами с ними, желательно бесплатными. А в последствие,— шумная свадьба, с приглашением многочисленной родни, друзей жениха, подруг невесты и бескрайним количеством спиртного, в том числе домашнего производства. Не мудрено, что начатое с криков «горько», мероприятие в конце переходило в мордобой, из-за ревности или имущественных споров. И всё тот же стол для домино, за которым рубились их отцы, и томительное ожидание «беленькой». Разнообразие в монотонный быт вносили служба в армии или приговор суда, и мотание срока на просторах нашей необъятной…

Обычно мы ладили с местной шпаной. Трудно враждовать, проживая по месту прописки, в одном дворе. Выяснение отношений и драки, порой опасные, с применением кастетов и солдатских ремней с тяжёлыми пряжками, происходили с другими дворами. Ножи в те годы пускали в ход редко. Вот и тогда, появление группы «дворовых» ребят во главе с «Арзамасом» не предвещало неприятностей. «Лёня Арзамас» был в авторитете, как все ранее осужденные и отбывавшие срок. Короткая «тюремная» стрижка и татуировки на руках являлись предупредительными знаками – «не подходи, опасно!». Мы все подражали ему, и я к зиме копил деньги на такое же, как у него пальто – с широким спускавшимся к поясу воротником из цигейки и в цвет к нему цигейковой шапки – «пирожок». Все степенно пожали друг другу руки и закурили. Докурив свою «Яву» и бросив под ноги окурок, «Арзамас» безапелляционно произнёс: «Народ говорит, вы какую-то птаху редкую поймали. Так я её заберу. На «птичке» (так назывался московский рынок по продаже братьев наших меньших) её продам. Пацаны послушно закивали и сочувственно посмотрели на меня.

И тут я представил, что Аня из квартиры, где часть окон выходила во двор, смотрит на меня и ждёт моего решения. Как у меня хватило смелости отказать «Арзамасу», не знаю. Душа ушла в пятки, но я тихим, твёрдым голосом сказал «нет». Наступила напряжённая тишина. «Арзамас» наклонил голову на бок и с интересом посмотрел на меня: «Пушкин (я был кудряв и писал стихи), ты чего-то не понял?» А я всё понял: это будет либо моё унижение, либо слава среди своего и ближайших дворов. Чуть громче я повторил: «Нет, не дам». Летая от стенки к стенке, я убедился, что размеры беседки больше, чем казалось до этого. Шестёрки «Арзамаса» хотели забрать говорящую птичку, но я прорычал: «Не отдавать!» И пацаны, вдруг осмелев, загородили ящик. Кто-то начал громко кричать: «Пушкина убивают». К беседке стал подтягиваться народ, в том числе взрослые, и мой мучитель отступил.

Мне повезло, через пару недель, пока я залечивал свои ушибы и записывался в секцию по боксу, «Арзамас» попался на грабеже, и после отбытия срока, как дважды судимый, остался за сто первым километром. Года три спустя, говорили, что его убили в драке. Мать его стала пить ещё больше, потом переехала, и след их семьи затерялся.
Приходя к Анне, я всякий раз слышал противный, скрипучий голос «Кеши»: «Пуушшкина убивают!» Он выделял меня среди других, как будто понимал, что это я обеспечил ему такую сытную и радостную жизнь.

Я с головой ушёл в воспоминания… И вдруг, огромный чёрный «бумер», едва не сбив декоративную ограду кафе, и обдав меня брызгами грязи, прямо через газон подкатил к подъезду. Птицы в страхе вспорхнули. На земле остался только маленький попугайчик – «Огурчик». Он лежал вдавленный во влажную землю. К сожалению, попугаи не столь расторопны, как дворовые птицы. Рядом на рябине сидела осиротевшая «Тучка» и громко, испуганно чирикала, призывая его лететь к ней на ветку.

Вылезший из машины «хряк» с короткой стрижкой крашеных волос небрежно бросил хозяину кафе и официанту, выскочившим на террасу: «Труповозка раскарякалась». Он кивнул в сторону уже отъезжавшей от соседнего подъезда машины «Скорой помощи». И в подтверждение неоспоримости слов хозяина, из машины выскочил крупный ризеншнауцер и облаял нас. Потом из-за дверки выпорхнула с ногами от шеи «фея», годившаяся ему в дочкавнучки, и трио скрылось в подъезде.

Что на меня нашло, не знаю, показалось, что Аня смотрит с пятого этажа. Я решительно направился вслед за «хряком»: — Эй, распальцовщик, а извиняться кто будет? — Я сжал в руке связку ключей, для увеличения веса кулака при ударе. Если не извинится, дам по наглой морде, твёрдо решил я. Мой визави вышел на ступени подъезда и опытным взором посмотрел на меня, оценивая ситуацию. Ничего не говоря, он откинул край ветровки, демонстрируя рукоятку пистолета.

— И это что, все твои извинения?- Начал закипать я, возмущённый таким хамством, и сделал шаг вперёд.

Мой «оппонент» нагнул голову на бок, пристально рассматривая меня, и вдруг, улыбаясь, сказал: — Пушкин, ты чего-то не понял?

Я встал, как вкопанный, больше 30-ти лет меня так никто не называл. — Арзамас, неужели ты, а говорили, что тебя… — я всматривался в жирную, холеную рожу.

— Я, я, жив как видишь! – Он прошёл мимо меня на террасу кафе и приказал хозяину заведения: — Самого лучшего коньяка, и не дай тебе бог, если это самопал, и у меня завтра заболит голова.

Надо было отказаться от приглашения бывшего хулигана, а теперь, судя по всему, хозяина жизни, но это был звонок из прошлого, которого я не слышал уже долгие годы. «Лёнька Арзамас», судя по всему, тоже вышел на связь с прошлым. Его как будто прорвало: — А я так и остался жить в этом доме, только с небольшой поправочкой, – он доверительно хлопнул меня по плечу,— раньше мы жили в коммуналке, а теперь я выселил всех этих тараканов и занимаю всю лестничную площадку,— и сделал паузу,— заметь, в центре Москвы. Он рассказывал, чего добился в жизни «вот этими самыми руками». Как, используя свои криминальные связи, стал очень крутым. И даже предложил мне работу: — Я ведь помню, ты всё сочинял чего-то, и у тебя получалось. Я хочу стать депутатом и мне пригодились бы твои мозги. А это Жаклин,— он представил мне «фею», спустившуюся к нам в кафе.

— Это в честь Жаклин Кеннеди? – поинтересовался я.

Она явно оживилась: — Да, у меня папа американец, он бизнесмен в Нью-Йорке.

— Расслабься, Жека, «Мухазасранск» тоже реальный город,— «Арзамас» подмигнул мне.

— Ну, вот ты опять,— она надула ярко накрашенные губки.

Я надеялся вернуть состояние гармонии с уставшим от летнего аврала солнцем, с бегущими между крыш облаками, с красными искрами кленовых листьев, падающих на террасу… Да где там, всё ушло, улетело вместе с испуганными птицами.

Мы оба были на связи с прошлым. Только я звонил «за две копейки» из телефонной будки моей юности, а он по навороченному мобильному. И абоненты у нас были разные. У него — всплывшие в водовороте событий кореша, а у меня «Ева» и «попугайчики»…

END Владимир Брисов
10 ноября 2010. Рассказ опубликован в Германии в Литературной газете «Зарубежные Задворки». № 11/2
Число знаков с пробелами – 15 688

26 ноября 2010 года  21:17:53
Брисов Владимир | brissov@mail.ru | Москва | Россия

Sergei Gorbovets

Неудачный моцион

Неудачный моцион.
В ноябре, в 7 часов утра, во Франкфурте на Майне ещё темно. Через запотевшее окно тёплой комнаты моросящий осенний дождик, своим однообразным и монотонным шумом, уговаривает меня оставаться в уютных объятьях тёплой постели. Но я упрямо выталкиваю себя из кровати, натягиваю свой старый спортивный костюм и новые кроссовки. Сегодня я буду их испытывать по прямому назначению. Так сказать, на полигоне в боевых условиях.
Ещё две недели назад, мой организм бурно протестовал против такого бесцеремонного насилия с моей стороны. Находил всевозможные причины, чтобы увильнуть от этих репрессий или хотя бы оттянуть их на какое-то время. Но я тоже не подарок. Упрямо настаивал на своём и, как настойчивая свекровь норовистую невестку, очень скоро переборол его сопротивление. Теперь мы с ним существуем гармонично и слаженно. Нас уже больше не пугал хмурый рассвет, холодный моросящий дождик и порывистый ветер.
Бегун из меня, прямо скажем, никудышный, но бегаю уже давно. Правда, с длительными перерывами. Всё-таки, надо сказать, организм меня побеждал чаще. Иногда, поутрам, он предательски подсовывал мне чашечку ароматного кофе, да ещё, вдобавок, самую вкусную утреннюю сигаретку. Расслабился – и сошёл с курса. А ему только этого и надо. Ещё и телевизор требует включить. Почему-то к утреннему кофе и сигаретке привыкаешь быстрее и легче, чем к пробежкам в парке. Надо будет когда-нибудь попробовать совместить эти две приятности – бежать и при этом курить. Брр! Какая гадость! Может быть, я таким образом смог бы бросить это проклятое курево? А что? По моему, неплохой метод избавиться от порочного табакокурения. Надо будет кому-нибудь из заядлых курильшиков посоветовать, а ещё лучше – запатентовать и увековечить своё имя. Помню, я где-то прочитал, что индейцы за своё истребление сполна оплатили всему миру табаком.
Жить во Франкфурте на Майне, да ещё и в доме, окруженным двумя парками и не бегать по утрам – это трудно понять. К этому времени туда стягиваются лучшие представители мужского и женского пола. Днём, за стёклами автомобилей, их не рассмотришь. А тут – вот они во всей своей красе, в модных спортивных костюмах. Можно даже с ними пообщаться. Правда до разговоров не всегда доходит, всё-таки утро, надо ещё успеть на работу. Но вежливый кивок, не сбивающий ритма дыхания – это обязательный ритуал.
Вышел я из дому, натянул на голову капюшон клиновидной формы от куртки, и потрусил к элитному месту в парк. Но до парка ещё надо добежать! А у меня левый кроссовок почему-то начал подозрительно цепляться носком за правую пятку. Кроссовки совсем новые. Только вчера мне их купила жена. Собственно, они и послужили причиной возобновления моих утренних пробежек.
При примерке я сразу почувствовал, что они были на меня чуть великоваты, а левый особенно, но зато, как сказала моя жена, «... очень удачно купила на распродаже». Она, наверное, решила, что у меня ещё нога растёт, и поэтому купила их на вырост. В общем, двойная экономия,— и заплатила дешевле, и на дольше хватит. В отношении левого «особенного», она сумела меня убедить в том, что «... у тебя, левая нога всегда была больше, чем правая». Честно говоря, о таком своём физическом недостатке я узнал впервые и очень удивился.
Решив не заострять на этом особого внимания, я потрусил дальше. Мои лёгкие с удовольствием вдыхали запах осени и я наслаждался бегом, внутренне чувствуя своё превосходство над встречными прохожими, которые, согнувшись под моросящим дождём, упрямо прорывались на свои рабочие места.
Всё-таки утренняя пробежка – это здорово! Единственное, что меня слегка огорчало, это шлёпание об асфальт моих неразмерных кроссовок, особенно левого. Но я и это в себе переборол. Приноровился к этим звукам и мне даже стало лучше отсчитывать дыхание и ритм бега. Вот только, когда я догонял какого-нибудь прохожего, то он испуганно шарахался в сторону. Да, бежал я, немножко, шумно. Ну, всем не угодишь!
* * *
Вот и парк! Какая здесь удивительная красота! Тишину парка нарушали только лёгкие шорохи обуви любителей бега, да мои шлепки. На втором круге я заметил бегущих мне навстречу двух знакомых по парку барышень. Их трудно было не заметить, а когда ищешь, так вообще легко. Как-то раз, одна из них, как мне показалось, бросила на меня заинтересованный и оценивающий взгляд. Я, конечно, раскатал губу. Наконец-то теперь вам стало ясно, почему я бегаю именно в этот парк, а не в тот, который ближе к нашему дому. Но это строго между нами.
Яркие, модные спортивные костюмы резко выделяли их на фоне жёлтой, осенней листвы. Барышни были совсем молоденькие. Они бежали и радовались своей свежести и молодости. Для них день начинался в предвкушении приятных неожиданностей и новых встреч. Во время бега они о чем-то переговаривались между собой и даже смеялись, не боясь сбить дыхание. Наверняка, обсуждали свои вчерашние, вечерние приключения.
В отличие от них, я пёрся, как грузовик с бракованными, хлопающими об асфальт, скатами. Дыхание уже успело сбиться. Дурацкий колпак на голове намок и сваливался мне на глаза, закрывая обзор.
Но при приближении к ним, я поправил свою амуницию, выпятил грудь колесом, втянул подальше в себя свой живот и перешёл на бег застоявшегося в конюшне ипподромного рысака. Единственное чего опасался, это то, что не рано ли я начал свой выпендрёж, ведь неизвестно, на сколько меня хватит.
Буквально за три-четыре метра от моих пассий, колпак предательски упал своим суженным концом мне на глаза, и я не заметил лужу, которая образовалась там, как именно для меня. Но её заметили мои новые кроссовки, особенно левая, сволочная. Она, стерва, зацепилась за правую пятку ещё на сухом месте, а брякнуся я мордой уже в лужу. Вообщем,— летел, как ангел, а упал, как чёрт. Можете представить себе мой внешний вид, а главное – моё моральное состояние.
Вдобавок, эти сердобольные, ради которых я так старался, подбегают ко мне и затараторили, «... как Вы себя чувствуете, да как Вы себя чувствуете?» А как ещё я могу себя чувствовать? Неужели не видно? Я с трудом приклеил на свою морду улыбку, как это делает на сцене танцор, страдающий застарелым геммороем, и вежливо поблагодарил их за сердечную заботу. Барышни не стали обременять себя лишними заботами и потрусили дальше, вроде ничего такого не произошло. Мне сразу стало грустно и одиноко.
В расстроенных чувствах я сел на мокрую скамейку, снял кроссовки и вылил из них воду. Затем отжал мокрые носки. Я с ненавистью смотрел на свои кроссовки и вдруг вижу,— один, правый 43-й размер, а левый, скотина – 45-й! И это при моём родном — 42!
Прихожу домой. Жена оценивающее осмотрела меня со всех сторон:
— Интересно, где ты нашёл в Германии такую лужу? Тут везде ровный асфальт. Ты что, специально бегал её искать?
«Ещё и издевается»,— подумал я.
— А где ты нашла в Германии такой магазин, в котором продаются кроссовки разного размера?
— Так это здесь, рядом, за углом,— как ни в чём не бывало ответила она,— Лидка тоже купила для Хельмута.
— Мне остаётся только одно, поинтересоваться, её муж сегодня бегал или нет?
— Позвони и узнай. Купила ему обновку, а он ещё и недоволен,— фыркнула она. – Другой бы на твоём месте не бегал бы неизвестно куда, вместо того, чтобы ... – и она только махнула на меня безнадёжным жестом.
Я сделал вид, что не понял её намёка и набрал номер телефона Хельмута:
— Извини, я тебя не разбудил?
— Ну что ты,— радостно ответил Хельмут,— я уже побывал парке и теперь завтракаю. Аппетит – зверский.
— Ну и как? – спрашиваю я с тайной надеждой, что он побывал не только в парке, но и луже.
— Отлично. Мне Лида купила новые кроссовки. Правда, они немного великоваты, но ничего, мне нравятся.
— А тебе было в них удобно бегать? – осторожно спрашиваю я,— ты не ощущал какого-нибудь дискомфорта?
— А я не бегал. Я ездил на велосипеде.
Я снял с себя мокрые шмотки, которые ещё раз напомнили мне мой позор. «Как я теперь покажусь им на глаза? Придётся опять делать в моих пробежках длительную паузу».
Затем я прибёг к старому, испытанному средству снятия стресса – налил рюмочку коньяку. Он, жалостливый, расстёкся по всем уголочкам моего бедного, измученного организма и деликатно постучал мне в голову новой идеей, а почему бы мне ни бегать в парк, который поближе? На завтра я решил одеть на левую ногу три носка и поменять парк. За такую идею не грех выпить ещё одну рюмочку.
Прозит!

28. 11. 09. Сергей Горбовец. Frankfurt am Main.

27 ноября 2010 года  11:42:47
Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland

Сергей Горбовец

Палки

Из серии рассказов «Менталитет».
ПАЛКИ.
Вот уж чего не удержать никакими силами в стойле, так это моду. А если она, вдобавок, касается женщин выше среднего возраста и веса, которые ещё не оставили надежду на возврат к былой (по их мнению) привлекательности, то здесь она вообще становится неудержимой и неуправляемой.
Однажды, ясным, весенним утром, вёз я на свой дачный участок тачку наполненную компостом. Под горку толкать тяжеловато, но чего только не сделаешь ради своих соток, ради будущего урожая. Правда осенью, когда созревают все эти яблоки-груши, начинается «борьба» с ними. Всё сам не съешь, а главное, никому это и не надо. Предлагал как-то своим знакомым приехать с вёдрами и собрать для себя фрукты. А они мне выдвинули встречное предложение, так сказать, встречный план: ты привези домой, а мы, когда-нибудь, заедем и заберём. От такого предложения я вежливо отказался, ссылаясь на отсутствие у себя в квартире холодильных ёмкостей и компостного ящика.
Тогда я нашёл другой выход. Мой дачный часток расположен в парковой зоне и каждый день здесь гуляет много людей. Выставил я вёдра с фруктами за калитку, написал плакатик: «Kostenlos» (бесплатно), и пошли мои яблоки-груши в ход. Некоторые старички набирали полные кульки и ещё спрашивали. Людям хорошо и мне приятно, что добро лишь бы зря не пропадает.
Вот так я размышлял, сокращая свой нелёгкий путь с тачкой. Запарился немного, сел отдохнуть. Смотрю, навстречу мне по аллее идёт небольшая группа женщин выше описанной внешности, в ярких спортивных костюмах. Моё внимание привлекло то, что они шли гуськом друг за другом и ритмично, в такт ходьбы, отталкивались от земли палками, похожыми на лыжные, только снизу без колечек. Они напомнили мне журавлиный ключ, улетающий осенью в дальние тёплые края. Даже курлыкали о чём-то между собой.
В голове сразу мелькнула мыслишка ядовито подсказать им: «Дамы, извините, но вы, кажется, забыли надеть лыжи». Потом вовремя собразил, что их слишком много, могут и заклевать. «Впрочем, возможно,— подумал я,— они проходят какой-то курс реабилитации. Грех смеяться над калеками».
Но зато вечером, с удовольствием, как новый анекдот, я рассказывал увиденное мною своему приятелю. Однако, он выслушал меня и даже не улыбнулся. «Наверное,— подумал я,— попал не под настроение. Надо было мне сначала сделать разведку: как поживаешь, да как дела, а потом уже грузить его своими бытовыми хохмочками».
— Ты ожидал, что я буду смеяться, – сказал он утвердительно, как бы угадав мои мысли,— а мне сегодня совсем не до смеха.
— Что-то у тебя случилось? – немного запоздало поинтересовался я.
И он мне поведал историю, которая с ним произошла на днях.
* * *
Несколько дней назад приходит моя жена домой, небрежно оставляет в углу прихожей какие-то пакеты. Затем подходит ко мне, улыбается и протягивает мне свёрточек:
— Купила тебе небольшую обнову, попался редуцирт, уценённый товар, чего ж не взять. Тем более, что тебе это необходимо. Примеряй, я посмотрю.
Беру свёрток в руки. В голове мелькнула шальная искорка надежды: «Наконец-то я получу то, о чём давно мечтал – кожанный пиджак. Не какой-то там исскуственной кожи, а из настоящей мягенькой лайки». Разворачиваю и вытаскиваю на белый свет две футболки какого-то неопределённого цвета:
— А почему такой цвет? – недоумённо спрашиваю я. — Между прочим, я отдаю предпочтение футболкам белого цвета.
— Милый, это же редуцирт. Что было, то я и взяла. Они как раз очень практичные, не маркие.
— Конечно, будет ещё и экономия на стиральном порошке. По-моему нам это не помешает,— согласился я и показал пальцем на свёртки, грудой стоящие в углу. В моём воображении они превратились уже в коробки. — А это что? Тоже из серии редуциртов или дефицитов?
— О чём ты говоришь, какие могут быть дефициты в Германии? Вон Лидка себе заказала, так пришлось ещё и доставку оплачивать. А я их случайно увидела и решила купить. Для комплекта приобрела ещё кое-что.
— Меня не интересует Лидка,— взяв себя в руки сказал я. — Меня интересует, что такое «их» и что такое «ещё кое-что»?
— Ты же знаешь, что у меня иногда начала появляться аритмия, и мне посоветовали заняться «Nordiс Wеking».
— Это ещё что за зверь?
— Какой ты тёмный! Это не из мира фауны, это самый новый вид гимнастики – ходить с палками. Сейчас это очень модно.
— Но я не припоминаю ни одного вида «старой» гимнастики, которым бы ты занималась. Даже плавать ты предпочитала в каком-нибудь из южных морей. А в отношении моды это что, возник какой-то новый Карден или Диор?
Моё невежество в моде вызвало у жены подозрительные всхлипывания. И я её понимал, как не кто-нибудь другой. Как-же! Грязным сапогом – в чистую душу! Надо было спасать положение, иначе попадёшь в немилость вплоть до соседней комнаты или дивана в кабинете.
Но все мои благородные переживания не могли перебороть любопытство, что же всё-таки находится в коробках, которые уже увеличились в моих глазах до размеров контейнеров и занимали половину квартиры.
Я решительно направился в угол и вскрыл один из контейнеров. После удаления бумажной упаковки из неё, как белый голубь, выпорхнул товарный чек. Я не обратил на него внимания и лихорадочно продолжал начатое. В коробке, как две костянные ноги «от бабы Яги», лежали две палки, похожие на лыжные, только, как ты говорил, без нижних колечек. «Палки, так палки,— подумал я,— чем бы дитя не тешилось. Интересно, сколько же стоит эта мода?» Я посмотрел на чек и начал лихорадочно перебирать бумагу в коробке.
— Что ты там ищешь? – спросила жена.
— Я ищу – не знаю что, может быть ДВД — плейер, а может быть кинокамеру, вобщем, какой-то презент.
— Там больше ничего нет.
— Ну не могут же эти палки, пусть даже отдалённо напоминающие лыжные, стоить 112 евро! Даже колечки на них отсутствуют! – начал я набирать обороты. — Значит, должен быть к ним ещё, как минимум, спорткостюм.
— Спорткостюм я купила экстра, отдельно,— мило ответила она, думая, наверное, что я оценю её практичность.
Тут я понял, что пришла пора брать судьбу за лебединую шейку или одеть на себя намордник, чтобы её не укусить. Я, пока, выбрал второе и внутренее гордился своей выдержкой. Жена, конечно, этого видеть не могла, но почувствовала свою относительную безопасность и повела себя храбрее:
— Я подумала, зачем портить свои выходные кроссовки для прогулок в парке, и решила купить специально предназначенные для хотьбы с палками. А перчатки,— затараторила она,— так вообще, считай, достались мне даром,— и ткнула мне в харю эти недоделанные перчатки, без пальцев. В таких обычно работают зимой продавщицы овощных магазинов.
— Завтра я покажу всё это Лидке и посмотрю, как она усохнет у меня на глазах от зависти,— удовлетворённо промурлыкала жена, явно передставив себе то, что останется от пышнотелой Лидки.
Последующие три дня мы прожили душа в душу, просто, мы не разговаривали друг с другом и поэтому не было причины для ссор. Затем я проанализировал эту больную тему и решил, что, в конце концов, здоровье дороже, и на этом высоком уровне сознания я нашёл своё успокоение. Продукты в доме заканчивались и я решил сделать кое-какие покупки. Зашёл в магазин «Лидл» и вижу – точно такие же палки (чтоб они сгорели синим пламенем), только цена их была – 12 евро!
К счастью, намордник ещё был на мне. И я философски подумал, какое счастье для «Диоров», что есть ещё на свете такие люди, как моя жена. И до тех пор, пока такие люди существуют, их благополучие будет процветать! Интересно, кто-нибудь подсчитал, сколько рабочего времени было потеряно во время бума кубика Рубика? А я за каких-то 250 евро выедаю себе печень!
* * *
Выслушав тираду своего приятеля, я понял, что в его семейной ячейке, как основе государства, предстоят серьёзные баталии, в которых нет победителей, а есть только побеждённые. И чтобы не допустить дальнейшее расшатывание государственного немецкого строя, я решил слегка изменить свой взгляд на «Диоров».
— Ну и как она себя теперь чувствует, после занятий новой гимнастикой?
— Никак. Иногда ходит с этими палками по квартире. Говорит, что надо к ним приспособиться. Вобщем, идёт притирка.
«Да,— подумал я, выслушав печальный рассказ приятеля,— чего только в жизни не бывает. Особенно если приобретать вещи не с точки зрения необходимости, а под влиянием диктата моды». Я решил успокоить его какими-нибудь доводами, которые касались бы его лично.
— Ну что ты так переживаешь? Деньги этого не стоят.
— Да не о деньгах я переживаю! Это дело наживное. Мне не нравится, что она так легко попадает под чьё-то влияние.
Тогда я решил подойти к нему с другой стороны:
— Скажи мне, ты когда купил себе первые джинсы?
Приятель задумчиво посмотрел в потолок и его глаза при этом потеплели. Как же, вспомнил молодость и некоторые её прекрасные моменты.
— Это было в 1968 году. Я за них заплатил больше месячной зарплаты.
— Но ты этого хотел и остался доволен своей покупкой?
— Ещё бы! Я был готов их даже на ночь не снимать.
— А какую ты купил себе первую машину в Германии?
— Да так, ничего особенного, старенькую, но надёжную «Тойоту».
— И вы оба с женой были довольные,— утвердительно сказал я.
— Спрашиваешь. Дома мы даже и не мечтали о машине.
— Какая у вас теперь машина? – не унимался я.
— Ты же знаешь, новая «Ауди».
— А меблишкой, лет десять тому назад, ты довольствовался со шпермюля, по простому говоря, с мусорки?
— Ясное море. Так как и все мы.
— А теперь? Уже по второму разу купил новый гарнитур, в магазине «Вальтер»?
— Что ты под меня копаешь как мент?
— Я не копаю. Просто напоминаю тебе некоторые этапы твоего утверждения в здешней жизни. Ты всегда, насколько тебе позволяло твоё материальное благополучие, стремился к лучшему. Иногда даже были переборы и ты залазил на своём конто в минус, но зато отпуск проводил два раза в году где-то вне Германии.
— Тут ты прав. Живу, как и все.
— А ты никогда не думал, что тебя подталкивает к лучшей, более комфортной жизни всё та же мода?
— Я с тобой согласен. Но причём здесь эти долбаные палки? Можно же было купить их за 12 евро. Это в десять раз дешевле!
— А вот здесь ты не прав! – темпераментно возразил я, почувствовав в душе прилив вдохновения. — Представь себе, выходит твоя жена на парковый подиум с палками, от которых исходит сияние 112 евро! А к ним – специальный для этой процедуры костюм, я уже не говорю о кроссовках и перчатках, но смею себе добавить специальные носочки и косынку на голове! Да любая женщина будет провожать её завистливым взглядом.
— Чему там завидовать?
— Как это чему? Тут и ежу понятно, что если муж не пожалел денег на такую ерунду, то она у него самая любима и ей нет ни в чём отказа.
— Что толку-то? Меня же всё равно никто не видит?
— Режиссёров тоже мало кто видит и аплодируют только актёрам. А если хочешь попасть в поле зрения, то ходи с ней.
— О чём ты говоришь, это с моим воробьиным весом? Если я начну при этом ещё и отталкиваться палками, то взлечу в воздух и полечу, как птица.
— Тогда,— не унимался я, решив его дожать,— купи себе роликовые коньки. Кстати, они тоже бывают разной цены. А без соответствующей экипировки, как- то: подлокотники, наколенники, шлем, рюкзачёк, перчатки, плеер на уши — вообще не стоит выходить на трассу.
— Значит, ты предлагаешь мне действовать по принципу польской шляхты: хоть ус... амся, алэ не здамся.
— Именно, только так!
— Гениально! Давай за это и выпьем! Завтра начинаю новую жизнь!
Прозит!

Сергей Горбовец. 11.10.06 год.
Франкфурт на Майне.

Из серии рассказов «Менталитет».
ПАЛКИ.
Вот уж чего не удержать никакими силами в стойле, так это моду. А если она, вдобавок, касается женщин выше среднего возраста и веса, которые ещё не оставили надежду на возврат к былой (по их мнению) привлекательности, то здесь она вообще становится неудержимой и неуправляемой.
Однажды, ясным, весенним утром, вёз я на свой дачный участок тачку наполненную компостом. Под горку толкать тяжеловато, но чего только не сделаешь ради своих соток, ради будущего урожая. Правда осенью, когда созревают все эти яблоки-груши, начинается «борьба» с ними. Всё сам не съешь, а главное, никому это и не надо. Предлагал как-то своим знакомым приехать с вёдрами и собрать для себя фрукты. А они мне выдвинули встречное предложение, так сказать, встречный план: ты привези домой, а мы, когда-нибудь, заедем и заберём. От такого предложения я вежливо отказался, ссылаясь на отсутствие у себя в квартире холодильных ёмкостей и компостного ящика.
Тогда я нашёл другой выход. Мой дачный часток расположен в парковой зоне и каждый день здесь гуляет много людей. Выставил я вёдра с фруктами за калитку, написал плакатик: «Kostenlos» (бесплатно), и пошли мои яблоки-груши в ход. Некоторые старички набирали полные кульки и ещё спрашивали. Людям хорошо и мне приятно, что добро лишь бы зря не пропадает.
Вот так я размышлял, сокращая свой нелёгкий путь с тачкой. Запарился немного, сел отдохнуть. Смотрю, навстречу мне по аллее идёт небольшая группа женщин выше описанной внешности, в ярких спортивных костюмах. Моё внимание привлекло то, что они шли гуськом друг за другом и ритмично, в такт ходьбы, отталкивались от земли палками, похожыми на лыжные, только снизу без колечек. Они напомнили мне журавлиный ключ, улетающий осенью в дальние тёплые края. Даже курлыкали о чём-то между собой.
В голове сразу мелькнула мыслишка ядовито подсказать им: «Дамы, извините, но вы, кажется, забыли надеть лыжи». Потом вовремя собразил, что их слишком много, могут и заклевать. «Впрочем, возможно,— подумал я,— они проходят какой-то курс реабилитации. Грех смеяться над калеками».
Но зато вечером, с удовольствием, как новый анекдот, я рассказывал увиденное мною своему приятелю. Однако, он выслушал меня и даже не улыбнулся. «Наверное,— подумал я,— попал не под настроение. Надо было мне сначала сделать разведку: как поживаешь, да как дела, а потом уже грузить его своими бытовыми хохмочками».
— Ты ожидал, что я буду смеяться, – сказал он утвердительно, как бы угадав мои мысли,— а мне сегодня совсем не до смеха.
— Что-то у тебя случилось? – немного запоздало поинтересовался я.
И он мне поведал историю, которая с ним произошла на днях.
* * *
Несколько дней назад приходит моя жена домой, небрежно оставляет в углу прихожей какие-то пакеты. Затем подходит ко мне, улыбается и протягивает мне свёрточек:
— Купила тебе небольшую обнову, попался редуцирт, уценённый товар, чего ж не взять. Тем более, что тебе это необходимо. Примеряй, я посмотрю.
Беру свёрток в руки. В голове мелькнула шальная искорка надежды: «Наконец-то я получу то, о чём давно мечтал – кожанный пиджак. Не какой-то там исскуственной кожи, а из настоящей мягенькой лайки». Разворачиваю и вытаскиваю на белый свет две футболки какого-то неопределённого цвета:
— А почему такой цвет? – недоумённо спрашиваю я. — Между прочим, я отдаю предпочтение футболкам белого цвета.
— Милый, это же редуцирт. Что было, то я и взяла. Они как раз очень практичные, не маркие.
— Конечно, будет ещё и экономия на стиральном порошке. По-моему нам это не помешает,— согласился я и показал пальцем на свёртки, грудой стоящие в углу. В моём воображении они превратились уже в коробки. — А это что? Тоже из серии редуциртов или дефицитов?
— О чём ты говоришь, какие могут быть дефициты в Германии? Вон Лидка себе заказала, так пришлось ещё и доставку оплачивать. А я их случайно увидела и решила купить. Для комплекта приобрела ещё кое-что.
— Меня не интересует Лидка,— взяв себя в руки сказал я. — Меня интересует, что такое «их» и что такое «ещё кое-что»?
— Ты же знаешь, что у меня иногда начала появляться аритмия, и мне посоветовали заняться «Nordiс Wеking».
— Это ещё что за зверь?
— Какой ты тёмный! Это не из мира фауны, это самый новый вид гимнастики – ходить с палками. Сейчас это очень модно.
— Но я не припоминаю ни одного вида «старой» гимнастики, которым бы ты занималась. Даже плавать ты предпочитала в каком-нибудь из южных морей. А в отношении моды это что, возник какой-то новый Карден или Диор?
Моё невежество в моде вызвало у жены подозрительные всхлипывания. И я её понимал, как не кто-нибудь другой. Как-же! Грязным сапогом – в чистую душу! Надо было спасать положение, иначе попадёшь в немилость вплоть до соседней комнаты или дивана в кабинете.
Но все мои благородные переживания не могли перебороть любопытство, что же всё-таки находится в коробках, которые уже увеличились в моих глазах до размеров контейнеров и занимали половину квартиры.
Я решительно направился в угол и вскрыл один из контейнеров. После удаления бумажной упаковки из неё, как белый голубь, выпорхнул товарный чек. Я не обратил на него внимания и лихорадочно продолжал начатое. В коробке, как две костянные ноги «от бабы Яги», лежали две палки, похожие на лыжные, только, как ты говорил, без нижних колечек. «Палки, так палки,— подумал я,— чем бы дитя не тешилось. Интересно, сколько же стоит эта мода?» Я посмотрел на чек и начал лихорадочно перебирать бумагу в коробке.
— Что ты там ищешь? – спросила жена.
— Я ищу – не знаю что, может быть ДВД — плейер, а может быть кинокамеру, вобщем, какой-то презент.
— Там больше ничего нет.
— Ну не могут же эти палки, пусть даже отдалённо напоминающие лыжные, стоить 112 евро! Даже колечки на них отсутствуют! – начал я набирать обороты. — Значит, должен быть к ним ещё, как минимум, спорткостюм.
— Спорткостюм я купила экстра, отдельно,— мило ответила она, думая, наверное, что я оценю её практичность.
Тут я понял, что пришла пора брать судьбу за лебединую шейку или одеть на себя намордник, чтобы её не укусить. Я, пока, выбрал второе и внутренее гордился своей выдержкой. Жена, конечно, этого видеть не могла, но почувствовала свою относительную безопасность и повела себя храбрее:
— Я подумала, зачем портить свои выходные кроссовки для прогулок в парке, и решила купить специально предназначенные для хотьбы с палками. А перчатки,— затараторила она,— так вообще, считай, достались мне даром,— и ткнула мне в харю эти недоделанные перчатки, без пальцев. В таких обычно работают зимой продавщицы овощных магазинов.
— Завтра я покажу всё это Лидке и посмотрю, как она усохнет у меня на глазах от зависти,— удовлетворённо промурлыкала жена, явно передставив себе то, что останется от пышнотелой Лидки.
Последующие три дня мы прожили душа в душу, просто, мы не разговаривали друг с другом и поэтому не было причины для ссор. Затем я проанализировал эту больную тему и решил, что, в конце концов, здоровье дороже, и на этом высоком уровне сознания я нашёл своё успокоение. Продукты в доме заканчивались и я решил сделать кое-какие покупки. Зашёл в магазин «Лидл» и вижу – точно такие же палки (чтоб они сгорели синим пламенем), только цена их была – 12 евро!
К счастью, намордник ещё был на мне. И я философски подумал, какое счастье для «Диоров», что есть ещё на свете такие люди, как моя жена. И до тех пор, пока такие люди существуют, их благополучие будет процветать! Интересно, кто-нибудь подсчитал, сколько рабочего времени было потеряно во время бума кубика Рубика? А я за каких-то 250 евро выедаю себе печень!
* * *
Выслушав тираду своего приятеля, я понял, что в его семейной ячейке, как основе государства, предстоят серьёзные баталии, в которых нет победителей, а есть только побеждённые. И чтобы не допустить дальнейшее расшатывание государственного немецкого строя, я решил слегка изменить свой взгляд на «Диоров».
— Ну и как она себя теперь чувствует, после занятий новой гимнастикой?
— Никак. Иногда ходит с этими палками по квартире. Говорит, что надо к ним приспособиться. Вобщем, идёт притирка.
«Да,— подумал я, выслушав печальный рассказ приятеля,— чего только в жизни не бывает. Особенно если приобретать вещи не с точки зрения необходимости, а под влиянием диктата моды». Я решил успокоить его какими-нибудь доводами, которые касались бы его лично.
— Ну что ты так переживаешь? Деньги этого не стоят.
— Да не о деньгах я переживаю! Это дело наживное. Мне не нравится, что она так легко попадает под чьё-то влияние.
Тогда я решил подойти к нему с другой стороны:
— Скажи мне, ты когда купил себе первые джинсы?
Приятель задумчиво посмотрел в потолок и его глаза при этом потеплели. Как же, вспомнил молодость и некоторые её прекрасные моменты.
— Это было в 1968 году. Я за них заплатил больше месячной зарплаты.
— Но ты этого хотел и остался доволен своей покупкой?
— Ещё бы! Я был готов их даже на ночь не снимать.
— А какую ты купил себе первую машину в Германии?
— Да так, ничего особенного, старенькую, но надёжную «Тойоту».
— И вы оба с женой были довольные,— утвердительно сказал я.
— Спрашиваешь. Дома мы даже и не мечтали о машине.
— Какая у вас теперь машина? – не унимался я.
— Ты же знаешь, новая «Ауди».
— А меблишкой, лет десять тому назад, ты довольствовался со шпермюля, по простому говоря, с мусорки?
— Ясное море. Так как и все мы.
— А теперь? Уже по второму разу купил новый гарнитур, в магазине «Вальтер»?
— Что ты под меня копаешь как мент?
— Я не копаю. Просто напоминаю тебе некоторые этапы твоего утверждения в здешней жизни. Ты всегда, насколько тебе позволяло твоё материальное благополучие, стремился к лучшему. Иногда даже были переборы и ты залазил на своём конто в минус, но зато отпуск проводил два раза в году где-то вне Германии.
— Тут ты прав. Живу, как и все.
— А ты никогда не думал, что тебя подталкивает к лучшей, более комфортной жизни всё та же мода?
— Я с тобой согласен. Но причём здесь эти долбаные палки? Можно же было купить их за 12 евро. Это в десять раз дешевле!
— А вот здесь ты не прав! – темпераментно возразил я, почувствовав в душе прилив вдохновения. — Представь себе, выходит твоя жена на парковый подиум с палками, от которых исходит сияние 112 евро! А к ним – специальный для этой процедуры костюм, я уже не говорю о кроссовках и перчатках, но смею себе добавить специальные носочки и косынку на голове! Да любая женщина будет провожать её завистливым взглядом.
— Чему там завидовать?
— Как это чему? Тут и ежу понятно, что если муж не пожалел денег на такую ерунду, то она у него самая любима и ей нет ни в чём отказа.
— Что толку-то? Меня же всё равно никто не видит?
— Режиссёров тоже мало кто видит и аплодируют только актёрам. А если хочешь попасть в поле зрения, то ходи с ней.
— О чём ты говоришь, это с моим воробьиным весом? Если я начну при этом ещё и отталкиваться палками, то взлечу в воздух и полечу, как птица.
— Тогда,— не унимался я, решив его дожать,— купи себе роликовые коньки. Кстати, они тоже бывают разной цены. А без соответствующей экипировки, как- то: подлокотники, наколенники, шлем, рюкзачёк, перчатки, плеер на уши — вообще не стоит выходить на трассу.
— Значит, ты предлагаешь мне действовать по принципу польской шляхты: хоть ус... амся, алэ не здамся.
— Именно, только так!
— Гениально! Давай за это и выпьем! Завтра начинаю новую жизнь!
Прозит!

Сергей Горбовец. 11.10.06 год.
Франкфурт на Майне.

27 ноября 2010 года  11:45:45
Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland

Сергей Горбовец

Непризнанный талант

Из цикла рассказов «Менталитет».
НЕПРИЗНАННЫЙ ТАЛАНТ.
Наступила долгожданная пятница. Наконец-то закончилась тяжёлая, рабочая неделя и теперь можно спокойно, не торопясь, после смены поплескаться в душе под режущими уставшее тело струями воды. После этого, неторопливо посидеть в баре и поболтать за чашечкой кофе с приятелями по работе. На рабочем месте не поговоришь, сразу схлопочешь недовольный взгляд шефа.
Сорок рабочих часов позади и сегодня мой день. Неторопливо прохожу через проходную, мимо вечно жующего охранника, и выхожу на стоянку машин. За целый день она, бедненькая, накалилась, как мартеновская печь. Я включаю кондиционер и жду снаружи, когда внутри её установятся нормальные климатические условия. Моё ожидание длится ровно одну выкуренную сигарету в тени деревца. Затем сажусь в уже прохладный салон и медленно выезжаю на трассу. Набираю скорость и вливаюсь в поток машин. Всегда испытываю наслаждение находясь за рулём, особенно, если некуда спешить.
Склад компьютерной техники, на котором я тружусь, располагается в тридцати километрах от моего дома. С этим делом мне прямо не везёт. Всегда у меня была работа, на которую я затрачивал час езды, да ещё и в переполненном общественном транспорте, забитым до отказа полусонными пассажирами. Поэтому я всегда от души завидовал своим сотрудникам, которые жили в заводских, ведомственных домах, прямо через дорогу от проходной. Далеко от центра, но зато рядом с работой. Не успею я дойти до остановки автобуса, а они уже сидят на балконах, давят бутылочное пиво и машут мне руками. Мол, доброго тебе пути. Хороший юмор.
Такое же невезение продолжается и здесь, в Германии. В моём районе полно средних и малых предприятий. По номерам машин, припаркованных на автостоянке, я определяю, что люди, работающие там, приехали издалека. Но я же — вот он, тут, рядом! И в выборе рода занятий не капризничаю. Но, для меня у них нет рабочего места. Прямо какое-то невезение!
Вот и приходится мне каждый день вскакивать с тёплой постели в пять утра под осточертевший звон злорадного будильника (на мой взгляд, самый отвратительный прибор). Одной рукой обжигаю себе язык горячим кофе, а второй – бреюсь. Затем мчусь на машине по трассе, рядом с такими же придурками, как ипподромный рысак, В голове работает одна мысль, как бы не опоздать на работу. Хорошо, что в это время нормальные люди ещё спят и дороги свободные. В половине шестого утра, даже не все светофоры работают. Но то светофоры, а я, без десяти шесть, уже должен разбудить своего Зубра. Так я называю автопогрузчик, на котором зарабатываю себе деньги. Ну вот! Наконец-то я уже на стоянке.
В такую рань Зубр всегда проявляет недовольство моим грубым вмешательством в его спокойную жизнь. Начинает кашлять и чихать дымом сгоревшей солярки застоявшейся в его утробе, как заядлый курильщик. Затем, безнадёжно махнув рукой на свой утраченный покой, начинает свою добросовестную, моторную деятельность. Теперь он уже рычит не от злости, а от рвения к работе. Что с него взять? Железяка – она и есть железяка. И если его дело – брать побольше и везти подальше, то моё – правильно подготовить груз, для отправки по адресам. От романтических названий городов и стран, куда отправляется груз, даже дух захватывает. Путешествую, можно сказать, по всему земному шару.
За работой я даже не заметил, как подошло время перерыва. Через пятнадцать минут можно уже и позавтракать, да и перекурить пора. Я выбираю себе укромное местечко, где никто не помешает мне предаваться своим мыслям. Мои, покачтонигденеработающие приятели, в это время только глаза продирают и с тоской, глядя в окно, задумываются о том, какой их ждёт впереди длинный и скучный своим однообразием день. Правда, в данный момент, можно слить жёлчь и придраться к жене с вопросом: — «Мы будем сегодня завтракать, или не будем? А если будем, то когда? Нормальные люди уже давно позавтракали». Позже, можна будет, в период затяжной телевизионной рекламы, понаблюдать, как жена занимается уборкой квартиры (ну конечно же ежедневно!) и деликатно подсказать, где ещё совсем не убрано, а где не так качественно. Её это почему-то раздражает. Да, нервишки у неё никуда не годятся. «Ну вот, опять за своё! Сколько раз тебе говорить, что не мужское это дело, убирать квартиру? А что мужское? Да, если я сейчас начну тебе всё перечислять, то квартира останется неубранной. А тебя ещё посуда ждёт. Сколько раз говорилось, не накапливай её. Умывальник это тебе не банк. Чего? Моечную машину для посуды? Так и дурак помоет. А ты делай так, как наши все предки делали. Не забудь, что и в магазин ещё надо выскочить. Ну ты же знаешь, что не могу я туда идти, плохо у меня с немецким. Ну и что, что на кассовом аппарате цифри выскакивают? А вдруг что-то с кассой? Нет, уж лучше ты сходи сама. Чего? Проверить уроки? А что? Дети уже в русской школе учатся?»
У него реклама по телевизору закончилась и у меня пауза тоже. Так можно умом тронуться или приобрести ностальгию. Обожает она таких типов. Наверное, она здесь поэтому так хорошо и приживается. У меня её нет. Ну, почти нет. Да погодите вы так уже сразу возмущаться! Я очень скучаю по своим родным и близким оставленных на родине, но скучаю только тогда, (пусть они меня правильно поймут и простят), когда наступает полоса бездействия. На работе мой шеф бдительно контролирует меня, и на воспоминания остаётся время только перед сном. Так даже засыпать слаще. Не ностальгирую я, хотя там жил тоже не плохо. Опять вы начинаете! Да жил я там, как и все миллионы людей! Хорошо или плохо, просто, не знали, что можно жить иначе. И национальность слегка неподходящая, и знакомств козырных не было. Вот друзей и приятелей – полно! Своими дружескими и безкорыстными отношениями мы компенсировали отсутствие материальных благ и умели довольствоваться тем, что было. Ну не вписался я здесь в плотный поток со своей профессией журналиста! Так что же мне оставалось делать? Выпускать домашнюю стенгазету? Ну и юмор у вас! За такие шуточки в своё время можно было схлопотать кандилябром. А за что покупать чернила? Вот я и решил зарабатывать себе на чернила побочной работой. А кто ещё лучше меня сможет найти в этой тяжёлой, низкооплачиваемой работе, находящейся от моего дома у чёрта на куличках, романтику? Да ещё такую, чтобы тебя этот каторжный труд не сожрал вместе с рёбрами?
Вспомните, как Том Сойер красил забор? Его воротило от этой работы, но он её делал, да ещё с таким воодушевлением, что вызвал зависть у своих приятелей. И потом он даже обменял её на засушенную крысу и цветные шарики. А уже это богатство он обменял на церковные билетики, которые выдавались за выученные стихи из Библии. Когда у него их собралось сто штук, он получил Главный приз – Библию. В то время это была очень почётная награда.
Я такой награды не удостоился, но своего Зубра не поменяю ни на что, и никому не уступлю свою работу потому, что втянулся в неё, и подбрасывает она мне не только на чернила и на бумагу, но и на всё остальное. Да и мой шеф мною доволен.
Как-то раз я, случайно, услышал его разговор по телефону. Надо было видеть его лицо, с какой гордостью он хвастался своему другу тем, что у него комиссионирует товар дипломированный журналист. А квартиру убирает молодая женщина с консерваторским образованием. Теперь его жена сидит в кресле и по два часа в день, три раза в неделю, слушает арии и романсы в исполнении коллоратурного сопрано. Говорит, что он даже сам, будучи на больничном, наслаждался её пением. А та – убирает и поёт, как Анюта в «Весёлых ребятах». Поёт и видит свой отпуск на Канарах или в Греции. Делает работу с душой, иначе бы не пела.
Ой, что это я всё о работе, да о работе! Ещё, не дай Бог, спровоцирую кого-нибудь забросить свой диплом, не ждать Anerkennung (подтверждение диплома) и понестись сломя голову искать себе неквалифицированную работу? Зачем мне нужна конкуренция? А кто-то ещё может подумать, что нас пустили сюда специально, для того, чтобы мы выполняли за кого-то всю грязную, мало оплачиваемую работу? Чего только не поселиться в голове неработающего? Не партесь! Коллекционируйте для Arbeitsam свои вернувшиеся назад Bewerbung,. с маленькой припиской tut mir leid, (нам очень жаль), что для такого специалиста, как Вы, в данный момент нет свободного рабочего места. Грубо говоря, ваши знания и опыт здесь всем по барабану. У людей, не обладающих чувством юмора, запал в поисках работы исчезает. Как говорят на Украине,— не теряйте кум сил и опускайтесь на дно. А я всё время, почему-то, вспоминаю другую сказочку, где две лягушки упали в кувшин с молоком. Одна сразу утонула, а вторая, вот же упрямая,— болталась, болталась, взбила масло и выкарабкалась из кувшина. Этот вариант мне, почему-то нравится больше. А вы — лучше оставайтесь дома. Спите, пока не проснётесь, контролируйте свою жену. Правда это надо делать осторожно, не перегибая. Можно упустить момент и остаться без жены. Кого тогда контролировать? Откуда это у меня?! Ну что за дурацкая привычка кого-то поучать?
Ну, ладно хватит о плохом. Войдёт же такое в голову! Так можно и дом свой проехать.
Войдя в квартиру, я первым делом прослушиваю на автоответчике предлагаемые варианты на вечер:
— Димочка, привет! Как жаль, что тебя не застала. Я сегодня свободная и мы с тобой могли бы немножко пошалить. Зоя.
Заманчиво. Но мне сегодня, почему то не до шалостей. Вместе с тем, я её понимаю. Всю неделю варится в семейном котле, а сегодня у неё «окно».
— Куда ты пропал, как последняя электричка? Нормальные люди уже вернулись с работы. Жду звонка.
Даже имя не назвала, уверена, что она у меня одна-единственная. Но я и так знаю, что это Рита. Я называю её «оружием массового поражения». Но к её крупным жертвам я не принадлежу, а её возраст уже породил желание иметь что-то своё, надёжное. Ох, как я её понимаю! Но я в этом вряд ли ей помощник.
— Дима, ты обещал позвонить и я всю неделю ждала твоего звонка, а вот сегодня решила позвонить сама. Я обещала родителям, что мы придём к ним сегодня на ужин и они будут нас ждать.
А вот это уже опасно! Ужин с родителями, в дальнейших отношениях, ко многому обязывает. Это уже далеко не романтический ужин при свечах. Конечно, там могут быть и свечи, но ужин всё равно будет не тот. Надо отвертеться. А там – видно будет. Или обед не будет готов, или по телевизору будет продолжение сериала, который, ну никак нельзя пропустить, и родители не захотят отвлекаться на мою скромную персону. Посмотрим, как карта ляжет.
— Митька! В девять ждём тебя. Баранина в духовке. Имеется две колоды нераспечатанных карт. Пару пятисоток ленинградки гарантируем. Прихвати с собой несколько упаковок пива. Беркут. Камыш.
Вот это то, что надо! Беркут и Камыш – в миру Сашка Беркутов и Мишка Камышов. Мои бывшие однополчане, десантура по крови – старые, искалеченные в холостяцких походах, как и я, друзья. Иногда мы лечимся от душевных травм префферансом или бильярдом. Сегодня, наверняка, будет оттяжка до утра. Значит, надо лечь и вздремнуть.
Я наливаю в бокал красненького. Сейчас я смог бы любого доброжелателя, который бы осмелился сказать мне, что «... вот, если бы ты тогда не уехал, то был бы уже... » — разорвать на части. Простите, как Вы сказали? Ах, Вы говорите, что я должен, просто, обязан писать а не растрачивать себя по мелочам? Тогда вспомните анекдот про негра, который лежал под бананом. И что ему посоветовал белый? Собрать и продать бананы, нанять рабочих, а потом лежать себе под пальмой. На что негр ответил: — А я и так лежу.
Так вот:
Я и так плыву, в края придуманные мною,
На самодельном, графоманском корабле!
Прозит!
Сергей Горбовец. Франкфурт на Майне.

27 ноября 2010 года  11:48:13
Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland

Сергей Горбовец

Первая радиограмма

Из цикла рассказов «Море, море».
ПЕРВАЯ РАДИОГРАММА.

Транспортный рефрижератор «Пассат» вышел из пролива Гибралтар и лег на курс порта Санта — Крус, расположенного на живописных Канарских островах. Там ему предстояло получить снабжение для рыбаков, ведущих промысел рыбы на юго–востоке Атлантики, а также предоставить короткий отдых экипажу перед дальним, тяжёлым рейсом в район промысла. На выходе из Гибралтарского пролива океан встретил его прекрасной погодой. Тихую, водную гладь нарушали лишь редкие мощные и плавные валы — отголоски бушующего где- то в северных широтах шторма.
Мягкий ходовой ветерок трепал сдвинутые шторки открытого иллюминатора, освобождая себе путь в радиорубку. Деловито перебрав разбросанные на столе бумажки, он, освежив прокуренный воздух, уносился дальше, через прикрытую на штормовую защёлку дверь.
Вахтенный радист Андрюша, в судовом миру Маркони, умостился на вращающемся кресле, вытянув для удобства ноги на какой-то ящик, и пытался освоить книгу под названием «Теория музыки». Он приобрел её по случаю на книжном базаре и твердо пообещал себе осилить её в течение рейса. Даже план для себя составил, сколько страниц текста прорабатывать ежедневно.
Но вот уже пятый день рейса, а он зацепился на первой странице и дальше сдвинуться не мог по причине сложного для его понимания текста. Андрюша даже не представлял себе, что с музыкой связаны такие сложные теории. Казалось бы, чего там проще? Бери в руки гармонь или гитару, несколько дней тренировки,— и ты уже душа любой компании. А тут тебе сюрприз с такими сложностями. Приобретению этой книги послужил случай, который произошёл с ним перед уходом в рейс.
Отпуск он проводил у своего дяди, маминого брата, проживающего, в самом, что ни на есть, сухопутном городе Полтаве. Друзей у него здесь не было и он, скучая, бродил, как одинокий бизон, по улицам города. Пустое рассматривание многочисленных витрин давно уже надоело. Да и смотреть-то, после его вояжей по иностранным портам, было не на что. Впрочем, его ничего и не интересовало. Отпуск пролетал вяло и тоскливо. «Хорошо, что, отпуск через неделю уже заканчивается, и я уеду в Севастополь. Всё-таки в гостинице для моряков загранплавания будет повеселее. А там уже скоро и в рейс. И потекут обычные морские будни: вахта, подвахта, ужин и сон»,— рассуждал он, сидя на парковой скамейке. Выкурив ещё одну сигарету, он зашел в кафе и удобно устроился за маленьким столиком в углу под каким-то громадным растением. Рядом с ним за таким же столиком расположилась, на его взгляд, очаровательная девушка и что-то торопливо писала в толстой тетради. Не обращая на неё особого внимания, Андрюша неторопливо потягивал из маленькой рюмки коньяк и запивал его кофе. Вообще-то, он спиртное не употреблял, но часто видел в кино, как сидят за стойкой бара посетители и неторопливо «цедят сквозь зубы» выпивку. Да и кофе, честно говоря, ему был тоже по барабану. Ну что в нём хорошего? Как же! Взбадривает, поднимает тонус. Какие проблемы могут быть с тонусом или со взбадриванием у молодого паренька, который, из своих двадцатидвух лет, уже четыре года видит берег только через иллюминатор? Одно только сообщение о предстоящем увольнении на берег ему поднимает тонус и лишает сна больше, чем ведро этого пойла! Он с удовольствием лучше бы выпил стакан лимонада или молока. Но в кино же лимонад и молоко не пьют! А вдобавок, после такого заказа, можно нарваться на презрительную рожу бармена. Вот и приходится ему изображать из себя какого-то ценителя этой гадости, поддерживать имидж, да ещё и платить за это.
Неторопливо прихлёбывая кофе, Андрюша думал о скорой встрече с друзьями на пароходной бирже, о новом назначении на судно, о предстоящем рейсе. Он уже соскучился по океану, с которым так сроднился. «Вот жизнь,— размышлял он, – на берегу думаешь о море, а в море считаешь дни до отпуска». Честно говоря, он не очень расстраивался от такой жизни. Может быть потому, что другой и не знал. Несмотря на свой сравнительно молодой возраст, двадцать два года — разве это возраст для размышлений о прожитых годах, он уже прошел хорошую школу мужества, которому обучает океан. Однажды ему даже пришлось «переодеваться в чистое».
* * *
Это произошло два года назад. «Катран» стоял на ремонте в доке порта Херсон. Заводские технические службы, обычное головотяпство, не справились с графиком ремонта. Выход судна в эксплуатацию был под угрозой срыва. Экипаж оказался между двух огней. С одной стороны – судно не готово к выходу по техническим причинам. С другой стороны – давление портовых и районных властей. Собрание членов судового экипажа выразило свои претензии ремонтникам и категорически потребовало выпустить судно в море только после устранения неполадок. В тот же день капитан был вызван в райком. Первый секретарь, в присутствии таинственного, молчаливого незнакомца в элегантном костюме, выдвинул ему обвинение в саботаже и в сговоре с экипажем. При этом он недвузначно обратил свой взор в сторону кресла, где сидела загадочная личность. После такого неприкрытого ничем намёка на будущие неприятности, ему было предложено ледяным тоном, с вежливой настойчивостью, немедленно выйти в море, согласно утверждённого свыше графика. В противном случае – завод потеряет престиж, рабочие останутся без премии, на которую так надеются их семьи, а он, как капитан, потеряет диплом. Да и вообще, неизвестно, чем это может закончится. Человек из тайной, но очень мощной организации, не сводил своих водянистых глаз с капитана. Он молчал и только слегка утвердительно кивал головой, что-то подозрительно чиркая в своём блокноте. Дальше капитану было сказано, что если он, лично, отказывается выйти в море, то завтра на судно прибудет другой капитан. В любом случае, судно отправится в рейс, как и было предусмотрено планом. После таких предостережений, капитан вынужден был согласиться. Ведь дома-то тоже семья. На следующий день в 00 10 минут «Катран» вышел в рейс.
Ещё на фарватере реки Южный Буг лоцман обратил внимание капитана на неисправность в работе рулевой машины. При выходе в Чёрное море старший механик начал жаловаться на периодические сбои подачи топлива для вспомогательного дизеля. Погода стояла тихая, и море было спокойное. Механики и мотористы занялись ремонтом топливной системы вспомогательного дизеля. Оказалось, обычное разгильдяйство. В фильтрах грубой очистки топлива кто-то оставил кусок ветоши.
При подходе к проливу Босфор удалось немного откорректировать рулевую систему. На судовом собрании комсостава было принято решение сделать заход в сицилийский порт Мессина и устранить неполадки. О своём решении они сообщили по радио в пароходство и получили «добро». После обследования, итальянцы выставили такую сумму оплаты за предстоящий ремонт и простой в порту, что пароходство категорически отказалось от их услуг, мотивируя тем, что «надо бережно относиться к валютному государственному фонду». Экипажу было предложено следовать дальше, а неполадки устранить собственными силами. На этом диалог был исчерпан. «Катран» вышел в залив на проверку рулевого устройства с представителем фирмы на борту. Погода стояла штилевая. После всевозможных манёвров по заливу, «Катран» послушно подчинялся рулю и держал курс. Правда, один раз произошёл небольшой сбой, но его отнесли на счёт невнимательности рулевого. Хотя тот, после вахты божился и клялся, что это не его вина и рулевая система не годится, как он выразился: «ни к чёрту, ни в Красную армию». Высадив представителя фирмы на берег, «Катран» лёг на курс пролива Гибралтар.
После загрузки на промысле, в порт Сантьяго, куда был адресован груз, было решено идти через Магелланов пролив, мотивируя тем, что он проходит через три бухты, где можно было бы укрыться от внезапного шторма, которые в это время там часто бывают. Второе – это то, что такой курс до Сантьяго ближе, чем через Панамский канал, да и платить за проход канала не потребуется. Многим членам команды было непонятно, на кой хрен нужен этот государственный валютный фонд, который содержится только для того, чтобы его экономить.
На подходе к проливу погода начала портиться. С южной стороны горизонт покрылся чёрной тучей, а с северной освещался ярким солнцем. Над проливом стоял густой, холодный туман. По мере вхождения судна в пролив, начал подниматься порывистый ветер, отрывая густую пелену клочьями, и унося с курса. Луч радара постоянно фиксировал на экране крупные предметы. Температура воды за бортом резко упала. Это был явный признак нахождения по курсу «Катрана» плавучих льдов. Ветер усиливался. Судно начало раскачивать волной. С мостика поступила команда: «Закрепить всё по-штормовому!». Было принято решение – укрыться на время шторма в ближайшей, подходящей по глубине, бухте. При перекладке руля вправо, пытаясь обойти льды — отказало рулевое управление. В машинное отделение срочно была вызвана в авральном режиме ремонтная группа. С помощью ручного управления, команде кое-как удалось слегка отклонить «Катран» от курса и развернуть на встречный ветер, который был настолько сильным, что судно работало только на него. Движение судна по курсу было еле заметным. Волны захлёстывали «Катран» и он, ныряя носом в провалы между ними, задирая вверх корму, чуть было не обнажая винт. Тонны воды обрушивались на палубу и со змеиным шипеньем скатывались обратно в море сквозь шпигаты. Кренило то на правый, то на левый борт. Все были готовы к худшему – столкновению с айсбергом. Сутки капитан не покидал мостик. Дизель работал на предельной нагрузке, стараясь не дать судну развернуться к волне лагом (бортом), иначе оно потеряет остойчивость и перевернётся – оверкиль! Вот тогда и пришлось им «переодеться в чистое», что по давней морской традиции обозначает – быть готовым ко всему ...
Беспрерывная работа авральной команды, всё-таки дала результат. Дед поднялся на мостик и торжественно показал капитану кусок металлической стружки, которая перекрывала клапан насоса гидравлики. При спокойной воде она, относительно, не мешал работе насоса. Но при сильной качке её сдвигало с места, и она перекрыла подачу масла на гидравлику. «Катран» сразу же послушно лёг на прежний курс, и команда облегчённо вздохнула.
* * *
Андрюша посмотрел более внимательно на девушку за соседним столиком и сразу забыл о своей «потерянной жизни». Она вновь расцвела яркими, весенними красками. Обладательница больших карих глаз внимательно читала написанное, затем зачёркивала и снова что-то писала. Время от времени она заученным жестом поправляла чёлку, которая непослушно опять возвращалась на своё место, закрывая лоб. Казалось, что её, кроме написанного в тетради, больше ничего не интересовало. Но самом деле, девушка уже давно обратила внимание на молодого морячка, старательно корчившего из себя завсегдатая, который — ну ни минуты, не может прожить без коньяка и кофе.
Андрюша попытался осторожно заглянуть в её тетрадь. Его совсем не интересовало, что там написано, но как-то надо начинать швартовку. «Упустишь время – не догонишь» — так учил его когда-то старпом, а он в этом деле был большой мастак.
— Вы, наверное, в школе любили списывать у своей соседки по парте? — ехидно спросила девушка.
— Почему вы так решили? – опешил Маркони.
— Потому, что вы профессионально подглядываете. Со стороны еле заметно.
— Совсем наоборот. Я сидел за одной партой с мальчиком. Он учился гораздо хуже меня. А в училище у нас были очень строгие преподаватели, да и девочек не было.
— А разве девочек не принимают в морское училище? Я где-то читала, что была когда-то женщина-капитан. Даже её фамилию запомнила – капитан Щетинина.
— Я тоже знаю, была такая. Но, по-моему, это так, для пропаганды. Мол, у нас даже женщина может водить суда и работать трактористкой, как Паша Ангелина. Правда, мне пришлось однажды видеть женщину-штурмана на американском пароходе. Это было в Сингапуре. Она довольно прилично справлялась со своими обязанностями.
— Вы были в «бананово-лимонном» Сингапуре? — глаза её удивлённо расширились.
— Почему бананово-лимонном? Хотя, верно, там полно и бананов и лимонов.
— Ну, это же так поётся в романсе Вертинского.
Андрюша понял, что он начинает сбиваться с курса и попадает в незнакомые воды, где его запросто накроет с головой. Надо было срочно выбираться и менять тему, иначе хлебнёшь водички, а помочь некому:
— В Сингапуре я бывал несколько раз. Наша фирма обслуживает в основном южные направления.
— Ой, как интересно! А я ещё ни разу нигде не была. Разве, что в Крыму, и то с родителями, в отпуске,— печально произнесла она. – А вы, наверное, очень любопытный?
— Этого у меня хоть отбавляй,— улыбнулся Андрей.
— Смотрите, мне не жалко,— как-то по детски сказала она и раскрыла свою тетрадь. – Только вряд ли вы прочтёте что-нибудь интересное для себя.
Знакомство у них произошло легко и непринужденно, как и у всех людей такого возраста. Через час они уже знали друг о друге все, во всяком случае многое, что их интересовало.
Женя — так звали девушку — учится на последнем курсе музыкального училища, а живет здесь рядом. Это её любимое кафе, где они часто встречаются с друзьями в свободное от учёбы время. Но самое главное было то, что она не замужем.
Рассказывая о себе, о своей работе, Андрей часто ловил её заинтересованные взгляды и это вдохновляло его ещё больше к новым морским байкам, которых он знал великое множество.
* * *
День пролетел незаметно, а вечером у неё были занятия. Андрей предложил Жене встретить её после учёбы и она охотно согласилась. С трудом убив три часа, Андрюша пришвартовался возле училища напротив входа и с интересом рассматривал своих ровесников, выскакивающих стайками из массивных дверей здания. Вырвавшись на свободу, они возбуждённо перекрикивали друг друга, пытаясь, что-то рассказывать. В одной из таких стаек он увидел Женю и радостно помахал ей зажатыми в руке цветами. Она отделилась от компании и подбежала к нему.
— Это мне? – удивленно улыбаясь, спросила она.
— Конечно. У меня нет никого в этом городе, кому бы я хотел дарить цветы.
Женя опустила глаза и уткнулась лицом в букет, скрывая то ли радость, то ли смущение. Весь вечер они бродили по городу, не разбирая дороги, как очарованные. Один раз они еле отскочили в сторону от грузовика, который успел затормозить в трёх метрах от них. Водитель высунулся из окна и набрал полные легкие для выражения длинной тирады на языке, который когда-то не подлежал печати. Но, посмотрев на их счастливые лица, покачал головой и улыбнулся:
— Вы бы, голубочки, в парке ворковали. Там хотя бы машины не ездют. А тут – ненароком, могут и зашибить.
В уютной аллее они нашли в укромном месте скамейку. Там и просидели весь вечер, не замечая времени. Только тогда, когда начали гаснуть уличные фонари, Женя всполошилась:
— Андрюша, уже час ночи. Меня дома предки убьют.
Они быстро собрались и выскочили на улицу. Им повезло – у выхода из парка, как по заказу, стояло свободное такси. Через короткое время они уже были возле дома, где жила Женя.
— Завтра вечером приходи ко мне. Моя квартира на втором этаже направо,— торопливо сказала Женя и скрылась в парадной, застучав каблуками по лестнице.
Возвращался домой Маркони по пустому ночному городу, на крыльях любви. Он удивлялся, как это люди могут спать. Ему казалось, что весь мир должен испытывать такое же состояние, как и у него. Что на самом деле люди за темными окнами не спят, а смотрят на него и разделяют с ним его радость.
* * *
Ночь он провел без сна. Перед его глазами, как на экране, проплывали все до единой минуты прошедшего вечера. В его ушах до сих пор звучало каждое Женено слово. Он вспоминал её большие карие глаза, длинные ресницы, волосы цвета спелого каштана. Андрюша до сих пор чувствовал вкус её мягких, теплых губ, и у него от этих мыслей даже голова закружилась. «По-моему, я влюбился. Это же надо, так некстати. Через пару недель выход в море, а меня угораздило». Всю ночь он бродил по городу. Восход солнца встретил на той же скамейке, где они сидели. Там и уснул.
Разбудили его своими звонкими голосами подметальщицы, начавшие уборку парка. Пару часов сна было вполне достаточно для молодого организма, чтобы восстановить форму. Андрей взял подвернувшееся такси и поехал на своё временное пристанище. Дома уже никого не было и ему повезло избежать ненужных вопросов. Принял наскоро душ и привёл свою форму в соответствующий морскому уставу вид, он отправился в город, надеясь, что там время будет идти быстрее.
Предстоящая встреча с Женей, не где-то на углу, а у неё дома, взбудоражила в голове у Маркони необузданные сексуальные фантазии. Теперь ему казалось, что все те мимолетные знакомства с женщинами в короткие межрейсовые стоянки судна в портах, были промежуточным этапом. И вот наконец-то появилась ОНА, та, которая не подлежала никаким сравнениям, с кем бы-то ни было. После встречи с Женей, его «потерянная жизнь» разделилась на две части — до неё и вместе с ней. Теперь, когда у него появилась такая девушка, ему было трудно себе представить, что через несколько дней он должен уезжать из этого города, оставив её здесь.
Откровенно говоря, после того, как Женя пригласила его домой, он испытывал двойственное чувство. С одной стороны – провести ночь с такой женщиной! Это сколько же будет потом рассказов своим приятелям! А с другой стороны – после стольких мыслей о Жене, он просто, влюбился в неё. Теперь ему уже не нравилось её приглашение к себе домой. Ему не хотелось верить в то, что она могла оказаться такой же, как и все. «Это что же? – размышлял он. – Не успела познакомиться и уже тащит его домой?» Червяк ревности начал разъедать его душу.
В конце-концов, обнадёженный предстоящей интимной встречей, Андрюша с трудом пережил день и в семь часов вечера стоял перед дверью с букетом цветов и бутылкой водки. Сочетание, скажем прямо, не совсем удачное, но над такими мелочами Андрюша себе голову не ломал.
* * *
Дверь ему открыла улыбающаяся Женя. Андрюха сразу полез с поцелуем, но тут из кухни вышла женщина, очень похожая на неё. От такого неожиданного присутствия постороннего человека в квартире с предстоящим интимом, Андрюша растерялся.
— Знакомься. Это моя мама. А это Андрей. Он моряк дальнего плавания и сейчас находится в отпуске. А ещё он радист был в Сингапуре,— протараторила Женя.
Андрюха понятия не имел, как надо знакомиться с родителями, и смущённо поглаживал на руках свою фуражку с «крабом», как кошечку. Выручила мама. Она протянула ему руку и приятно улыбнулась:
— Людмила Яковлевна.
— Андрей,— произнёс он и, как это делают в кино, шаркнул ножкой, подражая артистам.
— А это мой папа,— подвела его Женя к мужчине, вышедшему из комнаты.
«Час от часу не легче, команда в полном сборе,— подумал вконец расстроенный Маркони, прощаясь со сладкими эротическими мыслями,— на кухне, наверное, сидят бабушка с дедушкой и пьют чай.
С мужиками Андрей знал, как знакомиться, – пожать руку покрепче, так сказать показать силёнку, и назвать своё имя:
— Андрей.
— Очень приятно. Николай Антонович.
Из вчерашнего разговора с Женей Андрей знал, что мама работает преподавателем музыки, а отец режиссер-постановщик каких-то там массовых зрелищных мероприятий. Маркони не совсем понял, что это такое, но виду не подал. После знакомства с родителями, обнадёженный предстоящими романтическим приключениям, Андрюша потерял всякую надежду на то, о чём мечтал целый день. Загадочный и волнующий вечер интима помахал ему ручкой и скрылся в голубом тумане. Он даже взгрустнул. «Полный облом»,— обречённо подумал он. В голове ещё вертелась слабая надежда, что родители посидят с ними какое-то время и уйдут в кино, на худой конец уедут посетить свою маму, которая живёт далеко в спальном районе. Но спустя некоторое время Людмила Яковлевна сказала:
— Женечка, приглашай гостя к столу.
Его последняя надежда на интим рухнула, так и не успев превратиться в реальность. «Может быть,— подумал Маркони,— это даже к лучшему, а то я, грешным делом уже начал думать о ней плохо». На душе у него сразу стало уютно и спокойно. Он даже перестал её ревновать.
* * *
Вечерний чай незаметно перешёл в лёгкий ужин с вином за красиво сервированным столом. Сразу видно, что его здесь ждали. От аппетитного вида домашней кулинарии, у Андрея потекли слюни. Но его начала терзать проблема. «Надо же так попасть,— подумал он,— положение, как у дурака на именинах: — и жрать хочется, и не знаешь, как это делать». Он совсем не ориентировался в столовых приборах и не знал, как и когда их надо применять. «Как хорошо на Востоке,— с тоской подумал он,— сел за достархан, полно всякой жратвы и никаких прибамбасов. Ешь, что хочешь и как хочешь. А тут... »
Из боязни облажаться перед родителями он ел только то, что умел и знал, как это делают. Вдобавок ко всему, у него на правом мизинце был длинный ноготь, который уже пожелтел от долговечности. Маркони приспособился им владеть универсально. Не говоря уже о чистке носа и ушей, он ухитрялся этим ногтём отворачивать маленькие винтики, как отвёрткой. Это была его гордость! Но сегодня он с удовольствием отдал бы всю руку на отсечение, только чтоб этого монстра не было.
Он даже представил себе эту сценку: сидишь с подвязанной через шею рукой, как раненный. И, главное, одной рукой можно и не соблюдать этикета. А какое сочувствие и уважение к раненному, тут и говорить нечего.
Родители Жени, не замечая его смущения и не скрывая интереса к нему, живо расспрашивали Андрея о его работе. Просили рассказать, где он побывал, что видел, не страшно ли быть всё время на воде и ощущать под собой её бездну. Пара рюмок вина немного взбодрили Маркони, и он подробно и охотно отвечал на все вопросы, старательно следя за своей речью, чтобы не проскользнула какая-нибудь матеруха. Затем Николай Антонович попросил маму сесть за рояль и что-нибудь сыграть. Людмила Яковлевна удобно устроилась на маленьком вращающемся стульчике. Её пальцы быстро и легко запрыгали по клавишам. Андрей обратил внимание на Николая Антоновича. Тот сидел в глубоком, кожаном кресле прикрыв глаза. Он, как бы заранее, уже настраивался на волну удовольствия.
* * *
Женя расположилась на диване, облокотившись на маленькую подушечку «думочку» и с повышенным интересом рассматривала Андрея. По её глазам трудно было понять, о чём думает эта молоденькая семьнадцатилетняя женщина. Ей казалось, что сегодня она видит его впервые. Во всяком случае, равнодушия и разочарования в её взгляде не было. Скорее даже восторг.
Благодаря своей привлекательной внешности и незаурядному внутреннему содержанию, она от одиночества не страдала. Был у неё определённый круг друзей и в училище и за его стенами. Богемное окружение и воспитание в семье уже с детства отложили в её характере какие-то кирпичики определённости и романтизма.
И вот появился этот вихрастый моряк, к которому ей сразу захотелось прижаться и почувствовать себя маленькой и беззащитной зверюшкой. От него прямо исходила какая-то первобытная свежесть и чистота. Он не был загазован несбыточными желаниями, как некоторые её знакомые. В этом мире ему всё представлялось простым и ясным.
Женя до сих пор помнила его сильные и немного грубые объятья, его неумелые, но очень нежные губы. От этих воспоминаний вчерашнего вечера у неё начали пылать щёки. Она поймала себя на мысли, что ей хочется испытать это ещё раз. Да что там ещё раз! Ей хотелось это чувствовать всегда!
«А ведь ему-то осталось всего несколько дней до конца отпуска, и он уедет в свои моря,— думала она. — Что мне делать? Если бы могла,— понеслась бы за ним на край света. Но мне там, рядом с ним, нет места. А учёба? Училище бросить нельзя. Родители тут же станут на дыбки. Выход один – ждать. Да, я буду его терпеливо ждать столько, сколько понадобится. У меня хватит для этого сил потому, что ждать того, кого любишь,— это тоже смысл жизни».
Внутренне приняв такое решение, она даже успокоилась. Женя, сама того не зная и не понимая, пришла к единственно правильному выбору, к которому приходят все жёны моряков – ждать. Ждать месяцами, годами, пока эти одурманенные своим грёбаным морем мужики соизволят вдоволь им натешиться и тогда вспомнят о женщинах, их ждущих. Ждать, несмотря на все соблазны, на трудно выносимую боль одиночества. Ждать, даже когда от душевной депрессии, постоянных воздержаний и всевозможных искушений, хочется запустить тарелкой в эту весело улыбающуюся рожу на фотографии. И всё это ради одного – дождаться.
Вот так, ещё ничего не изведав, она уже мысленно заняла своё мужественное место, отведённое ей Богом в ряду таких же спутниц моряков, как и она.
* * *
«Слава Богу,— подумал Маркони,— ужин уже убился. А в музыке я не пропаду». В мелодиях, которую играла Людмила Яковлевна, проскользнуло что-то знакомое – типа «Санта Лючия». Другие мелодии ему тоже были известны, но их названий он просто не знал.
Воспользовавшись тем, что каждый занят своим делом, Андрей, стараясь остаться незамеченным, налил себе половину винного фужера водки и выпил её почти одним глотком. Женька засмеялась и шутливо пригрозила ему кулаком. Выпитая водка раскрепостила его полностью и он решился пригласить Женю на танец. Обняв девушку за плечи, он уловил какой-то исходящий от неё необыкновенный запах свежих цветов, окроплённых утренней росой. «Все,— подумал Маркони,— я без неё уже не человек. Это же надо, столько дней бесполезно проболтаться в городе и встретить её в последние дни. А тут ещё родители — полный облом!». Музыка закончилась. Комнату заполнила тишина.
— Колюша,— обратилась мама к мужу. — Поухаживай за гостем.
— Это хорошая идея,— сказала Женя. — А у меня есть тост! И мы под него сейчас выпьем вино.
— Да, конечно,— сказал Николай Антонович,— прошу всех к столу.
— За музыку! — произнесла свой тост Женя. – А ещё я хочу рассказать Андрею маленькую семейную тайну. Наш папа обожает итальянские мелодии. Как-то давно он присутствовал на мамином концерте. После этого целый год её преследовал, пока не опутал семейными узами. С тех пор ему мама всегда играет его любимые итальянские мелодии.
— Да,— улыбаясь, подтвердил отец,— именно так всё и было.
— Андрей, а что бы вы хотели послушать? — спросила мама.
Маркони решил блеснуть своими познаниями в музыке. Все-таки не зря у него в каюте имелось около пятидесяти различных кассет. И не какие-то там шыздры-мыздры, а весь концерт «На-На», Маши Распутиной.
— Сыграйте, пожалуйста, что-нибудь из морского. Ну, хотя бы эту:-«... я пью до дна за тех, кто в море».
Мама переглянулась с Женей и как-то виновато произнесла:
— Я ...этого не знаю.
— Ну, тогда эту,— не унимался подвыпивший Маркони,— «... море, море, мир бездонный».
Мама опять посмотрела на Женю, ожидая от неё подсказки. Но та не сводила с Андрюхи смеющихся глаз.
— Ну, он там ещё поёт про названия всяких улиц,— упрямо давал наводку Андрей.
— Мне это будет несколько затруднительно,— огорчённо произнесла Людмила Яковлевна. – Впрочем, напойте мне мелодию, а я постараюсь её подобрать.
— Что же вы таких песен не знаете? — укоризненно сказал Маркони и хотел добавить,— а ещё преподаватель музыки. Но вовремя прикусил язык. Мама сидела с виноватым лицом, а Женька еле сдерживала себя от смеха.
— Ну ладно, сейчас я вам напою, а вы попробуйте подобрать,— великодушно согласился он.
Маркони, конечно же, как и каждый радист, обладал прекрасным чувством ритма. Но нигде не сказано, что он должен иметь хорошие вокальные данные, вернее, воспроизвести правильно мелодию. Хотя, если кто-то пел неправильно, он сразу мог уловить фальшь. В конце-концов, есть же музыканты, которые играют только по нотам.
Женина мама сделала большую ошибку, когда предложила Андрюше спеть. То, что он изобразил своей палубной глоткой, было похоже на прыжки кенгуру-мутанта по клавишам гигантского рояля.
Женька не выдержала и неинтеллигентно прыснула в фужер, который она держала в руках. Папа давил в себе смех из последних сил. В конце концов он начал кашлять, вроде бы поперхнулся дымом. Все это было так заразительно, что Маркони прекратил вокальные муки и тоже рассмеялся:
— Ну вот,— сказал он сквозь смех,— попросили спеть и сами же смеётесь,— затем, как бы оправдываясь за своё неудачное соло, добавил,— сегодня я просто не в форме. Обычно я пою лучше.
Людмила Яковлевна улыбнулась и внимательно посмотрела на Андрея. Затем, чтобы как-то сгладить «Андреевские» звуки, предложила ему послушать импровизацию на тему матроской песни, которую она помнила ещё с детства. Андрюша понятия не имел, что такое импровизация, но деликатно решил не грузить её своими вопросами. Николай Антонович вопросительно поднял брови.
Людмила Яковлевна на какое-то мгновенье замерла, прикрыв глаза и приподняв голову. Затем её изящно согнутые кисти рук зависли над клавишами рояля и пальцы забегали по ним, как выпущенные на волю птички. Они начали порхать над ними, незаметно для глаза, нажимать на них, как бы отыскивая тот нужный аккорд, ту гармонию звука, которая смогла бы вывести на мелодию. И они её нашли. Они выстроили тему и гармонию. Красивая и грустная мелодия, медленно освобождаясь, вырывалась из черной глубины рояля, вроде она долгие годы находилась там взаперти, и сейчас отыскался ключик от её заточения. И вот мелодия вырвалась и разнеслась по комнате, заполняя собой всё её пространство.
Андрей сидел в кресле и наблюдал за пальцами-воробушками, которые, не задерживаясь ни на одной клавише, прыгали по всей клавиатуре. «Вот бы мне так насобачиться, – подумал он,— а потом, где-нибудь в клубе на танцах, небрежно сесть за рояль и что-нибудь такое сбацать. Интересно, сколько мне надо тренироваться, чтобы так играть? Как минимум месяца два, а то и три, не меньше». На «Пассате» было старое, раздолбанное пианино, которое насиловали все, кому не лень. Один раз он слышал, как штурман что-то попытался играть и, ... постепенно Маркони перенёсся своими мыслями в море.
* * *
С ним начало происходить нечто непонятное. Его голова, его мозги как бы отключились и перестали работать. Он уже ни о чём не думал. Волшебные аккорды настолько завладели его душой, что он начал их видеть. Андрей погрузился в эту музыкальную пучину, и она мягко обволокла его своей медленной и грустной композицией.
Звуки казались такими светлыми, в них была жизнь моря. Он вдруг ясно увидел, как ши-ро-ко раскинулся океан, дьявольскую пляску бушующих волн, буревестника, плавно скользящего чёрной тенью между барханами гигантских волн, судно, упрямо работающее винтом на ревущую стихию, не давая ей сбить себя с курса и опрокинуть. Услышал дьявольский свист и вой ветра, запутавшегося в вантах судового такелажа. Увидел напряжённые от усталости глаза капитана, не покидающего мостик вот уже третьи сутки. На себе ощутил ответственность его за судно и за жизни экипажа. Он почувствовал обжигающее и слепящее солнце тропиков и уходящую из-под ног палубу. Андрей слышал глухие удары волн в корпус судна, слышал его усталое поскрипывание от напряжения в этом поединке со стихией. Увидел изнеможённого кочегара, выползшего глотнуть свежего влажного воздуха после душного, пропитанного соляром и маслом, ада машинного отделения. Промелькнуло белым призраком улыбающееся (как на фотографии) лицо его отца, пропавшего бесследно, – смытого штормовой волной-убийцей на промысле в Тихом океане, когда Андрей был ещё совсем мальчишкой. Вот снова очередная волна, как хищница, набросилась на судно. Андрей даже голову втянул в плечи и судорожно вцепился в ручки кресла. Ветер сорвал белую пенистую верхушку волны и сыпанул брызгами. Струйки воды потекли по его лицу, и он ощутил их соленый привкус.
Музыка оборвалась внезапно на печальном аккорде. Маркони пришел в себя и понял, что за солёные брызги были на его лице – это были слезы. В комнате стояла тишина. Никогда Андрей не мог себе представить, что музыка может так воспроизвести звуки жизни моря, такие знакомые и родные ему ещё с детства.
Да и что он мог знать?! Четырнадцатилетним мальчишкой из забытого всеми вымирающего рыбацкого поселка он поступил в ШМО – Школу Морского Обучения, как её курсанты называли, «шмонька». Год проболтался на каком-то ржавом корыте, вылавливая из Черного моря последнюю хамсу. После этого он окончил среднее мореходное училище. И вот уже четвёртый год на «Пассате» лишает себя всего, что доступно парню его возраста. У него ещё даже ни разу не было настоящей девушки. Были какие-то связи с женщинами, но это так, чтоб не стать объектом насмешек у друзей.
Украдкой вытирая салфеткой глаза, Маркони сконфуженно оглянулся. Он стеснялся своих слёз и не знал, как ему дальше себя вести. Но никто не обращал на него внимания. Каждый был погружен в себя, в свои мысли, и он успокоился.
— Милочка,— очнулся папа,— я это услышал у тебя впервые. Почему ты раньше это никогда не играла?
— Но ведь у нас впервые в гостях моряк,— ответила за маму Женя.
Людмила Яковлевна подошла к Андрею, положила ему руки на плечи и тихо сказала:
— Андрюша, я не беру на себя смелость сказать, будете ли вы когда-нибудь музыкантом, но то, что вы научитесь по настоящему понимать, и будете слышать музыку, – это я вам, как преподаватель музыки, гарантирую.
* * *
Романтические воспоминания Маркони прервал внезапно оживший приёмник. Приняв радиограмму, он посмотрел на часы и отметил время и дату в журнале, а также на бланке приёма.
— Стоп! Сегодня же восьмое марта! – спохватился Маркони. Он совсем забыл. Впрочем, он ещё никогда и никого не поздравлял с этим праздником. «Так,— посмотрел он на часы,— до конца вахты ещё пятнадцать минут. Как раз успею». Он надел наушники и вышел в эфир:
Полтава тчк Улица Богдана Хмельницкого 5 квартира 3 тчк Семье Гонтарь тчк Поздравляю Людмилу Яковлевну зпт Женю праздником Восьмого марта тчк
Подпись двт Раскинулось море широко тчк.
Это была первая в его жизни поздравительная радиограмма.

Сергей Горбовец. 2.08.09.

27 ноября 2010 года  11:50:10
Sergei Gorbovets | sgrbvts@aol.com | Frankfurt am Main | Deutschland

София Каждан

ВОРОВКА

Вера сидела на кухне за столом и, курив сигарету, маленькими глотками пила кофе.
Дверь отворилась, и на пороге появился хозяин квартиры Леонид Иванович Чижов. Жена поставила чашку с кофе на стол, положила недокуренную сигарету в пепельницу, и лениво встав из-за стола, подошла к мужу.
— Я, так устал,— произнес он медленно,— Работа… Работа… Работа… Когда же я по- человечески отдохну?
Чижова ничего ему так на вопрос и, не ответив, расстегнула пуговицы на пиджаке и, посмотрев на супруга, стала расстегивать ширинку на его брюках. Женская рука моментально коснулась мужской плоти.
— Отстань! – резко проговорил Чижов, отведя женскую руку в сторону,— Говорю же тебе… Я устал… Мне не твоих развлечений. Лучше дай что-нибудь поесть.
Вера озлобленными глазами посмотрела на Леонида и, открыв холодильник, поставила на стол масло и колбасу.
— И это все?! – удивленно спросил он.
— Больше ты у меня не заслужил,— резко ответила женщина и, взяв со стола пепельницу с сигаретой, хлопнула дверьми.
Она направилась на лоджию и сев в кресло-качалку сделала глубокую затяжку. Вера прикрыла глаза, и воспоминания её перенесли на пятнадцать лет назад.
Женщина вспомнила свои молодые годы. Как любила мужа своей лучшей подруги, и как сделала все, чтобы разбить семью.
Она еще со школьной скамьи мечтала о сказочном принце, который увезет её в сказочную страну и сделает своей принцессой. Но годы шли. В маленьком рабочем поселке, где она работала продавцом в магазине, не на кого было положить глаз, не говоря уже о том, чтобы он Верку превратил в принцессу. Подруги одна за другой выходили замуж, а девушка по-прежнему продолжала мечтать. Однажды на дне рождения своей подруги Аллы, взор продавщицы пал на мужа именинницы, инструктора райкома комсомола Василия. И девушка замечтала о счастье, несмотря на то, что в семье Аверьяновых было двое маленьких детей.
Не прошло и трех месяцев после дня рождения, как Алла, ворвавшись в дом к Вере, прямо с порога произнесла:
— Только, что была у гинеколога. Представляешь… Он сказал, что я беременная.
— Что? — протяжно произнесла Вера, и оценивающим взглядом посмотрела на молодую женщины,— Чему ты радуешься, дурочка?! Тебе плакать нужно, а не радоваться. У тебя уже есть двое маленьких детей! Ты, что захотела мужа удержать пеленками и распошенками? Посмотри на себя в зеркало?! На кого ты после родов стала похожа?! Тебя же разнесло как вширь, так и в поперек! Еще одни роды и ты не влезешь в дверь! Радуется она! Если ты думаешь, что его мысли сосредоточены только на пеленках, то глубоко ошибаешься! Моя знакомая мне рассказывала, что она «накрыла» своего муженька со своей любовницей прямо же в его кабинете. Даже, если он тебе и не изменяет, то это может случиться завтра, послезавтра или спустя год! Все мужики хищники! Они готовы броситься на каждый свежий кусок мяса.
Вера сказала подруге, что у неё есть знакомая акушерка, которая на небольшую плату возьмется ей сделать аборт.
«Зачем мне мужчина с тремя детьми»,— подумала Вера.
Аборт был сделан неудачно и, придя домой, у молодой женщины поднялась температура. Пока Аверьянова лежала в больнице, Вера переехала с рабочего поселка в райцентр и устроилась кассиром в стройтрест. Так уж вышло, что девушке выделили койку как раз в том общежитии, где жил и муж подруги.
За день до выписки из больницы супруги, Василий встретил в коридоре общежития Веру:
— Ни как не могу понять, как Алла могла пойти на такой шаг… Сделать аборт, да притом еще и на дому. Что её толкнуло на это? Я в ужасе! Иногда мне кажется, что этот ребенок был не мой!
Вера ничего не ответив Аверьянову, опустила глаза, и тяжело вздохнув, кашлянула.
— Ясно,— тихо произнес комсомольский вожак,— Ты все знала! Почему ты мне ничего не сказала.
— Со свечой в руке я не стояла.
— Кто он?
— Кто?! – сделав глупый вид, спросила Вера.
— Мне это очень важно знать…Я вчера говорил с её лечащим врачом… Она на всю жизнь осталась инвалидом… Понимаешь… Инвалидом…
— Мне тебя Василий жалко,— с горечью в голосе, заключила она,— Как женщина она сейчас ничего собой не представляет… Но ничего… Не огорчайся… Тебя каждую ночь будет ждать в постели не женщина, а мягкая перина.
— Я её очень любил! Как она могла так со мной поступить?! Как? Я ей так верил, а она…
— Святых людей на свете не бывает.
— Успокоила! – с плохо скрытым раздражением, проговорил Аверьянов.

Две недели после возвращения из больницы Алла не могла встать с кровати, сильно кружилась голова, и левая нога практически не действовала.
На выходные приехал из района Василий. Он уже не пылал к своей жене прежней страстью, которая была до болезни. В воскресенье перед самым отъездом он, подойдя к кровати своей супруги, с сожалением в голосе произнес:
— Почему ты решила избавиться от ребенка? Там где двое, там был бы и третий. Я бы его любил как своего.
— Это был твой ребенок,— почти шепотом проговорила Алла,— Я тебе не изменяла.
— Не надо мне вешать лапшу на уши! — с усмешкой на устах, проговорил муж,— и наспех собрав вещи, покинул дом, сославшись на рейсовый автобус.

Тем временем мысли Василия были сосредоточены вокруг жены. Он и в мыслях себе не мог допустить, что его Алла, которую он так сильно любил, смогла его предать. Но разговор с Верой подтвердил его сомнения. Подруга Аллы не стала отрицать того факта, что жена могла изменить мужу.
Вера была рядом и он почти, что каждый вечер плакался ей, говоря девушке как ему тяжело осознавать тот факт, что его предали:
— Кто не делает в молодости ошибок,— гладя его черные волосы, тем самым, пытаясь успокоить, произнесла Вера в один из таких вечеров,— На то она и молодость.
— Ты бы смогла так поступить с человеком, который для тебя и детей, готов на все? – спросил Василий, глядя в глаза подруге Аллы,— Смогла как кошка, отдаться первому встречному коту?!
— Я?! – удивлено спросила девушка, сделав круглыми глаза,— Никогда! Я выйду замуж только по любви и буду для мужа всегда и во всем его правой рукой.

В выходные Аверьянов, ссылаясь на срочные дела на работе, не поехал в поселок. Разведать обстановку и узнать состояния здоровья своей соперницы поехала Вера. Она пришла в дом Аверьяновых и Алла призналась подруге, что очень боиться потерять мужа, так как Василий ей совершено не верит, что причиной подпольного аборта, стала чрезмерная полнота жены после рождения двоих детей.
— А с этим делом, как у тебя обстоят дела после операции?! – таинственно спросила Вера, окинув взглядом с ног до головы, стоящую рядом подругу.
— Если быть откровенной, то мы еще не были близки, после того, как я выписалась из больницы,— с глубоким сожалением в голосе, проговорила она.
— В чем причина? Он тебя не хочет как женщину, или ты ему не можешь дать того, что он получал раньше?!
— И то и другое… — произнеся эту фразу, на глаза у Аллы навернулись слезы и она, подойдя к зеркалу, добавила,— Посмотри, во что я превратилась… Я полнею, не по дням, а по часам. Да, и нога…

Новость о том, что Алла в конце мая уезжает на курорт, Вера узнала из письма жены Аверьянова, которая слезно просила подругу на выходные приезжать в поселок, чтобы помочь Василию присматривать за детьми, так как он на время её лечения согласился взять отпуск.

Аверьянов, взяв отпуск, поехал домой, а Вера с нетерпением стала ждать пятницы, чтобы увидеть Василия.
Войдя в дом подруги, девушка, быстро набросила на себя халат и раскрыв холодильник, вытащила из морозильной камеры кусок свинины и положила его в миску, чтобы он разморозился.
— К чему такая спешка?! — удивленно спросил Василий.
— Что может быть страшнее голодного мужчины?! – рассмеявшись, ответила она.
— Тебе, Верка, нужен хороший мужик. Будь я без прицепа, ты бы не вырвалась от меня! — ударив слегка рукой девушку по заднице, показывая свои зубы, и улыбнувшись уголками губ, загадочно произнес инструктор. он,— Как это я тебя не разглядел раньше?! Куда только смотрели мои глаза?!
— Не знаю! Не знаю! – облизывая свои губы, ответила она, слегка прищурив глаза,— Вроде бы со зрением у тебя на тот момент было все в порядке!
Василий во время еды поглядывал на подругу жены, и Вера это сразу же заметила.
Она взяла его ладонь в свою руку и медленно поднесла к своим губам.
Мужчина молчал. Отпустив его руку, она положила свое голову на его плечо, и почти шепотом произнесла:
— Как я долго ждала этого момента. Ты даже не догадываешься, как я сильно тебя люблю. Как я завидовала Аллке, когда она мне рассказывала про тебя. Как мне хотелось оказаться на её месте.
— Не нужно об этом. Я же не каменный,— повернувшись лицом к Вере, произнес Аверьянов, перехватив дыхание.
— Это сам бог послал нам встречу! Я хочу тебя! Сейчас же! Сиюминутно! Сделай мне самый дорогой подарок! Преврати меня в женщину! – обессилено произнесла девушка, целуя его лицо, губы, глаза.
Она как в тиски сдавила лицо мужчину, которое до той поры принадлежало Алле и только Алле.
— Что мы здесь сидим?! Что ждем?!
— Извини… Но я не могу…
Девушка медленно поднялась и направилась к двери.
— Вера, подожди! – услышала она за своей спиной отчаянный вопль мужчины. Он мгновенно подскочил и, что есть силы, прижал девушку к своей груди,— Вера! Верочка! Не покидай меня! Я так соскучился по женскому теплу! Я хочу тебя,— прошептал он осипшим от волнения голосом,— Господи! Господи! Я больше не могу…
Вера уткнулась лицом в его широкую грудь.
— Я люблю тебя, милый! – задыхаясь от перевозбуждения, твердили её уста, проваживая путь сладкими поцелуями от виска к подбородку.
Василий подхватил Веру на руки и понес в спальню. Молодой мужчина бережно положил её на кровать. Она помогла Аверьянову расстегнуть пуговицы на халате и перед ним открылось тело девушки. Глядя, как загипнотерованный на Веру, Василий торопливо стал раздеваться, бросая свои вещи в разные стороны. Пальцы у него дрожали от ели сдерживаемого желание стать властелином женского тела. Василий стал жадно целовать тело подруги жены, и она трепетала под ним, как воробышек, загнанный в клетку. Женские руки отправились в путешествие по мужским плечам, по спине. И вот она наконец-то нашла, то, о чем мечтала. Её тонкие пальцы сжали в руке его плоть. Она смутно представляла себе, что дальше ей делать… Изголодавшийся по женскому телу мужчина не заметил, как орудие производства продолжения человеческого рода стрелой молниеносно вошло в тело девушки, превратив её в женщину. Он вошел в неё стремительно и глубоко. От боли Вера взвыла. Но разъяренный в гневе мужчина не слышал слов о пощаде.
— Мне больно! Больно! – произносила она, как только Василий начинал делать поступательные движения.
— Потерпи чуток, милая, прошу тебя! Я не могу остановиться! – хватая открытым ртом воздух, произнес он.
От боли, страха, неожиданности, Вера в порыве очередного «нападения» укусила Василия за руку. Боль моментально отрезвила комсомольского работника.
— Прости…
Аверьянов прижал Веру к себе и вновь вошел в неё, погрузившись в пучину неведомых ему ранее страстей. Он услышал негромкий стон, вырвавшийся из женской груди, который с каждой секундой усиливался.
Вера изогнулась как змея, и Василий обняв её за ягодицы, стал мерно и мощно раскачиваться вместе с ней, плывя по бескрайнему океану.
— Верочка! Солнышко мое! Я в шоке! Милая девочка, моя девочка! Неужели ты и правда берегла себя для меня! Ты ведь не солгала?! Ты ведь любишь меня?! Любишь?! Верочка! Я скоро сойду с ума! Спасибо тебе, Верочка!
Он в бешеном ритме стал целовать нагое тело, которое до сей поры, никому не принадлежало.
— Как ты могла сохранить себя для меня?! Столько мучаться?! Столько страдать?! Столько ждать?! Верочка дай честное слово, что ты мне никогда не изменишь!
— Василек! Солнышко мое! Я люблю тебя! Милый мой, дорогой! Ты даже себе представить не можешь, какое счастье я испытала в тот миг, когда стала женщиной! Ты мой! Навеки мой! Я тебя никому и никогда не отдам!
Аверьянов поднялся с постели и пошел на кухню поставить чайник на газовую плиту. Когда вода нагрелась, он налил её в таз. Взяв Веру на руки, он понес на кухню. Он нежно рукой стал обмывать женское тело, которое хранило в себе капли крови девственности.
— Верочка, ты мне подарила что-то необычное… После чего можно и застрелиться… Ты возвратила мне былую мощь и силу! Верочка, моя дорогая Верочка! – мужчина нагнулся и, взяв правую ногу женщины, поцеловал её
— Мой милый, Зайка, жизнь у нас с тобой только начинается,— и, прижавшись мокрым телом и телу Василия, обхватила его за шею.
— Как ты меня назвала?! – подумав, что он ослышался, спросил инструктор райкома комсомола.
— Для меня ты с этой минуты Зайка, самый таинственный, самый загадочный мужчина, которого я только знаю!
Вера стала с завороженными глазами рассказывать Аверьянову, как долгие годы мечтала о об этом дне.
— Ты меня не обманываешь? Тебе и, правда, было хорошо со мной? – немного покраснев, спросил муж подруги.
— Ты моё солнце… Моя жизнь…

Ольга, сестра Василия, проходя мимо дома брата, решила к нему заглянуть на пару минут. Она тихо вошла на кухню и обомлела от увиденного.
На кухонном столе, за которым еще не так давно собиралась дружная семья его брата, опершись об стенку, в костюме Евы сидела лучшая подруга Аллы и, скрестив ноги на талии Василия, стонала от полученного удовольствия. Вошедшая женщина сначала не поверила своим глазам. Она в первые секунды не могла сообразить, что это: сон или какой-то эротический фильм, случайным участником, которого она стала. Спустя несколько секунд к ней стала возвращаться память, и Ольга поняла, что это не сон и не эротический фильм, куда её пригласили сниматься. Это явь. Страшная действительность.
— Что вы делаете?! – истерически закричала она,— Как вы можете?! Вы ведь не люди, а твари! Самые настоящие твари! Ни одно животное бы не опустилось до этого!
Она схватила Веру на волосы, и что есть силы стала тащить её со стола. Обнаженная женщина стукнула ногой в живот незваной гостье. Две молодые женщины сцепились в драке не на шутку. Василий стал оттягивать от любимой женщины свою сестру. Да не тут то было. Ольга в бешенстве подскочила к брату и зубами вонзилась в его ягодицу. От невыносимой боли мужчина взвыл, как подбитый при охоте тигр. Кровь моментально залила комнату и Ольга, испугавшись, хлопнув дверьми, выбежала на улицу.
Не прошло и двадцати минут, как на пороге дома Аверьяновых появилась мать с отцом.
Василий лежал на диване ягодицами вверх, а рядом с ним сидела лучшая подруга Аллы, делая примочку.

В понедельник вечером, после скандала учиненного родителями, непутевый сын, разозлившись, оставив на родителей детей, приехал в райцентр. Сходив в душ и приведя себя в порядок после дороги, он постучался в комнату к Вере и пригласил её к себе.
— Я больше так не могу! – взволновано произнес он, размахивая руками,— Я не могу разрываться между Аллой и тобой! Почему я должен жить с женщиной, которая меня предала?! Я люблю тебя и хочу с тобой жить!
— Не торопи события… Не торопи… Нужно сделать так, чтобы не ты, а Алла подала на развод.
— Какое это сейчас имеет значение,— произнес он, весь пылая от жара.
Аверьянов развернул к себе лицом стоящую рядом подругу жены. На губах Веры заиграла улыбка. Она нежно провела рукой по своему телу и кончиком языка облизала губы. Молодая особа расстегнула пуговицы на его джинсовой сорочке и игриво стала перебирать волосы на мужской груди, описывая пальцами, круги и постепенно опускаясь, все ниже и ниже пока не достигла заветной цели.
— Я хочу тебя…- томно произнесла Вера, слегка прищурив глаза.
Она прижалась и мужской груди и не заметила, как сильные мужские руки, разорвав пуговицы на женской блузке, перекрыли рот сладким, как мед поцелуем. Её губы жадно раскрылись, как бутон, и она стала извиваться от страсти в его объятиях. Вера провела руками по мужским ягодицам и прижалась сильнее к Аверьянову.
Она не помнила как оказалась в постели, как её тело напряглось, реагируя на прикосновения Василия, когда он покрывал поцелуями её высокую грудь.
— Я твоя… Навеки твоя…Бери меня… Наслаждайся мной… — твердили женские уста в перерывах между поцелуями.
Вера дышала часто и порывисто, пока он достигал заветной цели. И вот он вошел в неё и они превратились в одно целое, в один фонтан любви.

Весть о том, что Василий Аверьянов застал свою жену с шахтером в кровати, после чего Алле пришлось сделать «подпольный» аборт, после которого женщина осталась инвалидом, на следующее утро облетело все общежитие. Эту новость постаралась распространить Вера.
Спустя месяц Вера перебралась жить к своей дальней родственнице, которая постоянно находилась у своей дочери в Ленинграде.
Подруга Аллы встретила инструктора райкома комсомола в длинном атласном халате, который взяла в займы у одной знакомой.
— Верочка, тебя сегодня не узнать,— произнес Аверьянов радостно,— Ты сегодня похожа на принцессу из сказки.
— Мне очень приятно, дорогой,— подойдя и Василию и взяв его за руку, произнесла она,— Я тебе нравлюсь в этом наряде?
Они сели ужинать, и Вера, расстегнув несколько нижних пуговиц халата, перебросила ногу за ногу.
— Верочка, не смущай меня,— глядя то в тарелку, то на ноги молодой женщины, произнес мужчина,— Я не могу на тебя смотреть равнодушно!
— А ты и не смотри равнодушно. Ты вправе делать со мной все, что угодно,— сощурив свои глаза, почти шепотом произнесла она,— Мы в этом доме одни и нам никто не сможет помешать.
Молодая женщина поднялась из-за стола и, став за спину Василию, стала гладить его волосы.
— Верочка! Верочка!
— Сейчас, милый, сейчас.
Он мгновенно подскочил со стула и, схватив её за руку, потащил в спальню.
— Как мне хорошо с тобой,— проговорил он, тяжело дыша,— Ты свела меня с ума! Верочка! Ты божественная женщина! Как я рад, что мы сейчас вместе!
— Мы всегда, всегда, будем вместе,— шептали её уста, в тот момент, когда руки ласкали орудие производства продолжения человеческого рода.
Аверьянов почувствовал невероятное возбуждение, которое захлестнуло его мысли. Он толкнул Веру на кровать и, сорвав с себя рубашку, принялся расстегивать ремень на брюках. Женщина лежала на животе и он овладел ей сзади. Она полностью подчинилась его власти. Вера испытывала один оргазм за другим, пока не утомившись от бессилия, издала непонятный звук.
— Неужели это все мое? Неужели ты сейчас будешь принадлежать мне и нам не нужно будет скрываться от людских глаз.
— Милый, Зайка, я тебя не понимаю?… Ты это о чем?
— Вчера я ездил в поселок, и Алла мне предложила развестись… Я сначала помялся… Так нужно было… Потом… Короче говоря, она сама подаст на развод. Ей кто-то из соседей сказал, что видел меня с тобой в городе… Я сказал, что буду помогать детям.
— Вот видишь, милый, я была права. Главное все заранее рассчитать,— радостно произнесла Вера, не сводя завороженных глаз с инструктора райкома комсомола.
— Вера, у меня на душе как-то не спокойно. А вдруг это и, правда, был ребенок мой?
— Не забивай разной ерундой себе голову,— произнесла подруга Аллы, как можно мягче,— Если бы это был твой ребенок, она в тот же день, когда узнала, что станет матерью, сказала бы тебе. Почему она молчала?
— Не знаю,— почти шепотом, неуверенным голосом произнес мужчина.
— Вот ты не знаешь! А я знаю. Изменяла она тебе! И это не первый раз.
— Вера, я никогда больше не женюсь! Хватит! Все бабы стервы! Если Алла была способна на такое то, что говорить о других? Вы только и думаете, как охомутать мужика! Подчинить его своей воле и превратить в подкаблучника,— подскочив с постели в дикой ярости произнес Аверьянов.

Василий все реже и реже стал появляться на квартире у Веры. Он придумывал различные отговорки, чтобы только не видеть подругу своей бывшей жены. После развода мужчина каждые выходные ездил в поселок, играл с детьми, помогал бывшей жене по хозяйству, а вечером уходил ночевать к родителям.
Но холостяком долго не пришлось походить Василию. Рано утром в его кабинете раздался телефонный звонок. Вера плачущим голосом сообщила, что беременная и очень боится делать аборт. Мужчина сказал, что сегодня же вечером обязательно заедет к ней.
Не успел Василий открыть дверь, как Вера в коротеньком шелковом халате подошла к нему и, обхватив руками за шею, повисла на нем.
— Вера… Подожди… Вера…
Но она ничего не хотела слышать. Её ладонь прикрыла мужской рот и она, сбросив со своих плеч халатик, осталась стоять в костюме Евы.

Весть о том, что Вера скоро станет матерью и что отец ребенка ни кто иной, как инструктор райкома комсомола Василий Иванович Аверьянов с неимоверной скоростью распространилась по районному центру.
Мужчина понял, что попал в капкан и другого выхода, как жениться на подруге бывшей жены, у него нет. Вера ни о каком аборте слушать не желала.
Молодые тихо, без какой либо помпезности расписались в районном загсе, а вечером в ресторане был заказан ужин на пятнадцать человек. Со стороны жениха из родственников никто не присутствовал.

Молодая жена влюбленными глазами смотрела на мужа и старалась ему не перечить.
«Наконец-то я нашел свое счастье,— думал Аверьянов, лежа рядом со своей беременной женой в постели,— Она любит меня, и это видно невооруженным глазом. Вера, моя Верочка, никогда не предаст меня, не сделает из меня посмешище!».

Василий Иванович получил новую квартиру за месяц до рождения сына.
Радости у Веры было предела. На те деньги, которые женщине перечислили за декретный отпуск, молодая семья купила себе спальный гарнитур. Василий смотрел на свою жену, которая проявила активность по благоустройству полученной квартиры, и не мог нарадоваться случайного свалившемуся на голову счастью.

Рождение сына было решено отметить с особой помпезностью. Молодая мать несколько дней думала, кого из влиятельных людей нужно пригласить в гости, чтобы поближе с ними познакомиться и войти в доверие.
Первый секретарь райкома комсомола, извинившись, сказал, что придти с женой не может, так как на выходные к нему приезжают гости. Этот факт очень огорчил Веру, как так в основном ставка делалась на НЕГО.

Тем временем Вера твердым и уверенным шагом шла к намеченной цели. Ей нужен был первый секретарь райкома комсомола, и она добилась своей цели.
Случай подвернулся за неделю до Нового года. В малом зале был устроен банкет по случаю двадцатипятилетия второго секретаря райкома, куда Аверьянов был приглашен вместе с женой.
Леонид Иванович Чижов тоже был на торжестве, но без жены. Она с маленьким ребенком была у родителей, и Вера не упустила свой звездный час.
Он был высок, строен, с большими карими глазами. Вера несколько раз за вечер приглашала Леонида Ивановича танцевать, и мужчина был рад, что ему уделяется столько внимания.
— Верочка, Вы доставили мне приятные минуты.
После этих слов, которые были адресованы Аверьяновой, молодая женщина, решила ни при каких условиях не останавливаться на намеченной цели, а идти к ней, каких бы трудов это не стоило.
Отправив ребенка на воспитание в поселок к матери и бабушке, жена Василия Ивановича при каждом удобном случае старалась появляться в райкоме комсомола.

Весть о том, что Леонид Иванович лежит в больнице, очень обрадовала молодую мать.
— Кого, кого, но только не Вас я ожидал увидеть у своей постели! – произнес Чижов, целуя женскую руку,— Верочка, не занимай я такую должность, то отбил бы Вас не задумываясь у Василия Ивановича! Как я завидую ему! Вы настоящая очаровашка! – проговорил он, улыбнувшись.
Леонид Иванович в одно из больничных посещений уговорил Веру поступать в техникум, и сам помог ей в этом.

Узнав, из уст Чижова, что он на три дня уезжает в область, Вера, отпросившись с работы и солгав мужу, что её вызывают в техникум, поехала вслед за Леонидом Ивановичем. Они поселились в одной гостинице, но только на разных этажах.
В половине десятого вечера в дверь гостиничного номера постучали.
— Войдите,— произнес лениво Леонид Иванович.
Каково же было удивление мужчины, когда он перед своим взором увидел молодую особу, которая в последнее время не давала комсомольскому вожаку района спокойно спать.
— Верочка, неужели Вы решились на такой шаг?! — проговорил, взволновано Чижов, приглашая молодую женщину присесть.
Она извлекла из сумочки бутылку «Столичной» и завороженными глазами посмотрела на молодого мужчину.
— Свет моих очей! – по его выражению лица было видно, что он все еще ни как не может придти в себя и поверить, что Вера не сон, не какое-то наваждение, а реальность.
Аверьянова подошла к Леониду Ивановичу и, прищурив глаза, проговорила:
— Только не гоните меня от себя! Не отталкивайте, бедную, нуждающуюся в ласке женщину! Я влюблена в Вас! Эта ночь, которую я так долго ждала, предназначена сегодня только для нас двоих! – шептали тихо её уста.
— Солнышко моё,— тяжело дыша, прошептал он, хватая воздух.
— Жизнь дается человеку всего один раз. Нельзя от себя отбрасывать то, что идет к тебе прямо в руки,— произнесла Аверьянова, слегка нараспев.
— На что Вы намекаете, моя прелесть? – поморщив нос, спросил он, прижав к себе Веру.
Она слегка улыбнулась и спросила:
— Вы любите загадочных женщин?
— Я?! У меня, если честно признаться, не очень то богатый опыт. После женитьбы у меня было всего две женщины.
— Как?! Да, не может такого быть?!
Вера прикрыла своей ладонью рот Чижова, и нежно поцеловав его в щеку, почти шепотом промолвила:
— Чего мы тогда ждет?
Женщина взяла инициативу в свои руки и не стала дожидаться того момента, когда шеф мужа перейдет в наступление.
— У меня давно не было женщины… Очень давно…Почти полгода…
— Все будет хо-ро-шо,— произнесла она, снимая с себя платье.
Он дышал бешено, периодически хватая воздух, и глядел обезумившими глазами на женщину. Рука Аверьяновой моментально скользнула в мужскую ширинку и он почувствовал тепло Вериных рук на своем органе.
— Ну… Чего Вы медлите… Я Ваши… Ваша… Ваша…
Он наклонился над ней и поцеловал.
Поняв, что Чижов еще не готов к предстоящему бою, Вера, поманив его к себе, прижалась к мужской груди. Она терлась ногами об его ноги, пока не почувствовала, что его космической ракете мало места в своей тесной обители и ему нужна Вселенная. Женщина не теряв, ни единой драгоценной минуты, сбросила с мужчины одежду и увела в неведомую даль.
— Ты моя спасительница! Мое чудотворное лекарство! – трепетно проговорил он. Чижов подхватил Аверьянову на руки, и страстно целуя её нос, глаза, глаза, губы положил на кровать.
Он снял с женских ног туфли, затем колготки. Уцепившись зубами за трусы, Леонид стал медленно стягивать их с женского тела, рыча при этой процедуре, как настоящий лев.
Погрузив пальцы рук в его слегка посеребренную шевелюру, Вера стала извиваться, как змея.
Вонзив, свое орудие производства продолжения человеческого рода в женское тело, мужчина, опершись на руки, присосался к женской груди. Женщина застонала. Её стоны с каждой секундой усиливались все сильнее и сильнее.
— Я ле-чу–у-у… Ле-чу-у-у-у… в диком восторге простонала она, хватая воздух.
Чижов не на шутку перешел в наступление, позабыв, что еще несколько минут назад, его одолевал страх. Страх перед неизвестность.
— Черт побери! Еще не перевелись на Руси мужики! Вы вырвали меня из серых будней и заставили парить в облаках.
— Неужели это правда?! – сделав изумленными глаза, спросил Леонид Иванович.
Спустя неделю они вновь встретились.
— В последние дни я только и делаю, что хочу тебя…
— В чем дело? — таинственно произнесла Вера, растегивая пуговицы на мужской ширинке.
Вера почувствовала, как космическая ракета вот-вот произведет свой старт и, вырвавшись, сокрушит все на своем пути.
— Мой нежный ласковый зверек! Неужели ты не чувствуешь, как наливаются мои груди, как телу требуется размах… — тяжело дыша и прижимаясь, все сильнее и сильнее к мужской груди, пролепетала женщина.
Они не помнили, как добрались до постели, как в разные стороны летела их одежда. Он и она в этот миг думали только об одном, поскорее окунуться в стихию под название любовь.
— Ты настоящий хищник, настоящий лев, царь зверей и мой повелитель,— с трудом проговорила Вера, тяжело дыша.
Мужчина лежал на кровати с закрытыми глазами и тяжело дышал. Вера видела, как вздрагивают его веки. Он хотел сделать попытку приподняться, вновь перейти в наступление, но мужские силы покинули его.
Женщина языком водила по мужской груди, касаясь налитыми грудями его тела.
— Я сейчас сойду с ума… Потеряю рассудок… Что ты делаешь со мной? Что?
Аверьянова подскочила с постели и, взяв со стола хрустальный фужер с золотой каемочкой, аккуратно вложила в него макет космической ракеты.
Их тайные встречи продолжались два года, пока не прогремел выстрел перестройки.
Леонида Ивановича Чижова перевели в область и назначили директором одного из самых крупных заводов.
Вскоре Вера вместе с Аверьяновым тоже перебрались в область.
А спустя месяц Чижов попал в автомобильную катастрофу и три месяца пролежал в больнице.

— Мое сердце предчувствовало, что в ближайшее время мы снова будем близки,— проговорила Вера в тот момент, когда Чижов открывал дверь квартиры своего друга, который в это время был в командировке.
Леонид Иванович вошел в гостиную и, не говоря ни слова, уселся на темно-зеленный велюровый диван.
Вера вытащила из сумочки бутылку коньяка и, взяв две рюмки, наполнила их. Женщина села рядом с Чижовым. Одна её рука держала рюмку, а вторая касалась орудия производства продолжения человеческого рода.
— Я думаю, что ты, мой дорогой, не для того пригласил меня в это укромное гнездышко, чтобы сообщить мне, как тебе плохо живется с женой?
Кивнув головой, Чижов охотно согласился со сказанным и, посмотрев на женщину, которая начала медленно расстегивать ширинку на его брюках, тяжело вздохнув, произнес:
— Верочка, ты же знаешь, что без тебя мне свет не мил! Как мне хочется доставить тебе несколько приятных минут, но, увы…Иногда я чувствую, что только ты можешь меня вдохновить на ратный подвиг… Только ты…
— Не говори глупости! – отдернув, сидящего рядом мужчину, произнесла Аверьянова,— Ты в этом деле еще настоящий воин и не нужно раньше времени себя списывать из армии.
— Какой же из меня воин?! – с усмешкой спросил он, посмотрев на руку женщины, которая искала ценное ископаемое в его ширинке,— Ходить толком не могу, сидеть тоже, только лежать. Все болит…
— В этом деле от тебя большего и не требуется, как только лежать — рассмеявшись, проговорила Аверьянова.
— Спасибо. Успокоила,— улыбнувшись уголками губ, сдержано проговорил бывший первый секретарь райкома комсомола.
— Пойдем в спальню,— предложила она, протянув руку Леониду Ивановичу,— для сказок, которые мы рассказываем друг другу, можно найти и другое время.
Комната была готова для приема гостей.
Леонид Иванович нежно коснулся языком полуоткрытых женских губ и провел по небу. Этого было достаточно, чтобы тело Веры затрепетало.
— Благодаря тебе я заново родился,— тихо, почти шепотом произнес Чижов, овладев телом Аверьяновой,— Ты сумела во мне возродить то, что я считал навеки потерянным,— произнеся эти слова, мужчина вскрикнул, лицо его моментально перекосилось, и он упал на женщину — Спи-на, мо-я спи-на… — ели слышно простонал он.
Из квартиры Чижова вынесли на носилках и положили в больницу, где он пролежал более месяца.

Леонид Иванович с трудом, опираясь на палку, поднялся с больничной кровати и, подойдя к стене, прислонился об неё.
— Видимо, тот день был последним днем в моей жизни,— с горечью, в трагическом тоне, проговорил мужчина,— Одно резкое движение, и ты инвалид
— Не стоит думать о плохом,— подойдя к нему, проговорила Вера,— Пройдет месяц, другой и мы снова приступим к выполнению намеченных обязательств.
— Ты невыносима! – пытаясь улыбнуться, проговорил Чижов, но его улыбка получилась неестественной, и это сразу же заметила стоящая рядом женщина,— Разве можно находиться рядом с тобой и не думать о близости?

Выписавшись из больницы, Чижов постоянно думал об Аверьяновой. Его мысли днем и ночью были поглощены этой коварной женщиной.
На следующее утро, как только супруга покинула пределы квартиры, Чижов стал собираться в путь-дорожку. Опираясь на палку, и с трудом переставляя одну ногу за другой, он взглянул на себя в зеркало и, встряхнув посеребренной инеем головой, заулыбался:
— С богом! В добрый час Леня! Это не важно, что ноги отказывают, главное, что душой ты молод.
Он с трудом добрался до машины, за рулем которой сидел преданный и верный слуга бывшего первого секретаря райкома комсомола:
— Поехали,— едва сев в машину, скомандовал Чижов. — Как я соскучился по ней. Думал, что утро никогда не наступит.
Оказавшись возле входной двери, за которой мужчину ждала та, которая стала властителем его души, он нажал кнопку звонка.
Дверь медленно отворилась и Леонид Иванович, с трудом сделав два шага, увидел спрятавшуюся за дверью Аверьянову. Она была в маскарадном костюме кошки.
Женщина встала на четвереньки и стала вертеться возле ног Чижова, не давая сделать ему и шага, затем, подняв голову, замяукала, точно так же, как это делает кошка.
— Ве-роч-ка, я сейчас сойду с ума. Упаду прямо на пол,— не понимая, что происходит, и почему женщина, к которой он так рвался, так выглядит.
Она, встав на колени, стала лизать поочередно руки, приглашенного в гости мужчины. Вера поползла вперед, размахивая хвостом, и мужчина медленно, делая с трудом шаг за шагом, стараясь от неожиданности замертво не упасть на пол, пошел за женщиной в маскарадном костюме. Они вошли в гостиную комнату, где стояла упирающаяся в потолок праздничная новогодняя елка. Леонид Иванович еще больше от удивления раскрыл глаза, чтобы запечатлеть происходящие события. Он не мог сообразить, где он находиться, и что это все значит.
— Мой! Мой! Мой! Мой хозяин! Мой повелитель! Мой бог! – твердили женские уста в маскарадном костюме в образе кошки, лапки которой тем временем раздевали гостя,— Ты мой! Навеки мой! Я тебя никогда и никому не отдам!
— Ты су-ма-шед-ша-я! – это единственно, что мог выдавить из себя Чижов.
— Я люблю тебя! Слышишь, люблю!
Мужчина закрыл глаза, в тот момент, когда женский язык, облизывал его нос, лоб, губы, которые были слегка приоткрыты от увиденного дива.
Аверьянова, повиляв хвостом, удалилась в спальню и, стянув с кровати одеяло, постелила его на ручной работы узбекский ковер, возле праздничной елки.
— Ве-роч-ка!
— Что?! – озорно, спросила женщина, сверкнув глазами.
Встав на четвереньки, она подползла к дивану, на котором, широко раскинув руки, сидел бывший первый секретарь райкома комсомола, и стала снимать с его ног теплые зимние сапоги.
— Что ты делаешь со мной? – спросили дрожащие мужские уста.
Женщина в образе кошки и не собиралась отвечать на поставленный вопрос. Стянув с Чижова брюки, она подала палку, и он, поднявшись при помощи волшебных рук Веры, сделал несколько шагов, чтобы добраться до лежащего на полу одеяла.
— Осторожно, милый! Осторожно! Только без эмоций! Это только может навредить твоему здоровью! — проговорила Аверьянова слабым голосом, помогая Чижову, лечь на пол.
— Я сейчас потеряю рассудок! Это что спектакль или кино! – спросил не решительно мужчина.
— Тебе виднее! — улыбнувшись, проговорила неугомонная женщина.
Она взяла в свои лапки его главное мужское достоинство, его красное знамя. Он облегчено вздохнул.
Леонид Иванович лежал на полу с полуоткрытыми глазами и стонал от полученного удовольствия, в тот момент, когда Вера творила чудеса с главным инструментом мужчины.
Очнулся Чижов от полученного удовольствия только в тот момент, когда Аверьянова провела чем-то по его лицу. Раскрыв широко свои глаза мужчина от неожиданности вскрикнул.
Перед ним стояла в черной блестящей на пол лица маске женщина. Соски грудей, которой прикрывал черный цветок, усыпанный блестками, а на поясе красовался широкий ремень из какой-то блестящей клеенки. В руке она держала три павлиньих пера, которые плавно касались его мохнатой груди. Мужчина застонал. Стоны стали усиливаться с каждой секундой, и Леониду Ивановичу показалось, что он сейчас умрет от избытка перевозбуждения.
— Я у-у-ми-ра-ю-ю! У-у-у- ми-ра-ю-ю! — простонал Чижов, как в каком-то бреду.
Вера опустилась на колени, отбросив одно перо в сторону. Два других исписывали различные узоры на его мохнатой груди, и мужчина ни как не мог совладеть собой. Аверьянова взглянула на часы, висящие на стене и, спохватившись, без промедления произнесла:
— Сегодня мне на работу звонила твоя супруга. Она все знает о нас.
— Ну, и черт с ней… Это её проблемы. Я люблю тебя. Когда… Когда вновь повториться этот чудеснейший новогодний праздник?! – растрогано, дрожащими губами спросил гость, поднимаясь с пола,— Ты подарила мне то, ради чего я готов хоть сегодня умереть.
— Не смеши людей! — рассмеявшись, произнесла коварная женщина,— Если ты думаешь, что это предел, моим соображениям, то ты ошибаешься! Это только начало предновогодних праздников.
— Что ты этим хочешь сказать?!
— Впереди нас ждут ратные подвиги,— проговорила женщин,— Но только при одном условии...
— Каково же твое условие.
— Я хочу, чтобы ты развелся с женой.
— Я люблю тебя.
— Я знаю,— согласилась со сказанным, стоящая рядом женщина,— И что из этого? Мне уже это до чертиков надоело. Ты должен наконец-то сделать свой выбор.
С этими словами она покинула комнату. Но не прошло и пяти минут, как перед Чижовым в образе Снегурочки с большим красным мешком в руке возникла Вера.
— Переодевайся… Стань моим Дедом Морозом,— подав мешок мужчине, промолвила она.
Леонид Иванович вошел на кухню в костюме Деда Мороза, опираясь на палку.
Аверьянова пригласила его к столу и налив в рюмку водки, подала гостю.
— Чтобы твое орудие производства продолжения человеческого рода производительно работало в любое время суток, и никогда не знала простоя! – произнесла она тост стоя.
— Выполняло и перевыполняло намеченный производственный план! — дополнил мужчина тост, сказанный женщиной, без которой не представлял своей дальнейшей жизни.
Вера пригласила гостя в комнату и включив музыку, развязала красный халат Деда Мороза, под которым было нагое тело.
Она несколько раз коснулась нежно рукой его волосатой груди:
— Не бросай меня! — взмолился мужчина и, обхватив женщину за ягодицы, стал медленно опускаться на колени.
Слегка приподняв наряд Снегурочки, Дед Мороз приник к её «Полярной звезде».
— Что ты сделала со мной! — спросил он, тяжело вздохнув,— Я не могу без тебя! Не могу! Я только и делаю, что думаю о тебе все двадцать четыре часа в сутки! Я лишился покоя! Сна! Еда не лезет мне в горло! Я постоянно чувствую прикосновение твоих волшебных рук, которые творят чудеса на моем теле!
Вера оттолкнула от себя Чижова, и медленно направилась в сторону спальни. Он, не в силах подняться на ноги, издавая стоны, при помощи рук стал ползти за ней, волоча по полу ноги.
Очутившись возле кровати, мужчина поднял голову, и полными глазами слез, почти шепотом, взмолившись, произнес:
— Помоги мне! Не отталкивай меня! Возможно, я тебе еще пригожусь!

Спальня была украшена гирляндами, огоньки, которых поочередно то загорались, то потухали. Эта обстановка еще больше побуждала мужчину и женщину на подвиг.
— Верочка, я после Нового года поговорю со своей женой… Верочка… Не бросай меня… Мы обязательно будем вместе.

Вера еще долго сидела на лоджии, вспоминая о совместно прожитых годах с Чижовым.
Сон сморил её и она вошла в спальную комнату. Аверьянов храпел и Вера заорала во все горло:
— Да, когда же наконец-то кончатся мои муки! Господи… Сделай же меня вдовой!
Чижов приоткрыл глаза, и слегка улыбнувшись, произнес:
— Почему вдовой?! Не дождешься, солнышко… У меня есть женщина… Молодая женщина… Я очень её люблю…Так, что, Верочка, готовься к разводу, проговорил лениво мужчина, перевернувшись на другой бок.
— Какая женщина?! Кому ты нежен с испорченным агрегатом?!
— Это он для тебя испорчен, а для той, кто последние годы была рядом со мной, и кто мне родил дочь, он всегда на взводе.
— Ты, что надо мной издеваешься?
— Почему издеваюсь?! Я бы ушел от тебя давно… Да она…Она не хотела, чтобы я уходил от тебя.
— Кто она, эта дрянь?
— Таня…Моя секретарь…
— Нет… Нет… Скажи, что ты пошутил… Скажи, что это не правда…А на работе? На работе, кто-нибудь знает, что ты мне изменял? – испуганно спросила Вера со слезами на глазах.
— Все… Это знают все…
Она упала на кровать и заголосила.
Чижов поднялся с постели и, открыв дверцу шкафа, стал доставать вещи.

28 ноября 2010 года  20:26:49
SOFIKO |

Жил-был один мент...

Рецензия на книгу Р. Сенчина Ёлтышевы (для старшеклассников и студентов гуманитарных ВУЗов)
Принимаю заявки на рецензии.

Книга Романа Сенчина «Елтышевы», выпущенная в 2009 году в свет издательством ЭКСМО, не вызывает никаких эмоций, кроме отрицательных.

Посудите сами: семью государственных служащих (отец Елтышев Николай Михайлович — капитан милиции, дежурный по вытрезвителю, его жена Валентина Викторовна — библиотекарь, старший сын Артем – бездельник и пессимист, Младший сын Денис сидит в тюрьме за драку) выселяют из ведомственной квартиры: отец семейства Николай Михайлович Елтышев вынужден уволиться из органов внутренних дел в результате должностного преступления. По его вине едва не погибли, надышавшись хлоркой, люди в комнате медвытрезвителя. Из всего недвижимого имущества у Елтышевых остался только кооперативный гараж и старенький, временно не работающий «Москвич», хранившийся в этом гараже. Единственным выходом в сложившейся ситуации, по мнению Елтышевых, оказывается переезд в деревню, к старенькой тетке Валентины Викторовны Елтышевой, которая доживает свой век в разваливающейся на глазах без крепких мужских рук деревенской избушке. В то время, как многие деревенские люди уезжают в города искать лучшую долю, где легче найти работу, снять квартиру или комнату и худо-бедно жить и работать, поступок Елтышевых выглядит странным. Либо Елтышевы за годы жизни в городе совсем не знакомы с тем, во что превратилась современная деревня, либо они настолько глупы, что надеются на чудо.

Впрочем, дальше действие романа развивается не менее чудно и драматично, чем в завязке этого произведения, что, в конечном счете, приводит читателя данного опуса к закономерному выводу о явной надуманности автором многих событий и поступков его героев.

Итак, все по порядку. Сперва Елтышевы думают, что это бегство в деревню лишь временная мера, потом они понимают, что застряли надолго, потому что, как оказывается, возможности вернуться в город у них нет, и они пытаются наладить крепкий деревенский быт, вести хозяйство.

На скопленные, то ли от прежних поборов в медвытрезвителе, то ли от откладываемых на черный день, деньги Елтышевы покупают стройматериалы на строительство нового дома, реанимируют заросший бурьяном огород.

Казалось бы, трудись на своей земле для себя, радуйся природе и чистому воздуху, но не тут то было. Как не печально и здесь, в деревне, их ждут неудачи. Сосед, взявший взаймы деньги, оказывается, опять же, по мнению Елтышевых, жуликом и ни в какую не желает отдавать долг. Николай Михайлович вылавливает его в лесу и в результате ссоры нечаянно убивает. Но не кается в этом, а винит в случившемся самого соседа и обстоятельства. Он всегда прав. Возможно, такая уверенность идет от многих лет, проработанных в милиции, или в силу характера самого Елтышева старшего. Этого нам автор романа не раскрывает. Дальше — больше. Местные воротилы предлагают главе семейства торговать подпольным спиртом. И бывший милиционер, хорошо понимающий, что ввязывается в преступную деятельность, не гнушается заниматься этим мерзким бизнесом. И кто знает, сколько людей в деревне отравилось или сгорело от той водки, которую продавал бывший милиционер. При этом Николай Михайлович Елтышев считает себя порядочным человеком, не в пример семье подружки его старшего сына Артема, которая родила ему внука. Да и внука он не желает признавать, так как считает такое родство ниже своего достоинства.

Может быть, в этом кроется причина всех его бед, может быть, осознав свою вину, покаявшись, он спас бы себя и свою семью от жестокой трагедии, случившейся в дальнейшем? Да не тут-то было: в деревне для Елтышева все враги, нет ни одного человека, с которым бы он подружился или нашел общий язык. Николай Михайлович и не пытается понять людей, проникнуться их заботами.

Как оказалось, Роман Сенчин не оригинален в выборе типажа своего героя, Елтышев старший — это же просто копия Устина Акимыча Морозова из знаменитого романа А. Иванова «Тени исчезают в полдень», который жил среди деревенского люда, но видел вокруг только врагов. Но такое поведение понятно и даже в какой-то степени простительно бывшему дворянину Жукову, лишенному существующей властью богатства и власти, но не простому милиционеру Елтышеву. Откуда же у Николая Михайловича столько ненависти к людям, к соседям?

А развязка романа близится, также как Морозов, застреливший своего сына Федора, Николай Михайлович убивает, опять же по неосторожности, своего старшего сына, толкнув его в припадке ярости на железяку. Но и это преступление остается недоказанным, так же, как и случайная на первый взгляд смерть тетки Валентины Викторовны. Что-то слишком много смертей в романе Сенчина, происходящих в одной деревне, и связанных прямо или косвенно с личность Елтышева старшего.

Но судьба злодейка не спит и вскоре напоминает о себе: возвращается из тюрьмы младший сын Николая Михайловича и в первый же день неизвестные убивают Дениса заточкой недалеко от калитки их дома.

Даже у бывшего милиционера, увидевшего на своем посту в медвытрезвителе много трагедий, не выдерживает сердце. Вскоре от навалившегося горя он умирает.

Финал романа просто холодит кровь. Вдова, лишившись в одночасье мужа и двух сыновей, окончательно потерявшая здоровье, оставшись без средств к существованию, едва стоит на ногах и смотрит за оградку детского сада, во дворе которого играет ее внук. Она зовет внука, который, по наущению его родственников, не желает признавать свою бабушку и показывает ей из-за забора вместе с другими детьми обидные кукиши.

Даже Шекспир с его «Королем Лиром», с кучей задушенных и убитых родственников британского короля не вызывает такой безнадеги, как эта финальная сцена «Елтышевых».

Может быть такой эффект безнадеги создается из-за того, что вышеназванный король жил в другую эпоху и в другой стране, а Елтышевы живут рядом с нами

Автор, несомненно, очень сильно сгустил краски. Иначе просто не верится, что бывает все настолько безысходно. Настолько, что никакого просвета не видно. Эта лестница, ведущая семью Елтышевых вниз, уж как-то быстро, нереально заканчивается, обдавая противным ароматом навозной ямы.
Когда читаешь роман, так и хочется воскликнуть: "Остановитесь, посмотрите на себя, во что вы превращаетесь?". Но нет, Елтышевы не слышат этих возгласов читателей. Самое печальное то, что не видно в семье Елтышевых никакой сплоченности, общего объединяющего семью дела, ради которого можно и горы свернуть. Каждый топчется на одном месте, кивая на другого, надеясь, что тот возьмет на себя ответственность. Никто и не берет, потому что находит оправдание собственному бессилию.

Роман Сенчин говорит: «Я пытаюсь писать о жизни ничем особенным не выдающихся “ничтожных” людей, как называл их А.С.Пушкин». Однако, на мой взгляд, Елтышевы отнюдь не ничтожные люди. Это темные, озлобленные индивидуумы, вобравшие в себя все отрицательное, что существует в нашем обществе. С такими, как Елтышевы, не построишь светлого будущего, они — как болото, всасывающее в себя все негативное, что есть в обществе. И, всосав этот негатив, переработав его в себе, они выплевывают его в окружающую среду зловонными болотными испарениями, заражающими своими болотными газами, своей гнилостью все слои общества, будь это отдельный хутор, русская деревня, казачья станица или любой российский город.

У Елтышевых нет мечты, у них нет ничего доброго в душе, они никого не жалеют и не любят. Вокруг них только смерть и уныние. Но в жизни, даже в нашей сегодняшней, так не бывает. Роман Сенчина «Елтышевы, поступки героев романа просто какой-то моветон по отношению к обществу.

Пусть сейчас многие сравнивают Романа Сенчина с Чеховым, Достоевским, Буниным, Андреевым, ранним Горьким, Салтыковом-Щедриным и другими великими писателями, я не согласен с этими сравнениями, ибо у этих знаменитых писателе, в каждом их произведении, несмотря на всю отрицательность некоторых героев их романов и повестей, всегда присутствует жизнеутверждающее начало.

Такого жизнеутверждающего начала в романе «Елтышевы» просто нет, и оценки творчества Р.Сенчина, на мой взгляд, сильно завышены.

Если Роман Сенчин считает, что все люди у нас такие, как Елтышевы, то откуда, скажите, взялись герои наших освободительных войн, из каких недр, из какой среды вышел первый космонавт планеты Юрий Гагарин, из какого роду-племени Михаил Ломоносов, какие силы двигали нашими людьми, сбросившими царский гнет, власть помещиков и капиталистов. Все эти люди жили в такой же среде, как Елтышевы. Это наш народ, верящий в прекрасное завтра.

Впрочем, есть светлый лучик и в этом темном царстве Елтышевых и Сенчиных. И этим светлым лучиком являются наша русская природа и наши люди, окружающие Елтышевых. Им также, как и Елтышевым, очень и очень нелегко живется в наше противоречивое, неспокойное время, но они выживают, растят детей, работают, учатся, ходят в храм, радуются жизни и надеются, очень надеются, что в скором времени все изменится к лучшему в России.

Были на Руси времена и похуже нынешних, но наш богоизбранный народ, народ-победитель восставал из небытия, как Феникс из пепла. И опять колосились пшеницей наши русские поля, дымили трубами заводы и фабрики, звучали русские песни, слышался повсюду радостный детский смех.

Вот только жалко, что Роман Сенчин об этой стороне нашего бытия не написал ни пол строчки в своем романе.

30 ноября 2010 года  10:09:52
Zhurnal.lib.ru/n/nowikow_w_n | simsim600@mail.ru | Москва | Россия

  1 • 15 / 15  
© 1997-2012 Ostrovok - ostrovok.de - ссылки - гостевая - контакт - impressum powered by Алексей Нагель
Рейтинг@Mail.ru TOP.germany.ru