Новиков ВладимирШпионские страсти Б.Акунина или как немцы обманули СталинаИсключительно моё мнениеШпионские страсти Бориса Акунина или как немцы обманули СталинаНамедни, уезжая от знакомых, прихватил мимоходом в дорогу первую, попавшуюся под руку, или правильнее сказать, «на глаза», книгу в чёрном переплёте. И уже в междугороднем автобусе разглядел, что это «Шпионский роман» Бориса Акунина. Читаю я быстро: пока доехал от Твери до Москвы, книгу эту осилил полностью. Для тех, кто не читал роман, сообщаю, что время действия романа – это конец 1940 г. — начало 1941 г. Основной темой романа является противостояние немецкой разведки «Абвер» и НКВД накануне Великой Отечественной войны.Григорий Чхартишвили (настоящее имя автора) в свойственной ему легкой, ненавязчивой манере пытается дать ответы на вопросы, которые и поныне будоражат пытливые умы, волнуют и не дают спать спокойно сотням отечественных и иностранных историков и обывателей. Вопрос, на который до сих пор нет пока точного ответа: почему нападение нацистской Германии на СССР было столь внезапным, столь успешным и стремительным? Этот вопрос порождает массу других, из которых можно выделить главный: удалось ли абверу переиграть советскую разведку, почему Сталин, не смотря на многочисленные агентурные донесения и шифровки, разведданные, дипломатические материалы и т.д. не верил в то, что война начнется весной или летом 1941 года? Нет смысла пересказывать весь сюжет романа, хочется лишь отметить, что завязка или пролог автору удались.С самого начала повествования автор умело интригует читателя: Гитлер в Рейхканцелярии в разговоре с разведчиками ставит перед ними сверхтрудную задачу — убедить советское руководство и лично Сталина в добрых намерения, усыпить его бдительность и тем самым обеспечить внезапность нападения на СССР. В это веришь, в принципе такая задача могла быть поставлена перед специалистами, хотя всему миру было давно понятно, что на востоке Европы война неизбежна. Свидетельством тому стало активное стягивание немецких дивизий к границам СССР. Для решения этой практически невыполнимой задачи германские разведчики готовы пожертвовать самым ценным своим офицером по кличке «Вассер». Советская разведка по своим каналам узнаёт о существовании такого супершпиона и начинает его поиски.До середины книги головокружительный, острый сюжет держит читателя в напряжении. Есть в романе сцены погонь, драк, перестрелок, допросов, много загадок, которые читатель пытается разгадать самостоятельно. Но не тут то было! Интрига всё больше и больше закручивается, придавая героям романа реалистичность и живые черты, и лишь когда главный герой романа — молоденький и неопытный лейтенант госбезопасности Егор Дорин в центре Москвы попадает в ловушку к агентам Абвера и сидит целый месяц в подвале, передавая в Берлин ценные шифроданные, начинаешь сомневаться в достоверности истории рассказчика. Зачем автору надо было заводить рака за камень, когда в реале эти донесения можно было передать куда более простым и сравнительно безопасным способом. Да и потом – просидеть человеку в центре Москвы в подвале более месяца, кричать и не быть услышанным никем – как-то с трудом верится в это. Допустим, что в то время в СССР не было, как в наши капиталистические дни, многочисленных бомжей, которые, как известно, любят селиться в заброшенных, захламленных всякой рухлядью домах, но ведь наверняка были соседние дома, в которых жили люди, были шустрые московские мальчишки, которые везде шастают и всё слышат, и тишина — никто ничего не слышал и не видел. Ни гу-гу! Или, допустим, Е.Дорин, боксер с хорошо поставленным нокаутирующи ударом, не может оказать сопротивление хрупкой женщине, которая приходит в подвал, чтобы передать или прочитать очередную шифровку, эта женщина свободно вяжет его по рукам и ногам, привязывает как телёнка к железной койке. Что-то не так! Фантастика какая-то.Впрочем, при здравом размышлении, ты понимаешь, что это шпионский роман, а всякому шпионскому роману свойственны гиперболы. Но тогда и надо было писать этот роман в соответствии с канонами жанра.Но Б.Акунин решил немного поэкспериментировать с жанрами. Автор любит прибегать к таким неожиданным приемам и в других своих работах, о чём он свободно и прямо говорит в немногочисленных интервью. В «Шпионском романе» исторические жанровые каноны он намеренно мешает с детективными и шпионскими, и поэтому даже не специалисту видно, что у автора не получилось то, что он заявлял: игра в жанры. Как известно, исторический роман — это роман об истории, который при этом не дублирует научный материал, не повторяет факты истории, а постигает с ней общий материал по законам художественного пересоздания действительности. Для исторического романа характерен набор устойчивых черт и признаков независимо от времени и места написания. Отличительными же чертами шпионского романа, как жанра, являются, как правило, фантастические или полуфантастические истории противодействия двух и более разведок, хитроумные ходы агентов и их непосредственных визави, не обязательно связанные с какой-то исторической эпохой или отдельно взятой страной. Но в данном то случае не та это тема, где можно свободно экспериментировать и домысливать. Слишком серьезна, слишком трагична тема для нашего народа — начало второй мировой войны в Европе.Кроме того, «Шпионский роман» Б. Акунина содержит столько вопиющих нарушений жанра шпионского романа, что к финалу попросту разваливается. А начинает он разваливаться именно со сцен в подвале. Использование же, на взгляд автора, оригинального композиционного приема с «Особой папкой», где в ключевой главе наступает «момент истины» и даются ответы на все вопросы, не спасает роман от какого-то разочарования в авторе и его вымышленных героях, а наоборот — хочется крикнуть автору: «Ну ты, мужик, и даешь жару», а в заключение чтения этого труда хочется выдохнуть пренебрежительно — «брехня». Сами посудите: один агент, пусть он даже супер-супер- супер профессионал, начисто переиграл всю советскую разведку, более того- в кабинете Сталина тыкает пальцем в шею Берия, усыпив тем самым наркома, наставляет пистолет-авторучку в лоб Сталину, стреляет из неё в кресло и тем самым убеждает Сталина в добрых намерениях Гитлера. Ну, простите, это полный дебилизм и абсурдность! Сталин что — дурак? Не кажется ли вам, господин Чхартишвили, что вы слишком вольно обращаетесь с историческим материалом для написания своих панигериков нацистским шпионам, а по большому счету самому фюреру? Вы пишете о войне, в которой, как известно, победил СССР, но умные у вас почему-то Гитлер, Канарис, его разведчики, но не Сталин, Берия и чекисты!А как описана кадровая чехарда в рядах чекистов. Все друг друга бессовестно подставляют, закладывают и т. д. Многие чекисты попадают под расстрел. Надо бы вам знать, уважаемый автор, что к тому времени, о котором вы повествуете, чистки в рядах НКВД в основном уже закончились. Ещё в августе 1938 года Маленков в направленной Сталину записке сообщил, что Ежов и его ведомство виноваты в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин отреагировал мгновенно и попросил срочно найти замену гомосексуалисту Ежову. Из семи кандидатов Сталин выбрал Берию. После кадровых перестановок руководство НКВД было обновлено на 62 процента. Подавляющая часть вновь принятых сотрудников пришла в ведомство по партийному и комсомольскому набору. К 1939 году в аппарате НКВД не осталось латышей и поляков, а число евреев уменьшилось с 40 до 5 процентов. В 1938 году Сталин фактически провел переворот в самой грозной спецслужбе страны.Но это не главное. В истории не было никакого немецкого шпиона, шантажировавшего Сталина! Поэтому не слишком ловкая выдумка господина Акунина наводит на определенные размышления. А именно: он хочет показать советский народ и его руководителей полными идиотами и маразматиками, не способными трезво оценивать обстановку и реалии предвоенного времени!И самое главное — роман не даёт хотя бы смутного ответа на вопрос, поставленный в самом начале данной статьи: почему война началась так неожиданно для СССР. Стоило ли автору ломать копья, чтобы сознаться в том, что он не имеет даже малейшего представления о теме, которую пытался раскрыть?В результате получился хоть и читабельный, авантюрный, захватывающий, но какой-то не очень грамотный, не очень патриотичный роман. Возможно, этот роман спасает от окончательного разочарования в нём писательский талант Б. Акунина: точный и сочный по языку и стилю.15.01.101 февраля 2010 года 11:01:31Владимир | Москва | Россия Новиков ВладимирПоднятая целинаЦелинник- гордость нацииЯ приехал в Ленино в конце отпуска. Заканчивался август 2009 года.Погода стояла чудесная. Бескрайние североказахстанские поля, озаряемые ласковыми лучами не жаркого предосеннего солнца, колосились золотой пшеницей и спелым ячменём. Многочисленные березовые и осиновые колки, прямые, как стрелы, линии колючих лесопосадок, высаженные вдоль полей для ограждения их от ветров-суховеев, уже набирали осеннюю желтизну и красноту. В прозрачном воздухе кисейными кружевами летали бесконечные легкие и прозрачные, как сам воздух, паутинки.Начиналось бабье лето.Ленино — это небольшое село с его пахотной территорией и лугами, расположенное на самом севере Казахстана, непосредственно на границе с Россией, на стыке трех больших по размеру областей: казахской Кустанайской, российскими Челябинской и Курганской.Чем знамениты эти места?Конечно же, своими безграничными просторами, жирно- черноземными полями с полуметровым слоем чернозема, отборной пшеницей, огромными урожаями и быстротечной рекой Уй, на левом берегу которой расположен на высоком холме казачий поселок Крутоярский с пограничной заставой и колючей проволокой вдоль ее русла.Да ещё, пожалуй, трудолюбием местных жителей, которые своим безмерным подвигом, а порой и пролитой их предками кровью, вдохнули жизнь в эти, когда-то пустынные дикие степи, на многие сотни километров поросшие седым ковылём и ещё отчётливо помнящие тревожную поступь и топот неприхотливых коней киргизских кочевников, тревожащих своими многочисленными, дикими набегами казачьи станицы оренбургской Горькой линии и миролюбивые башкирские села в урочище Крутой Яр.Именно в этих местах, вдоль границы с дикой степью, пролегавшей по извилистому руслу Уя, с 1773 года стараниями казаков Оренбургского казачьего войска, беглых крестьян из центральных областей Российской империи, да трудами служивых людей из закамских ладмилицких полков — Шешминского, Серьгиевского конных и Алексеевского пешего — возводились казачьи станицы и поселки, почти крепости. Сюда же было дано распоряжение ссылать колодников.*Граница вдоль реки, словно горькая линия на юго-востоке империи, пропахшая кровью, отделяла кровожадных степняков от миролюбивого русского люда.Казаки возводили в своих станицах деревянные каланчи, с которых на многие километры обозревали зауйские окрестности от одной вышки до другой. Если что, палили из пушек, которые, однако, не очень пугали казахов, или, как тогда говорили, киргизов. В порядке вещей были набеги, угоны лошадей, скота, пленников, погони, стычки…..Основной задачей уйских казаков была сторожевая служба.В летний период казахи (киргизы) Среднего и Младшего жузов устремлялись в междуречье Яика и Тобола. Многие киргизские султаны и баи были настроены агрессивно и рассматривали свои набеги на русские и башкирские поселения как важный источник обогащения. Нанеся внезапный удар, конники безнаказанно скрывались в бескрайних степях.Днем и ночью находились казаки в разъездах, оберегая степную границу. Для упреждения набега кочевников вдоль Уя были расставлены караулы и передовые посты-пикеты на расстоянии друг от друга от пяти до десяти верст. В наряд обычно направлялось пять или шесть конных казаков, но если обстановка была тревожной, то количество казаков удваивалось.Однако граница была протяженной, а людей в Оренбургском казачьем войске недоставало, и чтобы держать линию прибрежной пограничной полосы под постоянным контролем и хоть как-то компенсировать недостаток людей, устанавливали казаки вдоль реки симы.Это доморощенное изобретение казаков представляло собой плотную изгородь из тальника, который рос вдоль реки в изобилии.Прутья тальника втыкались глубоко в землю толстыми сторонами и переплетались между собой свободными концами. Проникнуть на противоположную сторону реки, не нарушив заграждения, было невозможно.Казачьи дозоры постоянно осматривали симы и, если они были нарушены на каком — то участке, немедленно поднималась тревога.Если станица была недалеко, то отправлялся гонец за подмогой. В случае удаленности станицы подавались сигналы. Для этого использовались караульные и сигнальные маяки. Вдоль всей линии, уходя от нее на несколько километров, находились сигнальные вышки. Они не охранялись и устанавливались так, чтобы обозревался караульный маяк. Караульный маяк окружался палисадом, внутри которого находилась вышка. На ней постоянно дежурил наблюдатель. В случае опасности разъездной дозор зажигал сигнальные вехи, обвязанные соломой и облитые смолой. Сигнал принимался на караульном маяке и передавался таким же образом на следующий, или непосредственно в крепость. Под набат станичного сторожевого колокола к месту тревоги немедленно устремлялся вооруженный отряд казаков на горячих конях.Вражда, какая бы она ни была, не мешала, как водится, смешению кровей.«По маменьке ты русачоночек,— пели своим детям оренбургские казачки, захваченные в плен во время очередного набега степняков,— а по тятеньке ты киргизеночек»Столкновение — это и узнавание, а узнавание — это сближение. Долго ли, коротко ли, но между уйскими казаками и казахами Малого и Среднего жусов установился прочный мир. Лучшие земли, чернозем на полметра, оказались по правому берегу Уя, в казахской степи, и уйские казаки распахивали казахские степи под поля, отдавая кочевникам за аренду земель танчу — нетель.Примеряли народы, а так же отдельные, враждующие между собой родоплеменные группы кочевников многолюдные базары в казачьих поселках, на которые съезжались торговцы с обоих берегов Уя, и на которых казаки с казахами обменивались товарами первой необходимости, а подчас и роднились.На долгие годы в этих краях восстановился мир, смывались вешними водами в Уй заструги и симы, граница размывалась в сознании соседствующих народов, и потому каланчи ветшали, а пушечные ядра неумолимое время засыпало зыбкими речными песками.Эти места уникальны по своему ландшафту. Лесостепная зона — широкая полоса на ровных междуречных пространствах, где встречаются как степные, так и лесные участки – раскинулась на многие сотни километров к югу и северу. Здесь уникальным образом сочетаются зональные растения северной степи (шалфей, козелец, тавлога, эспарцет, степная вишня) с растениями южной степи (ковыль, типчак-ценное кормовое растение при пастбищном скотоводстве, запник колючий или по народному перекати-поле).Внутри лесостепи встречаются в поймах рек луговые растения: мезофиты растут в пойменных лугах: костёр, пырей, люцерна, тимофеевка, клевер, мышиный горошек.И еще растет в этих местах удивительно красивый цветок – ятрышник или кукушкины слезы.Говорят, когда-то кукушка из-за чего-то очень расстроилась или на кого-то очень обиделась. И от горя или от обиды стала плакать. Слезы падали на листья ятрышника и оставляли на них красновато-ржавые пятна. С тех пор это растение с пятнистыми листьями стали называть "кукушкины слезки".Только листья у кукушкиных слезок пошире и разрисованы они неповторимым фиолетово-бархатным узорцем, да цветы розовато-сиреневые, исчерченные темными полосками, которые как бы указывают насекомым путь к нектару. У одного из ятрышников цветки формой напоминают шлем воина. Поэтому научное название растения — ятрышник шлемоносный. Ятрышник сильно не пахнет, и насекомые находят его по ярким цветкам.Местные жители, особенно детвора, с большим удовольствием лакомятся лепестками ятрышника. На вкус они приторно – сладковаты.В середине пятидесятых годов прошлого столетия степь буквально взорвалась рокотом тракторов и машин, наполнилась шумом и весельем крепких молодых людей, ощетинилась линиями электропередач.В марте 1954 годы ЦК КПСС принял постановление об освоении целинных и залежных земель. По зову Коммунистической партии и Ленинского комсомола в целинные степи устремились молодые коммунисты и комсомольцы. Самая активная и целеустремленная часть молодежи Советского Союза.Эти романтики, неисправимые трудолюбы, не испугавшиеся круто изменить свою жизнь и судьбу, преобразили суровую степь в мирные хлеборобные поля и дали стране первый миллиардный урожай зерновых, обеспечив Советский Союз хлебом, отдалив нашу продовольственную зависимость от Запада на несколько десятков лет.Но вот, из-за преступников и предателей Родины, в Беловежской Пуще было подписано антиконституционное соглашение. Несмотря на референдум Советский Союз развалился. В смутные девяностые годы целина стремительно стала зарастать бурьяном. Ковыль здесь уже не рос. Появилось много брошенных поселков с выбитыми глазницами окон. Русские, белорусы, украинцы, немцы — элита и гордость целинников стали спешно уезжать из Казахстана в Россию, Германию, Америку, рассеялись по всему свету. И только сейчас в эти места стараниями местных фермеров (детей первых целинников, оставшихся в Казахстане) потихоньку возвращается жизнь. Опять колосятся золотой пшеницей поля, чаще слышен веселый визг детей.Преображается целинная деревня к лучшему.Время неумолимо: умирают, уходят из жизни первые целинники-переселенцы, но в памяти, в жилах, в крови их детей и внуков остался тот великий дух покорителей безбрежных степных просторов, ночных тракторных рейдов, восторг от ручейков и рек золотой пшеницы, льющихся из бункеров комбайнов в кузова грузовиков, горы и бурты золотой пшеницы на токах и зернохранилищах.Целинник — особая, уникальная порода советских людей! Гордость нации!1 февраля 2010 года 11:09:08Владимир | Москва | Россия Новиков ВладимирТрофейная гармошкаТрофейная гармошка1Своего второго сына — Коленьку — Мария Григорьевна родила, аккурат, в День Победы.Но не девятого мая 1945 года, а на семь лет раньше этого великого праздника.Не ведала она, простая безграмотная крестьянка, не гадала даже, что придётся ей через семь лет, и уже каждый год в дальнейшем, отмечать день рождения её второго ребёнка с великими слезами радости и печальными воспоминаниями о муже, пропавшем без вести в октябре сорок третьего года в великой мясорубке второй мировой войны.Муж её Тимофей Иванович был на селе уважаемым человеком, работал бригадиром, выучился грамоте в церковно-приходской школе и слыл среди односельчан набожным человеком. Перед первой мировой он часто ходил со своим отцом на все службы в Казанскую церковь в казачьей станице Крутоярская, когда его семья ещё жила там, и отец его был старостой в этой станичной церкви. После революции Казанский храм разрушили, вскоре семья Тимофея Ивановича, в поисках лучшей доли, убегая от раскулачивания, переехала жить в другую деревню — через речку, в прибрежное казахское село Кост-Арал.Казахов советская власть зачем-то не раскулачивала, поэтому спасались крепкие русские мужики-хозяйственники от репрессий властей и сибирских ссылок в казахских степных сёлах.Сама Мария Григорьевна тоже искренне верила в Бога, не доверяя многочисленным атеистическим агиткам пролетарских вождей и писателей, которые иногда вычитывал муж из газет. Другой литературы в то время не было. Была, правда, у них ещё Библия в старом кожаном переплёте. Но Библию приходилось убирать подальше от посторонних глаз — не дай Бог кто ненароком донесёт начальству. Посадить не посадят, а нервы помотают изрядно. Библию заберут. Да ещё мужа могут с бригадирства снять. Мало ли чего может случиться. Лучше — побережиться. Бережённого сам Бог бережёт!Вот так, тайком, тихой сапой, закрыв в землянке окна занавесками изнутри, ставнями же снаружи, а двери землянки на железный крючок, молились шепотом длинными зимними вечерами супруги: с верой в Бога, с восковыми свечками, с открытой Библией, с надеждой на лучшее.Может поэтому дал Бог много детей супругам.Большая семья была у Марии Григорьевны. Перед войной старшему сыну Василию исполнилось двенадцать лет, Коленьке три годика. Были ещё два младшеньких близнеца, лобастые здоровые ребята о двух годов каждый. А перед самым призывом в зиму сорок второго года Тимофея Ивановича на войну родился в их семье ещё один мальчишка — Горенька. Георгий значит.Назвали его так не просто: в первую очередь в честь святого Георгия Победоносца, во вторую — в честь Жукова, великого полководца-генерала, которым уже в начале войны гордилась вся страна.2Студёным февральским днём сорок второго года обнял Тимофей Иванович жену, пожал руки Василию и Коленьке, подержал на руках остальных малолетних сыновей своих, погрелся их родным теплом, да наказал строго Анюте Путиловой, единственному ребенку его родной сестры Татьяны Ивановны:— Посмотри, племяшка, за робятками моими малыми, пока я воюю с ворогом. Спаси вас Бог.Знал Тимофей Иванович кого просить присмотреть за малышами. Мария Григорьевна с утра до поздней ночи пропадала на ферме, как и все взрослые сельчане. Фронту нужны были продукты. Каков вояка на голодный желудок?Анюте же в ту пору исполнилось двенадцать годков. Не было в семье у Тимофея Ивановича девочек, поэтому, наверное, любил он племянницу как собственного дочку. Мечтал о девочке в семье. Ещё маленькую сажал её на колени, рассказывал сказки или песенки пел. Был добрым чрезвычайно. Анюта тоже любила Тимофея Ивановича и его семью, часто оставалась ночевать в их землянке и неустанно нянчилась с малышами. Из города, куда случалось иногда ездить по работе Тимофею Ивановичу, он каждый раз привозил гостинцы не только своим детям, но и Анюте. Не делил детей на своих-чужих.Со старшим их сыном Василием Анюта была одних годков, часто вместе делали уроки. Покончив с домашним заданием, любила Анюта возиться с малышами, братьями Василия, но любимчиком у Анюты был, всё же, Коленька. Не потому, что крестник Анютин, просто он рос неспокойным озорным, смышленым ребенком, доставлял Анюте больше всего хлопот и беспокойства, не слушался её часто. Но и ластился к ней больше всех. Поэтому, наверное, и любила его пуще других. Прибежал как-то Коленька с речки в одних штанишках— Где рубашка? – спрашивает Мария Григорьевна у сына.- Потерял?И стала ругать его. Заплакал Коленька, побежал в соседнюю землянку к Анюте.— Сестрица, не терял я рубашку. Она сама потерялась.Следом за Коленькой зашла к соседям Мария Григорьевна.— Родимой душе пришёл жаловаться?!И стала вместе с мамой Анюты стыдить Коленьку — пуще прежнего.Не вытерпела Анюта, встрянула в разговор:— Что вы ругаетесь. Снял её Коленька на берегу, полез купаться, а когда вылез из воды — рубашки нет. Правильно говорит — сама потерялась.Только руками всплеснули женщины: ишь ты, заш-ш-ытница кака нашлась!Подбежал Коленька к Анюте, обнял её тёплыми ручонками, уткнулся мокрым носом ей в коленки и затих надолго. Даже всхлипывать перестал. Только приговаривал иногда:— Сестрица моя, родная моя!Любил свою крёстную Коленька, хоть и озорник великий был. А Анюта выпросила у своей матери из сундучного захорона кусок нового ситца, да и сшила Коленьке новую рубаху в тот же день.3Ушёл Тимофей Иванович на войну, и стала Анюта нянчиться с ребятней ещё усердней.А на войне в сорок втором годе было сильно неспокойно. Часто менялась обстановка на фронтах. Каждый день с нетерпением ждали колхозницы писем-треугольников с фронта. А их всё не шло и не шло. Только сводками из репродуктора на столбе посерёдке деревни и спасались колхозники от неведения. Радио ни у кого не было.Отшумела метелями суровая зима сорок второго, пришла весна-красна. Потекли быстрые весёлые ручьи с полевых взлобков в низины лугов, устремились мутные потоки с высоких бугров в быструю речку Уй, разлился Уй-батюшка на несколько километров вширь, затопили вешние воды луга, тальник, низинный березняк. Но быстро отшумели бурливые вешние воды, опять неминуемо, как делала она из года в год столетиями, вошла река в привычные свои берега. Начиная от бугров и взлобков, просохли буквально на глазах у сельчан стёжки-дорожки, взвилась в синь-небо неугомонная птица жаворонок со своей весенней песней, поднялись, как солдаты в строю, у чернозёмных огородов первые нежные кусты молодой крапивы да пахучей полыни — челыги. Азартно заиграла с утра до вечера на сухих, рыжих от прошлогодней травы буграх, неугомонная деревенская детвора в свои нехитрые игры — в чижика да в лапту. Голодную и холодную военную зиму пережили дети и взрослые. Как не радоваться.А вскоре зацвели разнотравьем речные луга, основательно просушенные ласковым майским солнышком, и вся деревенская ребятня поспешила в низинные зелёные просторы собирать щавель, сладкие корешки нежных луговых растений, лакомиться красивыми приторно-сладкими лепестками красивого лугового цветка «кукушкиных слезки», кислым тёмно-зелёным щавелем и ещё бог весть чем, что может дать родная щедрая наша земля-матушка. Здесь уже не до игр было ребятишкам. Кормёжка пошла.Каждый вечер старшие приносили малышам с лугов эту зелёную снедь, и те с удовольствием уплетали её. Голодала деревня страшно: каждая крошка хлеба, каждая картошинка были на учёте, всё шло на фронт. Поэтому зацветшие луга были спасением от голода для большинства деревенских ребятишек.Правду говорят в народе: «Не ходит беда одиночкой. Пришла — жди другую её подружку вослед».В середине лета случилось в семье Марии Григорьевны большое несчастье, даже, можно сказать, великое горе. Видимо, Коленькины братья-близнецы переели зелени на голодный желудок, а может ещё какая инфекция привязалась к ним, только заболели они животами, да и умерли через несколько дней от поноса и от обезвоживания организма.А через несколько недель ещё пуще беда приключилась — умер в зыбке от неизвестной болезни маленький Горенька.Образовалась у него на животе гнойная болячка. Местный ветеринар Кошкаров дал Марии Григорьевне жёлтую мазь, которой лечат коров:— Помажь живот младенцу. Авось, пройдёт болячка.Ложась спать, намазала Мария Григорьевна Гореньке ранку на животике этой вонючей мазью, да только не пришлось долго спать ей, горемычной. Среди тёмной ночи жутко закричал и закорчился в судорогах Горенька. Неизвестная мазь страшно жгла огнём его живот и все внутренности. Пыталась Мария Григорьевна смыть мокрой тряпкой эту проклятущую мазь, но не помогло. После страшных мук и судорог к утру скончался Горенька от болевого шока. Забрал Бог ещё одну безгрешную младенческую душу в райские кущи.Долго горевала Мария Григорьевна, страшилась: «Как сообщить мужу на фронт, что не уберегла его кровиночек. Не досмотрела!»Сама не решилась сообщить, написали школьники – дети соседские. Почитай вся деревня была безграмотной, только школьники умели читать и писать. Они, да ещё угрюмый инвалид почтальон из соседней деревни, писали мужьям на войну, читали письма с фронта. И похоронки зачитывали тоже они.Воевал Тимофей Иванович против фашистов бок-о-бок со своим земляком Павлом Поткиным. Тот и написал вскоре в деревню с фронта, что обозлился от таких известий из дому стрелок гвардейского полка Тимофей Иванович не на шутку, стал ещё сильнее бить немца, да, видимо, потерял от этой злости всяческую предусмотрительность, неприменно шёл первым в атаку, и был тяжело ранен при наступлении наших дивизий на Смоленском направлении. Отправили его в госпиталь в город Иваново в августе сорок третьего года. Смоленск наши полки уже без него освобождали. Отлежал Тимофей Иванович в госпитале три месяца, залечил раны и направили его врачи долечиваться в другой город — уже в госпиталь для легкораненых. После того госпиталя обещали отпуск недельный дать. Да только не доехал Тимофей Иванович до второго госпиталя. Может где бандиты встренули и убили, а может, скорее всего это и приключилось, попал сразу на доукомплектацию в полевом военкомате на каком-нибудь полустанке и отправился прямиком в воинскую часть, брошенную на прорыв врага, сразу же был убит в бою и поэтому ни в каких списках, кроме первого госпиталя, больше не числился. Не успел полковой писарь внести его в списки. Трудно сказать, что произошло на самом деле, в мирное то время люди тысячами бесследно исчезают, что тут про войну рассуждать.4В скорбях и тяжелых трудах прошли сорок третий и сорок четвертый, наступил сорок пятый – победный год. В колхозе стало чуток полегче: еще в зиму сорок пятого стали возвращаться с фронта мужики. Искалеченные, без рук и ног, но всё ж ремесленники, умельцы — не пример слабой женской рабочей силе.А потом наступило победное девятое мая, и настал Коленькин день рождения. Исполнилось в этот день Коленьке ровно семь лет.Считай, вся великая страна-победительница праздновала седьмой его день рождения.Маленький был Коленька, а понимал, что не рядовой это день. И отметить его тоже надобно непросто. Пошёл на речку, наловил рыбы, испекла мать вкусный рыбный пирог, набрала для пирога где-то муки грубого помола, почти дроблёнку. Так и отпраздновали поредевшей больше чем на половину семьёй, с приглашенными родственниками, с соседями два эти радостных события.Прошлым летом Коленька соорудил себе удилище из ивовой палки, только вместо лески привязал веревку (не было лески тогда ни у кого в деревне), сделал из старой проволоки крючок.В прошлом годе рыба почему-то не ловилась, а в победном году, как только схлынула вода с Уя, поймал Коленька своей самодельной удочкой на пескарную наживку небольшого щурёнка. Сварила мать вкусную уху, похвалила сына. С тех пор так и повелось: Коленька подолгу не приходил с лугов да от реки. Не единожды даже ночевал на высоком берегу Уя, соорудив зыбкий шалаш из тонких прутиков талы. Спал в душистом шалаше, укрывшись штопаным тряпьем своим. Ел ершовую и окуниную ушицу, приготовленную на костре в старом чугунке с обломанным по верху боком. Чугунок Коленька нашёл за соседским сараем в конце зимы в таявшем снегу. Выбросил кто-то за ненадобностью. Там, на берегу Уя, и курить научился у старших ребят и вскоре матерился уже по-взрослому. Вначале старшие ребята устроили ему экзамен: дали самокрутку и заставили вдохнуть едкий дым. Коленька закашлялся, подавившись. Тогда ему сказали— Пока не научишься дым во рту задерживать — махорки не получишь!Рассказали ему ребята, как нужно тренироваться. Усердно упражняясь, сворачивал Коленька папироску из липовой коры, набивал её трухой сухих кленовых листьев, глубоко вдыхал дым и мысленно повторял « Затопила бабка печку-дым не шёл. Затопил дедка печку-дым пошёл». Но не задерживался сначала дым во рту, уходил через нос или приоткрытый рот. Не хватало легким воздуха. Когда же научился после этой присказки выпускать дым, сохранившийся во рту, тогда и стал курить настоящие самокрутки набитые махоркой. Заслужил такое право. А вскоре в этом непростом искусстве опередил даже более старших ребят, пуская изо рта замысловатые дымовые колечки.До самой золотой осени кормился Коленька рыбой и травами у реки. Да раков ловил руками под корягами и в норах у речных обрывов. В то лето их уйма сколь водилось в Ую. На свежем воздухе жил Коленька всё лето, ел вкусных окуньков, плотвичку и щук, поэтому, наверное, не брали его никакие хвори и болезни. Рос здоровым, сильным, жилистым.В этом же победном году пошел Коленька в первый класс. Только не понравилась вёрткому, подвижному Коленьке эта скучная школа. Не мог он высидеть весь долгий урок за партой. Мышцы, привыкшие к постоянной работе, немели от безделья. Стал Коленька убегать с занятий на речку.Не он один такой прогульщик был, самостоятельный подранок войны, горькая безотцовщина. В иные дни половину класса, почитай, набиралось дезертиров. Старенькая учительница ничего не могла поделать с дерзкой послевоенной ребятней. Не могла, покуда не пришел с фронта офицер-разведчик, и не стал директором школы. Школу он сразу перевёл на военное положение.— Смирно, в классы шагом марш,— слышался каждое утро на школьном дворе хорошо поставленный командирский голос директора школы.И ребята в колонну по двое, строевым шагом заходили со школьной линейки в свои классы.Новый директор объявил непримиримую войну прогульщикам и разгильдяям. Дети, выросшие в военные годы сами по себе, как полевые травы, мало кого слушались, и мало чего боялись… Но директор тоже был далеко не робкого десятка человек, да к тому же — не дурак. В разведку дураков не брали. И вот он придумал против прогульщиков хитрую наступательную тактику.Когда ребятня убегала с занятий искупаться и покурить в реке, директор незаметно подкрадывался к берегу, сказались навыки разведчика, забирал рубашки и штанишки ребят, а потом строем приводил прогульщиков в школу. Те понуро шли по школьному двору в одних мокрых трусах под общий смех учеников и на виду у девчонок. Только в классе получали прогульщики свою одежду. Сколько раз ребята выставляли дозорных у реки, да только ловко обходил директор все их дозоры и пикеты незамеченным, поэтому, надо думать, и выжил на войне.5После победного май-месяца, вернулись домой уцелевшие на войне мужики. Далеко не все, конечно, вернулись. Приезжали, приходили пешком и днём и ночью, преодолев последние двадцать километров от центральной усадьбы до родимой деревни. Ноги сами несли к родным овинам да очагам. Что тут день-ночь. Не имеет значения. Калек привозили на телегах или машинах.Вся деревня сбегалась поздороваться с очередным возвращенцем. Фронтовики охотно показывали трофеи, привезенные ими с войны. Кто с баяном-аккордионом прибыл, кто привез новый патефон с ящиком иголок к нему, страшный дефицит тогда. Привозили так же в изобилии швейные машинки «Зингер», немецкие обувь и одежду. Во время войны мало подарков в деревню с фронта приходило — в другом направлении шли посылки.А в конце войны, хоть и разрешалось приказами по фронтам свободно отправлять домой посылки из Германии, когда вошли в неё, офицерам — две посылки в месяц, солдатам — одну, только не многие бойцы в действующих частях могли позволить себе это. Фронт стремительно катился на Запад. Тыловики, ответственные за сбор посылок, не поспевали за прорывом наступающих частей. Поэтому трофеи солдаты домой очень редко отсылали. Не будешь же таскать с собой постоянно на марше какую-нибудь бандурину или идти в бой со всякой рухлядью.Демобилизовавшись же, захватывали с собой до дому всё, что добыли у германца, всё, что считали нужным и подходящим для своего хозяйства или на продажу.Приходили и приезжали в деревню фронтовики всегда с одной и той же стороны, с юга — от широкого Сидоркина лога. Через лог шёл к деревне самый последний отрезок полевой дороги. Сначала отставники долго шли или ехали по родным лесам, по которым безумно соскучились на войне, потом доходили до знакомого с детства оврага, спускались на дно Сидоркина лога, с трудом поднимались на крутой его бок с другой стороны и останавливались изумленные и восхищённые. Некоторые даже ахали от восторга. Внизу, в километре от них протянулась ниткой вдоль реки родная деревенька. Левый край деревни сбегал с бугра к реке, к самому её берегу. В том конце деревни виднелась огромная оглобля колодца-журавля с ведром, привязанным проволокой к жердине. И так этот журавль смотрелся уютно, по — родному, по-русски, что, огрубевшие в жестоких боях, истосковавшиеся по родине солдатские души, не выдержав открывшегося перед ними зрелища, разрывались на части. Редко какой из солдат, выходя из ямины оврага, прежде не пролил скупую солдатскую слезу вблизи Сидоркина лога и не перекрестился бы, входя в родную деревню.С другой стороны реки вольно расхристывалась вдаль, в легкую рассветную или вечернюю закатную дымку, широкая речная пойма, полого забиравшая вверх; куда-то к белым берёзовым колкам, к жёлтым перелескам осинника, рядкам раскидистых клёнов, к бескрайним хлеборобным полям. И такой простор открывался вдруг перед усталым солдатским взором, такие райские полотна манили душу, что хотелось стоять и смотреть в эту родную даль и на эту безмерную ширь воину-победителю. И думал про себя иной солдат: «А не за этот ли вот клочок милой мне землицы я проливал кровь, бросался в атаку под фашистские пулемёты, гнил осенью в болоте и сыром окопе? Не за эти ли вот могилки предков на нашем деревенском погосте, что виднеются на высоком бугре слева от деревни, не за этот ли вот колодец с журавлём на отлёте я претерпел столько мук, прошёл с автоматом всю Европу? Загнал в логово зверя и уничтожил его там?»— Здравствуй, мать-земля, Отчизна наша родная! Вернулся я к тебе с великим поклоном!- непроизвольно шепчут солдатские губы, и тянется рука в карман шинели.Находит солдат рядом с махорочным кисетом ещё один тугой мешочек — с землей, горсть который он прихватил у старого овина, уходя на жестокую сечу. Просил тогда, в лихую годину, земляка-однополчанина перед самой атакой:— Если убьют раньше, посыпь, брат, на могилку из моего мешочка родной землицы!— И ты, брат, в случае чего из моего мешочка посыпь. На мою,— соглашался земляк.6К осени сорок пятого года приехал в деревню ещё один демобилизованный их селянин- Мельников Михаил Алексеевич.Смотреть на его возвращение Коленька шёл с великой опаской. Не один только Коленька не любил этого человека. Вся деревня относилась к Михаилу Алексеевичу с опаской. Было за что.Мельникова забрали на войну самым последним из деревни. Когда били немца уже на территории Германии. До войны работал Михаил Алексеевич в родном колхозе учётчиком, потом, уже перед самой войной, выучился на бухгалтера и стал сводить в конторе дебет с кредитом. Вскоре после того, как забрали на войну председателя колхоза Путилова Ивана Григорьевича, председательское место освободилось, и Мельников стал новым председателем в колхозе.Увидит, бывало, Михаил Алексеевич Коленьку на улице или у речки, больно выкрутит ему ухо, шепчет зло:— Ты почему куришь, безотцовщина!Обидно станет Коленьке. Его отца убили на войне, а этот мужик командует, воспитывает. Воевать надо идти, а не ухи детворе крутить. Один раз укусил даже Коленька от обиды и боли председателя за волосатую руку.— Ах ты, волчонок!С той вот поры ненавидел Коленька председателя пуще самого что ни наесть распроклятого последнего фашиста.Кроме того, числился за председателем ещё один паскудный грешок. Об этом вся деревня шушукалась. Одно время его за глаза все деревенские даже Иудушкой величали.После революции попала семья Мельниковых под раскулачивание. Хотела было новая власть выслать всех их в Сибирь, но заступился за Мельниковых председатель колхоза Иван Григорьевич Путилов. Взял, рискуя своей жизнью, Михаила Алексеевича в колхоз учётчиком. Вот так и стал продвигаться Мельников по служебной лестнице. А когда председательствовал он уже во время войны, пришёл в деревню на побывку весь израненный прежний председатель. После Курской дуги и третьего ранения разрешили бывшему председателю Путилову залечить раны дома, в своей деревне. Дали на излечение шесть месяцев.Через три месяца приезжает в деревню из района военкомовская комиссия и спрашивает у председателя Мельникова:— А может ли Путилов Иван дальше воевать? Выздоровел ли? Фронту нужны обстрелянные, опытные бойцы, понимаете!— Да вот колет же он у наших коровников лёд, значит — и воевать может!Досрочно забрали на войну бывшего председателя, а лёд Путилов колол, помогая колхозу, только одной рукой, вторая отказывала часто. Только не сказал об этом Мельников комиссии. Опасался: заберут его на войну, а Путилова назначат председателем.Но не уберёгся Михаил Алексеевич от демобилизации, как ни старался. Забрали и его. А через несколько недель Пелагея Петровна, жена Мельникова — Мельничиха, как её обычно называли в деревне — зачастила на почту за посылками с фронта. Каждую неделю по нескольку посылок из Германии приходило на её имя. Тогда и узнали сельчане, что удачно устроился её муж служить писарем при штабе фронта, служил Мельников чуть ли не у самого Жукова.В деревню Михаил Алексеевич приехал на крытой грузовой машине. Вся грудь в орденах да медалях. И как стал выгружать шофер из кузова трофеи, так вся деревня и ахнула:— Ай да Михаил Ляксеич! Не упустил своего!И чего только не привёз Мельников из Германии: картины, коробки, ящики, чемоданы, корзины. Забили выгруженными вещами все комнаты в доме. На радостях угостил Михаил Алексеевич деревенский люд германским шнапсом. Целый ящик выставил. На белых этикетках бутылок изображён свирепый чёрный орел, держащий в мощных когтях фашистскую свастику.Попробовали бабы шнапсу по глоточку, плеваться стали— Кака гадость. Наша самогонка лучше!Тогда угостил их Мельников несколькими бутылками рейнского виноградного вина. Это вино сильно бабам понравилось. Тонкого вкуса была был этот напиток, такого вина деревенские женщины отродясь не пили. А мужики шнапс за мил душу под закуску выпили: «Зря што — ль с германцем воевали».Вышел вечером того же дня Мельниковский сын Сашка к ватажке ребят, шмыгавшей у дома. Важный весь, задаётся.— Смотрите, пацаны, чего мне папаня подарил.Посмотрели ребята, и второй раз в этот удивительный день ахнули от восторга. В Сашкиной ладони сверкала серебром немецкая губная гармошка.— Дай поиграть,— просит кто-то из ребят— Не! Папаня сказал никому не давать. У него таких гармошек ещё целый большой чёрный чемодан. В выходные в город повезёт на рынок.Так и ходил Сашка Мельников несколько дней гоголем по всей деревне, дразнил ребят, играя на чудо-гармошке.Приближалась суббота. Деревенские засобирались ехать в город на рынок. Кто продать чего, кто, наоборот,— прикупить. Вместе со всеми должен был ехать на рынок и Мельников.Накануне субботы, солнечным пятничным днём подошёл Коленька к Мельниковому дому, огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости. На улице не было ни души, и Коленька юркнул в пустой дом. «Вот этот чёрный чемодан с гармошками, о котором хвастал Саша». Коленька открыл тугие замки, увидел стоящие в ряд чёрные продолговатые картонные коробочки с золотой надписью «PUCK» на крышках. Открыл одну коробку. В ней, в мягком розовом бархатном нутре, плотно прижавшись к тесным розовым бокам, лежала серебристая, как светлый речной пескарь, губная гармошка. Коленька быстро захлопнул крышу, сунул коробку себе за пазуху, застегнул замки и ремни на чемодане, огляделся на крыльце, незаметно выбрался огородами из Мельникова двора и побежал к реке.На берегу Уя он открыл коробку, достал гармошку и стал ею любоваться. Никогда в жизни Коленька не держал в руках такого богатства. «Что за чудо эта гармошка». Он перекладывал драгоценную вещь с одной ладони на другую, гладил серебристые холодные металлические бока. Действительно, гармошка была на загляденье, сделана немецкими мастерами просто великолепно: с блестящими металлическими боками из нержавеющей руровской стали, с чёрным пластмассовым нутром, по обеим сторонам которого лепились золоченые тонкие пластинки-гармоники. На одной стороне гармошки по всему блестящему боку замысловато выведена надпись « Puck». На другом серебристом боку — три медали, над которыми вытянулась лента слов «Paris 1900 Trade Mark Chicago 1893». Под медалями же ещё одно слово начертано «HOHNER», под ним «Trossingen Germany, М.55001»Надо бы схоронить на время сокровище, но не удержался Коленька от соблазна – стал играть на гармошке. Услышали ребята, набежали гурьбой, всем хотелось поиграть на гармонике. Да так увлеклись, что не заметили подкравшегося к ним Михаила Алексеевича. Тоже, наверное, услышал мелодию. Когда увидели его — было уже поздно. Как от кошки шустрыми воробушками разлетелись в разные стороны ребята, а Коленька растерялся. Стоит; в одной руке гармошка, в другой коробка от неё. Схватил Мельников Коленьку за ухо, прямо так же, как во время войны.— Ах ты, безотцовщина! Ах ты, ворюга!Но большеньким был уже Коленька в ту пору, вырвался из цепких рук и побежал вниз к реке по взгорку. Мельников преследует, догоняет, хлещет жгучей крапивой по голой спине, по рукам. Выбросил Коленька чёрную коробку в челыгу. На миг остановился Мельников, разглядывая брошенный предмет, а Коленьке это и надобно было. Оторвался от преследователя на несколько метров, стремительно побежал по песчаному склону мимо серых зарослей бессмертника, сбивая локтями жёлтые корзинки отцветающей уже мороз-травы и шмыгнул в густые ивовые заросли, поросшие высокой крапивой, затаился в колючем чалыжнике, притих, задержал дыхание. Долго чертыхался Мельников меж колючих веток чалыжника, обжигался крапивой, искал Коленьку. Да какое там, в этих кущах искать Коленьку всё одно, что иголку в стогу. Зло заматерился Мельников и ушёл от реки. А Коленька до самой ночи просидел в кустах, всё плакал от боли и страха. Кожа на руках и спине от ударов крапивы стала вздыматься пузырями. Иногда Коленьке казалось, что ядовитые крапивные иглы проникают так глубоко, что доходят ему до самых костей. Надо же, осень уже, а крапива ещё сильней жжёт, чем весной. Злиться, небось, что время её прошло. К ночи от реки потянуло туманом и холодом. Коленьку стало знобить. Кожа горит, а внутри холод. Не поймешь что хуже. К полуночи выбрался Коленька из своего схрона, но пошел не домой. К соседям. Боялся матери. Побьет ведь за кражу. В деревне воровство считалось последним делом. Увидела Анюта Коленьку, заплакала.— Мамоньки мои, как тебя изверг отделал. Тебя, Коленька, уже вся деревня ищет.Достала Анютина мама с полки лампадное масло, намазала им Коленькину спину. Меньше, вроде, стала боль в спине. Повела Анюта Коленьку домой. Увидела Мария Григорьевна сына, ничего не сказала. Не ругалась, не била. Только сурово посмотрела на него, забрала гармошку и пошла спать в горницу. Оказывается, Коленька всё это время крепко сжимал в ладони гармошку. Даже сам не замечал её, но не выпустил из рук.Застелила Анюта Коленьке в передней постель, да и сама легла почивать на ночь на соседней лавке. Вдруг Коленьке средь ночи помощь понадобится.Следующим утром копались бабы на огородах, когда к броду подъехало несколько телег. На первой телеге ехал Мельников. Телега, застланная соломой, накрыта была сверху плотной тряпкой, под которой топорщились острыми боками чемоданы и коробки. Ехали колхозники на рынок. У брода Мельников остановил свою лошадь и слез с телеги. Вот тут-то его и окликнула Мария Григорьевна:— Погодь минутку, Ляксеич! Погодь, сосед!Разогнулась Мария Григорьевна от грядки, подошла размеренным шагом к Мельникову, протянула гармошку.— Возьми сосед свой трохвей, нам чужого не надобно.И только Мельников отвернулся к телеге, чтобы положить переданную ему гармошку на солому, как Мария Григорьевна со всего маху огрела его лопатой по хребтине. Раздался сухой треск и толстый осиновый черенок разломился напополам.— Ты всю войну в председателях отсиделся, а мой муж на фронте погиб. Так ты, антихрист, ещё моего сына калечить будешь!Ахнули от страха и неожиданности бабы на огородах. Прекратили возиться у своих грядок. «Чо щас будет!».Замахнулась ещё раз Мария Григорьевна обломком лопаты, да ловко перехватил Мельников обломок, вырвал лопату и забросил далеко в крапиву. Побелел весь, сделал шаг навстречу, но сдержался. Взял под уздцы лошадь и повёл её через брод. Потянулись за ним по мелкой песчаной косе другие подводы, и скрылась вскоре вся процессия за поворотом дороги. А потом как то вдруг и колесный скрип затих в луговой низине. Словно и не было минуту назад никого у брода.Отшумели золотые листопады, выпал на мокрую землю первый пушистый снег, сковал мороз льдом-панцирем речку Уй. Стали дети весело кататься с крутых бугров и овражных взлобков на своих деревянных саночках и самодельных лыжах, падали в мягкие сугробы, хохотали громко. Потянулись бабы к речной проруби полоскать белье.То и дело слышались у реки резкие на морозе бабьи возгласы:— Манька, марш домой, мокрая уж вся!— Сашка, бегом на печку. Смотри, нос у тя побелел. Отморозил уж кончик! Я те дома задам!Далеко по реке в морозном воздухе разносились голоса – на несколько вёрст. В тихую безветренную погоду, находясь даже в нескольких километрах от села, можно было без труда расслышать и разобрать отдельные слова, настолько был чист и прозрачен в эти зимние дни воздух у реки.Приближался первый послевоенный Новый год. Кто-то стал заранее готовиться к его встрече, а Мельниковы вдруг засобирались в большой город Челябинск. Там Михаилу Алексеевичу дали хорошую должность. Какие-то его фронтовые знакомства пригодились.Перед самым отъездом на новое место жительства, зашла Мельничиха прощаться с Марией Григорьевной в её беленькую саманную землянку. Виновато протянула Марии Григорьевне трофейную гармошку:— Отдай Коленьке, когда со школы прибежит.Взяла Мария Григорьевна гармошку; зачем ожесточать человека — от души ведь дарит, от чистого сердца.— Не обижайся на нас, Григорьевна!- сказала Мельничиха и опустила голову.— Бог с вами! Прошла уж обида давно. Вы тоже на нас, Петровна, не серчайте!Обнялись женщины на прощанье, заплакали тонко.— Николу Угодника вам в помощь, Петровна, в дорогу-то.7На пологом берегу, почти у самой речной косы, на том месте, где пиками торчат из песка расщепленные колесами машин и мотоциклов, недавно проехавших через брод, темно-зелёные камышовые стебельки, сидел на толстом сухом топляке седой старик. Непонятно, зачем кто-то выбросил этот топляк на берег. Может, для того, чтобы перегородить движение транспорта, загрязняющего воду, может по иной какой причине. В десятке метров от старика, по левую его руку, мутили мелкую речную заводь, прогретую до состояния парного молока, два ребенка лет пяти: мальчик и девочка. Дети широкой марлей с азартом ловили на мелководье мальков, выброшенных туда тугим речным течением. Стояла жара, но старик был одет в теплый шерстяной костюм, застёгнутый на все пуговицы. Он пригрелся на солнышке, даже чуток вздремнул, опустив голову на колени. Его легкий сон был внезапно нарушен шумной ватагой спустившихся с горки ребятишек во главе с пожилой женщиной. Женщина, поравнявшись со стариком, поздоровалась.— По родным краям соскучились, Николай Тимофеевич?— Сильно соскучился, Любушка.— Сколько ж годков вы не были на родине?— Да, пожалуй, три десятка лет не был.— Я смотрю вот, и внуков своих вы привезли.— Правнуки мои, Любушка — уточнил старик.— Хорошо тут у нас, вольготно,— сказала женщина, потянулась сладко, скинула халат и бросилась в тёплую речную струю вслед за своими внуками.А тем временем, оставив сестру на мелководье, бежал к старику светленький мальчик. В его кулачке трепыхалась маленькая рыбка.— Дедушка, что это за рыба, как называется? — разжал кулак мальчик.Старик посмотрел на рыбку.— Пескарик это – исконно речная рыбёшка. Он только в чистой речной воде живёт.— Дедушка, можно мы его с сестрицей в банку с чистой водой пустим.— Не надо, внучёк. Лучше в речку выпустите. Это вам с сестрой не игрушка какая.Мальчик явно расстроился. Уходя, спросил:— Сестрица говорит, что на этого пескарика можно страшную щуку поймать. Она видела в телевизоре.Старик улыбнулся, вспомнив, как на такого вот пескаря-наживку когда-то давно — давно он поймал своего первого щурёнка. «Когда же это было?- напряг память старик.- Ах да, аккурат, на День Победы в сорок пятом. Мать ещё вкусный рыбный пирог состряпала. Где же это я ловил тогда рыбу? Кажется, за тем вон речным перекатом. Точно, у тех вон кустов». И вдруг засуетился старик, вспомнил что-то, торопливо полез в карман мятого пиджака.— Коленька, поди суда. Вот тебе от дедушки подарок,— старик протянул озадаченному малышу губную гармошку.— Что это, дедушка?— Губная гармошка, Коленька. Немецкая. С большой войны привезённая. Вот суда дуть надо.Мальчик нерешительно подул в отверстия гармошки, и она благодарно ответила ему чистым мелодичным звуком.Восторженный малыш побежал хвастаться подарком перед сестрой, а седой старик смотрел вслед убегающему ребёнку и улыбался.Гармошка, зажатая в маленькой ручонке, сверкала на солнце руровской сталью, словно новенькая. И подумал, сокрушенно качая головой, седой, старый, мудрый человек: «Сколько лет уже прошло, а ни единого пятнышка ржавчинки нет на гармошке. Молодцы немцы, умеют работать. О-хо-хо. Что мы за народ такой — неумелый. Всё у нас валится из рук! Вот и страну великую, которую наши пращуры по клочочкам сбирали веками, сами порушили зачем-то».19.11.20091 февраля 2010 года 11:18:41Владимир | Москва | Россия Новиков ВладимирЗа державу обидноЗа державу обидно!• WWW: http://zhurnal.lib.ru/n/nowikow_w_nНа высоком крыльце винного магазина, покрытом плотной ледяной коростой, началась драка: кто-то попытался влезть в магазин без очереди.Не тут то было!Окровавленные лица, мат, толкотня, крики, визг женщин, пар из открытых глоток в морозном воздухе.— Куды прёшь, морда!- хрипел дюжий слесарь, сталкивая с крыльца очередного нахала, пытавшегося проникнуть в магазин вне статуса очереди.— Граждане, пожалуйста, соблюдайте очередь!- умолял бородатый интеллигент профессорского облика.— Ты здесь не стояла, хаббалка!- кричала одна изрядно подвыпившая дама другой подвыпившей даме.— Сама ты не стояла, проститутка!Вопли, крик, ругань. Мороз.Наконец успокоились, выставили у дверей смотрящих, чтобы ни-ни…Самых активных и справедливых поставили.А те стали пропускать своих друзей и знакомых без очереди.И опять началось: мордобой, крики, вопли.— Ну, Горбачёв, даёт жару!- сказал один мужик в очереди.В его голосе слышалось нескрываемое восхищение. Ему, видимо, было скучно жить спокойно, вот он и разгонял тоску таким вот образом, стоя в бурлящих очередях и наблюдая вавилонское столпотворение. Еще и комментировал.Таких людей знал я в те годы во множестве. И даже немного был с ними солидарен. Тоже как и они, любил пошутить, потолкаться и подраться.В одной из таких безнадежных очередей, видимо от безысходности или ещё от чего, зародился анекдот, который рассказал мне приятель Сергей Коркин, когда мы после трудового репортерского дня пили водку в подворотне Елисеевского гастронома на улице Горького, ныне Тверской.Как раз незадолго до нашей уличной пьянки расстреляли директора Елисеевского за крупную государственную недостачу, и он был этим очень знаменит в Москве. Не дожил, бедолага, каких-то десяток лет до разгула всеобщей демократии, когда можно было разворовывать страну уже открыто, не стесняясь никого. Даже модно.Эх, бедняга директор Елисеевского, знал бы он, сколько сейчас прут нефти и других сырьевых ресурсов с придатками из недр Отчизны, стал бы, наверное, ангелом во – плоти!Но, не будем о грустном!Так вот, стоял один мужик в длиннющей очереди за бутылкой, необходимой ему к какому-то своему семейному торжеству.Стоял себе, стоял, да, по всей видимости, нервишки то у него да и не выдержали.Попросил он торчащих в очереди таких же несчастных любителей Бахуса подтвердить, что он стоял за тем то, да перед тем то, когда, мол, придет и собрался уже уходить.Никто этому не удивился.Мало ли куда отлучаются из очереди люди: кто за углом малую нужду справить, кто домой за деньгами, Кто на работу заглянуть, отметиться, кто ещё по какой нужде.Только один мужик спросил у него— Ты куда?Думал, что тот ему заодно пачку сигарет в киоске купит.— Не могу я больше в этих очередях стоять, пойду в Кремль Горбачева убивать!- хладнокровно говорит уходящий.И ушел.Ушел то он, ушел, да только через несколько часов обратно вернулся в очередь.— Ну как, убил Горбачева?- спрашивают его участливо.— Да нет, какое там! К нему ещё больше очередь. Лучше здесь постою.Мы с Сергеем посмеялись анекдоту, только я ненароком заметил, что рождаемость у нас в стране повысилась при Горбачеве в разы.Но Сергею Коркину было наплевать на рождаемость, он был неженатым и, к тому же, сильно любил выпить. А может просто не обратил внимания на мои слова. Кто знает?А на крылечке винного магазина в это время опять легкая потасовка началась и опять постепенно переросла в очередную рукопашную битву.Час спустя из кучи дерущихся вылез рыжий, изрядно помятый детина, а может его кто вытолкнул, в шинели полковника десантных войск, но без папахи.Разве найдешь свой головной убор в такой вот заварухе, хотя бы и с кокардой?Нипочем не найдешь!
Новиков Владимир
Шпионские страсти Б.Акунина или как немцы обманули СталинаИсключительно моё мнение
Поднятая целинаЦелинник- гордость нации
Трофейная гармошка
За державу обидно