* * *

"— Марь Иванна я,— ответ из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию» подошёл как нельзя лучше."

Ещё лучше бы подошла Марфа Васильевна. Именно так звали царицу. И в фильме про Ивана Васильевича тоже. А с этой мариванной вся параллель с Грозным никуда не годится.

5 августа 2009 года  08:10:50
Барон |

---

* * *

spasibo!

6 августа 2009 года  12:03:59
M |

---

Никита Николаенко

Происшествие на дороге
Из сборника Сгибая свою линию

Если я не ошибаюсь, это произошло прошлым летом. Был выходной день, стояла хорошая погода, и я собрался поехать на дачу, расположенную недалеко от Москвы, отдохнуть и развеяться от забот. Хозяева дачи – Лена и Саша, были моими друзьями уже много-много лет, проверенные временем и невзгодами, и у них я мог полностью расслабиться. Я знал, что буду вкусно накормлен, что затопят баню, а на раскладушке, установленной на лужайке, я смогу вдоволь позагорать. А перед отъездом буду щедро одарен или воблой, или вкусным вареньем, или еще чем-нибудь — с пустыми руками я не уезжал от них никогда. Собираясь, я предвкушал предстоящий отдых.

Хочу тебя попросить,— позвонила Лена с утра,— захвати с собой, если не трудно, Алешу с его девушкой. Алеша был ее сын, уже взрослый двадцатилетний парень, под стать ему была его девушка, мне они были хорошо знакомы, и просьба Лены не напрягла меня ничуть. Я уже захватывал их на дачу и раньше, ребята подъезжали к станции метро по пути моего следования. Скоро позвонил и Алеша,— возьмешь нас? Возьму, конечно, подъезжайте – ответил я ему. Только знаешь, мы, наверное, немного опоздаем,— добавил он,— ты подождешь нас минут пятнадцать? Подожду,— ответил я,— у метро, как обычно,— и в приподнятом настроении, наслаждаясь солнечной погодой, спокойно отправился на стоянку за машиной.

Со стоянки я доехал до расположенной недалеко станции метро – дожидаться молодежь. Поставив машину на видном месте, я вышел и стал прогуливаться вокруг, отмечая про себя, что на небе ни облачка, значит, день будет жаркий, и можно будет неплохо загореть. Ребята все не появлялись, хотя уже должны были, и я, преодолевая легкое раздражение из-за того, что теряю напрасно время, направился к газетному киоску, купить газету, да почитать ее, что бы время шло быстрее. Минут через двадцать молодые люди позвонили и сказали, что скоро будут на месте. Ну и молодежь пошла! – недовольно отметил я,— никакого почтения к старшим. В свои сорок пять лет я чувствовал себя уже стариком в сравнении с ними.

Наконец, они появились, но в машину не сели. Подожди нас еще минут пять? – попросил Алеша, пожимая мне руку,— мы купим что-нибудь на завтрак. Я чмокнул девушку, показал им на ближайший магазин, и не очень довольный направился развернуть машину,— и чем это они все утро занимались, что даже поесть не успели, бедные?

Минут через десять ребята появились с какими-то йогуртами, пирожными, наконец, уселись в машину, и я, наверстывая упущенное время, погнал за город. Но недалеко от кольцевой они вспомнили, что у них заканчиваются сигареты, и попросили остановиться где-нибудь у киоска. Я выбрал небольшой торговый центр, и припарковался. Молодежь отправилась за сигаретами, а я вышел, и стал прогуливаться рядом, посматривая вокруг. Не было их минут десять. Они появились с другого конца здания, метров за пятьдесят от меня, опять с какими-то коробками в руках, и, болтая друг с другом, не спеша, направились к машине. Что с детей возьмешь? – махнул я рукой, внимательно рассматривая молодых людей. И Алеша, и его девушка, были одеты в одинаковые панамы, цветные рубашки навыпуск у них то же были какие-то похожие, и вид у них был тот еще, на мой взгляд, конечно. Два сапога – пара,— сделал я окончательный вывод, вспомнив, как Лена рассказывала, что дает им деньги на шмотки. В машине молодежь щебетала о чем-то своем, мне не интересном, не запомнилось почти ничего. Ах да, кажется, они говорили о своей работе – Алеша работал компьютерщиком, а его девушка продавала парикмахерские принадлежности, и они обсуждали проект продажи через Интернет.

Выехав за кольцевую дорогу на широкую трассу, на асфальте которой было написано большими белыми буквами – “Дон”, я выжимал из своей старой машины максимально возможные сто десять километров. Дорога была довольно пустая,— все уже разъехались! — думал я огорченно, и мы быстро продвигались вперед. Ну, таким темпом, через полчаса на месте будем,— успокаивал я себя,— успею еще позагорать.

Неожиданно, впереди на прямой и широкой дороге, где никаких препятствий для движения в это время быть не могло, я увидел скопление стоящих машин, и резко сбавляя скорость, подъехал к ним. Машин впереди стояло не так уж и много – десятка три-четыре, но трасса была перекрыта полностью, никакого движения вперед не было. Постепенно, сзади подъехали другие машины, и мы оказались полностью зажатыми ими. Стояли мы посередине шоссе, в левый ряд, со своей Волгой, я давно не становился. Авария, наверное, впереди, сейчас начнем потихоньку двигаться, объезжать,— объяснил я ребятам. Но вперед не было ни малейшего движения, ни слева, ни справа от нас никто не двигался, хотя бы даже по обочине, как обычно и бывает, даже при тяжелых авариях. Странно, что-то,— подумал я, отмечая в сознании какую-то необычность ситуации, но, еще не разобравшись, в чем дело.

Смотрите! – вскрикнул Алеша,— машина стоит, по которой стреляли! Я посмотрел в направлении, куда он показывал. Молодежь, конечно, оказалась наблюдательнее и внимательнее меня. Теперь я стал понимать, в чем была необычность ситуации. Справа от нас, совсем рядом, через одну машину, на краю трассы, стоял малинового цвета, если не ошибаюсь, джип, который я принял за просто припаркованную на обочине машину. Теперь же, присмотревшись, хорошо было видно, что зад машины прошит автоматной очередью, причем пули как-то вспороли железо, видимо, очередь была выпущена под большим углом. Стекло со стороны водителя было разбито вдребезги, остальные, затемненные, были целые. Людей в машине не было. Калибр семь — шестьдесят два,— отметил я про себя,— уж больно большие отверстия от пуль.

Выйдя из машины, я посмотрел вперед на шоссе, а так же вокруг себя. Слева от нас, на встречном направлении, за решетчатым забором, на разделительной полосе, но развернутая передом в направлении нашего движения, стояла красная девятка с полностью затемненными стеклами, с нарисованной на борту летящей кометой. Было заметно, что машина резко тормозила – на разделительной полосе, на земле, за ней тянулась вспаханная борозда тормозного пути. Так, это оперативники подлетели по встречной,— сделал я следующий вывод,— значит, на борту комета у них, надо запомнить, на всякий случай.

Посмотрев вперед, я увидел, рядов через пять-шесть машин, две милицейские машины, с мигалками, перекрывавшие движение, и несколько людей в штатском, которые ходили впереди и искали что-то на дороге. Гильзы собирают, и место осматривают, наверное,— подумал я. Больше ничего особенного с нашего места видно не было, машины впереди стояли очень близко друг к другу, и закрывали обзор. Я сел в Волгу, и снова принялся рассматривать изрешеченный джип, похвалив Алешу за наблюдательность, и коротко рассказав, что видел впереди. Расстрелянный джип был не очень большого размера, марку я не запомнил, и был как-то слишком аккуратно припаркован для машины, по которой стреляли. Солнце уже сильно пекло, Волга нагрелась, но на жару я уже не обращал внимание. Судя по количеству машин, которые были впереди нас, стреляли совсем недавно, минут тридцать-сорок назад, не больше,— сделал я еще один вывод. Простояли мы на дороге не долго, минут пятнадцать, и потом началось медленное движение. Наша машина, как я уже упоминал, была в среднем ряду. Продвинувшись вперед метров сорок-пятьдесят, я увидел стоящий в левом ряду огромный черный Мерседес с тонированными стеклами, который очень медленно объезжали машины. Подъехав к нему почти вплотную, я понял причину этой медлительности. Под Мерседесом, сзади него, так, что выступала только половина тела, лицом вверх лежала красивая молодая женщина с очень пышными белокурыми волосами. Рядом с ней я проезжал медленно, как только мог. Копна ее густых белокурых волос сильно выделялась на фоне темного асфальта, и меня поразило ее белое-белое лицо. Ни следов крови на дороге, ни следов от пуль, на этой машине я не увидел. Каким образом она могла там оказаться, судить не берусь, под автоматной очередью, каждое мгновение, каждую долю секунды, ситуация меняется стремительно.

Вот, еще одна! – громко сказал мужчина на дороге, в штатском, высоко поднимая руку с гильзой, и показывая ее кому-то, кого я не видел.

Выехав на свободную дорогу, мы поехали вперед, но уже не так быстро, я не гнал машину. Первое время мы молчали. А не опоздай вы на полчаса, мы бы могли попасть под обстрел,— сказал я ребятам. Да,— согласился Алеша,— по времени как раз подходит. У него зазвонил телефон – это звонила Лена, волновалась, почему мы опаздываем. Ты знаешь, мы такое видели, на дороге женщину расстреляли, да еще и переехали потом! – взволнованно рассказывал Алеша. Еще через полчаса мы были на месте.

Я нее помню тот день, как я отдыхал, наверное, было все так, как и планировал. Но хорошо помню, как возвращался, уже вечером, обратно в Москву – ребята остались на даче, и проезжая мимо того места, где разыгралась трагедия, сбросил скорость, внимательно смотря на дрогу. Но, кроме борозды тормозного следа на разделительной полосе, ничто больше не напоминало о происшествии, редкие машины спокойно проезжали мимо.

Завтра в газетах прочитаю, узнаю, что за стрельба была, в кого стреляли — как-то равнодушно подумал я. На следующий день, из газет я узнал, что на трассе был расстрелян председатель правления двух обанкротившихся банков, вместе с женой, двумя детьми и родственниками, сопровождавшими его. В статье было написано, что под огнем выжила только девочка – одна из его дочерей, да и та была ранена, и что направлялся он, вроде как, в какой-то монастырь. Паломник, значит,— подумал я,— грехи замаливать ехал.

Я не скажу, что бы испытывал жалость к застреленному банкиру, наверное, в своей жизни он успел сделать много разных дел, но погибшая молодая женщина, их девочка, конечно, не заслужили такой участи.

Еще я подумал о тех людях, которые стреляли. Они, безусловно, знали, по каким машинам стреляют, и кто в них находится, и то, что они открыли огонь по детям, на мой взгляд, является достаточным, что бы их самих пристрелить на той же обочине, как бешеных собак. Стрелявшим, конечно, удалось скрыться.

На следующий день, вернулась из отпуска моя жена, и я, рассказав ей про этот случай, добавил. – Ты меня постоянно упрекаешь из-за недостатка денег, а вот посмотри, у человека, явно, было много денег, и что, принесли они ему счастье? Так он пожил в свое удовольствие,— ответила жена. Да, пожил,— повторил я за ней, и продолжил,— а та красивая молодая женщина? Наверное, под обычным жигуленком, ей легче было бы лежать, чем под таким многотонным Мерседесом.

Проезжая в дальнейшем по этой трассе, я всегда немного сбавлял скорость на этом участке, и смотрел на дорогу, отмечая про себя обыденность обстановки вокруг. Светило солнце, покачивались высокие сосны, машины катились в обе стороны на высокой скорости.

Первое время, этот участок дороги легко было узнать по обилию венков, сложенных на разделительной полосе. Потом, их становилось все меньше, и проезжая недавно, я обнаружил лишь один скромный венок на обочине трассы, не отличавшийся ничем от тех многих памятных отметин на российских просторах, которые обязательно встретишь на любой дороге, куда бы ни поехал.

3 января 2007 года

12 августа 2009 года  17:22:44
Никита Николаенко | nanikola@mail.ru | Москва | РФ

---

Гаффаров Алишер

Охотник
Любовь - как охота

Сегодня я охочусь на тебя. Я пытаюсь тебя поймать. Я чувствую твое движение и уверенно двигаюсь следом. Вот ты мелькнула точеным изгибом ноги и тут же исчезла в толпе. А там твоя улыбка на мгновение оживила красочный, но ужасно безвкусный рекламный плакат. Я замечаю твои развевающиеся волосы и ускоряюсь. Ты оказываешься быстрее. Твой смех слышится уже на другой стороне улицы.

Но я хороший охотник. Я продолжаю следовать своим курсом, теперь намеренно удаляясь от тебя. У меня получается. Теперь ты заинтересованно следуешь за мной.

Несколько раз я резко меняю направление, делаю неожиданные маневры, пытаясь тебя заинтриговать и ослабить бдительность.

Ты поддаешься. Я чувствую это по мерцающему неоновому освещению, особому шороху шин проехавшего автомобиля, аппетитному запаху жарящегося мяса.

Теперь я снова превращаюсь в охотника. Дождавшись удобного момента, когда ты совсем рядом, я нападаю, но ты чудом выскальзываешь из моих рук, и мне остается только слушать твой затихающий вдали смех.

Я улыбаюсь. Теперь я знаю, как ты смеешься. Будто перезваниваются серебряные колокольчики. Я прячу трофей.

17 августа 2009 года  01:37:31
Alef | alex.gaff@mail.ru |

---

Александр Астомский

Ежик

Город засыпал. Уходящее лето дарило остатки своего тепла. Лишь по ночам умеренная

прохлада, вызывала не осенний озноб, а легкую бодрость. Случайные прохожие спешили

домой. Редкие парочки скользили слившимися тенями в сумерках переулков. Ночные фонари

неестественно окрашивали улицы в белое и оранжевое. Небо, усыпанное звездами, нависало

опрокинутой чашей над зданиями.

Последний трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь из

стороны в сторону…

Окна гасли. Неслышно вползала тишина, нарушаемая шорохами, скрипами, вздохами.

Передернувшись, Ежик сплюнул, и плотнее запахнув на груди потрепанный пиджак, озираясь

по сторонам, двинулся в путь, к переполненным за день разнообразным мусором бакам.

Запахи, раздражающие благополучных сограждан, не трогали обоняние опухшего носа

Ежика: мужика, заросшего колючей щетиной, с копной не мытых, спутанных, седеющих

волос на голове. Шмыгая, он заковылял к рынку, тенью скользнул к намеченной цели. В

бледном свете, изогнувшись, потянулся руками к отходам. На этот раз ему повезло.

Коснувшись, пальцами чего-то мягкого он вытащил находку из груды хлама. Рассмотрев

наполовину ошкуренный банан, от удовлетворения прищелкнул языком, отправляя его в рот,

ощущая сладковатый привкус кем-то недоеденного плода. Рот наполнился слюной, челюсти

свело, заурчало в животе. Шамкая наполовину беззубым ртом, Ежик принялся энергично

копаться в отбросах. Обрывки бумаги, пакетов, холодные, смятые банки, разнообразная

мелочь, поглотили его внимание настолько, что он пропустил слабый звук, прозвучавший из

бака, и поначалу не обратил на него внимание. Когда звук повторился, похожий на крысиный

писк, Ежик в страхе дернулся и отпрянул. Приоткрыв рот, всмотрелся перед собой. Ничего не

было видно. Неужели мерещится? – подумал он. Звук возник вновь, но более громкий. Что-то

шевельнулось, зашуршало. Ежику показалось знакомым — Это. Где же он слышал — Это? В

памяти мелькнули обрывки его прошлой жизни. Маленькая дочка, жена, кроватка… Догадка,

страшная и неумолимая, озарила сознание. Ребеночек!

Он с остервенением принялся выкидывать хлам. Почти на дне перед ним лежал

продолговатый сверток. Осторожно взяв его руками, приподняв, Ежик вытащил сверток

наружу, развернул тряпье и вздрогнул от изумления, увидев детское личико. Чуть

приоткрытые глазки, курносый носик, изможденные черты. Сердце его дрогнуло и отчаянно

забилось. Защипало в глазах. От нахлынувшей слабости подкосились колени. Пошатнувшись,

он прижал находку к груди и огляделся по сторонам. Мелькнула мысль. Куда? Ночь все

больше обволакивала все вокруг. Замерев, Ежик прислушался. Тишина… Не совсем

соображая, развернулся. Ноги сами понесли его домой.

Слабый, дрожащий, огонек свечи осветил убежище Ежика. Догорающая спичка обожгла его

пальцы. Затхлый, прокуренный воздух, прежде привычный, вызвал чувство брезгливости.

Чертыхнувшись, он присел на корточки перед уложенной наподобие кровати находкой.

Кровать – доски на кирпичных подпорках, ржавый от пятен матрац, прожженное одеяло,

наполненный опилками мешок – подушка. Пламя свечи, колеблясь, отбрасывало причудливые

тени на стену. Они плясали, корчились, рогатились, извивались, давили страхом. Чуть

слышалось прерывистое дыхание ребенка. Ежик осторожно стер полоски слюны в уголках его

рта и бережно начал разворачивать. Взору открылось тельце. Немощное, крохотное, тельце

слабого существа. Оно было девочкой. Испарина выступила на лбу Ежика. Стараясь громко

не дышать, он коснулся давно отвыкшими от человеческого тепла пальцами – пальчиков

ребенка. Глазки ее приоткрылись. В темных зрачках он увидел себя. Жуткого. Ничтожного.

Губки ее изогнулись в подобии улыбки, которая появляется при виде родного лица.

Она улыбается? – изумился Ежик и, почувствовав неловкость, засуетился, прикрывая наготу дитя. Лицо девочки неумолимо притягивало его к себе… Ежику почудилось, будто голубой свет ореолом охватил ее головку и, разрастаясь, стал проникать в него все глубже и глубже. Мысли, прежде непослушные, переливаясь, заструились мелодией. Ясные, ощутимые, они касались его души необыкновенным теплом и нежностью. Слабость разлилась по телу.

Сон, всегда страшивший, на этот раз хрупкой паутиной опутал его, склонил голову к

младенцу. Ему послышался хрустальный звон, чистый звон колокольчика и убаюкивающий,

идущий из ниоткуда шепот.

Вздрогнув от озноба, Ежик очнулся. Свеча потухла. Предрассветные сумерки холодно

вливались во все щели его жилища. Глухой стон вырвался из груди. Хрупкое тельце лежало

неподвижно. Правая ручка, согнутая в локотке, пальчиками, соединенными, будто для

благословения…

Как…? – прохрипел Ежик. Зачем? – сдавило горло. Нет! Нет! Нет! – заклокотало, забило. Он

ринулся к выходу. Сорванная дверь глухо ударилась о землю, подняв столб пыли. Упав на

колени, вскинул руки к небу. Робкий луч солнца блеснул в его глазах, наполненных слезами боли и отчаяния.

Господи! – пронеслось над городом.

Го-с-по-ди-и-и!!!!!!!

Первый трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь из

стороны в сторону…

19 августа 2009 года  10:13:34
Александр | soaloo@mail.ru |

---

Александр Астомский

«Джек и Кыш»
моим внукам: Владику, Максимке, Дашеньке

Давным-давно, когда ваш дед был совсем юным, он имел большое пристрастие к друзьям нашим меньшим – собакам: Мухтары, Динги, Бобики.… Много, всех и не перечесть, но те, о которых я хочу рассказать, заслуживают большего внимания, потому что они, ну как бы это выразиться, самые близкие, замечательные. И, так...

Это был щенок. Лохматый, косолапый, маленький, непонятно какой породы, но однозначно не дворняжка. Он появился у меня нежданно-негаданно. Напуганный кем-то до дрожи в теле он скулил и плакал в моих руках от страха. Страдающее дитя природы вызвало в моем сердце такое сочувствие и симпатию, что, не раздумывая, я, принялся обхаживать его и лелеять. Что бы как-то унять дрожь я гладил его по головке и прижимал к себе. Он отчаянно скулил, старался забиться, спрятаться в моих руках. Моего тепла не хватало и, распахнув полы излюбленной в те далекие времена одежды-телогрейки, я сунул его за пазуху. Прошло несколько минут, он перестал дрожать, его блестящие, похожие на пуговички глазки таращились на меня и хлопали ресничками, он перестал скулить, лишь благодарно льнул к моему телу, негромко урча.

Славный малыш ... — подумал я, крепко прижимая его к себе. Дома, намочив кусочки черного хлеба молоком, мы принялись с ним кушать. Как же он проголодался. Опираясь на короткие, кривые лапки перед миской он тыкался своим черненьким носиком в мякиш, и было непонятно, умеет ли он сам кушать или нет? Оказывается, умеет. Красный язычок подмел все, до крохи, было видно, как остатки молока исчезают на глазах, лишь по мохнатой мордочке стекает белая капель.

Фу, чуха… – иронично улыбнулся я, обтирая его. Глазки его заметно посоловели. Животик превратился в барабан. Он стал зевать, раскрывая свой маленький ротик, в котором белели мелкие зубки. Примостив его у порога кухни, на какое-то тряпье, я уселся рядом на табуретку и стал наблюдать за ним. Тело, лежащее на боку, подергивалось мелкой дрожью. Очевидно, предыдущие впечатления так его расстроили, что и во сне он видел кого-то страшного и неумолимого. Вероятно, это была злая, большая собака, или злая, нелюбимая всем собачьим родом огромная кошка. При этом он как маленький ребенок принимался, не открывая глаз так отчаянно скулить, что хотелось, будто человека растолкать его, разогнать наваждение, поселившееся в головке этого миниатюрного создания. Вот так он и вошел в мою жизнь, вырастая изо дня в день как на дрожжах. Мама, невзначай наступив на мокрую лужицу, оставшуюся после утреннего пробуждения щенка, ворчала:

— Выброшу, так и знай! Не место собаке в доме…

Вытирая за ним, я умоляюще просил ее не выселять щенка на улицу, ко всему прочему на дворе стояла осень, и я боялся, что он будет мерзнуть.

Под крыльцом нашего «щитика» было нечто, похожее на конуру, облюбованное пространство для кошек и случайно забредших соседских собак. Когда их хозяева не кормили и гнали в шею от себя, они, зная характер моей мамы, которая никогда не оставляла в беде никого, не от щедрости, а от природного чувства сострадания ко всему живому, шли к нам. Зная, с кухонного стола перепадет что нибудь и им. При этом кошки и собаки ласкались в благодарности за кров и кусочек еды.

Наступила зима. Первый снег лег белоснежным покрывалом на землю, прикрыв серую неприглядность улиц, дворов. Голые тополя стыдливо покачивали ветками с остатками пожухлых, желто-коричневых листьев, которые цепко, даже мертвые, держались за родительское пристанище. Весной их заменят другие, молодые, ярко-зеленые, блестящие от ново рождения листочки, а эти опадут и будут сожжены в большой куче, превратившись в пепел.

Я назвал его – Джек. Почему? Хоть убей, не помню… Прошу только не путать это славное имя с кошмарным представителем американского кинематографа Джеком-Потрошителем, таковых в мою пору и в помине не было. В те времена мы смотрели другое кино, в котором не было насилия, роскоши, то кино было лучше, чем теперь. Оно призывало к любви — человеку, Родине. Оно смеялось над пороками общества не уродливыми пародиями, а тонким, профессиональным юмором, за которым стояли порядочные люди. Конечно, не все было прекрасно, но самым главным была человечность с большой буквы.

— Джек!, Джек! – подросший щенок несется ко мне сломя голову. Он запинается о половик и смешно кувыркается мне под ноги. Я хватаю его на руки, целую в холодный, мокрый нос. Он мотает лохматой головой и счастливо, звонко лает, приветствуя хозяина. Это уже не юнец, а прилично тяжелая собачка. Я устаю его держать и опускаю на пол. Он усаживается рядом и, смешно наклонив голову, озорно поглядывает на меня.

Мама смазывает черную сковороду, раскаленную на печи, намоченным в масле гусиным пером. Мы в ожидании блинов. Жидкое тесто растекается по сковородке. Края тут же прихватываются жаром. Мелкие пузырьки лопаются на поверхности блина. При этом источается такой невообразимо душистый запах, что у нас текут слюнки. Джек возбужденно повизгивает и в нетерпении сучит лапами по полу.

— Стоять! – шутливо треплю его лохматую холку. Он дергается и ловит комочек душистого теста.

— Первый блин комом ... — добродушно сетует мама и протягивает мне остатки. Мы моментально проглатываем это невероятное кулинарное изделие, лишь на мгновение, ощутив всю неповторимость его вкусовой палитры. Блины один за другим исчезают, не успевая скопиться толстой стопкой на широком, плоском блюде. Мама сердится и гонит нас с кухни.

Нахлобучив старую шапку-ушанку на голову, накинув телогрейку, сунув ноги в кирзовые сапоги, я вылетаю во двор. Легкий морозец румянит щеки, щиплет казанки пальцев, лезет за ворот рубахи, от чего тело покрывается пупырышками. Джек хватает меня за рукав и пытается вытащить со двора. Я скольжу по тротуару из старых посеревших досок и бегу в сторону нашего любимого места развлечения – огород. Он за «щитиком» метрах в тридцати. На огороде пусто — только кучи картофельной ботвы, припорошенные снегом. Огородик небольшой, с пол сотки. Джек треплет мой рукав и от удовольствия урчит, не разжимая челюстей. Я мотаю его лохматую голову из стороны в сторону. Нам уже не просто тепло – жарко!

— Гав-гав-гав!!! – несется по огороду. Я смеюсь. Снег утаптывается, смешавшись с землей, налипает на кирзачах. Комки грязи летят в разные стороны…

Фу-у-у… — мы устаем от беготни и садимся отдыхать. Я на куче ботвы, Джек, примостившись рядом. Его преданные глаза с благодарностью смотрят на меня. Я нагибаюсь и поглаживаю его.

Обычно, заготавливая дрова для печи, мы складывали их впритык с верандой. Редко это были сочные поленья березы или осины, пахнувшие с мороза, брошенными у поддувала печи. В основном мы топились слеткой, дровами из досок.… Заготавливать их было куда проще, чем пилить на чурки стволы, а затем колоть колуном, который был таким тяжелым. Так вот, Джек частенько запрыгивал на сложенную поленницу, по ней на крышу веранды, где укладывался на рубероид и дремал, поглядывая на всех сверху.

Одно время я тяжело болел. Что – то случилось с сердцем, я не мог нормально вздохнуть и выдохнуть, не мог проглотить ни одного кусочка, кололо настолько сильно, что все время мне приходилось лежать. Джек, вероятно, чувствовал мое состояние и старался вести себя скромно. Когда мама впускала его домой, он с состраданием смотрел мне в глаза, будто спрашивая:

Что с тобой? — и негромко при этом скулил. По ночам, когда я на короткое время забывался во сне, меня будил его плачущий голос. Он взбирался на веранду и, подняв мордочку к небу, тоскливо выл, не очень громко, но этого было достаточно для того, что мама просыпалась, вздыхала, ворочалась на кухне в своей постели. Я слышал в полузабытье, как она шепчет молитвы, вероятно, ей было страшно за меня, ведь когда воет собака, быть в доме беде. Наутро Джек скребся в дверь сенцев и требовал его впустить, что бы проведать меня, жив ли я или нет. Я остался жив. Немного поправившись, выйдя во двор, я чуть не упал от кинувшегося мне на грудь лохматого друга. Глаза его от счастья искрились, обдавая нежной преданностью и любовью, жаркий язык лизал мои пальцы. Склонившись к его умненькой мордашке, я позволил уткнуться ему в свою щеку холодным носом. Таким образом, Джек радовался, что вновь мы вместе.

Мы подросли. Моя мама работала уборщицей в музыкальной школе. Я часто по вечерам бродил по классам. Любовался инструментами, трогал их. Особенно мне приглянулось фортепиано. Черное, лакированное. Я открывал крышку, за которой прятались клавиши и зачарованно трогал их. Раздававшиеся звуки вызывали во мне какой — то благоговейный трепет. Я пытался подбирать незамысловатые мелодии. При этом со мной находился и Джек. Однажды я настолько увлекся, что не сразу понял, откуда доносится новый звук. Он не был похож на вибрацию струн, ветер, дующий за окнами.

Странно!?...

Я прекратил наигрывать – звук исчез. Повернулся к Джеку. Тот сидел, поджав хвост, наклонив голову на бок и лукаво поглядывал на меня.

Да ведь это он пел! — Я осторожно, не отворачиваясь от него, дотронулся до фортепиано, нащупал гладкую поверхность клавиши и толкнул ее.

Ми-и-и-и-и... На моих глазах с собакой произошли метаморфозы. Взгляд стал серьезным, одно ухо приподнялось, губы сложились в трубочку и я в изумлении услышал.

— У-у-у-у-у-у-у-у-…

Боже мой!!! Он почти верно интонировал, и прекращал петь, согласно музыкальным правилам переходя от пиано к форте. При этом он, скромно вздыхая, выжидающе смотрел на меня:

Ну, как?

Поверьте! Это выглядело настолько забавно, что смех буквально взорвал меня. Я смеялся до слез, до глубины души пораженный его способностью. Но вероятно Джеку не особенно понравилось мое поведение и он, с огорчением взглянув на меня, гордо удалился.

Попытка приучить Джека к цепи не увенчалась успехом. Для него это было тяжелым испытанием. Как он бился, как метался. Все его существо противилось неволе. Цепь гремела звеньями, запутывалась в самых неподходящих местах Джека, в изнеможении он падал на бок и, высунув язык, с мольбой смотрел на меня. Его взгляд выражал только одно,

— Не мучай! Отпусти...

Я отказался от возможности превратить его в дворового, свирепого пса. Джек стал собакой само определяющей, как ему жить. День от него не было ни слуху — ни духу, где он носился, чем занимался, бог его знает. Все же к вечеру он исправно являлся, и требовательно гавкал, выпрашивая ужин. Мама первое время противилась навязываемой Джеком дисциплины, но затем загодя крошила в собачью миску хлеб, доливала горячей воды, супа и шла его кормить. Лохматая бестия от ощущения превосходства встречал маму в горделивой позе повелителя. Но стоило миске оказаться перед его носом, спесь моментально исчезала, он жадно набрасывался на еду, не забывая многократно с благодарностью взглянуть на маму, от чего ее суровое выражение лица менялось на добродушную улыбку. Она ласково ворчала:

— Что дуралей... Набегался? Проголодался?

Джек лез к ней, облизывал в благодарности руки, крутил хвостом и счастливо повизгивал.

Однажды он прибежал домой не один. Его сопровождал незнакомый пес. Гладкошерстный, коричнево-серого окраса, худой, поджарый, напоминающий всем своим видом и лайку и овчарку, он, в отличие от некоторой степенности Джека, постоянно был в движении. Все тело его извивалось. Он то — ложился, то — вскакивал, то — крутился на месте, то — с исступлением принимался чесать задней лапой за торчком стоявшими ушами, то — оскалив пасть, принимался яростно выкусывать кого-то на боку. Джек посматривал, как его новоявленный друг кривляется, и казалось, ухмылялся, не над его проделками, а над нами. Мама, не ожидавшая встречи с незнакомцем, принялась гнать пса прочь.

— Кыш! Кыш – замахивалась она на собаку.…Вопреки ее ожиданиям, пес не поджал хвост, не убежал, а принялся радостно прыгать и громко лаять. Ринувшись под ноги мамы, он перевернулся на спину и, неуклюже дрыгая лапами, всем своим видом показал, насколько доверяется людям. Я опустился на корточки и погладил его худое тело. Пес присмирел, косясь на меня темными зрачками.

— Кыш, Кыш – собака вскочила и лизнула меня языком.

— Мам! Он откликается...

— Ну и зови его Кышем – отозвалась мама,

— Только избавь его, пожалуйста, от блох.

Кыш улегся рядом с Джеком, наблюдавшим эту неповторимую сцену. С тех пор они были неразлучны.

Наша красочная парочка терроризировала весь поселок. Бедные куры, купавшиеся жарким летом в пыли, завидев Джека и Кыша, сломя голову прятались от разбойников кто куда. Суматошное кудахтанье обезумевших от страха птиц неслось по двору. Петухи, до этого горделиво выгуливавшие свое плодовитое семейство в растерянности крутили головками и, устрашающе потряхивая бардовыми гребешками, пытались бороться с непрошеными гостями. Но не тут, то было! Парочка избрала хитроумную тактику. Пока. Кыш отвлекал внимание разъяренного петуха, Джек выбирал незадачливую жертву и бросался на нее. Курица громко кудахтала, от страха, оказавшись в зубастой пасти разбойника. Собаки, моментально исчезали с места события. Разъяренные хозяева выскакивали во двор и крыли трех этажным матом всех и вся. Место побоища, усеянное перьями, представляло жалкое зрелище. Петух, очумевший от такой непозволительной наглости, непрошеных гостей стоял, как изваяние посреди пыли, пытаясь хрипло прокукарекать.

Жертву дуэт трепал под верандой. После трапезы собаки выползали на свет. Это нужно было видеть! Утыканные перьями, они были похожими на последних из могикан. Виновато озираясь по сторонам, они боялись смотреть нам с мамой в глаза.

— Паразиты!

— Что вы творите!

— Вы подведете меня под монастырь! – кричала на них мама.

— Все догадываются, что кроме вас некому заниматься разбоем!

Она хлестала голиком по хребту незадачливых искателей приключений. Собаки смирно сидели рядышком и, молчаливо слушали обвинительную речь, из подлобья поглядывая на маму. Кыш начинал икать, Джек мотать лохматой головой. Выпустив пар, мама, махнув рукой, прекращала ругать и лупить собак.

Однажды я стал свидетелем их битвы с чужими псами. Обычное миролюбие моих питомцев было нарушено встречей с соперниками. Бой был коротким. Низкорослый Джек с наскока свалил грудью огромную дворнягу на землю и в гневном порыве принялся терзать ее, пытаясь добраться до горла. Кыш в отчаянии визжа и лая, отбивался от другого пса, пытавшегося прокусить ему лапу. Он вцепился в ухо противника, рванул. Пес взвыл и отскочил от него, пена капала из раскрытой пасти, он злобно рычал и с ненавистью смотрел на Кыша. Джек трепал соперника. Тот, едва отбивался от натиска, смертная тоска была в его зрачках. Я, позабыв о страхе, о возможности быть укушенным кем-либо, бросился в эту свалку, схватил Джека за шкуру и стал оттаскивать его в сторону. Он обернулся. Меня пронзил взгляд воина, жаждущего отмщения и крови. Но Джек не позволил себе тронуть хозяина. Я чувствовал мелкую, нервную дрожь, пробегавшую по его телу. Я смотрел ему в глаза — он мне…

Прошло время. Я обзавелся семьей. Джек и Кыш все чаще не приходили домой. Мама переехала жить на другую улицу. Собакам было не понятно, почему все проходит?. Почему мне нет дела до них?. Возможно, они догадывались, что это необходимо. Возможно, у них возникло чувство обиды и сожаления. Возможно.…

Позже я узнал.

Кыш пал от руки недоброго человека. Его шкура пошла на унты, а все остальное съели туберкулезные блатные, многочисленные в нашей округе.

Джек…

Джек погиб под машиной. Мне рассказали: он перебегал дорогу и не заметил летящего на большой скорости грузовика. Джек лежал в траве, на обочине, пытаясь подняться, но тело ему не повиновалось, у него был перебит позвоночник и раздавлен таз. Человек, смотревший на страдания пса, видел на его глазах слезы. Но самое поразительное!

Джек сложил губы трубочкой и, ...

У-у-у-у-у-у...

Пел ли он прощальную песню... Плакала ли его уходящая душа... Не знаю?... Но иногда, когда мне бывает очень трудно, я вижу его во сне, в котором он во всю прыть несется по лесу, наполненному солнечными светом, птичьим гомоном, по тропинке. Бросается мне на грудь, шершавым языком касаясь щеки. Я целую его в холодный, черный нос… Обнимаю... и, испытываю щемящую тоску и..., облегчение.

19 августа 2009 года  10:17:13
Александр | soaloo@mail.ru |

---