Жутко-житейская байка.* * *В одном больнице в одной палате лежал мужичёк лет под шестьдесят, то ли перед, то ли после операции, а может и на обследовании на препаратах. В палату эту же палату вселили молодого человека, этакого увальня лет под тридцать. А попал этот битюг в лазарет по причине пьянки, пил хорошо и много и сердечко застучало, честно говоря, не очень он хотел работать, и кто-то из близких на пару недель оформил его в советский лазарет, за пребывания в котором ещё платили по профсоюзной линии.В общем уже на следующий день после вселения это увальня, к нему к обеду пришли его знакомые такие же увальни и принесли водку, три бутылки, и началась тихая и крепкая попойка в этой самой палате.В больнице почти все сплошь и рядом добрые, и добрые потому, что место такое – больница, и что бывает и больно и летально и хочется чего-то душевного и общения.Мужичку бы лежать а он начал в тему встревать. Разговорились, оказалось что коллеги по каким-то смежным профессиям особенно с пришедшими друзьями. И разговор, разговор, и всё задушевно.— Вмажь вместе с нами? А?— Вмажь! – не уговаривал а душевно просили друзья увальня.— За знакомство!— Выпей!— Сто грамм! Больше не дадим! — шутили пьяные гости.Мужичку этому был строгий режим в той степени и значимости когда нужно соблюдать режим и диету и алкоголь никак нельзя употреблять. Может быть аллергия или реакция. В конце концов мужичёк выпил что плеснули, совсем ничего грамм пятьдесят.Вскоре пришла дежурная сестра и намекает что пора бы уже закончить время посещения.— Мы ещё немножко посидим и пойдём! – обещали гости.Гости ушли оставив по просьбе увальня третью, наполовину недопитую бутылку, которую вскоре уже двое и допили. Увалень выбросил бутылку в форточку. А в себе стакан на ночь налил воды из под крана на случай жажды и уснул. Перед сном вошла сестра и вколола полу спящему мужику лекарство, а возможно ещё и попросила проглотить мужичка пару таблеток.По утру проснулся молодой увалень а мужичёк не проснулся, молчит. Умер. Через какое-то время сестра а потом и все врачи пришли в палату и догадались что мужичёк от водки зажмурился, навсегда.Врачи люди добрые к больным но если больной уже не больной а выкобенивается то разговор строгий и очень: — Что да как было? К тебе приходили! Рассказывай правду! Пили?! А то где ноль один там и ноль два, в милицию звякнуть можем. А здоровый увалень всё отнекивается. К тому же, его гости вчерашние унесли пустую посуду, а в стакане мужика вроде как пусто или капли воды.— Ну что же, давай на каталку его и в морг, что в сторонке через дорогу,— говорят ему врачи.А битюгу в лом, на улице холодно, и в морг как-то не очень. И вообще он больной, так он и сказал. Но врачи в тональном уровне вроде чуть смягчали.— Да никакой ты не больной.— А спирту дадите?— Спирту? А сколько тебё спирту?— Стакан.— Нет,— смеётся врач. Такое у нас уже было. Тоже один попросил стакан и уснул сразу. А треть стакана всё же дадим, а остальное потом нальём, когда отвезёшь.— Ладно, наливайте, повезу соседа в «последний путь».— Только не вздумай его вывалить его где-нибудь за углом, или за кустарник, мы позвоним туда или с окна проконтролируем!!!И вправду, поднесли ему спирта. Выпил он, уложил он этого мужика ещё не окоченевшего на каталку простынку сверху и вперёд ногами, покатил.Прикатил он каталку к этому мрачному заведению. Дверь широкая плотно закрыта. На улице было холодно, зима, ветер, и ветер эту каталку в низ обратно корпусу сдул. Увалень еле-еле успел поймать каталку. Как будто мужик в морг не хотел. Стоит увалень у дверей а сам оглядывается на недалеко расположенный корпус, из какого окна люди в белых халатах может быть за ним присматривают. А холодно. И он начал ещё сильнее стучать и ломится. Вскоре и вышла женщина в белом халате, в возрасте, и строгая такая.— Я из такого-то отделения, палаты, соседа своего привез к вам.— Ну, ты ещё его не привёз, надо его туда в зал отвезти, внутрь.Повез он каталку в зал. А в зале!!! И стало ему жутковато и вновь сердечко застучало.— Дайте мне пожалуйста спирта, замёрз я так что еле-еле сердце стучит.— Вы что себе позволяете это не питейное заведение. Мы тут…— Ну пожалуйста,— попросил он. — Я вам чем помогу, здесь. Я знаю у вас тут спирт должен быть… Пожалуйста! Я только на обследовании, мне можно.Женщина оглядела его всего. Подумала о чём-то.— В каком вы отделении? — спросила она спокойно, тихо, но как-то холодно, что тому как то жутко стало.Увалень ответил.— Водичкой теплой из шланга столы сполосни, и этого своего соседа в том зале на полку переложи, и каталку обратно в корпус отвези.Медленно, она подошла к умывальнику, сполоснула руки, вытерла белым полотенцем, затем также медленно подойдя к шкафу взяла тёмный бутыль и отмерила она ему спирта в стаканчик-мензурку, который и поднесла ему.— Спасибо! – выпив, радостно выпалил он забываясь где находится.Ещё секунда и она жестом указала ему катить в зал.Чуть разогревшись он повёз каталку в соседний зал перекладывать соседа на полку. Хоть стало легче но всё же было жутковато, и он старался не глядеть по сторонам, вдруг впереди на двухэтажном стеллаже у стены он увидел голую девицу, и на последок решил он осчастливить мужичка, и положить его рядом с этой молодухой, и стал перекладывать мужика к е ней, а мужичёк уже упругий и вроде как не хочет к молодухе. Ну он швабру взял и шваброй всё-таки запихал мужика к подруге, пока тётка налившая ему не видела. Затем вернувшись к ней он включил воду и взяв чёрный шланг сполоснул вроде бы чистый стол.Выкатывая каталку он увидел женщину курящую у входа.— До свидания. Можно я ещё зайду? – вдруг в благодарность спросил он.— Заходи… — как-то отрешённо но чуточку добрее ответила она.И битюг довольный побежал вниз с каталкой, в корпус. Там его ожидали ещё вторые сто грамм, обещанные с утра врачом.Прежде чем подносить ему сказала:— Ты тут не очень то болтайся и болтай. Мы то знаем от чего полёг твой сосед! – и посмотрела так как неприятно, хуже чем та что в морге.— А можно я в палате выпью?— Можно… — ответила она не глядя на него и плеснула.Выпил увалень только перед сном, и только укладываясь спать вспомнил что после морга не помыл руки, и засунув их под подушку уснул.Ночью ему снился жуткий сон, как он с теми двумя друзьями вливает водку в горло той самой мёртвой девице к которой укладывал мужика. Затем приснился добрый сосед покойник, плачущий и умоляющий на каталке не везти его в морг…Ещё мелькали голые больничные врачи и сёстра, за которыми троица устроила погоню в намерении поиметь их всячески.Утром рано будит его врач. Увалень вдруг подумал, что наверное милиция пришла, или в лучшем случае прогоняют. Но врач сказала что есть ещё один клиент в морг, но уже с другого отделения и надо побыстрее отвезти. И увалень радостный вновь попёрся с каталкой к тётке в морг.Возвращается он навеселе в палату, а там супруга с дочкой, мужичка пришли проведать, яблочки, груши, и кашки какой-то специальной принесла в кастрюльке, ещё трусы и рубашку сменную. А дежурная врач и новость её и валерьянку и успокоительное, но скрыв истинные детали и причины смерти. А жена рыдать и рыдать а увалень молчит, сочувствует молча, делая скорбную рожу. Мысль которая не умещалась в его большой как тыква голове: — Как же можно со ста грамм водки окочурится?! Да не узнала бы, что мы мужика уговорили. А ещё он начал думать как бы выпить нажраться по поводу смерти соседа на похоронах.— А вы знаете у меня ведь тоже диагноз неутешительный, забота родственников мала и диета тоже специальная, а помощи маловато. Тоже не знаю, что будет и как будет?Растроганная вдова перелила ещё горячую кашу в тарелку увальню, и вдобавок трусы и рубашку отдала. На предприятии скинутся на новый костюм, и прочие услуги.— Берите вот…Поев каши, закусив казённый медицинский спирт.— А можно я на его похороны приду, он со мной был добр общителен, профессиями смежными владеем, общие знакомые есть, и я самый последние минуты был с ним.— Приходите,— коротко ответила заплаканная женщина.Вскоре вдова с дочкой ушли, а битюг остался один лежать палате, балдой, довольный жизнью. Вроде врачиха которая в морге добрая надо бы снова к ней поближе как-нибудь..— — —В этой басне нет морали. Всё равно умирать придётся. Где-нибудь. Или мягко в больнице, или… И горе и радость, и жизнь и смерть. А где и при каких обстоятельствах зажмурится битюг?3 ноября 2006 года 09:21:23Oleg Galinsky | Wladivostok | RUSSIA ВеллерАМЕРИКАНИСТБыла в ходу в Ленинграде после шестьдесят седьмого года и такая шутка: «Чем отличается Суэцкий канал от канала Грибоедова? Тем, что на Суэцком евреи сидят по одну сторону, а на Грибоедова — на обеих».На канале Грибоедова, а отнюдь не на Суэцком, родился некогда и известный советский политический обозреватель-американист, комментатор, политолог и обличитель Валентин Зорин. Правда, фамилия его была тогда не Зорин, а несколько иная, более гармонирующая с внешним обликом. Про Зорина была и шутка персональная: Родилась она во время визита в Союз Генри Киссинджера и основывалась на необычайном их внешнем сходстве: Зорин был вылитой копией Киссинджера, прямо брат-близнец, только в одну вторую натуральной величины -- тот же курчавый ежик, оттопыренные уши, жирный подбородок и роговые очки. «Скажите, пожалуйста, господин Зорин, вы еврей? -- Я -- русский! -- А-а. А я — американский».Вот этот Валентин Зорин, знаменитый в те времена человек, лет двадцать безвылазно просидел в Америке. Он был собкором ТАСС, и АПН, и «Правды», и всего на свете. Он в этой Америке изнемогал и жертвовал жизнью на фронтах классовой борьбы. Он жил в американском коттедже, ездил на американской машине, жрал американскую еду и носил американскую одежду. В порядке ответной любезности он сумел рассказать об Америке столько гадостей, что будь она хоть чуть-чуть послабее и поменьше — давно бы рухнула под тяжестью его обличений. В профессиональной среде он имел среди коллег кличку «Вадька-помойка».Зорин был профессионал, и не было в Америке такой мелочи, которую он не обращал бы ей в порицание и нам в хвалу. Умел отрабатывать деньги. А деньги были неплохие; зеленые такие. Баксы. Не каждый сумеет за антиамериканскую неусыпную деятельность получать в американской же валюте.Такое было время акробатов пера и шакалов ротационных машин.И вот он однажды под вечер выходит из одних гостей. Его там в доме принимали прогрессивные американцы, кормили его стеками, поили виски и говорили всякие приятные вещи. И он уже обдумывает, как сделать из этого антиамериканский материал. И повыгоднее его пристроить.И идет он к своей машине, припаркованной в сотне метров у тротуара. И тут сзади ему упирается в почку что-то вроде пистолетного ствола, и грубый голос приказывает:— Не шевелиться! Бабки гони!Ограбление, значит. Типичный нью-йоркский вариант.Зорин, как человек искушенный и все правила игры знающий, не дергается. В нагрудном кармане пиджака у него, как советуют все полицейские инструкции, лежит двадцатка. И он ровным голосом, стараясь не волноваться, отвечает, что у него с собой двадцать долларов всего, в нагрудном кармане.— Доставай, но без резких движений!Он осторожно достает двадцатку и протягивает за плечо. Ее берут, и голос угрожает:— Пять минут не двигаться! А то — покойник!И тихие шаги удаляются назад.Когда, по расчетам Зорина, времени проходит достаточно для того, чтобы грабитель удалился на безопасное расстояние, он оглядывается -- и видит, как за угол скрывается поспешно негр. Самый такой обычный, в синих джинсах, в клетчатой рубашке, в белых кедах.Зорин садится в свою машину и едет. А сам обдумывает. Это ж какой случай замечательный! Средь бела дня советский корреспондент ограблен в центре Нью-Йорка вооруженным преступником! Вот уже до чего дошел разгул безобразий! И полиция их продажная бессильна! Прекрасный материал сам в руки приплыл.И чтобы сделать очередной журналистский шедевр более убедительным, емким и панорамным — показать всю прогнилость и обреченность ихнего строя, он гонит к ближайшему отделению полиции. Стреляный воробей: а то завопят потом -- лжет этот красный, никто его не грабил, почему не обратился в полицию, если грабили?! Пожалуйста — обращаюсь,А поди ты его поймай: лица не видел, примет не знаю, а таких ограблений — да тысячи ежедневно. Стрелял наркоман двадцатку на дозу -- это как промысел: верняк,Он тормозит под вывеской полицейского участка и просит проводить его к дежурному -- он должен заявить об ограблении.В отделении сидит под кондиционером здоровенный сержант с красной ирландской рожей и голубыми глазками, вытянув ноги на стол, и жует жвачку.— Привет! — — говорит он Зорину. — Какие проблемы?— Я советский журналист! — заявляет Зорин. — Именя сейчас ограбили прямо на тротуаре в вашем городе!— Да,— сочувствует детина,— это бывает. Ктоограбил?— Приставили пистолет к спине и отобрали деньги.— Приметы,— говорит детина,— приметы! Подробности потом. Если вы заинтересованы, чтобы мы нашлипреступника — давайте попробуем.— Черный,— описывает Зорин ехидно. — В синихджинсах, в клетчатой рубашке. В белых кедах. Ростатак среднего. Не старый еще, конечно.Так,— спокойно говорит сержант. — Понятно. Где это, говорите, случилось, мистер? Сколько минут назад?А во всю стену мигает лампочками подробнейшая карта города.Сержант щелкает тумблером и говорит:— Алло! Джон? Фил? Уличное ограбление. Квадрат 16-Д. Тридцать шестая, близ угла Второй авеню.Девятнадцать пятнадцать плюс-минус минута. Чернокожий, среднего роста, синие джинсы, клетчатая рубаха,белые кеды. Давайте. Он бомбанул русского журналиста, тот волну гонит. Да. Сколько он у вас взял, сэр?А говорить, что весь этот сыр-бор из-за двадцатки, как-то и неудобно. Не того масштаба происшествие получается. Попадет потом в газеты: коммунистический журналист хотел засадить в тюрьму бедного представителя угнетенного черного меньшинства за паршивые двадцать долларов. И Зорин говорит: Триста долларов.— Алло! Он с него снял триста баков — вы пошустрите, ребята.Придвигает Зорину пепельницу, газету, пиво:— Посидите,— говорит,— немного, подождите.Сейчас ребята проверят, что там делается. Да,— признается,— с этими уличными ограблениями у нас просто беда. Уж не сердитесь.— Ничего,— соглашается Зорин,— бывает. — Асам засекает время: чтоб написать потом, значит, сколько он проторчал в полиции, и все без толку, как еготам мурыжили и вздыхали о своем бессилии. Отличныйматериал: гвоздь!Он располагается в кресле поудобнее, открывает банку пива, разворачивает газетку... И тут распахиваются двери, и здоровенный полисмен вволакивает за шкирку негра:— Этот?И у Зорина отваливается челюсть, а пиво идет через нос. Потому что негр — тот самый...Сержант смотрит на него и констатирует:— Рост средний. Особых примет нет. Джинсы синие. Рубашка клетчатая. Кеды белые. Ну — он?! Зорин в полном ошеломлении машинально кивает головой. Потому что этого он никак не ожидал. Это... невозможно!!!Нет — — это у них там патрульные машины вечно болтаются в движении по своему квадрату, и до любой точки им минута езды, и свой контингент в общем они знают наперечет -- профессионалы, постоянное место службы. Так что они его прихватили тут же поблизости, не успел еще бедняга дух перевести и пивка попить.Та-ак,— рычит сержант. — Ну что: не успел выйти — и опять за свое? Тебе что — международных дел еще не хватало? Ты знаешь, что грабанул знаменитого русского журналиста, который и так тут рад полить грязью нашу Америку?— Какого русского, офицер? -вопит негр. — Вычто, не видите, что он — еврей? Стану я еще связываться с русскими! Вы меня с Пентагоном не спутали?Зорин слегка краснеет. Сержант говорит:Ты лучше в политику не лезь. Он — — русский подданный. И сделал на тебя заявление. Говори сразу — пушку куда дел?— Какую пушку? — вопит негр. — Да вы что, офицер, вы же меня знаете — у меня и бритвы сроду присебе не было. Что я, законов не знаю? вооруженныйграбеж пришить мне не получится, нет! Я ему палец кспине приставил, и всего делов. А если он испугался —так я ни при чем. Никакого оружия!Вы подтверждаете, что видели у него оружие? -спрашивает сержант.Побойтесь Бога, мистер русский еврей-журналист, сэр! — говорит негр.Зорин еще раз слегка краснеет и говорит, что нет, мол, собственно оружия он не видел, но он, конечно, может отличить палец от пистолета, и прикосновение было, безусловно, пистолета. Но поскольку он сначала не оборачивался, а потом уже издали мелкие детали было трудно разобрать, то он на оружии не настаивает, потому что не хочет зря отягчать участь бедного, судя по всему, простого американца, которого только злая нужда могла, конечно, толкнуть на преступление.— О'кэй,— говорит сержант,— с оружием мы тоже разобрались. Теперь с деньгами. Гони мистеру триста баков, живо, и если он будет так добр к тебе, то ты можешь на этот раз легко отделаться.Тут негр ревет, как заводской гудок в день забастовки, и швыряет в лицо Зорину его двадцатку.— Какие триста баков! -- лопается от праведноговозмущения негр. — Пусть он подавится своей двадцаткой! У него в нагрудном кармане пиджака, вот вэтом — и тычет пальцем — была двадцатка, так он самее вытащил и отдал мне! Сержант, верьте мне: этотпроклятый коммунистический еврей хочет заработатьна бедном чернокожем! Что я сделал вам плохого, сэр?!Где я возьму вам триста долларов?!Зорин, человек бывалый, выдержанный, все-таки краснеет еще раз и вообще происходит некоторая неловкая заминка. То есть дело приняло совсем не тот оборот, который был предусмотрен.Сержант смотрит на него внимательно, сплевывает жвачку и говорит:— Вы заявили, что грабитель отнял у вас тристадолларов. В каких они были купюрах? Где лежали? Выподтверждаете свое заявление?Зорин говорит с примирительной улыбкой:— Знаете, сержант, я все-таки волновался во времяограбления. Поймите: я все-таки не коренной американец, и как-то пока мало привык к таким вещам. У менябыл стресс. Допускаю, что я мог в волнении и неточнов первый момент помнить какие-то отдельные детали.Может быть, там было и не триста, а меньше...— Вы помните, сколько у вас было наличных? —спрашивает сержант; а полисмен откровенно веселится. — Проверьте, пожалуйста: сколько не хватает?— Знаете,— говорит Зорин,— я был в гостях, совершил некоторые покупки с утра, подарки, потом мытам немного выпили... Не помню уже точно.— Выпили, значит,— с новой интонацией произносит сержант. — И после этого сели за руль? Это вы вРоссии привыкли так делать?— Нет,— поспешно отвечает Зорин, и лицо его начинает чем-то напоминать совет из женского календаря:«Чтобы бюст был пышным, суньте его в улей». — Мы пили, конечно, только кока-колу, я вообще не пью, я просто имел в виду, что у меня было после встречи с моими американскими друзьями праздничное настроение, словно мы выпили, и, конечно, я был немного в растерянных чувствах...— Короче,— говорит сержант. — Это ваша двадцатка?— Моя.— У вас есть еще материальные претензии к этомучеловеку?— Я ему покажу претензии! — вопит негр. — Обирала жидовский! Это что ж это такое, сэр,— жалуетсяон сержанту,— в родном городе заезжий еврей присодействии полиции грабит бедного чернокожего на триста долларов! Когда кончится этот расизм!Тогда Зорин на ходу меняет тактику. Делает благородную позу.— Сержант,— говорит он. — Я не хочу, чтобы этого несчастного наказывали. Мне известно о трудностяхжизни цветного населения в Америке. Пусть считается,что я ему подарил эти двадцать долларов, и давайтепожмем друг другу руки в знак мира между нашими двумя великими державами.Но сержант руку жать не торопится, а наоборот, его ирландская рожа начинает наливаться кровью.— Подарили? — спрашивает, пыхтя.— Подарил,— великодушно говорит Зорин.Так какого черта вы заявляете в полицию, что он вас под револьвером ограбил на триста, если на самом деле вы сами подарили ему двадцать? -- орет сержант. — Бы же здесь сами десять минут назад хотели закатать его на двенадцать лет за вооруженный грабеж?!— Я разволновался,— примирительно говорит Зорин. — Я был неправ. Я иногда еще плохо понимаюпо-английски.— Сколько лет вы в Америке?— Около двадцати.Так какого черта вы здесь пишете, если не понимаете по-английски?Тут до негра доходит, что двадцатку ему вроде как дарили, и он протягивает руку, чтоб взять ее обратно, но Зорин берет быстрее и кладет к себе в карман, потому что двадцати долларов ему все-таки жалко.— Ладно,— сплевывает сержант. — Со своими подарками разбирайтесь сами. Это в компетенцию полиции не входит. Если у вас больше нет друг к другупретензий, проваливайте к разэдакой матери и не морочьте мне голову.— Я напишу материал о блестящей работе нью-йоркской полиции,— льстиво говорит Зорин. — Оченьрад был познакомиться. Как ваша фамилия, сержант?— Мою фамилию вы можете прочитать на этой табличке,— говорит детина. — А писать или не писать —это ваше дело. Не думаю, чтоб мое начальство особеннообрадовали похвалы в коммунистической русской прессе. До свидания. А ты, Фил, погоди минутку. Ты мнепока нужен как свидетель всего разговора.И Зорин с негром выкатываются на тротуар, где негр обкладывает Зорина в четыре этажа, плюет на его автомобиль, предлагает на прощание поцеловать себя в задницу и гордо удаляется. А Зорин уезжает домой, поражаясь работе нью-йоркской полиции и радуясь, что легко выпутался из лап этих держиморд.А сержант снимает трубку и звонит знакомому репортеру полицейской хроники, который подбрасывает ему мелочишку за эксклюзивную поставку информации для новостей.— Слушай,— говорит,— Билл, тут у меня былодин русский журналист... Зорин... Ва-лен-тин... да,его черный-наркоман грабанул на двадцатку, да, палец сунул к пояснице вместо револьвера... да, так он прикатил к нам и хотел этого бедолагу вскрыть на тристабаков... как тебе это нравится, представляешь, закататьего на двенадцать лет?! Да, известный, говорит, журналист...И назавтра «Нью-Йорк Тайме» выходит во-от с такой шапкой; сенсация! сенсация! знаменитый русский журналист Валентин Зорин, известный своими антиамериканскими взглядами, пытается ограбить безработного,чернокожего наркомана!!! » И излагается в ярких красках вся эта история — с детальным указанием места, времени, и фамилий полицейских.После этого перед Зориным закрываются двери американских домов. И его как-то тихо перестают приглашать на всякие брифинги н пресс-конференции. И интернациональные коллеги больше не зовут его выпить, и некоторые даже не здороваются.И в конце концов он вынужден, естественно, покинуть Америку, потому что скандал получился некрасивый. Сидит в Союзе, и лишь крайне изредка проскальзывает по телевизору.А когда его спрашивали:— Вы столько лет проработали в Америке, так хорошо ее знали,— почему все-таки вы ее покинули ивернулись в Союз? — он отвечал так:— Вы знаете, когда я как-то услышал, что мои дети, выходя из дому в школу, переходят между собойс русского на английский, я понял, что пора возвращаться!..6 ноября 2006 года 16:37:25Alex_ZD | Лукоморов ЮСобеседованиеИз историй про Вада Кочегарами— Здравствуйте!— Заходите, мы как раз вас ждем. Представьтесь, пожалуйста.— Я -Вад Кочегарами.— А мы тут изобретаем велосипед. Расскажите о себе.— Я родился в пустыне в центре Судана. Во время гражданской войны мой отец сбил русский вертолет банкой американской тушенки. Моя мать выпала из самолета в наше священное болото и отцу пришлось на ней жениться.— Очень креативное начало. А как вы видите свое место в нашей структуре?— Моя мать была очень необычная женщина. Она приготовила и съела остальных жен моего отца и родила ему семь сыновей, включая меня.— Хорошо. Нам нужны неординарные личности. А как вы видите себя в должности арт-директора?— У моего отца осталось еще семь сыновей от предыдущих жен. Наши четырнадцать быков не могли принести достаточное количество молока, чтобы прокормить нашу семью. Мы не умели открывать американсукую тушенку и использовали ее только в оборонных целях.— Замечательно. Дело в том, что в планах нашей компании как раз стоит открытие Америки. Вот только закончим с велосипедом. У Вас есть идеи?— В нашей деревне жизнь была очень трудной и это оказало влияние на наш язык. Например, вместо досвидания или пока мы говорим — выздоравливай. Потому что все все время болеют.— Восхитительно! Нашей организации так нужна новая атмосфера проекта!— Когда старшие братья отправлялись в город искать работу, моя мать кричала им вслед на русском языке — работу искать поехали? Да вас в ад кочегарами не возьмут! Вот в такой момент я и родился. Отец тогда не понимал русского языка и назвал меня Вад Кочегарами, думая, что это обозначает — в добрый путь...— Вот это да! А Вы умеете генерировать и нести ответственность?— Когда я продал своего быка за двести долларов и уехал учиться в Россию, я не знал, сколько мне лет, но зато лучше всех в группе говорил по-русски.— Маня! Крикни всем кандидатам, чтоб очередь не занимали. Я уже выбрал нужного человека. Господин Вад, не сказали как по батюшке, когда вы сможете выйти на работу?— На работу? В России? Я не могу, я домой возвращаюсь, в Тибет, я там работаю. А к Вам я случайно зашел, дверью ошибся. Вы предложили рассказать о себе, я и рассказал.До свидания. Выздоравливайте.20069 ноября 2006 года 11:58:21Изольда | anima-ylia@mail.ru | Санкт-Петербург | Россия * * *1. Душа сгорела в горниле войныИ ты не шепчи ей усталой: "Прости... "Ей легче не станет от слез и рыданийТы просто пойми её, просто поймиЕй хочется мира, покоя, теплаНемного любви, а быть может вина.И слово поможет, хорошее слово,Что лечит любого от ран и уколов,Что люди наносят друг другуНе ведая сами зачем?!Осень, 2001 г.(Гудермес)2. Не будем злобствовать по поводу и безЧто толку от злословия пустого?Ведь без любви исчез бы человекКак василек промерзлою весною.Не надо делать чего из ничегоИз пустословия — целые трагедииНам жизнь дана всего лишь только разЕё не стоит тратить на никчемные мгновенья.1990 г.3. Его душа чистаЮ как первый снегИ может быть мудрее, чем моя,но сердце плачет от душевных мук,С клеймом невроз по жизни он идет."Хочу как все... " — твердит, уставясь в полИ глаз не может оторвать на миг,
Жутко-житейская байка.
* * *
Веллер
АМЕРИКАНИСТ
Лукоморов Ю
СобеседованиеИз историй про Вада Кочегарами
2006