Сергей Росс

Из книги эссе Интеллигибельное
5. Интеллигибельное (эссе)

Я никогда не путешествовал. «Зачем?» – это не вопрос. Вопрос: «Куда?! ». Чего я не видел в Париже, Антананариву, Нью-Йорке или Мельбурне? Ну, усядусь я в купе экспресса или стану семьсот-сорок-седьмым пассажиром «Боинга» – здания останутся зданиями, автомобили – автомобилями, лес – лесом, да и небо будет повсюду одно: звездное либо дождливое. Четыре стены и крыша – они и в Африке: четыре колеса и 6 цилиндров. Евро ли, тугрик ли, но ты-он-она-они-мы – одеты, любимы либо пьяны. В Париже, Антананариву, Нью-Йорке или Мельбурне двуногие впотьмах штампуют себе подобных, двукрылые с тем же наслаждением гадят на голову, членистоногие деловито обретаются по углам, а узор снежинки в Кентукки такой же, как и в предгорьях Заилийского Алатау. Суть одна: на языке саксов – это «war», папуасы подражают собственно звуку, но… кровь – алая, бедняки – голодны, под юбкой у гречанки те же прелести, что и у китаянки. Колебания может вызвать единственно лишь одна Япония: что-то подсказывает, что рождение Луны из сумрачных глубин Pacific’а – неповторимо. Но мечись я хоть тысячу лет между Хоккайдо и Санта-Барбарой – не видать мне кратера Гагарина. Я на самом деле не знаю – «куда» путешествовать?!

Я никогда не путешествовал. «Почему?» – это не вопрос. Вопрос: «Куда?! ». Вовсе не претендую на звание «Центр Вселенной». Разве может быть середина у того, что еще не обрело своего предела? Я – стержень. Если хотите – ось. Эгоистично? Вряд ли. Просто на меня надеты-наверчены-наколоты: джинсовая куртка «Рибок» и монголо-татарское иго, миграция антилоп-гну в Занзибар и 4-й энергоблок Чернобыльской АЭС, секс-рок-н-ролл-наркотики и закон о частной собственности, шахидки «Аль-Кайеда» и Нью-йоркская товарно-фондовая биржа, маниакальный синдром иммунодефицита и международная космическая станция. Засыпаю я – засыпают слоны и атомные субмарины, Папа Римский и созвездие Весов. Куда уж дальше?! Меня необходимо холить и лелеять: носиться со мной, как с неразумным младенцем – кормить грудью, менять памперсы, устраивать олимпиады, прокладывать автобаны, изобретать вечный двигатель, строить больницы, принимать подзаконные акты, наконец, писать для меня книги. И непременно – слышите? – всенепременно: любить! «Зачем?» – это не вопрос. Вопрос: «Почему?». Потому что если я умру, то мир перестанет существовать. Хотя, какое это имеет отношение к тому, что я никогда не путешествовал?..

[Алма-Ата]

2 октября 2006 года  14:04:37
Сергей Росс | libertin_76@mail.ru | Алма-Ата | Казахстан

---

лафицкая наталия

История про женщину

Она болела долго. Её болезнь перестала сначала утомлять, а затем и раздражать родных и друзей. Приглашались консультанты, привозились лекарства, приезжали гомеопаты и психологи. И все было как раньше.

Она захотела жить одна, и все согласились, что это разумно. Квартира у нее была просторная и очень светлая. В ней было много воздуха, тепла и еще чего-то. Кровать в спальне стояла возле окна, в котором она видела небо, все время меняющееся, три сосны ( её любимое дерево) и еще что-то. Было то ли немного шумно, то ли не очень одиноко.

Каждый день к ней приходила высокая крепкая старуха, о которой язык не поворачивался сказать, что она старуха, и занималась хозяйством. Старуха — нестаруха была умелой, и хозяйство было в порядке.

Она ела мало, пила много. Воды, разумеется. Могла немного ходить по своей большой квартире и немного сидеть в своем уютном кресле в гостиной.

У неё был один сын, две невестки и внук с внучкой. Внук с внучкой были высокие, веселые и воспитанные. Они любили теннис и кофе с медом. Невестки были похожи друг на друга. Сын не был похож ни на кого.

Все родные и друзья часто звонили ей. А когда она хотела, то и приходили. Но она никогда не хотела. У неё было очень много своих дел. Ей надо было много думать и много чувствовать.

И как-то она почувствовала, что хватит. И перестала быть. Она исчезла в своей просторной и светлой квартире, где было много воздуха, тепла и ещё чего-то.

Родные и друзья продолжали звонить ей. По-прежнему. И все было как раньше.

2006

3 октября 2006 года  15:23:58
лафицкая наталия | glinka59@mail.ru | москва | россия

---

о Ней

мысли вслух...

...больнее всего от того, что представляю, сколько раз в день ты думаешь о ней...

вот ты утром проснулся.. первая мысль и улыбка: "мне приснилась Она"... затем видишь мою грустную улыбку и думаешь: "интересно, а как улыбнулась бы Она"... потом всё утро мимолётные мысли о Ней...

в обед едешь на работу... иногда смотришь на мобильный и думаешь: "может, отправить Ей СМСку... хотя... нет, не стоит Её тревожить"... затем достаёшь кошелёк, чтоб расплатиться за дорогу, видишь там Её фото... улыбаешься и очень хочешь увидеть улыбку в ответ... ксчастью, на фото Она всегда улыбается...

приходишь на работу, заходишь в свой кабинет, чтоб поздороваться с Её фото...

затем садишься за компьютер. запускаешь аську, в очередной раз вводя Её имя, и с надеждой смотришь на Её icq — "может, есть какая-то весточка?... "

стандартно проверяешь e-mail, в очередной раз шепча подушечками пальцев "antoshka" и надеясь хоть там увидеть Её "люблю... приезжай... "

за день ещё несколько раз проверяешь почту... в редкие перерывы решаешь немного отдохнуть от работы... запускаешь тз и вновь на миг останавливаешься, предвкушая момент, когда твои пальцы вновь пробегутся по клавиатуре, повторяя в сотый раз за день Её имя...

периодически я отвлекаю тебя в аське своими "люблю"... ты автоматически отвечаешь: "я тебя тоже люблю, солнышко", а сам опять-таки думаешь, что хотел бы сейчас написать это другой...

слыша рингтон СМСки о балансе на счету, ты с надеждой смотришь в телефон — "быть может это Она решила тебя отвлечь"....

иногда не выдерживаешь... ждешь, пока все уйдут из офиса... сидишь до поздна лишь с одной целью — позвонить Любимой... я ведь запретила тебе звонить Ей при мне...

затем, когда я совсем достаю своим "едь домой, котёнок", ты едешь ко мне... по дороге думая о том, что отдал бы всё на свете ради того, чтоб дома ждала Она...

в очередной раз достаёшь кошелёк... улыбаешься не твоему Чуду...

приходишь домой.. я радостно бросаюсь тебе на шею... на миг задумываешься о том, что у тебя есть Твоё солнышко, а затем мысль: "нет, солнца нет рядом... она за тысячи киллометров"... и просишь меня разогреть ужин...

сразу же стараешься с головой погрузиться в игру, чтоб я не заметила, что думаешь о Ней...

и засыпаешь с мыслью о том, что во сне может присниться Она...

9 октября 2006 года  16:37:45
вреднуля |

---

СОФИЯ КАЖДАН

Мадам

Впервые Ленка Кудрякова увидела его: высокого, атлетически сложенного блондина с голубыми глазами на дне рождения своей школьной подруги Кати Лахнович. В то лето она перешла в десятый класс.

Володя Синицын говорил не умолкая, показывая большие ровные белые зубы. Он рассыпался в комплиментах, делая их одноклассницам своей двоюродной сестры.

— Мадам… Вас можно пригласить на танец,— произнес таинственно Владимир, поцеловав руку Лены.

Лицо девушки озарилось улыбкой, и он крепко прижал Лену к своей груди.

В этот вечер Синицын пошел провожать Кудрякову домой. По дороге молодой человек рассказывал про свою службу в армии, про то, как страдал вдали от любимой девушки, и как она, не дождавшись солдата, вышла замуж за богатенького старикашку.

Ленка была в восторге оттого, что на неё обратил внимание такой красавец, как Володя, и готова была согреть его озябшую душу.

Она дала ему номер своего телефона, и он пообещал позвонить. Девушка несколько дней не отходила от телефона в надежде, что парень, который покорил своей красотой девичье сердце, позвонит.

И он позвонил. Спустя месяц после их знакомства. Молодой человек стал слезно умолять Кудрякову выручить его на недельку, дать ему в долг небольшую сумму денег.

— Я верну их тебе, Ленок… Обязательно верну…

В назначенное время и в назначенном месте Лена ждала молодого человека с деньгами в сумочке.

Володя вышел из старых красных «Жигулей», за рулем которого сидел толстый дядька и поцеловал девушку в щеку. Кудрякова расплылась в улыбке.

Но не успела девушка дать Синицыну денег, как он, попрощавшись с ней, поспешил в машину.

Ленка еще несколько минут стояла и смотрела за удалявшимся автомобилем. Она хотела услышать от любимого парня несколько ласковых слов, а он… Взял деньги и удалился.

Девушка тешила себя надеждой, что Володя позвонит. Но прошла неделя, другая… Прошел месяц… Синицын не звонил. Лена забеспокоилась. Девушке казалось, что с ним случилась беда, и она решила поговорить с Катей Лахнович.

— Ленка, ну и дура же ты! Как ты могла незнакомому парню дать денег?! Лучше бы ты подарила их мне. Он тебе их никогда не вернет! — с полной уверенностью в сказанном, произнесла та,— Я его знаю, как облупленного! Это мой кузен. И вообще… У тебя мозги есть?! Он всегда врет. Если хочешь иметь в жизни неприятности, то свяжись с Вовкой.

Следующая встреча произошла с Синицыным в мае, за неделю до последнего школьного звонка. Он стоял в окружении молодых ребят возле пивного ларька.

— Здравствуй, Володя,— робко произнесла Кудрякова, подойдя к нему,— Я уже думала, что мы с тобой больше никогда не встретимся.

— Что за глупости?! Почему не встретимся? – он отвел её в сторону и, поцеловав в щеку, предложил пройти в парк и поговорить про жизнь.

Ленка засияла от радости.

Володя стал жаловался девушке на неустроенность в жизни, на то, что не может никак найти работу по душе, а то, что ему предлагают, не соответствует его мечтам.

Он не дал девушке произнести ни слова, рассказывая все о себе.

Они договорились, что завтра Синицын будет ждать её возле школы.

Лена радостная прибежала домой. Душа её пела.

— Наконец-то… Володя… Он такой красивый, такой сильный… Он такой… Такой… Как артист… Я готова за ним идти в пустыню, в тайгу… Везде, куда он меня только позовет… — твердили шепотом девичьи уста.

Она не могла дождаться конца занятий, чтобы вновь встретится с ним.

Синицын ждал её возле школы. Поцеловав Кудрякову в щеку, он посмотрел на неё совершено не так, как смотрел вчера.

— Что с тобой? – встревожено, спросила Лена.

— Да, ничего… Обыденность… Пустяки…

— Нет… Ты мне ответь, что случилось?! Я же вижу по твоему лицу… Возможно, я тебе, в чем ни будь смогу помочь?

— Моя мать в больнице,— пожав плечами, растеряно проговорил молодой человек,— Нужны дорогостоящие импортные лекарства, а денег нет. Если я их не раздобуду, то она может умереть.

— Много тебе нужно денег?

— Долларов сто, а возможно сто пятьдесят. Точно сказать не могу.

— У меня есть сто двадцать. Мне их подарили на день рождения.

— Ленчик! Котик! – он прижал девушку к своей груди,— Я верну долг! Верну все до копейки! Мне нужны деньги… У меня другого выхода нет.

— Знаю,— слегка покраснев, произнесла Кудрякова.

— Есть еще одна просьба… Ничего про деньги не говори Катьке. Она на голову больная. Из мухи раздует слона… И, вообще… Как ты с ней можешь дружить?! Ты же отличница, тянешь на медаль… А Катька… Дурочка… Самая настоящая дурочка. У неё в голове только одни тряпки.

Лена пообещала Синицыну, что все сохранит в тайне.

С той поры прошло чуть больше года. Кудрякова поступила в институт и уехала в другой город. Она часто звонила своей подруге Катерине в надежде на то, что та расскажет ей про брата. Лена верила, что все же настанет тот час, когда она будет вместе с Владимиром. Он поселился навеки в её девичьем сердце, и другим парням в нем просто не было места.

Однажды она не выдержала и, позвонив подруге, первым делом спросила у неё про Синицына.

— Ой… Не расскажешь! Нужно петь! – рассмеявшись в телефонную трубку, произнесла Катерина,— Этот, кретин, женился! Везет же таким! Связался с дочкой директора завода… Та, дуреха, по уши в него втрескалась… На вид он смазливый… Родители, как увидели своего будущего зятька, так чуть не сошли с ума! Что им оставалась делать, если у дочки уже пузо на нос лезло! Свадьбу отгрохали… Жених на свадьбе смотрелся не хуже Алена Делона… А, вот невеста,— проговорила Лахнович, с грустью в голосе,— Совсем невзрачная … Маленькая… Худенькая…Один нос торчит… Да она его на семь лет старше… Девке нужно было замуж, а Вовка мужик красивый.

— Так говоришь, он женился,— чуть не рыдая в трубку, проговорила Ленка.

— Что это с тобой? – поинтересовалась подруга,— Ты что расстроилась? Да выбрось ты этого идиота с головы! Он же кретин! Ненормальный! Нигде не работает… Сидит на шеё жены… У них сейчас период любви… Две недели назад, как они вернулись с Турции.

— С Турции?! А что они там делали?

— Что можно делать в Турции?! Отдыхать, милочка! Отдыхать! – рассмеявшись, ответила Лахнович,— Эта любовь быстро закончится… Он уже от своей женушки уходил… Так та, стоя перед Вовкой на коленях, умоляла вернуться… Говорит, ради сына.

Лена не помнила, что еще говорила по телефону Катя. Все мечты, все надежды на Синицына были в одну минуту разбиты вдребезги, как осколки хрустальной вазы. Голова пошла кругом от услышанной новости. Кудрякова только и делала, что жила этим человеком. Она мечтала видеть Владимира рядом с собой. Но прошло время… Какой-то короткий срок. Он и решил исход девичьей судьбы. Лена проклинала себя, за то, что, послушала родителей и уехала учиться в другой город, за то, что не пыталась встретиться с Синицыным, а ждала ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА СЛУЧАЙ, когда парень позвонит ей и признается в любви.

Студентка легла в постель и, укутавшись в одеяло, закрыла глаза.

Лена только и делала, что жила мечтой, которая по её поверью, должна стать реальностью.

Его глаза…Его большие голубые глаза, не давали ей покоя. Ей не нужно ничего…Ничего… Кроме этих любимых глаз…И, вот она потеряла все… Все, о чем мечтала… Осталась лишь боль… Боль и память о нем…

Но жизнь есть жизнь… Судьба подарила ей шанс на встречу с Володей. Им суждено было встретиться, после того, как он развелся со своей женой. Он шел по улице сильно хромая, опираясь на палку.

— Володя! Вот так встреча! – радостно произнесла Кудрякова, готова броситься молодому человеку.

— Ах… Это ты, Мадам?! – спокойно, но грубовато, произнес он.

— Володя! – она расплылась в улыбке,— Как ты?! Рассказывай! Только не молчи… — она слегка коснулась его руки, которая крепко держала палку.

— Что обо мне рассказывать? – произнес он крайне недовольный заданным вопросом,— Сейчас я холостяк… Инвалид… — он достал из кармана кожаной куртки сигарету и закурил, пуская дым в глаза Лене.

— Это я знаю… Мне Катя про тебя все рассказала…Она сказала, что ты влип в какую-то любовную историю…

— Пусть смотрит за собой, и не придумывает различные сказки!

Он посмотрел на свою ногу и, бросив окурок под ноги, хотел отойти от Кудряковой, но она забежала ему вперед:

— Вова, меня не интересует твое прошлое… Ты мне нравишься,— покраснев и опустив глаза, произнесла она,— Практически не было дня, чтобы я про тебя не думала…

Синицын сделал шаг и приблизился к Лене.

— Я с другом ехал в машине… В неё врезался какой-то салага… Друг отделался только испугом… А я… Мне хотели ампутировать ногу… Но вот, слава Богу… Сейчас эта проклятая третья нога будет моим вечным спутником в жизни,— произнес он спокойно, и девушке стало очень жаль стоящего перед ней молодого человека.

Лена предложила Синицыну зайти в близлежащее кафе, и он не отказался…

Сидя за столиком, Владимир проклинал родителей своей бывшей жены.

— Ох, Мадам, если бы ты только знала, как они меня унижали, оскорбляли! Каждый раз старались подчеркнуть кто я, а кто они. Я больше не смог жить вместе с ними, и однажды собрав вещи, ушел. Моя жена, дура! Таких еще нужно поискать… Она в последнее время только и делала, что слушала своих тупорылых предков…Вот сейчас пусть живет одна! — по его лицу прошлась холодная усмешка,— Пусть вместо мужчины прижимает к своей груди подушку.

— А, ребенок? У тебя же сын…

— Да… У меня сын,— с гордостью в голосе произнес Синицын,— Мальчишка, вылитый папа. Не дай Бог он был бы похож на мать! Она же каракатица! Если во сне приснится её образ, то можно сразу же умереть от разрыва сердца! Пусть… Пусть сейчас поживет одна… Я терпеливый… Могу еще подождать…Уверен, что приползет и будет стоя на коленях просить вернуться.

А спустя год, Лена окончила институт, и возвратилась в свой родной город. Её жизнь стала однообразной. Работа – дом. Дом – работа. Мать, видя, что с дочерью творится что-то неладное, решила поговорить с ней. Но разговора не получилось. Елена накричала на неё и впредь посоветовала не вмешиваться в чужую жизнь. Это был последний вечер, когда Кудрякова видела своих родителей. На следующий день их не стало. Они погибли в автомобильной катастрофе.

Смерть родителей в буквальном смысле «добила» Кудрякову. Постоянно рядом с ней находилась её школьная подруга Катерина.

Ночи были самыми страшными часами в жизни молодого юриста. Ни работа, ни дом, ничего не интересовало её. Все мысли Кудряковой были направлены на Владимира Синицына. Она решила больше не ждать, не мучаться, а найти повод и встретиться с ним.

Каждую субботу и воскресенье девушка старалась пройти возле его дома, в надежде, что судьба подарит с ним встречу. И она подарила. Они встретились… Но только не возле его дома, и даже не на той улице, где жил Владимир, а случайно. Совершено случайно, возле пивного ларька.

— О, кого я вижу! Мадам! – увидев Лену, восторженно закричал он и, опираясь на палку, сделал несколько шагов навстречу ей,— Ты как раз кстати! – Синицын взглянул в глаза Кудряковой и, улыбнувшись, спросил,— Ты бы не могла выручить нашу компанию.… Понимаешь… Ну, не хватает самой малости… Вот хотели побаловаться… Купить пиво… Нет, мадам, ты не думай… Как только пойду работать, сразу же верну долг… Вот с работой правда пока ничего не получается… Да, черт с ней, с этой поганой работой! Слушай, мадам, будь человеком… Выручи друга…

Лена достала из сумочки кошелек и, вытащив сто рублей, протянула их Синицыну.

— Мадам,— жалобно простонал он, глядя в сторону друзей,— что за эти копейки можно купить?

— Пиво.

— Мадам, ну… Дай еще хотя бы две сотенки… — он посмотрел на неё, и печально усмехнувшись, добавил,— Пожалей инвалида… У меня в жизни осталась всего одна радость – это пиво.

Лена протянула ему еще сотню, а затем другую.

Увидев деньги, глаза Синицына заискрились, и он от счастья, даже позабыл поблагодарить Лену. Подняв палку вверх, Владимир направился в сторону друзей, со словами,— Гуляем, братцы, гуляем!

Лена еще долго стояла, косо поглядывая в сторону Синицына, в надежде на то, что он подойдет к ней. Но так и не дождавшись, медленно побрела к автобусной остановке. Она совершено не помнила, как вошла в квартиру, как включила газ и как легла в постель, чтобы заснуть вечным сном.

Только чудо спасло жизнь Кудряковой. Катерина возвращалась от своего приятеля, и по дороге решила заглянуть к подруге. Нервы Лены не выдержали от нескончаемых звонков в квартиру, и она нехотя поплелась к дверям.

— О, господи! У тебя же пахнет газом! Ты, что сошла с ума! – закричала Лахнович, едва переступив порог квартиры. Она раскрыла настежь окна, и силой потащила подругу к себе домой.

По дороге Кудрякова расплакалась и рассказала, что все эти годы только и делала, что думает о Синицыне.

— Я люблю Володю! Понимаешь, люб-лю…Мне кроме его никто не нужен… Любо он, либо…

— Опомнись, дуреха! В кого ты влюбилась?! – по моментально поняв, что её нравоучения Кудряковой в эти минуты совершено, не нужны, обняла подругу за плечи,— Успокойся… Не надо так расстраиваться,— проговорила Катерина, как можно мягче,— Если ты хочешь, то я могу устроить тебе с ним встречу.

— Правда?! Ты меня не обманываешь?!

— Вот чудачка! Он же мой родственник! Что мне стоит пригласить его в гости.

Лахнович сдержала свое слово.

Ближе к обеду, в субботу, Синицын переступил порог квартиры своей кузины, а спустя час пришла и Лена. Катя старалась изо всех сил, всеми правдами и неправдами свести подругу с братом. Лахнович боялась, что в противном случае, если ей эта затея не удастся, она потеряет подругу.

Посидев с гостями чуть больше часа, хозяйка квартиры, ссылаясь на то, что должна срочно отлучиться на короткое время, оставила подругу наедине с братом.

Как только за Лахнович закрылась дверь, Синицын взглянул на Катерину, и вытащил из кармана ключи.

— Мадам, так Ваше Величество смотрит на то, чтобы покинуть эту берлогу и провести время в деревенской глуши…

— Я не против,— произнесла она, и глаза её засияли от счастья.

— Тогда – вперед.

Сидя в электричке Лена, все еще ни как не могла поверить, что сейчас она рядом с любимым человеком, и скоро, совсем скоро будет принадлежать ему. Она прикрыла глаза, пытаясь представить сцену предстоящего вечера.

— Мадам, следующая остановка наша.

Они вышли с электрички и направились в сторону леса.

— Куда это мы идем? – испугано спросила Лена Владимира.

— Мадам, не стоит бояться! Вы ведь рядом с мужчиной… Настоящим мужчиной…- он рассмеялся и, сделав шаг вперед, остановился перед ней,— Не стоит меня бояться… Это короткий путь…

— Я и не боюсь,— произнесла она, чувствуя, как трясется её сердце.

Дорога от станции до деревенского дома казалась Кудряковой длинною в целую вечность.

— Мадам, вот мы и пришли,— подбросив ключи от дома вверх, произнес Синицын, остановившись возле одинокого дома, у которого тускло горел фонарь.

Не успела Лена опомниться, как Владимир открыл дверь старого деревянного дома, пропуская даму вперед. Он вошел вслед за ней.

Поставив палку в угол, Владимир открыл дверцы старого буфета и извлек из него начатую бутылку «Столичной» и две банки рыбных консервов.

Лена с испуганными глазами наблюдала, как Синицын поставил на стол два граненых стакана и налил в них водку.

— Вот мы и наедине…

Девушка побагровела.

Он сделал несколько глотков и посмотрел на сидящую напротив девушку.

— Ты, чего это… Почему не пьешь? Тебе, что не нравиться моя компания? Обижаешь, мадам, обижаешь…

Лена сморщилась и сделала два маленьких глотка.

Синицын поднялся из-за стола и подошел к ней:

— Каким же я был дураком! Каким дураком! Как я мог не разглядеть рядом с собой такую изюминку, такой цветочек,— он взял руку девушки и преподнес к своим губам,— Какие тонкие пальцы… Мадам, ты само совершенство… Само божество…

В эти мгновенья Лена чувствовала себя самой счастливой девушкой во всем мире. Она слушала Синицына заворожено. Ей казалось, что пройдет еще каких нибудь десять минут, и она получит то, о чем мечтала по ночам, зарывшись носом в подушку.

Владимир положил свою руку на женское колено, и Лена вздрогнула. Но он и не думал останавливаться перед намеченной целью. Его рука поднималась все выше и выше, исследуя каждый сантиметр пройденного пути. С каждым мгновением учащалось мужское сердцебиение. И вот он у заветной цели… У самого основания её цветка. Еще секунда и он сорвет лепесток. Девушка почувствовала, как натянулась её кожа, как по позвоночнику прошел мелкий озноб.

— Я хочу тебя… Слышишь… Сейчас… — тяжело дыша, произнес Владимир,— Я уже больше не могу…

— Милый… Дорогой… Единственный… Мой золотой… Я люблю тебя… Безумно люблю… — проговорила она, дрожа перед неизвестностью.

— Пойдем в спальню… Она ждет нас…

Кудрякова не помнила, как оказалась на постели.

Лена ощутила прикосновение его влажных губ на своем лице.

— Расслабься… Не дрожи,— промолвил он недовольно,— Ты же не спящая красавица…

Она сделала над собой усилие и крепко зажмурила глаза.

— Дуреха! Настоящая дуреха! Да, что с тобой?!

Синицын как клещ, вцепился к её тело, и прижал к себе.

— Подожди! – отчаянный крик вырвался из девичьей груди.

— Чего ждать? – его вопрос был переполнен злобой.

Лена чувствовала, как его боевая машина рвется в бой. И вот последние секунды перед решительной атакой. Синицын подтянул девушку к себе и слегка развел женские ноги в сторону. Он видел её испуганный взгляд. Но разъяренного мужчину уже ничто не могло остановить. Владимир наклонился над Леной и, опершись об локти, стремительно вошел в неё.

Она вскрикнула от боли, от страха, от неожиданно ворвавшегося в неё урагана именно в тот миг, когда он превратил Лену в женщину.

— Милый… Любимый… Дорогой… — дрожащим голосом, твердили уста Кудряковой.

Владимир, не реагируя на слова Елены, продолжал свою работу.

— Я люблю тебя… Люблю… Не покидай меня… Прошу тебя… Я не могу без тебя… Я люблю…

Когда мужская работа была «сделана» и силы покинули Синицына, он как труп упал на женское тело и спустя минуту, промолвил:

— Я сначала то и не понял…

— Что? Что ты, милый, не понял? – дрожа, спросила она.

— Ты, что еще была девочкой?! – в голосе его явно прослеживалась издевка,— Да?

— Да… Я ведь люблю тебя… Как я могла принадлежать другому, если днем и ночью только и делаю, что мечтаю о тебе! Я хотела… Нет, я мечтала, чтобы моим первым мужчиной был ты… Именно ты!

— Не говори ерунды! Скажи честно, что тебя никто не хотел поиметь!!! Ты просто никому не была нужна! Господи! Господи! Случается же в жизни такое чудо…

— Я люблю тебя,— не реагируя на плоские шутки Синицына, произнесла Лена,— Я так долго мечтала об этой встрече… О нашей близости… И вот…

— Дождалась! Дождалась того момента, когда я тебя осчастливил?! – язвительно усмехнувшись, произнес он.

— Да.

— Кому рассказать… Обхохочешься… Она меня ждала? Как раз ария из того репертуара! Да, ты… Ты… Ты просто, как женщина, как баба, как самка не представляешь собой ни какой ценности.

— Нет! Нет! Не говори так… — она касалась губами его груди, не обращая внимания на пошлости.

— Все! С меня хватит! Пора по домам! Ты мне уже изрядно надоела…Давай бабки за оказанную услугу, и вали огородами!

— Какие бабки? Какая оказанная услуга? – спросила Лена с глазами полными слез.

— Ты, что дура?! Ума лишенная дура?!

— Я люблю тебя…

— Ты должна мне оплатить за мою работу… За предоставленную услугу…- он истерически рассмеялся, едва закончив фразу.

Его дикий, не человеческий смех, как ток пронзил тело Кудряковой.

— Тварь! – прорвалось у неё сквозь слезы.

— Кто я?! Что ты сказала? — в голосе был гнев, и глаза моментально налились кровью.

— Тварь… Животное… Скотина… — произнесла она, глотая слезы, поднявшись с постели.

Услышав эти слова в свой адрес, Синицын, моментально подскочил и, сбив Лену с ног, бросил на пол.

Она попыталась подняться, но Владимир стукнул Кудрякову ногой в живот.

— Я покажу тебе тварь! Покажу скотина! Ты сейчас у меня узнаешь, на что я способен!

В это мгновенье мужчина был похож на разъяренного, голодного тигра, который набросился на свою добычу. Синицын терзал на полу Лену до той поры, пока не устал.

— Если хочешь жить – проваливай… Ты, слышишь меня! Про-ва-ли-вай! Даю тебе пять минут.… И чтобы духу твоего здесь больше не было… Любит она меня… Уродка… Пугало огородное…

У Лены не было сил подняться. Она лежала на полу вся в крови. Синицын толкнул Кудрякову ногой. Он дал понять, что не шутит, и если она в ближайшие минуты не покинет этот дом, то он снова начнет над ней издеваться, едва восстановит силы.

Она с трудом набросила на себя свитер и, посмотрев на юбку, которая была разорвана, со злостью отшвырнула её в сторону. Опираясь об стенку, стоная, Лена покинула комнату.

— Скажи спасибо, что осчастливил! А то бы прожила жизнь, и умерла, так и не узнав, что такое мужчина! Ха-ха-ха Настоящий мужчина! – крикнул он ей вслед.

Дом наполнил истерический смех Синицына.

Болело все тело, все… Начиная от пальцев ног и заканчивая головой. Лена ни как не могла понять, осмыслить, что с ней все-таки произошло. Жуткая, почти невыносимая боль не давала ей здраво мыслить. Голова шла кругом. К горлу подступила рвота. Судорога поселилась в молодом женском теле.

— Чучело, ты еще все здесь?! Я считаю до двадцати… Если не смоешься с моих глаз, пощады не жди!

В этот миг взгляд Кудряковой коснулся на стоящий в углу топор. Лена не помнила, как взяла дрожащими руками орудия мести и как оказалась в комнате. В той самой комнате, где она лишилась девственности, и где были растоптаны все девичьи надежды и мечты.

Синицын лежал на полу с закрытыми глазами. Он улыбался и повторял:

— Дура… Тупица.… Пусть скажем мне спасибо…

Лена подняла топор и, закрыв глаза, опустила его.

Дикий нечеловеческий вой, наполнил комнаты деревенского дома.

Кудрякова не помнила, как вышла из дома, куда шла и сколько шла. Тело её дрожало. Она босыми ногами ступала на холодную, мокрую от недавно прошедшего дождя землю. Опомнилась она только тогда, когда её ослепили фары проезжавшей по проселочной дороге машины. Лена подняла руку, но машина слегка притормозив, рванула вперед.

У Лены уже совершено не было сил идти. Голова пошла кругом. Она услышала скрежет тормозов… толчок… и боль… невыносимую боль.

— О, Боже! Не умирайте! Только не умирайте! – как сквозь сон услышала она голос мужчины,— Мне ни как нельзя в тюрьму… Ни как… У меня сын… Он без меня пропадет…

У Кудряковой даже не было сил приподнять веки. Лена почувствовали, как дрожащие мужские руки прижали её к чему-то теплому.

А, дальше… Дальше она ничего не помнила. Был провал в памяти.

Она приоткрыла глаза на какие-то доли секунды, чтобы вновь закрыть их на минуту.

Лена окинула взглядом комнату, кушетку на которой лежала прикрытая одеялом и, увидев стоящего возле окна мужчину, спросила:

— Кто ты?

Незнакомец подошел к ней и погладил по волосам.

— Где я?

— В больнице…. Не волнуйтесь… Все будет хорошо.

В памяти, как кадры из черно-белого кинофильма, стали восстанавливаться события прошедших часов.

— Нет! Нет! Не дотрагивайся до меня! Я не хочу! Нет! Тварь! Мразь! – заметавшись по кушетке, закричала она.

Лицо Кудряковой моментально перекосилось, глаза заполнились слезами, и она, сжав руками одеяло, попыталась приподняться.

На истошный женский крик в приемный покой вошла пожилая, толстая медсестра.

— Я прошу Вас! Сделайте, что ни будь… Когда же придет врач?! Что это за безобразие?! – возмущенно произнес стоящий рядом с кушеткой незнакомый Кудряковой мужчина,— Я прошу Вас…

— Сколько раз можно повторять… Врач занят,— с чувством превосходства, произнесла толстуха,— Когда освободиться, тогда, и осмотрит больную.

Незнакомец схватил медсестру за халат и что есть силы, прижал к своей груди.

Глаза его были переполнены злости и ненависти.

— Я сейчас вызову милицию! — закричала испугано медсестра,— Что Вы себе позволяете?! Думаете, что если обвешались золотыми цепями, то Вам все позволено! Нет! Я на Вас управу найду!

— Извините! Ради, Бога, извините! – произнес мужчина, опустив глаза и слегка покраснев.

— Ишь, нашелся герой! Вот приедет милиция, она и разберется… Ты это мне можешь рассказывать сказки, что подобрал эту,— она показала пальцем на Елену, и слегка усмехнувшись, добавила,— на дороге. У них там есть следственный отдел… Ты быстро у них, дружок, заговоришь… Я то знаю… Знаю Вас новых русских… Пальцы веером и вперед.

Незнакомец полез во внутрений карман длинного кожаного плаща, и извлек из него портмоне. Он достал пятидесяти долларовую купюру и протянул её толстухе.

— Прошу, Вас, вызовите врача,— обессилено произнес он.

Она посмотрела своими маленькими глазками сначала на деньги, затем на мужчину и тяжело вздохнув, взяла купюру. Повертев её в руках, проверяя подленость банкнота, ловким движением, положила её в карман белого халата.

Не прошло и десяти минут, как в приемный покой вошел сравнительно молодой, но очень грузный мужчина. Он присел на край кушетки и стал осматривать больную.

— Кто же тебя так?! – спросил он Лену, как можно помягче.

— Нет! Не трогай меня! Нет! – она уцепилась руками в него,— Нет! Мне больно! Не прикасайся ко мне! Я не хочу жить! Не хо-чу-у-у!

Незнакомец обхватил голову руками и вышел из комнаты. Он прижался головой к стене и закрыл глаза.

Несколько дней Кудрякова лежала в палате, ни произнося, не единого слова, не отвечая ни на чьи вопросы. Она только и делала, что смотрела на потолок, а слезы от отчаяния, безнадежность, томительного безделья катились по её лицу.

Сергей Сомов, так звали спасителя Кудряковой, каждый день приходил к ней в палату. Но, видя его, Лена начинала еще больше плакать.

Однажды он пришел вместе с сыном, четырехлетним худеньким, маленьким мальчиком, с живыми любознательными голубыми глазами.

— Меня зовут Максим,— произнес малыш, внимательно, посмотрев на больную,— Почему ты плачешь? Кто тебя обидел? Сынок или доченька? – он присел на край больничной постели и провел рукой по женскому лицу,— Ты упала? На асфальт?! Ничего… Не переживай… К свадьбе заживет! – он заулыбался и достав из маленького цветного рюкзака конфету, развернул её и протянул Лене,— Она вкусная.

Впервые за неделю, Сомов увидел, что больная слегка улыбнулась. Максим вновь провел своей худенькой ладошкой по волосам Кудряковой.

— Я страшная? Похожа на Бабу Ягу?

— Ничего… Пойдет…- бойко проговорил ребенок, разворачивая и ложа в рот Лене вторую конфету.

— Как зовут твою маму?

— Моя мама умерла.

— Извини… Я не знала,— Лена на мгновенье задумалась, затем, взглянула на малыша и сквозь слезы улыбнулась. Она взяла его худенькие ручонки в свои ладони и поднесла к губам,— Ты славный мальчик.

— Вчера мне папа купил пакимона. Я сегодня с ним спал. А у тебя есть пакимон?!

Она так ничего не ответив на вопрос ребенка, заулыбалась.

Сомов подсел к сыну и спросил:

— Как Вас зовут?

— Лена,— дрожащим голосом проговорила она.

— Все будет хорошо… Поверьте мне… — в его словах было столько нежности, столько ласки, что Кудрякова расплакалась.

Он не утешал её.

— Нет… В моей жизни ничего хорошего уже быть не может. Он растоптал мои мечты о человеческом счастье… Самом обыкновенном счастье… Как мне сейчас жить? Как? Зачем? Нет… Я не хочу больше жить… Лучше умереть, чем жить в этом мире. Мире подлости и лжи. Я боюсь жизни… Боюсь ночи, боюсь наступления утра…Он убил во мне женщину, убил во мне человека…Я умерла… Перед Вами лежит не человек, а оболочка…Я уже решила… Все решила для себя… Все кончено… Дальше пустота… Пропасть… Из неё ни как нельзя выбраться… Зря Вы спасли меня… Я мертва…Лена Кудрякова мертва…

— Значит Вы Лена Кудрякова?

— Какое это сейчас имеет значение,— произнесла она устало,— Родителей у меня нет… Они умерли… Близких родственников тоже… Даже хоронить нет кому.

— Значит нужно жить,— он заулыбался и, посмотрев на Лену, добавил,— Чтобы в девяносто лет, было кому похоронить.

С той поры минуло чуть больше, чем два года.

Джип с тонированными стеклами остановился возле собора. Из него вышел молодой, слегка седеющий у висков мужчина. Он открыл дверцу машину и подал руку женщине.

Подойдя к собору, взор молодой женщины в норковой шубе упал на стоящего возле ворот инвалида. Он, опершись всем своим на костыли, просил милостыню. Мужчина шедший рядом с женщиной достал из портмоне деньги и, наклонившись, положил их в железную коробочку.

— Мадам,— произнес калека, хриплым голосом, обращаясь к стоящей возле него женщине,— Вы так прелестны.

Женщина вздрогнула и, схватившись за голову, испуганным голосом промолвила:

— Пойдем… Пойдем побыстрее от сюда… — произнесла она, оглядываясь по сторонам.

— Успокойся. Все хорошо.

— Поедем домой… Я не хочу идти в этот собор… Я… Я… — на женских глазах навернулись слезы.

Мужчина прижал женщину к себе и поцеловал.

— Дурочка, чего ты так испугалась…

Она вырвалась из его объятий и побежала к машине. Он моментально догнал её.

— Зачем ты дал ему денег? Ты знаешь, кто это?! Я узнала его! Узнала!

— Это Синицын… Владимир Синицын… Отец нашего Максима,— спокойно произнес мужчина.

— Нет… Ты Сережа что-то попутал… Причем здесь Максим?! – она повернулась к нему лицом и, сжав трясущимися руками ворот его кожаной куртки, дрожащим голосом промолвила, – Это отец Лизы.

— Отец Лизы я! Я! Сергей Соколов! Уясни себе это раз и навсегда! – четко по военному произнес он,— Второго отца у нашей дочери нет, и быть не может!

Она, прижавшись к его груди, зарыдала.

— Моя покойная жена любила Вовку… Очень любила…А, я любил её… — холодная усмешка коснулась лица Сомова,— Я ей прощал все, только бы она была рядом… Рядом со мной. Она несколько раз пыталась уйти от меня. Уйти в никуда… Потом Вовка женился… Они продолжали встречаться…Синицын не был создан для брака… Для семьи…Однажды я их застал в постели… В нашей пастели… Я не помню, как все произошло, и откуда у меня в руках оказалась винтовка… Я выстрелил… Попал в колено…- он пожал плечами,— Синицыну хотели ампутировать ногу… Но все обошлось… Вскоре моя жена погибла… Она выбросилась из седьмого этажа…

— Сережа… — она еще сильнее прижалась к его груди.

— Ты у меня спросила: зачем я ему дал денег? Я всегда даю тем, кто просит.…А ему… Ему и Бог велел…Благодаря нему мы познакомились… Создали семью… Живем вместе… У нас сын и дочка… Мы счастливы… Очень счастливы.

Они сели в машину. Не успела она тронуться с места, как Лена положила свою руку на руку Сергея, и слегка покраснев, произнесла:

— Я беременная…У нас скоро будет ребенок… Твой ребенок…

Он выпустил руль, и удивленными глазами посмотрел на Лену:

— Что ты сказала?!

— Смотри на дорогу! – вскрикнула она,— Я еще хочу жить!

Машина остановилась, и Сомов сжав, как в тиски, лицо своей жены, взглянув ей в глаза.

— Я люблю тебя… Люблю, мадам… — Он впился в теплые, слегка приоткрытые губы Лены,— Люблю.

26.10. 2004, КОБЛЕНЦ

9 октября 2006 года  18:40:12
София КАЖДАН | ksm211070@mail.ru | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

СОФИЯ КАЖДАН

Ш А Х Е Р Е З А Д А

Он впервые увидел её в Москве, недалеко от Казанского вокзала. Она еще не успела, пропиталась вонью бомжей и поэтому на их фоне выглядела вполне прилично.

Третьи сутки, как молодая черноволосая, с большими карими глазами, и длинной толстой косой девушка, пополнила ряды этой категории людей, без определенного места жительства.

Сергей Петрович Муратов, в кругу своих друзей прозванный Шахом, возвращался из похорон школьного приятеля в свой родной Смоленск.

— Ох, какой бутончик! – обратившись к Федору Чеботареву, своему преданному и верному слуге, с искрой в глазах, произнес Муратов, как только машина притормозила у светофора,— Помыть бы её, расчесать, накрасить, набросить на плечи норковое манто, и чем не Элизабет Тейлор в годы своей молодости!

— Я не понимаю, к чему ты клонишь? – сделав наивным выражение лица, спросил Чеботарев.

— Что тут не понятного?! Я хочу, чтобы она стала моей игрушкой. Все равно ведь пропадет.

— Понял.

Не прошло и десяти минут, как девушка уже сидела на заднем сидении джипа. Ей абсолютно не было чего терять, и поэтому она старалась вести себя, как можно раскованнее.

Подъезжая к Смоленску, машина остановилась, и девушку пересадили в старенькие «Жигули», которое стояло на обочине дороги.

Водитель, вел машину, не придерживаясь ни каких правил дорожного движения. По девушке было заметно, что она волнуется. Сдерживая дрожь, она обхватила себя руками, почувствовав себя, как птичка в клетке, из которой вряд ли можно выпорхнуть на волю. Голодная и обессиленная молодая особа ощутила в тот миг не только физическую, но и душевную усталость. Девушка старалась не смотреть на автостраду, где как ураган мчались машины, освещая дорогу светом ночных фар.

На следующие сутки, после приезда из Москвы, едва Муратов открыл глаза, он увидел сидящую возле него на кровати неописуемой красоты девушку.

Увидев, что её хозяин проснулся, она поднялась и плавным движением рук, поправила черные, цвета вороньего крыла свои густые волосы, которые были разбросаны на пурпурном прозрачном пеньюаре, из-под которого отчетливо просвечивалось обнаженное тело красавицы.

— Это сказка, или сон?! — облизывая губы, спросил Муратов, протягивая руку молодой девушке,— Как зовут тебя?

— Диана,— робко ответила та, взглянув своими громадными карими глазами, на мужчину.

От её взгляда, коснувшегося мужского изуродованного, громадным резным шрамом лица, у Сергея Петровича пробежала по телу мелкая дрожь.

— Ты говоришь, Диана?

— Да…

— Это для своих родителей ты Диана, а для меня ты будешь Шахерезадой. Я хочу, чтобы тысяча ночей ты принадлежала мне и только мне. Каждая последующая ночь должна отличаться от предыдущей своей неоконченной сказкой.

Муратов лениво поднялся с постели, и несколько раз подтянувшись, тяжело вздохнул. Он провел рукой по пурпурному пеньюару. Девушка, от прикосновения мужской ладони по её прикрытому легкой воздушной тканью, обнаженному телу слегка вздрогнула, пробудив в мужчине порыв страсти.

Сергей Петрович подхватил стоящую босыми ногами на ковре Диану и крепко, что есть силы, прижал к своему атлетическому, с накаченными бицепсами телу.

— Я опьянен тобой,— ели слышно прошептал мужчина, хватая воздух.

Он целовал её в захлеб, без удержи, всего себя, отдавая этой молодой красавице.

В то же утро за завтраком Сергей Петрович Муратов узнал всю подноготную Дианы. Она со слезами на глазах, стала рассказывать, как оказалась в Москве. Девушка поведала своему новому хозяину, что мать с отцом познакомились, учась в институте. Родители матери, узнав, что их дочь беременна от студента азербайджанца, пришли в ярость.

— Я родилась, когда мама с папой были на четвертом курсе медицинского института. Мой отец умер, когда мне было всего пять лет,— произнесла она, опустив глаза,— Его ножом зарезал наш пьяный сосед алкоголик, а мама умерла от рака в то лето, когда мне исполнилось пятнадцать лет. Меня забрала к себе двоюродная сестра матери, у которой был молодой муж. Он стал приставать ко мне. И в одно летнее, солнечное воскресенье, когда в квартире никого не было, он взял меня силой. Он стал первым мужчиной в моей жизни, а я его очередной любовнице,— лицо Дианы покрылось багряным румянцем, и она не поднимая головы, стала вилкой ковырять котлету, лежащую на тарелке,— В институт я не поступила… Не прошла по конкурсу… Пошла работать… На работе, я познакомилась с Оксаной. Мы с ней подружились, и она предложила мне поехать с ней в Москву в поисках счастья. Я с детства мечтала о театре… Представляла себя великой актрисой. Но судьбе было угодно, чтобы вместо театра я попала на «панель». Все складывалась не так уж и плохо, но однажды я повздорила с Оксаной,— на какие- то доли секунды рассказчица замолчала, сжала губы и, встряхнув головой, продолжила,— Точнее сказать, мы не поделили одного мужчину.… И вот результат… Я оказалась на улице… Без денег, без документов, без вещей…

— Да,— протяжно произнес Муратов,— С сегодняшнего дня ты будешь жить в этом доме, и никто тебя не посмеет тронуть пальцем.

— Спасибо,— едва слышно, произнесла Диана, встав из-за стола и собрав посуду.

На кухне воцарилась тишина. Муратов пристальным, оценивающим взглядом мужчины смотрел на молодую женщину, боясь нарушить тишину.

Затянувшее молчание было нарушено случайно выскользнувшей их рук Дианы тарелкой, которая, упав на пол, разбилась вдребезги. Девушка испуганными глазищами посмотрела на владельца дома, и ничего не говоря, стала собирать осколки.

— Диана,— произнес Сергей Петрович, улыбнувшись,— я не для того привел тебя в этот дом, чтобы ты убирала со стола посуду, гладила мне рубашки, мыла полы, готовила обед. Я не хочу, чтобы от тебя разило кухней или прачечной,— он подошел к девушке и, убрав с её шеи волосы, страстно присосался к её пухлым губам.

Его руки сжимали женские ягодицы, а уста твердили только три слова:

— Я хочу тебя…

Он звал её своей Шахерезадой, позабыв про свой распутный образ жизни, который вел до встречи с ней.

Она как демон вселилась в мужском сердце, лишив Муратова рассудка и заставив страдать.

Красота Дианы, её неугомонная страсть, нежный, слегка певучий голос, волшебные руки и сладкие губы, все это слилось в единое целое, которое Сергей Петрович Муратов называл «моей сказкой».

Муратов не хотел, чтобы его молодая спутница жизни страдала целыми днями в одиночестве, в двухэтажном особняке, ожидая с работы своего Шаха. Поэтому всегда оставлял её с кем-нибудь из своих приближенных.

Весть о том, что Диана носит под своим сердцем ребенка, было воспринято Муратовым, как бесценный подарок к своему пятидесятилетию.

— Ты меня не обманываешь, моя Шахерезада!? – одевая ей на шею очередной подарок, нить из жемчуга, спросил дрожащим голосом мужчина, боясь услышать, что это очередная задержка.

— Да, Шах! Ты скоро станешь отцом,— произнесла она, подойдя к зеркалу и посмотрев на подарок,— Мне же тебя хоть как-то нужно отблагодарить за твою заботу ко мне…

Глубокий вырез на красной кофточке, подчеркивал её высокую грудь. Нить из жемчуга, как ни надо лучше подходила к её наряду. Распрямив плечи, и встряхнув копной густых черных волос, она подошла в Муратову. Её губы нежно коснулись резного шрама на его лице.

Сергей Петрович опустился на колени и обхватив Диану за талию. Прислонив голову к её животу, мужчина зарыдал, как ребенок.

Муратов, перенеся в детстве тяжелую болезнь, прекрасно знал, что детей у него не может быть, и что он не может осчастливить ни одну из женщин.

Сергей Петрович Муратов был трижды женат, но ни с одной он не был так счастлив, как с Дианой.

Мужчина не хотел вдаваться в подробности, кто из его приближенных, как он считал, до сей поры, верных и преданных ему людей, мог «подложить» ему такую свинью. Сергей Петрович тешил себя словами:

«Не важно кто отец ребенка, главное: чтобы он называл меня папой».

Он вспомнил всех тех своих знакомых мужчин, которые брали в жены женщину с одним или двумя детьми, и были счастливы.

— Спасибо… Спасибо…- шептали сквозь слезы его уста, целуя живот той, которая должна родить ему сына или дочь.

Муратов лелеял свою Шахерезаду, как экзотический цветок, озаряя её не только светом, теплом, но и своим вниманием.

С той секунды, как только Сергей Петрович узнал, что скоро его дом наполниться детским плачем, он кормил свою Шахерезаду с ложечки, купал в ванной, или стоял вместе с ней под душем, нежно касаясь мочалкой её молодого тела, перед которым он ни как не мог устоять.

За месяц до рождения первенца, во двор дома въехала машина. Из неё вылез Муратов с двумя молодыми женщинами. Они стали из багажника вынимать одну коробку за другой, один пакет за другим.

— Вот, Шахерезада,— произнес Сергей Петрович, улыбнувшись,— Не все же тебе, моя любимая, фланировать в дорогих, фирменных шмотках. Я хочу, чтобы и наш малыш выглядел вполне достойно.

Диана обняла Муратова за шею, и поцеловала в губы.

— Ты удивительный человек.

Весь вечер будущая мать рассматривала наряды и игрушки для малыша.

В тот вечер молодая женщина попыталась начать разговор, что не мешало бы им узаконить отношения, и напомнила Сергею Петровичу о том, что она по сей день проживает в его доме без документов а, следовательно, по российским законам является бомжихой.

— Никакая ты не бомжиха,— рассмеявшись, произнес Муратов,— Ты моя Шахерезада, моя сказка, моя прекрасная ночь.

Он как в тисках сжал женское лицо и присосался к её полным, слегка накрашенным губам.

За неделю до родов, Муратов приехал вместе с Дианой в Москву. Они поселились в загородном доме школьного товарища Сергея Петровича.

Когда начались схватки, роженица стала умолять, чтобы её поскорее отвезли в больницу.

— Рожать ты будешь здесь. На этой кровати,— с железным голосом, произнес мужчина,— Я лично буду присутствовать при родах.

— Что? — испугано, произнесла она.

— То, что слышала,— коротко и ясно ответил Муратов.

Он в одно мгновение разорвал на Диане ночную сорочку и, оголив тело роженицы, нежно коснулся пальцами правой руки того места, из которого должен увидеть мир малыш.

— Шах… Пожалей меня… Мне плохо…- взмолившись, произнесла Диана. Слезы катились по её щекам, стекая в рот.

— Тебе плохо?! Я мне хорошо?! Ты хоть когда ни будь, думала обо мне, как о человеке?

Он сжал её руку так, что она от боли чуть не потеряла сознание.

— Шах… Мне…

Он не дал ей закончить начатую фразу.

— Признавайся, стерва, кто отец ребенка?!

В женских глазах был страх и ужас за свою дальнейшую судьбу. Муратов прекрасно понимал, что она пойдет на все, только бы с дитем не оказаться на улице и не влиться в ряды бомжей.

— Кто?! – переспросил он.

Лицо Сергея Петровича вытянулось, в глазах заиграл огонь.

— Ты,— посмотрев ему в глаза, произнесла Диана,— Ты отец… Я люблю тебя.

Муратов не удержался и стукнул по щеке лежащую на постели обнаженную женщину.

Диана закричала. Сергей Петрович наклонился над ней и, посмотрев в глаза той, которая завладела его сердцем, произнес,

— Будешь рожать на этой кровати.

Роды прошли благополучно. Два врача гинеколога, кудахтали перед роженицей. Диана смотрела своими громадными темными глазами, полными слез на своего покровителя.

— Что сейчас будет со мной и сыном? – тихо спросила она.

Сергей Петрович присел на край кровати возле Дианы, и стал собирать в пучок, разбросанные по подушке волосы. Ничего, не ответив на вопрос той, которая час назад родителя дитя, мужчина аккуратно укрыл её одеялом и, поднявшись, посмотрел на лежащего в коляске малыша.

— Ну, что сыночек? Что маленький, мой принц?

Он взял ребенка на руки и со слезами на глазах, прижал к своей груди.

Три дня и три ночи не появлялся Муратов в загородном доме школьного товарища.

Он вошел в комнату, как раз в тот момент, когда Диана кормила своего новорожденного сына грудью.

Молодая мать насторожилась. В глазах был испуг.

— Завтра я тебя заберу домой,— произнес Сергей Петрович железным голосом.

Она ожидала, что Муратов начнет кричать, угрожать ей. Подобное отношение к ней, со стороны обманутого мужа было бы женщине понятно.

— Что сейчас будет со мной и с моим сыном? – испугано спросила Диана, взглянув своими большими темными глазами на человека, который вырвал её из общества бомжей и окружил заботой и вниманием, называя ласково «Шахерезадой», и которому она нанесла никогда не заживающую рану.

Муратов ехал в джипе, за рулем которого сидел его преданный и верный слуга Федор Чеботарев, глубоко задумавшись. Он ни как не мог понять, как могла так с ним поступить Диана… В эти минуты, мужчина вспоминал всех тех женщин, которые его по-настоящему любили, и которых он бросал. Сергей Петрович жил мечтой, что рано или поздно он встретит ту единственную, которая как ураган ворвется в его жизнь и растопит его обледеневшее сердце. И вот он дождался того момента, когда влюбился в молодую, прекрасную фею, из придуманной им сказки. Сейчас его жизнь походила скорее на остросюжетный, драматический кинофильм, чем на обыденную жизнь.

Муратов всегда сожалел о том, что не может стать отцом. Он никому и никогда не рассказывал о своей тайне. Единственный, кто был посвящен в неё – Федор, муж его сводной сестры.

И вот он дождался того счастливого часа, когда любимая женщина родила ему сына. Пусть отец не он… Какое это сейчас имеет значение. Главное, что малыш будет жить в его доме.

Как долго Муратов мечтал о сыне, о наследнике. Сергей Петрович все готов был стерпеть, только бы тайна рождения ребенка не стала гласностью города.

Он знал, что почти любой женщине ничего не стоит предать мужчину, который её страстно любит. И по этой причине Муратов окружил себя кошками и собаками, считая их преданными и верными друзьями, которых подбирал на улице. Десять котов и пять собак жили в его прекрасном с бассейном двухэтажном особняке, которых обслуживал молодой, рослый ветврач Виктор.

Хозяин особняка баловал своих домашних животных, покупая им всевозможные игрушки. Рядом с животными Сергей Петрович отдыхал.

Мысли его прервались только тогда, когда джип въехал во двор дома. Муратов выскочил из машины и, приоткрыв дверцу, взял из рук молодой матери ребенка, увернутого в голубое атласное одеяльце, и прислонил к своей груди.

На следующее утро на пороге дома Муратова появилась женщина. Сергей Петрович пригласил её в спальню и, обратившись, к молодой матери, произнес:

— Дианочка, познакомься – это Татьяна Николаевна. Она будет тебе помогать в воспитании сына.

Сергей Петрович Муратов, как и до рождения сына, одаривал свою спутницу жизни дорогими подарками, взамен требуя лишь только одного, чтобы она не отказывала ему в любви.

Трагедия разыгралась у лесного озера, куда Муратов на выходные приехал вмести с Дианой и Чеботаревым, отдохнуть и немного отвлечься от городской суеты и напряженной работы. Пятимесячный сын Денис остался в городе со своей няней Татьяной Николаевной.

Казалось бы, ничего не предвещало беду. Мужчины сидели у костра, жарили шашлыки, вели разговоры о жизни, женщинах и любви. Изрядно подвыпив, Федор двинулся по направлению к деревенскому дому, оставив Муратова с Дианой наедине.

Сергей Петрович нарубил щепок, и подбросил их в огонь. Взяв небольшой хворост, он присел на корточки возле костра и стал смотреть на огненные языки пламени, задумываясь о дальнейшей жизни.

— Витя, милый… Витенька…- произнесла нежным, певучим голосом женщина, которая поселилась в сердце Муратова, подойдя к нему и положив свою голову на плечо мужчине, который распахнул для неё свое сердце.

— Что ты сказала?! – моментально встрепенулся он,— Какой я тебе, Витя?!

Муратов моментально вскочил на ноги и, схватив Диану за черные, густые волосы, что есть силы, рванул к себе.

— Так значит того, кто наставил мне рога, величают Виктором?! Да?! Признавайся!

Лицо мужчины моментально изменилось до неузнаемости, губы затряслись, а в глазах сверкнул огонь, который своим горячим пламенем обжег женское тело.

Она вырвалась их цепких рук человека, у которого нашла приют но, сделав несколько шагов, зацепившись, упала на землю. Молодая мать попыталась приподняться, но разъяренный, как хищный зверь мужчина, пнул её ногой в живот. Диана истошно закричала.

Взгляд карих женских глаз моментально коснулся топора, который лежал в метре от неё, на старом пне обросшим мхом. Резким движением руки она коснулась орудия мести.

— Не подходи! Зарублю! Не-на- ви-жу! Слышишь, не-на-ви-жу! – дико закричала она.

Глаза её заискрились, и женщина, подскочив к человеку, в доме которого нашла не только приют, но и тепло, с топором в руке замахнулась на Муратова.

Он успел отскочить в сторону. Она попыталась нанести еще один удар, но Сергей Петрович сбил её с ног. Диана упала. Не прошло и секунды, как топор оказался в мужских руках. Глаза Муратова пылали огнем злости.

— Ну, что смотришь! Руби! Руби меня рогоносец! Не на-ви-жу! Да… Да… Я люблю его… Люблю… Не на-ви-жу! Урод! Ублюдок! – закричала она, пятившись назад по земле. Она смотрела на мужчину глазами, переполненными злости и ненависти. Она отбросила правую руку на старый пень, где несколько минут назад лежал топор и истерически рассмеялась. Её смех переполнил чашу терпения мужчины.

— Замолчи! Слышишь… Замолчи! – наклонившись над любимой женщиной, произнес Сергей Петрович, дрожащими от гнева и невыносимой душевной боли губами.

— Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу! Не-на…

В одно мгновенье он, размахнувшись, опустил топор на пень.

Диана закричала. Её крик был сроднен с ревом подбитого при охоте тигра. Она подскочила на ноги и, сделав несколько шагов, упала на землю.

Мужчина испуганными глазами смотрел то на истекающую кровью молодую женщину, то на пень. До него еще ни как не мог дойти смысл того, что он сделал. В голове стоял какой-то гул, вперемешку с плачем грудного ребенка, а перед глазами мелькал топор. Он хотел, было присесть на пень, но, увидев, отрубленную, всю в крови часть руки любимой, закричал.

На его крик прибежал Федор Чеботарев. Увиденное зрелище, моментально отрезвило пьяного мужчину.

— Скорую… Нужно срочно вызвать скорую помощь…- прижимая к своей груди, отрубленную выше локтя руку, увешанную двумя толстыми золотыми браслетами, растеряно, метясь со сторону в сторону, повторял Муратов.

— Какую тебе «скорую»?! Ты совсем сошел с ума! Тебя же посадят! Кто она тебя?! Девка… Уличная девка, которую ты подобрал на вокзале и вырвал из лап бомжей! – закричал во весь голос Чеботарев.

— Скорую… Немедленно, нужно вызвать скорую…

Федор, не реагируя на слова друга, моментально напряг свои извилины. Не случайно мужчина был правой рукой Сергея Петровича. Он подбежал к растеленной на земле скатерти, на которой стояла недопитая бутылка с коньяком и бутылка с водкой, которую еще не успели вскрыть и, схватив бутылки, подскочил к истекающей кровью спутницы жизни Муратова.

Перед глазами Чеботарева стали мелькать кадры из кинофильмов. Один кадр сменялся другим и буквально спустя несколько минут, перед ним конкретно и ясно нарисовалась картина, что ему нужно делать, чтобы женщина не умерла.

Он в приказном тоне, заставил Диану открыть рот и влил ей половина бутылки водки. Положив между зубами валявшуюся на земле небольшую щепку, Федор, нагнувшись над ней, и тихо произнес, нежно коснувшись пальцами рук, женского страшного, искаженного до неузнаваемости лица.

— Потерпи, милая… Потерпи…

Сняв с себя рубашку, он намотал её на палку, предварительно облив её оставшейся в бутылке водкой.

— Что ты собрался делать?! – испугано закричал Муратов, подбежав к Чеботареву.

— Не ори, идиот! Лучше помоги мне. Держи крепко свою Шахерезаду… Это сейчас единственный способ её спасти. Она умрет от потери крови еще до того, как успеет приехать из района скорая помощь.

Муратов положил на свои колени голову Дианы и, гладя её длинные, цвета черного воронья волосы, повторял:

— Я люблю тебя…

Языки пламени касались оставшейся части руки, в тот момент, когда женщина от невыносимой боли потеряла сознание.

Муратов внес её в дом и положил на старую, деревянную кровать.

Чеботарев не теряя ни одной минуты, сев пьяным за руль, поехал в город за знакомым пенсионером хирургом.

Сергей Петрович ни на минуту не отходил от постели больной, позабыв про еду и сон. За это время Муратов заметно постарел, осунулся. Волосы у виска покрылись сединой. Диана от высокой температуры бредила и постоянно звала Виктора, отца ребенка.

— Я с тобой, я рядом… Любимая… Моя девочка…- твердили его уста.

Он постоянно касался губами нежной кожи лица женщины, которая свела его с ума.

Впервые, после разыгравшейся трагедии, открыв глаза, и увидев перед собой сидящего на краю кровати небритого несколько дней мужчину, Диана взглянула на него своими громадными глазищами и испугано спросила:

— Кто ты?

Он нагнулся и поцеловал её в слегка приоткрытые, сухие губы. В этот миг женский глаз коснулся забинтованной оставшейся части правой руки, которая лежала на подушке.

— А… А… А…- Диана, задыхаясь, оттолкнула от себя здоровой рукой мужчину, и стала хватать легкими воздух. Лицо молодой женщины перекосилось, задергался левый глаз, на глаза навернулись слезы, которые градом стали катиться по её загорелому лицу.

Муратов сбросил простынь, прикрывающее пылающее жаром от большой температуры и вздрагивающее от испуга тело женщины и, положив свою голову, между женских ног, зарыдал, как дитя.

Она по-прежнему продолжала открытым ртом хватать воздух, не в силах совладеть с собой. Диана зажмурила глаза, и из её груди вырвалось:

— Не…е…е…т…

Мужчина приподнял голову и вскрикнул от ужаса. В женском взгляде было что-то такое, от чего Сергею Петровичу стало не по себе. Непонятный страх передался ему от Дианы. Такой беспомощной, какой казалось в этот миг любимая женщина Сергея Петровича, он свою Шахерезаду никогда не видел.

— Прости… Если сможешь, прости…

Он стал плача целовать, не прекращающее вздрагивать женское тело.

На следующее утро, когда первые лучи солнца, через зашторенное окно проникли в спальню, Муратов подошел к постели.

— Нужно попытаться подняться,— произнес он, посмотрев на разбросанные по подушке, отдающие синевой волосы Дианы. Мужчина наклонился над женщиной,— Обними меня за шею.

Серей Петрович, поднял её с постели, и прижался к женскому нагому телу. Одна рука мужчины касалась ягодиц, а вторая застыла на её плечах.

Простояв минуты три с закрытыми глазами, молодая мать с трудом выдавила из себя:

— У меня кружится голова.

Муратов не произнеся ни слова, бережно усадил её в стоящее возле кровати кресло.

— Что ждет сейчас моего сына? Где он? – спросила она, слегка приподняв веки.

— Не волнуйся,— присев на корточки возле кресла и обхватив руками ноги Дианы, произнес Сергей Петрович,— Мальчик с Татьяной Николаевной. Все будет хорошо… Я люблю тебя… Безумно люблю…

Сергей Петрович окинул взглядом молодую женщину, которую вырвал из лап крамольного ада, и для которой настежь открыл не только двери своего дома, но и сердца. Он мечтал о счастье, о самом простом семейном счастье. И вот дождался… Его жизнь не имела ничего общего с той картиной, которую он так долго рисовал в своем воображении.

В полночь, под покровом ночи, Муратов вывез Диану из загородного дома, где в нескольких десятках метрах от него разыгралась эта трагедия, в свой двухэтажный особняк, обнесенный высоким забором.

Утром, едва Диана открыла глаза, Сергей Петрович подвел Татьяну Николаевну к её постели:

— Я хочу, чтобы Вы стали правой рукой моей Шахерезады,— произнес он, обратившись к женщине, которая стала полноправным членом в дома Муратова,— Пожалуйста, не бросайте её. Вы женщина, мать… Помогите ей… Я знаю, что Вы сможете вернуть, мою девочку к жизни…

Не успела за Татьяной Николаевной закрыться дверь, как Муратов наклонился над Дианой и поцеловал её в слегка приоткрытые губы. Она упрямо подняла подбородок и встретилась с Сергеем Петровичем взглядом.

— Я никого и никогда так не любил как тебя.

Он гладил Диану по черным волосам и, прижимаясь своей щекой с громадным резным шрамом к её нежной щеке, вдыхая аромат женского тела. Муратов не заметил, как его рука скользнула под женскую ночную сорочку, и стала подниматься все выше и выше. Он безумно желал её, его тело горела огнем. Его жар передался Диане. Она слегка приподнялась, дернулась и резко оторвав, искалеченную руку от подушки, закричала от невыносимой боли, которая как ток, насквозь пронзило её тело.

— Извини меня… Извини… Я совсем обезумил,— произнес Муратов задыхаясь.

В спальне воцарилась тишина, которая была прервала просьбой Дианы.

— Мне нужно подстричь волосы,— произнесла она шепотом,— Как я смогу с такими длинными волосами стравиться с одной рукой? — произнеся эти слова, на глазах у молодой женщины навернулись слезы, губы слегка вздрогнули.

— Не волнуйся…Я… Я… Помогу тебе.

Он открыл ящик прикроватной тумбочки и извлек из неё расческу. Сжав в своей ладони пучок длинных черных волос, он стал нежно расчесывать их. Сергей Петрович сказал, что с этой минуты к его утренним обязанностям прибавиться еще одна.

— Я не могу тебе позволить укоротить волосы ни на миллиметр. Они сводят меня с ума. Не лишай хоть этой радости меня в жизни.

Мужчина сдержал свое слово. Просыпаясь, он первым делом начинал расчесывать длинные волосы Шахерезады.

Муратов видел, как разрывается сердце его любимой женщины, как тело хочет любви, а душа чего-то неземного.

Вызвав к себе в свой кабинет молодого ветеринарного врача, Сергей Петрович с плохо скрытым раздражением произнес:

— Витек, как это получилось?… Ребеночка сделал, и бежать… Не хорошо так… Не хорошо… Иди к ней. Она ждет тебя. Но имей в виду, если, что не так, и со стороны моей Шахерезады поступит жалоба – кастрирую, не пожалею.

Сказав эти слова, Муратов покинул свой кабинет и, выйдя из дома, сел в джип, за рулем которого, как всегда сидел Чеботарев.

Не прошло и месяца, после разговора Муратова с ветеринарным врачом, как Виктор покинул город, оставив Диану наедине со своими мыслями и проблемами.

Муратов вошел в комнату, как раз в тот момент, когда Диана гладила левой рукой, оставшуюся, обрубленную часть правой руки. Слезы градом катились из женских глаз. Все это время, молодая женщина, превратившаяся в комок нервов, сдерживала себя, не давая расслабиться.

— Не нужно плакать,— прижавшись щекой к оставшейся части руки, произнес Сергей Петрович.

— Посмотри… Посмотри… Что ты сделал? – проговорила она, как будто затронувшая тема совершено не касалась её,— Что будет, когда снимут бинты? Рука вся черная… Обуглившаяся… Вы её осмолили…Она такая страшная. Как на неё можно надеть протез?

— Нет… Нет… Никаких протезов! — категорически с вызовом в голосе вскрикнул Муратов,— Я хочу касаться живого тела.

Он бережно взял забинтованную культю в свои руки и преподнес к губам.

— Я знаю, милая, как тебе трудно. Я помогу тебе… Мы стравимся.

— Я не хочу жить! Не хочу! Во что я превратилась?! В беспомощную старуху?! В инвалида?! Рука… Эта проклятая рука! Лучше бы ты меня зарубил! Как я смогу дальше жить?! Как? Ответь? — её голос звучал с каждой секундой все сильнее и сильнее, пока не превратился в истерический крик.

Муратов не знал, что с ним происходит, и почему оставшаяся, обуглившаяся часть руки вызывает у него постоянный прилив эротических чувств. Это мужчина считал патологией, от которой не в состоянии был избавиться.

Находясь в постели рядом с Дианой, он начитал свою любовную игру именно с изуродованной до неузнаваемости руки.

В эту субботу Сергей Петрович Муратов проснулся раньше обычного времени.

Включив ночной ночник, его взгляд коснулся Дианы. Её волосы веером были разбросаны по атласной наволочке подушки, веки слегка вздрагивали, а губы были слегка приоткрыты. Мужчина наклонился над молодой женщиной. Она приоткрыла глаза. Их взгляды на какой-то миг встретились. Диана пробежала пальцами левой руки по его изуродованной резным шрамом щеке. По телу Муратова прошел заряд электричества. Она слегка приподнялась и посмотрела Сергею Петровичу в глаза так пристально, что у него перехватило дыхание. Его захлестнул порыв нежности и страсти. Муратов стал вращательными движениями массировать женские груди, опускаясь с каждой секундой все ниже и ниже. Он чувствовал свежий аромат её кожи, слышал, как в бешеном ритме страстей бьется сердце в её груди, как душа требует ласки.

Сергей Петрович прижал, что есть сил Диану к себе и стал одаривать поцелуями.

С женских губ стал слетать легкий стон, который с каждой секундой усиливался. Голова от счастья у мужчины шла кругом. Впервые, за то время, что он находился рядом с Дианой, он получил от любимой женщины то, что хотел, то о чем мечтал так долго.

— Я знал… Знал… -задыхаясь от счастья, твердили его уста,— Сегодня ты подарила мне сказку… Шахерезада… Моя Шахерезада… Моя ночь… Моя сказка… Моя страсть и мое безумие.

Им совершено не хотелось покидать поле боевых действий, несмотря на то, что лучи солнца уже давно пробивались через зашторенные окна.

Муратов решил два выходных дня провести рядом с любимой женщиной.

Он расчесывал её шелковые черные длинные волосы, затем заплел их в две косы. Оценивающий, мужским взглядом он посмотрел на молодую женщину, и восторженно произнес:

— Моя… Ты навеки моя…

Дмана подошла к нему вплотную, и слегка коснувшись своими влажными губами мужской груди, произнесла:

— Спасибо тебе… Спасибо…

— За что? – удивлено, спросил он, широко раскрыв глаза.

Диана зарыдала. Её тихий плач, вновь возбудил в нем желание и страсть.

— Я тебя никому и никогда не отдам,— твердили его уста в перерывах между поцелуями,— Я завоюю твою любовь. Ты сама станешь меня молить об этом.

И мужчина в своих словах не ошибся.

С этого субботнего утра Сергей Петрович Муратов стал для Дианы другом, отцом, самым близким и желанным мужчиной.

Они венчались в соборе. Невеста шла к алтарю в белом сказочно красивом платье, которое Муратов привез из Парижа. Её изуродованную руку прикрывала пелерина, расшитая бисером. В волосах красовались три маленькие розы.

Будущие супруги влюбленными глазами смотрели друг на друга и все еще ни как не могли понять, что это не сон. Они обменялись признаниями в любви и клятвами верности.

— Только я…

— И ты…

— Ты и…

— Я.

— В этом…

— Огромном…

— Мире…

— Под названием…

— Лю…ю…ю

Их губы слились в страстном поцелуе, окунув в водоворот пламенных страстей.

03.05.2004, КОБЛЕНЦ

9 октября 2006 года  18:41:16
София КАЖДАН | ksm211070@mail.ru | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

Елена Георгиевская

УКОРОЧЕННАЯ ЛЕСТНИЦА

Суббота.

15 часов 30 минут.

Разве гуманно говорить человеку, что устал от него, как собака? Поэтому я два дня молчала о том, что устала от Алены. Потом я устала молчать и сказала, что меня от нее тошнит. Она пишет дрянь и утверждает, что это стихи; недавно из журнала, такого же идиотского, как ее стихи, пришла рецензия. Алена говорит, что ее стихи надо читать сердцем, а рецензия такая, будто читали не глазами и не сердцем, а жопой. "И нечем жить моей весне",— пишет она. Не знаю, какая у нее весна; я знаю, какая у нее комната. Она живет в одной комнате с мамашей, и сейчас мамаша орет, что наводит в комнате порядок, а Алена ей мешает. Вместо порядка в комнате "мерзость запустения, реченная пророком Даниилом". В другой (моей) комнате ремонт, читай: абзац, и другая моя сестра, Даша. Она в том возрасте, когда глупость сменяется озлобленностью, которая по сути еще большая глупость. Она тоже терпеть не может Алену…

15. 33.

…но сейчас ушла вместе с ней на кухню рассуждать о том, что терпеть не может меня. В свой восемнадцатый день рождения она хотела выкрасить волосы в зеленый цвет, но вместо этого напилась и легла спать на скамейку в парке. Я не помню, что это был за парк, она тоже, зато помнит, что сержант местного отделения милиции был похож на водяную крысу. Я не понимаю, в кого Даша такая уродилась. Алена — понятно, в кого, в мать. Мать раньше была хипповкой, а теперь просто дура. Но Даша переплюнула их обеих. Раз в два-три месяца она оставляет нам записку, что полезла на крышу (бросаться). Потом слезает и оставляет записку, что полезла на подоконник в мамашиной комнате. Этаж, между прочим, второй. Слава Богу, она стихов не пишет. Только записки.

О себе я ничего не хочу говорить: я представляю, что они говорят обо мне там, на кухне, и у самой пропадает желание не только говорить, но и думать о себе что бы то ни было.

15. 40.

На что мы живем? Иногда меня перестает интересовать даже это, вот до чего они меня довели. Мать получает пенсию по выслуге лет и переводит с английского какую-то Джемайму Хант. Я не знаю, зачем и кому это нужно. Я вообще такой не знаю и знать о ней хочу еще меньше, чем о себе. Алена работала в книжном магазине за приличные деньги, а потом ушла оттуда, аргументировав тем, что все ее сослуживцы — идиоты. У нее дурная привычка судить окружающих по себе. У меня вот никогда не было такой привычки. Часть Алениной зарплаты лежит у меня в сумке. Я сказала, что набью ей морду, если через пять минут часть ее зарплаты не будет там лежать.

16. 15.

Я не выдержала и зашла спросить, почему они так орут.

— Потому что подобному собеседнику невозможно отвечать в спокойных тонах,— ответила мать.

— Потому что меня не взяли на работу в редакцию "Собутыльника",— ответила Алена.

— Еще бы! — сказала мать. — Еще бы они взяли на работу такую дуру.

Я замерла, пораженная. В кои-то веки мать, во-первых, оказалась солидарна со мной, а во-вторых, произнесла нечто соответствующее истине. В комнате был порядок. В каждом углу лежали кучи одежды, которой у нас очень много, и которую на днях не приняли в секонд-хэнд: сказали, чтобы мать лучше отнесла их на вокзал и раздала бомжам. Вместо телевизора на тумбочке лежали его запчасти.

— Не надо работать в "Собутыльнике",— сказала я. — Это плохая газета.

— Газета хорошая,— возразила Алена,— это ты не журналист, а дерьмо.

Алена — это тихий ужас. Мало того, что она красит волосы в черный цвет, как Сьюкси* из группы "Siouxsie & The Banshees", она их еще и не моет. Она вообще довольно неряшливая девушка. То есть я тоже хожу черт-те в чем, но все это хотя бы чистое.

— Пожарьте картошку,— сказала мать.

— Пусть эта тварь пожарит,— сказала Алена. — Где эта тварь?

— По-моему,— сказала я,— она была с тобой на кухне и обсуждала там мою профпригодность как журналиста.

— Ах, да,— сказала мать. — Я послала ее к отцу попросить денег. Она сказала, что через полчаса придет.

— Однажды она сказала, что придет через десять минут,— вспомнила Алена,— и вернулась через два часа. Я за это время успела выучить наизусть поэму Ахматовой "Реквием".

Тут на пороге появилась Даша. Честное слово, она еще хуже Алены. Та хотя бы похожа на Сьюкси, хотя Сьюкси тоже не фонтан, а эта вообще на чучело огородное.

— Отца нет,— заявила она. — Там сидит его жена и говорит, что не собирается давать ему денег для его предыдущей жены.

— Бедный Леша,— посочувствовала мать,— попал в переплет.

— Это с тобой он был бедный,— сказала я, потому что терпение мое лопнуло,— а с ней он — представитель среднего класса.

— Пожарь картошку,— сказала Алена Даше.

— Я не могу,— сказала Даша. — У меня болит голова.

Еще бы. У нее всегда болит голова. В детстве болела от подзатыльников, а сейчас — с похмелья.

— Ничего у нее не болит,— отрезала я. — Кстати, мам, ты знаешь, что она вытащила из Алениной тумбочки, где лежала зарплата, триста рублей?

— Выгребайтесь отсюда,— сказала мать.

16. 30.

— Может, я и плохой журналист,— сказала я Алене,— зато профессиональный. А ты, с твоими тремя курсами политеха, ни в какой области не профессионал.

— Может, кому-то и далеко до профессионала,— с пафосом заявила Алена,— зато близко до неба.

Конечно, ей близко до неба. У нее даже строчка такая есть: "Я знаю небо, в котором нет ни клочка земли". Поразительные претензии.

— Вы еще здесь? — проорала из соседней комнаты мать и поставила вместо группы "Doors" Аллу Пугачеву.

16. 35.

Тут мы, впервые за долгие годы, решили вместе прогуляться. Не могу точно сформулировать, почему именно в этот момент, видимо, что-то в мозгах у нас заклинило. Мне вообще стыдно ходить с ними по одному тротуару: вдруг прохожие подумают, что это мои подруги. Сестры — понятное дело: их по долгу службы приходится терпеть, потому что если какая-нибудь из них неожиданно умрет и по завещанию не оставит тебе ни хрена, будет несколько обидно. А вот предположить, что я по доброй воле общаюсь с подобными людьми,— извините.

— Поедемте на Арбат,— сказала Даша.

Нас это несколько возмутило. Было неохота черт-те куда тащиться.

— Не поеду,— сказала Алена,— ты там в рок-галерее кассеты воруешь, а перед ментами должна отчитываться я. Нашла дуру!

— И я с тобой не поеду,— обиделась Даша,— ты мне не сестра, а болотная жаба.

— Ты слышишь? — нервно спросила у меня Алена.

— Не хами старшим,— сказала я Даше.

— А что я такого сделала? Она в меня вчера швырнула сковородкой, а я всего лишь обозвала ее жабой.

— Все, хватит,— сказала я,— поедемте хоть к черту на рога.

Я вообще недолюбливаю Арбат. Его оккупировали десятки провинциалов, с одной стороны, и десятки дебилов, с другой. Аленин бывший муж какое-то время подрабатывал там художником, а потом слинял с частью Алениной зарплаты. Во мне проснулась надежда: вдруг мне удастся случайно отловить его на Арбате и плюнуть в морду, потому что эту часть Алениной зарплаты должна была забрать я.

17. 00.

Короче, мы сели в поезд метро и отправились навстречу провинциалам и дебилам.

17. 35.

Еще там были туристы. Мы взяли по бутылке пива и сели на газон. К Даше, смахивающей на бомжиху, подошел красивый иностранец и поинтересовался:

— Can I help you?

— Yes, of course,— ответила нахальная Даша. — Give me back a Berlin wall. Give me Stalin and Saint Paul. And lie beside me, baby, that's an order!**

Иностранца как ветром сдуло.

Неподалеку располагался павильон с деревянными четками, ароматическими палочками и прочей дрянью, с помощью которой продавцы пытаются заработать бабки, а профессиональные обманщики — вбить в головы ни в чем не повинным людям, что в индуизме дофигища богов; колесо сансары — не колесо фортуны, потому что гораздо круче; природа — ашрам, а не мастерская; коров надо не есть, а откармливать — и прочие восточнорелигиозные сверхценности. У павильона тусовались старые неформалы и клянчили у прохожих деньги на пиво.

— Идиоты,— сказала Даша, дымя "Беломором".

— На себя посмотри,— огрызнулась Алена,— ты-то чем лучше?

— Не хрен меня обкуривать! — заорала я и стала разгонять дым ладонью. Дым рассеялся, и вместо него я обнаружила перед газоном подозрительного длинноволосого типа. На нем были черные джинсы и оранжевый балахон поверх черной водолазки. В руке он держал кожаный дипломат, с какими лет двадцать назад ходили на работу советские чиновники, и мерил нас нехорошим взглядом.

"Псих",— подумала я.

— Псих,— шепотом сказала Алена.

— Ну, что, нам, наверно, пора,— громко сказала Даша,

отставляя в сторону бутылку пива. Заметив это, неформалы

потянулись к газону, как гвозди к магниту.

— Ваша карма,— обратился к нам тип,— оставляет желать лучшего.

— Ваш внешний вид — тоже,— отпарировала Даша. Чья бы корова мычала.

— Простите, как часто вы ощущаете себя свободными? — спросил тип.

— Вы здесь проводите социологический опрос? — поинтересовалась я.

— Я провожу время. Провожу его, как ток, от одного куска пространства к другому.

— Не знаю, как мои драгоценные сестры,— прошипела Даша,— а я почувствую себя катастрофически свободной, когда вы смотаетесь отсюда.

— Не получится,— покачал головой тип. — Какая свобода? Человеку с вашей кармой давно пора броситься под электричку.

— Спасибо за совет,— поблагодарила Даша. — Прям щас пойду и брошусь.

— Я адвайт-ведант,— сказал тип,— и меня научили смотреть на вещи так, как в этой стране смотреть на вещи не принято. Поэтому большинство вещей видны мне насквозь. Подумайте, все ли вас устраивает в вашей жизни? Не пора ли разорвать эти путы и пойти на фиг?

Я искоса взглянула на сестер. В из глазах отражался полный абзац. Наверно, они в моих увидели то же самое.

— А не пора ли вам оставить нас в покое и пойти нафиг? — поинтересовалась Даша.

— Вы думаете, я сумасшедший,— печально ответил тип,— или, по крайней мере, посланец иного мира. Но это не так. На самом деле меня зовут Слава, и я аспирант психфака МГУ.

— Знаем, знаем,— кивнула Даша. — У меня подругу недавно оттуда выперли, за профнепригодность. В результате обследования выяснилось, что у нее, единственной в группе, нет психиатрического диагноза.

— Что такое диагноз? — усмехнулся тип. — Один из вариантов наименования комплекса психологических особенностей. Речь не об этом. Речь о том, что есть лестница.

— А еще есть служба 03,— шепнула мне Алена и дрогнувшей рукой поднесла к губам бутылку пива.

— Ее можно пройти шаг за шагом,— продолжал тип,— ограничивая себя во многом и добиваясь еще большего, так делают мудрецы. А можно сократить этот путь. Так сделал один рок-певец и попал в психушку.

— Пойдем отсюда,— одними губами произнесла Алена.

— Вам неинтересно узнать, что такое внутренняя свобода? Иные стремятся к этому десятки лет и только в одном мире понимают, что это такое, а вы не хотите получить ее сразу?

Он открыл дипломат, долго рылся и достал наконец перевязанный ниткой мешочек, в каких подобные люди хранят благовония и траву.

— Не скажу, как это называется,— сказал он,— нехорошо разбалтывать страшные индуистские тайны. Разделите траву на три части и заварите чай. Если потом вас что-то не устроит, возвращайтесь сюда, я буду вас ждать.

— А как с вами связаться? — спросила Даша. — У вас есть контактный телефон?

— Нет,— сказал тип,— но я буду вас ждать.

— А еще есть служба 02,— шепнула я Алене. — Статья за хранение наркотиков.

— О том, стоит ли называть свободу наркотиком, можно долго и безрезультатно спорить,— отозвался тип. — Или вы боитесь?

— Ничего я не боюсь,— фыркнула Даша.

— Настоящий поэт без страха говорит о любви и смерти,— с пафосом произнесла Алена,— поэтому он имеет моральное право бояться всего остального.

— И сколько вы хотите за эту байду? — спросила я.

— У меня похмелье. Купите мне пива. Я вижу, на более дорогие напитки у вас денег нет.

Меня стал разбирать истерический смех. Хороший способ добывать деньги на пиво. Надо тоже так попробовать.

— Если вы обладаете паранормальными способностями,— сказала я,— почему бы вам не зарабатывать на пиво с их помощью? Или не выпить этого чая и стать свободным от всего, включая похмелье?

— Один мой друг умеет лечить внушением и двигать взглядом предметы. Тем не менее он работает слесарем и живет в коммуналке.

— Идите на фиг,— сказала Даша. — Ваши приколы нам надоели.

Тут к нам подошел старый бич в драных джинсах.

— Дайте, пожалуйста, пива,— попросил он.

— Иван Петрович? — удивился тип. — Девочки, это мой бывший преподаватель. Я думал, вы после увольнения уехали за границу. Иван Петрович. Как поживаете?

— Хорошо,— ответил Иван Петрович. — Как психолог, я всегда чувствую, кто подаст мне на опохмел, а кто не подаст.

Сердце мое не выдержало, и я купила им пива. Я, в сущности, не злой человек, просто Алена и Даша меня достали.

19. 00.

По дороге я вспомнила, что надо бы купить хлеба, но денег не осталось, так как я купила психологам пива. Денег вообще почти не было. Я отправила сестер домой, а сама пошла к папаше: у меня с ним были менее прохладные отношения, чем у сестер.

Папаше было лень искать бабу в чужом районе, и он нашел ее в своем. Причем неподалеку от нас. Он сидел на кухне четырехкомнатной квартиры, пил коньяк и в припадке ностальгии искал глазами тараканов. Их не было. Были посудомоечная машина и новый кухонный комбайн.

— Как дела, пап? — спросила я.

— Хреново,— сказал он. — Люся хочет устроить меня старшим клерком в свою фирму, а я в этом ни хрена не понимаю. Я бы с удовольствием сидел дома и варил суп, но мне не позволяет самолюбие.

— А я вообще стою на бирже,— сказала я. — И Алена тоже. Дай нам тысячу рублей.

— Не могу,— мрачно ответил папаша,— она поменяла код сейфа, а с собой у меня только три рубля. Хочешь три рубля?

— Иди к черту,— пожелала я.

— Ничем не могу помочь,— вздохнул папаша,— если я взломаю сейф, она выгонит меня на улицу.

— Тогда дай мне три рубля.

— Не могу. Она сказала, чтобы я купил хлеб. Сходи купи хлеб.

— Ладно,— сказала я, забрала три рубля и не вернулась.

19. 35.

Мои сестры, будучи дурами, ничего не смыслят в плане чая. Только в плане плана и дури. Алена так заварила чай, что он показался мне редкостной гадостью. А с виду походил на обычный зеленый. Мы пили его и ржали, вспоминая арбатских алкоголиков.

— Ну и рожа у этого Славы,— сказала Алена. — Он, наверно, последний раз брился на первом курсе. А мылся в последний раз в первом классе.

— Ты лучше вспомни своего мужа,— посоветовала я. — Борода нечесаная, джинсы драные, хлебало поганое. Не муж, а ходячий упрек буржуазному обществу.

— Мне его жалко,— резонно заметила Алена.

— Сантехника Васю мне тоже, в принципе, жалко, но спать я с ним лягу только под дулом пистолета.

— Мне плевать на ваших мужей,— сказала Даша,— но какую фигню этот придурок нам спихнул под видом чая! Такое чувство, будто это сушеные лопухи.

— Да какая вам разница, что пить? — спросила Алена. — Какая вам разница, что есть?

Она встала из-за стола и ушла в соседнюю комнату.

— Может, это надо было выкурить? — предположила Даша. — Обычно, когда всякие индуистские травки пьешь, они ударяют в башку, а тут все равно что пьешь грузинский, только еще противнее.

Она допила чай и тоже смоталась. Зазвонил телефон. Я с трудом нашла его среди завалов грязной посуды.

— Можно Алену Алексеевну? — полюбопытствовал пропитой мужской голос.

— А в чем дело? — спросила я: вдруг это был приятель

9 октября 2006 года  21:57:08
Лапоть | Москва | Россия

---

Александр С.

Да все про жизнь..
Скомканый отрывок..

В эту ночь он чувствовал, что он остался один… в городе обильных снегопадов и тесных улиц… он чувствовал… момент, его присутствие, приход… нарастание серости, ощущение близости зимы, холода… постепенно отдаляясь ото всех… он уходил в себя… чем дальше находилось его богатство… тем больше чужими становились те, кто вокруг… странная закономерность.. либо все сразу и невозможно разобрать до конца, где истина и смысл… либо ничего, но куча смысла и истин выливаются в одну картину… подливая в чай очередную дозу коньяка, он все больше вдавался в ничтожность людской сущности… быть говном, но считаться своим, или быть человеком, но всегда чужим… хотя чем же чужой отличается от своего.. свой – это тот же чужой, но только в маске, который тебя еще захочет поиметь… возможно, пока не догадываясь об этом… а с чужими изначально все понятно, чужой он и есть чужой, от него ничего не ждешь в плюс… знаешь, что он давно минус… немного отойдя от своих раздумий, укутавшись в одеяло, он встал и подошел к окну, просунув голову сквозь шторы начал рассматривать пустую улицу и двор, тусклые фонари роняли свет на запорошенные снегом газоны и отражались в затянутых льдом лужах… он понимал, что одиночество оно и здесь, оно присутствует везде, и чем больше он находится один, тем больше оно пронизывает его насквозь, подвергая зависимости… и невозможности нахождения с кем то... это как тот же лед, обволакивает со всех сторон лужу, а в центре вода, но по краям уже лед… затем постепенно вся вода замерзает и становится льдом.. так и его чувства, то замерзают, то оттаивают ненадолго… но чувства ли это, или легкое дуновение южного ветра… а вообще знаете… он – это Я, Я – это океан… а океан настолько огромен и глубок, насыщен красками и различными составляющими.. что он врядли полностью охладеет, во всяком случае, не в этой жизни…

13.10.06 2:53

12 октября 2006 года  22:10:04
Conspiracy | conspiracy@ngs.ru | Новосибирск | Россия

---

Михаил Веллер

ТАНЕЦ С САБЛЯМИ

История советской музыки создавалась на пятом этаже гостиницы «Европейская», в буфете. Это был самый музыкальный буфет в мире. Филармония находится прямо напротив, через улицу, и музыканты неукоснительно забегали в этот буфет до репетиции, после репетиции, а иногда и вместо репетиции. Для большей беглости пальцев и бодрости духа. А также после концерта, перед концертом, и просто так, по привычке. И свои, и заезжие — это было почти как ритуал. Любая буфетчица с «Крыши» знала о музыкантской жизни города больше, чем директор Ленфилармонии или секретарь Союза композиторов. Музыкантов здесь знали, уважали и прощали им многие артистические выходки — творческие натуры... слава города! Здесь не спрашивали, что надо посетителям -- их считали по головам и наливали по сто коньяку, если до работы, а если после — то по сто пятьдесят. А сто грамм коньяка стоили в те времена рубль. А поскольку Ленинград был городом более филармоноцентрическим, нежели театроцентрическим, в отличие от Москвы, что давно отмечено, и именно в филармонии собирался свет и происходил бомонд, то все обсуждаемые там истории автоматически становились достоянием Невского и входили в перечень тем, рекомендуемых к беседе меж людьми образованными и не чуждыми искусств. А Герой Социалистического Труда и лауреат до черта всяких премий Арам Ильич Хачатурян, личный большой друг Мравинского, Рождественского и прочих, был там, на улице Бродского угол Невского, стойка бара от лифта направо, гостем постоянным и музыкальному Ленинграду вполне родным. Он был человек знаменитый, гость желанный, широкая душа, кавказской общительной щедрости — в доску свой от Москвы и Ленинграда до родной Армении, не говоря уже о Фракциях и Испаниях, из которых просто не вылезал... Вот в Испании как-то на гастролях, проходивших с огромным успехом — испанцы вообще народ музыкальный, а музыку темпераментную, огневую, ценить умеют в особенности,— его устроители и спрашивают: что бы он хотел еще увидеть или получить в Испании, они будут рады сделать великому и замечательному композитору приятное, услужить, одарить, устроить, расстелиться под ноги, не ударить в грязь лицом, и прочие цветастые латинские изъявления. Хачатурян, в свою очередь, был в быту человек скромный, достойно несущий свое величие и славу. Принимали его по высшему разряду, и желать он мог только птичьего молока. Но молока он не употреблял, любимым его напитком был, напротив, коньяк «Арарат». Поэтому он развел руками, поблагодарил хозяев, подумал и в порядке ответной любезности на комплименты своему несравненному гению отвечал, что Испания, в которой он имеет честь выступать, является родиной величайшего художника двадцатого века Сальвадора Дали, лидера и славы мировой живописи и его кумира. И никаких таких желаний у него, восхищенного баснословным испанским гостеприимством, нету и быть не может; вот разве только он был бы рад встретиться и познакомиться с мэтром Сальвадором Дали, дабы лично засвидетельствовать ему свое глубочайшее почтение и даже попросить автограф на альбом с репродукциями. При этом заявлении устроители слегка меняются в лице; переступают с ноги на ногу... Потому что Дали славился непредсказуемой эксцентричностью, и просьба эта вовсе не факт, что выполнима... Более всего она невыполнима по той простой причине, что Дали живет в Америке. В Испанию он изредка наезжает. Но все устроилось со сказочной быстротой и пугающей легкостью. Заокеанский Дали благосклонно выслушал по телефону пожелание встречи и ответил, что он поклонник великого композитора и почтет за счастье принять его в своем скромном испанском жилище в любое время, какие разговоры. Ради этого счастья он бросит все дела, которых у него, в сущности, и нет, кому он нужен, бедный старый художник, и сейчас же едет в аэропорт и садится в самолет. Скажем, завтра? Допустим, в два часа дня? Если это устроит конгениального композитора Хачатуряна, то он, скромный малевалыцик Дали, безвестный неудачник, будет весь остаток своих дней счастлив, совершенно счастлив, что его ничтожная особа может представлять какой-то интерес для такого гиганта и светила мировой музыки. И потрясенный до потери пульса импресарио передает это приглашение Хачатуряну, с испанским тактом давая понять, что слава Хачатуряна превзошла уже вовсе все мыслимые и немыслимые пределы, если сам мэтр Дали! который способен послать куда подальше любого президента — просто так, под настроение и для скандальной саморекламы! -- так высоко ценит Хачатуряна. И назавтра без трех минут два лимузин правительственного класса привозит Хачатуряна с импресарио, секретарем и переводчицей к воротам белокаменного мавританского замка Дали, с башенками, шпилями, зубцами и флажками. Привратник и охранник в ослепительных ливреях распахивают ворота и сообщают, что хозяин уже ждет, и его пожелание — провести встречу на интимном, семейном, можно сказать, уровне, поэтому переводчик не нужен, ведь у монсеньора Дали жена тоже русская, и машина тоже не нужна, потому что монсеньор Дали распорядился отвезти гостя после встречи обратно на своей машине. Который тут из вас синьор Хачатурян? Сделайте честь, синьор, проходите. Нет-нет, остальных принимать не приказано. Остальные пожимают плечами и не удивляются, потому что все это вполне в духе Дали. Они пожимают Хачатуряну руку, желают хорошо провести время, передают приветы своему великому земляку, и уезжают. А Хачатуряна сопровождают по мраморной аллее в замок. На крыльце ему отвешивает поклон уже простой какой-то церемониймейстер королевского двора, и Хачатурян начинает сомневаться: правильно ли он одет, может быть, уместнее было бы явиться в смокинге... но его же об этом не предупреждали, да и время дневное, встреча неофициальная... да он и сам, в конце концов, великий человек! чего там... Церемониймейстер приглашает его в роскошный приемный зал — белая лепка, наборный паркет и зеркала,— предлагает садиться и вещает по-испански, что монсеньор Дали сейчас выйдет вот из этой двери. В этот самый миг старинные часы на стене бьют два удара, церемониймейстер кланяется и исчезает, закрыв за собой двери. И Хачатурян остается в зале один. Он сидит на каком-то роскошном златотканом диване, не иначе из гарнитуров Луи XV, перед ним мозаичный столик, и на этом столике изящно расположены армянские коньяки, испанские вина, фрукты и сигары. А в другом углу зала большая золотая клетка, и там ходит и распускает радужный хвост павлин. Проходит минута, и другая. Зная, что пунктуальность в Испании не принята ни на каком уровне, Хачатурян оживленно осматривается по сторонам, приглаживает волосы и поправляет галстук. Очевидно, жена Дали Гала тоже будет, раз не требуется переводчик. Он заготавливает вступительные фразы и оттачивает тонкие комплименты. В десять минут третьего он полагает, что, в общем, с секунды на секунду Дали уже зайдет, и прислушивается к шагам. В четверть третьего садится поудобнее и выбирает сигару из ящичка. Выпускает дым и закидывает ногу на ногу. В двадцать минут третьего он начинает слегка раздражаться — какого лешего, в самом деле... сам же наливает себе рюмку коньяка и выпивает. В половине третьего он наливает еще рюмку коньяка и запивает ее бокалом вина. Щиплет виноград!.. Налицо все-таки нарушение этикета. Хамство-с! Что он, мальчик? Он встает, расстегивает пиджак, растягивает узел галстука, сует руки в карманы, и начинает расхаживать по залу. С павлином переглядывается. Дурная птица орет, как ишак! А часы исправно отзванивают четверти, и в три четверти третьего Хачатуряну эта встреча окончательно перестает нравиться. Он трогает ручку двери, из которой должен выйти Дали -- может, церемониймейстер залы перепутал? — но дверь заперта. И Хачатурян решает: ждет до трех — и уходит к черту. Что ж это за безобразие... это уже унижение! Ровно в три он нервно плюет на сигарный окурок, хлопает на посошок рюмочку «Ахтамара» и твердо ступает к двери. Но оказывается, что эта дверь, в которую он входил, тоже не хочет открываться. Хачатурян удивляется, крутит ручку, пожимает плечами. Он пробует по очереди все двери в этом дворцовом покое — и все они заперты! Он в растерянности и злобе дергает, толкает,— закрыли! Тогда он для улучшения умственной деятельности осаживает еще коньячку, ругается вслух, плюет павлину на хвост, сдирает галстук и запихивает в карман... Он ищет звонок или телефон — позвонить камердинеру или кому там. Никаких признаков сигнализации. Может, с Дали что-нибудь случилось? Может, он не прилетел? Но ведь — пригласили, уверили... Сумасшествие! А жрать уже, между прочим, охота! Он человек утробистый, эти удовольствия насчет пожрать любит, а время обеденное: причем он специально заранее не ел, чтоб оставить место для обеда с Дали — по всему обед-то должен быть, нет? Присаживается обратно к столику, выбирает грушу поспелее, апельсином закапывает рубашку, налегает на коньяк и звереет — настраивается на агрессивный лад! И в половине четвертого начинает ощущать некоторую потребность. Вино, понимаете, коньяк, фрукты... В туалет надобно выйти Араму Ильичу. А двери заперты!!! Никакие этикеты и правила хорошего тона уже не уместны, он стучит во все двери, сначала застенчиво, а дальше -- просто грохочет ногами: никакого ответа. Тогда пытается отворить окна или покричать, или уж... того... Но стрельчатые замковые окна имеют сплошные рамы, и никак не открываются. Хачатурян начинает бегать на своих коротких ножках по залу и материться с возрастающим напором. И к четырем часам всякое терпение его иссякает, и он решает для себя — вот ровно в четыре, а там будь что будет! да провались они все! А на подиуме меж окон стоит какая-то коллекционная ваза, мавританская древность. Красивой формы и изрядной, однако, емкости. И эта ваза все более завладевает его мыслями. И в четыре он, мелко подпрыгивая и отдуваясь, с мстительным облегчением писает в эту вазу и думает, что жизнь не так уж плоха: замок, вино, павлин... и высота у вазы удобная. А часы бьют четыре раза, и с последним ударом врубается из скрытых динамиков с оглушительным звоном «Танец с саблями»! Дверь с громом распахивается — — и влетает верхом на швабре совершенно голый Дали, маша над головой саблей! Он гарцует голый на швабре через весь зал, маша своей саблей, к противоположным дверям — они впускают его, и захлопываются!.. И музыка обрывается. Входит церемониймейстер и объявляет, что аудиенция дана.И приглашает к выходу. Остолбеневший Хачатурян судорожно приводит себя в порядок, справляясь с забрызганными брюками. На крыльце ему почтительно вручают роскошный, голландской печати, с золотым обрезом, альбом Дали с трогательной надписью хозяина в память об этой незабываемой встрече. Сажают в автомобиль и доставляют в отель. По дороге Хачатурян пришел в себя и хотел выкинуть к черту этот поганый альбом, но подумал и не стал выкидывать. А там его ждут и наперебой расспрашивают, как прошла встреча двух гигантов. И он им что-то такое плетет о разговорах про искусство, стараясь быть немногословным и не завраться. В тот же день полное изложение события появляется в вечерних газетах, причем Дали в простительных тонах отзывается об обыкновении гостя из дикой России использовать в качестве ночных горшков коллекционные вазы стоимостью в сто тысяч долларов и возрастом в шестьсот лет. Так или иначе, но больше Хачатурян в Испанию не ездил.

15 октября 2006 года  16:42:03
Alex_ZD |

---

Михаил Веллер

АРТИСТ

Был в Ленинграде вполне известный актер Зиновий Каморный; как бы почти звезда полупервого ряда на вторых ролях. Такой стройный, красивый, дерзко-обаятельный — часто снимался в ролях всяких белогвардейских поручиков или преступников с привлекательной порочностью.

Девицы там висели гроздьями и дрыгали ногами. Это дело он понимал. Такой советский плэйбой, душка-киноартист.

И хороший, кстати, актер! Мог бы карьеру возвести. Но керосинил по-черному, штопором в брызги: от запоев лечился.

Жена с ним не выдержала, ушла. Он ее метелил дико. Как нажрется, так и коммуниздит. Или по знакомым скрывалась, или в травме лечилась; куда же... Его адресок на скорой и в милиции уже знали.

И вот он набанкетился в угар и дым с ошалелой поклонницей, с утра сгонял ее за литром на опохмел и стал метелить. Но она сопротивлялась, так он решил ее резать.

Соседи на дикие вопли застучали в дверь, задергали, загрозили: привычный случай; опять... А девица вьет адские рулады — спасайте! насмерть убивают!

Пока прождешь вызванной милиции, э. А внизу шлепал себе с дежурства милиционерик. Ему замахали, призвали. Прибегает наверх.

Из-за двери — радиопьеса ужасов на полную громкость! Он грохочет кулаком, сапогом: милиция! А ни фига. Помогите!!!

Вышибли с соседями дверь. Дух ханыжный, в пустых стенах бутылки катаются. И посреди композиции

артист Камерный, опухший вампир с парикмахерской бритвой: Иван Грозный убивает свою дочь. А-а, рычит безумно, бабу в обхват — и лезвие к горлу! Еще шаг! и катайте голову. Кровь показывается на шее.

Аи, ой. Ситуация требует мгновенных действий. И милиционер действует: дергает пистолет и первым же выстрелом в упор очень удачно засаживает бабе в бедро. Их на службе мало тренируют на снайперскую стрельбу при скоротечных контактах. Опыта нет: у него все трясется от зубов до колен.

Девица оседает, милиционер укрепляет шпалер двумя руками — шар-рах артисту Камерному да посередь лба. Тот, естественно, бритву выпустил и сам лег. Порядок восстановлен.

Соседи протолкнули воздух, ахнули, охнули. Все тихо.

Блюститель порядка осознал остекленело, соотнес картину с инструкцией и выпалил третий в потолок. В качестве предшествующего предупредительного выстрела.

Едет милиция, едет скорая: Бородино! Девица лежит на стеклотаре, стоны испускает. В бедре у нее дыра, на шее порез, под глазом синяк. Артист Каморный лежит смирно. Бритва в крови, из пистолета дымок, у народа глаза по чайнику.

Девице — повязка и шина, перебита бедренная кость, артисту Каморному — вызывается транспорт везти в морг, участники и свидетели — приступаем к даче показаний. Фельдшер милиционеру: благодарим за отличную стрельбу. Милиционер — мрачно ему: у меня еще пять в обойме. Профессиональный юмор.

Соседи за милиционера горой. Радуются, что отмучились; задоставал их артист Каморный своим талантом.

На похоронах народу была куча. От театра, от кино, венки, речи: скорбь. Девки милицию проклинали.

Того парня еле потом оправдали. Упорно дознавались о порядке выстрелов и меткости попаданий. Еле соседи отовраться помогли.

19 октября 2006 года  19:21:49
Alex_ZD |

---

Михаил Веллер

ГОЛОВА
Легенды Невского проспекта

Если медик циничен в силу профессии, то первокурсник — еще и в силу возраста. Шик первокурсника не просто позавтракать в анатомичке, но желательно облокотившись на выпотрошенный труп. Так устанавливаются нормальные рабочие отношения с бренной людской плотью. А уж санитарить в морге — законная студенческая халтура. Своя бравада в каждом деле.

Правила высшего уже тона, аристократического, рекомендуют студенту иметь дома череп. Не муляж, а настоящий; атрибут священного и древнего ремесла медицины. Как наглядное пособие он полезен, чтобы учить кости черепа, коих числом — непосвященные и не подозревают — сто двадцать семь. Одновременно он является изысканным украшением интерьера и хорош как подсвечник, пепельница, пресс-папье и чаша для вина на пьянках с обольщением девочек. Вещь в хозяйстве ценная.

Он и денег стоит ощутимых. Студент и деньги — вещи совместимые редко и ненадолго. И наш студент решил обзавестись сим необходимым предметом просто и бесплатно.

Наш студент подрабатывал в анатомическом театре. Анатомический театр отличается от просто театра тем, что умершие от скуки во втором развлекают посетителей в первом. В чане с формалином, где плавали годами препараты, наш студент облюбовал подходящую бесхозную голову и в удобный момент ее выудил.

Он аккуратно упаковал голову в полиэтиленовый пакет, обернул газетами и уложил в мешочек. И втихаря вынес.

Через город в час пик путешествие с головой доставило своеобразные ощущения. В трамвае просили: да поднимите вы свою сетку, на улице интересовались: молодой человек, не скажете, где вы купили капусту; и тому подобное. Он снимал комнату в коммуналке, в общаге места не досталось. И, дождавшись вечером попозже, когда соседи перестали в кухне шастать, он приступил к процессу. Налил в кастрюлю воды, сыпанул щедро соли, чтоб ткани лучше отслаивались, погрузил полуфабрикат и поставил на плиту, на свою горелку. Довел до кипения, сдвинул крышку (можно списывать рецепт в книгу о вкусной и здоровой пище), полюбовался, и удалился к себе.

Лег на диван и стал читать анатомию, готовиться к зачету. С большим удовольствием повторяет по атласу кости черепа.

Тем временем выползает по ночным делам соседка со слабым мочевым пузырем. Соседка — она любопытна по своей коммунальной сущности. Особенно неугомонна она до студента. А кого он к себе водит? А с кем он спит? А сколько у него денег? А что он покупает? А чего это он вдруг варит, на ночь глядя, да в такой большой кастрюле? он отродясь, голодранец, кроме чайника ничего не кипятил, по столовкам шамает.

Оглядывается она, приподнимает крышку и сует нос в кастрюлю. И тихо валится меж плитой и столом. Обморок. Нюхнула супчику. Неожиданное меню.

Там и сосед вылезает, попить хочет, перебрал днем. Видит он лежащую соседку, видит кипящую кастрюлю, парок странноватый разносится. Что такое? Окликает соседку, смотрит в кастрюлю... А на него оттуда смотрит человечья голова.

Дергается он с диким воплем, смахивает кастрюлю, шпарится кипятком да по ленинским местам, орет непереносимо, а кастрюля гремит по полу, и голова недоваренная катится.

На этот истошный крик хлопают все двери — — выскакивают соседи. И что они видят:

Сосед выпученный скачет, как недорезанный петух, и вопит, как Страшный Суд. Соседка лежит промеж плитой и столом кверху задом, так, что на обозрении только ноги и немалый зад, а верха тела за ним не видно, заслонено. А на полу в луже валяется обезображенная, страшная голова.

И все в ужасе понимают так, что это соседкина голова.

И тут в пространстве гудит удар погребального колокола, и потусторонний голос возвещает: Это моя голова!..

Тут уже у другой соседки случилось непроизвольное мочеиспускание. Прочие посинели и воздух хватают.

А это студент, сладко усыпленный анатомией, вздрыгнулся от кухонного шума, в панике чуя сердцем неладное тоже вылетел, в темноте коридора тяпнулся впопыхах башкой с маху об медный таз для варки варенья, который висел на стене до будущего лета, и в резонанс проорал упомянутую фразу не своим от боли голосом, искры гасил, которые из глаз посыпались.

Хватает студент голову, дуя на пальцы кидает ее в кастрюлю, возвращает на плиту, материт в сердцах честную глупую компанию. Соседу спускает штаны и заливает ожоги растительным маслом и одеколоном, остатками одеколона соседке трет виски и шлепает по щекам, она открывает глаза и отпрыгивает от него, людоеда, в страхе за людей прячется.

Студент молит и объясняет. Соседи жаждут кары. Звонят в скорую — через одного плохо с сердцем. Ошпаренному особенно плохо на полметра ниже сердца. Обморочная заикается. Заикается, но в милицию звонит: а ну пусть разберутся, чья головушка-то!

...Обычно реакции медицины и милиции совпадают, но здесь разошлись решительно. Эскулапы валялись от восторга и взахлеб вспоминали студенческие развлечения; милиция же рассвирепела и приступила к допросу с пристрастием и даже применением физического воздействия: дал старшина анатому в ухо, чтоб вел себя потише и выглядел повиноватее.

С гигантским трудом удержался он в институте, оправдываясь безмерной любовью к медицине и почтением ко всем ее древним традициям. Голова вернулась в анатомичку, студента же с работы в анатомичке выгнали, разумеется, с треском; и со стипендии сняли на весь следующий семестр.

К слову уж сказать, зачет по анатомии он с первого захода завалил. Балда.

20 октября 2006 года  20:34:51
Alex_ZD |

---

Ицхак Скородинский

Елабужский синдром.
(фантасмагория на тему вечного)

И меня тоже не приняли на работу посудомойкой. Мне бы повеситься, но где найдешь в израильской съемной квартире крючок или еще что-то, чтобы выдержало бы мой вес – сто кило с пузом. Тогда я сделал еще смешнее – сорвался с тормозов. Как и все русские люди, я закусываю водку облаками, а это очень опасно для здоровья окружающих меня людей. На следующее утро, как только меня выпустили из полиции, пришлось идти пешком к своей семейной врачихе. Ввиду полного отсутствия денег – в израильскую автобусную рулетку я давно уже не играю, а с врачихой у меня железный уговор – сорвался, тут же к ней, да и потом…. Что ж, я понапрасну, что ли, три больничные кассы поменял, пока не нашел её. Представляете, она до сих пор одержима одной, единственной идеей-фикс – вылечить всех и навсегда.

Отсидев огромную очередь, я все-таки предстал перед ней во всей своей красе. Врач, как обычно, измерила мне давление, а потом, порасспросив о том, о сём спросила.

— Вы все еще пишете стихи?

Мы помолчали.

— Прочтите что-нибудь, если можно. Что-нибудь такое …, для анамнеза.

Я прочитал. Вот это.

АВТОПОРТРЕТ

Раз пятьдесят повешен и расстрелян,

заколот, четвертован и распят,

лежу в гробу – рукою изувера

загримированный под труп…. Опять

зуб заболел, и нету, нету мочи

стерпеть вой главной героини вновь….

Ну, ладно, все путем —

работа есть, работай….

Дождался, слава богу.

— ДУБЛЬ ПЯТЬ! МОТОР!!!

Сейчас взорвемся все,

потом обед и… с песнями,

что там у нас по плану —

пытки….

На костёр!

…Опять все сорвалось.

— Ты мне неинтересна!!! —

визжит, как институтка режиссер…

Ну, что не поделили эти твари

и снова завелись – не зная почему?

А как волшебно было все у них вначале —

он дал ей роль….

Она дала ему….

— ВСЕМ ПРИГОТОВИТЬСЯ!!!

Подпрыгнул гроб от взрыва.

И что теперь….

Какая тишина….

Крик чаек….

Мне б, сейчас глоточек пива….

О скалы трется сонная волна.

Ну, вот и всё,

все заорали разом.

— СНЯТО!!!

Нет, нет, не пива – сигарету….

Кофейку!

Вот оно, чудо,

возле моря…,

на закате,

глаза открыть и —

ВОСКРЕСАЯ —

сесть в гробу….

Никто и не заметил….

Веселятся…..

Не понимают, черти,

что порой,

я тоже, если честно разобраться,

эпизодический…

но, все-таки

ГЕРОЙ.

— Да! – сказала целительница.

— Тяжелый случай…. Ну, ничего, ничего…. Будем лечить! И тут же, просветлев.

— Вам нужно к специалисту!

И…, направила меня к патологоанатому. После того, как эта святая женщина спасла жизнь, моему единственному внуку – я никогда не задавал ей лишних вопросов и попёрся на окраину города, как раз в то место, где в Израиле вскрывают трупы.

Я шел туда и думал – как же наша израильская жизнь все-таки отличается от привычной, русской. В России как – стало скучно в голове, вытаскиваешь из стола револьвер и крутишь себе, задумавшись о чем-то, барабан сколько хочешь. Можешь даже приставить его к своему собственному виску ради разнообразия…. А если ты к тому же, отморозок зафуфыренный – нажимаешь на курок!

А у нас! Ты должен ехать на работу! На таком же вот автобусе, под номером семь. А вчера такой же вот – взорвали. Ты прыгаешь в его нутро, как будто бы из самолета, но без парашюта, платишь за это удовольствие свои кровные и едешь…. Едешь! А потом приземляешься из него…. Живой!!! И рад, радешенек, как идиот последний….

Нет, лучше пешедралом, как я сейчас. Раз, два – раз, два….

Патологоанатомом оказался глубокий ватик (старожил израильский) – судя по тому, как он заговорил со мной на приличном русском, но с ивритом пополам. Он приобнял меня за плечи и поволок, как Харон в недра своего заведения, рассказывая на ходу, что Дорочка уже позвонила и что меня нужно спасать, визит в миштару (полицию) – это не фунт изюма, но все будет – игъе беседер (останешься в живых). И хотя мой медицинский ангел предупредила меня, что вскрытия не будет, на душе стало муторно, а в животе тошно. Нот Аркадий, так он мне представился, завел меня в какой-то закуток, усадил в кресло, включил спокойненькую музычку, заварил что-то травяное вместо дежурного израильского кофе и воскурил все вокруг индийскими палочками.

— Это — чтоб вонизм наш отбить. – объяснил он мне.

А потом с причитаниями и истово заговорил вдруг об особенностях поэтики раннего Иннокентия Анненского. При этом, он, то кружил вокруг меня, как бы исполняя боевой танец созревшего орангутанга, то очень больно нажимал какие-то точки на руках и на лице. И я полетел, полетел…. Как из того автобуса.

И тут, как из-за угла мешком, возле меня очутился труп. Я сразу узнал ее, это была моя Муза, закутанная в полосатенькую больничную простыню, которую она тут же сбросила на пол. В неоновом освещении загробного отделения ее фиолетовое лицо казалось совсем синюшным. И потом – этот разрез через весь живот до груди, зашитый суровыми нитками. Она наклонилась ко мне и прошепелявила на ухо.

— Ну, что парнишшаа…. На брудершафт!

У меня всё поплыло перед глазами, и я услышал свой собственный вой, но откуда-то издалека….

Сознание ко мне вернулось вместе с запахом нашатыря.

— Хамудик мой, (голубчик) это пить, быстренько, быстренько! – подсовывал мне чашку с настоем Петрович, и пока я судорожно хлебал его пойло, осторожно поинтересовался – как всё было.

Я рассказал. Аркадий Петрович явно повеселел и торжественно заявил, что я бари

(здоров), т.е. спасён. А дама – это так, побочный эффект, но очень, очень полезный.

— И по этому поводу… — пел он мне – Нужно сделать лехаим!

Тут же появились две русские граненые и коньячок, мы чокнулись, я поднес рюмку ко рту и… реально ощутил возле уха, как выдох.

— На брудершааафт!

Рюмка полетела на пол.

— Ничего, мазаль тов, мазаль тов!!! (на счастье, на счастье) – танцевал вокруг меня мой спасатель. И тут я понял, что в Израиле Кашпировские зачем-то работают патологоанатомами.

Кем же тогда в нашей великой стране работают настоящие патологоанатомы — подумал я, но спросил о другом.

— А если все-таки выпью?

— Тогда нэшика (поцелуй), горько, и в постельку. Любовь, знаете ли, до гроба….

Шучу, шучу….

И вот, меня уже выводят на свежий воздух, обнимают в последний раз и просят передать нежный Даш (приветик) дорогой Дороти.

С тех пор всё пошло, как по маслу. Меня не приняли ещё в 326-ти местах на работу, а мне хоть бы хны. Я теперь абсолютный абстинент, даже курить бросил.

Но, это что! Даже повеситься не возникает никакого желания, потому что я совершенно определённо знаю – она ждёт меня там, зашитая суровыми нитками и совсем разложившаяся под тлетворным влиянием Ближнего Востока горячо и навеки любимая

моя – Муза-алкоголичка.

— Не дождёшься…. – шепчу я ей каждый вечер, засыпая. И сплю, как младенец….

И даже… не храплю!

24 октября 2006 года  00:16:34
Ицхак Скородинский | izskor@mail.ru | Беэр-Шева | Израиль

---

* * *

Не пальцем в …!

Давненько, пару раз видел сценку в одном тире города. Входил этакий парень ну может быть лет так двадцати пяти, двадцати шести. Покупал три-четыре пульки под пневматическое ружьё и не долго целясь пулял в нитку. Некоторые свидетели думали что это случайно. Ан, нет! И бабка продающая пульки хорошо знала и гнала таких стрелков. Вот такие снайпера были! Сам свидетель. Не меньше 8 метров, и в нитку! Это вам не пальцем в …!

Ещё по слухам один стрелок в банке «Сгущённое МОЛОКО», с трёх выстрелов попадал точно в три О. Тоже с приличного расстояния, и оптики естественно.

25 октября 2006 года  07:21:14
Oleg Galinsky (ОЛЕГ ВЛАДИВОСТОКСКИЙ) | Wladivostok | RUSSIA

---

Алиса

* * *

Она никогда не понимала, почему люди не любят дождь.… Да что там не любят… они его бояться… А она его чувствует, когда природа плачет, ей кажется, что с неба летят и аккуратно падают на землю маленькие бриллианты…и от этого ощущения становиться легко и интересно…

Она стояла на остановке, когда опять пошел дождь.… На голубое небо налетела маленькая, игривая тучка, из которой посыпались на землю драгоценные капли…И началось… Со всех сторон доносился мат, люди стали толкаться, прорываясь к единственному укрытию – остановке. Женщина схватила ребёнка в одну руку, другой тщетно пыталась открыть зонт; зазевавшуюся девочку сбил с ног здоровый мужик, она упала в лужу и испачкала платье, за что получила подзатыльник от подоспевшей сестры.… Вскоре вся улица стала напоминать сумасшедший дом, где всех охватила одна лишь идея, скорее спрятаться от назойливого дождя, забежать на остановку. А тучке явно нравился весь этот сумбур, она не собиралась быстро улетать, решив выплеснуть всё до самой последней капли… Девушка медленно покинула остановку, ставшую Ноевым ковчегом для промокших людей. Она вышла, протянула руки и стала ловить случайные драгоценные слёзы неба. И вот уже она улыбается этой маленькой, игривой тучке и заговорчески подмигивает ей! Проблемы, терзающие юную душу, ушли в небытие, слезы, текущие из глаз, смешались с каплями и тоже казались бриллиантами…Она любила дождь за то, что в нём было можно спрятать слезы, убежать за его завесу и попасть в другой, ирреальный, сказочный мир, подкупающий своей чистотой и прозрачностью… К ней подошла девочка, та самая девочка, которая стала жертвой дождливого помешательства, и вытянула руку, потом ребёнок посмотрел на неё и улыбнулся, а она уронила очередную слезу….счастья, и обратила взгляд на небо!

Она никогда не понимала, почему люди не любят дождь…Она любила дождь, в нем можно спрятать слезы!

27 октября 2006 года  20:43:04
Алиса | pulchra_amica@mail.ru | Люберцы | Россия

---

Дария Шуляренко

Смогла бы я... любить тебя?
Реальная сказка из личной жизни

Ты ведь любишь кого-то?.. Иногда, твоё сердце кажется мне пустым, в эти моменты ты чем-то занят, порой грустным – ты что-то вспоминаешь, а порой весёлым, когда всё в жизни ладится. Я не желаю заставлять тебя обманывать.… Если хочешь, я буду молчать. Просто, я ощущаю…

Я чувствую твою любовь, любовь к другой женщине… Как ты мечтаешь о ней, как ты хочешь видеть ей рядом. Мне кажется, порой ты готов стать банальным, совершенно другим, только бы любить её. Не думая о проблемах, ты просто улыбаешься, размышляешь о ней и на лице появляется свет – так ты испытываешь вновь, всё то, что пережил или мог бы, если бы не то... Если я не права, прости меня, а если права, все равно прости. Хотя, я всегда ошибаюсь, даже в мелочах. Я такая.

Люби ее. Просто и безответно, хотя ответ есть. Я чувствую, будто сама пережила всё это. Сердце беспокойно бьётся, в горле пересыхает, и всё внутри полыхает чем-то непонятным, но таким настоящим. Это любовь.

Истинная любовь: в ней есть капля сожаления, но она такая сильная и взаимная. Даже я чувствую её, на расстоянии больше нескольких тысяч километров. Знаешь, что бы там не случилось, но всегда надо дать второй шанс не только людям, но и себе.

Столько тепла и раскаяния… я не знаю, что ты такого сделал, но поверь: любовь всё прощает и никогда не уходит, просто, она порой покидает человека не достоянного ее, но ты достоин.

Я пишу тебе письмо, возможно последнее, а может, то, что ты запомнишь, то, которое сохраниться в твоей памяти. Я – писатель – не умелый, неуклюжий, но всё-таки тот, который старается что-то осознать, находясь вне времени, сохраняя всё тоже положение на стуле.

Всегда приятно осознавать, что у тебя есть друг, чувствовать близость на расстоянии, которое можно измерить линейкой на карте. Мы такие… или только я?

Порой, ты даешь мне советы, порой хочешь сам, что-то спросить, но не можешь, что-то мешает тебе и тогда я, чувствуя твое беспокойство, сама начинаю разговор. Ты часто молчишь, думаешь, а порой улыбаешься и, хотя я не вижу твоей улыбки, но все равно чувствую тепло, исходящее от тебя.

…Смогла бы я… любить тебя? Да, так чисто и тонко, как никого на свете, вглядываясь в твои глаза, ощущая трепет твоего дыхания, чувствуя биение твоего сердца и частоту пульса, ощущая прикосновение губ… Хотелось бы видеть, как каждое утро открываются твои глаза, как ты расчёсываешь примявшиеся за ночь волосы, небрежно натягиваешь джинсы и при тусклом свете лампочки ищешь упавшую на пол зубную щётку. Да, я бы смогла… Смогла бы любоваться тем, как ты улыбаешься, слегка отвёдя глаза, как сосредоточено смотришь, проникая взглядом в глубь моего сознания, тем, что ты есть…

Конечно, бы смогла: жить, каждую минуту благодаря Бога, за дарованное мне счастье, вытирая слёзы перечитывать наши с тобой любимые книги, смотреть старые фильмы; придумывая сказку, называть нашими именами причудливых героев и забавных персонажей, размышлять над смыслом жизни, задавать тебе вопросы, на которые давно уже знаю ответ. Так жить… Засыпая под звуки твоего голоса, наблюдая за движением рук, за тем как ты мило щуришь глаза в блеклом свете ночной лампы и наивно шутишь. Закутываясь в тебе, как в тёплом одеяле, дремать всю ночь, а утром ощущать прохладу осени и слышать в твоём шепоте морской бриз и дыхание ветра.

… Даже сейчас, порой мне кажется, что ты знаешь всё, сможешь рассказать то о чем я попрошу: например, о том, кто создал Солнце, придумал салют и сказку о великане, сумевшем выпить море или про холодное серце. Ты это сможешь…

…любить меня. Смог бы? Чувствовать меня своей половинкой, тонуть в моих глазах и прислушиваться к шороху моих ресниц…

Но ты лишь друг… Хотя, не «лишь», а уже. Ты самое лучшее, что есть у меня, то, что поделило мою жизнь на две части: на ту, что была до тебя и ту, что после.

Мне кажется, я знаю тебя много лет, будто мы росли вмести, сидели за одной партой, ты дёргал меня за косички, гордо носил мой портфель и дрался из-за меня с мальчишками. А я в свою очередь, ревновала тебя к каждой знакомой девчонке и улыбалась, глядя в глаза, наполненные блеском…

Хочу, лишь пожелать тебе: чтобы эта женщина любила тебя так, как я могла любить тебя, чтобы она смотрела на тебя так, как я смотрела бы на тебя, чтобы она, как и я отдавала бы тебе всю свою нежность и чтобы не могла вдохнуть воздуха без душевного трепета с мыслью о тебе, и чтобы каждой вечер она плакала, как я, благодаря Бога за эту любовь, чтобы она так же, как я, каждое утро ловила бы твой взгляд и улыбалась мыслям о том, что она все же, отбила тебя у простой девчонки, чья память всегда будет хранить тепло далёкой встречи и нежность тех чувств, что всегда будут жить в сердце.

…Чтобы она так же любила тебя, как я… уже люблю.

Июнь 2006

27 октября 2006 года  21:08:46
Дария Шуляренко | d19981@yandex.ru | Киев | Украина

---

Дария Шуляренко

История одной жизни
Реальная сказка из личной жизни

История одной жизни

Девочка всегда о чем- то мечтала. В своем детстве она придумала себе друга. Это человек был самым лучшим, необыкновенным, тем, кто ее ценил и понимал. Девочка верила в то, что он реальный. Долгими вечерами она рассказывала ему небылицы, смеялась, плакала… и все вместе с ним. Друг всегда был рядом и никогда не оставлял ее. Когда в комнату на шум приходили родители, девочка замолкала и делала вид, что ничего не случилось.

Но чем взрослее становилась она, тем меньше и четче образ друга был в ее воображении. Девочка искала его улыбку на лицах других людей, душу – в глазах, но ничего не находила… Зачем все это? Просто изначально она не чувствовала его… был лишь нежный привкус желаемого, но не действительного. Друг был, но в тоже время его и не было. Хотя, он всегда защищал девочку, даже в тех ситуациях, которые были придуманы ею. Этот человек ни с кем не общался, видя лишь ее среди толпы людей.

Девочка так ценила его: раскладывала вещи друга, наливала ему чай в его «любимую» кружку, говорила и отвечала… вместо него.

Родители считали ее замкнутой, учителя – скромной, одноклассники… наверное, они просто не обращали на нее внимания. Она не прыгала в резинку с остальными девчонками, не замечала придирчивых мальчишек, не влюблялась и не заигрывалась на улице до самого вечера.

…Друг встречал и провожал ее со школы. Но часто в это время им не удавалось побыть наедине: соседские девчонки, учащиеся с ней в одном классе, по просьбе родителей девочки ходили вместе с ней домой. А она… улыбалась, думая о друге, мысленно переносясь в далекую страну вместе или к себе домой, где их уже давно ждал остывший, терпкий чай с лимоном.

Затем друг ушел, просто покинул ее мысли… Может, девочка просто перестала думать о нем, обретя что-то другое. У нее появились друзья: уличная детвора. Среди них, она искала… друга, отдавая сердце каждому. Они брали его, но… роняли, упуская из рук, не понимая его ценность. Но девочка продолжала верить: друг есть… вот этот человек – он. Но ей снова разбивали, ранили душу…

Десяток людей, друзей, прошло сквозь ее жизнь и каждому из них она открывала себя, как книгу, перелистывая красочные странички, дарила любовь… но люди не видели этого, а она… плакала, сжимая сердечко в кулачок, говоря: « Я плохая… Я так хочу иметь друга, но я не умею дружить».

Каждый день девочка искала друга и когда ей казалось, что вот, обрела – тот уходил. Почему? Может, эти люди были плохи для нее, недостойны? А может она просто… была не та? Девочка отдавала душу названному другу, бежала на любой его зов, радовалась и плакала вместе с ним, но… она хотела быть одной для него, единственной в жизни этого человека. Чтобы тот сказал ей: ты одна и мне не нужно больше друзей. Кто так скажет? Эти люди были хорошими, некоторые смешными, но они не понимали всей серьёзности намерений девочки… да и сама она мало, что осознавала.

Была подруга… затем другая… Девочка готова была жизнь отдать за дружбу… но нет. Прошло время и она начала писать письма и отдавала их названной подруге, девчонки жившей по соседству. Та читала, с улыбкой воспринимала все это, даже пыталась отвечать, только письма были разными. У одной про чувства, а у другой про мальчишек, которые уже давно выросли…

— Знаешь, то, что ты пишешь не похоже на реальность,— прочитав письмо, сказала подруга.

— Это все, что есть… правда.

— Ты пишешь, что мы можем стать сестрами, но ты унижаешь меня!

— Я? Как же…

— В твоем присутствии странная атмосфера, я не могу объяснить, но мне кажется ты постоянно недовольна! Знаешь, меня пригласили в одну компанию, и я сегодня туда иду.

— А как же я?

— Не знаю.

— Я пойду с тобой.

— Разве? Ты это сможешь?..

— Но… мы ведь хотели быть одни, мы ведь… мы… вдвоем дружить, зачем тебе это?

— Вот! Ты снова давишь! Я не могу так.

Девочка не могла понять поведение близкого человека – подруги. Ее сердце колотилось в груди, не обретая нужного ритма.

— Когда ты придешь?

— Не знаю, вечером… я позвоню тебе.

Она весь вечер не отходила от телефона, ожидала звонка, как исцеления от ран. Подруга так и не позвонила, затем пообещала зайти за ней и вместе пойти на праздник в городе, но так и не зашла.

— Я ждала тебя…

— Знаешь, ко мне приехала двоюродная сестричка, и я захотела пойти с ней вместе, как сестры… ну ты понимаешь.

— Но я ждала… почему ты не позвонила?

— Ну, ничего, ты хоть подумала.

— О чем?..

— О жизни.

Подруга не была виновата… она просто взрослела, стремилась в жизнь, как маленький росточек к солнцу. Но девочке было сложно понять… она считала, что ее предают.

Так было всегда, со всеми ее знакомыми. Девочка открывала им сердце, а они выкладывали туда тяжелые мешки проблем и мыслей. Слушала, давала советы, переживала… Но как только начинала рассказывать о себе – те закрывали ларцы своих душ, отходили, говоря: проблемы, прости.

Прощала… не зная кого: их или себя, но пока не понимая даже за что.

Прошел еще год. Теперь у девочки не было друзей, лишь знакомые, люди, с которыми она училась. Теперь она была одна, не желая впускать в свою жизнь обидчиков, тех, кто не осознает всей ценности ее дружбы.

Настала зима. Холодная пора года, но девочка всегда любила ее, как и осень и… немножко весну: маленький отрезок времени — когда весь сад в белом цвете яблони.

Ветер, дождь — сумели согреть ее остывшие мысли. Утром, никого не было дома, девочка раскрывала окна и впускала их к себе, даже поздней осенью и во время снега. Они вошли в ее сердечко, но большая его часть была полна любви, нежности, не отданной пока ни кому.

Любовь… теперь девочка мечтала о ней. Она не читала глупых книг, людей не осознавших, что это на самом деле… просто ждала прихода этого чувства… человека, сумевшего понять ее, заполнив все пробелы жизни.

Девочке не нужен был идеал, а лишь половинка, лучшая половинка себя. Ей уже нравились его понятия и молчаливость, умение быть собой и загадочность… девочка полюбила в нем все то, что другим людям не было по нраву. Она видела его глаза, даже не зная, какого они цвета…

Настал праздник – ее день рождение, девочка болела. Никто не праздновал этот день, мама считала, что он ничем не отличается от остальных будней. Хотя, если бы именинница захотела, то… но она молчала, целый день, просидев у окна.

— Давай поужинаем! – крикнула мама.

Девочка с унылыми глазами вошла в комнату: на столе стоял купленный медовый торт, пару блюд, сладкая вода.

— Садись, праздник ведь,— сказал кто-то. – Есть температура?

— Да, наверное…

Вечером, ложась в постель, она вспомнила глупый обычай, что-то желать… Слезы полились из глаз. Девочка подумала о любви, но быстро отсекла эту мысль:

— Будет, это будет… А пока… я хочу друга. Боже, пожалуйста, подари мне его, я все отдам, прошу только его, одного, моего – друга.

Комок стоял в горле… Боль… ей казалось, та никогда не пройдет и почти не дыша, шепнула:

— Пожалуйста, друг… забери меня отсюда.

И он забрал, только уже не в мир грез, а куда-то дальше… Спустя полгода девочка нашла его. Правда, поначалу ей казалось, что это простое знакомство, но с ним пришло, что-то новое в ее жизнь, как ветер, но попрохладней. Желание девочки исполнялось, но она сама еще толком не осознавала этого. Просто жила, теперь с мыслью… о друге. Только, этот человек, находился далеко от неё, слишком далеко, чтобы мечтать о встрече... но он был. Каждый день, девочка получала букеты эмоций, кусочки жизни в его немых письмах. Отвечала ему, долго обдумывая ответ, но затем все равно писала о том, что было на душе. Затем, услышала голос, будто не она читает сухие строчки, а друг сам делает его. Письма обрели жизнь, дружба стала крепче. Девочка чувствовала этого человека.

Она писала, находя все новые и новые слова, чтобы выразить непонятное чувство…

Затем друг замолк… Просто шло время, а писем не было. Что-то перевернулось в ее жизни, в какой-то момент девочка почувствовала пустоту и старый комочек в горле. Прошло еще некоторое время и она подумала: « А может так и надо? Это ведь просто человек… Я опять виновата… Все пройдет. Я забуду… друга».

Но не смогла. Однажды утром девочка отчетливо поняла: такого больше не будет, такого друга ей больше не найти и нет смысла его придумывать.

« Я потеряла друга, наверное, единственного, что был у меня…»

Сердце не теряло ритм, просто с девочкой было, что-то не то, появись ощущение, что половинка, маленькая часть крошечного камушка, что в груди, отпала, не разбилась, а просто ушла. Странное чувство, но оно вызывало улыбку на ее лице. Почему? Просто, та принялась вспоминать все то самое лучшее, что дал ей друг… это согрело грустные мысли.

Она написала другу… Просто так, не надеясь получить ответа. Но письмо пришло. В нем был крошечный букет, давно забытых слов. Друг не мог писать… у друга жизнь… другу было тяжело, у него, что-то случилось… Девочка почувствовала это: какой-то трепет, волнение, беспокойство… Но друг молчал, обходя стороной все свои проблемы.

Затем настала весна, принеся с собой дожди. Девочка дни на пролет любовалась каплями, падающими с неба, ручейками растившего снега… В ее жизнь вошло, что-то новое – друг остался. Теперь она чувствовала необыкновенную близость к этому человеку, нежное трепетное чувство. Из груди вырывались слова, складываясь во фразы, но самые лучшие из них она прятала, боясь потерять друга, опасаясь нарушить, то, что так долго строила.

Друг оставался таким же. Девочке нравилась его прямота, но в тоже время скрытность. Они много говорили, но в разговоре всегда была нотка недосказанности – друг молчал о проблемах, она о чувствах.

Затем… девочка написала письмо, письмо другу… последнее послание, а возможно самое первое. Перечитав его сотню, раз она поняла — это сломает дружбу, искренние строки нарушат равновесие… она боялась упасть. Друг отдалялся, в некоторые моменты он просто молчал, девочка чувствовала, что может потерять… его, но это равносильно тому, что кричать в переполненном зале – никто не слышит тебя и всем все равно.

Она обо всем говорила ему, но об этом сказать, просто не смела. Кто она, чтобы так портить ему жизнь? Друг и так много ей дал, а она все равно просит… Девочка, до ужаса боялась повторения ошибок, опасалась надавить на друга. У друга были приятели, самые лучшие, верные люди в его жизни, те, что шли рядом с ним. Он сохранил, пронес их отношения сквозь десятки препятствий. А кто она? Девочка боялась о чем-то спрашивать и тем более просить, ей было приятно ощущать себя одной из тех, кому он доверяет, но даже в мыслях она не допускала, что он сможет так же относится к ней как она… слово «единственная» стало тем, которое она боялась произнести.

Эта история, возможно, никогда не найдет истоков и конца... Просто в один день дружба дала маленькую трещинку. Наверное, тогда, когда друг прочел письмо, то самое, где были чувства девочки.

Непонятно о чем он подумал, но девочка вспомнила теорию вероятности: что любое событие в этой Вселенной, как может быть, так и не возможно.

Но, наверное, не это главное… Просто, пришло осознание того, что когда человек действительно чего-то хочет и просит – он может это получить, но потом ему придется жить с этим. Девочка просила друга – она его получила… Просто, история может повториться… или проще будет отпустить друга и упасть одной? Но она уже не уверена, что сумеет. А он сильный, он все сможет… возможно, он и не держался за нее. Это все она… придумала. Девочка, ведь всегда о чем-то мечтала, даже в детстве…

Правда, она никогда не смогла бы подумать, что настолько сильно… полюбит… друга.

31 июля 2006

27 октября 2006 года  21:10:19
Дария Шуляренко | d19981@yandex.ru | Киев | Украина

---

* * *

Завуч с утра в школе встречает Вовочку и спрашивает его:

— Ну что у Нас на сегодня опять?

А Вовочка и отвечает:

— На сегодня у Вас "не опять", а доктор Рошаль и Шойгу.

30 октября 2006 года  02:22:42
Oleg Galinsky | Wladivostok | RUSSIA

---