все та же Виктория

Звезда для Вилли
рассказ

Самолет летел навстречу солнцу, неуклюжий на земле, в воздухе он был подобен грозной хищной птице, устремив-шейся к своей цели. Капитан Воздушной Армады Великой Американской Освободительной Армии сэр Вильям Билл Кортес сидел в своем кресле в командной рубке головного Боинга с бокалом французского вина и последним выпус-ком «Нью-Йорк Таймс». На первой полосе были опублико-ваны очередные сообщения о подвигах американских воен-ных в деле освобождения народов мира.
«Части Великой Освободительной Армии, пройдя всю Европу, находятся на пути к Красному Китаю. Народ этой страны жаждет освобождения, но коварное правительство не идет на контакт с цивилизованным миром и не желает…»
- Сэр, на линии главный советник президента,— промур-лыкала миссис Глоу, секретарша Кортеса.
Капитан повернулся к экрану, настенный видеофон жалоб-но пискнул и включился.
- Кортес, поздравляю с успешным проведением операции в Пакистане,— на бесстрастном лице советника Куина от-разилась скупая улыбка.
- Спасибо, сэр, я служу великому народу.
- Когда вы войдете в зону Красного Китая?
- Примерно через два часа, сэр, наземные войска уже ждут нас у западной границы.
- Я надеюсь, что вы сможете сохранить хоть какой-то эф-фект неожиданности, Кортес. Китай — неизведанная стра-на, мы не знаем, чего от них ждать, не исключено, что они обладают каким-нибудь неизвестным оружием.
- Мы приняли меры безопасности, я лично руковожу опе-рацией, мистер Куин.
- Мы надеемся на вас. Я уполномочен сообщить от имени президента Объединенного Мира, сэра Джорджа Буша младшего- младшего о присвоении вам звезды Вашинг-тона в случае победы на земле Красного Китая.
- Я очень благодарен, сэр.
- Пока не за что, капитан. Я свяжусь с вами позже, счаст-ливо.
- Очень рад был…
Прежде чем Вильям успел договорить, экран потемнел, и капитан увидел свое отражение. На него смотрело худое, обтянутое смуглой кожей лицо с большими навыкате глаза-ми. Удивительно, но на его лице все казалось большим: и нос, и рот, и глаза, а из-за отсутствия волос лоб как будто продолжался до самого темени. В свои тридцать пять он вы-глядел как дряхлый старик, уставший от жизни, а ведь со-всем недавно он был бодрым и уверенным в себе солдатом, с гордостью исполняющим свой долг перед великим отече-ством.
Что смотришь, Вилли, размышляешь, к лицу ли тебе будет звезда? Вильям вздрогнул и поежился: «Опять Билли, нет, нужно обязательно показаться врачу, когда все закончится» Вилли, Вилли, ты тряпка! «Служу великому народу», что это за ерунда, Вилли? Ты же сам не веришь в то, о чем го-воришь!»
Кортес встал из-за стола и направился к бару. Только обилие спиртного на время заглушало этот противный го-лос. Кортес впервые услышал его чуть больше года назад. Тогда во Франции освободители встретили мощное сопро-тивление, и американским эскадрильям пришлось разнести окрестности Парижа, чтобы вынудить французов сдаться. Командный лайнер приземлился в единственном уцелевшем аэропорту, и Вильям вынужден был на штабном автомобиле добираться в центр города для встречи с местными властя-ми. По пути капитан увидел ужасную картину: трехлетний ребенок сидел возле своей мертвой матери, плакал и пытал-ся ее разбудить.
В тот вечер Вильям напился до бессознательного со-стояния. Утром адъютант сообщил по секрету ему, а заодно и всему штабу, что капитан всю ночь вел диалог сам с со-бой, причем называл себя то Вилли, то Билли, а потом ры-дал, как истеричная женщина. С тех пор бунтарь и измен-ник Билли и поселился в голове Кортеса, постепенно пре-вращая в прах все убеждения примерного капитана.
Еще будучи ребенком он знал, что будет служить на благо Родины и продолжит дело своего отца, помогая вос-становить мир после столетнего хаоса. В военной школе, куда родители отправили Вилли в пятилетнем возрасте, он очень любил уроки истории. Особенно запоминающимися были рассказы молодого лейтенанта, преподававшего исто-рию, о доисторическом периоде. Когда учитель начинал бархатно мягким, не по-военному тихим голосом диктовать лекцию, весь класс замирал, и это было похоже на массовый гипноз. Может, по тому-то Кортес и сейчас может повто-рить эти лекции слово в слово.
«Десять веков назад Землю заселили пионеры с соседней планеты Марс. Тогда ресурсов на планете было предоста-точно, и наши предки решили использовать их в своих це-лях. На Землю были отправлены двадцать две колонии про-винившихся, говоря нашим языком, заключенных и двести Амелиго со своими семьями. Амелиго были представителя-ми высшего социального слоя и должны были осуществлять власть и управлять планетой.
Но вскоре на Марсе произошла трагедия, при испытании нового бактериологического оружия погибло все живое и разрушилась атмосфера. Так горстка людей осталась без поддержки, и им предстояло выжить в условиях новой су-ровой планеты и продолжить развитие цивилизации. Бравые Амелиго не падали духом и строили новую жизнь по кир-пичику.
После семи веков пребывания на Земле в колониях на-чались волнения. Надо сказать, что, как и у всех низко раз-витых существ, способность к воспроизводству у прови-нившихся была на порядок выше, чем у привилегированно-го населения. К тому времени их популяция увеличилась в тридцать восемь тысяч раз, и Амелиго не смогли удержать бразды правления. Начался столетний хаос, виновниками которого, исходя из доисторических летописей, цивилизо-ванный мир считает братьев Валди и Дольфа и их сподвиж-ников. Валди сеял смуту в восточной части Земли, неле-гально передвигаясь из колонии в колонию и вербуя новых единомышленников, а его брат Дольф орудовал в западной части. Так в скором времени они набрали в свою армию достаточное для начала войны количество народа.
В начале восьмого века старого времени начались от-крытые военные действия. Амелиго оказались в сложном положении, так как немногочисленная официальная армия состояла из тех же провинившихся, и на их поддержку рас-считывать не приходилось. Буквально за два года власть полностью перешла в руки бунтарей, многие Амелиго были расстреляны, а выжившие сбежали на западный континент. На тот момент считалось, что здесь почти нет залежей по-лезных ископаемых, и климат был очень суровым, так что мало кто отважился бы обживать эти земли.
Но необразованность и жадность новых хозяев плане-ты привела к еще большим разрушениям и войнам. Их мно-гочисленная коалиция стала раскалываться на мелкие части, нередко враждующие между собой. Некоторые уходили по-дальше от основной массы и строили закрытые колонии. Например, Краснокитай – колония, образованная группой людей, мигрировавших на восток. В знак своего уединения они воздвигли высокую стену длиной в 500 километров. В наше время эта стена почти полностью разрушена приро-дой.
Колонии обосновывались по всей планете и, установив внутри свои законы и власть, приобретали статус государ-ства. Но государство — это цивилизованное высокоразвитое общество. Как можно назвать государством стадо баранов, хотя и там выделяется вожак и действуют некие законы и порядки? Нерациональное использование ресурсов, неуме-лое управление и постоянные войны привели к голоду, по-стоянным вспышкам эпидемий и полному хаосу.
Тем временем на западном континенте зарождалось на-стоящее государство, названное Америкой в честь предков. Амелиго опять начали все с нуля, но их интеллект и опыт помогли всего за сто лет обогнать в развитии провинивших-ся. Тогда у руля государства стал Сэр Джордж Буш млад-ший. Он вывел страну из кризиса и начал развитие и накоп-ление военной техники. Когда он покинул наш мир, его за-менил сын Джордж Буш младший – младший. Он стал на-стоящим символом великой нации и продолжателем дела своего родителя.
Нам с вами выпала огромная честь стать потомками этой цивилизации и служить цели, которую поставили пе-ред нами наши праотцы — марсиане Амелиго. Сегодня мы имеем возможность снова объединить мир. Вылечить на-ших неразумных младших братьев от лихорадки Валди и Дольфа, принести им мир и возможность спокойно трудить-ся на общее благо. И скоро мы начнем наш великий поход, вернее, вы начнете, продолжите и закончите его великим триумфом».
Тогда маленьким курсантам военной школы казалось, что весь мир у них на ладошке. Благополучие нации, да и всей планеты, зависело от них. Вот они вырастут, получат свои лицензии и погоны, и тогда все изменится.
Когда великий поход начался и Кортес пустился по ми-ру под знаменем освободителей, картины о разрухе мира из детства в его голове почему- то не соответствовали дейст-вительности. Но то ли патриотизм, то ли просто боязнь за свою шкуру заставили его не задавать лишних вопросов и четко выполнять приказы. Пролетая над землей, он видел города, стройные, красивые. Не было в них ни хаоса, ни бо-лезней, но был приказ бомбить город, и Вилли бомбил, за-крывая глаза и еще раз повторяя про себя лекции по исто-рии.
И вот теперь весь мир был покорен, осталось еще не-сколько часов и несколько километров, чтобы провозгла-сить Америку абсолютной метрополией и властительницей всей планеты. А капитан Воздушной Армады Великой Аме-риканской Армии сидел в своем кресле, прикрыв мокрые глаза руками.

***
Воздушный командный лайнер приближался к земле. Кор-тес переоделся в парадную форму, дипломаты приземли-лись на полчаса раньше и сообщили капитану, что на земле его ждет китайская делегация.
Самолет мягко приземлился и затормозил, стюард зато-пал к двери. Капитан медлил, выстроив в уме четкий план переговоров с делегацией, он направился к выходу разме-ренно, шаг за шагом.
Спускаясь по трапу, он оглядел людей, стоящих напро-тив и отметил, что они все на одно лицо. Все как на подбор были маленького роста, намного меньше самого Кортеса. Оттенок их кожи наводил на мысль, что они больны
какой-то страшной заразной болезнью, он был желтоватый, люди все как один улыбались, и от этого их глаза и без того небольшие превращались в щелки. Они стояли и беспре-станно кланялись. «Странные они, совсем не похоже, что могут оказать сопротивление, но надо все равно быть наче-ку»,— решил Вильям и направился прямо к делегации.
- От имени президента Объединенного Мира и Великой Освободительной Армии я — капитан воздушной армады — Вильям Билл Кортес — приветствую вас!
- Флиидом,— отозвался впереди стоящий мужчина.
Кортес оглянулся к самолету и крикнул:
- Переводчика!
- Сэр, у нас нет переводчиков с китайского, мы надеялись, что у них есть кто-нибудь говорящий на общепринятом языке, – адъютант вжал голову в плечи, ожидая вспышки гнева от своего начальника.
- Почему не доложили?! – заорал Кортес.
Он обвел взглядом своих людей и понял, что не знает, как действовать дальше.
- Флиидом, – повторил китаец с той же идиотской улыб-кой, снова поклонился и указал рукой на просторный открытый автомобиль, подъехавший к трапу.
- За мной! – скомандовал капитан своей немногочислен-ной свите и двинулся за делегацией.
По дороге никто не проронил ни слова, Вильям думал о том, как устранить языковой барьер, китайцы продолжали улыбаться, и капитан начал подозревать, что они издевают-ся над ним.
Автомобиль остановился на обширной площади, вымо-щенной гладким камнем. Улицы были настолько чисты, что хотелось снять обувь, прежде чем ступить из автомобиля. Дома стояли ровным строем, они были одного цвета и оди-наковые по размеру, не понятно было, как сами китайцы находят нужный, но дома даже не были пронумерованы. «Одинаковые люди, одинаковые дома…эта страна как буд-то клонирована»,— подумал Кортес. На всех улицах были расположены огромные мониторы, закрепленные на фаса-дах домов так, чтобы изображение было видно из любой точки города. Очевидно, они были предназначены для раз-влечения, потому что девушка, изображенная на экране, пе-ла какую-то песню, пританцовывая в такт, и усердно улыба-лась, а люди, ходившие по улицам, хором подпевали ей.
Его проводили в один из «клонированных» домов, внутри оказалось множество проходов и комнат. Китаец, шедший впереди, открыл одну из дверей, и перед капитаном пред-стала небольшая комната, видимо, служившая кому-то ка-бинетом. Посередине стоял стол из темного дерева, по сте-нам располагались стеллажи с книгами на разных языках. «Удивительно, ведь Красный Китай — закрытая страна, от-куда эти книги?» — подумал Вильям. Адъютант и секретар-ша Кортеса вошли вслед за ним, а охрана осталась снаружи, китайцы удалились все, кроме одного, он встал возле двери, поклонился и снова произнес злосчастное «Флиидом».
- Сэр, наземные войска и воздушная армада уже заняли по-зиции, китайцы повсеместно встречают их как желанных гостей, – гаркнул адъютант в ухо Кортесу.
- Что доложила воздушная разведка?
- Командир разведки только что доложил по видеофону, что военных баз противника не обнаружено.
- Как так не обнаружено? Он что хочет сказать, что у этой страны нет армии? Что-то здесь не так. Передайте приказ во все подразделения: пусть начинают оккупацию, и… максимум осторожности: глаз с китайцев не спускать!
- Есть, сэр! — отчеканил адъютант.
Кортес повернулся к секретарше:
- Найдите мне переводчика с их чертова языка, мне надо поговорить с ними.
- Постараюсь, сэр, – девушка сделала такое лицо, как буд-то ее попросили выброситься из окна.
Оба помощника выскочили из кабинета, торопясь испол-нить приказы, китаец поклонился и тоже вышел.
«Ну что, Вилли, не ожидал такого теплого приема? По-хоже, ты на полпути к своей звезде!» Капитан сжал кула-ки, но тут же спохватился: «Я, наверное, слишком перевол-новался. Надо было взять с собой фляжку с ромом…»
Весь день Кортес занимался обычными делами: доло-жил в Белый дом об успешном начале кампании, сам лично проверил охрану и назначил часовых на ночь. Еще он про-смотрел книги, одну за другой открывал Уильям в поисках знакомого языка. Он видел арабскую вязь, иероглифы, ста-рый английский, еще множество знаков, на которые он смотрел впервые, но общепринятого мирового языка среди них не было. Голос внутреннего Билли продолжал звучать в голове, это раздражало Вильяма, но он старался сохра-нять спокойствие.
К вечеру вернулась заплаканная секретарша в компании с толстым улыбчивым китайцем.
- Я нашла только его, больше никто не понимает ни слова на общепринятом, – пожаловалась она капитану.
- Флиидом! – отозвался пузатый. – Поднебесная импелия лада готи.
- Вы можете представить мне ваше правительство и быть переводчиком на переговорах?
- Импелия лада готи. Готи будь как дома. Кушать — я пли-нести, спать — я пловодить, – китаец выговаривал слова нараспев и без перерыва кланялся.
- Да можете вы понять, наконец?! – заорал Кортес. — Мы завоевали Китай, мы теперь ваши хозяева, ваше прави-тельство должно подписать акт о капитуляции или за-щищаться, воевать, убивать нас!
Капитан воздушной армады никогда еще не вел такой вой-ны. Он прошел всю Европу, Африку, Австралию, и везде люди придерживались определенной тактики, которую он – бывалый вояка – мог раскусить в два счета. Китаец и бро-вью не повел, когда Уильям закончил, он поклонился в очередной раз и вышел из комнаты. Секретарша, ошара-шенная, стояла в углу, блокнот выскользнул из ее рук и с грохотом повалился на пол, по щекам потекли слезы. Кор-тес в очередной раз пожалел, что принял на место секрета-ря гражданскую девушку да еще такую юную и истерич-ную.
- Перестаньте, миссис Глоу, отправляйтесь на базу и пере-дохните, завтра нас ждет сумасшедший денек.
Девушка не заставила повторять дважды, подхватив с пола блокнот, она с легкостью выскользнула за дверь.
- Впрочем, как и сегодня, – добавил Кортес, когда остался один.

***
Он заснул прямо в кресле за столом. Ему снился пруд, в котором он когда-то мальчишкой плескался с отцом, сни-лась школа, первая любимая девочка, с которой они прята-лись за сараем, чтобы подержаться за руки. Потом снилась тишина, угнетающая, давящая тишина, она обволакивала его тело и не давала дышать. Вильям захотел закричать, ус-лышать хотя бы собственный голос и проснулся от собст-венного крика. Он долго сидел в кресле, вытянувшись и не понимая, что не так, а потом его внутренний Билли прошеп-тал ему: «Тишина». Кортес тотчас рванулся к окну: уже всходило солнце, и на улице напротив окна не было ни ду-ши. Он развернулся и, перелетев через комнату, выскочил в коридор. Личной охраны возле двери не оказалось, и капи-тан, проверяя на ходу оружие, сбежал вниз по лестнице.
На улице царило абсолютное безмолвие, на площади, где расположилась основная база, не было видно часовых. По-дойдя ближе, Кортес заметил, что солдаты, оставленные на ночное дежурство, мирно похрапывают прямо на земле. Он пнул одного из них и, когда тот очнулся, приказал включить сигнал тревоги.
Пока солдаты приходили в себя, Вильям огляделся вокруг, нигде не было ни одного китайца. «Звук сирены должен разбудить и привлечь их»,— решил капитан и стал озираться в поисках местных жителей, но вокруг сновали лишь недо-вольные ранним пробуждением американские солдаты.
Всеобщее внимание привлекли огромные мониторы, они издали громкий звук, похожий на звон колокола, и появи-лось изображение. На картинке Кортес увидел огромное ко-личество китайцев, прямо перед ним стоял вчерашний тол-стячок, только лицо его было абсолютно серьезным, и мун-дир выдавал его высокое положение.
- Поднебесная империя приветствует вас, воины Америки, – заговорил толстяк на чистом общепринятом языке,— от имени своего народа я, правитель Красного Китая, гово-рю с вами. Когда вы увидите эту запись, я и весь мой на-род будем уже далеко, дальше, чем вы думаете, – прави-тель вытянул руку, указывая на странное каменное со-оружение, похожее на древний храм. – Это портал, – по-яснил он, – таковые расположены по всей нашей терри-тории, они ведут на другую планету, пригодную к жизни людей. Секрет их использования был оставлен нам на-шими предками и уйдет вместе с нами. Вы, люди запада, отказались от своих предков, от своей культуры, приду-мали себе глупую историю о вашем величайшем проис-хождении, уничтожили знания, накопленные вашими предшественниками, а мы бережно пронесли через века мудрость нашей нации. Вы стремились обогатить ваши карманы, набить их золотом, а мы копили знания, ибо знание для моего народа есть богатство. Вы кичились вашим всемогуществом и властью, а для нас свобода есть высшее благо. Знайте, что не было никаких Амелиго, люди живут на Земле поколение за поколением уже ты-сячи веков, а ваша история ложна. Она придумана для того, чтобы было легче управлять такими как вы. Версия про ваше знатное происхождение затуманила ваши моз-ги, и ни один из вас не обратил внимания на абсурдность и несоответствие фактов. Да, вы завоевали нашу землю, но не завоевали нас, территория останется лишь террито-рией, а империя — это народ. Мы уходим с легким серд-цем, ибо сохранили свою империю и не пролили ни кап-ли крови. Мы надеемся, это послужит вам уроком. Фри-дом — свобода!
Экран потух. Снова воцарилась тишина, никто не смел шелохнуться. Лишь капитан воздушной армады великой ос-вободительной армии сэр Вильям Билл Кортес не слышал той тишины, его Билли оглушительно хохотал у него в го-лове.

это было осенью

3 марта 2006 года  14:29:03
Виктория | karinaru@mail.ru | Далекий от цивилизации | Россия

---

все та же Виктория

Багровый шар
фантастический рассказ

Фатима собирала семейные пожитки для очередного перехода. Рано утром семье бедуинов, отставшей от ос-новного каравана по причине родов невестки, предстояло проделать большой путь. Солнце уже вставало из-за хол-мов и озаряло своим светом песок, казалось, каждая пес-чинка, переливаясь на свету, становилась крупицей золо-та. Верблюды, важно подняв свои головы, стояли без движения. Представлялось, что это песчаные статуи, соз-данные рукой самого Аллаха и предназначенные для ук-рашения огромного золотого дворца под названием Саха-ра. Дочь пустыни видела красоту песков, которую не за-мечали остальные, ее глаза подмечали каждую линию бархана, каждый штрих той неописуемой картины, кото-рую творил ветер на песчаных просторах. Она мечтала дать возможность другим любоваться этой картиной. Бу-дучи девочкой, Фатима упрашивала отца отправить ее в Каир, она хотела учиться и стать художницей, чтобы су-меть передать людям красоту. Вместо этого в 15 лет род-ные выдали ее замуж, мать заявила, что на все воля Все-вышнего, и от детских мечтаний остались лишь старый альбом с ее рисунками да коробочка с разноцветными ка-рандашами.
Семья бедуинов знала, что этот переход будет особен-но трудным: ближайший оазис в трехстах километрах се-вернее, караван шел достаточно быстро, а младенец, поя-вившийся на свет вчера вечером, и обессиленная роже-ница только добавляли проблем. Мужчины нагрузили верблюдов и в последний раз оглядели место.
- Отправляемся! – крикнул отец семейства.
- Отправляемся, – эхом откликнулась Фатима – его жена. И кучка людей, потянув верблюдов, медленно двинулась навстречу ветру.
Они шли всего десять минут, как вдруг ветер стих, песок перестал перекатываться и улегся. Верблюды оста-новились и замотали головами. Фатима обернулась, про-ведя всю жизнь рядом с этими умными животными, она, равно как и ее муж, знала, что просто так они упрямиться не станут; верблюды почувствовали опасность.
- Неужели буря? Не время нам стоять, – всматриваясь в небо, проговорил старший сын.
- Ветер стих совсем, в это время бурь не бывает. На-пои верблюдов, сынок, я, наверное, забыла. Женщи-на старалась сохранять спокойствие, но в душе у нее поселился страх, такой тишины она никогда не слы-шала, такой пустоты она в жизни не видела. Сахара будто в одну секунду умерла…
…Двумя месяцами ранее:
- Уже шесть различных стран поделились с нами од-ним и тем же фактом: ученые НАСА зарегистриро-вали объект вчера вечером, утром информацию под-твердили японцы, потом другие: в Королёве ведутся работы по выяснению природы объекта.
- Передайте в Королёв, что нам нужны фотографии со спутников. Распорядитесь о подготовке съезда деле-гаций стран Космического Содружества, надо ре-шать этот вопрос вместе.
- Господин президент, стоит ли ставить в известность остальных?
- Разумеется, стоит, может, кто-нибудь сможет помочь в решении этой проблемы мирового, хотелось бы подчеркнуть, масштаба. Нужно закрыть Москву на время съезда. Позвоните мэру, пусть приедет сегодня ко мне на совещание.
- Что делать с прессой? В Америке информацию за-крыли от населения.
- И мы закроем, господин секретарь, если вы не хотите военного положения в стране.
- Боже упаси! Хорошо, официальной темой съезда бу-дет борьба с международным терроризмом.
- Мне нужен доклад об этом объекте, все предположе-ния на счет его происхождения и намерений, если можно так выразиться.
- Ученые космического центра уже обрабатывают данные, господин президент. Как только они закон-чат, к вам приедет профессор Троекуров, ведущий специалист в области черных дыр и аномалий кос-мического пространства.
- Хорошо. Проследите за прессой, и поставьте в из-вестность министра обороны, что я жду его на сове-щании.
Через час в кабинете президента России сидели ми-нистры. Профессор с седой козьей бородкой и старин-ным позолоченным пенсне вместо очков, разложив на столе ноутбук и массу ручных чертежей, вводил ос-тальных собравшихся в курс дела.
- Есть несколько предположений по поводу природы данного объекта: на снимках, полученных со спутни-ка, видно, что объект материален, то есть осязаем, имеет идеальную форму шара диаметром двадцать тысяч метров, он абсолютно гладкий. Можно пред-положить, что это новый спутник, но мы теряемся в догадках, откуда он появился. Возможность прохож-дения черных дыр исключена, так как Земля удалена на данный момент от таковых на значительное рас-стояние, да и не соответствуют параметры объекта параметрам дыры.
- Может, это астероид залетел? – мэр столицы с изум-лением смотрел на фотографии таинственного шара.
- Тогда бы он долетел до атмосферы и взорвался, или, попав под силы гравитации, стал бы крутиться по околоземной орбите, а этот красавчик сопровождает нашу планету, повиснув над одной точкой.
- Над какой же точкой, позвольте спросить? – прого-ворил президент.
- Над Северным полюсом,— отозвался профессор,— ес-ли опустить луч от объекта перпендикулярно неко-торой плоскости на планете, то он падает прямо на Северный полюс.
- Какие еще предположения вы можете высказать? – президент с надеждой посмотрел в глаза ученого мужа. Он желал, чтоб здесь и сейчас тот успокоил его, а заодно и всю планету — сказал, что ничто не уг-рожает человеческому существованию.
- Есть, конечно, совсем банальные догадки, – профес-сор оглядел присутствующих поверх пенсне – неко-торые ученые полагают, что это космический ко-рабль, НЛО другими словами, а вот с чем они пожа-ловали: с войной или миром — нам тоже неизвестно.
- Ну, это невозможно! Может, мы и в привидения то-гда верить начнем? – министр обороны нервно хи-хикнул.
- Само наличие этого предмета над планетой невоз-можно, батенька. Однако он есть, наша вера в этот факт уже ничего не изменит, так что я не советую исключать даже самые нелепые предположения, хотя и сам не сторонник уфологии.
- Ну что же, мы надеемся, что ваши исследования да-дут более точную информацию позже, а сейчас спа-сибо и на этом, профессор. – Президент встал и про-тянул ученому руку для прощания.
Когда специалист удалился, президент еще минут де-сять говорил с министрами и мэром, отдал соответст-вующие распоряжения и отпустил всех восвояси. Пере-сматривая в очередной раз снимки, глава государства впервые за годы своего правления чувствовал себя ре-бенком: захотел убежать, спрятаться, заплакать — все что угодно, только бы не видеть этот зловещий, крова-вого оттенка, шар. Уравнение со всеми неизвестными решить невозможно, но именно решения ждала от него его страна. Президент больше всего ненавидел неведе-ние и ожидание. «Владение информацией — это владе-ние ситуацией» – был его девиз. В этом случае полно-мочий главы государства не хватило, чтобы овладеть ситуацией; оставалось ждать.
Через два дня в Москве собрались делегации шестна-дцати стран КС, всех волновал один вопрос: «как быть с таинственным объектом»; в глазах у людей был страх, лишь группа тибетских монахов, радовалась по-явлению шара, объясняя это как последнее предзнаме-нование конца света. Президент одной маленькой стра-ны заявил, что их ученые установили земное происхо-ждение объекта, и обвинил коммунистов в попытке за-владеть миром. Другой был уверен, что никакого шара вообще не существует и власти ядерных сверхдержав пытаются таким образом припугнуть и подавить малые страны. Чем больше народу становилось в огромном Кремлевском зале для заседаний, тем больше он похо-дил на ад; чем больше речей было выслушано, тем ме-нее понятно становилось происходящее.
Вечером того же дня Российский президент подпи-сал соглашение о совместных с Америкой и Европой действиях, направленных на защиту мирового населе-ния от внешних неблагоприятных факторов. Было ре-шено запустить совместную автоматическую станцию для взятия проб и анализов с объекта. Лед тронулся, уравнение со всеми неизвестными показалось вполне решаемым.
Наутро все газеты пестрили заголовками: «Конец света», «Апокалипсис или новая цивилизация», «Шар возмездия». Президент пришел в ярость:
- Я же просил проследить за прессой!
- Господин президент, произошла утечка информации.
- Утечка информации — это когда газеты пишут, какой оклад у моих телохранителей, а это трагедия: граж-данская война, мародерство, убийства, самоубийства, да кто знает, к чему это все приведет!
- Я думаю, стоит выступить с обращением к народу, в Штатах происходит то же самое; пресса прознала про шар и теперь только о нем и говорит, да и в ос-тальных странах тоже.
- Подготовьте мне речь, ничего не остается, как объ-ясниться, пока это не зашло слишком далеко.
Высоко над Землей, прямо над Северным полюсом, летел огромный шар: багровый, гладкий, переливаю-щийся в лучах звезд; пестрая планета отражалась на его поверхности, как в зеркале, и казалось, что облака, об-нимающие Землю, налились кровью. Вдруг рядом с грудой красных облаков появился гриб, он рос с ог-ромной скоростью, устремившись ввысь; а вот отрази-лись лица, странные, перекошенные от боли, они меня-лись очень быстро — миллионы лиц в секунду. Вот ле-тели грозные стальные птицы, они сыпали стальные семена из своего чрева, и семена, бухаясь о землю, поднимали столбы огня и пыли. Вот прошли бесчис-ленные колонны огромных жуков, одни были с длин-ным хоботом впереди, другие с шипами на спине и круглыми ногами, третьи — полностью скрытые под бронированный панцирь, и все они изрыгали огонь, все оставляли после себя эти страшные шокирующие лица, по щекам которых текла соленая вода. Люди придума-ли слово слеза, но так и не поняли до конца его смысл.
Шар завертелся вокруг своей оси сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Какой-то странный свет мерцал внутри него. Жаль, что люди не могли видеть эту картину…
Месяц спустя на орбиту запустили совместный КС — международную космическую станцию «Иисус», она состояла из новейших компьютеров и роботов и несла ядерный заряд в две мегатонны. Право решать, какой же случай считать крайним, оставили за собой прави-тели стран союзниц в деле против внешнего неприяте-ля.
Но на Земле становилось все невыносимее. Военное положение объявила практически вся планета. На Ти-бете за месяц построили еще семьдесят храмов на день-ги паломников, пожелавших остаться там до конца. За тридцать дней хаоса на планете было совершено боль-ше убийств, чем за всю Вторую мировую войну. Мате-ри убивали своих детей и сами выбрасывались из окон высоток, дети убивали своих престарелых родителей, люди за неделю спивались до безумия, кровь смеша-лась с землей; казалось, что даже трава всходит багро-вая, что не осталось других цветов, кроме оттенков красного. Некоторые ушли под землю в лабиринты го-родской канализации и в самодельные бункеры, наде-ясь переждать этот кошмар там. Были и те, кто жил своей жизнью, с самого начала они не знали о происхо-дящем, они были далеки от цивилизации, телевизоров и газет; они жили в согласии с природой, получая от нее то, в чем нуждались и отдавая ей взамен свою любовь.
Президент ожидал профессора Троекурова с докла-дом. Тот, прилетев из Штатов, где вместе с коллегами следил за полетом «Иисуса», прямо из аэропорта на-правился в Кремль, ему предстоял тяжелый разговор с главой страны, и он не хотел откладывать.
- Господин президент, я вынужден сообщить вам, что операция провалилась.
- «Иисус» не долетел?
- Нет, дело не в этом. Понимаете, он долетел до нуж-ной координаты, но объекта не обнаружил.
- Это даже хорошо, – президент откинулся на спинку кресла.- Шар исчез сам собой?
- Объект не исчез, но станция не считывает информа-цию, она как бы пролетает сквозь него, даже не за-мечая этого.
- Вы же говорили, что он материален? Может, есть
какая-нибудь ошибка?
- Ошибка исключена. Спектральные анализы с Земли показывают, что шар настоящий, а «Иисус» отказы-вается регистрировать материальный объект, он не видит ничего, пустоту на том месте, где мы с Земли видим это чудо.
- Чудовище, я бы сказал. И что вы с вашими коллега-ми решили?
- Ввиду сложившегося политического положения и невозможности продолжать исследования из-за от-сутствия средств, мои американские коллеги, да и я, предложили загнать «Иисуса» в предполагаемую се-редину объекта и взорвать. Потом заявить гражда-нам, что шара больше нет, и попытаться восстано-вить нормальный ритм жизни мире.
- Спасибо. Раз уж вы разочарованы в «Иисусе», так нам больше ничего не остается.
Когда в Кремль по международной линии позвонил президент США, казалось, что весь мир подслушивает, как они вдвоем затевают самую величайшую ложь всех времен и народов.
- О’кей, от вас требуется только одно слово «согла-сен»
- Согласен.
- Мы жертвуем «Иисусом» ради спасения всех людей.
Международная автоматическая космическая станция «Иисус» двинулась к центру багрового шара, которого бортовой компьютер упорно не замечал. Когда пере-движение закончилось, с Земли запустили систему са-моуничтожения, и компьютер стал отсчитывать: девя-носто девять… пятьдесят шесть… тридцать три… де-сять… четыре, три, два, один, взрыв! «Дистанционная система управления полетом удалена из памяти»,— пропищал компьютер наземного управления. В это время на другой стороне планеты возле телескопа си-дел профессор в позолоченном пенсне и смотрел на удивительный шар, он наблюдал за ним до утра. Види-мых изменений не произошло.
- Господин президент, только что пришла телефоно-грамма из Королёва.
- Читайте.
- От наблюдаемого шара отделился объект, больших размеров, предположительно боевое оружие. Он на-правляется к Земле с постоянной скоростью; если скорость не изменится, то столкновение произойдет через двенадцать минут.
- Какова вероятность потерь?
- Расчеты показали, что если это боевая ракета, то жизнь на всей планете вымрет от взрыва и вследст-вие цепи катаклизмов.
- Свяжитесь с Белым домом, объявите воздушную тре-вогу, попытаемся сбить ее.
- Бесполезно, министерство обороны США уже пыта-лось сделать это, ракеты не видят цель и пролетают мимо.
- Вот и конец…освободите теле- и радиоэфир, я буду со своим народом в последние минуты.
Наконец пришло облегчение, закончились эти долгие два месяца ожидания и неведения. Президент Российской Федерации вздохнул, и по лицу проскользнула легкая пе-чальная улыбка. Он вышел на Красную площадь, чтобы в последний раз обратиться к России.
- Дорогие сограждане, я должен сообщить вам, что че-рез десять минут произойдет катастрофа. Неиденти-фицированый объект, зависший над нашей планетой два месяца назад, атаковал нас. Мы находимся сей-час в руках Господа Бога, и никто не знает, конец ли это человечества в целом или кто-нибудь уцелеет.
Президент говорил четко, поделив предложение на не-большие фразы и делая между этими фразами паузы, будто кормил ребенка с ложки и ждал, пока тот прожу-ет, чтобы протянуть ему новую порцию.
- Я убежден, что оставшиеся в живых никогда не за-будут этот урок, ибо это наказание, которое мы должны понести за содеянное нами.
Ветер затих, наступила тишина, как перед сильной грозой, президент поднял голову к небу, и его лицо озарил странный всепоглощающий свет…
Фатима закрыла глаза, руки нащупали ногу младшей дочери, сидящей верхом на верблюде, и сжали её. «Аллах спустился с небес, чтобы покарать своих неразумных де-тей»,— подумала женщина. Даже через закрытые веки она видела свет, он наступал сверху и захватывал все про-странство. Свет подкрался к ней и стал заполнять ее тело изнутри. Фатиме хотелось кричать, но уже не от страха и боли, а от восторга. Она вдруг поняла, зачем прожила свою жизнь, поняла, что есть для нее красота песков, что есть ветер, и что тот альбомчик с детскими рисунками есть настоящая, священная книга бытия. Заполнив все, свет постепенно угасал, на смену приходил привычный свет солнца. Фатима открыла глаза, её взору предстала удивительная картина: вокруг вместо пустыни был не-скончаемый луг со свежими, яркими, душистыми цвета-ми.
Женщина подняла голову, на верблюде сидела изум-ленная девочка.
- Доченька, позади тебя в сумке есть старый альбом и коробка с карандашами, подай их мне.
Когда Фатима, дочь пустыни, впервые рисовала разно-цветный луг, залитый солнечным светом, когда президент огромной страны, скинув туфли и закатав брюки, впервые за долгие годы сам собирал цветы для своей жены, на зеркальной поверхности огромного багрового шара отра-жалась пестрая планета, вся, от Северного до Южного полюса, она была в цветах.
Шар покачнулся и стал медленно удаляться от пестрой планеты, а по его зеркальной поверхности катились две реки, полные соленой воды. Слово слеза теперь знали не только люди, и ясен полностью стал его смысл.

тоже осенью

3 марта 2006 года  14:31:18
Виктория | karinaru@mail.ru | Далекий от цивилизации | Россия

---

СОФИЯ КАЖДАН

СПАСИТЕЛЬ

Маргарита Владимировна Спасская лежала на стареньком немецком пледе в нескольких метрах от деревенского озера и наслаждалась красотами природы. Лучи солнца касались её тела, обогревая своим июньским теплом.
Так она пролежала минут двадцать, отключившись от всех своих городских проблем, прислушиваясь к пению птиц и шороху, слегка колыхавшихся листьев на деревьях. Затем встала и, подтянувшись, легкой походкой направилась к озеру. Она вошла в него и, окунувшись в воду, решила переплыть на другой конец. Доплыв до середины озера, прозванного в деревне «Черным морем», Маргарита почувствовала легкую судорогу, которая с каждой секундой усиливалась. Моментально в судороге свело ногу, и Спасская испугавшись, что может утонуть, закричала.
Сильные мужские руки подхватили женское тело.
Сознание к ней пришло только тогда, когда на берегу озера она увидела, атлетически сложенного, загорелого молодого черноволосого парня, с ямочкой на подбородке.
-Как Вы себя чувствуете? – наклонившись над Спасской, спросил незнакомец.
-Нога… Моя нога… Я её не чувствую…
Он присел на корточки и, проведя своей рукой по женской ноге, взглянул Маргарите Владимировне в глаза.
-Вы мой спаситель,— выдавила она из себя в тот момент, когда его сильные руки стали делать на сведенной судорогой ноге массаж,— Еще бы несколько минут… Я бы утонула... Откуда Вы появились, ведь Вас не было на берегу?
-Я спустился с небес в тот самый миг, когда услышал зов о помощи.
Он улыбнулся, показывая свои ровные белые зубы.

Оценив по достоинству мастерство незнакомца, как массажиста, Маргарита Владимировна попыталась подняться с земли. Но, сделав несколько шагов, с грустным видом посмотрела на молодого высокого парня с ясными синими, как цвет василька глазами.
-Да,— протяжно произнесла женщина,— сейчас придется скакать на одной ноге. Другого выхода у меня нет.
-Почему нет? — он снова улыбнулся,— Обопритесь о мое плечо. Думаю, оно выдержит такую хрупкую женщину как Вы.
Спасская взглянула с высоты своего маленького роста на стоящего рядом с ней парня.
-Как это Вы предлагаете мне сделать. Талию я Вашу еще могу обхватить, а вот дотянутся до плеча… Это будет сложно.
Он ничего не ответив на её слова, моментально подхватил женщину на руки и прижал к своей молодой, пылающей жаром груди.
Маргарита засмеялась.
-Если честно, то меня уже давно не носили на руках.
-Вас?!
-Да. Именно меня.
-Сомневаюсь я, однако! У Вас должно быть не мало поклонников. Вы прямо вся из себя.
-Что Вы подразумеваете под этими словами? – спросила она, слегка дотронувшись рукой до черных волос своего спасителя.
-То же, что и Вы. Я просто знаю такую категорию женщин.
-Это интересно… Очень интересно… Никогда не думала, что такой молодой парень может …
Он не дал Спасской договорить фразу.
-По Вас видно, что Вы за птица, и какой у Вас полет.
Она звонко рассмеялась, и парень, не выдержав её истерического смеха, предложил женщине стать на землю.
-Вы меня бросаете?! – спросила она окрыленная желанием как можно подольше удержать возле себя это молодое создание.
-Почему? – растерянно спросил он,— Я не могу Вас нести на руках и одновременно слышать, как Вы смеетесь…Что я такого смешного сказал?
-Ничего… Вы мне нравитесь… Вы совершено не такой как все. Такой молодой, а уже знаток женщин.
-Ваш муж ревнивый? – неожиданно спросил он, этим самым как бы переводя разговор на другую тему.
-Мой муж совершено не ревнивый. Он мне позволяет делать, все, что только моей душе угодно. И вообще… Он золотой, нет… Он у меня платиновый… Мне можно сказать, повезло…Могу вообще домой не приходить.…Вот захотела, собрала за два дня шмотки и прикатила к своей дальней родственнице, развеется от всех дел и проблем.
-Неужели у Вас есть проблемы?
-Да… Как у каждого нормального здравомыслящего человека… А, возможно еще и больше.

Он присел на старый пень и, оценив женщину по достоинству мужским взглядом, слегка заулыбался уголками губ. Спасская, не сказав молодому человеку ни слова, ковыляя, поплелась в сторону деревни, прихватив с собой плед. Но ей не удалось далеко уйти. Сильные мужские руки, как пушинку подхватили Спасскую. Маргарита Владимировна обхватила мужчину за шею, прикрыв его плечи пледом.
Они вошли в лес. Едва различимые возбуждающие запахи лесной растительности слегка опьянили женщину. Она полузакрытыми глазами оглянулась вокруг себя, и он ей показался после дневного света темным, мрачным и прохладным. Свет просачивался сквозь деревья и придавал лесу какой-то сказочный характер. Множество опавших листьев, возможно даже и прошлогодних, покрывали почву толстым слоем похожим на мягкий ковер. В отдельных местах, солнце просачивалось сквозь сетку листьев высоких деревьев, играя своими лучами.
-Я не хочу возвращаться в деревню,— прижавшись как можно сильнее к мужской груди, проговорила Спасская,— Не хочу обыденности… Хочу чего такого… Такого, чтобы было, что перед смертью вспомнить.
Он остановился, и нежно опустив на ноги женщину, спросил:
-Я могу Вам, в чем ни будь помочь?
-Да… Если составите мне компанию. Мне кажется, что моя нога… С ней уже все нормально... Если хотите, то можете со мной вернуться на озеро.
-Вообще то можно,— произнес он, пожав плечами,— Мне то спешить не куда… Я в отпуске.

Они возвратились на берег озера и, разложив плед, улеглись на него. Маргарита Владимировна слышала рядом с собой мужское дыхание, и ей захотелось только одного: любви. Любви чистой, настоящей, такой, какую описывают в любовных романах или показывают в мексиканских сериалах. Она слегка приподнялась на локти и коснулась подбородком спины спасителя.
-Кстати меня зовут Маргарита Владимировна,— но, выждав несколько секунд паузу, добавила,— Вы можете называть меня просто Маргаритой.
-Я, Николай… Николай Новосадов. Двадцати четырех лет отроду,— произнес он, устремив свой взгляд на женщину.
-Я, Маргарита Владимировна Спасская, и мне тридцать семь лет. Я мать четверых детей. Не замужем и замужем никогда не была. Сейчас таких женщин как я, называют матерями-одиночками, а раньше…
-У Вас четверо детей?! Да не может быть такого! Вы так хорошо сохранились! У Вас такое тело… Нет… Вы меня разыгрываете!
-Зачем мне Вас разыгрывать?
Маргарита подскочила и побежала в сторону озера. Николай, сбросив с себя одежду, пошел за ней. Не успела Спасская ступить с воду, как Николай, подкравшись сзади, прижал её к своей груди.
-Куда же Вы? – спросил он тихо, прислонившись щекой к женскому уху,— Вы же хотели чего-то такого… Такого… Чтобы было, что перед смертью вспомнить…
Он стал медленно входить в воду, держа крепко Маргариту перед собой. Спасская шла смело, пока доставала ногами дно. Но когда вода стала доходить до горла, она встревожено спросила:
-Ты, что захотел меня утопить? Не забывай, что у меня дети… Кто их поставит на ноги?
-Поплывем или вернемся на берег?! – спросил он, пощекотав подбородком её ухо.
-Как скажешь,— её слова прозвучали таинственно, и молодой человек понял, что он горит желанием завладеть этой женщиной.
Его руки скользнули по её мокрой спине, обхватив ягодицы, а зубы слегка сжали её губу. Внезапно Спасская обвилась вокруг молодого человека, прижалась всем телом к его груди и голодным, жадным ртом впилась в его губы. Их языки заметались, лишая возможности дышать. Они не помнили, как оказались на берегу, как предались любви. Желание поглотило их. Её маленькое женское тело слилось воедино с мужским, превратив их в одно целое. Человеческий разум лишился воли и сознания, и они на время забыли, где находятся, и что в любой момент к озеру могут подойти люди.
-Боже! – вырвалось у неё из груди.
Она застонала погруженная в экстаз.
-Погоди… Погоди… – произнес он хриплым голосом, хватая воздух,— Ты такая сладкая!
Они совершено не соображали что делали. Их тела вздрагивали, пульсировали, тонули в огромном океане любви.
Обессиленная она упала ему на грудь и тихо заплакала.
Он гладил Маргариту, вдыхая аромат её тела.

11 марта 2006 года  19:04:57
София КАЖДАН | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

СОФИЯ КАЖДАН

СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ
(отрывок из романа)

1

Вероника устало посмотрела на стюардессу и отвернула голову в сторону окна. Через полтора часа самолет приземлится в аэропорту, и начнутся серые будни.
Иванова откинулась на кресло самолета и, взяв мужа за руку, посмотрела на него.
-После отдыха ты помолодела на целых две пятилетки,— пытаясь улыбнуться своей жене, проговорил Иван Иванович,— Как ты себя чувствуешь?
-Хорошо, милый!
-Интересно, как наш сын без своих стариков справляется? Может и такое случиться, что мы приедем домой и у нас в квартире появиться четвертый жилец!
-Ив, прекрати,— монотонно, проговорила его супруга,— Ты же знаешь, как мне неприятен разговор на эту тему.
- Девчушка она славная, да и нашего Дениску вроде бы любит.
-Ив, сколько можно повторять,— закатив вверх свои глаза, и поморщив нос,— небрежно, тем же монотонным голосом, проговорила Вероника,— Не сыпь мне соль на рану. Почему нищенке не любить нашего Пупсика? Девчонка не дура, мертвой хваткой ухватилась в твоего любимчика. Ей и во сне не снилось, что дружить она будет с сыном самого Ивана Иванова.
-Вероничка! Не нервничай! Я не хотел тебя расстраивать,— взглянув в глаза супруги, произнес Иванов,— Ты даже не представляешь, как я люблю тебя. Что бы я делал без своей Малышки?!
Женщина отвернула голову в сторону и вспомнила своего друга, по ласкам которого за четырнадцать дней проведенных на Кипре соскучилась.

Два года назад Вероника, выгуливая собаку, познакомилась с мужчиной, который был на пятнадцать лет моложе её. Расставшись со своей подругой, он сидел в парке, и курил сигарету. По его лицу не трудно было заметить, что молодой человек нервничает. Женщина была в приподнятом настроении и, подсев к бедолаге, разговорилась с ним. Не прошло и недели, как жена депутата Госдумы уже было в объятиях Игната, сотрудника коммерческой фирмы по недвижимости. Она, почувствовав новый прилив силы и энергии. Её мысли были днем и ночью заняты молодым человеком, которого женщина ревновала ко всем знакомым, боясь, что наступит такой момент, что он скажет, что старушка ему уже изрядно надоела.
Не задолго до отъезда на Кипр Иванова стала замечать, что её друг стал к ней менее внимателен, а иногда даже раздражителен. Если раньше Игнат беспрекословно подчинялся её воле, то в последние время он мог опоздать на свидания или вообще не являлся, придумывая различные истории. Вероника Иванова была женщиной «битой» и сразу догадалась, что у дружка появилась другая женщина, которой он увлекся. Сейчас главной задачей Ивановой было уничтожить соперницу, и она мучилась вопросом, как её устранить со своего пути.
На ум пришел прошлый год, когда она, купив две туристические путевки, поехала отдыхать в Баварию вместе с тем, кто за её же деньги дарил ей страстные порывы любви. Молодой человек, был очень благодарен своей «старушке», что она вытащила его в Европу.
Вероника Степановна знала, цену любви молодого друга. Она готова была выложить любую сумму, только бы удержать возле себя это знойное, пылкое существо, под названием любовник.

Не мало разочарований матери в последний год принес и сын Денис, студент третьего курса МГИМО. Еще учась в школе, он познакомился девушкой, которая была на год моложе. Вначале Вероника на развлечения сына не обращала никакого внимания. Девчонка была на вид смазливой и очень спокойной. Но летом прошлого года, мать стала замечать, что парегь очень изменился, и решила поговорить с ним. Долго причину перемены настроения Дениса Веронике узнавать не пришлось. Он сказал, что влюблен в Любу и готов на ней жениться хоть завтра.
-Ты что сошел с ума?! — взбесившись, закричала мать,— Поразвлекался и хватит! Жениться, видите ли, он собрался! Молоко на губах еще не обсохло, а он уже под венец спешит! – она стала бегать по комнате, ища пятый угол, размахивая руками,— Где ты её вообще выкопал?! Откуда она свалилась на мою голову?!
В тот день впервые сын поругался с матерью, сказав ей, что если она не даст согласие на брак, то он все равно жениться вопреки её воле.
Такого поворота событий Вероника Степановна не ожидала. Заплакав перед Денисом, она упала на диван и, схватившись за сердце, стала стонать. Парень, со злостью демонстративно хлопнул дверьми, и покинул квартиру. Явился он домой глубокой ночью, не став разговаривать с матерью. В тот день женщина поняла, что Денис вырос и вышел у неё из-под контроля. Три дня студент не разговаривал с Вероникой, и она своим горем решила поделиться с Игнатом, которому посвящала все свободное время. Он посоветовал матери не идти на конфликт с сыном, а найти какое-нибудь альтернативное решение.
Возвратившись со свидания, Вероника без стука вошла в комнату Дениса, который лежал на кровати, уткнувшись в подушку:
-Извини меня, мой Пупсик, я погорячилась. Люба девушка видная, но с женитьбой спешить не стоит,— нежно промурлыкала она, гладя рыжие волосы парня,— Я понимаю, ты её очень любишь, и боишься, что у тебя, её могут увести.
-Мама, она такая красивая…
-Ничего, мой, Пупсик, ничего… Успокойся,— продолжая гладить его густые, огнено-рыжие волосы, обессилено проговорила она,— Ты у нас жених видный. Богат, учишься в престижном вузе, да и твой отец не последний человек в стране.
-Причем здесь мой отец? — оторвав голову от подушки, спросил сын.
В тот вечер матери удалось уговорить Дениса не спешить со свадьбой, так как Люба только поступила учиться, и ему не мешало бы закончить хотя бы три курса. Сын согласился с решением матери.
Девушка все чаще и чаще стала появляться в квартире Ивановых. Зная, когда придет подруга сына, Вероника старалась пригласить в гости, кого-нибудь из своих знакомых, чтобы поставить дочь учителей в неловкое положение. Иванова доставала из шкафа какую-нибудь очередную новую шмотку и как на подиуме начинала демонстрировать её. Жена Депутата Госдумы видела, как студента биофака университета, начинала нервничать, и этот факт очень радовал женщину.

В понедельник Иван выходит на работу и тогда у Вероники начнется светлая жизнь. Валяясь на пляже, она представляла тот долгожданный миг, когда вновь окажется в объятиях своего молодого друга. Она старалась, как можно меньше думать про свою соперницу и не воспринимать её всерьез. Женщина прекрасно понимала, что только она, в таких суммах, может спонтировать его. Без её финансовой поддержки Игнат не стоит и ломаного гроша. «Старушка» окунула его в мир развлечений. Только с ней он познал сладость жизни и вкус денег. Когда Депутата Госдумы не было в Москве, его верная и преданная супруга развлекалась в казино или в ночном баре со своим молодым другом.
Вероника уже давно забыла, что некогда она очень любила и боготворила своего мужа. С годами он превратился в старую ненужную мебель, которую она не могла поменять. И поэтому, когда на горизонте появился сотрудник коммерческой фирмы по недвижимости, молодой, энергичный в постели мужчина, она ухватилась за него мертвой хваткой. Вначале их отношения не складывались. Вероника Степановна, постаралась ему стать не только любовницей, но и матерью, которой он лишился в пятнадцатилетнем возрасте. Она выполняла все прихоти Игната, водя его по увеселительным заведениям. Вскоре Иванова познакомила его со своими подругами, и он понял, что о такой партии, как его «старушка» можно только мечтать.
Вероника взглянула на мужа, и её передернуло. Она представила, как они возвращаются домой и её супруг первым делом побежит в ванную, чтобы принять душ. Вторым делом он сядет за стол и, будет ждать, когда жена накроет его. О постели Вероника даже не хотела вспоминать. Обессиленный после напряженных дебатов в Госдуме, её супруг ложился в кровать и отворачиваясь к стене, со словами:
-Спокойной ночи, моя Малышка,— начинал храпеть.
Его храп постоянно выводил Веронику Степановну из себя, и она, беря подушку с одеялом, уходила спать в другую комнату.

11 марта 2006 года  19:05:37
София КАЖДАН | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

Zyf

Раскаивался ли С.Маршак в извращении им сонетов В.Шекспира?

Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то,

что вы уже совершили.

Голсуорси

В стихотворении без названия С.Я.Маршак написал:

На всех часах вы можете прочесть

Слова простые истины глубокой:

Теряя время, мы теряем честь.

А совесть остается после срока.

Она живет в душе не по часам.

Раскаянье всегда приходит поздно.

А честь на час указывает нам

Протянутой рукою — стрелкой грозной.

Чтоб наша совесть не казнила нас,

Не потеряйте краткий этот час.

Пускай, как стрелки в полдень, будут вместе

Веленья нашей совести и чести!

Настроение этого стихотворения практически не оставляет место для сомнений, что оно выражает не только некое обобщение опыта многих разных людей. В нем отчетливо слышны отголоски переживаний самого автора, ясно видно отражение его собственного разлада с совестью. При этом очевидно, такие строки не пишутся по какому-нибудь ничтожному поводу. Совесть казнила автора этих строк за деяние, касающееся не только его одного, а многих людей. И в набросках статьи о Шекспире он сам указал на этих людей: «Мне было бы жаль, если бы некоторым критикам удалось подорвать доверие русских читателей (а их миллионы) к моему Шекспиру…»

В этих же набросках есть несколько строк об этих критиках: «Некоторые из критиков, весьма положительно оценивая мои переводы сонетов Шекспира, в то же время очень деликатно и довольно бегло упрекают меня в том, что я будто бы слишком «просветляю» Шекспира, лишая его известной темноты и загадочности».

Но наброски остались набросками, скорее всего, именно потому, что их автор не нашел достаточных аргументов для ответа даже на деликатную и беглую критику. Ведь вряд ли можно считать таким аргументом следующий пассаж этих набросков: «Работая над переводом, я вникал в каждую строчку Шекспира – и в ее смысловое значение, и в звучание, и в совпадение с пьесами Шекспира. Мне казалось, что у меня в руках собственноручное завещание Шекспира».

Ключевыми в последнем предложении последней цитаты являются слова «собственноручное завещание». Именно они подтверждают истинность слов автора этой цитаты «Мне казалось». Потому что собственноручное завещание Шекспира его читателям действительно существует. И оно вовсе не является чем-то виртуальным, как это следует из написанных в этом предложении слов, а на деле является настоящим материальным объектом, который может подержать в руках каждый человек. И из этого факта реальной действительности закономерно вытекает вывод о нереальности, фиктивности переводов сонетов Шекспира, выполненных любыми переводчиками, не имеющими никакого представления об этом факте.

Чтобы прочитать собственноручное завещание Шекспира надо взять в руки его пьесу «Генрих VIII» и далее следовать указанию автора:

Кто платит за билеты,

Надеясь правду (истину — Авт.) здесь постигнуть где-то,

Ее найдет.

(Здесь и далее цитаты даются в переводе Б.Томашевского)

А в этом завещании правда все. В нем выражена суть творчества Шекспира и подведен итог прожитой им жизни. Но самой поразительной правдой оказывается его предсказание будущего:

Благое дело извращают часто

Все те, кому его и не понять.

Не нам припишут или очернят.

И все извращения Шекспира обусловлены прежде всего непониманием, что слова этой пьесы:

Любовь свою дарите людям щедро,

Но не доверье.

— это самое главное в этом завещании, в котором сконцентрировано и из которого вытекает все остальное. Уже из этих слов вытекает, что это вовсе не простая любовь:

...truth shall nurse her…

...истина вскормит ее…

И каждый, кто на деле вникает в совпадения строк разных произведений Шекспира, может увидеть, что об отличии своей любви к людям от проповедуемой христианством любви к ближнему Шекспир указывает и в сонете 124:

Будь незаконною моя любовь, могли б увидеть

В ней только пасынка Фортуны слепоты:

Есть просто время для любви и время ненавидеть;

Сорняк растет от сорняков, и от цветов — цветы.

Моя ж любовь построена не вдруг;

Ей не страшны насмешки и паденья

Под натиском холуйствующих слуг

То моды, то молвы, то настроенья.

Бояться ль ей потуг еретика —

Наемника страстей и дел сиюминутных,

Когда ее политика нацелена в века —

Утес под хладом и жарой, среди потоков мутных.

Тому в свидетели беру, кого не учит время,

Жить для греха кому — добро, а для добра жить — бремя.

Но мутные потоки извращенных переводов этого и других сонетов и произведений Шекспира продолжают захлестывать русских читателей, не давая им увидеть, понять и полюбить истинного Шекспира.

Конечно, С.Я.Маршака очень и очень жалко. Судя по приведенному его стихотворению времени или сил для исправления сделанного или покаяния в нем у него уже не было. Но ведь не менее жалко и Шекспира и миллионы читателей, среди которых могли бы оказаться люди, вслед за неизвестным автором понявшие: «Кто полюбил тебя ни за что, тот может легко и возненавидеть тебя без всякого повода». Тогда они бы смогли увидеть, что об этом же говорил и Шекспир в пьесе «Троил и Крессида»: «Дружбу, не скрепленную умом, легко разрывает глупость».

Кстати, в этой же пьесе есть строка, перекликающаяся со строкой в сонете 59:

Even of five hundred courses of the sun…

В первой сцене четвертого акта Диомед говорит:

A thousand complete courses of the sun!

А в пятой сцене этого акта Троил говоря:

I with great truth catch mere simplicity

— практически цитирует строку из сонета 66:

And simple Truth miscalled Simplicity

При этом в обоих случаях речь идет об одной и той же истине, одним из выводом из которой и является строка стихотворения С.Я.Маршака:

Теряя время, мы теряем честь.

08.03.06

11 марта 2006 года  20:54:59
Яна | zerkalo@sbor.net | Петербург | Россия

---

Яна

Самая опасная мысль В.Шекспира
история

Мысль, которая не опасна, недостойна того, чтобы называться мыслью.

О. Уайльд

С присущей ему изящностью, основанной на пословице "Все проделки лисы хитры только для курицы", высказать свою самую опасную мысль В.Шекспир в пьесе "Тимон Афинский" доверил персонажу довольно-таки неожиданному. В третьей сцене четвертого акта этой пьесы итог всех размышлений Шекспира и ключ к пониманию многих неотчетливо сформулированных мыслей в предыдущих его произведениях приведен в словах Первого бандита: "... there is no time so miserable but a man may be true". Нет такого ужасного времени, в которое человек не мог бы быть человеком.
И потому время, как об этом сказано в сонете 123, не властно над В.Шекспиром. Какие бы не прошли века, но будет именно так, как Шекспир написал в этого сонета ключе:

This I do vow, and this shall ever be,
I will be true, despite thy scythe and thee.

И, может быть, в какой-то из этих веков люди увидят, что В.Шекспир многие века оставался единственным полным и ясным (по сравнению с Гомером и Вакхилидом) примером Человека на Земле, поскольку полностью обладал первой честью человека:

Правя тем, что в твоих руках,
Правыми путеводствоваться мыслями.

Вакхилид

Ведь мысль, приведенная в словах Первого бандита,— это просто краткое выражение системы условий истинных задач жизни человека, образуемой закономерными, взаимосвязанными, выходящими на практику людей мыслями- выводами, вытекающими из материализованной в каждом человеке истины взаимосвязанного сосуществования элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия и бытия людей. Или, еще короче, самая опасная мысль Шекспира вытекает из его понимания, что истинно в общем есть человек, которое только и делает человека Человеком.
Собственно, для думающего читателя, В.Шекспир сформулировал эту мысль уже в "Гамлете" в словах Полония, которыми он напутствовал отплывающего во Францию Лаэрта:
This above all,— to thine own self be true;
Это превыше всего — будь верен самому себе;

Но когда-то еще найдется читатель, который задумается над этими словами В.Шекспира. И до тех пор, пока такой читатель не найдется, трагедия "Гамлет" будет оставаться трагедией не Гамлета, а самого Шекспира. И сказал эти слова Шекспир именно и только потому, что понял объективность окончательного вывода из истины связи времен,— быть человеком всегда своевременно.
Ведь только некая "куриная слепота" не позволяет читателям "Гамлета" увидеть, прочувствовать, понять, что в монологе "Что есть человек... " Шекспир не только ставит вопрос, но и, опираясь на Гомера, отвечает на него. Ведь нет ничего очевиднее, что животное отличается от человека тем, что для животного нет прошлого и будущего, а есть одно лишь настоящее, ежедневное, инстинктивное. Человек же живет не только в данный день, год, век. Его жизнь не ограничивается годами его жизни. И именно это понимание (а не страсть, аффект, пример, вера, завет, подражание и т.д. и т.п.) лежит в основе самой опасной мысли В.Шекспира.
То есть уже в тексте "Гамлета" раскрыты и суть вопроса "Быть или не быть (Жить или не жить)?" и ясный и точный ответ на него. И потому, уже начиная с "Двенадцатой ночи", В.Шекспир ни в одном своем следующем произведении больше не предъявляет претензий к времени, а ясно и прямо говорит о незрелости людей: "Род людской — великовозрастный пентюх".

14.03.06

14 марта 2006 года  19:19:55
Яна | zerkalo@sbor.net | Петербург | Россия

---

Михаил Аллилуев

Нем-ка...
сказка

Пыльная Саратовская улица. С одной стороны — невзрачные покосившиеся домишки, а перед ними — вагончики с рекламными вывесками о поездках в Германию «на автобусе всего за сто евро», и пронырливые тетки, рассказывающие о прелестях автобусной поездки: «Значит так: без пересадок, работает туалет, в Польше два раза кормим, импортный автобус Неоплан…»
Мы стоим на другой стороне улицы – пыльной, жаркой, но ухоженной и заасфальтированной, на первом этаже которой, черный стервятник – орел символизи-рует скромную и солидную контору немецкого консульства. Два немца из консуль-ских командуют нашей очередью из сотни человек. Управлять нами легко, ещё с советских времен мы помним, как надо на руке записать номерок, как перекличку не пропустить. А ещё наша очередь цивилизованная, не ругается, не кричит, стоит и дисциплинировано ждет. Это потому, что не в бакалею, а в консульство, за виза-ми: надо соответствовать, а ещё потому, может быть, что в очереди в основном немцы.
Консульскому немцу становится скучно – это же обыкновенный саратовский паренёк, только по национальности немец, русский язык для него не выученный, родной. Он подходит к нашей строчке людей и выбирает, кого бы пропустить без очереди. Присмотревшись, выбирает седого мужичонку и мамашу с двумя детьми, обшаривает по ним металлоискателем и приглашает в дверь консульства. В очереди зреет зависть, и лысый детина начинает канючить, что надо бы пропустить ещё и «чернобыльцев» — ликвидаторов. Забирают и его. Крепенький сорокалетний джинсовый атлет чувствует «халяву» и закидывает вопрос об участниках войны. Консульский немец оторопело вскидывает на него белесые брови: «Какой войны?» Джинсовый атлет быстро ответствует: «Афганской»,— и протискивается под обшаривающий металлоискатель. Впереди очереди, всего лишь в двух шагах от заходящих по порядку, поднимается костлявая рука, и хозяин её кричит: «А я участник Великой Отечественной, возьмите меня». Консульский бросает всех, быстро подходит и более, чем уважительно наклоняясь, берет ветерана под руку и без применения металлоискателя ведет прямо к металлической двери. Стоящая рядом со мной высокая желтолицая, сутулая старуха, сплевывая, бормочет под нос себе, но так, что пол очереди слышит: «Тьфу, зараза, трех человек перестоять не мог, унижаться полез, мол, пустите меня, я победил вашу Германию, а теперь без очереди возьмите меня туда, я хороший. Энтим вон, афганцам, чернобыльцам, и то не жал-ко, а этот сука, страну позорит, победу продает за два шага очереди, гнида!» Мы «не слышим» старуху, но её желтолицая правда нам близка и понятна.
…Три паспорта российских, три паспорта заграничных, и продырявленный желтенький бланк вызова — в окошко, а перед окошком три измученных на жаре наших физиономии стараются держаться в фас и соответствовать «актуальным фотографиям». Через переговорное устройство слышим: «Владимир Скворцов, Нина Сворцова, Елена Скворцова, цель поездки? Немцы есть? — дружно отвечаем – «Частная поездка, немцев нет». «Я сама вижу, что по паспортам вы все русские, а у вас, Нина Ивановна, какая девичья фамилия?» — гундит из-за окошка служащая,— « Миллер — моя девичья фамилия, но в паспорте и в свидетельстве о рождении я русской записана». «А отец — немец? – и увидев утвердительный кивок, веско произносит», – «Для нас вы немка, освобождаетесь от уплаты визового сбора, а с мужа и дочери вашей по двадцать пять евро»,— она что-то шлёпает печатью, куда-то записывает нас, параллельно поясняя не то себе, не то нам, – « А то, что в паспорте записана русской, для нас — неважно. Сейчас в ваших судах Гасан Абдурахман ибн Хаттаб за три дня немцем станет. Это в пятьдесят седьмом в свидетельстве о рождении, прикрывая дочку от репрессий, папа готов был любую национальность написать, лишь бы не «немка», а вот свою не скрыл, не изменил, евреем или ассирийцем не прикинулся, молодец! Жив? – и, взглянув на грустное лицо, добавила,— Жаль. Добро пожаловать на родину предков, в фатерлянд! Ваша шенгенская виза будет действительна в течение месяца. Ауфвидерзеен!»
Меня считают немкой, настоящей! Государственный орган это впервые расценивает как заслугу, основание для льготы. Правда, это немецкий государственный орган, но всё равно. Меня всегда приучали к другому: скрывать, молчать и понимать, что национальность моя – тяжкий крест, невидимая гиря, кандалы.
Кто приучал? Ладно, я расскажу, слушай. Как и я слушала эту сказку, незаметно переходящую в быль, а может быть, и в притчу. Мне рассказывали её легко, весело, иронично, иногда сквозь слёзы, но ты улыбайся всё равно, ладно?

Сказка

Иван Иваныч Миллер был добрейшей души человек. Родился он ещё до октябрьской революции в маленьком приволжском городке, который называли Бир-но, а потом Карлмарксштадт, и стал этот городок после октябрьской революции столицей республики немцев Поволжья. Вы и сейчас найдете его на подробной карте под кратким названием Маркс. Правда, республики такой уже нет.
Жил этот парень — Миллер в стране Советов до самой Отечественной войны, как и весь народ, нелегко. Много работал, крестьянствовал, плотничал.. Земля саратовская вольная, плодородная, день большой, характер немецкий: трудолюбивый, настойчивый, методичный. Подошла пора – женился, детишки пошли один за другим. Семья большая не была зажиточной, но и не голодала. Жить бы да жить, кабы не случилась война. Это всегда беда, и для всех беда, а тут…
Великая Отечественная война была не с кем-нибудь, а с Германией. Оказаться перед лицом своей Родины, своего государства в этот момент истории германцем по национальности было — ой, как нелегко. В августе сорок первого он, как глава семьи, получил письменное предписание со всей большой семьей через две недели отбыть в эшелоне № 774 (третий вагон от хвоста поезда, в вагоне ещё семья Криг – всего 34 человека) в Новосибирскую область, город Татарск.
Фашист лез под Смоленск, Красная Армия катилась пустым бочонком вглубь страны, «совинформбюро» вздыхало, соседи косились, отворачивали суровые лица, играя желваками на прокопченных заволжским солнцем крестьянских скулах. Спорить и доказывать свою преданность России, стране Советов и вождю народов товарищу Сталину было делом напрасным, безнадежным и смертельно опасным.
Собрали пожитки, что можно было погрузить в теплушку — взяли, поехали. По дороге цветами не встречали, хлеб не подносили, воды набрать на станциях не давали: кричали: «Немчуру проклятую везут»,— и смотрели сурово, зло, как на врагов, а к водокачке не подпускали. Благо, стояли на перегонах подолгу, бегали с котелками и ведрами к прудам и речкам, но это потихонечку: конвой, сопровождавший номерной эшелон, патронов не жалел. Добрались лишь к октябрю. Это уже и в Поволжье осень, а в Сибири и подавно. Да и добрались не все, младшего – трехмесячного сынишку потеряли, не выдержал дороги, недостатка материнского молока, плохой воды, сквозняков. На краю последнего леса, перед суровой и холодной степью, у станции Аманкарагай на взгорке выкопал Иван Миллер могилку, положил сынка под высокий евангелистский крест и пошел, ссутулившись от непомерной тяжести жизни, в свой вагон к жене Марии, лежавшей в горячке рядом с буржуйкой, и не способной головы поднять, а не то, чтобы сына в последний путь проводить.
От Татарска на подводах отвезли недалеко, километров сорок, заставили обнести колючей проволокой себе лагерь, а потом уж разрешили копать землянки для семьи. Сначала Миллерам удалось отрыть себе одну – маленькую, уютную, как у сурка, земляную хатку, чтоб было, куда детишек да женщин приткнуть, потом пришлось всем мужчинам собраться и крепкую избу под бригадный дом поставить, а потом уж другую землянку, попросторней, для семьи своей большой, но эту – вторую — уж пришлось долбить под снегом.
А в феврале пришел день — черней не бывает. В четыре утра выгнали всех взрослых на площадь перед бригадным домом. Лейтенант с голубыми петлицами под белым полушубком скомандовал «всех мужчин трудоспособного возраста и немецкой национальности забрать в Трудармию» – лес валить, в шахты на карачках ползать. Потом покрутил нагайкой, скрипнул зубами, желваками поиграл и больше речей не терял. В шесть утра прошел перед строем, к двум опоздавшим нагайкой лишь приложился, овчинку на спине ослушников порвал и всё! В добрый путь! Под негромкий бабий вой увезли Ивана с братом Давыдкой на тракторных санях. В необъятных белых тулупах сидели на передке и задке саней румяные молчаливые ребята, обнимая длинные винтари с примкнутыми трехгранными штыками. Даже рукой не смели братья махнуть, лишь глядели грустно, не отрываясь, прощаясь навек.
Уже когда рассвело – часов в двенадцать умерла их мать – Бригита Миллер. Чуть позже, часа в четыре умер полуторагодовалый сын, которого Мария лишь отнесла в холодные сени, положила рядом с закоченевшим уже трупом свекрови и села выхаживать теряющую сознание и, готовую вот-вот отправиться за бабушкой и братиком на тот свет, трёхлетнюю дочь. Крепко молилась Мария, услышал Господь материны молитвы, понял, наверное, что для одного дня многовато будет, не стал забирать дочку – оклемалась. Остались с Марией вот эта маленькая да кволенькая Ильда и крепенькая, ничем не болеющая четырехлетняя Эльза – материна надежда и отрада. Как выжили они в ту лютую зиму в глухой Сибири – один Бог знает.
А Иван ничего этого не знал: куда ехать не он решал. Привезли на лесоповал, как старшего по возрасту, десятником на трелёвку поставили, и работай за всех немцев, за всю Германию, которой никогда в жизни не видел. А писем писать ни жене-детям, ни брату Давыдке, с которым ещё в Новосибирске разлучили, не положено.
А что положено? Четыреста пятьдесят граммов черного сырого хлеба пополам с отрубями ли, с опилками ли – непонятно. Ещё баланда да рыбы кусок. И главная отрада – в зеленом двухведёрном термосе чай с кедровыми почками — вкуснотища! Без термоса замерзли бы через пару часов, а с ним работали все двенадцать. Валенки большие, на резиновом ходу, как начальству – десятнику трелёвщиков — выдали.
Выехали на узкоколеечной платформе на делянку, Костю Ленца всей бригадой своими спинами заслоняли, да рот ему, зашедшемуся в разрывном кашле, рукавицей прикрывали. Схитрить решили – уложили больного Костю на «перину» из кедрового лапника, накрыли этим же лапником, а сами пошли норму за себя да за него делать. К концу смены раскопали Костю, а он уже готов, замерз, окоченел, свеженький лежит, красивый, на морозе-то.
И конца войны так дождались. А лучше не стало, только пленных добавили, и в сорок шестом в Подмосковье перевели Ивана Миллера – на шахты бурый уголь добывать. Спецкомендатуры организовали – досталась Миллеру Побединская шах-та «сорок шестая бис» в Скопине на Рязанщине. Шесть дней работать, а в воскресенье — политзанятия, в клубе кружки, в бараке постирушки, лишь иногда стро-ем за колючую проволоку в сельский – вольный — клуб водили на танцы. Переписки с родственниками по-прежнему — никакой, но через пересыльных до Ивана слух дошел, что брат Давыдка жив и здоров, в Ангарске на заводе мастером работает.
Работал Иван Иваныч Миллер теперь в другом месте, под землёй, а должность его, как называлась, так и не изменилась – десятник. Добывал бурый уголь: проходка, крепёж. Самое тяжелое место на шахте. Работать он умел, по-немецки, планомерно, расчетливо, не торопясь, без авралов, но и без раскачки, без перекуров. Инструмент готовил заранее, да такой, чтоб не сломался через час работы, а на ве-ка, рукоятки сам строгал, специально за черенками в соседний — Шелемишевский лес ездил, старый дуб выбирал. Оправку латунную находил, чтоб не ржавела. По своей руке подгонял и кайло и шахтёрки на всю свою бригаду. Сила у него была недюжинная, подход к работе основательный, к работникам своим требовательный – с ним не всякий срабатывался. Но если срабатывались, то заботился о них он, как отец родной, не разбирая свой ли, вольный ли. И премии, и грамоты почетные, и даже медали и ордена получали. Лишь его самого в последний момент обходили – немец! Где-то наверху, говорят, не утверждали. То орден «Шахтерская слава» обошел его, то «Знак Почета» к другому ушел, то автомобиль «Москвич – 401» к восьмисотлетию Москвы выпущенный, уже оплаченный им, другому отдан был, деньги, правда, вернули. И опять просвета никакого, живи в бараке, за колючей проволокой и радуйся, что землю топчешь не в Сибири или на Колыме, а в Подмосковье.
В сорок девятом году приглядел он красивую, высокую повариху Дусю в столовой посёлка. Через молодых да разбитных друзей своих познакомился с ней поближе, с дочкой её, без отца росшей, а потом уж и женился. Невозможно ведь жить без надежды, не зная, живы ли твои дети, не чая увидеться с ними хоть когда-нибудь, словом перекинуться, даже письмо послать нельзя.
Время, конечно, голодное было, многие тогда из-за куска хлеба, лишь бы не картофельными очистками с помоек питаться, женились и жизнь свою по необходимости, а не по любви складывали. Но и жинкам этим, нелегко было – прозвище «немецкой подстилки» хуже приговора было, больней бича хлестало. Над Миллером поначалу тоже в бараке подшучивали, что на «столовой» он женится, будет теперь, как сыр в масле кататься. Но, как только шутка эта однажды переросла в обвинение и была сказана как упрек, как обвинение в непатриотичности, вывел обидчика Иван Иваныч из барака на мороз и врезал по-шахтерски и по-немецки – основательно и глубоко. Вернулся обидчик без зубов, без гонора, прилюдно попросил прощения.
С Дусей им коммунальную квартиру в поселке дали, сыновья Валерка да Шурик вскорости родились, а потом и дочка – Ниночка. Но это уже хрущевская оттепель началась. Комендатуры их трудармейские в пятьдесят шестом году неожиданно и к большой радости отменили, переписку разрешили. Пленные немцы уехали, многие из русских немцев тоже в Германию подались, но отпускали только тех, где оба супруга были немцами.
Оказалось у Ивана Иваныча две семьи, в Татарске две дочки и жена в евангелистской церкви ему обрученная, и здесь – в Скопине – Дуся с четырьмя детишками. Дусину Лариску никогда от своих родных не отличал Иван Иваныч, разве что, ласкал и баловал почаще.
Попалась ему тогда книжка про русского разведчика, у которого ещё до войны была в России семья и двое детей, а потом на фронт призвали, да забросили на задание в Германию. А чтобы там легализоваться, приказали жениться и тоже двоих детей завести. Когда война кончилась, он долго мучался, и написал письмо Сталину с вопросом — какую же ему семью считать настоящей, с какой жить. Ведь он и в Советском Союзе жену и детишек любил, но и в Германии дети его, а не казенные, и жена немка ему не чужая, подлецом по отношению к новой семье ему никак нельзя оказаться, как честному советскому человеку перед Европой. Вот и спросил он самого мудрого в стране человека, как же ему поступать?
Видно, не одного Ивана Иваныча эта проблема мучила. Но в книжке ответа не давали, вопросом и ограничились, проблему поставили и то, слава Богу, что на это-то осмелились. Поэтому ответ сам Миллер нашел – надо жить с теми, кто больше в нём сейчас нуждается, кому трудней. Эльза и Ильда уже большие, им семнадцать – восемнадцать лет, работают на ферме, с матерью вместе живут, в колхозном доме, не пропадут. А тут ребятишки мелкие: Лариске – десять, Валерке семь, Шурику – три, а Ниночке и годика нет. И никаких бабок, дедов у них нет, Дуся его с малолетства сирота. Чего ж тут раздумывать?
Эльза — дочка его первая — обиделась сильно. Приезжала к Ивану Иванычу в Скопин, новых братишек и сестренок поглядела. Сказала, что настоящие, верные да терпеливые отцы возвращаются к своим семьям в Татарск, а когда узнала, что отец решил не ехать к ним, то просто перестала отцом называть. «Иван Иваныч» и все! Он пытался уговорить, урезонить, но Эльза «успокоила» его, сказав, чтобы он не расстраивался, не один он такой, она и мать свою Марию после того, как она вышла замуж в сорок третьем, тоже называет не иначе, как по имени-отчеству. Евангелистская церковь, мол, ей так велит. Вот и всё. Поглядела на сестренку свою грудную, отметила, что глаза у неё, как и у всех остальных здешних ребятишек — карие, а не такие, как у отца да у них с Ильдой – серые. И рассталась, как думала, навсегда.
А жизнь в России надо складывать по-русски. И запретил детям Иван Иваныч даже в школе немецкий язык учить — язык своих предков, старался, чтобы быстрее обрусели даже в именах, в привычках, в словах и манерах. Говорил жене: «Дуська, ты русская, воспитывай детей по-русски во всем, так легче им будет жить, а моя забота, чтобы в семье сытно было, все одеты и обуты, чтобы самые лучшие товары, самые дорогие, в нашей семье были». Так оно и было – квартиру трехкомнатную, как передовику и проходчику дали. Ну, а первый в поселке радиоприемник с часами, телевизор, стиральная машинка, пылесос, мотоцикл «Ява» — это уж сам Миллер заработал. Как только вышел Иван Иваныч на пенсию шахтерскую по первому списку – в пятьдесят лет, так вспомнил свою довоенную профессию и стал ездить в колхозы на строительство ферм и свинарников: пропадал там все лето, привозил лишь деньги, большие деньги. Ни в чем его семья не нуждалась. Воспитывала детей мать, как могла, как получалось. И получалось так, как и нужно было стране Советов – парни росли добрые, но не самостоятельные, избалованные, изрядно пьющие, не очень-то и трудолюбивые. Лишь Ниночка – маленькая, последыш, самый любимый и дорогой ребенок – вырос не такой как все, наособинку: старательная, аккуратная, послушная. И гордился ею Иван Миллер, запрокидывая голову, прикрывая глаза, мечтая о её светлом будущем и тихо улыбаясь в глубине своего сарая. Только там, среди отобранных, качественных и самолично отточенных и смазанных столярных и слесарных инструментов он чувствовал себя уверенно. А дома, особенно в воспитании детей, незаметно, исподволь уступал лидирующее положение своей жене. Надеялся, что жизнь свою ломать им придется только в России, русский дух она передаст детям сполна, а отцовскую теплоту, заботу и ма-териальное благополучие уж он обеспечит, это будьте спокойны. И не было в по-селке добрее папы, чем Ниночкин отец. Единственный за всю жизнь — шутливый и легкий щелбан и оценку: «Эх, голова, садовая»,— обливала она слезами три дня, за-помнила на всю жизнь – папка наказа-а-ал, позорище-е-е…
А к теплу домашнего очага, к достатку в жизни, к богатству конфет, к красивым обложкам сказок привыкала доченька незаметно. «Старика Хоттабыча», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Буратино» Иван Миллер читал вслух, надев очки с толстыми линзами и прижавшись спиной к теплой печке. И не было больше радости, чем такие зимние вечера, когда вся семья дома, вместе, пахнет свежими пирожками с капустой или шкворчащей корочкой буженины, а глава семьи читает сказки. Настоящая была семья, дружная, добрая. Лишь несколько раз устраивал Иван Миллер нагоняй своей жене – когда она, не понимая политического момента, умудрялась затеять постирушку на первое мая или на седьмое ноября. Всем остальным такое — позволялось, а в его семье такого быть не могло! И главный, кто не позволял этого – был сам Иван Иваныч Миллер.

Вот такая сказочка вышла, не взыщи, что веселья мало. Зато конец хороший, да герои в сказочке редкие. О них никто не пишет. Про бандитов, ментов, эльфов да гоблинов – это запросто. А про этих – нет. Да и сами про себя они не напишут. Потому, что в живых их мало осталось, а тех, кто ещё живы, молчать научил ещё тот лейтенант с голубыми петлицами и нагайкой в руке, что в Трудармию забирал. Он то жив. А нет, так живы его друзья, и в руках у них не нагайка, инструмент посерьезней.

Сказка кончается – быль начинается. А герои всё те же, да и место всё то же. Лишь время бежит, как вода журчит, как ветер воет, пыль поднимает, деревья ломает, судьбы решает.

Много лет прошло. Карие глаза Ниночки смотрели на жизнь широко, с любо-пытством. Она подросла, стала высокой красивой девушкой с осиной талией, с ладной, завидной фигурой, с великолепной осанкой и продолговатым породистым лицом, и холодным, порой надменным, бросающим кавалеров в дрожь, взглядом. Она переехала жить в город, закончила политех, вышла замуж, родила дочку с гла-зами, как у дедушки Вани — бархатно-серыми. Жила не хуже всех. Но не все в этой жизни ярким колером судьба красит. Проводила в последний путь и отца своего Ивана Иваныча, и маму Дусю, и братьев Валерика да Шурика похоронила, едва лишь за сорок лет им обоим перевалило. А Лариска оторвалась от семьи ещё по молодости и адреса не оставила, объявив, что она не родная кровь.
Когда осталась одна в России из большой семьи Миллеров, Нина написала в Татарск, чтобы разыскать сестер своих единокровных. Долго не было ответов, возвращались письма, запросы. Наконец нашелся в Татарской милиции участковый, разыскавший соседку Ильды, которая переписывалась с уехавшими в Германию ещё несколько лет назад сестрами Миллер. Соседка послала письмо в Германию, что, мол, тебя сестра разыскивает. Между сестрами завязалась переписка, посылали фотографии, поздравления, посылки к католическому рождеству. Года два слала Ильда письма с приглашениями Ниночке и её семье приехать в гости в Германию, познакомиться поближе, посмотреть, как живёт её историческая родина, и, наконец, Ниночка решилась. Поняла, что зовут её искренне, обузой она не будет. Вся её российская жизнь, весь житейский опыт, переданный ей отцом — осторожным, нахлебавшимся недоброго подозрительного и презрительного отношения к себе — человеку другой нации — призывали не верить быстрым и легким обещаниям, посулам. Но Ильда присылала письма простые, бесхитростные, с грамматическими ошибками, но добрые, приветливые. Захотелось, вроде бы, и поехать, правда, языка немецкого Нина не знала.
По крови передалась Ниночке отцовская аккуратность, внимательность, обстоятельность, предусмотрительность и поразительная чуткость: обмануть её не мог никто и никогда. Но и жить с таким немецким набором генов и манер в советском обществе было очень тяжело.
В квартире у Нины было чистенько, всегда прибрано, полы мылись ежедневно, пылесос работал не от генеральной уборки до генеральной, а каждый день, а иногда и не по разу. В битком набитом холодильнике по полочкам расставлены два-три блюда, суп, борщ или щи, гарниры, салаты, соусы, сыры, колбасы. Заготовки продуктов впрок, консервации были совершенно четко организованы, ничего лишнего («авось пригодится») в доме не хранилось. На кухне идеальный порядок и чистота, в ванной всегда сверкающие никелем краны и стопка чистых полотенец, в туалете кипельный унитаз и приятный запах стерильной чистоты и легкого дезодоранта. Никогда и никуда Нина не опаздывала, не приходила неподготовленной. Но подготовиться она должна была не к чему-нибудь, а к очень четким действиям, не к подвигу, а к спокойной работе. А это уже жесткое требование было обращено не только к себе, но и к тому, кто приглашает. В гости можно идти только, предварительно договорившись, к себе ждала только званных гостей, а не «приятный сюрприз». Все гости, открыв дверь прихожей и заглянув в такую квартирку, норовили разуться ещё в коридоре. Квартирная плата всегда была внесена за день до установленного срока, но всё, что оплачено, должно быть предоставлено в полном объеме и без изъятий. А если эти изъятия произошли – телефон отключили или горячую воду на неделю, лифт на полмесяца — совершенно четко и безапелляционно требовала возврата денег и наказания виновных. Ну, скажите, кто так в России живет, кто терпит такие «непомерные» требования? Домашние уже привыкли. А на работе? А подруги? А в магазине, в ЖЭКе? И самое главное – всё это Нина требовала всегда и во всем. А раз ты такая, то и требования твои дурные, а манера жизни неправильная, и каждый норовит тебя исправить. Когда не удается, то объявить ненормальной, неуживчивой, конфликтной, натравить на тебя коллектив, начальника и отомстить «чертовой немке».
На работе Нина никогда не позволяла себе проявления эмоций, вела себя очень достойно, требовательно, сдержано, но дома, когда никто из посторонних не видел её, все дотошно анализировала, рассуждала, возмущалась, а порой и плакала: очень переживала из-за этих рабочих конфликтов, всякую несправедливость принимала близко к сердцу. Еще задолго до того, как стала переписываться с Ильдой, мужу и дочке своей сквозь слезы обиды говорила: «Вот спишусь с Ильдой, мне про неё па-па много хорошего рассказывал, и уеду в Германию, а с расхлябанной Россией мы не сошлись характерами»,— но … кто из нас не ругал наши порядки (вернее беспо-рядки), да только руганью все и заканчивалось. Так же было и у Нины: пошумит, помучается, со временем успокоится, смирится.
А теперь вдруг отважилась и поехала в настоящую Германию, а не в ту, что в моменты досады представлялась ей, как рай небесный. Билеты само собой были приобретены заранее, в оба конца, с расчетом времени на пересадку. Сувениры и традиционные русские товары – водка, икра, сигареты – тщательно подобраны и заготовлены загодя.
Смотрела с интересом Нина на проплывавшую за окном вагона ни разу не виденную ни ею, ни отцом, Германию. А рядом с ней стояла дочка, Лена, и тоже смотрела на эту далёкую и загадочную Германию серыми дедушкиными Ваниными глазами. Втроем, с мужем Владимиром и шестнадцатилетней дочкой поехали они по частному приглашению, которое прислала им Ильда. В саратовском консульстве Ниночка оформляла визы и вдруг узнала степень своего родства с Ильдой и Эльзой – хальбшвестер. Очень точный рациональный немецкий язык так и выдал – пол сестры: чудно!
Встретились Ниночка с Ильдой, никогда в жизни не видевшие друг друга, на большом, чистом и пустынном вокзале Берлина – Лихтенберг. Обнялись, расцело-вались, и стояли долго и молча, всматриваясь в лица, угадывая в них сходство с отцом – Иваном Ивановичем. Думали каждый об одном и том же – как бы радовался этой встрече отец. Ниночке частенько он рассказывал, как ездил в гости в Татарск, какая у него хорошая дочка Ильда, как они похожи с ней — Ниночкой. Так и слеза навернулась, но не хотелось встречу омрачать, прогнали слезу, спрятали расстройство, подхватили чемоданы, сели в машину Эльзиного внука – Сашки – и поехали в свою дорф – саксонскую деревню.
Деревня большая и старая, говорят, ей шестьсот пятьдесят лет. Дома частные аккуратные, большие, дворики игрушечные, ухоженные, улицы безлюдные, обрамленные голубыми елями да кустарником туи. На восточной окраине, ближе к лесу несколько беленьких пятиэтажек, выстроенных ещё во времена ГДР советскими стройбатовцами. Там и расположилась русская колония. Ко всеобщему удивлению гостей, кроме Ильды и Эльзы — их потомков, родственников и свойственников в близко стоящих двух домах оказалось аж двадцать семь человек!
Леночке, как самой молодой и непьющей, Ниночка быстренько поручила составить список новых родственников, а ещё и оставив место для возраста и дня рождения. Реестрик получился ого-го!
Встретили гостей из России дружно, хлебосольно, заходили, представлялись, поясняли терпеливо, кто кому и кем приходится, присаживались к столу, выпивали, закусывали. Запомнилась всем бойкая дочь Эльзы Мария, которая за приезд гостей выпила полную рюмку водки, а затем запила стоящей рядом неполной рюмкой такой же водки и не поморщилась, а озорно взглянула на всех и лихо подбоченилась. Как на широкой русской свадьбе. Да и звали они себя здесь – русаки.
Долго они расспрашивали про Россию, а в вопросах слышалась и тоска и ревность, и любовь, и ностальгия. Вот только обиды не почувствовалось ни у кого, наверное, прошла вся обида за последние десять лет их жизни в Германии.
-А какая сейчас квартплата в России? А все ли продукты в магазинах есть? А много ли налогов платите? А почем хлеб? А сколько стоит бензин? А как там медицина, милиция? А правда ли, что и по ночам магазины работают? Ну, надо же! – нормальные ведь вопросы, но вдруг появились и другие, от которых стало жутковато,— А облавы бывают? А безработица большая? А отмечаться обязательно, если в отпуск выезжаешь? В паспортах национальность указана?
Отвечали и всем вместе, и кому-то по отдельности. И получалось, что всё-то у них в России гладко, и так-то у них спокойно, широко, богато и благополучно, что Ниночка сама себе удивлялась, представляя, в сколь динамичное время и в сколь замечательной стране она живет. Хотя, стоило лишь закрыть рот, изложив какую-то российскую новость, как сразу же понимала, что вся она пронизана её личным оптимизмом, надеждой на лучшее, а ещё, стремлением рассказать поприличнее, поцветистее, товар положить лицом вверх, изнанку — вниз. Хотя сказать, что это неправда — нельзя. Правда, но не вся.
Ниночкин муж Володя — преподаватель математики и вычислительной техники в государственном университете — вместе с дочерью – студенткой первого курса то-го же университета — готовились к этой поездке, учили немецкий язык, историю и географию Германии, запоминали обычаи, следили за последней информацией газет и телевидения. Но за столом все говорили по-русски, и опыт этот им пока не пригодился.
Жила Ильда с мужем Александром в просторной трехкомнатной квартире на первом этаже. Александру было уже под семьдесят лет, но был он бодр, весел и добродушен, а ещё домовит и расчетлив.
На третьем этаже в идьдином же подъезде жила их дочь Ольга с двумя своими детишками. Стояли в их подъезде и пустые квартиры, но отличить их было невозможно, лишь по пустым окошечкам в домофоне у подъезда. А всего по Германии один миллион семьсот тысяч квартир пустует в ожидании жильцов. Александр рассказал об этом совершенно спокойно, как о само собой разумеющемся, привык уже. А Ниночка лишь мотнула головой от отчаяния, взглянула на мужа и вспомнила о том, сколько нервов и здоровья стоили им в России стояние в очереди на квартиру, взятки чиновникам, предоставление справок, свидетельств о льготах и прочих унижений. А здесь всё по-людски: хочешь жить в квартире – выбирай и живи, только квартплату вноси вовремя.
Володя напросился на поездку в магазин вместе с Александром. Хотелось оставить Ниночку наедине со своей вновь обретенной сестрой, а ещё посмотреть какое тут «сельпо» и чем в нем торгуют. Александр вывел из подвала второй велосипед и бодренько покатил впереди. А Володя запрыгнул в седло и стал было его догонять, но вдруг почувствовал, как лёгок на ходу велик, нагнулся и прочитал название на раме – «Диамант». На Володю моментально нахлынули воспоминания о том, как мальчишкой ездил на велосипеде с таким же названием. Тот велосипед, как трофей привез из Германии их сосед — дедушка Вася Матвеев, вернее, он приехал из оккупированной Германии на мотоцикле «Цундап», и в люльке лежали в упаковке три разобранных велосипеда. Велосипеды он собрал и очень дорого продал соседям, а на мотоцикл установил коробку с телеги и возил на нем с поля урожай зерна – деньги зашибал большущие. Велосипеды ходили из рук в руки, были очень качественны, легки на ходу, владельцы гордились шикарными «фашистами», и Володе велосипед попал уже через двадцать лет после Победы. Все новенькие харьковские велосипеды его однокашников через год-полтора пообломались, а Володя ездил на «Диаманте» ещё десять лет и заменил его уже на мотоцикл «Ява». Выходит, что к раскулачиванию Германии, к вывозу в порядке репарации – за боль, за слёзы, за двадцать миллионов жизней – приложил руку и дедушка Вася, а через него и сам Володя!
А бывший шофер Александр, спина которого маячила впереди Володи на велосипеде, рассказал, что проработал в Сибири и северном Казахстане на благо России пятьдесят с лишним лет, гоняя по большакам свой самосвал. За такой шальной труд родина назначила ему пенсию в сорок пять долларов – жить невозможно, помирать рано. Он вспомнил о том, что он немец, уехал в Германию, и чужая родина назначила ему пенсию в десять раз большую. Эта чужая родина прооперировала Александра бесплатно, вылечила от диабета и ещё пары болезней, о которых в России все врачи упорно говорили, что они неизлечимые. И вот он, катит на своем велике – не догонишь.
«Сельпо» в этой деревне оказалось средней руки супермаркетом, с хорошим выбором товаров – всё это Володя уже видел. Ну, не в деревне, но видел. Простой столичный супермаркет. Только покупателей поменьше. Что удивило? Удивила высоченная цена за возвращенную тару – стеклянную, пластиковую и металлическую. «Поэтому на улицах у нас ни «ваучеров», ни стекла, ни алюминиевой банки из-под пива, и не найдёшь. Экология!» – важно заметил Александр. Поехали домой, где все уже ждали к обеду.
Володя приехал и стал рассказывать Ниночке и Ленке про супермаркет, про цену на возвратную тару, а также и про велосипед «Диамант», но его перебили и пригласили к столу, уже на ужин, долго вспоминая, как по-русски звучит пословица «Соловья баснями не кормят»,— забыли уже русский язык российские немцы.
Ильда за столом сидела лишь немного, все время выбегала на кухню, добавляла какие-то блюда, салаты, подносила вновь появлявшимся гостям посуду. Ниночке хотелось помочь, но и замещать хозяйку было невозможно, а вдруг не так поймёт, посчитает, что гостья лучше хозяйки знает и умеет. Но и просто сидеть за столом было невмочь: готовить Ниночка очень любила. Она выбрала момент, когда на кухню вышла Оля, чтобы приготовить для всех гостей и подать горяченькими настоящие русские блины. Нина пошла ей подсобить. Помощь её заключалась в том, чтобы посмотреть, как будет делать блины Ольга, а затем отодвинуть её и сде-лать свои фирменные блины. Ниночкины блины получились и румяней, и нежней. Две горки блинов поставили на стол, ушла в первую очередь — Ниночкина. Секре-том своим она тут же поделилась и считала его простым. Но её душа рачительной хозяйки успокоилась, выплеснулась, встала на место.
Сидевшую рядом с Ниночкой дочку Эльзы звали Лина, была она лет тридцати пяти, худенькая, внимательная и чуткая ко всему, происходящему за столом: вовремя наливала спиртное и подкладывала многочисленные закуски. Пили и нахваливали привезенную гостями русскую водку «Кристалл», копченого волжского жереха – рыба в Германии совершенно другого вкуса и поэтому, на такой российский продукт у всех сидящих за столом, был спрос.
Помимо слов вежливости и благодарности Ниночка решила поддержать теплую семейную беседу и обсуждением, как показалось ей, уместных и близких всем европейцам политических событий, и сказала о своем возмущении неуклюжей позицией в Европарламенте премьер-министра Берлускони по отношению к делегату Германии Шульцу.
Лина живо откликнулась на Ниночкино замечание и спросила, давно ли это было. Ниночка отвечала: «Да вот, неделю назад, я на кухне бельё гладила и Евроньюс смотрела, как услышала этого итальянца, стыдно стало за него. До сих пор все мировые телеканалы только и трещат об этом. Ваш канцлер Шредер ввязался в этот скандал, да по телевизору все новостные программы забиты всевозможными комментариями на эту животрепещущую тему, ты же смотришь телик-то?». Лина немного стушевалась и сказала, что Шредера она, конечно, знает, а вот, кто такой Берлускони (она несколько раз неправильно пыталась произнести эту фамилию) она не знает, ничего о скандале не слышала, политикой не интересуется и телевизор смотрит немного. «Уж лучше я в церковь схожу, у нас здесь в деревне есть католическая и евангелистская церковь, очень красивая, мы сходим, я вам покажу. А вы верующие?» — спрашивала Лина. Ниночка отвечала, что они не атеисты, ещё в детстве её крестили в православном христианском храме, но и верующей себя не считает, в церковь на службы она не ходит, а бывает в церквах лишь на Пасху да ещё с экскурсиями, воспринимает их как произведения зодчества, росписи — как памятники искусства. А ещё добавила Ниночка: «Слушай, давай договоримся, что не надо ко мне обращаться на «вы». Ведь мы одно поколение, ну, постарше я лет на десять, мне сорок пять, но ведь не мамка же я тебе, а?»
Лина вышла на балкон, за ней следом вышла Ниночка, и там уже Лина сказала, что постарается называть её и её мужа — Володю — на «ты», разница в возрасте и впрямь небольшая. Хотя это будет и нелегко,— добавила Лиина. Когда мы готовились вас встречать, то обсуждали на семейном совете этот вопрос, и решили относиться к вам очень уважительно. Ведь у вас, то есть, у тебя, Ниночка, высшее образование, занимаешь в своей стране очень солидную должность, имеешь в собственности хорошую квартиру в большом городе, и продолжала,— муж ваш тоже имеет высшее образование и работает в государственном университете, и даже Леночка поступила учиться на первый курс ВУЗа. А кто мы? Когда жили в России, мы все были «немчура» безграмотная, нам доверяли там самую простую и тяже-лую, хотя и ответственную работу, на нас можно было положиться, мы исполнительны, старательны, но мы второй сорт. Ни у кого из всех наших нет высшего об-разования, только я, Мария и племянник мой – Олег — закончили полный курс ве-черней общеобразовательной средней школы. Олег даже пытался учиться в институте, но смог закончить лишь первый курс. А когда приехали в Германию, и здесь нас обеспечили, конечно, всем необходимым, то здесь мы уже стали «русаки» неотесанные. Тоже нелегко, вот хоть Олег вам расскажет. Мы ведь уже планировали, куда вас свозить и что показать. Так вот, Олегу достался самый почетный маршрут – в замок Цвингер. В нашей большой семье ведь три машины на двадцать семь человек!»- гордо добавила Лина.
Все в этот день устали, спать легли поздно, долго ворочались, приноравливали свои бока к новым диванам, подушкам. Зато спалось хорошо, под окнами шумел сосновый лес, было нежарко – мягкий климат Европы!
Наутро Володя с Ленкой ощутили, что живут они в Германии. Потому, что всякий русский человек в отпуске любит позаревать, проснуться попозже. А вокруг них в квартире жили только немцы, в том числе и их мать и жена – Нина. Она уже давно бодрствовала, вместе с Ильдой тихонько прошли на кухню, приготовили завтрак, сами попили кофе. Ильда спокойно принимала помощь сестры, обращая внимание на аккуратность, хозяйскую хватку и расторопность, а когда присели за ко-фе, сказала Нине: «Ну, ты настоящая немка, даже кофе пьёшь совсем черный и без сахара».
После завтрака все пошли с Ильдой во главе прогуляться и посмотреть деревню – чистенькую, уютную, богатую, с низенькими заборчиками, с подстриженными аллейками и живой изгородью, с обязательным в каждом дворе гаражом на две машины: очень упорядоченную и почти совсем безлюдную. Ильда прихрамывая, шла впереди и рассказывала о жизни, порядках, а потом уже, отвечая на вопрос Ниночки, рассказала, что недавно ей очень квалифицированно сделали операцию мениска, в её возрасте таких операций в России совсем не делают, но заживает всё-таки медленно. Зашли на кладбище, которое находилось почти в центре деревни, рядом с евангелистской церковью. Посмотрели недавнюю могилу Ильдиной матери, дожившей до девяноста трех лет. Посожалели, что не сбылось её предсмертное желание: она хотела, чтобы надгробье у неё было вертикальное, но положили её в ряду, где все надгробья наклонные. Положили букетик цветов, купленных тут же, на кладбище, и отошли посмотреть на другие захоронения.
В углу кладбища сгрудилась стайка одинаковых мореных дубовых крестов, на которых и эмалевые таблички были одинаковы. На двух десятках табличек стояла одна и та же дата смерти – 1939 год, а фамилии все были сербские. А на следующей полусотне крестов Ниночка нашла тоже общую дату. 1942 год. Фамилии здесь были только немецкие. Ниночка спросила Ильду почему так, но та не смогла объяснить.
Лишь Володя, готовившийся к поездке основательно, сказал, показывая на сербские кресты, что таким образом для этой тихой деревни, очевидно, началась Вторая мировая война – уничтожали лужицких сербов. А вот это – Сталинград! – сказал Володя повернувшись к крестам с немецкими фамилиями. Постоял, вздохнул, и сказал, что у него тоже в 1942 году под Сталинградом погиб дядя Всеволод. Только от него даже такого дубового креста не осталось, где могила неизвестно, пришло лишь извещение – «пропал без вести». Чтобы пенсию за погибшего не платить. Такое вот, «экономное» советское государство. Последняя весточка была из под Сталинграда, со Шпалопропитки. Не на Луну же он потом улетел. Нет, «пропал без вести».
А здесь вот — лежат рядом и сторонники, и противники, с одинаковыми крестами, с одинаковыми табличками. Да за оградой кладбища, но, примыкая к нему, стоит черный обелиск-пирамида, на которой на немецком, сербском и русском языках высечены слова вечной памяти погибшим.
Вечером Нина и Володя по привычке ходили погулять. Перед сном, да по опушке местного регулярного леса – это же сплошное удовольствие. Конечно, с ними пошла и дочка, а вот хозяева гулять не пошли – не приняты у них такие моционы. Когда семья ушла на окраину деревни, у них произошел любопытный разговор.
- Меня сегодня два раза один на один спрашивали, не хотели бы мы переехать на постоянное жительство в Германию,— озадаченно размышлял Володя,— я, конечно, сказал, что не собираюсь, но мне показалось странным, что спрашивали как бы конфиденциально, по секрету.
- Да? А меня тоже спрашивали про это же,— сказала Лена.
- И меня. Наверное, они беспокоятся, не обвалимся ли мы им на шею по нашей исконно русской привычке,— сказала Нина,— я тоже им сказала, что приехали мы только для того, чтобы поближе познакомиться, посмотреть, как им тут живется, да узнать лично, что это за страна такая — Германия. А переезжать сюда мы не планировали. Правда ведь, нам и в России хорошо живется? Хотя здесь и поспокойней, и социально они защищены больше, но у нас зато, веселей, правда?
-Ну, конечно! Особенно, когда тебя обворовали в автобусе, а милиция руками развела, когда у тебя телефон по полмесяца не работает, когда воду горячую на месяц – другой отключают, но оплачивать требуют сполна. Когда тебя по сокращению штатов увольняют, когда детское пособие, стоимостью в полпачки памперсов выдают, когда твоей матери пенсию назначают в четыреста рублей при прожиточном минимуме в тысяча двести, когда лечение в больницах «бесплатное» и бестолковое. Одно веселье, и всё, что я перечислил, только тобой на своей шкуре испытано – горько и настойчиво перечислял Володя. Сколько раз говорила, что страну такую замечательную, «с названьем кратким – Русь» бросишь? Это у меня кровь русская, я у себя дома, какие бы беды ни были – они мои, я их со слезами, но проглочу, а ты вот другой национальности, мучаешься сама, да и нас измучила со сво-ей правильностью и чувствительностью. Вот и сбылась твоя мечта – списалась, уе-хала, а?
- Ты что? Это я так, в сердцах. Сгоряча чего не скажешь,— сказала Нина и виновато уткнулась в мужнино плечо.
- Нет, Нин, ты не торопись. Для меня семья – это главная ценность в жизни — не друзья и не работа. С отцом твоим мы были очень близки характерами, привычками, от него я много перенял, не зря мне мать твоя часто говаривала, что я весь в Ивана Ивановича. И мне это было в награду. Если ты надумаешь, за меня не бойся, мне годок — язык подучить, и профессия моя международная – программист – везде востребована, а нет, так я и шофер, и плотник, и станочник по моей пэтэушной профессии. Я ведь не буду, как местные, на пособии сидеть, я себе всегда работу найду. Не в Саксонии, так в западной Германии. Да и ты себе по душе дело найдешь. Не пропадем!
- Нет, торопится нельзя, ещё посмотрим, взвесим всё и потом уже примем решение, – Ниночка ещё на минутку задумалась, и спросила жестко — А ты не боишься, что чужаком остаток лет проведёшь? Как у нас сейчас к таджикам да азербайджанцам относятся? Вот и ты тут будешь «чурка, который понаехал тут, понимаешь». Судьбы Ивана Миллера захотел? Знаешь ведь, сколько он хлебнул, даже рассказать был не в силах настоящую правду, всё в шутку обращал. А то — такие триллеры и трагедии получились бы! Для тебя Германия, как и для него — Россия – чужбина. Кому ты тут нужен?
- А кому я там нужен? Я там зарплату больше таджика получаю что ли? А про пенсию да медицину вообще молчу, зажмуриваюсь и молчу, хотя посмотрел тут на Ильду, которой в шестьдесят пять лет операцию, как молодым спортсменам футболистам сделали, а два твоих брата в сорок лет в наши больницы попали и выжить не смогли — от простых болезней померли. Да и не обо мне речь, о тебе!
- Давай хоть ещё поглядим на жизнь здешнюю, а пока к этой теме не возвращаемся, лады? А то, что они потихоньку расспрашивают нас, так значит, сопоставить, узнать хотят, кто мы такие, что из себя представляем. И на словах, и на деле. Они хорошие, только ещё не сроднились мы.

На следующий день вместе с дочерью Ильды – Ольгой – гости ходили гулять в парк, где находится рыбацкая школа, а перед ней старинный заросший пруд. Вокруг пруда растут могучие дубы, некоторым из них столько же лет, сколько и всей деревне – шестьсот пятьдесят. Цифра, скажем, не ахти, но только до той поры, пока не начнёшь считать, кто же мог их посадить, и что в это время творилось в твоей стране. В Германии это позднее средневековье, монархия дома Габсбургов ещё только закладывается, не наступило даже время второго рейха. На Руси это был период нашествия Орды и походов Ивана Калиты. Не состоялась ещё Куликовская битва, после которой ещё сто лет Русь была под Ордой. Как вам? Учебник истории за шестой класс или энциклопедия для детей, том девятый.
А тут вот она, эта история, и пруд тогда уже зарастал мелкой ряской, и дубы росли помаленьку. Они и сейчас выглядят хорошо, не дуплисты, не болезненны, с шикарными зелеными желудями. Они не замучены выбросами химически вредных производств, не удушены выхлопами автомашин. Им ещё стоять и стоять. А наши Жигулевские заповедные леса совсем лишились дубрав, тщедушные дубёнки тридцатилетнего возраста усохли, изболелись, приготовились всей душой в мангал, весь запал свой отдать разворотистому азербайджанцу, с грехом пополам в придорожной забегаловке зажаривающему шашлычок. Дожить до шестисотпятидесятилетия им не грозит.
Ленка весело оббежала дубочек и предложила обхватить его руками, её рук не хватало, её с папой рук не хватало тоже, её с папой и мамой рук почти хватило. Ещё метр добавила Ольга. Щебетали, конечно, о том, как красиво вокруг, какой воздух. На поверхность покрытого тиной и ряской пруда вдруг выпрыгнул здоровущий карп, килограммов на пять и, резвясь, не сразу продавил своей тушей слой плавающих водорослей и ушел вниз. Володя воскликнул: «Балуется, зараза!»
Уходя из парка, посмотрели на статуи греческих богов, обступивших двухэтажную, с лепниной на карнизах, рыбацкую школу. Прошли по гранитной брусчатке мимо школы, автохауса и двух больших магазинов.
У витрины одного из магазинов – с игрушками – Ольга остановилась и, показав на большущую куклу, сказала: «Мне такую же — дедушка Ваня покупал, когда приезжал в гости, а мы с ним в Новосибирск ездили. Дорогая! За левую руку её ведёшь, а она сама шагает. Все девчонки в Татарске прибегали посмотреть на мою куклу. А дедушка доволен был, говорил, настоящее качество, немецкое. Двадцать пять лет прошло – четверть века, подумать только!»
На обед, плавно перетекший в ужин, Нину с семьёй, а также всю русскую диаспору потомков Миллера пригласила к себе Эльза. Она не писала Нине писем, не приглашала в гости, но и совсем безучастной к появлению новых родственников не была. Ревниво поглядывала на Нину, и вдруг обнаружила у всех трех сестер одинаковую косточку на ноге, мешающую, в общем-то, при ходьбе, при надевании обу-ви, но, объединяющую их в одну семью, пусть и не самым королевским признаком. Действительно, сестры выставив свои ноги на обозрение собравшейся компании, нашли в них общее происхождение и повеселились, а Нина не преминула сказать, что и у папы такая же проблема с обувью была. Эльза тут же подняла стопку за ту каплю крови, которая объединяет их всех в одну семью Миллеров, и лицо её рас-плылось в широкой, добродушной улыбке. Лишь в самом дальнем уголке выцветших серых глаз притаилась неулыбающаяся тень. Нет, полутень.
У Нины ухо очень чуткое, резануло по нему, что объединяет их все-таки не больше, чем одна капля крови. Она считала, что больше, но сказан тост, спорить здесь неуместно. Выпили. Загомонили, застучали вилками, ложками, посыпались лестные отзывы хозяйке, смачная оценка закусок и лёгкой кристалловской водочки. Но струна напряжения за столом уже зазвенела, запела, и не лопнуть уже не могла.
Стол был обилен, и блюда и закуски, салаты и фрукты, десерты и напитки радовали глаз и рот. Потянулась Нина за полосатым шафранным крупным яблоком и, угадывая сорт, вдохнула аромат и сказала
-Штрейфлинг, папин любимый сорт.
И услышала от Эльзы, уставившей свои, полные невеселых воспоминаний гла-за, в узоры скатерти — непонятные, но сердитые слова.
-Сухарь он и дважды предатель!
-Кто он-то?- настороженно спросила Нина, а тишина зазвенела над столом.
-Кто-кто? Йоханес, кто же ещё,— с вызовом отвечала Эльза,— ты вот всё время его вспоминаешь как доброго, а мне он мало чего доброго сделал.
-А кто это – Йоханес? – недоумевала Нина, но сердце застучало в предчувствии обид, ссоры.
-Отец твой, и мой, и Ильдин. Или ты не знала, что его имя так звучит по-немецки, а не «Иван Иваныч», как он записался в паспорте, чтобы шкуру свою спасти, от немецких корней своих отречься,— продолжила свою обвинительную речь Эльза. – Другие вон, рвались к семьям, к детям своим, всю войну весточки пытались передать, после войны передачки, посылки слали. А Эдик Криг даже во время войны приезжал. Правда, потом десять лет лагерей ему дали, но зато, как освободился, сразу уехали в Германию, получил здесь большую компенсацию, как репрессированный, давно уже в «приватах» живут, да кредиты платить кончили. А наш — за войну ни весточки, только в сорок седьмом Лорх приехал в отпуск по болезни из Ангарска, от Давыдки привет привез, да сообщил, что живы они оба, Йоханес уголь бурый добывает, а Давыдка на химзаводе мастером работает и прини-мает этот уголь с Лорхова поезда.
-Подожди, подожди, Эльза,— перебила Нина,— разве он по своей воле поехал на лесоповал или на шахту, разве ему не запрещали строго настрого переписку с семьёй, ведь сама же говоришь, что Криг в лагерь попал за нарушение режима. Или ты хотела увидеть его, а потом пусть его по тюрьмам и лагерям таскают, ведь нет же! Да и когда война кончилась, все русские по домам вернулись, а их, советских немцев вместе с пленными фашистами в лагерях и спецкомендатурах держали, и все равно переписываться и встречаться не разрешали. В чем ты его хочешь обвинить, в том, что он закон не нарушал? Это сейчас из нашего времени легко говорить о том, что законы неправильные были, а тогда никто и не пикнул бы, а в лагере оказался. Мне папа тоже про Крига рассказывал, жалел его очень, до слез, но помнишь, сколько лет Кригу было – восемнадцать! Мальчишка! А отцу под сорок – сложившийся человек, немец до мозга костей, привыкший закон — свято исполнять,— Ниночка перевела дух, но запал правоты за отца не давал молчать. — Ну, а что, ес-ли приехал бы он к вам, как мальчишка Криг, наказали бы его, а вас разве похвалили бы за то, что он в вашем доме остановился. Наверное, он потому и не поехал, что ещё и о вас думал.
- Всё равно, он повел себя плохо. Когда отменили в пятьдесят шестом комендатуры, он к нам не приезжал ещё два года. Да и потом, как приехал у своих друзей все останавливался, да у Мильки – сестры своей. Та его привела к нам на ферму, где мы с Ильдой работали скотницами, а он нас забыл, не угадал, когда мы его всей бригадой обступили. Эт вон, любимица его, Ильда, кинулась на шею да заревела белугой: «Это я, папочка, дочка твоя – Ильда»,— а то может, и не признал бы, – лицо Эльзы раскраснелось от волнений, от воспоминаний, от обид.
- А что же вы так над ним издевались-то, Эльза, ну как же он вас узнать-то мог? Ведь когда угнали его в Трудармию, вам было три – четыре годика, а когда приехал, то вам уж больше восемнадцати стало. Да и ему — пятьдесят почти? – голос Нины задрожал. Видно было, как нелегко ей узнавать такие новости о бесконечно любимом ею отце, но она совладала с собой и продолжала с заметным укором.
-А нам он рассказывал, как вы его там хорошо встречали, то в одну избу водили ночевать, то в другую, да укладывали как хорошо, да подарки от вас привозил для нас. И всегда рассказывал, что мы уж очень с Ильдой похожи, и внешне и по характеру. Правда мама всегда его ругала, что так далеко к вам в Татарск ездил, мог бы и подольше пожить, а он всегда у вас дня три-четыре побудет и возвращается. Он отвечал нам, что хороший гость – это тот, который честь знает, и надоесть хозяевам не успевает. Да и не отпускали его из поссовета надольше-то. Я всегда с ним отмечаться ходила в поссовет, как и все немцы, каждую неделю. Это потом уж, когда я в старшие классы школы стала ходить, то он один, без меня отмечался. У нас в поселке отметку немцам, судимым и врагам народа — знаете, когда отменили – уже после смерти Брежнева – в восьмидесятые годы, а не то, что вы говорите в пятьдесят шестом. Он и на свадьбу ко мне приезжал на один день всего – в семьдесят седьмом году. Натерпелся он, в общем, хлебнул горя и унижений,— Ниночка вздохнула, затуманившимся взглядом уставилась за окно, но вставшую в комнате тишину не прерывал никто, и тогда ещё раз вздохнув, потускневшим голосом продолжала,— а я думала, что вы его там привечали, любили. Он всегда такой веселый возвращался. Притворялся, выходит, не хотел нас расстраивать. Не хотел, чтобы мы о вас плохо думали. А на самом то деле, вы его и на порог не пускали. Бедный папа! – Замолчала Нина, задергался подбородок, сдерживая рыдания, наполнились слезами глаза, но снова не заревела, зубы сцепила, держалась.
-Ничего он не бедный, он специально приезжал к нам в Татарск, чтобы нашей матери насолить, а мы и не нужны были ему особенно-то,— не останавливалась, ве-ла свою партию Эльза,— а дважды предатель он потому, что не только семью пре-дал, а и нацию нашу немецкую. Вот вы приехали сюда в Германию – его потомки – никто языка не знает. Да и приехали вишь, не для того, чтобы в Германию пере-ехать – в фатерлянд, а посмотреть тока, как тут живется нам, да и назад, домой в Россию, на родину. Не та-а-к воспитывал Йоханес детей своих! Поэтому и не хочу ему прощать ничего, мать не простила, и я не прощу.
Ильда потупившись сидела, молчала, терпела, теребила руками край скатерти. Со стороны и непонятно было, согласна ли она со старшей сестрой, а может просто из вежливости. Но после этих обвинений не выдержала и она.
- Неправда, Эльза. Он любил нас, любил сильно. Просто жизнь так встала, распорядилась, что своих-то русских в грош не ставили, перемолотили миллионами, а нам и того хужей было: никто и не считал, сколько немцев пропало. Ну, разве он уехал бы куда, сам-то, из Татарска, от детей, от малых. Да ни за что! Толь-ко под винтовкой их тогда и увели в Трудармию. А потом на шахте этой проклятой, разве же по своему желанию работал, на карачках, как обезьяна последняя, ползал, да соликоз легких себе зарабатывал. Я ведь помню, как он в свой первый приезд кашлял и даже через две недели отпуска выплевывал из своих легких угольную пыль. Опять же под винтовкой, да за колючей проволокой жил. А закон нарушить он никогда не смел – на то он и немец, не чета всем нам был – настоящий, кондовый – я в России таких не видела. Я здесь таких увидела, здесь их мно-го. Только от меня они все отворачиваются, для них я русская. Может, внуки мои им будут ровня, немцы, алеманы настоящие, а моя, да твоя жизнь, что в России ни в копейку не ценилась, что в Германии ни марки не стоит – безработица среди на-ших – русаков самая большая. Только мы – старые — пенсию получаем, слава Богу. А там, в России, был отец для меня самым лучшим, добрым, щедрым, трудолюбивым, но видно было, что он страдал, и мучался, что не нужен он стране, хотя па-хал на неё больше всех. Ты как хочешь, Эльза, но я вот думала долго, после того, как от Нины письмо получила, первое ещё, и вот до чего додумалась. Если бы он в пятьдесят шестом, бросил бы новую семью с детьми малыми, с Ниночкой грудной, и приехал к нам, то принять-то мы бы его приняли, но уважать его я бы перестала. Тогда-то не понимала ничего, а вот сейчас, когда пожила да ума нажила, сейчас понимаю, что он точно предатель был бы. От нашей семьи и детей малых, под ружьем увели, против воли, жалко мне его за это, да ничего не поделаешь – государство, сила. А от другой семьи, что же, сам ушел бы, бросил в трудную минуту? Мне такой отец не нужен. А то, что он был не стойкий, не герой, наперекор государству не шел, то я ему все прощаю. Нация наша другим славится: трудолюбием своим, да дисциплиной. Выпьем, девочки, светлая ему память, папе нашему.
- Совсем, как русская стала,— уже спокойней, примирительней, сказала Эльза,— и прощаешь направо-налево, обид не помнишь, а потом и запиваешь всё это водкой горькой. Ладно уж, давайте выпьем, помянем по-русски, чай всю жизнь почти в России прожили, тоже русскими стали под старость-то, соседи вон наши не зря же «русаками» нас называют.
- Выпить я, конечно, выпью, не за ссорами же ехала я три тысячи километров, – отвечала Ниночка,— Но скажу прямо – отца я любила изо всех сил, не было у ме-ня в жизни выше авторитета. То, что вы рассказываете о нем — мне нелегко, но ин-тересно узнавать. Скажу только, что не всем словам вашим я верю – в вас, может быть, говорит обида, и больше не ваша, а вашей покойной матери. Наверно, она отца любила, но по характеру была женщиной решительной и, обидевшись на него, и вам эту обиду привила. За это я ни её, ни вас не виню. Но вот сейчас, как говорит Ильда, когда жизнь прожили, уже могли бы мудрости набраться. Никогда я не поверю, что отец назло приезжал, а вот, что ваша мать его на порог не пустила, чтобы он с родными дочерьми встретился, обнял, поговорил, подарки привез – это уже не принципиальность, а бездушие и самодурство. Оно по-житейски понятно. Но, узнав такое к отцу отношение, любить и жалеть я его стала ещё больше, хотя его и нет в живых. Он был очень трудолюбив и порядочен, но и глубоко несчастен из-за нечеловеческого отношения со стороны государственной власти, которая судьбу одним махом сломала, и всю жизнь его к земле пригибала, ни за что, за нацию. Но, оказывается, и в вашей семье он тоже не находил понимания и счастья, разве, что от Ильды. На всех работах и во всех компаниях его ценили как работника, как мастера, как рабочую силу, но неискренне, исподтишка, они лишь пользовались им. Мне жаль тебя, Эльза, что, став уже пожилой женщиной, ты не хочешь понять тра-гедию всех немцев в России, и в том числе — отца нашего. Я и до сих пор на себе чувствую такое же отношение, какое было к отцу – как к бессловесному орудию. Не зря в русском языке – немец – это немой человек, не имеющей права на слово, на нормальную жизнь, на человеческое счастье. Но это же — со стороны чванливой и бессовестной советской власти, коммунистов, от которых и до сих пор избавить-ся не можем. Давайте хоть в семье, среди своих, уважать, понимать, ценить и жа-леть друг друга. Ну, вот как Ильда. А остальным нашим я желаю такому понима-нию, уважению и жалости — научиться, обрести их.
Ниночка выпила стопку водочной горечи и добавила в полной тишине
-А может, для того, чтобы понять весь трагизм немцев в России надо быть русской? Может, вам самим это недоступно? Нужна чуткая и широкая русская душа, воспитанная на привольной русской природе, на великой русской литературе, самой страдающей, но и самой глубокой в мире? А может быть ещё что-то? Ну, высшее образование, что ли? Ведь это ещё одна трагедия немецкого народа: ему не да-вали в России учиться, в темноте, забитости держали. Мне трудно истинные при-чины определить, ведь я вам – хальбшвестер – пол сестры, вторая моя половина русская.
- Да нет, пожалуй, ты настоящая немка, Нина,— тоже поставив на стол пустую рюмку и, закусив грибочком, сказала Эльза,— прости меня, мне нелегко было говорить об этих, давно забытых обидах. Да и тебе нелегко было их выслушать. Но вот так спокойно всё принять, не сорваться на скандал, на бабьи склоки, всё правильно и мудро расценить и успокоить – это может не каждая женщина, а только умная, хладнокровная, по настоящему породистая немка. Я рада, что у меня есть такая настоящая сестра, в чем-то даже лучше меня самой. Забудь мою обиду,— Эльза примирительно склонила набок голову, но тут же подняла её и продолжила,— но в одном своем обвинении я не отступлюсь: почему ты не хочешь бросить Россию и переехать жить сюда, в Германию? Это же настоящая, заботливая родина для всех немцев. Германское правительство на весь мир сказало, что готово принять всех, кто, подтвердит свое немецкое происхождение. И принимает, и обеспечивает немалым пособием – даже совсем не работая, ты будешь каждый месяц получать такие деньги, которые в России и за полгода не заработаешь. Весь трудовой стаж русский тебе засчитают для пенсии. Я, конечно, с тобой не переписывалась, но твои письма мы с Ильдой вместе читали. Как старшая твоя сестра я тебе наказ даю – переезжай на нашу настоящую родину, и всё!
- Ну, это так быстро не решается, пока у нашей семьи таких планов нет, а что будет с нами впереди, никто не знает. Может быть, когда-нибудь и случится такое,— задумчиво сказала Ниночка,— спасибо, что приглашаете.

А за сказочкой и быль кончается, а за былью
вечность начинается.

Сноха Эльзы Людмила тоже сидела за столом, участвовала в разговорах, но дважды потихоньку уходила домой. Оказывается, там лежал со сломанной на спортивной тренировке ногой, её сын – Игорёк. Муж Людмилы – эльзин сын — Павел восемнадцать лет назад погиб в России, разбившись на мотоцикле, оставив Людмилу с годовалой дочкой – Аленкой. Эльза помогала снохе как дочери, и она же благословила её на брак через год с другом и соседом Павла – Андреем. А родившегося через год у Людмилы сынка и хотела, и боялась Павлом назвать. Потом все-таки назвала Игорем, как по святцам и было положено, но считала родным внуком. А когда все засобирались в Германию, то Людмила и Аленку, да и никакого отношения к немцам не имевших Андрея и Игоря, тоже увезла.
Игорьку было семнадцать лет, лежать одному, дома, на растяжке было, конечно, скучно, он прожужжал матери уши, чтобы гости из России пришли и к ним в квартиру. Поговорить, познакомиться, особенно с Ленкой. Такую просьбу надо было уважить, пошли.
Игорек лежал на диванчике и щелкал пультом телевизора, гостям обрадовался, стал расспрашивать про Россию, а затем взахлеб рассказывать о том, как он полгода назад сам ездил туда, в гости к дяде и тете. Как здорово, оказывается, там все говорят по-русски, телевизор тоже вещает на понятном языке, да и его там совсем-совсем за своего принимают. Ниночка с Леной слушали Игорька и снисходительно улыбались: «Если ты русский, то, как же тебя принимать, как не за своего?» А ещё Игорек, стараясь выйти на интересную для гостей тему, невольно как-то заговорил о рыбалке.
- Для того, чтобы порыбачить, в Германии надо сначала получить права или, говоря по-другому, лицензию, а для этого надо два года ходить в рыбацкую школу, что в нашей деревне находится, вон там, за трассой. Большущее трехэтажное здание с лепниной и статуями греческих богов. А, вы уже были там? Там «зеленые» будут мозги компостировать насчет экологии, как червячка на крючочек насаживать, чтобы ему больно не было. Немцы местные сидят, слушают этот бред, записывают, а меня только смех пробирает. Мы с папанькой по два раза в неделю целый месяц ходили и бросили, терпенья не хватило. Ведь и эти права ещё ничего не дают, надо после этого фиш-карту покупать, и только тогда на местные водоемы разрешается выходить. Их в округе семь, и все приватизированные. Представляете, рыбалка — и под надзором: это же издевательство. Да и правила сумасшедшие – никакую пойманную рыбку длиной меньше двадцати четырех сантиметров брать с собой нельзя, сразу же должен отпустить. А если она больше этой длины, то тогда можешь взять себе. Две штуки! И всё! Да и то, чтобы она не мучилась, ты обязан её не в садок посадить и живую домой принести и похвастаться, а тут же, на берегу, оглушить и такую снулую домой тащить и всем своим домашним доказывать, что ты её не в соседнем магазине купил, а действительно поймал. Ну, правда ведь, издевательство и над рыбаком, и над самой сутью рыбалки. Не зря папанька в Россию свалил и не возвращается.
На это заявление сына Людмила сделала круглые глаза, обвиняющие сына в разбалтывании семейной тайны. Снизив голос до шепота, Людмила вынуждена была рассказать.
- Андрей сейчас действительно в России, уже два месяца. Купил здесь подержанную иномарку, подремонтировал сколько можно, и отогнал для продажи на Урал. Там уже давно продал её и должен был быстро вернуться, недели через полторы, ну максимум – две. А он застрял там и вот уже два с лишним месяца не едет. Душу греет на родине, скотиняка такой,— вдруг всхлипнула Людмила,— а тут выкручивайся без него. Ведь он здесь хоть и маленькое пособие по безработице, но получает – двести пятьдесят ойро. Но ведь платят-то его только, если он здесь живет, в Германии. Вот мы и скрываем, врем всем, что он из России уже вернулся, да за новой машиной уехал. А нашим местным немцам только дай — на кого-нибудь «настучать». Они от этого аж расцветают, довольные ходят: «Ну, как же, заложил!» Это вам не Россия, где каждый шофер считает своим долгом поморгать встречной машине фарами, если впереди гаишник в кустах в засаде сидит. Здесь все наоборот, напоят тебя, накормят, на посошок нальют и, как только ты отъехал, так бегут в полицию звонить – такой-то номер машины, а за рулем пьяный. Будешь тут в Россию рваться! Он ведь, Андрей-то, на берегу Дона вырос, не знал, путем, что такое город или село: с апреля и по октябрь каждый год – все время в палатке, в шалаше с ватагой рыбаков цимлянских, и папа его там, и мама. Вольные хлеба, бахча, уха беспереводно. А тут вишь – Европа! «Зеленые» кругом, экологисты. Жалко мужика!
- Вы, когда домой пойдете, то на площадке третьего этажа остановитесь и громко крикните: «До свиданья, Андрей!»,— может, и поверят, что он дома. Хотя и кричать здесь нельзя, но вы-то гости, вам простят, а зато вид сделаем, что вроде Андрей и дома.
Гости попрощались с Людмилой и Игорьком, печальным взглядом проводившим ладненькую фигурку Ленки, пожелали ему выздоровления, а Людмиле скорого возвращения мужа. На площадке третьего этажа Володя, сложив рупором ладони, громко крикнул: «До свиданья, Андрей!»,— улыбнулся абсурдности своего поступка, а Ниночка потихоньку, почти про себя добавила, искренне желая добра этим вовсе уж чужим людям — Людмиле и Андрею,— а вдруг и правда, там, в России он услышал этот наш зов, рыбачья его душа? Пусть откликнется».

На следующий день гостей повезли в Дрезден, вернее поехали только гости, а за рулем «Фольксвагена» был Олег. Никто не видел, как Ильда рано утром подошла к Олегу и, не смотря на родственные отношения, заплатила за поездку сестры и её семьи сорок евро. Олег молча, не моргнув глазом, положил деньги в карман. Просто в Германии так принято. Просто в России за такой же жест со стороны сво-их родственников всякий бы жутко обиделся, и именно в силу этого даже предлагать деньги неудобно. Не предлагала и Ниночка, только вечером, оставшись втроём с мужем и Олегом, понимая, что всё же они не дома, она подошла и попыталась заплатить Олегу за бензин, за хлопоты, за то, что тот оторвался от работы и в свое личное время возил их.
Олег вздохнул, помялся и рассказал им, что утром он уже получил от Ильды деньги на поездку. И ещё добавил, оправдываясь, что ни от чего русского он не оторвался, он прекрасно помнит, как в России на дедушкином «Запорожце» всю родню в райцентр возил и ни копейки не брал. А здесь так не принято, всё оценивается и оплачивается. Он, к сожалению, не имеет работы в Германии, не смотря на свой трудоспособный возраст и желание работать. Здесь, особенно в восточных, землях — очень высокая безработица. «Из всей нашей новосибирской «диаспоры» — двадцати семи человек — только один, Сашок, который вас на «Хонде» привозил из Берлина, имеет работу»,— вздохнув, сказал Олег,— «Поэтому я и взял деньги от те-ти»,— отворачивался и смотрел он близоруко в гладкий вычищенный немецкий ас-фальт.
Чтобы не обидеть никого Володя предложил: « А давай мы с тобой так договоримся, я в России не бедный человек, хотя по вашим европейским масштабам – просто босяк. Здесь цены другие, ритм жизни иной. Но мы не хотели бы, чтобы за нас кто-то другой платил, тем более пенсионерка. На, вот тебе сорок евро, отдай Ильде и скажи, ну, наври что-нибудь гладкое, ладно?» — сказал Володя. А у Олега даже глаза загорелись, включился он в этот сговор. — Я скажу, что перерегистрировался удачно на бирже, и у меня появились лишние деньги, которые я хочу потратить на русаков, ладно? Только сорок ойро — это ты много дал, хватит двадцать пять, у меня пятнадцать ильдиных осталось после заправки, и Олег быстренько отсчитал разницу и возвратил Володе.
-А что значит — удачно перерегистрироваться? Ты вообще-то, кто по профессии и кем бы хотел работать? – спросила Ниночка.
- Ну, это на бирже тут хитрости есть всякие, долго рассказывать. Как-нибудь я вас научу, потом. А по профессии я хотел бы стать компьютерщиком.
- Программистом, то есть – поправил Володя.
- Ну, да. Сейчас это самая востребованная профессия здесь, в Германии. На неё и хотел бы учиться.
- А у тебя дома-то писюк есть?
- Чего? А это вы так компьютер называете. Нет, нету. Ну, я пошел, а то там жена с дочкой маленькой заждались.

А вообще, поездка в Дрезден Ниночкиной семье очень понравилась. Сказочно гладкий и очень организованный немецкий автобан – это же просто мечта быстрого передвижения классных авто. Накатывает восторг от красивых и далеких пейзажей за окном машины, и легкого, приятного и пугающего, удивления от лежащей спра-ва, на самом конце шкалы, стрелки спидометра. И в этот момент, на волшебной ка-кой-то скорости, шурша плотным ветром, обгоняет и тут же скрывается вдали ко-жаный мотоциклист. Олег поясняет: « Это для нас ста тридцатью километрами скорость ограничена, хотя этого ограничения тоже не соблюдаем, а они – мотоциклисты вовсе сумасшедшие — вообще за триста ходят».
В столице Саксонии пекло брусчатых площадей выталкивает тебя из теснины старых фасадов на набережную Эльбы, где ожидаешь встретить речную прохладу и… не находишь её. Стоишь и взираешь на панораму реки, как на блестяще выполненную декорацию, рекламный муляж – сочная, без оттенков увядания зелень, вымытые в хорошем стиральном порошке лодочки и катерочки, баржи и буксирчики без тени ржавчины, и даже небо не выцветшее, а свежепокрашенное и протертое душистым стеклоочистителем. Взглянула и отвернулась, такого быть не может: обманывают, за наивную провинциалку принимают.
Вперед, в замок Саксонских королей – Цвингер. Пока не включились фонтаны – ощущение толщи времен, из бассейна запахи плесени, сказочная обстановка, столетия нанизаны на кукан и вращаются перед тобой снизкой вяленой воблы. В ограждающем замок рве-канале — маслянистая, но матовая, и на вид зеленая вода. В ней шныряют маленькие, хозяйственные уточки, а между ними из толщи воды всплывают непуганые, ленивые, обрюзгшие карпы, очень напоминающие зловещие подводные лодки адмирала Канариса, только без ходовой рубки. В десять часов включились фонтаны и пролили свежесть вокруг себя, и сделали своими хрустальными струями все окружение свежим и совсем уж ненастоящим, игрушечным.
Воспринимать это тоже не хочется – уж больно похоже на театральный обман. Быстрее вовнутрь, в музейную прохладу картинной галереи.
Картины знаменитой на весь мир галереи подавляют своей монументальностью, рядом с ними ты — просто тень времени, мимолетная, малозначимая, второстепенная. Наедаешься великим искусством моментально: «А, это всего лишь Тинторетто, идем дальше, дам вдали Дега, Рубенс и сам Рафаэль ждет нас, не дождется, родимый». Четыре часа с открытым ртом, от пробежки по залам, от восторга, от восхищения.
Вдруг, в одном из небольших залов Ниночка задержалась, Вовка с Леной ушли вперед, никого из экскурсантов поблизости не было. Она уловила ощущение, что стоит здесь не одна, оглянулась по сторонам – одна. Но откуда это? И, анализируя себя, поняла, что все это время у неё работало только зрение, а другие органы чувств отключились, но на этом месте нечаянно включился слух – и он рисует в воображении крупную полногрудую, сильно декольтированную женщину, которая томно дышит. Вот, вздымается грудь с восхитительной родинкой, корсет не дает ей опуститься, а ещё грудь поддерживает холеная, с ямочками и в перевязочку, сановная рука королевы или фрейлины, и снова вздыхает. Крутишь головой и уговариваешь себя, что еще не спятила, что где-то, на картине живет этот реальный бюст. Какой-то невообразимый, совершенно невиданный художник так нарисовал триста лет назад, и такую женщину, что она дышит до сих пор. После трех или четырех оборотов вокруг своей оси на грани сумасшествия вздрагиваешь, возвращаешься к реальности, наконец-то понимая, что просто тихо работает высококачественный кондиционер. Ой! Слава Богу!
А вот перед Рафаэлем надо сеть на диванчик, который к торцу зала выходит небольшой округлостью. Ощущаешь себя вообще пылью, ничтожеством, недостойной тенью человечества, но не простой, а открывающей вновь и вновь такие тонкие детали, что дух захватывает. Не можешь не влюбиться в шкодных ангелов, которые от тебя совсем близко – мальчишки, отложившие рогатки или футбольный мяч. А под зеленым пологом занавеса вдруг даже не увидеть, а ощутить головы, многочисленные головы младенцев, всех будущих младенцев мира и ужаснуться глубине замысла автора. Со слезой на глазах увидеть святую мать человечества, бесстрашно протягивающую самое дорогое, что у неё есть — своё дитя, Спасителя – на жертву, на гибель, на крест…
Хочется сидеть на краешке этого бархатного дивана, тихо про себя молиться, благодарить Бога, что даёт счастливую возможность видеть это, и все же не верить глазам своим — ну не бывает такого, не может быть вообще, а пятьсот лет назад и подавно не могло быть. А потом вдруг понимаешь, что можно уходить, ты уже постояла рядом с ЭТИМ. Всё!
А ещё, возвращаясь из поездки в Дрезден и подъезжая к деревне, Олег предложил заехать в лес к озеру, обещал, что там очень красиво. Время было, отчего бы не заехать?
Место в лесу было действительно очень красивое: в небольшой – с сотню метров диаметром — каменной чаше недвижно стояла кристально чистая вода, по бокам высился лес, вдоль самой кромки воды жались к берегу сочные, но немногочисленные листья камыша и чакана. Глубина обрывалась куда-то в преисподнюю всего лишь в полуметре от берега. На противоположном скалистом берегу красовалась розовая с черным граффити – надпись – дань европейской моде. Рыбы в водоеме не было. Синяя зловещая вода стояла, не шелохнувшись, без малейшего волнения и, тем не менее, не была тиха. Олег присел на удобное каменное ложе, закурил.
- Здесь вообще-то частное владение, приваты. Но мы с друзьями-русаками частенько сюда приезжаем. Сторожу здешнему пару раз морду начистили, чтобы не выступал, ну он решил с нами не ссориться, просил, чтобы костер не разводили где попало – только вот в этом месте, мешок под мусор нам ставит. Приезжаем, пьем водку «Рахманинов», курим, Россию вспоминаем, плачем иногда, когда перепьем чуток. Потом перед отъездом мусор собираем в мешок, костер заливаем – немцы всё-таки — и уезжаем до следующего раза.
- А почему место такое — тревожное, недоброе? Глубина смотри, какая сумасшедшая, а ни рыбы, ни птички, даже самой маленькой — не видать? – спросила Ниночка.
- Да, глубина здесь ужасная – сто семнадцать метров. Это бывший гранитный карьер, здесь во времена Гитлера добывали гранитную шашку на дороги – десять на десять сантиметров – размер каждой шашечки. Тогда вся Германия работу име-ла, безработицы не было, зато дороги выстроили на века. Вон, в нашей деревне и то — почти половина центральной площади и две прилегающие улицы такой гранитной шашкой выложены. Она же не стирается, воду пропускает в щели, и морозу не поддается – не разрушается, не крошится. Рыбы здесь действительно нет, может быть, радиоактивный этот гранит, может ещё какая зараза в нем, но даже лягушки не водятся, водомерки только из живности, и всё. Вообще-то, сейчас здесь все арендовано водолазной школой, но они редко занимаются.
Ниночка ещё раз всмотрелась в неестественную для пресноводного водоема какую-то морскую синь, и тихо, почти про себя заговорила, раздумывая, осознавая и ужасаясь своим догадкам
- Подожди, если во времена Гитлера здесь люди работали, то значит — не толь-ко немцы, но и пленные, русские? Не зря ведь во многих старых советских филь-мах показывают узников концлагерей, таскающих на себе камни. Вот эти камни? Значит там жизни, души людей русских? Да и не только русских?
- Такая-то вот она, Германия. Непростая, – согласился Олег.

Переполненные яркими впечатлениями Нина, Володя и Леночка отдыхали и пересказывали виденное с подробностями, с аппетитом настоящего туриста, и вновь и вновь спрашивали, почему же не поехала с ними Ильда, Эльза и все остальные вновь обретенные родственники. Но Ильда вновь отмахнулась, сославшись, что в живописи ничего не понимает, и вообще ей поздно уже приобщаться к искусству. А Ленка вдруг сказала: «Точно, вам это уже поздно, а вот Игорёшке в самый раз, пойду ему расскажу, да развеселю хоть чуток, одноногого нашего». Мама и папа промолчали, а Ильда едва дождавшись, когда Ленка уйдёт, расцвела: «Хоть и одноногонький, но наш! Ой! Держитесь родители, копите на приданное. Дай то Бог, чтобы у них всё хорошо сложилось бы».

А на традиционной вечерней прогулке, осмысливая и анализируя события прошедшего большого дня и копаясь в своих ощущениях, удивлялась самой себе Ниночка. Почему ей особенно интересно было узнавать, как по-сербски звучат названия местных улочек, окрестных деревень и даже райцентра. По-немецки Баутцен, а по-сербски – Будецын. Это просто и понятно любому славянину – Будет Сын. Но совсем удивительно (по родному!) прозвучало настоящее название столицы Саксонии, казалось бы, совершенно немецкого города Дрездена: исконное имя ему было Драждан.
Они сели вместе с Володей на лавочке у одного из сербских указателей улиц и тихо разговаривали. Она вспомнила, как, родившийся в России, её застенчивый, тихий, немногословный отец — гордо расправлял грудь, и чуть свысока посматривал на своих домашних, когда по советскому ещё телевидению шла программа «Клуб кинопутешественников» с ведущим Шнейдеровым — единственным на советском телевидении немцем, с изуродованной на русский лад фамилией. «Значит, и во мне есть что-то такое, что позволяет в далекой стране почувствовать себя принадлежащей, пусть наполовину, к славянам и гордиться этим?» — спрашивала она и мужа и себя, а затем отвечала – «Точно как когда-то, далеко в детстве, вместе с отцом гордилась моим германским земляком на телевидении. Как в консульстве в Саратове приятно стало, что с меня не по моей нижайшей просьбе, а просто потому, что я – немка – не взяли денег. И ведь я это чувствую даже без всяких внешних отличий – не раскосая я, не темнокожая». А Володя на это с притворной и доброй завистью сказал: «Хорошо тебе к двум великим нациям принадлежать – вдвое богаче: ласковое дитя двух маток сосет».
Ещё через день приехала в деревню на летние каникулы двадцать восьмая родственница Нины – Алена — сестра Игорька и внучка Эльзы, учившаяся в Ляйпциге на курсах. Вела себя очень независимо, но приветливо. Откинув белобрысую чел-ку, предложила помочь в организации очередного обеда. А обед этот решили уст-роить на маленькой дачке Ильды. На окраине деревни муниципалитетом был выде-лен небольшой участок, и на нем без ограждений и капитальных строений местные безземельные жители разбили себе огородики.
Но развернуться Алёне не дали. Отодвинув на задний план женщин, настоящую работу с мясом взяли на себя мужчины. Володя вспомнил все иностранные языки сразу, и принципиально самостоятельно торговался в магазине с домовитой немкой на потрясающей смеси английского, французского и, самую малость, немецкого языка. Но переданный жене двухкилограммовый кусочек парного мяса с множеством жировых прослоек радовал глаз и обещал сочный шашлык. В бакалейном отделе супермаркета, наверное, никогда не было столь оригинального покупателя восточных специй и приправ: Володя не читал надписей на многочисленных упаковках (всё равно они были ему не очень-то понятны), а вскрывал и нюхал, и пробовал на язык, и растирал между пальцами и качал головой. Таким «собачьим» способом были выбраны базилик и розмарин, кориандр и мускатный орех, корица и орегано, и ещё какие-то пакетики. А в добавление к мясу и пряностям ещё и свежая зелень, лук, чеснок, лимон. Пир готовился на славу. Ильда улыбалась, удивлялась таким тонким познания и навыкам Володи, а Ниночка ходила молча и светилась изнутри гордостью за мужа.
На даче, ожидая готовности шашлыка, все загорали, лежали вповалку на стриженом газоне, весело болтали, слушали кассеты с современными российскими песнями, которые привезла Лена из России. Проезжавший мимо пожилой велосипедист — сосед Кнут — помахал им рукой и весело крикнул лежащей вповалку компании: «Алес капут!»,— и это было понятно всем без исключения, улыбнулись, помахали в ответ.
Затем Володя и Александр занялись огнём в треножнике барбекю, а женщины накрыли стол в беседке. Алена расставляла нужную посуду, красиво сервировала стол, была в своей стихии. Внимательно наблюдая за происходящим, Ниночка спросила у Алёны
- Где ты так здорово научилась накрывать стол?
- Это же моя профессия,— гордо отвечала Алёна,— я учусь на двухгодичных курсах горничных – гувернанток.
- Два года? И всего лишь – горничная-гувернантка?
- Зато у меня всегда будет работа, а немка с дипломом гувернантки – это гарантировано высокая зарплата,— и Алёна даже на секунду обиделась, что таких прописных истин можно не понимать,— правда, я полукровка.
- Нет, ты не обижайся. Я понимаю, что домашнее хозяйство это большая нау-ка, ей надо учиться всю жизнь, а не только два года. Но только я, например, учи-лась этому с малых лет, и дома. Самым простым блюдам и рецептам учила мама, а редкие праздничные блюда всегда готовил папа и ставил меня с собой рядом. У меня и мама классный повар, но папа умел готовить с шиком. Гусь с яблоками на рождество, или цыплята табака, или шашлык кавказский – вон Володя у него нау-чился, и они соревновались – кто лучше мясо замаринует, кто лучше мангал прока-лит веточками разными – хвоей, дубом, лавровишней, можжевельником – страшно интересно было. Этому, конечно, можно научиться и за два года – конспекты там писать, экзамены сдавать. Но вот выбирать мясо надо очень точно, тут никакая наука не поможет. Природному чутью и аккуратности выучить невозможно – это с генами передается, с пеленок закладывается. Чистоту — любить надо! А ещё, надо точно рассчитать, сколько надо приготовить на пять человек, с двумя бутылками водки, с двумя салатами и легким десертом. Чтобы все были сыты, чтобы осталось кому-то на добавку, и вместе с тем, не переводить продукты и свой поварской труд зазря. Но и все, что куплено, должно быть тщательно переработано, практически без отходов. Папа этим мастерством владел очень хорошо. Привел меня на базар, я еще маленькая была, прошел по рядам с яблоками и показал, что на одну и ту же сумму можно купить и мешок аниса, и два ведра антоновки, и ведро жигулевского, но он купил только три килограмма Штрейфлинга. Зато это были такие яблоки, что на всю жизнь запомнились, сейчас ещё слюнки текут.
- А я вот здесь наверстываю,— посожалела Алена,— у нас в России такой культуры не было ни у кого в поселке – свари побольше, чтобы стояло подольше, а о вкусе пусть сама природа продуктов беспокоится – натуральная, экологически чистая еда? Ну и ладно! А вот смак, наслаждение от процесса еды, от вида блюд – это я уже здесь осваивать начала.
С нами испанка одна учится – она меня многому научила, а сначала, ты знаешь, она меня ненавидела. За то, что я русская. Ну, южная кровь у неё, все эмоции наружу. А потом мы притерлись, помирились, и выяснилось, что она Россию не любит за то, что во время антифашистской войны тридцать шестого года Испания, а точнее – область её Каталония — заплатила России большую сумму золотом за военную помощь против диктатора Франко. Но обязательств Советский Союз не выполнил, Франко не победил, а денег назад в банки Барселоны не возвратил. Ты когда-нибудь слышала об этом? Вот, и я тоже нет, а целая нация, оказывается, нас, русских, за это не любит. Ну, чехи за шестьдесят восьмой год не любят, это само собой. А ведь и немцы наши, саксонские – тоже не любят. Причем это не из-за Отечественной войны, за это они нас жалеют – двадцатью миллионами жизней Россия заплатила не только за свое освобождение, но и за освобождение всей Европы от фашизма. За Вторую мировую войну дрезденские немцы англичан клянут – до сих пор развалины и руины в Дрездене есть – хотя шестьдесят лет прошло с тех бессмысленных и кровожадных английских налётов.
А вот Советский Союз после войны промышленное сердце Германии — Саксонию – вырвал и растоптал: в порядке репарации вывезли все заводы, все станки, оборудование. Посадили Саксонию на голодный паёк, да и сами это оборудование разбазарили, с пользой использовать не смогли. Вот дядя Давид, брат вашего отца – в Ангарске на химзаводе работал. Вы не знаете, что это за завод? Это завод, который делал бензин из каменного угля. Всю войну у Гитлера завод работал и бензином вермахт снабжал, а когда в Ангарск все оборудование до болтика привезли, то не смогли его запустить. Тогда согнали туда только немцев и приказали, чтобы через полгода завод выпускал бензин, а не то — всех немцев расстреляют за саботаж и вредительство. Ну, правда ведь — глупость? При чем тут наша немецкая национальность, когда технология нарушена. Для того, чтобы из угля бензин получался, нуж-но, чтобы это были жирные бурые угли Рурского бассейна, а советские начальники хотели из антрацита бензин гнать. Говорят, поэтому-то быстро нашли где-то бурые угли под Москвой и опять туда немцев бросили.
- Да ведь это папу моего и бросили туда, в город Скопин на шахты бурого уг-ля. А потом через всю страну немец-машинист Лорх водил тяжелые железнодорожные составы в Ангарск, чтобы дядя Давыдка из этого угля делал бензин, и его за это не расстреляли. Боже мой, как это всё близко и страшно.
- А все высококвалифицированные рабочие приличных предприятий Саксонии тогда переехали в западную Германию и вновь, уже там, подняли немецкую промышленность на хороший, мировой, уровень. А здесь с тех пор жизнь и не наладилась. Больше десяти лет, как объединилась Германия, а Саксония все равно не восстановилась, самый большой процент безработных — у нас. Мужики вон здоровые, на пособии сидят. А я, как русская, отвечаю перед современными немцами за всё. И, чтоб работа у меня постоянная была, пошла вот, учиться на эту профессию – это я за семью свою отвечаю. А что бездарно ограблена была Саксония – это я перед немцами за Советский Союз отвечаю.
-Ален, а почему ты так переживаешь за столь давние времена, за давно умерших людей, за развалившуюся страну? – хитренько спросил Володя, но Алена его подвоха не поняла, и отвечала со всем жаром,
- Да потому, что русская я по душе, хоть и немка по национальности, Советский Союз и коммунизм наш я ненавижу, а за родину мою малую, да и за Россию всю, душа-то болит. Отсюда издалека за новостями из России слежу, переживаю. А ты думаешь, мои сегодняшние однокашники в Ляйпциге не чуют, что я русская, не понимают, что значит Россия для всего мира? В группе нашей и полячки, и испанка, и турчанки, и румынки есть. Пока у нас всё нормально – все поврозь живем да обиды считаем, а как петух жареный в задницу клюнет – обворовали тут нас месяца три назад, или преподаватель один, сволочь, придираться начал, так они все в моей комнате оказались, плачут, защиту ищут. Никуда больше не идут. Ну, я рукава закатываю и вперед — на кодлу ли, на чиновников ли, мне все равно, я русская! А за мной и Испания, и Румыния, и Польша подтягивается. Это потом уже, когда остыну, думаю: «Ну, зачем мне это надо было? Что я рыжая что ли?» Но опять случись что, прибежит интернационал наш не куда-нибудь, а ко мне — и снова я — вперед за справедливость — Россия, о-ле!
Шашлык уже устал источать самые слюноотделяющие ароматы, и только тогда Володя позвал Ниночку, чтобы помогла снять мясо с шампуров, остудить его вперемешку с мелко нашинкованным луком и свежими травками, и только в таком виде он подал эту вкуснотищу на стол и довольный заулыбался.
Под красное баварское вино пряный и острый кавказский шашлычок был оценен по достоинству, в дополнение к этому букету очень удачно пошли свежесобранные помидоры, которые достал из теплицы немногословный муж Ильды — Александр. Проезжавший на велосипеде в обратном направлении сосед Кнут — снова махал рукой, приветствовал, но был тут же остановлен Александром и Володей, усажен за стол и угощён на славу (а не будет махать!).
Неожиданно из-за поворота показалось кресло-каталка, в котором сидел с букетом цветов счастливый Игорек, а сзади толкала кресло Людмила, сразу сообщившая всем, что был у них врач, вытяжку снял и разрешил вот так, на коляске гулять, а Игорек сразу и потащил её сюда, на дачу. Конечно, все обрадовались, бросились угощать шашлычком и Игоря и Людмилу. Но Игорешка, смущаясь, протянул букет и сказал: «Это тебе, Леночка, я так захотел на тебя посмотреть, что пришел бы даже пешком, с грузом и кроватью к ноге привязанной». Ленка взяла букет, почти официально поблагодарила и спрятала улыбку среди бутонов роз, но счастливые глаза не спрячешь ни за какими букетами.
А ещё большое застолье на свежем воздухе Ниночка и Володя использовали и полностью в традициях патриарха фамилии Миллеров – гости не должны надоедать хозяевам. О том, что через день они уезжают было и объявлено этим вечером.
Прощание и слезы, подарки и пожелания всегда примерно одинаковы, ответные слова тоже вам известны. Но, обняв с двух сторон Ниночку, Ильда и Эльза ещё раз повторили свое приглашение переезжать к ним по соседству, в их любимую дорф, они уже на четвертом этаже в их же подъезде и квартирку ей присмотрели: хорошая, трехкомнатная, кухня большая. А Ильда сказала: «Мы за эти несколько дней хорошо вас узнали и полюбили, ты нам, Ниночка настоящая сестра. Я уже разузнала, какой надо сделать вызов в консульство, чтобы хлопот с переездом поменьше было».
Ниночка ответила: «Мы подумали с Володей и Леной, и хотим вас поблагодарить за гостеприимство и хлебосольство, а также за приглашение на переезд к вам. Мы обязательно приедем к вам. В гости. Через год. А пока, милости просим к нам, рады будем встретить столь же радушно и хлебосольно. Съездим на нашей машине в Саратовскую область, на вашу родину – от нас там всего-то километров триста. Особенно и персонально ждем Игорька, а то через Интернет много не наговоришься».
Ленку провожала молодежь: с букетом цветов нарядный Игорек и довольная и радостная за брата и Ленку — Алена, разыскала где-то самый последний музыкальный хит сезона, и крутила его на своем магнитофоне: «Русские свадьбы в Германии, это не редкий пример... » А что, жизнь продолжается!
Володя сказал, что дорф и окрестности они изучили досконально, уже никогда не заблудятся в местных лесах, на гусиной ферме, в приватах и на огородах. Но по-ра и честь знать. Да, кроме того, очень хотелось бы посмотреть Берлин с его монументальной архитектурой, пройтись по Курфюстендам, где часто ездил Штирлиц, зайти в парк Тиргартен, где оставил на тенистых аллейках следы своих летних штиблет несравненный Набоков. Одним словом, взглянуть на Германию из окна туристического автобуса, с площадки обозрения, походить по залам музея организованной толпой, всё снимающих на видеокамеру зевак. Есть и такая Германия — напоказ, на вывоз. Она конечно яркая, броская, впечатляющая. Но за этим парадным портретом глубины нет.
Глубину видно здесь, в деревне, в сердцах и душах немцев и немок. Надо лишь очень захотеть её видеть и всё время помнить, что она — эта душа – чуть-чуть отличается от всех других. Это душа нем-ца. Или нем-ки. И всё!

Сказка – получилась. Быль всегда скучна. В будущее верите? Нет? Моя ви-на…

На прощание Ниночка крепко обняла и расцеловала Ильду, Эльзу, а ещё — Александра, Ольгу, Ирку, Сашку, Олега, Ирму, Лину, Алену, Верочку, Марию, Игорька, Андрея, Саню, Каролину, Веронику, Джессику, Нину, Марусю, Антона, Илону, Настю, ещё Нину, Людмилу, Катерину… Тьфу! Сбилась, много их, немцев-то…

21 марта 2006 года  00:09:26
Михаил Аллилуев | ankerman@mail.ru | Тольятти | Россия

---

Михаил Аллилуев

...Жизнь собачья!
служебный песик приехал из командировки в Чечню и рассказал...

Привет, Бесси! Ты не представляешь, как я рад снова оказаться дома! По-настоящему – дома! Там, в командировке? Нормально было, весело, классно. Палыч сутками рядом, работка хорошая, кормежка отличная. Я там был нужен, и уважаем, как настоящий боевой пес!
Как вы-то тут, новенькие вместо нас не появились? У меня в вольере все в порядке, ты присматривала? Спасибо! У тебя пожрать нечего, а то я и перехватить чего-то хочу, и с ног валюсь, голова с дороги кружится, устал. Уф-ф!
Когда мы кольцо проехали (это я по наклону кузова почувствовал), знакомый запах уловил – просроченного анальгина, и ещё карболки, ф-ф-у! Ты помнишь, тут склад медицинский? Нас туда с Палычем вызывали. Я там всё обработал, как надо, но башка потом дня три болела – там же не запахи, а химия сплошная, аж нос высох. Запомнился этот складик в общем. А тут едем — он, родной! Ну, думаю, если сейчас две волны солярки (это автобусный гараж и другой автопарк), а потом уже и запах нашей управленческой столовки, то всё, значит дома. Чую, так и есть! А потом уже наш запах, и ты, Бесси, как я рад!
Вон Палыч, овсянку мою любимую несет, молодец! Ай да хозяин! Ну, я похаваю маненько и на боковую, ладно, ты не обижайся, Бесси.
Что? Говоришь, у меня бока ввалились, и Палыч тоже мордой исхудал? Как ты внимание-то обратила, да и сам теперь вижу, а то не замечал. Ну, все-все…
***
Ну, Бе-е-сси, ну, отстань! А-а-эх! Чего ты так взволновалась?
Да? Я вчера тебе не сказал? Нет, не все. Из наших — одного взрывника – правда не с нашего отдела – в клочья разнесло и нашу Ульму – тоже зацепило. Её вольер отсюда не видно. Ну, спокойно, спокойно, я тебе расскажу все по порядку. Как приехали на станцию, то -…
…Ну, ладно, чего ты орешь? Не по порядку – значит не по порядку, чего разошлась, убери лапы, говорю!
Люк — Люк. Я уже десять лет, как Люк…
…Прости, я не знал, что вы с ней одного помёта. Не реви. Она просто неосторожна была. Ну, слушай! Только не перебивай, и кость вон ту спрячь, а то мысли все сбивает. Да не хочу я жрать!
Ну, вот. Было это с нами недели через две, после того, как прибыли. Нас было четырнадцать, а весь временный отдел человек семьсот, что ли. Стали хорошим биваком, как на соревнованиях бывало. Почистили всё вокруг на полкилометра, заминировали, растяжечки поставили свои. А в тот день поднимают и говорят дорожку проверить надо Урюпинскому ОМОНу, они на брониках передислоцироваться собрались в другой район.
Мы пошли как всегда: я посредине дороги с Палычем, а Ульма и Гром по обочинам. Идем, работаем. Мне Палыч ичиги соорудил, на лапы одевал, когда по каменистой дороге идти. А, там все дороги каменистые. Ну, да ты знаешь Палыча, он вообще душа-человек, для своего пса в лепешку разобьется. Оно и понятно: Гром и Ульма — они европейцы, у них лапы вон какие, когти, подушечки твердые, а кто я против них: спаниель, охотник, не боец. Это по носу они мне в подметки не годятся, пацанва! А в драке или вот в таких случаях, где нужны вес, масть, клык, шкура, когти: тут я пас.
Ну вот, они метрах в двадцати впереди по обочинам идут, потом мы, за нами взрывник метрах в десяти идет, дальше — ещё двое наших с начальством, а потом уже и техника. Это хорошо, что техника далеко от нас ходит, работать не мешает, а то знаешь ведь, как эти бэтээры воняют. А тут удачно было, ветерок — от нас. Чую — вот он, посреди дороги – заряд! Хороший такой, мощный. Фугас стодвадцатимиллиметровый. Я Палычу сразу — посадку, не доходя до самого фугаса с полметра, и мордой показываю, где он установлен. Палыч заметил, за поводок меня оттягивает, взрывнику тихонечко говорит – закладка, мол. Взрывник орет — всем залечь! Ну, мы с Палычем в кювет. Он меня, как всегда, собой прикрывает. Я стеснялся поначалу, а потом он мне рассказал, что на нем под разгрузкой бронежилет какой-никакой, а я то — голый. Поэтому он меня и прикрывает, хоть я по рангу ниже. За нос меня ценит. Говорит, без меня ему, да и всем им двуногим – хана!
И тут, представляешь, Ульма с поводка срывается и к этому взрывнику во все лопатки бежит. Я подумал, что не поняла его команды, что ли? Рванулась на перехват? От кого? Непонятно.
А фугас-то радиоуправляемый был, взрывник над ним только нагнулся, рассматривал, Ульма подбегала, ей ещё метра четыре оставалось. Тут чехи и взорвали фугас. Взрывника — парня бедного – в клочья. А Ульме осколок всё брюхо, как ножиком, разрезал. Все кишки на землю выпали, и умерла она тут же. Нас с Палычем только землей обсыпало. Я подскочил к Ульме, обнюхал её, и понял то, о чем люди никогда так и не узнали. Она же беременная была, не только нюхом, но и сердцем опасность ощутила. И не взрывчатку – смерть она почуяла, рванулась тело свое под взрыв подставлять, что ещё надо от псины? Вот и нарвалась.
Остатки от взрывника в нашу машину на плащ-палатке сгрузили. А Ульмин вожак Саня — покемон в полный ступор впал, идти не может, стоять не может. Его в броник затащили, спиртом напоили и втроем держали, он все похоронить Ульму рвался. А ему не дали.
Почему-почему! Да потому, что опасно! Если было, кому фугас по радио взорвать, то почему бы из калаша очередью не пройтись?
***
А зауважали нас после того фугаса. Поняли наконец-то, что от моей работы их жизнь зависит. Поначалу за шавок считали. В Ханкале на продовольственный учет решили не ставить. Мол, объедки будут — вот и покормите. И две недели Палыч на рынок ходил и мне мяса покупал, а сам на тушеной капусте и концентратах сидел. Ну, кому объяснять, чем пса кормить надо, чтобы работа была? Палыч-то знает, а вот начальники его… Они ничего в жизни не понимают, что ли? Или совести вовсе нет? Коты помойные! Ладно, ладно, не буду. Ну, всё, всё, успокоился…
***
А-а! Тебя это интересует. Ну-ну! Мне тоже любопытно было. Первое время я прислушивался, может, они там лают не так, или подзывают их по-особому. Когда мы приехали, там много бродяжек было. Ну, наши сторожевики причесали их. Язык наш собачий оказался всем понятен. Собаки там, конечно не отборные: полно дурных, бакланов всяких, лизоблюдов, горлопанов, наглецов, но есть и нормальные: служаки, серьезные, достойные. Да ведь и у нас также. Это мы отобраны по самому строгому конкурсу, и обучены. В общем, они — обыкновенные псы. Как мы. Служить смогут не хуже нашего.
Если я иду на задание, то сосредоточился на работе, отвлекаться некогда, на окружающих внимания не обращаю. И что интересно, они не тупые, тоже понимают, что я на службе, с глупостями не при-стают.
Приходим как-то на зачистку. Палыч сразу через забор говорит хозяину: «Собаку убери!» Тот закрыл будку ящиком, но я же чую, что там серьезный пёс. Вошли мы во двор, я вокруг обошел, пометил по-своему, и в будку глядь, а там — в три раза больше меня сидит морда, кавказская овчарка. Глаза злые, ненавистью так и пышут! Ему же меня поперек холки перекусить ничего не стоит. Но я ему один клык только показал, и даже не рыкнул, а так, простонал, что не шучу, я на службе. И главное, с вожаком, а он очень серьезное дело делает, раз за три тысячи километров нас вызвали, понял? Если попробуешь тронуть меня, он свой АКМС с плеча рванет так, что ты и моргнуть не успеешь, а уже простроченный, как на швейной машинке, лежать будешь. Причем с твоим хозяином-вожаком рядом. Понял? И он всё понял. Отвернулся. Мол, ясное дело, служба!
Пока мы все их домашние уголки, постройки, сарайки, зинданы проверили, назад к входным воротам возвратились, этого пса-кавказца уже в будке не было. Стыдно ему стало перед хозяином, что не может свою службу исполнить и оборонить его, грудью встать на защиту от врага. Убежал он через задние дворы, в лес. Ну, что я, не понимаю что ли? Я даже пометку свою оставлять не стал. Ему же возвращаться. Это его служба, уважать надо.
В общем, мы там дружней людей жили. Чего нам делить? А без службы там только отдыхать хочется, местность хорошая, воздух чистый. Травки полезные, даже вкусней наших. Курорт, да и только!
***
Бесси! Ты чего там дрыхнешь? Да, настроение — отличное! В командировке настоящая собака просто жизненной энергии набирается. Понимаешь, хозяин-то всегда рядом! Ты разве не слышала, почему у собаки такая короткая жизнь? Это потому, что каждый раз, прощаясь с хозяином хоть на минутку, хоть на день – собаки прощаются навсегда, навек! Понимаешь, какая трагедия? И так каждый раз. Какое же сердце долго выдержит? Я по тебе так скучал, Беська!
А вообще в лагере жить — такая лафа! С Палычем утром на зарядку выскочим, разомнемся и к речке. Там под горой чудная речушка была. Вода холодная, мутная, оттого, что с гор бежит, кислородом насыщена. Попьешь, искупаешься, бодрости на целый день. Палыч — на завтрак, а нам, если работы не ожидалось, разрешали побегать, порезвиться.
Нас там было четырнадцать, потом уж тринадцать стало. Без Ульмы. Но все равно — весело! Местные прибегали, непородистые, дворняги, иногда бесхозные, но поиграть — заводные. Блохастые, правда. И ещё, не понимают, куда можно забегать, а куда нет. Ведь объясняешь им — так, мол, и так. Сам туда — ни ногой, а они – нет, бегут, куда глаза глядят, куда ноги несут. Вот и рвутся там на растяжках. Ладно, если сразу и насмерть. А то потом косые, безногие, безхвостые долго мучаются. Кому они, такие нужны? Калеку ведь никто во двор не пустит. И разве убежишь от опасности, на трех-то ногах?
А люди чужие — они везде злые — и у нас бы в калеку камнем кинули. Правда, потом и пожалели бы, и накормили. А у них народ другой, с камнями не балуются. Даже у пацанов, другие игрушки: ножи да калаши. И жалости никакой.
Их люди — только себя ценят. А с нашими хитрят, притворяются и всё время обмануть хотят. Но меня никто и никогда не обманет. Я ведь — собака!
Вот идем с Палычем на рынок. Я любого торговца насквозь чую. У человека же разный пот выделяется, когда он спокойно свое дело делает или, когда он обманывает, лукавит, врет. Чую еще до того, как он рот откроет, чтобы обмануть. Рыкну Палычу, мол, не бери. Или за штанину тихонечко трону. Палыч у меня научился, чует всё. Слушается. Может, поэтому мы и целы до сих пор. Его ведь два раза пытались отравить там. Один раз машина у них стояла, приготовленная, чтобы выкрасть нас. Надо было только лопухнуться, в палатку войти примерить рубашку. Но я не дал…
***
А чего это к твоей вольере Саня-покемон сегодня подходил, молчал, приглядывался? Может, он тебя в напарники взять хочет? Он вообще-то мне до командировки не нравился, какой-то несерьезный, неосновательный был. А там, после гибели Ульмы – изменился, о жизни и смерти, может, впервые задумался. Ну, и потом, в самоволку сходил, с Николашей и Громом. Мне потом Гром рассказывал, как они Ульму похоронили, две стопки за помин души выпили – за Ульму и взрывника, и назад в лагерь по-пластунски приползли. Мы с Громом посидели, я только поскулил, а Гром завыл, хотя и нельзя бы-ло. Но как не взвыть ему — детей своих и Ульминых, не родившихся ещё, но убитых уже не оплакать? Понимаешь?
И Покемона зауважали после этого.
Так что, ты смотри. Может его ещё можно выдрессировать, до нормального положения инструктора. Его только немного поддержать надо, достоинство и ответственность развить. Берись, я тебе помогу, ну Палыча попрошу. Сколько этому Сане в Покемонах ходить…
***
Да ладно тебе! Брось. Да брось ты. Пустяки это всё. Ну, не смущай меня этими дурацкими поздравлениями. Если бы Палыч не заартачился, то никого не взяли бы. А он уперся и говорит, что не пойдёт на награждение без товарища, с которым под пули лез, рисковал на минах подорваться. А самый главный аргумент был, знаешь какой? Даже обидно. Он, говорит, что я у него маленький, не то, что все другие – овчары бестолковые. Тихий, но больше генерала понимаю, и потому с достоинством английского лорда в зале посижу. Ну, тогда они согласились. Это, наверное, потому, что папаньку моего – Лорда – вспомнили. Светлая ему память!
Да-а, гордый Палыч был, что медальку получил. Только он, по-моему, все испортил, когда генералу о «боевых» прямо там, на сцене, стал говорить. Тот ему ответил, что разберется, лапу жал, а от самого — такой лживый запах пошел, как от торгаша того, в командировке. Я тогда Палыча за штанину тронул, ну, как всегда в таких случаях: мол, пойдем, обман это всё. А Палыч не поверил, думал, что я перепутал. Когда сели на место, он друганам говорил, что самому генералу замолвил словечко. Они благодарили, по плечам хлопали. Потом они обмыли ордена-медальки. Портвейн, три семерки. Запах был, у-у!
А потом он на меня посмотрел, и понял всё. Сник, расстроился. Отошел и спрашивает: «Что, зря я нарисовался, обманут?» Он такой доверчивый, наивный! Ему медальку дали, он и поверил. Это потому, что нюх у него не собачий. Я голову опустил, что расстраивать инструктора…
…Ну, что он, не понимает, что его начальников нельзя на голос воспринимать? Да ты понюхай и всё ясно! От них же все время страхом, гордыней и обманом пахнет, а ещё завистью, даже алчностью, и женщиной грязной. Такой вот, характерный букет.
Поэтому у нас с Палычем одни цели в жизни, а у них другие: или жлобские, или настолько возвышенные, что даже бесчеловечные, бессобачные. Как они живут? Трудно им, наверное…
***
Ну, как это не соскучился? Да не было там у меня никого. Там столько забот, что не до этого. Я вот тебе о чём лучше расскажу.
Пошли мы с Палычем и ещё с двумя его друзьями получать со склада сухпаек — ну, там тушенку, галеты, концентраты всякие. Склад в палатке был в углу крепости нашей. Зашли в палатку, там сержант, наш же милицейский. Шустро так бегает, и выдает, говорит, дополнительный, говорит, усиленный(!) паек, и за каждую позицию заставляет расписаться. А в глазах чертенята бегают. Наши стоят, как лохи по-следние, радуются. А я же чую, что облапошивает их сержант. Я тогда Палыча в сторону отозвал, в подсобку завел. А там, Беська, какой там сыр висел! Я же никогда такого не чуял, не видел, не пробовал. Его мыши в двух местах тронули. Но армат все равно – о-бал-ден-ный! Тут сержант нас догнал. А Палыч повернулся к нему и говорит: «Что же ты, гнида, нас заставляешь за «чеддер» расписаться, а сам нам «ко-стромской» подсовываешь? А этот — кому притырил? Кто еще опасную задачу выполнять пойдет, под пули ложиться, а?» Сержант отвечает: «Это, мол, начальству, старшему офицерскому составу, или вдруг, кто с проверкой приедет». В общем, сцепились они за тот сыр, как мы иногда за косточку сахарную, смех и грех. Не гляди, что сержант с капитаном. Но наш победил! Выдал нам этот сержант половину сырной головы. Ну, ту, какую мыши потратили. Кусочек и мне дали. Вот это я понимаю, награда! А не то, что медальки эти.
…Опять ты за свое. А если… Ну, старый я стал кобель, никудышный. Нанюхался за свою жизнь наркотиков, пластитов всяких. Ни на что не годным стал. Вот и выгони меня к чертовой матери…
… я всегда знал, что ты самая лучшая сука в мире, Беська!
***
Нет, ты видела? Палыч-то мой, что учудил! Никогда же не пил эту гадость до такой, неприличной степени. Ну, бывало понемножечку, за приезд или там за праздник. И то — вонища такая! А тут, я же вижу — с горя. Я чую всё! Я же собака – спаниель Люк. Лючок, как меня ласково называет Палыч.
Вместе с Сашкой-покемоном затащили его в мой вольер, чтобы никто из проверяющих не увидел. Я в предбаннике лежал и думал, если они сунутся, то пусть не смотрят, что я не восточно-европеец или немец, я, когда свое дело делаю, я же и кавказцу, и бассетхаунду хвост оторву и голым в Африку пущу. Только сунься! Я так рыкнул, чихнул и оскалился, что они сразу ушли…
***
…Тоже вот, вспомнилось. Мы с Палычем в командировке, пошли день на второй или третий за оружием. А ему калаш с прикладом дают. Ну, где ты видела у кинолога АКМ с прикладом. Он же то на броняшку, то с броняшки, то в машину, то из машины. А если быстро этого не сделаешь, то ведь боевую задачу сорвешь. Кому ты нужен такой — неуклюжий? И чего бы спорить, стоят же в арсенале такие, короткие. Оказывается, ради того, чтобы начальству угодить короткие АКМСы придержали. А кинологам выдали АК-47 с деревянным прикладом. Тогда Палыч такой хай поднял, до штаба дошел, докладную написал. Только, кажется, зря.
Короткие автоматы им дали только после смерти Ульмы и взрывника. Ну, когда петух жареный в задницу клюнул. Когда понятно стало, что без собаки и кинолога — они никто.
…Слушай, Беси, может какой-то очень большой начальник им такие команды дает? Ну, на самом верху, вожак?
А-а! Это ты правильно сказала! Слушай, Беська, какая ты умная! Большой вожак так только думает, а все эти холуи сами стараются выслужиться перед ним и предугадать его желания. Такую дурь несут, такие безобразия творят! Но разве он не понимает, что это лесть, подхалимство, а не настоящее дело, ради которого мы проживаем жизнь нашу, собачью? На этих холуев надеяться совершенно нельзя. От них же предательством и угодничеством за версту воняет.
Он что, совсем нюх потерял? За косточками сахарными, ошейниками позолоченными всю цель нашего существования забыл? Мы ему напомним, мы ему скажем…
Ах, вон ты как говоришь, что это уже не наше собачье дело? А страну от преступности защищать наше дело, собачье? А под пули, на мины – собачье? Когда инструктор со мной в бой идёт, то мой нос на взводе, его мозги аж плавятся от важной работы. Мы боевые товарищи, не дворняги бестолковые. Мы ценим и доверяем друг другу. Чего же они, двуногие, порядка в своей стае, в своей жизни — навести не могут, хвосты поджали, уши приложили? Кого ни попадя, им назначают, куда ни думали — ведут без выбора. Несъедобным — кормят. И они хавают?!
Если мне скажут, что это не мое собачье дело, то пусть сами ВВ ищут, со своими никуда негодными носами. Я им не Бобик. Я — Люк!
***
Да ничего я не понурый, Беська. А просто… просто, жить не хочется.
Палыч уже и пить бросил. Третий день ходит наутюженный, дезодорантом пахнет, а сам молчит. Глаза в себя опрокинул, не мысли в голове – судьба!
Знаешь, я давно тебе хотел рассказать правду о том, как мы в командировку приехали. Но сомневался, думал, не поймешь, да ещё и раззвонишь всему питомнику. Сейчас я тебе расскажу, только не перебивай, ладно?
Когда в вагоне ехали, то везли с собой всё, но оружие и взрывчатку отдельно от собак и личного состава. Приехали на станцию. Там ещё креозотом так противно воняет! Стали разгружаться. А сменяли мы Новониколаевский ОМОН. Они там три месяца откомандировались, троих потеряли совсем, а ещё пять человек «трехсотые» были, ну, раненые то есть. Собак они не брали. Ну, а без собак, какая командировка?
Наши высадились и стояли, ждали, когда арсенал разгрузят. А Новониколаевские прибыли загружаться в наши вагоны. Пьянющие все — в умат. Я никогда столько пьяных ментов не видел. Оно, конечно, понятно, живы остались, празднуют. Палыч держит меня на поводке, а я рвусь к рюкзакам новониколаевским, там же моей работы полно. Он решил, что я пометку большую хочу сделать, ну, и отпустил поводок. Я рванул к вещмешкам ОМОНовцев этих, и посадку сделал. Говорю, Палыч,— здесь взрывчатка. И здесь, говорю, и здесь. Палыч, да у них в каждом вещмешке то тротил, то пластит, то гранаты! Они же, как банда последняя, затарилась оружием. Может, они свой Новониколаевск на воздух поднять хотят? Только пьяные все, им же нельзя ВВ доверять! Показываю, даже подскуливаю. Палыч понял меня, спросил у отъезжающих: «Что, ребята, у вас боекомплект с собой, что ли?» Они хоть и пьяные, но не признавали сначала. А Палыч на меня показывает и говорит: «Вы нас – не проведете. У нас нос не коррумпированный, взяток не берет, самый честный в милиции». Они заржали, прапор один колбаски мне подсунул. Но какая тут колбаса, так, запах отвлекающий и всё. Я отвернулся и около его рюкзака посадку сделал. И всем видом своим кричу: «Атас, брать их надо! Ты куда, хозяин, а служба? Да как же так? Да ты что?»
А прапор, он потрезвее остальных, был, отвел Палыча в сторону и говорит ему: «Вот ты на девяносто два дня приехал? Все эти денечки будешь под пулями ходить, письма детишкам, жене — как с фронта пи-сать. Прощаться с ними — в каждом письме будешь. Потому, что война здесь, до смерти четыре шага. Из утроенного оклада твоего — утроенную налоговую пайку государство оторвет, как с куста. Кормить тебя будет, как попало и втридорога. А когда ты высохнешь от ежесекундного риска, потеряешь верных боевых друзей, поседеешь наполовину, вот тогда тебе скажут падлы — начальники наши, что боевых дней тебе закрывают всего недельку, от силы – дней десять, чтобы по девятьсот рублей в день не платить. А остальное время — вроде ты нежился на турбазе «Волна». И все надежды: чтобы дочке учебу в институте оплатить, жене шубу нормальную купить, дачку твою задрипанную достроить на эти «боевые» деньги – это все медным тазом накроется. Понял? И тогда ты соберешь пластит в вещмешок и поедешь своим новониколаевским бандюгам продавать. Чтобы они тебя же ещё и рвали этим пластитом (но это потом!), а пока что, только они тебе деньжат на дачку-дочку и дадут. Вот это и будет твоя зарплата за командировку.
А если в суд обратишься за заслуженной зарплатой, то сначала тебя хапугой выставят, а потом уволят, как элемент, порочащий ряды рабочее-крестьянской милиции».
Вот так он моего Палыча благословил на верную службу в командировке. А сам уехал со взрывчаткой и пьяной, но честной мордой в свой Новониколаевск. Держать его и шмонать — совесть уже не позволила.
И только, когда уже нас меняли, через три месяца службы пополам с боями, а Палычу шесть дней боевых закрыли, остальные — так «прогулочные», то он тоже всё понял и не возмущался. Зубами лишь скрипнул, когда сержанту, который на сыр «чеддер» нас обманывал, пятнадцать дней «боевых» дали, хотя из склада он носа не высовывал.
***
…А вчера Палыч снова напился, но счастливый, довольный был. Двадцать календарных лет выслуги у него закончились. Сказал мне, что из милиции он уходит, пойдет в охранное предприятие, продавщиц молоденьких во время дежурства обжимать. Веселый, руки потирает, ржет.
А я чую – врет. Меня не обманешь. Это он так свою обиду прячет, маскирует. И в глазах – такая грусть…
Слушай Бесь, ну скажи мне, дураку набитому, как же они со злом бороться будут, кого в новую командировку пошлют? Палыч мог бы ещё служить и служить, он же ас, и ему только сорок два! Его просить остаться надо, на коленях стоять! Но никто этого не делает.
А унижаться, напрашиваться он не буудет. У нас и так в жизни – нет ничего – честь одна!
Это в командировке мы себе цену узнали, да и все остальные поняли ценность настоящего профессионала, солдата правопорядка. За меня, как за бронетранспортер – шестьдесят тысяч баксов чехи давали! Мы же врагам нашим поперек горла были! Все закладки находили, а потому и потерь у нас – мало было.
А теперь, оказывается, и начальству мы поперек горла встали...
…Палыч сказал, что и меня спишет, с собой возьмет.
Вместо боевой службы буду Палыча по утренней нужде в тихий дворик выводить. Начистим медали — мои — за выслугу, трех степеней, да его «За отвагу», и айда пометки на урнах делать. Ха-ха!... И-э-хе-хе!
А вся служба на тебя да на Саню-покемона ляжет. Смотрите тут!
Береги себя, Беся…

Что с него взять, с собаки-то. Потомка Каштанки, пса из "Собачьего сердца", пса Руслана из Г. Владимова.

21 марта 2006 года  00:28:46
Михаил Аллилуев | ankerman@mail.ru | Тольятти | Россия

---

Assia Fetida

ВСПЫШКИ 1. АРКА
Этюд

Я смотрю на арку. Обычная каменная арка – проход из одного мира в другой. Смотрю на небо в арке, и на далекие деревянные кресты. Смотрю на мир.
Ветер кружит желтые опавшие листья. Хоровод. Круг, еще один, взлет, падение, взлет, падение, взлет, падение… нескончаемая мелодия шелеста листьев. Шорох осени. Шелест. Меланхолия. Шепот.
По небу ветер гонит листья.
На ковре из желтых листьев в платьице простом
Из подаренного ветром крепдешина
Танцевала в подворотне осень вальс бостон…
Ах, как сладок был сон,
Как хорошо было в нем…
А потом выходит солнце. Длинные тени. Серые тени. Проход из одного мира в другой.
Подхожу к арке. Солнечные блики играют на каменных узорах, слепят глаза. Через камень природа дает мне знак. Сквозь камень летит вечность.
Прохожу под аркой. Огромный желтый лист взлетает в воздух, и я легко ловлю его. Закрываю глаза.
Лист видел далекие моря и бушующие океаны. Горные вершины, покрытые хрустальным снегом. Девственные леса, простирающиеся километрами. Огромный зеленый покров.
Держу лист. Природа… — знак. Лист… — вечность.
Иду дальше. Серые небеса. Капли дождя. Свободный полет. Вкус свободы.
But the night becomes you…
And the secrets of the rain…
Forever autumn…
Ловлю капли ртом и глотаю их. Дождь – это небесное вино. И вскоре радостное пьянящее чувство наполняет душу. Свобода повсюду – в камне, в земле, в крестах, в траве, в дожде – в каждой алмазной капельке. Свобода кружит голову.
И вот – кресты. Далекие люди. Их не помнят, не знают, они были – и их не было. Это лишь постоянство памяти.
Борьба… вечная борьба между нами и самими собой. Борьба в глубине души. Между душой и сердцем. Между разумом и чувствами. И она закончится тьмой. Клетка – свобода…
И дотрагиваюсь до креста… холодное дерево. Обычное дерево – и в тоже время тайна, секрет, таинство природы… соки деревьев… желтизна листьев. Через дерево природа дает мне знак. Сквозь дерево летит вечность.
И снова закрываю глаза. И проникаю разумом в каждую частичку всего живого на земле. Каждую капля невыпавшего дождя в тучах. Каждую снежинку на горных вершинах. В моря. В океаны. В далекие голубые небеса. Манят… и далекие звуки ручьев и лесов. Зов вечности. И, не открывая глаза, поднимаю голову, словно смотря на небо. И вижу звезды. Миллиарды, триллионы далеких золотых точек. Зовут. И я отрекаюсь от своей сущности… и взлетаю к звездам… и вижу леса, моря и океаны… и горы приветствуют меня… и я лечу…
Икар Монгольфье Райт…
Но вот возвращение…
Иду обратно к арке. Она помнит все – каждого, кто прошел под ее сводами, каждый шаг, каждый вздох. Рядом церковь. Смотрит пустыми глазницами окон, ждет своего часа, когда в ней снова запоет хор, снова заиграет орган, когда снова люди будут слышать каждый ее вздох, видеть ее образа в иконах, вдыхать ее запах и жить ее жизнью. Ладан. Свечи. Музыка, взмывающая до небес. Безмолвная колокольня, уже давно не слышавшая пения своих же колоколов. Безмолвное время.
И вот – под аркой. Проход в другой мир.
Прячется солнце – и прячутся тени.
Касаюсь камня.
Через природу я вижу знак. Сквозь природу летит вечность.
И я бросаю последний на нее взгляд. И прохожу – под аркой – в другой мир.
А ветер все кружит листья…

(И – просыпаюсь…)

21 марта 2006 года  19:17:40
Assia | wish_of_night@list.ru | Kharkiv | Ukraine

---

Assia Fetida

ВСПЫШКИ 2. Я СПЛЮ И ВИЖУ СОН…
Этюд

Буддийский монах спит и ему снится, что он бабочка. Он просыпается и думает: а может, я бабочка, которой снится, что она буддийский монах?..
Неизв.

Я сплю и вижу сон.
Я чайка, и мои белоснежный крылья сверкают в лучах заходящего солнца. Я лечу над морем, и ветер несет меня над бушующими волнами. Я вижу рыб, и вижу блики солнца на морской глади, и желтый песок, и маленькие ракушки, перекатывающиеся на берегу, и серые холодные камни, отточенные водой.
Я волк, и бегу через лес. У меня зеленые хищные глаза, огромные клыки и острые когти. В деревьях моя защита, в лесу моя жизнь, в моей жизни – бег. Я падаю на землю и смотрю на небо. Звезды уже появляются, и небо темно-синее, высокое, глубокое. Солнце еще не спряталось, и на горизонте алые полосы, и розовые пушистые облака, и далекие неизвестные земли. Я тяжело дышу, я устал от бега и от жизни. Я просто одинок.
Я река, и в моих водах жизнь, в моих водах находится покой. Я чувствую все – и корабль, плывущий по моим волнам, и теплые солнечные лучи на моей поверхности, и каждую ракушку на том берегу, куда я несу свои воды каждую секунду, и каждую тень от каждой чайки, и их крылья, и их крики, и их глаза, которые ищут во мне свою жизнь.
Я чайка. И за мной гонится орел. У него сильные крылья и острые когти. Я слаба, у меня мало сил, а до берега еще далеко. Я уже лечу над самой водой, но орел не отстает. У него острый взор, он не выпускает меня из поля зрения, и я понимаю, что мой конец близок…
Я волк. И я слышу шаги людей. У них быстрые ноги, и громкие голоса, и страшные ружья. У меня нет сил бежать, я боюсь людей, но все равно лежу и смотрю на звездное небо. Мне просто все равно…
Я река. И чувствую ветер – ураган налетает на флаги корабля, рушит мачты и пугает людей. Я чувствую каждого человека, и каждый страх, и я ощущаю весь корабль, и как ветер поднимает огромные волны, и волны заливают корабль. Я слышу, как плачут люди, и понимаю, что им просто некуда сбежать…
Я чайка. И орел догоняет меня и рвет меня на части.
Я волк. И меня видят люди, и маленькая свинцовая пуля настигает мое тело.
Я река. И ветер топит корабль в моих водах.

Я просыпаюсь. Передо мной стоит человек и смотрит добрыми глазами. Он берет мою руку и успокаивает меня, говоря о моем страшном сне и моей страшной реальности. Я не боюсь человека, но боюсь его слов. Он говорит, что я была чайкой, и я видела земли своей жизни. Он говорит, что я была волком, и видела город, в котором жила я иная. Он говорит, что я была рекой, я потопила на корабле прошлую жизнь.

Я сплю и вижу сон.
Я человек, и я дитя большого города…

21 марта 2006 года  19:18:29
Assia | wish_of_night@list.ru | Kharkiv | Ukraine

---

Assia Fetida

ЗА ЗАВЕСОЙ
Рассказ

Когда Стив ступил на мягкую почву планеты Тайен, в глазах потемнело. До сих пор не верилось, что он смог. Украсть шлюпку, сбежать от капитана, обмануть охранную систему, да еще и долететь. Об атмосфере Тайены ходили жуткие легенды. Мол, и метеориты там, и самовозгорающийся воздух, и очень сильный ветер в верхних слоях стратосферы… Но Стив долетел совершенно спокойно, не встретил ни одного метеорита, и ветерок дул слабый и спокойный. Чудо, а не планета – воздух чуть разреженный, но вполне пригодный для дыхания, восхитительный нежно-розовый пейзаж, невиданные звери и – главное – никакой полиции. Тюрьмы Стиву уже жут-ко надоели. Конечно, кормят там неплохо, но достоинство Стива страдало. Странно, почему эту планету еще не заселили? Такая тишь да благодать…
Но на Тайене оказалось не совсем так мило, как думал Стив.

Первым делом практичный Стив пошел искать, что же здесь есть съе-добного. Само собой разумеется, что на этой планете он был впервые, по-тому даже понятия не имел, что можно пробовать, а что нет. Но… Здесь же надо будет как-то жить и питаться… Зря он сбежал на незнакомую планету. Надо было на Рэну. Там он был уже много раз. Конечно, там его могут узнать и снова сдать в тюрьму, но прятаться все равно легче, чем пробовать незнакомые фрукты.
Стив опасливо оглянулся на шлюпку. Н-да… На шлюпке он точно не долетит до Рэны. Тридцать парсеков… Может, стоит вернуться на корабль? Долететь с ними до Рэны, а там и сбежать. Но…
Нет. Как-нибудь и здесь перебьется.
…Первый сюрприз поджидал Стива на опушке леса. На фоне серо-розовых деревьев лежало чудовище. В высоту оно было как два с половиной взрослых человека, в ширину как три, при этом у жителя Тайены были симпатичные клычки сантиметров восемь в длину, три хвоста с шипами и когти на пяти лапах. Стив присвистнул. Если для выживания природа на-градила этих животных такой нехилой защитой, то Стиву надо быстрее сматываться отсюда. Как бы не оказаться съеденным в первый же день пребывания здесь. Когда Стив опасливо подошел поближе (рискуя быть съеденным), то оказалось, что это чудище… мертво. Рассмотрев его еще внимательнее, Стив обнаружил, что… его загрызло нечто еще более могу-щественное. На шее у чудища была рана, состоящая из миллиарда малень-ких дырочек, словно его укусили миллиардом зубов. Рана не кровоточила, а значит, убили его в меру давно. Потом Стив подумал, может, оно просто зацепилось за дерево… Но все деревья были почти вдвое выше животного и с голыми стволами как у сосны. Да и трава здесь была… Самая мелкая доставала Стиву выше колена. Планета гигантов… Стив был здесь пигмеем. Становилось опасно.
Второй сюрприз не заставил себя ждать. Стив нигде не нашел воды. Ни-какой. Ни речки, ни озерца… Как здесь растет трава? Хотя почему люди думают, что всем живым существам для выживания нужны кислород, вода и белок? На этой планете животным вода явно не была нужна. Зато кисло-род и белок были в наличии. А может…
В голову Стиву закралась одновременно спасительная и ужасная мысль. Вдруг на этой планете засуха? И чудище на опушке погибло от недостатка воды? Стив взглянул на зеленоватое небо с красным диском солнца. Ни одного облака. Хотя если здесь нет воды, то и облакам неоткуда взяться.
Конечно, Стив прихватил с собой еды. Примерно на неделю. Но потом? До Земли он уже точно не долетит. На космошлюпках летают от силы на разведку, а не с планеты на планету. Можно было бы еще вернуться на «Аврору»… Но Стиву принципиально не хотелось возвращаться к Майку, Рону и Джине. Эта «святая» троица кого угодно достать может. Капитан, первый пилот и майор полиции. Они думали, что могли доставить его в колонию на Диенне…
Несмотря на предстоящую опасность Стив горько рассмеялся. Джина считается одной из лучших полицейских Корпуса. Рон приставил к Стиву лучшего охранника Земли. Неужели они думали, что смогут остановить опаснейшего преступника Земли? Стив не мог не согласиться, что это было глупо.
Итак, сказал себе Стив, вернемся к нашей проблеме. Неужели здесь все-таки нет ни капли хоть какой-нибудь жидкости? Решение пришло в голову мгновенно. Можно просто облететь этот материк (хотя это неправильное название – материки омываются водой) на шлюпке и попытаться найти воду. Стив не захотел ждать долго и отправился в путешествие (как он хотел, чтобы это так и оказалось!) сразу.
Розовая земля проплывала под шлюпкой. Стив специально летел как можно медленнее, чтобы внимательнее осмотреть местность. Несколько раз он снова видел тех чудищ с тремя хвостами и пятью лапами, встречались животные и поменьше – ростом с человека; много птиц, тоже необычных – ярко-синих и с двойными крыльями… Природа поражала своей разнообраз-ностью и опасностью. И – ни капли воды.
Под конец своего путешествия Стив нашел симпатичную пещерку, в ко-торой и решил поселиться на сегодняшний вечер. Если его не загрызут ночью. Во сне. Стив несчастно хмыкнул. Спит он крепко, так что он скорее всего не почувствует, как его будут грызть. Следующая мысль подвергла его в состояние сильнейшей апатии. Надеюсь, смерть – это просто как сон… Заснул и никогда не проснешься. Интересно, мертвые видят сны?..
Как же Стив ошибался, думая, что ничего хуже смерти нет!..

…Стив падал во тьму. Пропасть казалась подозрительно знакомой. Где же он ее видел? Как это ни странно, но ему не было страшно. Темноты он не боялся, падения тоже. Но все равно неуютно.
Внезапно Стив понял, что это сон. Странно… Если бы он проснулся, то было бы все понятно. Но он спит. С ним никогда такого не было – чтоб он во сне осознавал, что это сон.
Наконец он упал. Он упал на ноги. Теперь точно стало ясно, что это сон. В реальности невозможно упасть с такой высоты и не разбиться.
Стив отряхнулся и пошел на свет. Свет падал сквозь огромную проруб-ленную дверь. Сквозь дверь открывался чудесный пейзаж. Земной… Стиву стало неуютно. Он уже вспоминает Землю. Это плохо.
Зеленая невысокая трава приятно шелестела под ногами, ласковое солн-це нежно пригревало после прохладной пещеры, где-то звенел ручеек… Почему он все сравнивает с Тайеной?
Внезапно послышалось чье-то тихое пение. Нежное, печальное, наве-вающее тоску и грусть. Стив подсознательно пошел на звук. Через пару минут он увидел…
Она почти не изменилась. Та же копна русых волос, та же чуть винова-тая улыбка, хрупкая фигурка… Только теперь на ее лице было непонятное выражение. Словно она боялась. Боялась потерять его, боялась остаться непонятой и нелюбимой. Почему он говорит о ней в прошлом времени? Она же здесь, перед ним, и такая счастливая. Прямо светится. Такое ощущение, что и не умирала в автокатастрофе.
Наконец Кэти заметила его.
-Стив!
У Стива захватило дух. Она же такая реальная! Трудно поверить, что это сон. Кажется, что он просто перенесся во времени и расстоянии. Вся приро-да напоминала его родной штат Нью-Джэрси, и она тоже была очень реаль-на. Чересчур.
-Почему ты молчишь? – весело спросила Кэти. – Пойдем танцевать!
-Но… здесь… здесь же нет… музыки,— Стив еле выговорил первое, что пришло в голову – даже не самое уместное.
-Ну и что? Мы и так сможем танцевать, правда? – и она увлекла его в бешеном танце, так, что он просто не успел возразить.
Наверное, это был лучший час в жизни Стива. Он забыл обо всем на све-те, он видел только лицо Кэти, он танцевал, и не хотел, чтобы танец кончил-ся, он касался Кэти, и боялась, как бы она не исчезла, он спал и не хотел просыпаться.
Но вот девушка остановилась.
-Ну, что же ты стоишь? – спросил Стив. – Давай танцевать дальше.
Кэти смотрела нежно и печально.
-Тебе пора возвращаться,— грустно сказала она.
-Возвращаться? Куда?
-На Тайену. В реальность. Просыпайся, уже почти утро.
-Я не хочу просыпаться.
-Просыпайся. Тебе нельзя долго здесь оставаться.
-Почему?
-Ты поймешь сам. – Ее глаза светились невероятной нежностью, и у него защемило сердце. – Возвращайся.
-Как ты знаешь, что я сплю?
-Возвращайся,— сказала Кэти и нежно поцеловала его. Он стал провали-ваться во тьму и очнулся на самодельной постели в пещере.
Так начался второй день пребывания на планете.

Около одиннадцати утра по земному времени со Стивом связались из корабля. Он в это время осматривал местность, не переставая думать о мертвой и живой Кэти, как вдруг услышал писк из рубки связи. Удивился, но все же подошел и настроился на волну корабля.
-Прием, Стив? – голос у Дэна был очень взволнованный. – Тебя уже все ищут.
-Привет, Дэн. Можешь передать им, что шлюпка сгорела при входе в атмосферу,— хмыкнул Стив.
-Во-первых, это невозможно, здесь воздух, как на Земле. А во-вторых… Стив, там же нет воды. – в голосе Дэна послышалось искреннее сочувствие и сопереживание. И страх за него. За преступника.
-Без воды я разберусь как-нибудь. А насчет шлюпки… Скажи им, что она оказалась с браком и треснула в атмосфере. Я не хочу к вам возвра-щаться. И вообще, зачем я тебе нужен?! Почему ты так волнуешься за ме-ня?!
-Стив, я понимаю, что ты преступник и очень опасный преступник. Но никого нельзя осуждать на медленную и такую ужасную смерть. К тому же есть еще одна причина… — Дэн замялся. – Ты уже ложился спать, Стив?
Ужасная мысль закралась Стиву в голову.
-Да, а что?
-И ты… видел какие-нибудь странные сны? – голос Дэна звучал сдав-ленно.
У Стива пересохло в горле.
-Да… Я видел жену. Она умерла пять лет тому назад. А во сне она была как живая. Слишком живая. И природа была слишком реалистичная. Земная природа. Как в Нью-Джэрси. А что? Что это может значить?
-На этой планете все сны, все ночные кошмары…
-Становятся явью?
-Нет. Просто сводят с ума.
-Но Кэти не свела меня с ума.
-Ничего. Еще сведет,— пообещал Дэн. – Так что пока. Я еще свяжусь с тобой. Я пока ничего не буду говорить Майку. А ты думай, хочешь возвра-щаться или нет. Поспи еще разок. Корабль здесь постоит еще два дня – сюда топливо довезут. Можешь думать. До связи. И… приятных снов.
-Типун тебе на язык! – воскликнул Стив, но Дэн уже отключился.
Черт возьми… Неужели это правда?.. Действительно, уже трудно ду-мать. В голове только Кэти… Кэти, зачем ты ожила?! Я знаю, ты мерт-ва и лежишь в гробу – тихая, мирная… И уже никогда не будешь танце-вать и петь. Кэти… Кэти…

Когда Стив очнулся, день клонился к вечеру. В голове был туман, разум не повиновался. В горле пересохло, а вот есть не хотелось совершенно. И было страшно. Скоро ночь, и он захочет спать. А ему нельзя спать. Тогда он точно сойдет с ума. Спать… спать…

Стив снова падал в пропасть. Снова вышел сквозь дверь. Но уже был не день, а сумерки.
-Кэти, ты здесь? – во сне он чувствовал себя вполне неплохо.
-Иди сюда… — томно прошептала она. – Иди ко мне…
Стив пошел на голос, и вскоре увидел ее. Она была в его любимом голу-бом платье, в сумерках ее золотистые волосы ровно блестели. Стив боялся дотронуться до нее.
-Кэти, зачем ты умерла? – я не должен с ней разговаривать, не должен ничего спрашивать… — что я такого сделал, что ты умерла? – я должен сдерживаться, иначе сойду с ума. – я тебя любил, Кэти, любил и сейчас люблю! Но почему жизнь так несправедлива ко мне?
-Это никто не знает… — прошептала Кэти и протянула к нему руку. Стив отшатнулся, словно от привидения. Через секунду понял. Он же и так разго-варивает с привидением. Кэти… мертва.
-Кэти… ты ведь мертва?..
-Да. – она помолчала. – Нет. Не в этом мире. Здесь я так же реальна, как и ты и твой сон.
-Но…
-Ничего не говори, Стив. Я знаю. Это сказка? Да, это сказка.
И он открыл глаза и увидел потолок своего дома-пещеры. И продолжа-лась ночь, безумная ночь, ночь-сказка… Последняя ночь в его жизни.

Утром на Тайену спустилась шлюпка. Майк, Рон и Джина увидели лишь безжизненное тело особо опасного заключенного номер 146, и ничего более. И никто не плакал на его похоронах, лишь Дэн помолился о спасении его души. Да одинокая мертвая Кэти оплакивала мужа в выдуманном мире на безводной планете Тайене.

21 марта 2006 года  19:19:34
Assia | wish_of_night@list.ru | Kharkiv | Ukraine

---

Assia Fetida

СУМЕРЕЧНОЕ ВРЕМЯ
Этюд

На поле было прохладно и легко. Я лежала среди колосьев и смотрела на небо, высокое и серое. Такая тишина… такой серый мир… Третий год здесь не заходит солнце. Три года мы живем в свете. Мы даже перестали расти.
Тишина нарушалась. Я положила руку на землю, и маленькие отростки вросли в черную гладь. Кто-то шел, звук шагов напоминал барабанную дробь. Я вдавила руку, рука превратилась в корень и вросла в землю. Шаги приближались.
Подниматься не хотелось. Осторожно вынимаем руку, и она стает колосом, пускай растет со своими братьями и сестрами. Колос увидел человека, идущего по направлению ко мне. Я подняла руку выше и рассмотрела идущего. А, Дарран. Давно я его не видела.
Дарран долетел до меня птицей и сел на землю.
-Здравствуй,— сказала я.
Птица клюнула землю.
-Хорошо здесь,— сказала я птице. – Здесь видно небо, и я даже могу представить его черным. Кажется, я его не видела таким никогда, хотя метеорит упал всего три года назад…
Птица смотрела на колосья, в маленьких черных зрачках отражались ровные ряды.
-А ты помнишь черное небо?
На глаза навернулись слезы, и я отвернулась. Не хочу, чтобы Дарран видел меня слабой.
Рядом со мной уже сидел человек. Черные спутанные волосы ниже плеч, джинсовый костюм, ровные серые глаза, он выглядит на двадцать уже третий год…
-Я помню,— наконец ответил Дарран. – Оно было в звездах… И с луной…
-А я не помню…
Еще минуту мы лежали в тишине.
-Ты уже знаешь?
Я повернулась к нему.
-О чем?
-Говорят, сегодня солнце опустится. Почти до горизонта. Мы можем увидеть сумерки.
Я даже приподнялась.
-Это правда?
Дарран кивнул.
-Лэра, идем домой. Здесь слишком печально.
Я просто поднялась. Рядом со мной сидела черная птица. Она взлетела в воздух и села на мое плечо.

У дома нас уже ждали Харт и Кнора. Они тоже выглядели нетерпеливыми, ждали чего-то, Харт периодически шипел змеей, а Кнора смотрела на солнце своими желтыми глазами. Дарран поприветствовал их и прошел в дом.
-Это будет около восьми вечера,— сказал он так, словно разговор не прерывался. – Весь город придет на это смотреть. Мы оказались первыми на линии заката, и самыми первыми увидим сумерки. Затем будут те, кто восточнее нас.
Я молчала.
-Дарран, а ты можешь представить себе, что будет, если солнце не зайдет никогда? – спросила я после длинной и томительной паузы.
Дарран пожал плечами.
-Не знаю. Живем же мы без ночи… ученые говорили, что мир должен вымереть, что солнце сожжет всю землю, но мы выжили.
-Но какой ценой?..
Дарран посмотрел на меня.
-Лэра, ты еще жалуешься?
-Я… не жалуюсь… просто я не знаю, к чему это приведет. Я помню то время, когда я не умела врастать в землю, когда я была обычной… ты не хочешь это вернуть?
Дарран смотрел черными глазами, и я не могла понять, что он думает.
-Не хочу,— наконец ответил он и улетел птицей.

За день все успели заметить, что солнце движется к горизонту, весь город столпился на улице и часами смотрел на желтое движущееся пятно, смотрели, не мигая, и не могли представить себе сумерки… Я тоже смотрела на солнце, сидя на балконе, а рядом примостились птица и змея. В комнату вошла мать.
-Лэра, ты идешь?
-Куда?
-К площади. Мы должны успеть встать на лучшее место, чтобы увидеть, как сядет солнце.
-Мама, но ведь мы и так его увидим… Пускай идут Дарран с Мартой, Марта еще вообще не видела сумерек.
Мама недоуменно замолчала.
-Лэра, Марта, возможно, никогда их не увидит, не надо ранить ее, а ты вспомнишь, как выглядела темнота…
-Я… подумаю… А вы пока собирайтесь.
Птица и змея стали Дарраном и Хартом и вышли с мамой из комнаты.

Площадь была заполнена людьми, становилось все громче, глаза всех были устремлены на запад. В первых рядах я увидела мать с Мартой на руках, Даррана, Харта, Кнору. Они смотрели на горизонт, а солнце было в двух сантиметрах от земли. Через пару минут край солнца дотронулся до горизонта… Я быстрым шагом направилась к полю. Уже темнело, медленно, но заметно. С площади доносились восторженные крики. Пришла на поле, легла на колосья и словно вросла в них, на этот раз в переносном смысле. Небо было ярко-синее, низкое, тяжелое, темное. Люди на площади кричали, а до меня звуки доносились как сквозь вату. Я словно ощущала, как движется светило. Вросла в землю, в колосья, в небо, и чувствовала, как земля принимает солнце за свой край.
Возможно, я больше не увижу тьму, возможно, это был один раз за всю историю Светлого времени, когда сумерки спустились на землю. Один вечер Сумеречного времени. Звезд не было. Было только темное небо, закрытое тучами. Я запомню их.

21 марта 2006 года  19:20:33
Assia | wish_of_night@list.ru | Kharkiv | Ukraine

---

СОФИЯ КАЖДАН

Ода женщине

Каждая из нас в детстве мечтала о большой и сильной любви. Как в романах или в кинофильмах. И ВОТ МЫ ДОЖДАЛИСЬ…
Нам уже давно за… И мы давно не верим в сказки о добром, благородном принце, который увезет нас в сказочную страну и поселит в замке. В большей части нашим мечтам так и не суждено сбыться. Как известно — все сказки заканчиваются свадьбой, после которой начинаются серые будни…
Сейчас, по прошествии многих лет, я смотрю на тех мужчин, рядом с которыми прошли мои лучшие годы, а точнее сказать, молодость, и прохожу в ужас.
Да… Они уже давно перестали быть идеалами, так как потеряли свой облик. Многие из них спились, а с некоторыми я могу встретиться лишь только на кладбище, где могильные плиты напоминают мне о когда-то жившем человеке…
Многие из тех, к кому в свое время было не подступиться, превратились в развалины. И если бы не жена, которая в силу женской жалости не выгоняет мужа из дома, так как прожила с ним большую часть своей жизни, он бы умер под забором.
Я всегда поражаюсь выдержке, мудрости и стойкости наших женщин. Они стараются выстоять, победить в этой суровой борьбе под названием "жизнь". Они цветут и пахнут… Можно сказать, благоухают, несмотря на то, что им давно не двадцать. Полны сил и оптимизма. Они знают, что все равно, и без мужчины, будут с гордостью нести звание ЖЕНЩИНА. И какие бы только испытания ни выпали на хрупкие женские плечи, все равно наши подруги будут на высоте, по сравнению с сильным полом.
А мужчины… Мы их можем видеть только в кино. Видимо, с последним залпом «Авроры» они канули в небытие…
Кто они без нас?! Только лишь макет «сильного пола».
Много ли мужчин помогают женам по хозяйству? Заботятся о здоровье жены?
Да… Совсем забыла. Есть у нас праздник 8 марта. Именно в этом день часть мужчин уделяют женам внимание. Дарят цветы, говорят комплименты. А в остальные дни? Она для него повар, официант, посудомойка, прачка, портниха, а в ночную смену гейша.
Сейчас женщины, так же как и мужчины, стремятся получить образование, работают на фабриках и заводах, решают кучу всяких вопросов. А в большей своей части, если мужчина что-то и предпринял, то за его спиной очень часто стоит женщина, которая буквально толкает его на подвиг.
Очень часто мужчины упрекают женщин, что они не так ласковы, как им бы хотелось, не так нежны, как они мечтают, не так… Да, не так… Но почему же они не смотрят на себя?
Вы много знаете мужчин, которые помогают жене, советуются с ней, дарят подарки? Я много ли вы знаете мужчин, которые содержат семью?
Сейчас роль мужчины, как главы семьи, стала фантастикой. Мужик наш послабел в полном смысле этого слова. Приносит в семью сто долларов, и представляет себя Рокфеллером, кормильцем. Он желает за эти копейки, чтобы жена перед ним плясала. Ну, ладно, не можешь ты заработать, то помоги жене по дому! Скажи ласковое слово, похвали жену за вкусно приготовленный обед…
Сейчас… Дождешься летом снега!.. Они гордые. Унижаться перед нами не станут. Лягут на диван, возьмут газету в руки, включат телевизор и любуются Клаудией Шифер… Они только и мечтают, чтобы их жена была такая красивая и ухоженная, как фотомодель. Но что же, пусть мечтают… Как говорится, не вредно.
А ночью… Что они собой представляют в большей степени? О ласках вообще говорить не стоит…Только бы засунуть свой агрегат в пещеру. Сделал дело, перевернулся на бок и захрапел.
Главное, что дело сделано… Удовольствие получил. Если получил сам, не говоря уже о партнерше…
Живя за границей, я понимаю и не осуждаю наших женщин, которые при первой же возможности говорят мужу «ПРОЩАЙ». Что она видела хорошего в своей жизни? Вот и тянет её к чему-то экзотическому…
На фоне немок наши женщины имеют превосходство. Они менее эмансипированы, более женственны, нуждаются в мужском тепле и ласке. И это не может не нравиться немецким мужчинам.
Немецкий мужчина знает, что он должен помогать жене. И это у них в крови. Он нянчится с детьми, меняет им памперсы, утюжит, готовит обед.
Это у нас в странах СНГ мужчина — орел, который при первой же возможности порхает из одной постели в другую, представляя себе на минутку, что он осчастливливает женщину. Вы бы видели этих орлов в Германии! Они моментально превращаются в жалких, подбитых воробушков, которые печальными глазами смотрят на своих жен, боясь, что они их бросят.
Приезжая за границу, женщина быстрее приспосабливается к жизни…
Я практически не знаю ни одного случая, чтобы немка вышла замуж за русскоговорящего мужчину… Она охотно выходит замуж за итальянца, француза, даже за негра… А вот за нашего орла?
Зато наши женщины пользуются спросом у немцев. Они всегда одеты со вкусом, да и красотой бог их не обделил…
Если бы вы видели, сколько брошенных, никому не нужных наших бывших орлов порхает по Германии. Шансы их практически сведены к нулю…Вот они и мечутся в поисках счастья… Пишут брачные объявления. Привозят жен с России. Выбор в странах СНГ велик… Каждая мечтает о счастье… Вот только не каждая знает, кто ищет себе жену в СНГ. Постараюсь объяснить: те, у кого нет денег, кто безработный или имеет очень маленький доход. Ведь кто хочет жениться на русскоговорящей, может найти её в Германии. Не отходя далеко от кассы. Те женщины, которые живут в Германии, имеют вид на жительство, и естественно, у них есть шанс выбрать то, что им нужно… И голодранцев, естественно, никто не станет подбирать. Много мужчин обеспеченных, с дорогими машинами, с приличными работами, с домами… Но одиноких…
Мужчина должен быть мужчиной, а не его подобием.
И в этом осуждать наших женщин нельзя. Они хотят счастья себе, своим детям.
Напоследок хочу дать вам совет: ищите свое счастье. Ведь вы достойны его.

24 марта 2006 года  09:15:03
София КАЖДАН | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

СОФИЯ КАЖДАН

ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ

Она старалась держаться как можно спокойнее. Ей хотелось сбросить с себя свою закомплексованность, свой страх, который поселился в женском теле, перед неизвестностью. Она готова была заплатить любую цену, только бы за то, чтобы на месте Новоярова оказался человек, который был бы её ровесник, или хотя бы на год или два моложе. Но не на четырнадцать лет… Не долго оставалась Субботина в одиночестве. Нервы её не выдержали, и ею овладело желание, вновь прижаться к мужской груди. Она вышла во двор и, подойдя к Новоярову, совершено откровенно уставилась на его ширинку. Он слегка побагровел. Кровь разыгралась в молодом теле.
-Я сумасшедшая… Совершено вышедшая из ума старая калоша… — печально промолвила она, подойдя к Николаю поближе,— Я так долго ждала.… И вот дождалось… Мой лотерейный билет выиграл… Я получила свою долю счастье… Я так боюсь, что ты исчезнешь из моей жизни так же моментально, как и появился… Я так долго ждала тебя… Этой любви… Я почти каждую ночь, обнимая подушку, представляла, как я целую любимого человека… Ты плод моего воображения, моего сильного желания,— проговорила Субботина, и пройдя несколько шагов вперед, обернувшись, оценивающим взглядом, посмотрела на Николая.
Новояров понял, что её сделанные несколько шагов вперед, это всего лишь только игра. Она мечтает, чтобы его молодые сильные руки, прижали её к мужской груди и не дали уйти в неизвестность.
Он заулыбался. Эта была улыбка удовлетворенности и счастья. Николай слегка прищурил глаза и поманил пальцем к себе женщину.
Она медленно, стараясь оттянуть секунды, подошла к нему. Новояров обвил крепко своими руками талию Субботиной. Затем прижал к себе с дерзкой уверенностью, что Маргарита Владимировна этого хочет. Она слегка запрокинула голову, и Николай жадно впился глазами в её лицо. В ответ она приоткрыла губы, и Новояров наклонившись над женщиной, сделал то, что она желала в этот миг.
Его губы жадно впились в женские, и Маргарита Владимировна задохнулась от блаженства долгожданного поцелуя. Колени её подкосились, и она обхватила руками мужскую шею.
Они были готовы для любви. Субботина это чувствовала по его горячему Дельфинчику, который с каждой секундой твердел, прижатый к женскому животу. У них не было больше сил стоять на ногах. Они упали на траву, за углом дома, в метре от старого ветвистого ясеня и, не размыкая объятий, продолжали целовать и ласкать друг друга.
С лихорадочной поспешностью был сброшен с женских плеч атласный халат. Лучи солнца падали на загорелое тело Новоярова и Субботина закрыла глаза, чтобы не потерять сознания.
Сквозь твердые мускулы женщина чувствовала стремительное биение мужского сердца, и судорожный трепет его тела.
-Боже… Мы совершено не знает, что творим…- в порыве экстаза, проговорила Субботина,— Ведь нас могут увидеть? Коля… Коля… Может не здесь… Ой… Коля… Что это со мной? Коля… Нет… Ущипни меня… Коля…

Обнаженные тела сплелись. Обхватив ягодицы Субботиной, Новояров прижал женщину к себе. Она замолчала в сладостном предвкушении предстоящего мгновения.
Молодой мужчина издал глубокий стон и дерзко вошел в неё. Она закричала в экстазе. Горло её сдавил ком, когда Новояров глубоко погрузился в раскаленную лаву женского тела. Она вцепилась в его бицепсы, отвечая на его настойчивые, торопливые движения.
Волна экстаза захлестнула мужчину и женщину, и им казалось, что они превратились в еденное целое, и растворились друг в друге.
Обессиленные и счастливые они еще долго лежали на траве с закрытыми глазами и мечтали, чтобы эти любовные порывы были как можно почаще.
В памяти Субботиной всплыли все те мужчины, которые были рядом с ней. Она пыталась каждого их них сравнить с Новояровым, но сравнение было в пользу молодого, сильного, мужского тела.
Мысль о том, что она не безразлична Николаю, пробуждала в её душе какое-то спокойствии. Но она почему-то боялась этого спокойствия. Оно ей казалось временным, и стоит только наступить следующему дню, как этот день может быть последним, счастливым днем у женщины. Маргарита Владимировна придвинулась к Новоярову, и положила свою голову ему на грудь. Она слышала, в каком бешеном ритме бьется мужское сердце, но силы… Его силы, так же как и её были на исходе.
-Я люблю тебя,— хрипло проговорила она,— Люблю… Мне хорошо с тобой… Ты чудо… Просто чудо…
Он слегка приоткрыл глаза и обессилено провел пальцами правой руки по её лицу.
-Я тоже люблю тебя… Очень сильно люблю,— промолвили молодые уста…
-Но возраст… Мой возраст… Он не дает мне покоя…
-Возраст?! – удивленно спросил он,— Какое значение имеет для счастья возраст?! Это лишь только дата твоего рождения, но не более… Ты хочешь быть счастливой?! Тогда будь ей, и как можно реже заглядывай в паспорт…

24 марта 2006 года  09:16:44
София КАЖДАН | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

СОФИЯ КАЖДАН

Сошедшая с небес

Лукас Май впервые увидел её на приморском бульваре в Испании.
Она шла в окружении трех подруг и задорно смеялась. Её смех и заставил его остановиться и оглянуться ей вслед.
«Сошедшая с небес», – подумал мужчина, когда увидел девушку яркой, необычной внешности.
Вечером того же дня Май снова встретил её на дискотеке. Она танцевала танец живота, и все отдыхающие расступились, наблюдая за этой экзотической сценой.
В эту ночь Лукас не сомкнул глаз ни на минуту. Образ таинственной незнакомки, вихрем ворвавшейся в его жизнь, стоял у него перед глазами.
Еще одна встреча с ней произошла совершено случайно. Он увидел её в магазине и замер около двери от неожиданности. Его тело напряглось, и в нем заборолись два существа: одно возвращало назад, в прежнюю жизнь, другое влекло только вперед.
– Лукас, чего же ты медлишь? Это твой шанс… Второго может и не быть… – произнес его внутренний голос. – Подойди к ней… Что ты ждешь? Возможно, это твоя судьба… Твоя женщина… Единственная в этом мире, которая может сделать тебя счастливым.
Он поднял голову и взглянул на неё. Его пронзительные карие глаза изучали черты её лица, и казалось, что она сошла с портрета Леонардо да Винчи.
Незнакомка почувствовала его взгляд и тоже подняла глаза. Их взгляды встретились.
Из магазина они вышли вместе.
Он, Лукас Май, тридцати пяти лет отроду, и она, Наталья Иванова, высокая, длинноволосая блондинка с громадными миндалевидными зелеными глазами, переводчица, приехавшая с подругами из далекой Сибири в Испанию.
Опьяненный её красотой, фигурой и ароматом духов, Лукас Май лишился покоя. Он готов был бросить к её ногам все. Все, чем владел…
Спустя два дня он приехал с ней в Барселону, чтобы показать город.
В сказочном парке Гуэль, напоминавшем страну чудес, он стоял перед ней на коленях и просил стать его женой.
– Лукас, но ты меня ведь совершено не знаешь.
– Я люблю тебя, – эти слова повторил он на пяти языках.
А спустя шесть месяцев у неё на пальце сверкало тоненькое обручальное кольцо.
Спустя год родился сын.
– Наташа, сокровище мое, я так счастлив… Так счастлив… – слезы радости текли по щекам Лукаса. Он присел на край больничной постели. – Ты подарила мне то, о чем я так долго мечтал по ночам, чем бредил.
Наташа слегка приподнялась и нежно провела пальцем по мокрой от слез щеке мужа.
– Лежи… Лежи… Сокровище мое… Тебе рано еще подниматься.
Она взяла его руки в маленькие женские ладони и поднесла к губам.
– Спасибо тебе… Спасибо за все… За то, что ты есть… Что ты любишь меня… Что ты всегда рядом…
– Это тебе спасибо… Спасибо за сына… За твою ласку… За твою заботу.
Он вышел из больничной палаты, и душа его пела. Пела оттого, что Наташа, его любимая Наташа, самое бесценное сокровище в этом мире, подарила ему сына, наследника, продолжателя рода семьи Май. Только она с её загадочной, открытой сибирской душой, смогла вернуть его к жизни.
Разве мог Лукас подумать, что эта случайная поездка в Испанию преподнесет ему такой подарок судьбы.
А ведь до встречи с ней он думал, что жизнь для него кончена… Что никогда он не будет счастлив… Что этот дар судьбы обошел его стороной, оставил тяжелый след воспоминаний.
Любимая женщина, которой он верил, которую любил еще со школьной скамьи, после пяти лет совместной жизни, похожих на постоянные сражения ушла от него. Ушла к другому мужчине, так ничего не объяснив.
Три года… Целых три года, он ходил как тень. Лукас избегал и презирал всех женщин.
Сейчас он счастлив… Счастлив, как никогда… И это счастье подарила ему не Клаудия Шифер, не Николь Кидман, а молодая девушка с русской фамилией Иванова из далекого города Новосибирска. Одним своим смехом, своим взглядом, своим женским обаянием она смогла растопить заледеневшее сердце Лукаса Мая и превратить его в цветущий оазис.
И он благодарен ей за это.

25 марта 2006 года  09:40:31
София КАЖДАН | ТОЛОЧИН | БЕЛАРУСЬ

---

Екатерина Тушкова

Из цикла "Восточные сладости"
Мамука и Манук

«И Oн coздaл cyпpyгoв — мyжa и жeнy — из кaпли, кoгдa oнa извepгaeтcя»
Коран, сура №53 «Звезда»

У Махмуда было двенадцать жен. Три достались ему от покойного брата Али. Девять других он взял в тех городах, где вел торговлю. Махмуд считался счастливым человеком: богатство позволяло ему содержать большой гарем и наслаждаться объятьями женщин. Но не всеми женами он был доволен. Жены брата были уже стары и не слишком привлекательны. Восемь молодых жен Махмуда проводили с ним ночи, но они не знали его родного наречия и плохо понимали печали мужа. И лишь одна жена была ему отрадой. Умная, красивая, добрая и совсем еще юная Манука вошла в дом Махмуда год назад. После пышной свадьбы он уложил ее с собой. Но ни в эту ночь, ни в последующие Манука не ответила мужу страстью. Как ни пытался Махмуд пробудить цветок желания Мануки, все было напрасно. Он даже отлучил от себя других жен, чтобы больше времени проводить с любимой, но и это не помогло. Махмуд почти отчаялся и хотел уже вскричать три раза: «Я бросаю тебя, Манука!», но сама Манука спасла себя. Она стала говорить с Махмудом. Внимательно и долго слушая мужа и отвечая на его слова так, как не ответил бы лучший мудрец. Махмуд рассказал ей все печали, поведал обо всех своих делах и проблемах. И каждую ночь вместо жарких объятий Махмуд и Манука предавались пылким речам.
- О, Манука,— сказал однажды Махмуд,— если бы ты была стариком, я бы почитал тебя, как отца, если бы ты была мужчиной, я бы сделал тебя своим лучшим другом, если бы ты была юношей, я бы усыновил тебя.
- Но я женщина,— сказала Манука,— разве этого для тебя недостаточно?
- Ты – моя жена — ответил Махмуд,— но ты не совсем моя. Даже старые жены моего брата Али пылают ко мне страстью, лишь ты холодна.
- Не страсть делает нас людьми,— улыбнулась Манука
- Страсть делает нас огнем,— возразил Махмуд,— огонь одного твоего сердца я готов променять на всех людей, живущих в этом мире.
- И на всех жен?
- Мне не нужны будут другие жены, моя прекрасная жена. Ты и сейчас лучше многих, но если в тебе проснется пламя земной любви, тебе не будет равных на свете.
Манука задумалась. Она любила своего мужа и хотела сделать его счастливым. Как и всякая женщина, Манука мечтала стать лучшей для того, кто взял ее в жены. Когда Махмуд отпустил ее, юная красавица отправилась на женскую половину дома. Одиннадцать жен Махмуда спали этой жаркой ночью в прохладе у бассейна. Двенадцатая жена легла в стороне от них и стала молиться. Манука молилась Аллаху всю ночь, и лишь перед рассветом ее веки сомкнулись.
- Мужчина, мужчина, среди нас мужчина! – кричала толстая Фатима, закрывая лицо платком
Жены Махмуда бегали вокруг бассейна словно растревоженные павлинихи. Лишь Манука все еще спала. Она проснулась от удара. Над ней стоял начальник охраны Махмуда Фарух.
- Вставай, или я буду бить тебя прямо здесь! – сказал он
Не понимая, что случилось, Манука поднялась. Помощники Фаруха скрутили ей руки за спиной и потащили из спальни на мужскую половину. Жены Махмуда со страхом смотрели ей вслед.
- Кто ты и что тебе нужно в моем доме? – спросил Махмуд, когда Мануку бросили е его ногам.
-Разве ты забыл? – Манука смотрела на мужа и не узнавала его – он никогда не поступал так со своими женами
- Перестань задавать вопросы, я здесь хозяин и я не знаю тебя! — рассвирепел Махмуд,— Отвечай, что тебе нужно в женской спальне?
- А где еще мне быть? – Манука решила, что Махмуд сошел с ума.
- Почему ты в платье моей жены? Где Манука? – Махмуд и правда выглядел помешанным
- Где твоя жена? – переспросила Манука – А кто тогда я?
Одичавший Махмуд вмиг подскочил к распластанному на мраморном полу телу, рывком поднял Мануку с земли и сорвал с нее одежду:
- А ты посмотри!
Манука опустила глаза вниз и увидела то, от чего краснеют замужние женщины, а незамужние падают без чувств.
- Ну что, налюбовался собой? – Махмуд оттолкнул обнаженного юношу так, что тот опять оказался на полу,— Наверное, ты принял меня за глупого осла или за немощного старца, раз решил забраться в мой цветник. Что, хороши были розы? С какой из них ты провел ночь?
Юноша не мог вымолвить ни слова.
- Перед тем, как я предам тебя суду по законам шариата, назови мне свое имя. Как зовут тебя? – Махмуд смотрел в лицо Мануке, но видел перед собой лишь врага
- Я скажу свое имя, если ты отпустишь слуг,— вымолвил юноша
- Конечно,— расхохотался Махмуд,— и ты тут же убьешь меня, а потом сбежишь.
- Клянусь Аллахом — нет! – твердо сказал тот. – Если не веришь, свяжи меня. Но то, что я скажу, должен слышать лишь ты. Потому что лишь я знаю, где твоя жена.
Когда Фарух увел охрану и Махмуд остался с пленником с глазу на глаз, юноша вдруг заплакал.
- О, я так и знал,— раздраженно взвыл Махмуд,— теперь ты будешь молить меня о прощении. Нужно было разрешить Фаруху сразу убить тебя, и не поддаваться любопытству! Что же, готовься к пыткам: только это погасит мой гнев.
- Махмуд, я скажу тебя правду, мне нечего скрывать,— сказал юноша, глотая слезы,— но чтобы принять ее, тебе придется открыть свое сердце и заглушить разум. Иначе моя тайна погибнет вместе со мной.
- Чем дольше ты будешь тянуть с ответом, тем медленней умрешь. — усмехнулся Махмуд,— Говори!
Юноша вздохнул:
- Хорошо, я скажу. Вчера ты расстался со своей женой поздно. Вы долго говорили, и ты высказал сожаление, что она холодна. Еще ты сожалел, что она не мужчина. Твоя жена была расстроена, потому что очень любила тебя. Она отправилась в спальню, но не спала. Манука до утра просила Аллаха о том, чтобы мечты ее мужа сбылись. И Аллах услышал ее.
- Ты много знаешь о моей жене,— Махмуд угрожающе наклонился над юношей,— Ты ее любовник? Она обманывала меня с тобой?
- Да, я знаю о Мануке больше, чем кто либо,— глаза непрошенного гостя улыбнулись,— но ты напрасно беспокоишься. Я не любовник Мануки. Я – сама Манука.
Махмуд в смятении отпрянул, но уже через мгновение щеку юноши ожег удар:
- Как ты смеешь говорить это? – кричал Махмуд — Или ты не веришь в Аллаха? Может быть, ты неверный? Всевышний никогда не сделает такого: женщине не дано быть мужчиной!
- Это ты не веришь в Аллаха, если смеешь так судить о его могуществе! — вспылил осмелевший чужак,— Аллах может все, и если ты поверишь в это, ты поверишь мне.
Юноша замолчал, но не отвел взгляда от Махмуда. А Махмуд впервые внимательно посмотрел в его глаза.
- Хорошо,— вымолвил он,— возможно, Аллаху угодно так испытать мое сердце. Но у меня есть несколько вопросов к тебе. И кто бы ты ни был, ты ответишь на них, лишь имея душу и разум моей жены Мануки!..
Долго пытал Махмуд юношу. Уже в доме все успокоились, на небе взошел полумесяц, но из покоев хозяина никто не выходил. И лишь ближе к полночи удивленный Фарух увидел в приоткрытую дверь, что хозяин и чужак сидят рядом как братья и плачут.
- Я отдам тебе все, что имею сам,— говорил Махмуд,— отныне ты будешь со мной в других городах, узнаешь всех моих друзей и врагов в лицо. Я дам тебе лучшую одежду, лучшие покои и лучших наложниц, какие есть под небом Востока!
- Не надо наложниц,— тихо сказал юноша
- Ах, да… — вспохватился Махмуд,— но Манука… то есть, Мамук, ведь ты – мужчина. И отныне ты не можешь быть моей женой! Что скажут люди?
- Да, я теперь не женщина,— ответил грустно Мамук,— но и женщины мне не нужны. Мне нужен ты. Будь моим отцом!
- Отцом? – изумился Махмуд,— Но у меня уже есть сыновья от других жен. Как я объясню им, кто твоя мать? И потом, жены уже сейчас делят мое наследство между моими детьми, а ты старше всех, значит, лишишь их значительной доли!
- Я отказываюсь от наследства,— сказал Мамук,— я буду с тобой, пока ты жив. Как только ты умрешь, и меня не станет…
Через месяц Махмуд снарядил богатый караван и простился с женами:
- Я и Мамук едем через пустыню с товаром. Берегите моих детей и ждите нас к полной луне.
Жены глядели вслед Махмуду и Мамуку влажными глазами. С тех пор, как в доме появился этот красивый юноша, Махмуд стал уделять им больше внимания. Они перестали ссориться между собой, потому что Манука, постоянное яблоко раздора, куда-то исчезла, а к новому любимцу Махмуда, которого он называл сыном, ревновать было глупо. Да и Мамук был похож на Махмуда как две капли воды.
Караван Махмуда шел по пустыне навстречу буре. На барханах перестали появляться ящерицы, небо вдруг просветлело с юга, а с севера горизонт стал иссиня-черным.
- Нам негде спрятаться,— закричал Мамук,— ветер вот-вот накроет нас!
- Уложим верблюдов на землю, а сами ляжем за их тушами,— успокоил Махмуд
Но Махмуд не успел спасти свой караван. Часть верблюдов вырвалась из рук погонщиков и помчалась прочь от бури. Другие были отрезаны от Махмуда и Мамука стеной взбесившегося песка. С ними осталось только одно животное. Но даже последний верблюд вставал на дыбы и не хотел спасать своих хозяев. Тогда Махмуд достал кинжал и одним ударом навсегда уложил на землю непокорное создание.
Лежа за мертвым верблюдом Махмуд и Мамук страстно молились Аллаху. Мамук молил повернуть время вспять, ведь если бы он был женщиной, то почувствовал бы приближение несчастья и не отпустил Махмуда в дорогу. А Махмуд просил за Мамука:
- Всевышний, я знаю, что нет края силе твоей ни на земле, ни на небе. Спаси моего сына, новое воплощение моей любимой жены! Он обещал, что мы погибнем вместе, но Мамук должен жить. Он мудр, молод и не готов к смерти. И он верит в тебя так неистово, что ты сам исполняешь его самые необычные молитвы. Аллах, сохрани ему жизнь!..
Прошли целые сутки, на пустыню опустилась ночь. Хозяин каравана и его спутник не заметили, как стихло ненастье. Мертвый верблюд успел окоченеть, а они все так же лежали, уткнувшись лицами в песок. Первым поднялся Мамук.
- Отец, отец, ты жив? – он дотронулся до плеча Махмуда – Что с тобой?
Тело Махмуда показалось Мамуку странно легким и худым. Мамук попытался перевернуть его, но это не понадобилось. Лежащий рядом человек медленно оперся на руки, привстал и перевернулся на спину. Под светом звездного неба Мамук разглядел красивую молодую женщину.
- Ты жив? – спросила она Мамука едва дыша – Все обошлось?
Мамук смотрел на нее во все глаза. Он видел многих женщин, и молодых, и старых, и совсем юных. Он знал их так, как не знает ни один мужчина, потому что сам совсем недавно скрывал свое лицо за расшитым платком и носил платье. Но женщина, оказавшаяся вдруг на месте Махмуда, была странной. Мамук чувствовал, что она другая. У нее был нежный голос, тонкие руки, стройное тело,— это различалось даже под широкой мужской одеждой. Но Мамук ощущал и почти не сомневался, так, как если бы был уверен, что перед ним…
- Махмуд, это ты? – спросил он с ужасом
- Я, кто же еще? – ответила женщина, с трудом поднимаясь на ноги,— Ну и помяла же нас эта буря!
- Да, но с тобой она сделала что-то иное,— промолвил Мамук,— и не знаю, понравится ли тебе это, Махмуд…
Махмуд оглядел себя сначала мельком, все пытаясь определить по звездам в какой стороне их дом, потом он перевел взгляд с неба на свою грудь.
- Послушай, я ведь не ношу на груди мешки с деньгами, – задумчиво произнес он
- Это не мешки,— Мамук улыбался, и его зубы в темноте казались белыми как сахар
Сначала Махмуд с криком побежал за бархан. Потом с криком вернулся и попытался ударить Мамука:
- Это опять ты, глупая Манука! Этот твои молитвы! О, лучше бы меня забрала буря! Я не хочу быть женщиной, это худшее, что можно представить! – причитал он
- Нет,— успокаивал Мамук,— быть женщиной совсем не плохо. Не так хорошо, как быть мужчиной, но в этом есть свои прелести.
- Да, я вижу свои прелести. – Махмуд отчаянно схватил себя за груди,— Теперь я могу касаться их, сколько угодно и когда захочу. Но не об этом я просил Аллаха… О, Аллах, что ты сотворил со мной!
- Перестань роптать на Всевышнего, если не знаешь его промысла,— оборвал причитания Мамук
- А на кого мне роптать? На тебя? – и женщина бросилась с кулаками на юношу
Но удары летели мимо: Мамук ловко уворачивался от слабых рук, а потом и резко схватил их за запястья:
- Я не молился, чтобы ты стал женщиной, Махмуд! – сказал он отчетливо – А вот о чем молился ты, я не знаю.
- Я…- женщина растеряно опустила руки,— я хотел, чтобы моя жена… мой сын… ты, Мамук, остался жив, если я умру. Ведь ты обещал умереть вместе со мной: буря могла унести нас обоих.
Мамук поднял руки к небу:
- Он снова услышал нас, Махмуд! Он услышал и тебя, ты понимаешь это?! – вскричал юноша
- Что, что он услышал, Мамук? – на глазах женщины заблестели слезы – Он не понял меня! А может, я молил на другом языке? Но я не знаю другого языка кроме языка Корана!
- Он спас нас, как ты взывал, неужели не видишь? Буря хотела забрать Махмуда и отнять жизнь у меня, даже если бы я выжил. Ведь я обещал уйти за тобой следом. Но буря ушла ни с чем, потому что не нашла Махмуда: Аллах сокрыл тебя от глаз бури, обратив в женщину!
И тогда Махмуд понял, что ему нечего сказать и слова бесполезны. Он тихо заплакал.
Мамук и Махмуд сидели вдалеке друг от друга на вершинах барханов, глядя, как звезды медленно плывут над их головами. Звезды обнимали все небо, они были как сочные гроздья ягод и источали пленительный свет. И мужчина, и женщина больше всего на свете желали сейчас оказаться там, среди этих звезд. Потому что на небе царил покой и порядок, там был Млечный путь, а здесь, на земле пути для них не было, была лишь пустыня.
Но вот одна звезда сорвалась с высоты и стремительно бросилась вниз, в далекие пески. И там, где она упала, вспыхнул огонь.
- Смотри, там люди! – крикнул Мамук, вглядываясь в темноту,— Я вижу костер и верблюдов... Это караван!
Юноша и женщина бросились на свет как ночные мотыльки. Но вдруг женщина остановился.
- Что случилось? – подбежал к спутнице Мамук – Ты не можешь идти?
- Не в том дело,— отозвалась женщина печально – Я в мужском платье и без головного убора. Если правоверные мужчины увидят это, по законам нашей страны меня будут бить плетьми у позорного столба.
- Накинь на голову башлык и завяжи лицо платком! – посоветовал Мамук
- Чужак, не открывший своего лица у костра, не получит приюта. – ответила женщина
Мамук задумчиво посмотрел в ту сторону, откуда они пришли.
- Дай мне свой кинжал,— попросил он
- Зачем он тебе? – пожал плечами Махмуд
- Сейчас увидишь, – и Мамук скрылся в темноте
Он скоро вернулся с горстью верблюжьей шерсти и веревками.
- Я снова сделаю тебя мужчиной, Махмуд,— радостно сообщил юноша,— ведь борода всегда была тебе к лицу…
Пока Мамук мастерил бороду, Махмуд задумчиво разглядывал свои ноги.
- Скажи, Мамук, а я – красивая женщина? – спросил он
Юноша внимательно посмотрел на него:
- Как тебе сказать… Во-первых, сейчас ночь и темно, поэтому даже цвета твоих глаз я не вижу. Но у тебя длинные толстые косы, правильный нос, высокий лоб…
- Высокий лоб женщине не нужен, скорее, ей нужна высокая грудь… — вздохнул Махмуд
- А лучше, если у нее будет и то, и другое,— поправил Мамук,— тогда Аллах быстрее сделает ее счастливой.
- У моей жены Мануки все это было,— Махмуд опять дотронулся до своего нового тела,— но я как не пытался, не смог научить ее любви. Я очень жалел ее и не хотел бы себе такой судьбы.
В ответ Мамук еще раз взглянул в лицо женщины, странно улыбнулся и привязал ей бороду.
Спустя некоторое время два чужака появились вблизи костра кочевых цыган. Аллах был милостив к ним: танцовщицы, заклинатели змей и глотатели огня встретили их радушно. Они налили странникам крепкого цыганского вина, поделились лепешками. Сами кочевники были уже изрядно хмельны, громко смеялись и напевали что-то на своем странном языке. Потом один из них, одноглазый цыган с зычным голосом, взял в руки гитару и ударил по струнам. Мотив подхватил бубен, и вот уже вокруг костра танцевали черноволосые цыганки, и в их темных глазах плясали языки пламени.
Душа Махмуда так устала бороться со своей новой плотью, что предпочла задремать. А Мамук наоборот, почувствовал в себе странную силу: голова его отяжелела, но все тело налилось каким-то огненным теплом и попросилось туда, в круг страстных танцовщиц.
Но стоило прекрасному юноше выйти к костру, как разгоряченные женщины захватили его в свои колышущиеся сети, напоили воздухом свободы из своих вздымающихся грудей, приковали светом своих смеющихся, зовущих глаз. Он двигался меж ними, отвечая на призывные касания все более смелыми объятиями и поцелуями. Юноше казалось, что он увидел женщин первый раз в жизни и оттого почувствовал себя жаждущим пустынником, вокруг которого плещутся неведомые водопады сладчайших вин..
Мамук не заметил, как оказался на одном ложе с двумя красивыми цыганками. Они ласкали его обнаженное тело, восхищенно переговариваясь между собой. Если бы сейчас юноше рассказали, что всего луну назад он был женщиной и возлежал под балдахином с законным мужем, он расхохотался бы. Мамук ощущал себя самым сильным и самым способным мужчиной. Он готов был взять не только этих цыганок – всех прекрасных женщин под ночным небом, и само небо, будь оно из плоти и крови, не устояло бы перед его неутомимой мощью.
Но вдруг цыганки остановились. Мамук распахнул смеженные в истоме веки и увидел перед собой новую женщину. Она стояла над ним, вся словно сотканная из звезд. Ее открытые груди были круглы и высоки как купола мечетей, длинные волосы, струящиеся горной рекой по хрупким плечам, едва прикрывали их, а живот, лоно и ноги были совершенно доступны взору юноши.
- Это мой мужчина,— властно сказала она удивленным цыганкам,— возвращайтесь в табор.
Женщина легла с ним рядом и откинула волосы с лица. Отблески костра на миг осветили его полностью, и хмельной Мамук подумал, что где-то уже видел эти нежные глаза и полные губы.
Юноша и женщина слились в единое целое. Они плыли в потоке наслаждений, поднимались над пустыней все выше и выше, и уже другая буря, призванная создателем нести не смерть – жизнь, уносила их за горизонт земли…
У костра стихли песни, танцовщицы разбрелись по своим лежакам, и лишь одноглазый цыган меланхолично перебирал струны гитары. Он смотрел на восток: на смену ночным огням приходил рассвет.
Мужчина и женщина проснулись от криков погонщиков. Кочевники собирались в путь. Стыдливо пряча свое тело под верблюжьим одеялом, женщина словно в первый раз смотрела на того, кто провел ее по небесам. Молодой мужчина задумчиво разглядывал ее лицо.
- Ты знаешь, я не помню, кто я,— сказал он,— зато я знаю, как зовут тебя. Ты – Манука.
- А тебя зовут Мамук,— ответила она,— хотя ты даже не сказал мне об этом.
И они снова захотели раствориться в объятиях друг друга. Но одноглазый цыган подошел к ним и, улыбаясь, сказал:
- Возможно, уже завтра вы будете в более подходящем месте для любви. Для этого мы должны отправиться прямо сейчас.
Цыганский табор вошел в город днем, когда на раскаленных солнцем улицах сновали лишь торговцы с корзинами и разносчики воды. Мамук и его женщина ехали на одном верблюде. Они не замечали ничего вокруг кроме друг друга и не узнавали улиц, по которым продвигался караван.
- Господин, господин! – под ноги верблюду бросился какой-то человек – Вы живы, слава Аллаху!
- Кто ты? – спросил удивленный Мамук
- Вы не узнаете меня? Я – ваш слуга Рувим, я подношу вам свежее белье и разминаю ноги…
- Рувим? – Мамук поднял брови – Здравствуй Рувим, я действительно не узнал твоего лица. Что же. Наверное, ты знаешь, где в этом городе можно остановиться на ночлег? Моя жена устала, да и я бы не прочь уснуть рядом с ней…
- Господин, ваш дом совсем рядом, за городским рынком. Если вы забыли дорогу, позвольте вам показать ее…- и Рувим развернул верблюда в сторону богатого квартала
Дом встретил Мамука криками радости и горя.
- Ваш отец, господин Махмуд пропал в пустные,— причитали слуги,— его жены рвут на себе волосы от отчаянья. Ведь их дети теперь остануться ни с чем.
- Почему? – изумился Мамук,— ведь мой отец, наверное, был богат раз у него такой дом и не одна жена.
- У вашего отца было двенадцать жен,— поправили его,— двенадцатая жена вернулась с вами, господин Мамук!
Мамук удивленно оглянулся на Мануку:
- Это моя жена,— ответил он слугам уверенно,— я нашел ее в пустыне.
- Воля ваша, хозяин,— переглянулись они,— но что делать с другими женами? Вы тоже возьмете их в свой гарем?
- Гарем? – засмеялся Мамук,— а зачем мне гарем? Моя жена Манука так прекрасна, так умна и так пылает любовью, что не то женщины – звезды не дадут мне этого огня. Я бы желал всем мужчинам на земле иметь такую жену!..
И он страстно поцеловал Мануку, отчего ее глаза стали теплыми и сладкими как топленый мед.
- Да,— бросил Мамук слугам, подхватывая на руки радостную Мануку,— я не стану обижать детей и жен моего отца: они получат равные части его имущества. А жены в придачу обретут полную свободу и мою молитву: я попрошу Аллаха, чтобы он нашел каждой достойного мужа. Себе же я оставляю только этот дом, моих верблюдов и рынок в городе, что на том краю пустыни. Каждый раз отправляя туда товар, я буду помнить о Всевышнем, который направляет все пути нашего сердца!
И юный хозяин унес любимую жену в свои покои.

25 марта 2006 года  16:27:21
Екатерина Тушкова | tushkova@list.ru | Сыктывкар | Россия

---

Екатерина Тушкова

Из цикла "Восточные сладости"
Монисто для Тайши

Незаметно постарела красавица Тайша. Много, очень много лет ее прекрасные глаза на смуглом тонком лице снились разным мужчинам. Много, бессчетно много раз ее муж Рахим целовал полные нежные губы Тайши. И старинное зеркало в их спальне без малого три десятка лет отражало ее стройное, с приятными округлостями тело.
Но как-то раз Тайша спешила домой и, не удержавшись на скользкой после дождя дороге, упала. Рассыпала яблоки, что несла в сумке, да и сама словно рассыпалась, услышав над головой: «Смотри под ноги, старуха!» Мимо проходили молодые красавицы, они, вероятно, были пьяны и желали посмеяться над кем-то. Им попалась Тайша.
- Поглядите,— воскликнула одна, оборачиваясь,— А ведь эта старуха еще молодится! Наверное, хочет быть не хуже нас. Серьги, румяна... Уже и ходить не может, а полежать с кем-нибудь не против!..
Они долго смеялись над ней, медленно уходя прочь. В тот день Тайша заболела.
Целую неделю муж не отходил от ее постели. И с ужасом наблюдал, как его любимая, пусть уже не молодая, но еще красивая жена, тает на глазах.
- Тайша, что с тобой? — с ужасом спросил Рахим в один из таких дней.
-Я умираю, Рахим! — ответила Тайша горько.
- Но у тебя же ничего не болит! — воскликнул Рахим,— Врач сказал, что ты здорова. Выбрось из головы дурные мысли и вставай поскорее!
- Не могу, Рахим,— покачала головой она,— мне очень тяжело.
- Да что с тобой?! – вскричал расстроенный муж
-Я очень, очень больна,— ответила Тайша,— я стара и больше никогда не стану молодой и красивой.
В ответ Рахим только развел руками:
- Я тоже стар, дорогая моя. Но если я заболею, брошу работу и лягу умирать рядом с тобой, мы действительно умрем, но только от голода!
И с этими словами он протянул су###, но еще крепкую руку жене:
- Вставай, радость моя, у нас еще вся жизнь впереди!
Рахим помог Тайше встать с постели, но не вылечил ее раненую душу: женщина не смогла простить природе конец собственной жизни.
«Неужели стоило жить так долго, чтобы в конце чувствовать себя самым несчастным существом на свете?» — думала она, идя по вечерней улице. «Почему именно сейчас, когда я поняла так много, почувствовала жизнь во всей полноте, стала мудрее и спокойней, я никому не нужна?» — не понимала Тайша. «Ведь если бы я сейчас была молодой, какую пользу принесла бы миру! Я бы не разменивалась на случайных любовников, не прожигала бесценное время, не шла впотьмах по жизни. Я… Я стала бы лучшей женщиной на свете!»
Тайша не заметила, как прошла знакомые кварталы и оказалась на улице, застроенной новыми красивыми домами. Они успели вырасти, как чужие дети,— мгновенно, и сделать мир вокруг совсем не похожим на прежний, так хорошо знакомый ей.
Тайша остановилась в недоумении: ее ли это город? Или это сказка, злая сказка о том, злые джинны превратили добрую красавицу в старую, бедную женщину и теперь смеются над ней, показывая дворцы, в которые ей войти нельзя, потому что дворцы эти – для молодых и счастливых, не таких, как она?
Тайша вдруг разозлилась.
«Ничего подобного! – вскричала она про себя – Этот город –мой, я родилась здесь, я как мать всем этим нахальным девчонкам, которые смеются над моей старостью. Они не заметят, как сами станут такими!... Но я еще жива. Я не должна себя хоронить. И я докажу всем, что имею право на счастье!»
С этими мыслями она вошла в ярко освещенный дорогой магазин. Здесь продавали красивую одежду, драгоценности и благовония. Залы магазина были подобны комнатам во дворце султана: позолоченная отделка, цветные стекла и зеркала высоких витражей, райские птицы в зимнем саду, фонтаны и юные продавщицы, одетые в костюмы одалисок. Мельком взглянув на себя в зеркало, Тайша на мгновение потеряла уверенность: среди сверкающего великолепия она выглядела еще беднее и старее чем обычно. Но она взяла себя в руки, поклявшись во что бы то ни стало выдержать эту пытку.
Денег в кошельке Тайши было немного, хватило бы только на маленький кусочек обертки от этой огромной золотой конфеты. Она подошла к прилавку, где продавали роскошные, сотканные и вручную расписанные марокканские платки. Один такой платок стоил целое состояние. Глядя на струящиеся в свете витрин бирюзовые и розовые ткани, Тайша вспомнила, как впервые увидела Рахима.
Он был строен и высок. Ранним утром Тайша проходила мимо одного строящегося дома и увидела его, обнаженного по пояс, на самом верху. Рахим тогда работал кровельщиком, и, стоя во весь рост на крыше, дышал во всю грудь утренней прохладой перед началом жаркого рабочего дня. Он заметил, как проходящая красивая девушка с нескрываемым восхищением разглядывает его. В ответ юноша приветливо помахал ей рукой.
- Эй, красавица!
Мгновенно смутившись, девушка прикрыла лицо расшитым марроканским платком и поспешила прочь…
- Чем могу вам служить? – одна из одалисок подошла к Тайше, и в ее голосе была презрительная вежливость: не пожилую женщину из бедного квартала ждали здесь – прекрасную пери в свите богатых воздыхателей.
- Я бы хотела посмотреть платки,— робко попросила Тайша
-Платки? – переспросила одалиска все с той же убийственной вежливостью,— Они на витрине.
- А поближе? Потрогать-то их можно? – голос у Тайши обиженно задрожал
- Нет, извините,— улыбнулась холодная красавица,— вы ведь явно не собираетесь их покупать. А платки очень дорогие, и если все будут трогать их просто так, да еще и грязными руками — на них вскоре будут дыры!
- Вы хотите сказать, я не достойна того, чтобы потрогать платок? – зазвенела в Тайше гордость
- Я сказала, что товар тебе не по карману, старуха! — ледяным тоном отрезала одалиска, и грациозно-ленивой походкой последовала на шелковый диван в углу зала.
- Я не старуха! – закричала женщина, с неожиданной для себя яростью вцепляясь в уложенные под бисерной сеткой волосы продавщицы
- Никогда не смейся надо мной, слышишь?! – шипела она, тряся разряженную девчонку словно ребенок куклу. – Ты тоже будешь старой, как и я. Тебя тоже ждут болезни и бедность!
- Охрана, охрана! – завизжала одалиска и со всей силы отпихнула Тайшу, оставляя в ее руке клок волос, порванные нити бисера и позолоченное монисто.
Спустя мгновение охранники грубо выгнали Тайшу за двери магазина. Оскорбленная женщина быстрым шагом уходила прочь из богатого квартала, сжимая в кулаке одно-единственное монисто – это все, что досталось ей от новой жизни.
Дома Тайша бессильно упала на кровать. Она часто и хрипло дышала, растрепанные седые волосы клоками вздыбились надо лбом, покрытым глубокими болезненными морщинами. Она ничего не объяснила Рахиму, она закрыла глаза и сказала мужу не трогать ее не сейчас, ни потом — никогда…
- Хорошо,— печально согласился Рахим, закрывая за собой дверь спальни. Он переживал за жену, но его ждала работа. Рахим проведает Тайшу завтра утром. Наверно, завтра все будет по-другому…
Утром Рахим не нашел жену ни в спальне, ни в кухне, ни во дворе. Только ее одежда лежала на кровати, как будто Тайша в спешке скинула ее с себя и убежала из дома нагишом.
До вечера Рахим ждал, когда жена вернется, но ее все не было. Тогда он отправился ее искать, помня многолетний маршрут, по которому Тайша обходила городские кварталы.
Но ни в продуктовой лавке, ни у бакалейщика, ни на рынке Тайшу в тот день не видели. Зато все говорили о сумасшедшей юной красавице, которая утром бегала по городу совершенно нагая, смеялась и здоровалась со всеми как со знакомыми.
Возвращаясь домой затемно, Рахим увидел свет в окнах своего дома. У порога его встретила юная незнакомая девушка, одетая в платье Тайши.
- Что ты делаешь здесь, дитя? – удивился Рахим
В ответ девушка бесстыдно прильнула к нему и поцеловала прямо в губы.
- Ну, как, Рахим, нравлюсь я тебе? – спросила она, глядя ему в лицо темными чужими глазами.
- Постыдилась бы,— ответил Рахим сурово, отстраняя одалиску,— Ты же видишь, я – старик. И не могу тебе заплатить ни любовью, ни деньгами.
- А зачем платить за то, что и так тебе принадлежит? – не унималась девица, снова заключая старика в пылкие объятья,— Ты же видишь — на мне платье твоей жены. Прими меня как жену твою!
Рахим покачал головой:
- Глупая ты девчонка! У меня есть жена, и кто бы ни надел ее платье, нужна мне лишь она.
- Она? Эта дряхлая старуха?! – красавица рассмеялась – А если я скажу тебе, что Тайши больше нет, потому что вместо старой больной клячи Аллах дал тебе молодую кобылу? Да, молодую и красивую, смотри сюда!
И одалиска задрала до верху подол длинного широкого платья, представив изумленному Рахиму все прелести юного обнаженного тела.
- Что, выгодный обмен, не так ли? – спросила бесстыдница самодовольно.
Но Рахим недолго любовался развратом. Зажмурив глаза, он схватил девицу в охапку и выставил за дверь.
- Твое место на улице,— сказал он, закрывая тяжелый засов.
Но самозванка-жена не унималась. Отскочив от двери как горная коза, она полезла в ближайшее окно:
- Рахим, ты — старый дурак! – кричала она на всю улицу — Посмотри на меня хорошенько – это же я, твоя жена Тайша! Ты вспомни меня, стряхни паутину со своих старых мозгов! Это со мной ты провел полжизни, и четверть ее – в постели. Так давай сейчас вернемся туда, Рахим, слышишь? Возьми меня, старик, я хочу тебя! Не теряй времени, иначе я уйду к другому!
- Моя жена – почтенная и добронравная женщина. А ты – глупая потаскуха! — ответил раздосадованный Рахим, заставляя окно железной решеткой,— Иди отсюда. Я не муж тебе и не был им никогда!
- Старый дурак! – крикнула разозленная красавица, кидая в окно камень.
Но Рахим не откликнулся. Он вообще решил не выходить из дома, пока молодая демоница не перестанет позорить его седины.
«Может быть, ты — и правда Тайша,— рассуждал он, вспоминая ее гладкое тело и темные зовущие глаза,— но только я не твой Рахим»
Юная красавица в платье старухи брела по пустынным улицам в поисках ночлега. Было холодно, дождь измочил ее длинные черные волосы, облепил высокие груди холодной мокрой тканью. Перед тем, как навестить Рахима, она весь день бегала по городу обнаженной, как сумасшедшая дикарка показывая людям свое прекрасное тело, вызывая негодование и зависть женщин, смущая мужчин. Ее несколько раз пытались поймать, но она, как ловкая змея выворачивалась из любых рук: даже самые сильные и грубые ладони становились нежными и слабыми, когда в них попадало ее прекрасное тело. Только один раз, в квартале за городским рынком, случилось что-то странное: торговцы изловили-таки голую красавицу, ухватив за веревку на шее, на которой болталось одинокой золотое монисто. Но веревка порвалась, и девчонка мгновенно отскочила в строну. И тут торговцы не поверили своим глазам: перед ними стояла, улыбаясь, не юная одалиска, а бесстыжая голая старуха. Отпрянув в ужасе, они закрыли лица рукавами халатов, а старуха, не долго думая, подскочила к ним, подняла упавшее монисто и пустилась бежать, сверкая на солнце розовыми в раз помолодевшими пятками.
Но сколько не бегала по городу Тайша – да, это была она,— за весь день так и не смогла понять, куда девать свою вновь обретенную молодость и красоту. Деньги ей предлагали лишь в обмен на позорную любовь, никто не уважал ее, и красивое молодое тело вызывало у людей лишь низменные чувства и злобу. Она просила у людей хоть тряпку – прикрыть наготу – но от нее сторонились как от прокаженной, и, в конце концов, Тайша решила вернуться домой, к старушечьим лохмотьям и к старому Рахиму. Но и Рахим не признал ее. А ведь она была такой же, как тридцать лет назад, в ту ночь, когда они впервые познали друг друга под расшитым шелковыми звездами нежным весенним небом…
- Я не сниму волшебное монисто, Рахим,— промолвила юная Тайша, вытирая слезы,— если ты не узнал меня, значит, я тебе больше не жена.
Тайша решила не стучать больше в двери домов и покинуть навсегда квартал мелких торговцев и ремесленников. К полночи она дошла до сияющей разноцветными огнями главной городской площади. В окружении дворцов и мечетей здесь, под яркими шатрами, и день, и ночь гуляла богатая молодежь. Мужчины, сыновья состоятельных и знатных людей города, возлежали на шелковых диванах, курили кальян и взирали на обнаженных танцовщиц, которые сменяли друг друга на персидских коврах.
В этом городе существовала традиция – переступить порог площадных шатров для девушки означало полное отречение от прежней жизни. Отныне она не имела права выйти замуж как, она не могла вернуться в семью отца или брата, потому что навлекала позор на всю семью, у нее не могло быть детей, потому что беременных выгоняли прямо на улицу, как собак.
Но переступившая порог шатра могла свободно распоряжаться своим телом и своей любовью, получать за это еду, деньги и драгоценности, а при желании имела право покинуть город и начать новую жизнь за его пределами с любым мужчиной, если тот, конечно, предложит.
Тайша скинула с себя мокрое платье старухи и, глубоко вздохнув, переступила черту новой жизни. В шатрах прекрасную обнаженную девушку заметила сразу. Сначала к ней подошли охранники, спросив: «Как зовут тебя? Откуда ты? Держишь ли зло на тех, кто сидит в шатрах?» Тайша ответила: «Меня зовут Тайша, я из бедного квартала. Муж прогнал меня из дома. Но вражды ни к кому я не имею» Тогда к ней подошел хозяин шатров, Ахим, и спросил: «По своей ли воле ты пришла сюда? Не раба ли ты, не жена ли беглая, а может, ты девственница?» «Я не раба, не жена беглая и не дева, и на все моя воля» — ответила Тайша уверенно. Тогда ее осмотрел доктор и, сказав «Ты здорова и не носишь ребенка», разрешил Тайше делать в шатрах все, что дозволено свободным женам. Осмотрев внимательно новую одалиску, Ахим с удовольствием предложил ей наряд танцовщицы, украшения, служанку и спальное место на женской половине шатров. Он сказал: «Ты отработаешь все без труда, красавица, а если кто уведет тебя за пределы города, то, несомненно, хорошо отблагодарит меня за тебя».
Так Тайша стала жить в шатрах. И день, и ночь под горячими взглядами мужчин, молодых и богатых, она танцевала на коврах, восхищая всех красотой и страстью своего тела, пробуждая многочисленные желания, которые утоляла тут же, на шелковых диванах. И вскоре ее пальцы, запястья и лодыжки были покрыты дорогими кольцами и браслетами, а роскошные наряды, подаренные щедрыми любовниками, она меняла каждый час. Ахим отвел самой красивой из свободных жен отельную комнату, устланную лучшими коврами. Он очень боялся, что однажды придет красивый и богатый мужчина, который полюбит Тайшу, даст за нее большой выкуп и уведет звезду гарема прочь. Ахим сам полюбил Тайшу, но относился к ней как к породистой арабской лошади которую можно продать, но жить с ней нельзя.
Тайша была ценна для Ахима и тем, что любовные оргии и дни, проведенные в бесконечных пирах и танцах, никак не отражались на ее красоте. Сотни наложниц и свободных жен входили в шатры прекрасными и юными, а уходили больными старухами. Многие из них заканчивали жизнь в сточных канавах города, погибали от рук ночных разбойников, нанятых опозоренными родственниками, или же умирали от опия, который принимали почти все обитательницы шатров. Над одной Тайшей ничто, даже время, не имело власти: день за днем, месяц за месяцем, год за годом она украшала собой шатры Ахима, наполняя их мужчинами, подарками и страстью.
За все это время Тайша как будто ни разу не вспомнила про Рахима, про свой дом и про то, сколько лет ей на самом деле. Тем не менее, она никогда не снимала волшебное монисто и не позволяла никому прикасаться к нему и пальцем. Завистницы из числа других свободных жен не раз подсылали к ней убийц, пытались извести ее отравленными яствами, вином и опием, но Тайша была словно заговоренная: ножи убийц ломались, едва коснувшись ее тела, сами убийцы падали замертво, а яд и опий в любом количестве не наносил ей ни малейшего вреда.
Вскоре слух о прекрасной неувядающей танцовщице из шатров любви разошелся по всей стране и достиг ушей самого правителя — султана Хадира. Хадир был молод и любвеобилен, его гарем слыл самым красивым и большим даже по сравнению с гаремами других не менее влиятельных султанов Востока. И вот однажды, когда Хадиру наскучила очередная наложница, он решил своими глазами увидеть знаменитые шатры Ахима и Тайшу, лучшую из свободных жен.
В тот день Тайша была печальна. Ни вино, ни опий, ни дорогие украшения больше не привлекали ее. Она избила свою служанку, которая не слишком, по мнению Тайши, изысканно уложила ее длинные косы в золотые сети, увитые нитями черного жемчуга. Она не радовалась ни гладкой коже своего румяного лица без единого изъяна, ни круглым бедрам, ни пышной груди. Она как будто жалела о чем-то, и в жгучих глазах стояли странные слезы, непривычные для окружающих: ведь Тайша никогда не плакала!
Выйдя из своих покоев к посетителям шатров, она приказала музыкантам играть самую веселую и страстную музыку, и при первых звуках закружилась в огненном танце. Тайша танцевала как штормовые волны океана, как пустынная буря, как смерч над застывшей землей. В круге ее рук был ветер и война, само время в бешенном обороте стрелок. Внезапно музыка умолкла, и обессиленная танцовщица упала к ногам вошедшего в шатры незнакомца.
- Ты правда великолепна, Тайша,— промолвил он, поднимая ее бледное лицо тонкими холеными пальцами,— теперь я вижу и сам: ты — лучшая из свободных жен!
В глазах Тайши еще кружился бешеный вихрь, и в нем она с трудом разглядела лицо говорящего. Но как только ее глаза узнали представшие черты, женщине показалось, что
земля остановилась: перед Тайшей стоял Рахим. Нет, не тот бедняк Рахим, которого она оставила в бедном квартале ремесленников. Не старик, печально считающий свои гроши и последние дни: на Тайшу смотрел молодой, красивый и богатый Рахим, такой, каким он мог быть лет десятки назад.
- Ты?! – промолвила Тайша
- Я,— ответил он,— Удивлена?
- Конечно,— сказала она, с трудом поднимаясь и гордо выпрямляясь перед ним,— когда я видела тебя последний раз, тебе было гораздо больше лет. И ты прогнал меня. Теперь ты красив и молод как султан. Ты тоже нашел монисто, Рахим?
- Я? На тридцать лет старше? – мужчина рассмеялся,— Танец, верно, вскружил тебе голову! Иначе как ты можешь называть меня Рахимом?
Мужчина обвел окружающих повелительным и самодовольным взглядом:
- Я – правитель этой страны, султан Хадир!
Услышав эти слова, все в шатре почтительно склонились, а женщины, в знак своего позорного положения, закрыли лица руками. И лишь одна Тайша стояла как прежде, только брови ее сдвинулись в негодовании:
- Не лги мне, Рахим,— сказала она султану,— ты можешь дурачить других волшебством, но я-то знаю, что ты – мой бывший муж, и явился сюда за мной! Ты узнал, как я смогла вернуть себе молодость, нашел еще одно волшебное монисто и теперь пришел стыдить меня!
- Наверное, демон вселился в тебя, женщина,— поморщился Хадир,— ты говоришь как одержимая. А я думал увезти тебя из шатров в свой дворец.
- Дворец? – засмеялась Тайша,— С каких пор у тебя есть дворец? Или ты называешь дворцом старые развалины, из которых выставил меня на улицу?
- Послушай, наложница,— султан нетерпеливо перебирал одетыми в перстни пальцами,— если ты безумна — я прикажу лечить тебя лекарствами, если непочтительна – плетьми и палками. Если же ты и правда приняла меня за другого, говорю тебе последний раз: я – султан Хадир!
На Тайшу смотрели холодные глаза жесткого повелителя. Рахим, будь даже он султаном, не смог бы так смотреть на свою жену.
- Простите меня, повелитель,— склонила голову пораженная Тайша,— я приняла вас за другого человека, очень похожего на вас…
- За другого? – Хадир улыбнулся,— неужели есть ли под солнцем кто-то подобный мне? И он так же красив, могуществен и молод, как я? Если ты знаешь его, покажи!
- Он не могущественен и не молод,— ответила Тайша,— он очень стар, и, наверное, давно умер в нищете.
- Тогда как ты могла принять меня за него?! – не унимался обиженный султан.
- Это опий и вино,— шепнул Хадиру подоспевший Ахим,— они помутили рассудок Тайши.
- Опий и вино? – насторожился султан,— Так ты и правда больна и безумна, наложница! Восемь из моих прекраснейших жен умерли от неумеренности в питье и удовольствиях. Мне не нужна новая обреченная на смерть!
- Не спеши называть меня смертницей, повелитель,— улыбнулась танцовщица загадочно,— любой, кто слышал обо мне, скажет, что ни яд, ни вино, ни клинок убийцы не наносят Тайше вреда. И даже время – самый сильный яд – не властно надо мной.
- Это правда? – спросил Ахима удивленный султан.
- Да, мой господин,— ответил Ахим, склоняясь,— эта женщина – чудо из чудес! Она пришла в шатры очень давно. Вот уже и я успел поседеть и начал думать о покое, а она все так же прекрасна и полна жизни, как в тот день, когда я впервые увидел ее.
- Это действительно чудо,— согласился султан, подходя к Тайше,— а я люблю чудеса. Еще я люблю красивых женщин. И ни одна живущая на земле красавица не отказала мне. Думаю, и ты будешь моей наложницей!
Тайша выслушала султана все с той же странной улыбкой, опустив вниз задумчивый взор.
- Как я могу отказать султану? – вымолвила она, поднимая глаза на правителя,— Даже честная жена бросит мужа и семью ради тебя, а бесчестная побежит следом, подобно голодной собаке…
- Твоя речь забавна,— рассмеялся Хадир,— Что же, если ты согласна, я тотчас прикажу моим людям собираться в путь. Отныне ты – наложница султана Хадира.
И он протянул к ее губам изнеженную ленью и благовонными мазями руку: Тайша покорно поцеловала пальцы султана…
Пышная свита правителя следовала по улицам города, в котором когда-то жила Тайша. Народ собрался поглазеть на своего господина, а он, восседая на золотых подушках рядом со своей новой наложницей, рассматривал людей как диковинных зверюшек.
- Смотри, этот вовсе черен, словно его в печи жгли,— говорил он Тайше с видом удивленного ребенка,— а у того — нос на бок! А эта старуха в лохмотьях вот-вот рассыплется, и во рту – ни одного зуба!
- Да, мой господин,— отвечала Тайша,— бедность, старость и уродство – ее главные богатства.
- Богатства! – засмеялся султан – Кому она передаст их, эти сокровища?
- Своим детям,— отозвалась Тайша,— они тоже вырастут, и спустя годы и станут старыми и уродливыми.
- Поэтому у тебя нет детей? – догадался султан
- Женщинам из шатров нельзя иметь детей,— усмехнулась она,— Впрочем, когда у меня был муж, Аллах не дал нам наследника. Сейчас я понимаю, что это к лучшему: мне не хотелось бы видеть своего сына или дочь в морщинах и старом, бедном платье.
- А где же твой муж, Тайша? Кто он? Почему прогнал тебя? – осведомился Хадир с интересом
- О, повелитель,— Тайша сделала рукой отстраняющий жест,— не спрашивай меня. Это долгая и печальная история…
- Ну почему же,— настаивал султан,— теперь ты – моя собственность и я должен знать, кому еще принадлежало твое прекрасное тело!
- Хорошо,— согласилась Тайша после недолгого раздумья,— я сама хотела бы знать, что теперь с Рахимом… Здесь недалеко есть квартал ремесленников. Там живут бедные люди, которые всю жизнь вынуждены работать, но к старости не могут скопить даже на собственные похороны. Там когда-то жила я и мой муж. Если ты не против, мы можем найти его дом.
Следуя праздному любопытству, султан приказал слугам развернуть носилки в сторону бедного квартала. Через некоторое время Тайша и Хадир увидели одинокий дом, окна которого были заколочены гнилыми досками.
- Я же говорила тебе, что он умер,— сказала Тайша с печальной улыбкой,— Рахим когда-то прогнал меня, потому что я была слишком молода для него. Ему была нужна старуха. Но я не хотела быть старухой.
- Зато мне старуха не нужна,— ответил Хадир, придвигаясь к Тайше вплотную и целуя ее,— я сам хочу всегда быть молодым!
- Этим вы и не похожи на моего мужа, мой господин,— прошептала Тайша, еще раз всматриваясь в близкие черты султана: о, если бы он был действительно Рахимом, все между ними могло быть иначе.
- А ты любила своего Рахима, Тайша? – спросил султан, увлекаясь полными губами наложницы.
- Когда-то, когда он был молод, как вы, мой господин,— говорила она между поцелуями
- Молод? – султан гладил нежную кожу Тайши,— А ты? Ты, наверное, была совсем младенцем, ведь тебе сейчас не больше двадцати.
- Я тоже была молода, как сейчас,— ответила женщина,— но надо мной время не имеет власти. А он состарился и умер, как все.
- Но ведь я – не как все? – спрашивал Хадир – И ты откроешь мне секрет своей молодости?
Слуги несли султана и наложницу прочь из города, и Тайша видела через полуоткрытые занавески пустыню, которая расстилалась под вечерним небом.
- Мы раскинем шатер и переночуем на свежем воздухе,— говорил Хадир Тайше,— мне не терпится провести с тобой эту ночь. Что-то подсказывает мне, что она будет необычной…
- Как скажет мой господин,— склонилась Тайша,— теперь ты один волен любить меня столько, сколько захочешь.
- О, я хочу любить тебя долго, очень долго,— ответил Хадир сладострастно,— но еще больше я хочу узнать секрет твоей молодости и неуязвимости. Раскрой его прямо сейчас и не смей обманывать меня, иначе я сделаю с тобой то же, что с преступниками, скрывающими тайны!
- Ах, вот зачем тебе женщина из шатров позора, Хадир! — рассмеялась Тайша,— Да ты такой же, как все другие мужчины. Потому я и не покидала кров Ахима много лет. Тебе нужна моя любовь, молодость и красота как вино, которое сладко пить, пить до самого дна. Но как только появляется дно- мужчина как капризный ребенок разбивает кружку об пол!.. Тебе нужен мой секрет, потому что, узнав его, ты обретешь власть над временем. А что потом, Хадир? Что потом ждет Тайшу?
- То же, что других и моих жен,— ответил султан сурово,— если они чтут мою волю, они живут в богатстве и почете, если нет – терпят муки.
- И умирают старыми, больными и одинокими…
- Конечно,— ответил Хадир,— мне не нужны старухи с дряблыми телами. Мои старшие жены родили детей и теперь не прельщают меня своими обрюзгшими тушами. Скорее всего, я уже никогда не посмотрю в их сторону. А ты пока очень интересуешь меня... Ну, не зли и не томи меня, Тайша, говори — в чем твой секрет?!
- Я скажу,— согласилась она покорно,— но сначала ты должен сказать мне, для чего тебе это. Ведь даже старый султан богат, любим и властен. Тебе не грозят ни бедность, ни одиночество. К чему Хадиру знать секрет вечной молодости?
- Глупая женщина! – вскричал Хадир,— Именно султану нужен этот секрет. Для чего он бедняку? Бедняк не должен быть всегда молодым, его удел – страдания, и смерть порой даже к лицу. Ведь когда умирает бедняк, люди плачут скорее от счастья, чем от горя: они радуются, что нищета соседа или родственника не портит им настроение, что некому теперь давать еду и деньги в долг! А когда умирает султан, плачет целое государство: сколько еще мог бы сделать на благо страны это великий человек, скольким еще он мог бы дать денег и хлеба, а теперь он в земле и не у кого попросить взаймы богатства и счастья!
Слушая эти слова, Тайша хмурилась все больше и больше, и ее рука нетерпеливо теребила волшебное монисто, спрятанное на груди под дорогими ожерельями.
- Конечно, как понять тебе, глупая женщина, сколько на самом деле стоит вечная молодость и сила султана! – говорил Хадир с горящими глазами
- И сколько? – спросила Тайша тихо
- Целый мир, все подлунное царство – вот цена этого чуда,— ответил султан, крепко держа плечо Тайши,— и этим чудом обладаешь ты.
- Наверное, ты прав,— сказала Тайша вкрадчиво, глядя в алчные глаза правителя,— я должна отдать тебе это чудо. Ты распорядишься им лучше, чем я. Наверное, ты дашь многим людям то, чего им не хватает. Может быть, ты сделаешь мир счастливым, таким же молодым и цветущим как ты сам…
- Я?! – расхохотался Хадир,— сделаю весь мир счастливым? Может быть… Только зачем мне это? Если все люди будут счастливы, молоды и богаты, как я смогу править ими? Счастливым людям не нужен господин. Им вообще мало что нужно — у них все есть. А там, где нет нужды, нет власти.
- Тогда что ты будешь делать с целым миром, своим вечным царством?
- У меня будет время, чтобы подумать над этим, не так ли? Наверное, для начала я завоюю его. Убью всех, кому не по нраву моя власть. Установлю такие законы, чтобы никто и никогда не смог свергнуть меня. А потом я буду наслаждаться вечной жизнью с теми, кого сам изберу. И буду делать это постоянно, всегда, покуда мне не надоест.
- А если надоест, тогда что?
Тайша все никак не могла решиться, словно пытаясь оттянуть время вопросами. Хадир догадался об этом и, нахмурившись, замолчал.
- Тогда я начну наслаждаться смертью,— сказал он медленно, глядя Тайше прямо в глаза,— война, горе и смерть – это тоже наслаждение. И оно дозволено великим правителям. Я уже велик, я веду войны на востоке и на западе, мои войска сильны, но еще недостаточно, чтобы сломить сопротивление. Но я смогу сломить целый мир, потому что смогу сломить тебя!
С этими словами он схватил Тайшу за горло:
- Говори, потаскуха, как стать бессмертным, или я найду способ уничтожить тебя!
- Что же,— прошептала женщина, не отстраняя рук Хадира,— мне некуда деваться. Проси слуг расставить шатер и оставить нас наедине. Я посвящу тебя в таинство вечной молодости.
Пока слуги ставили шатер султана посреди ночной пустыни, Тайша спокойно стояла рядом с Хадиром и о чем-то думала, глядя на звезды. Лунный свет падал на ее прекрасное лицо и оно казалось таким же сияющим и вечным, как сама Луна. Лишь Хадир был беспокоен. Чего еще попросит эта женщина в замен на своей секрет? Как иначе заставить ее говорить, если ни ножи, ни яд не действуют на ее тело?
Настороженный султан и его задумчивая наложница вошли в шатер, тускло освещенный курительными лампами с дорогими благовонными смолами. Когда они легли на шелковые подушки, Тайша сказала, прерывая нетерпеливые ласки Хадира:
- Послушай меня, господин! Я долгие годы знала лишь любовь бедняка, потом я узнала страсть и похоть сотен других мужчин, среди которых было много молодых и богатых. Теперь я должна познать любовь султана. Видно, так суждено, что у бедняка и у султана одно лицо… Бедняк был моим первым мужем. Султан, вероятно, будет последним. Бедняку достались моя молодость, любовь и память, султан унесет волшебство, которое дарует вечную молодость. Но тогда пусть щедрый и всемогущий султан даст мне то, чего не смог дать бедняк.
- Чего же ты хочешь, Тайша? – спросил Хадир, настороженный ее словами.
- Сейчас, ты сам поймешь…
И Тайша медленно сняла с шеи монисто, повязанное на обычную грубую веревку.
- Вот он, секрет Тайши!
И в один миг прекрасная наложница обратилась в сгорбленную седую старуху.
- Ну как, нравлюсь я тебе такой, султан? – прошамкала она, беззубо улыбаясь.
В ужасе Хадир забился в самый дальний угол шатра.
- Ведьма, ведьма! – закричал он,— Ты – старая лживая ведьма! Я велю казнить тебя на костре!
- Что же, я так и знала,— ответила Тайша со вздохом,— старуха не нужна тебе. Очень жаль. Вероятно, только бедному Рахиму нравилась Тайша такой, какая она есть. И мне стоило вовремя понять это… Но и тебе, Хадир, нечего бояться безобразной старухи. Отныне ни старость, ни смерть не грозят тебе. Я отдаю в твои руки секрет вечной молодости, всегда юной жизни: бери монисто и одевай на шею. Но для начала прикажи отпустить старую Тайшу – я хочу дожить последние годы на свободе, в своем старом доме, в молитве и раскаянии.
Недолго думая, Хадир согласился и тотчас позвал слуг, приказав им не трогать старуху, если та вдруг решит покинуть шатер. Те, молча поклонившись, скрылись за порогом.
- Бери и надевай,— промолвила Тайша, глядя в лихорадочно сверкающие глаза султана.
Хадир хищно выхватил волшебное монисто из трясущейся руки старухи и поспешно просунул голову в веревочный круг. Но как только монисто коснулось груди правителя, его не стало: только груда дорогой одежды лежала на том мете, где он сидел.
- Ну где ты, где ты? – приговаривала Тайша ласково, откидывая парчовые и шелковые ткани, расшитые драгоценными камнями,— Ах, вот он ты…
И она взяла на руки маленького голого ребенка, еще совсем младенца, дрожащего и жалобно плачущего.
- Что ты, что ты, мой хороший,— приговаривала она, прижимая ребенка к груди — бабушка тебя не обидит. Сейчас мы пойдем домой, там тепло. Я дам тебе молока и ты уснешь, счастливый. И тебе не нужно будет ничего – только молоко, тепло и кто-то рядом. Я назову тебя Рахим, если ты не против... Ты ведь не против, малыш?
Ребенок заплакал еще громче.
- Ну что ты, перестань! Зачем тебе власть, богатство, целый мир и война в этом мире? У тебя теперь есть вечная молодость. Ни болезнь, ни зло нетронут тебя а старая Тайша позаботится о том, чтобы ты был сыт и весел. А когда Тайша умрет – волшебного младенца возьмут другие люди. И так будет продолжаться долго, очень долго, пока кто-нибудь не снимет монисто с твоей шеи. Но когда это произойдет, ты и сам не вспомнишь, кто ты. У тебя будет лишь имя – Рахим. И ты будешь рад тому, что ты – богатый или бедный, старый или молодой — просто живешь. Поверь мне, эта радость дороже всех сокровищ мира, сынок!
На истошный крик младенца в шатер вбежали слуги.
- Я ухожу,— сказала им Тайша властно,— ваш господин велел отпустить меня!
Слуги растеряно смотрели по сторонам:
- А где же сам господин?
- Считайте, что он вознесся к небесам,— ответила она людям,— Тайша открыла Хадиру путь к вечной жизни. Расскажите об этом всем. А теперь дайте мне дорогу – я ухожу.
Пока весть о чудесном вознесении султана разносилась по воздуху, Тайша с младенцем на руках была уже далеко от тех мест. Она шла по пустыне, окруженная тишиной и мерцающим небом, а младенец на ее руках, завернутый в дорогой марокканский платок, удивленно таращился на полную яркую луну.
- Не плачь, не бойся, Рахим! – шептала старуха,— Усни и будь счастлив. Старая Тайша расскажет тебе сказку. Она про одну глупую старую женщину, которая хотела быть вечно молодой и богатой, но так и осталась старой и бедной. Хот, нет… Ведь у меня ведь есть ты, мой юный, мой любимый, мой драгоценный господин…

25 марта 2006 года  16:29:26
Екатерина Тушкова | tushkova@list.ru | Сыктывкар | Россия

---

Демьян Островной

Грусть

Два бархатных, неправдоподобно маленьких тапочка, изумрудного цвета, расшитые причудливым бисерным узором, уже две недели скучали в тесной прихожей. Для них это была целая вечность. Привычка по вечерам ощущать внутри себя теплые, нежные миниатюрные ступни, розовые пальчики с аккуратными ноготочками и, кукольного размера, пятки превратилась для них в смысл жизни.
От воспоминаний сладко защекотало в зеленых носиках.
Теперь этого не было целых четырнадцать дней.
Вечером приходил хозяин. Швырял в угол два своих башмака, покрытых, как и он сам, седой пылью времени.
Горящими глазами долго смотрел на тапочки, безнадежно вздыхал и шаркал босыми ногами в комнату или на кухню. Так повторялось изо дня в день. Скучный ритуал грусти.
- Она придет. Вернется. – шептал Левый.
- Не придет. Следовало уступить. А теперь надо держать марку. Мы же мужчины — все трое, – возражал Правый.
Она пришла. У нее был ключ от дома. Бросила оба тапочка в душный целлофановый пакет.
И ушла. Насовсем.
В доме остался мужчина.
Один.
Навсегда.

Май - 2004

28 марта 2006 года  11:41:55
Демьян Островной | klepetr@yandekx.ru | Санкт-Петербург | Россия

---

Демьян Островной

Касатки
Рассказ

Памяти Таланта Буркулакова —
Моряка, Человека, Друга

Атомная субмарина в надводном положении рассекала свинцовые северные волны. Скупое полярное солнце пыталось заглянуть в глубины Баренцова моря. Но холодный норд-ост, словно препятствуя этому, вспенивал воду, снижая ее прозрачность метров до десяти-пятнадцати.
Подводный крейсер практически не качало, он шел на ровном киле, величественно и сурово, не рыская на курсе. Блестящие резиновые бока его лениво ополаскивала набегавшая встречная волна, изредка заглядывая глазами-брызгами на ходовой мостик.
На мостике, укрываясь от соленых холодных набегов моря и пронизывающего ветра, стояли трое.
Старший по возрасту, вне всякого сомнения, Командир корабля. Невысокого роста коренастая, как будто вылита из металла заодно с корпусом атомохода, фигура облачена в теплый, хотя и изрядно потрепанный, задубевший от соли, кожаный реглан. Он простоволос – порыжевшая от времени шапка с позеленевшим золотом «краба» зажата в руке. Вьющиеся густые, черные, как смоль волосы украшала кипельно-белая прядь седины. Или море отметило их горстью своей соли. Грубая, загорелая кожа лица, жесткие, с оттенком грусти, цепкие глаза свидетельствовали о том, что не одна тысяча миль пройдена им в океанских просторах.
Офицер помоложе, лет тридцати, сосредоточен и собран. Забот у него, хоть отбавляй,— надо принимать доклады, анализировать и оценивать обстановку, готовить предложения для принятия решения Командиру, дублировать его приказы по громкоговорящей связи вниз — в центральный пост.
Третий – совсем еще мальчик, молодой матрос. Хотя новичком его не назовешь — не раз выходил на лодке в полигоны боевой подготовки для отработки курсовых задач в качестве рулевого-сигнальщика. Наверняка, по неписанной традиции, на первом погружении принял из рук товарищей плафон крепкосоленой забортной воды и безропотно выпил его. Таким нехитрым образом и зачислен в семью подводников.
На взгляд человека несведущего, могло показаться, что на борту океанского рукотворного исполина, похожего на кита, кроме троих на мостике, никого больше нет. На самом деле в его чреве находится добрая сотня крепких, мужественных парней — профессионалов. Заняв по боевой готовности свои посты, они обеспечивают работу ядерного реактора, превращающего энергию атома в пар, подают его на лопасти мощной турбины, вращающей огромный вал с насаженным на него винтом.
В центральном отсеке жужжали вспомогательные механизмы, загадочно мерцали разноцветные огоньки ЭВМ, решая штурманские задачи на прохождение узкости. Негромко, но четко звучали слова команд и докладов. Подводная лодка шла со скоростью не более десяти узлов, следуя в район погружения, чтобы, затем, нырнуть на несколько месяцев в пучины Мирового океана.
На мостике каждый занят своим делом. Но что-то общее в их облике, не имеющее отношения к службе, связывает этих людей. Скорее всего, это отпечаток недавнего расставания с близкими, со скупой заполярной природой, с Землей. Авантюристы, в хорошем смысле этого слова, подводники по зову души выбирали одну из самых сложных и опасных профессий в мире. Однако, не мыслят себя без суши, как дети без матери. Она для них — родная колыбель, они ее любят и уходят в море, чтобы, испытав себя, вернуться. Подводники тосковали по земле уже с момента отдачи швартовых. Тем, не менее, море их манило опасностью, непредсказуемостью, перспективой приключений и возможностью выделиться из серой толпы, испытать себя, свой характер.
Выражения «В море — дома», всего лишь бравада. За ней – бесхитростная попытка защитить свою мятущуюся душу от излишних расспросов, обывательских восхищений профессией, непостижимой для дилетантов и домоседов.
Внезапно рулевой-сигнальщик, стараясь придать голосу исключительно служебные интонации, несмотря на распирающий его восторг, доложил:
- Товарищ вахтенный офицер! Справа по курсу — 30, дистанция – 2 кабельтова!
И после непродолжительной сентиментальной паузы, добавил:
- Две касатки.
В обозначенном докладом секторе наблюдались крупные изящные животные, стремительно приближавшиеся к подводному крейсеру. Резвясь, они то поочередно высоко взмывали над волнами, то одновременно ныряли в них.
Почти торпедируя лодку, касатки делали резкий разворот, ложились на параллельный курс, неслись рядом. Их белые, пятнистые животы мелькали под водой, обгоняли корабль. В их поведении просматривалось не то приглашение к игре, не то намерение о чем-то предупредить. Обойдя подводную лодку, прямо по курсу касатки затевали акробатические прыжки, словно пытаясь помешать ее движению.
Моряки всегда завидовали этим грациозным животным, мечтали быть похожими на них, чувствовать в водной среде так же как они — непринужденно и свободно. Многие, устремляясь за мечтой, забывали о реальной жизни, теряли к ней вкус.
Существует поверье, что души моряков после смерти переселяются в чаек. Нелепое поверье. Глупые ненасытные птицы, ничего, кроме раздражения, у Командира не вызывали. Наблюдая касаток, он пришел к выводу, что если бы пришлось делать выбор его душе, она бы выбрала касатку.
Командир уверен, так поступил бы и его друг с необычным именем — Талант. А может один из этой пары касаток – он. Эх, Талант!
На протяжении двух десятков лет они дружили. Судьба свела вместе еще на дизельных лодках в северном гарнизоне. Сошлись они сразу. Бесхитростный, открытый для общения, готовый придти на помощь, Талант располагал к себе. Раз и навсегда.
Они жили в одной комнате гарнизонной гостиницы с неофициальным, но романтическим названием «Золотая вошь». Семьи их находились на Большой земле, так как жилья не было. Если же предлагали, то оно было малопригодным для обитания. Во всяком случае, женщинам и детям в нем жить не рекомендовалось. Все тепло, вырабатываемое в городе, разливалось незамерзающими реками и ручьями горячей воды по перекатистым улицам-сопкам Полярного, где базировалась подводная эскадра. Густой пар, красиво клубился, серебрясь на лютом морозе, в лучах первого после бесконечной полярной ночи, солнца. Однако атмосферу в окрестностях Екатерининской бухты обогревал слабо.
Затем, ненадолго их курсы разошлись и пересеклись уже в соединении атомных лодок в другом гарнизоне Кольского полуострова. Здесь жизнь была поблагоустроеннее.
Встречались иногда семьями в дни редкого совместного пребывания на берегу.
Вместе учились в военной академии.
Перед последним своим выходом в море Талант зашел к Командиру домой. Обычно веселый, разговорчивый, на этот раз он был молчалив и грустен. Признался, что впервые не горит желанием идти в море. Не похоже это было на Таланта. В большей степени говорило его предчувствие. Выпили, как водится, за встречу, равное число погружений и всплытий, за необходимое количество футов под килем.
Все было бы хорошо, но слишком много футов оказалось под его лодкой. А температура моря в районе трагедии – чересчур низкой. Теперь нет Таланта. Нет друга, с которым можно было обсудить любую тему. Часто они спорили, нередко, каждый, оставался при своем мнении. Талант был азартным спорщиком. Он чаще одолевал оппонента. Как будто оправдывая свое имя, стремился быть первым везде. Стремился и был им.
Он был упрямцем и не уступил даже права умереть первым…
- Мостик – штурман! Заняли район погружения. Расчетное время погружения 14.00. – без церемоний прервал воспоминания металлический голос корабельной трансляции.
Командир смахнул меховой кожаной рукавицей с переносицы то ли набежавшую соленую слезу, то ли каплю морской воды. Лицо снова приобрело волевой вид.
Есть, штурман! — ответил хрипло. И уже твердо скомандовал:
- Всем вниз! Приготовиться к погружению!
Две фигуры сноровисто соскользнули по трапу вниз. Командир взглядом окинул горизонт, на мгновенье, задержав его на китах. Что-то тревожное почудилось в их маневрировании.
Еще раз придирчиво осмотрел корпус своего ракетоносца и, покинув мостик, шагнул к отвесно идущему вниз вертикальному трапу. Не торопливо переставляя ноги по его перекладинам, придерживаясь руками за поручни, скрылся в прочном корпусе.
Глухо хлопнула крышка верхнего рубочного люка, герметизируя лодку, отсекая экипаж от внешнего мира…
Атомоход замедлил ход, слегка раскачивая мачтами выдвижных устройств, мощно выдохнул воздух из носовых цистерн, втянув в свои легкие всю тяжесть океанских вод.
Как бы предостерегая стального собрата, касатки на огромной скорости пронеслись вдоль него, пошли наперерез его курсу. Но он непреклонно двигался вперед, плавно приобретая дифферент на нос.
Лодка, подчиняясь воле людей, постепенно уходила в глубину.
Разрезая волны надстройкой рубки, напоминающей спинной плавник кита, и пером кормового вертикального руля, субмарина скрылась под волнами.
Оставшиеся на поверхности касатки в растерянности заметались. Очертив круг на месте погружения, устремились к береговой полосе, смутно виднеющейся над белопенными волнами, разрываемыми уже набирающим силу ветром.
О-о! Если бы касатки могли говорить! Они бы в отчаянии прокричали людям, оставшимся на Земле: «Остановите, верните их! Вы не готовы победить стихию!»
А в мрачные глубины чуждого ей мира ушла подводная лодка — одинокая касатка, которую жестокая судьба обделила парой.

Январь-октябрь – 2003 года

28 марта 2006 года  11:43:57
Демьян Островной | klepetr@yandekx.ru | Санкт-Петербург | Россия

---

Демьян Островной

Двое в Мегаполисе
Миниатюра

Лютый холод сковал Северный Мегаполис. Черный купол неба, нависший над ним, снизу подсвечивался кровавым заревом миллиардов киловатт, работающей на пределе возможностей, энергосистемы.
Двое в теплом, уютном салоне автомобиля чувствовали себя независимыми от этого чудовищного организма и всего мира.
Она — молодая, красивая, неправдоподобно миниатюрная.
Он — вдвое старше, не сводил с ее лица влюбленного, полного рабской преданности, взгляда. Для него она была Божеством.
- Знаешь,— промолвила она,— я, наверное, смогла бы выйти замуж из-за денег. Можно полюбить кого-то на стороне, зато не надо думать о материальном.
- Мне это непонятно,— единственное, на что он нашелся.
В салоне стало стыло. Привычным изящным движением руки она двинула переключатель обогревателя, добавив тепла. Он его не почувствовал.
- Я абсолютно безразлична к переживаниям человека, которого не люблю,— она провела розовым язычком по горячим губам. Взяла сигарету, щелкнув зажигалкой, выпустила ароматный дым в его сторону.
- И не жалко? — помолчав, спросил он.
- Нет!
Горькая усмешка состарила его, и без того, морщинистое лицо.
Он все понял.
Юная Жестокость убивала Запоздалую Любовь.
А Мегаполис корчился в объятиях холода.

Декабрь – 2002 года

28 марта 2006 года  11:46:39
Демьян Островной | klepetr@yandekx.ru | Санкт-Петербург | Россия

---

Яна

Оправдание Шекспира

Говорю же вам, что за всякое праздное слово,
какое скажут люди, дадут они ответ в день суда…
Евангелие от Матфея. 12:36

Суд над В. Шекспиром проходил по уже отработанной схеме, усовершенствование которой вряд ли когда-нибудь будет возможно. Все увеличивающаяся очередь ожидающих рассмотрения их дел смертных и все увеличивающийся объем наговоренных ими слов заставили судей рационализировать эту схему до совершенно лапидарного уровня. В результате правый и скорый суд сводится теперь не к исследованию того, что человек наговорил при жизни, а к выяснению того, чего этот человек при жизни не говорил.
Вопросов в таком случае задается совсем немного, ответы должны быть короткие и однозначные, и, если прибывший на суд мог сразу представить доказательства верности своих положительных ответов, процесс укладывался в считанные мгновения. В случае отсутствия материальных доказательств, приходилось наводить дополнительные справки, что, впрочем, всего на эти же мгновения увеличивало время процесса. Если же смертный или не понимал сути вопросов или давал отрицательный ответ, то сразу становилось очевидно, что выяснять далее еще что-нибудь не имеет никакого смысла.
Прежде всего, судей интересовало, говорил ли Шекспир людям при жизни о том, о чем, например, В. Одоевский говорил так: «Для объяснения всякой мысли надо начинать с азбуки, ибо люди гоняются за одними выводами, тогда как все дело в основании».
Естественно, второй вопрос развивал мысль вопроса первого и требовал от Шекспира представления доказательств его указания людям на то, что лежит в основе всех разумных, добрых, вечных выводов. При этом суд, наверное, исследовал, сколько сил и лет жизни потратил Шекспир на утверждение в сознании людей этого его указания. И, конечно, суд не мог не интересовать вопрос, предупреждал ли Шекспир людей, к чему ведет их непонимание важности вопросов, на которые им придется отвечать на будущем суде.
Можно предположить, что рассмотрение дела Шекспира длилось на пару мгновений дольше обычного, поскольку это был единственный за многие века и на многие века человек, который смог представить суду столько доказательств своего непустословия.
Впрочем, Шекспиру достаточно было бы представить суду уже один свой сонет 26, в первые две строфы которого он вложил всю душу своего ума:

С достоинством твоим, моя любовь,
Мой долг по рабски крепко связан.
Его свидетельство я посылаю вновь:
Не ум, а долг свой показать обязан.

Долг так велик, что бедный ум
Слов не находит описать его значенье:
Хочу вложить в основу твоих дум
Твое же о себе благое самомненье.

В них он вполне ясно сказал, что достоинство-честь человека состоит в его верном мнении о себе. Без лишней патетики Шекспир сказал в этих строфах, что утверждение людей в таком верном мнении он считает своим великим долгом. И без всяких изысков, очень просто он сказал в этих строфах, что только в выполнении такого долга и проявляется на деле любовь человека ко всем другим людям. Все же другие слова о такой любви – это чистейшей воды и высшей пробы пустословие. При этом даже земному суду должно быть ясно, что те, кто на деле не любят людей, никогда не решат их (людей) проблемы, какие бы гейзеры самых горячих слов они бы при этом не извергали.
В этих строфах Шекспир поделился с людьми своим открытием, что в основе всех дум, а потом и поступков людей лежит именно их представление о самих себе. Поэтому он и сказал, что желает, чтобы это представление было верным. При этом Шекспир дал понять, что поскольку из этого представления, основы люди делают соответствующие частные выводы, это представление, хотят они этого или не хотят, понимают они это или не понимают, всегда, соответственно, является общим. Даже если это представление выражается словами «червяк», «скотина» и т.д., и т.п. То есть, как бы люди не пытались выставить философию за дверь, она все равно будет ломиться к ним через окно.
И совсем не нужно быть большим философом, чтобы понять, что в основе верного представления человека о самом себе должно лежать то же самое, что и в основе всех разумных, добрых, вечных выводов – материализованная в каждом без исключения человеке вечная истина взаимосвязанного сосуществования элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия. А у Шекспира практически нет произведений, в которых эта истина не раскрывалась бы.
Поэтому, без сомненья, В. Шекспир покинул суд так же, как он туда и прибыл – с твердой уверенностью, выраженной им еще при жизни в сонете 123:

Но я клянусь, навеки с этих пор
Себе я буду верен, временам наперекор.

И очень может быть, провожая его, судьи встали со словами: «Это был человек!» Человек, который образовался не в результате случайного смешения некоторых элементов, а человек сознательный, ставший таким в результате размышлений. Ведь и собаки бывают добрыми и злыми. Волки бывают умными и глупыми. А «человек, – как справедливо заметил Д. Дидро, – не волк и не собака».
И, дай-то бог, со временем все это поймут и судьи земные.

28.03.06

28 марта 2006 года  16:14:49
Яна | zerkalo@sbor.net | Петербург | Россия

---

Демьян Островной

Очищение души
Рассказ

Все произошло настолько стремительно, что он совсем не ощутил боли. Только потрясший все его существо резкий удар и вспышка… И глубокая, звенящая тишина.
Он даже не успел увидеть свое тело, в заточении которого провел почти сорок лет.
…Поздним вечером, за полтора часа до случившегося, поссорившись с женщиной, он сел в свой не новый, видавший виды «Фольксваген», эмигрировавший из дружественной Германии при посредничестве «перегонщиков», закурил «Кент» и помчался по проспекту в направлении кольцевой автодороги.
Он любил свою женщину, но ее взбалмошность и независимость, порой, достигавшие точки абсурда, положили конец его долголетнему терпению. Хватит, сколько можно.
Шел мелкий, пакостный дождь, успокаивающе шуршащий под резиновыми шинами. Визгом колес, раскрутив на поворотах лепестки недавно сооруженной за городом развязки, на глазах изумленных наглостью водителя сотрудников ДПС, вырулил на автостраду и понесся в сторону Горской. Скорость умиротворяла, снимала накопившееся напряжение, расслабляла. Проверенное средство от стресса.
Само собой разумеется, «гаишники», возмущенные такой беспардонностью, не могли оставить ее безнаказанной. Их «Форд» сине-белого цвета с включенной сиреной и нервно-проблесковой «мигалкой» мгновенно прочно повис на хвосте. Навстречу по противоположной полосе, за разделяющим автостраду барьером, мелькали, неслись по направлению к городу огни автомашин, превращающиеся посредством суммирующей скорости в сплошные яркие световые полосы, подобно кометам.
Стрелка спидометра медленно, но неуклонно ползет к отметке 160 км…
В зеркале заднего вида два ярких пятна фар милицейского «Форда», с пронзительным воем неотвязно следовавшего позади, но так и не сократившего дистанцию. Не хочет или не может?
Внезапно поперек черной мокрой полосы шоссе в мощном луче дальнего света вспыхнули два глаза лохматого существа, метнулась темная тень, приближаясь с сумасшедшей скоростью. «Пес, черт бы его побрал! В последнее время размножение бездомных животных перешло все допустимые границы!» — мелькнуло в голове.
Инстинктивно нога вжимается в педаль. Отвратительный визг тормозов. Темный мир завращался перед глазами, закручивая в кокон сверкающие нити, образованные сотнями пятен света.
Неумолимо надвигается, увеличиваясь в размерах, конструкция металлического ограждения трассы, заслонившая собой все пространство.
Молниеносный удар.
И все…
…Никаких особых перемен он не отметил. Как и прежде ощущал тело и так же противно ныл зуб под пломбой, которую так и не хватило времени заменить – все откладывал. Ноющая боль в суставе правого плеча напоминала, как и прежде, о давнишнем падении с велосипеда. Беспокоила мозоль на среднем пальце левой ноги. Двинул конечностями – мышцы отозвались привычной упругостью.
То есть все, как всегда, но своего тела он не наблюдал. Ощущать ощущал, но не созерцал, как ни напрягал зрение.
А еще это странное впечатление перемещения в пространстве, но не в том обычном, а в каком-то призрачно-темном. Тьма, но не застилающая взор, а – проникновенно-мягкая, что ли. И ощущение легкой прохлады, из-за чего, видимо, и создается иллюзия движения.
Чудно, но не слышно биения сердца.
Нет дыхания, и потребность в воздухе отсутствует.
Получается, сознание может существовать без материальной оболочки? Следовательно, я – душа, то есть дух, освобожденный от тела. Почему же я его чувствую, если его нет?
Что это? Инерция психики или срабатывает память души? Ведь шевелятся же пальцы, послушно двигаются руки, ноги, можно вращать головой. Чудеса, да и только!
Надо исходить из того, что все-таки настоящее состояние – трансформированная душа.
Откуда тогда явственное ощущение движения? В каком направлении? По чьей воле?
Неожиданно, по каким-то неуловимым признакам стало ясно, что движение прекратилось. Осязался какой-то реальный объем, пространство, ограниченное невидимыми барьерами, воспринимаемое, как огромное помещение. Создавалось впечатление пребывания в аквариуме, только прозрачные стеклянные стены у него отсутствуют, но препятствия воспринимаются почти физически. «Энергетический заслон» – подсказало сознание, сформировавшееся под влиянием системы высшей школы. Хотя, это можно было рассматривать лишь, как предположение, и не более. Даже на гипотезу не тянет. Многое, с чем пришлось столкнуться с момента отделения души от тела, не поддавалось анализу, не помогало ни базовое образование, полученное в «Военмехе», ни опыт многолетней научной работы, приобретенный в одном из закрытых НИИ оборонной промышленности.
Вокруг угадывалось многотысячное скопление силуэтов, контуров человеческих фигур – женских и мужских. Кое-где мелькали и детские. В такой мглистой среде все они становились заметными лишь оттого, что непрерывно находились в движении. Их очертания улавливались за счет непонятного свечения по кромке оболочки. Что-то подобное ему приходилось видеть в той, ушедшей жизни во время пребывания на южных, теплых морях, изобилующих планктоном. Выходишь в ночное время после купания из воды, а она ласково скатывается по тебе, фосфоресцирует находящимися в ней микроорганизмами, создавая волшебное зрелище мерцающей подсветки тела.
А еще это было похоже на цирковой номер с громадными мыльными пузырями, который пришлось ему наблюдать на представлении в период гастролей какой-то труппы на Фонтанке. Только там пузыри были овальные, прозрачные, отражающие яркий свет прожекторов, переливающиеся всеми цветами радуги. Здесь же, абсолютно прозрачные человеческие фигуры – объемные и тоненькие, высокие и низкие, стройные и нескладные, не все по контуру слабо подсвеченные приглушенным голубоватым сиянием. Они переплетались, как бы накладываясь, проникали друг сквозь друга.
Картина напоминала демонстрацию неправдоподобного фильма, отснятого на негативную кинопленку, в котором все действия обнаженных героев происходят на темно-призрачном фоне без второго плана.
Пространство не имело значения, казалось, все присутствующие могут разместиться в одном силуэте. Да оно, по сути, так и было. Только новички, не избавившиеся от земных привычек, шарахались в сторону, стараясь избежать прямого столкновения, боясь задеть других, но через некоторое время, быстро адаптировавшись, спокойно проходили через таких же, как они сами.
Мир прозрачных теней.
Значительная часть душ, судя по правильно очерченным сверкающим линиям с одной и другой стороны невидимых барьеров, колонной двигалась в направлении гигантской сферы, вращающейся со скоростью, которую трудно представить.
Громадный, безжалостный, таинственный механизм, подчиненный неизвестной технологии, непрерывно поглощает, концентрирует, разгоняя на диковинной центрифуге, путем сепарации очищает людские души от всевозможных аморальных примесей и энергетической грязи, приобретенных в реальном материальном мире.
Несмотря на то, что никто не разговаривает, вообще всякие звуки отсутствуют, мозг улавливает мысли тех, кто был рядом с ним. Телепатическое распространение мысли, видимо, объяснялось отсутствием материальной, физической оболочки сознания, препятствующей такому явлению в грубом, реальном мире. Теперь она не мешала. Кроме того, периодически в эту какофонию нескончаемого потока чужих мыслей, эмоций и переживаний врываются отрывочные четкие повелительные команды, указания, выполняемые всеми безоговорочно.
Чем ближе к центрифуге, тем четче и насыщеннее отражение состояние сознания душ находящихся в ней. Все реже различаются отдельные вопли, крики страдающих, мятущихся. Звуки перерастают в сплошной вой. Плач и скрежет зубов слышатся повсюду.
Режет слух душераздирающий крик блудницы, страдающей от эрозии матки и обострения воспаления придатков за земные грехи прелюбодеяния.
Кричат прокаженные, мучимые невидимыми язвами за то, что забыли в той, ушедшей жизни о своих родителях, не уделяли им внимания и душевной теплоты.
Задыхаются лжесвидетели от нехватки воздуха, поступление которого перекрыто вываливающимся изо рта, распухшим до невероятных размеров языком.
Корчится от жуткой боли бывший убийца. С него сдирают кожу, он чувствует, как она с треском отрывается от тела, он явственно ощущает, как горячая кровь стекает по обнаживщимся мышцам, а с ней уходят последние силы.
Страшным мучениям подвергнуты властолюбцы, занятые при жизни только карьерным ростом, их головы вжимаются неведомым прессом в туловище и нет у них никакой возможности выпрямиться.
Пожираются жгучим внутренним огнем воры и мздоимцы за свою жадность и ненасытность.
Лихорадкой охвачены те, кто не жалел стариков, вдов и детей, обирая их до последней нитки.
Чудовищные пытки сопровождаются зловещим, непрекращающимся, наводящим, как цунами, ужас, хохотом. Чуть позже стало ясно – таким образом, устроители чистилища обеспечивали садистское звуковое сопровождение процесса очищения, делая его еще более мучительным.
Не избежали этой участи и детские души. За проступки своих родителей. За грехи предшествующих поколений, за грехи, унаследованные от них за свою непродолжительную жизнь. Конечно, страдания ребячьих душ нельзя было сравнивать с тем, что испытывали взрослые. Но и того, что им досталось, комфортом не назовешь. Каждому известно, какие неудобства терпят дети, когда их стригут в парикмахерской или мыло в глаза попадает. А самое страшное, когда малыша заставляют пить рыбий жир. Таким издевательствам подвергались здесь детские души – адская технология абсорбции не щадила никого.
И нет в этом месте ни грешников ни праведников. Раскаяние не принимается. Не учитывается ни пол ни раса. Независимо от вероисповедания и языка общения все равны пред Чистилищем.
После центробежного ускорителя по невидимому транспортеру, выполненному, как он догадался по едва улавливаемому свечению, в виде трубы огромного сечения, очищенные, стерильные души, уже потерявшие абрис человеческой фигуры, напоминающие своей сверкающей оболочкой капсулы, двигаются на сортировку и размещаются по персональным сотам-ячейкам в безмерном банке духовного потенциала. И там ждут свой черед для отправки на Землю – в параллельный мир, где потребность в них уже доходит до уровня невосполняемого дефицита. Там каждую секунду на свет появляется четыре новых крохотных розовых тельца и без своевременного помещения в них души жизнь их может оказаться под угрозой. Только вот с отходами грехов непонятно, куда они деваются и как фильтруются, и нет ли в фильтрах дефекта? Иначе откуда возникает столько отбросов среди человечества?
…На этих размышления его оборвались. Словно вакуумным насосом его втянуло в центрифугу, завращало, завертело, понесло в ней, вся его жизнь, как при ускоренной перемотке кассеты видеомагнитофона пронеслась перед глазами.
Тянущая боль в правой руке становилась нестерпимой, казалось, отделяются сухожилия, рвутся связки, лопаются вены, разбрасывая вокруг фонтаны крови. Конечность вот-вот отъединится от плеча. «Не укради, не укради…» – отдается в сознании тысячеголосым колоколом. Да не позволял он себе никогда воровать. Хотя, погоди. С началом конверсии, когда оборонка была в запустении, он пролоббировал интересы одной из строительных компаний и пару раз получил солидные «откаты», которые помогли пережить тяжелый период. Но смотрел на это, как на законное вознаграждение. Ну не может же быть наказание за такую малую провинность столь жестоким. Жуткая боль нарастает, ширится, лишает способности что-либо воспринимать.
Личность размывалась, улетучивалась, постепенно исчезала, перекочевывая в копилку Всеобщего разума….

* * *

С трудом открыв глаза, он не сразу сообразил, где находится. Боль в руке не ушла. На плече покоится милая женская головка в обрамлении черных густых волос, волнами расплескавшихся по его груди и шее. Словно крылья ласточки взметнулись тонкие брови над слегка вздрагивающими, длинными темными ресницами. Трогательно вздернутый носик. Горячее дыхание из полуоткрытых припухлых губ ритмично щекочет ложбинку над его ключицей.
Рядом совершенно не серебристо-контурное, а такое теплое и ароматное, созерцаемое и осязаемое тело. К тому же обольстительное.
Бешено стучат молотки в висках, отдаваясь болью в ритме взрывающегося пульса.
Ноет онемевшее предплечье, тысячи иголок покалывают под кожей затекшей руки. Мужчина осторожно, стараясь не прервать ее сон, высвободил бесчувственную конечность. Долго массирует руку под удары оглушительно бухающего в груди сердца.
Приняв холодный душ, окончательно привел растрепанные мысли в порядок. Та-ак, это все-таки был сон.
Не завтракая, быстро оделся и вышел во двор. Поежился от утренней свежести, достал из кармана ключи от автомобиля. Пятница. В такую рань прохожих на улице мало, только кое-где вдоль тротуара вышагивают первые пешеходы, проносятся еще не одуревшие от дневных пробок автомобили, да дворник методично-противно шоркает по асфальту метлой – город готовится к выходным.
Запотевший от ночной прохлады «Фольксваген» послушно дремлет у ближайшего тополя. Без единой царапины.
Остановившись, с минуту в сомнении повращав на указательном пальце брелок с ключами, мужчина решительно направляется в сторону ближайшей станции метро.
На всякий случай. Не следует искушать судьбу без нужды.
С четверга на пятницу сны нередко сбываются.

2006 год

29 марта 2006 года  17:14:27
Демьян Островной | klepetr@yandekx.ru | Санкт-Петербург | Россия

---

Я сам

Лена

Ее звали Лена. Просто Лена .Если бы 24 года назад бабушка настояла на своем, ее сейчас называли бы Дульсинея, Дуся. Но получилось иначе. И вот теперь Лена стояла на самом краю стола и думала – ну почему я??! Почему именно я?! Ответа на вопрос не было, и она тихонько наклонялась над краем.
Прямая спина –раз, два.
Руки в разные стороны – три, четыре.
Глаза закрыть.
Потянулась на мысочках – пять, шесть.
еще чуть-чуть закинула голову – семь, восемь.
Толчок, сильней! Девять, десять.
Вышло как-то неловко. Лена тяжело взбрыкнула ногами, веревка съехала на бок и больно резала ухо.
-Ну и пусть- подумала Лена. -Все равно скоро все закончится.- Но ЭТО не заканчивалось. Дышать становилось все труднее, перед глазами поплыли круги, лицо от натуги стало сиренево-красным, и Лена представила себе, как она будет выглядеть после ЭТОГО.
-Жалко, что они меня увидят такой- подумала Лена. Круги в глазах превратились в мелкие желтые точки, по ногам потекла моча,она несколько раз дернулась и вывалила вперед синий толстый язык.
Дальше не было ничего, кроме воя матери и абсолютно отрезвевшего взгляда отчима.
Как водится, вызвали Скорую, милицию, но Лена этого уже не видела. Она тихо лежала на полу, лицо ей накрыли простыней, поэтому она различала только неясный свет и голоса людей, как через подушку. Потом ее переложили на носилки, отвезли в морг и там старательный практикант долго кромсал ее тело блестящим скальпелем.
В конце концов ей это надоело, и она, приподняв голову, спросила: -Слышь, аккуратней можешь? -. Практикант медленно повернулся, глаза его превратились в 2 пятикопеечные монеты, и он уткнулся лицом в ее распоротый живот. –Урод-, подумала Лена и хотела встать, но приподнявшись, поняла, что сейчас все кишки вывалятся. Идти в таком виде на встречу с Артемом совсем не хотелось, и она решила зашить живот сама. Как когда-то учила мама, она ловко обстегала края надреза и стянула их хирургическим швом.
-Теперь другое дело-, подумала Лена, оделась, и вышла из морга.

Они познакомились на теплоходе. Сначала он ей не понравился. Но после того, как он подошел к ней и они разговорились о совершенно ненужных глупостях, она поняла, что этот парнишка ей интересен. Любовь пришла позже, когда Лена поняла, что ни дня не может прожить без этих небольших, светлых глаз и неожиданно высокого голоса. Они гуляли ночами по набережной, болтали обо всем на свете, пили недорогое вино в кафешках. Однажды он уехал на 3 дня по работе, и она чуть не сошла с ума от горя.
Он любил ее сильно и нежно, но всегда после этого немного виновато сидел, подперев голову рукой, а однажды сказал: -Знаешь, мне кажется, что я немного оскорбляю наши чувства, занимаясь этим…-
-Чем, дурачек?- засмеялась тогда она.
-Ну, вот этим.. — смущенно повторил он.
-Любовью?-
-Ну да…-
-Любовью нельзя оскорбить-, серьезно сказала тогда Лена. -Любовь, это как бог. Как дар, присланный с неба. Любовь или есть или ее нет. А если она есть, то ее надо беречь и хранить. В любую минуту, сейчас, через год, после смерти… —
Он тогда улыбнулся, и повторил за ней, как эхо: -После смерти…-.

А потом он умер. Дурацкая случайность.. Рабочий, делавший ремонт в одной из квартир, уронил с шестого этажа мастерок. Этот мастерок раскроил голову Артема точно пополам, даже нос оказался разрублен по оси, и прозектор запросил 1500 зеленых, что бы привести покойника в порядок.
Лена не плакала. Она ходила, как тень, из угла в угол. Пила все мамины таблетки, которые та ей таскала, ела, спала, и опять превращалась в маятник. На исходе третьей недели мать потащила ее на дачу. Дача ей помогла, но теперь она не могла остановить слез, шок прошел, и она ревела как белуга. Лежа на кровати и тряся худыми плечами, она не понимала, что вокруг происходит. Слез давно не было, а рыдания сотрясали ее тело все с новой и новой силой.
И в конце концов мать притащила на дачу Марину.
Марина оказалась колдуньей в третьем колене, долго развешивала неизвестные вещи по всей комнате, бормотала про себя что то, и наконец объявила, что спасти Лену может только пеорет, но это будет стоить…
Мама не глядя достала кошелек.
И вот после этого обряда Лене стали сниться сны. Сны были странные –словно они вместе с Артемом, только она –это не она, а Артем – не Артем. А в одном из снов Артем-неАртем сказал ей, что он не может к ней больше приходить, потому что живые должны быть с живыми, а мертвые – с мертвыми. Не могут восстать мертвые, но зато могут умереть живые! Эти слова ей нашептывал во сне мерзкий старик с козлиной бородой, который каждую ночь любовался их встречами. И тогда она решилась….

Было очень неудобно смотреть вперед, потому что два шейных позвонка были сломаны и голова сидела немного боком и вверх. немного подумав, Лена решила самостоятельно поправить положение головы, начала крутить ее руками, но сделала еще хуже – теперь голова смотрела уж совсем в бок. Люди, которых она встречала, смотрели на нее с сочувствием,— надо же, наверное врожденный дефект. С такой травмой минимум в больнице лежат, а эта, вишь ты!
Наконец Лена подошла к кладбищу. Здесь было тихо и безлюдно, только тявкала неизвестно откуда взявшаяся кудлатая собаченка. –Пшла-, беззлобно шикнула Лена, и собачка, заскулив, бросилась наутек.
Так, третья аллея, после памятника человеку со странной фамилией Кириогло повернуть на лево, до акации, и еще чуть подальше, и пошла считать могилы: -Первая, вторая, третья, стоп. Свежевыкрашенная ограда, приземистый памятник, из которого пробивается зеленая травка.
-Тема.. -, тихо позвала Лена. –Артюш!-. Ответа непоследовало. Тогда она собралась с силами и затрясла надгробную плиту. –Тем, это я, Ленка-. Памятник лениво покачнулся, земля на могиле зашевелилась, и откуда то сбоку показалась всклокоченная голова Артема. –Ленка, ты?!! — воскликнул Артем. –Чего так долго то???! — Он с трудом выбрался из земли.
Смотреть на него было приятно. Конечно, подгнил основательно, вон глаз совсем нет, кожа на руках лоскутами, но все таки это был Артем, ее Артем.
Они нежно обнялись, он взял ее за руку и сказал;
-Ну что, пошли?-
-Я боюсь, Темочка-, жалобно пискнула Лена.
-Нечего бояться. Я сам, когда первый раз пошел, перетрусил.. Но я же там еще ни разу не был, не знал ничего. А ты со мной, я тебя в плохое место не позвал бы.-
Лена немного подумала и решительно поцеловала Артема в провалившиеся губы.
-Пошли-. И сама легко двинулась к сторожке.

Марина передернула плечами.
-Фу, какие вы оба страшные-
-Давай, давай-, просипел Артем. Говорить ему уже было трудно, гортани практичеси не осталось
-Ну что ж, начинаем- .и Марина достала тонкую пыльную книжицу. Потерла переносицу, и зачастила:
Агрхл, агрхл, ун би агрыхл, бу-бу-бу-бу… ун дэн агрыхл исавинта но. типпан альматак агрхл, бу-бу, возьми! Она резко вскинула левую руку вверх, и над ними расплылся желтый цветок, как будто из плазмы. Повеяло холодком, Марина отступила на шаг, и произнесла: -Теперь вы повенчаны мраком, и будущее ваше – ваше прошлое, а настоящее ваше –ваше желание!
Два тела медленно отделились от земли и стали медленно таять в сумерках сторожки. На их месте образовалось два вихря –синий побольше и розовый –поменьше. Мерцая и переливаясь, они покружили по комнате и наконец слились в единый, точную копию желтого цветка, до сих пор мерцающего под потолком.
И в этом дивном цветке две чистые души, отдавшиеся дьяволу за право обладать своей любовью, кружили и кружили, сливаясь в вечном поцелуе...

09.12.05

09.12.05, в жуткой депрессии

31 марта 2006 года  16:14:53
Олег | oleg1965@yandex.ru | Москва | РФ

---

Я сам

Ода любви, или самоучитель по белой горячке

Давным- давно, когда деревья еще были голубыми, жил на свете Трехглазый Прол .
Трехглазым его назвали потому, что у него вместо одного, двух или семи глаз, как у подводных стрекозлов, было три огромных, как блюдца, глаза. Прол был самым обычным пирельщиком, тысячи таких бороздили бескрайние просторы А-буки-сима в поисках своего пирелька.И надо же было такому случиться, в этом сезоне именно Прол нашел пиреля, да не какого нибудь, а сомого жирного, чернобокого, редкого вида под названием, которое можно перевести примерно так: «Который больше всего не боится дождя и скорости».
Надо сказать, что влага и скорость – главные враги пирелей. Если разогнать пиреля до 200 км/ч и потом резко остановить, от него останется только скелет из арамидного волокна и редкого материала под названием Cилика II. При дожде же пирели превращаются в неуправляемых монстров: даже самому искуссному стрекозлу бывает не под силу справиться с пирелем, настолько неуравновешенными и склизскими становятся эти твари. Зато, если содержать пиреля в сухости и покое,он принесет немало приятных ощущений своему владельцу.
Прол, как законопослушный ДЦъянин, сразу же понес овального в пункт приема, сдал его по установившимся тарифам, получил поздравления от минижора и одиннадцать с половиной лет отгулов с сохранением оклада и табачного пайка.
-Гниды,— подумал Прол,-Я почти всю жизнь горбатился, а получил жалкие одиннадцать лет и сраный табак нахаляву, который не только жрать. курить противно.-
Так думал Прол, бредя по загаженным улицам .Так бы он и брел все одиннадцать с половиной лет, если бы не попался ему на встречу его старый знакомый, пройдоха Тип-Тип.
В свое время Тип-Тип искусно подделывал шкурки пирелей, мишуленов и геславодов используя при этом жженые тряпки, спинки от кресел, очищенный ванадий, благо его полно валялось на отвалах завода по выращиванию макарон, а так же рыбьи перья и питьевую воду.
Теперь же Тип-Тип занимал высокую должность зам. главного грибка и одной его подписи было достаточно, чтобы простой бессмертный мог появиться в обществе не только стрекозла, но и в компании со всемогущим Пизеросистемом (дни его, правда, были уже сочтены, ведь не зря же он принадлежал к самой малочисленной и почитаемой касте смертных).
Прол,— воскликнул Тип-Тип,— ты ли это!- и с жаром обнял Прола.
Увы -, сказал Прол -, да. это я, но уж не тот, что ране, душа моя пуста и голос мой дрожит,обида сердце жжет мятежное и ранит, так хочется туда… туда де не болит.( В минуты волненья Прол всегда начинал говорить стихами, иногда чужими, хотя и сам понимал, что это атавизм).
На болид!? -, Тип-Тип истолковал крик души по своему,— Слушай, есть замечательная работка на болиде Островского, делать ничего не надо, разве что раз в неделю выходить поливать лунных кошек, да приглядывать по хозяйству – так, ртути натаскать да фреону поколоть…Живешь – сам себе стрекозел и пизеросистем, получаешь по три кубика кайфа в неделю и не чешешься! —
Ну, согласен?- И увидев, что Прол сейчас согласен на все, быстро выложил перед ним контракт, который тот и подписал не глядя. А зря…
А вот почему. вы узнаете в следующих главах.

Глава II

День отлета выдался на редкость холодным и ясным. Трансгалактический лайнер «Борхудар» сверкал на морозном солнце, портила вид только маршутная доска с надписью «космодром Алапаевка – б.Островского» засранная мухами. Прол сидел на парапете и ждал отправления. Наконец прозвучал зуммер. пассажиры начали занимать свои места. поднялся и Прол. Как только все приготовления были закончены, космолет противно заскрипел, приподнялся. затем плюхнулся назад. чуть-чуть завалился на бок и медленно осел на правый бок. Перепуганная стюардесса, поднявшись с пола одернула юбку, поправила чехол на розовом хвосте и не глядя ни на кого молча шмыгнула в кабину к пилотам. Что там происходило -неизвестно, единственное. что слышал Прол, это были невнятные восклицания на счет детонации форсунки равных угловых скоростей и кто-то кого-то назвал бычим цепнем(впрочем. это могла быть и фамилия) .Чем все закончилось, Прол так и не узнал, потому что заснул. А когда проснулся, вокруг был только Великий Космос. Звезды, сливаясь в безумном хороводе, выводили в запотевшем иллюминаторе сложные узоры, планеты и метеориты проносились со скоростью курьерского поезда, рядом, на соседнем сиденье, блевала девушка- студентка и капельки ее испражнений, кружась в воздухе добавляли ощущение нереальности происходящего. Пахло прокуреным пластиком и почему то солярой. Немолодой стрекозел в первом ряду сосал жареную курицу и жир с нее капал ему на сморщенный плавник.
Прол сладко потянулся, прищурился, сплюнул под ноги девушке и посмотрел на часы: они показывали без пяти тридцать четыре, и Прол вспомнил, что это барометр, который подарил ему перед отлетом Тим-Тим.
-Что ж,— подумал Прол -Начинается новый этап моей жизни.И начать его нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.-
И хотя Прол никогда не читал Николая Островского, мало того,он даже не знал слова «плагиат», ему почему-то стало стыдно…
Приземление прошло не менее удачно: Лайнер со всего маху жахнулся об поверхность, пассажирский отсек, который находился впереди (на случай лобового столкновения с каким нибудь космическим телом) закопался в грунт на 11,5 метра (какое совпадение, подумал Прол), бессмертные пассажиры .гремя раздробленными конечностями в порядке общей очереди неспеша эвакуировались через кормовые люки. Пострадал только посол Сириуса на
б. Островского ,он .как и все лица высокого сана принадлежал к касте смертных. Ему расплющило голову и оторвало селезенку и его пришлось спешно сдавать в местное трупохранилище.
Болид, к удивлению Прола, оказался настолько велик, что на нем можно было
Завести недольшой террариум для пирелей, и еще осталось бы место под мефрологий и смотровую площадку. Тем не менее Прол не стал обольщаться, а прямиком отправился к местному распорядителю, чтобы получить пропуск в публичный дом и заодно узнать, где ему придется работать и жить.
Распорядителя звали г-н Гы,он, как и все распорядители был сухощавым старичком с лысой спиной и непомерно гипертрофироваными ушами (что бы лучше слышать, попытался пошутить он)
Прол получил пропуск, указания насчет местных укладов, тут же благополучно их забыл, и отправился к новому месту жительства. Он шел по дорожке, кусты драги тыкались ему в спину, третий глаз заплыл от укуса какой то местной твари, но Прол не замечал этого. Он был счастлив. Он верил, что вот она – новая жизнь, бери, хватай ее, грабастай, будет и тебе счастье, Прол… И вдруг… На краю болота он увидел ЕЕ! Прол сразу понял, что это – судьба. Нежные длинные волосы на бедрах, прелестный куб головы, единственный глаз обрамляли короткие желтые ресницы, обручеобразное тело плыло над болотом, и от этого болото казалось еще мокрее и благоуханней.

Глава III.

Ее звали Зера. Раньше она работала кофемолкой на Фабрике Дождя, но однажды ей оторвало ногу и она уволилась, сославшись на то, что у нее постоянно болит голова. Нога, конечно,отросла, но не до конца и поэтому Зера придерживала ее гузкой, что делало ее еще милее.
Теперь каждое утро, проснувшись, Прол ощущал приятное тепло Зериного тела. Неудержимое желание вновь накатывало но него, и Прол бросался к холодильнику и съедал серую икру, которую готовила для него его избранница.
Так продолжалось очень долго, Прол даже не знал, сколько именно. День сменяла ночь, зима – лето, тухли во дворе лунные кошки, подошла к концу серая икра и мальчишка – сосед уже чесал на скамейке седую бороду…
Нет для любви не пространства, ни времени…
Но однажды промозглым вечером, когда Прол кипятил шнурки Зеры, в окно постучался почтальон. Недоброе предчуствие охватило Прола, и он. как и всегда в минуты глубокого волнения задекламировал:
-Скребется кто там, в дом мой у дороги?-
-Это я, почтальон Гречкин, принес вам повестку из пирелеводческой компании!- мерзким голосом ответил почтальон.
-Неуж одиннадцать с хэлфом минуло лет!? — вскликнул Прол…
-Минули все отгулы, съеден весь табак, и ждут меня постылые пирели … шипами клацают и разум пожирают,о-о-о!!!
Так стенал Прол, а Зерочка. между прочим была тогда уже беременна, они уже и имя малышу придумали – R 12…

Глава IV и последняя…

- Проша-а!!! Вставай!!! —
- Прохор Вениаминович не шевелился.
- На работу опоздаешь — В сердцах произнесла Верка и с отвращением взглянула на мужа. Мерно качаясь, тот уже сидел на кровати и бессмысленно глядел на створку облезлой, голубой тумбочки.
- -Сколько ж мы вчера выжрали?- Крутился в голове вопрос, который Прохор Вениаминович задавал себе каждое утро и каждый раз решал, что много, а в глазах его плыли зеленые круги,оранжевые вспышки больно шваркали в правом глазу, мелкая шрапнель дрожи сыпалась по хилым венам, а в ушах пели песню любви лунные кошки…

конец.

31 марта 2006 года  16:20:33
Олег | oleg1965@yandex.ru | Москва | РФ

---

Я сам

салаты - мифы и реальность

А не все в жизни так просто… Вот, например, вам приходилось задумываться над такой вещью: очень просто напиться и заснуть, а ведь искусство заснуть, не говоря уже об искусстве напиться, стоит многого. Петрарка воспевал Лауру, Ницше поведал нам теорию сверхчеловека, Горький, наконец, превознес мерзкую, обосранную птицу… Я же, в похмельном бреду, спою вам песню о сне, навеянном чарами Бахуса…
Итак, за мной, читатель! ( последнее списал, каюсь).
Всем нам часто приходилось видеть человека, перебравшего за столом и спящего в салате. Однако никто не задумывался, В КАКОМ САЛАТЕ отдыхает господин перепивший, более того – сколько пользы и ничтоже сумнящеся вреда может принести такой, с позволения сказать, отдых.
Как старый кулинар хочу сделать маленькое отступление от темы. Салаты разделяются на горячие и холодные. Первые мы отметаем сразу, т.к. последствия забытья в горячем салате приносят вреда несоизмеримо больше, чем вторые. Светила медицины со страниц газет и журналов кричат читателю: Немного приняв на грудь – отодвиньте от себя горячее!!! Ожоги четырех степеней – самое малое, чем может отомстить коварный салат. Как специалист, могу добавить: мерзкая застывшая корочка жира на лице производит неизгладимое впечатление на ваших собутыльниц, в лучшем случае они предложат вам пойти умыться, что изначально оскорбляет вашу тягу к чистоплотности, в худшем же вы рискуете получить резаную рану лица от тупого предмета бутылкообразной формы. Делается это, по всей вероятности, от так называемого «испуга».
Но перейдем к холодным закускам…
В результате проведенного мною опроса большинство мужчин предпочитают спать в русском народном салате с французским названием «оливье». И не мудрено: оливье составляет основную часть закуски на столе ( а ведь напиться до беспамятства русскому мужику позволительно только на очередном празднике, будь то 1-ое Мая, День Бухгалтера либо именины Клары Цеткин,. В остальные дни ( исключая целительные походы в баню) пить водку в перемешку с пивом наши бесценные и слабые женщины считают не иначе как надругательством над их достоинством.
Однако, позволю себе заметить, что спать в оливье достаточно вредно… Чего стоят одни горошины, прилипшие к гортани и норовящие попасть в дыхательное горло!!! А раздражение слизистой оболочки глазного яблока от просроченного майонеза! Что позволено желудку – не позволено глазу! Во истину: разделяй и пьянствуй…
Некоторые особи предпочитают овощные салаты, считая, что совмещают приятное с полезным. Заблуждаетесь, уважаемые! Листья салата, перекрывая дыхательные пути носоглотки, существенно затрудняют снабжение и без того ослабленного организма, снижают концентрацию кислорода в крови и тем самым создают дополнительные трудности к естественному желанию организма проснуться.
Сложные дорогие салаты могут не только оскорбить уставшую хозяйку но и вызвать аллергию и рвоту у ваших внутренностей. Посудите сами: часто ли вам приходилось закусывать запахом моченого авокадо, сдобренного хорошей порцией шотландской редиски в ананасовом соусе?
Селедка под шубой и салат столичный могут принести вам следующие неприятности: Под тяжестью головы пища неумолимо продавливается и утром на носу и щеке образуется неприятное пятно от фаянсовой тарелки, формой напоминающее 0 тяжелом наследии усопшего от алкоголизма дедушки, а нос превращается в подтверждение вашей несдержанности.
Один мой друг, по жизни олицетворяющий себя с помойным котом, заявил, что лучше всего спать в рыбном салате. ( Ничего другого я от него услышать и не ожидал). Он притормаживает около гуляющих кошек и с наслаждением разглядывает их женские прелести. В минуты восторга он издает недвусмысленные звуки, на которые оглядываются все псы в округе. Дома у него живут кошка и ее великовозрастный котенок, который регулярно заглядывается на родительницу, чем доставляет моему другу нездоровый азарт. В минуты откровений мы с ним спорим до одури – кто лучше: кошки или собаки ( сам я поклонник красивых, породистых собак). Спор перерастает в откровенную ругань, и если бы мы не знали друг друга добрых 20 лет – мы бы обязательно подрались…
Так вот, в пику пристрастий моего товарища хочу заметить, что рыбный салат – самое дикое извращение, которое только можно придумать к святой теме отдыха в закуске, он гадит саму идею, превращая нужный и полезный процесс в тяжелое испытание для тела и духа, ибо если вы с похмелья почуете на себе запах подтухшей рыбы, а он точно будет, т.к. за те 3-4 часа, которые вы будете спать, рыбные компоненты начнут подтухать от температуры вашего лица, васс обязательно вырвет. Вам оно надо?
Итак, подведем итоги: спать лучше всего в легком, пористом салате, желательно с минимальной заправкой. Рекомендую загодя укладывать его в бумажные тарелочки. Это может быть тыквенный салат, салат из баклажанов и молодых болгарских перчиков, а так же бурятское национальное блюдо под названием баахтын солондак, что переводится не иначе как сушеная протертая баранья моча в соусе лимонника.
Тем же, кто до конца прочитал эту чушь, я могу посоветовать только одно: Пейте только до девяти вечера. Изучите свои потребности применения алкоголя и соизмерьте их со своими возможностями. Никогда не мешайте напитки разного рода. И ОТОДВИГАЙТЕ ПОДАЛЬШЕ ОТ СЕБЯ САЛАТ…
P.S. все вышесказанное к автору не относится, все совпадения считать случайными…

31 марта 2006 года  16:21:32
Олег | oleg1965@yandex.ru | Москва | РФ

---