Рассказы, истории, сказки

   
  1 • 3 / 3  

Нурушев Руслан

Сказки о Бессмертном

«НАЧАЛО»

…Он не помнил, когда он появился на свет — сорок ли, сто или сорок по сто лет назад,— казалось, что такого никогда не было, чтоб не было его, казалось, что он был всегда, хотя он знал, что это не так — ведь он помнил руки матери, теплые, пахнущие кизяком, дымом и свежим хлебом, как помнил и запах отца — крепкий, грубоватый букет горькой степной полыни, козьего сыра и овечьей шерсти, но лиц их не помнил вообще, хотя прожил с ними до пятнадцати лет, до той самой осенней ночи, когда проснулся от шума дождя за окном и почему-то понял — ему пора. И не задавая себе лишних вопросов, он без промедления собрался и тихо выскользнул из дома, перед этим однако нацарапав на вощенной дощечке, на которой отец записывал свои долги и расходы, несколько строк на прощанье: “Не ищите меня. Со мной ничего не случится. Я никогда не умру. Гильгамеш.” Он не знал, куда он уходит и для чего, но знал, что так надо, что ему больше нельзя оставаться с людьми, давшими ему жизнь,— бессмертное не должно иметь начала, а он был, действительно, бессмертен — об этом он догадывался, наверно, с самого раннего детства, хотя окончательно все стало ясно позже, после того случая. Ему было тогда двенадцать, они возвращались с отцом с ярмарки на арбе и, не успев добраться до их стойбища засветло, остановились ночевать в степи. Гильгамеш лежал на спине, на вонявшей шерстью овчине, рядом с быстро захрапевшим отцом, и смотрел на звезды. Вовсю пели цикады, время от времени фыркала во сне лошадь, ворочался отец, но он лишь смотрел в высокое, раскинувшееся шатром, ночное небо, усыпанное мириадами далеких светил, и любовался своей звездочкой, отец ему как-то показывал ее, звезду, под которой он был рожден,— маленькую серебристую звездочку в созвездии Сайги, казавшуюся одинокой даже среди своих сестер, а потом произошло страшное: его звезда вдруг сорвалась с места и начала стремительно падать и, прочертив в небе короткую дугу, сгорела, исчезнув в ночной бездне навсегда. Это было как в страшном сне — внутри у него словно что-то оборвалось, он закричал, он забился в припадке, разбудив и до смерти испугав отца,— Гильгамеш понял, что он умирает. Холодного как ледышку, одеревеневшего так, что не могли разжать судорожно вцепившихся в овчину пальцев, привезли его на стойбище к деду Мергену, знахарю и колдуну, и отец отдал ему сразу трех ягнят, пообещав еще трижды по столько же, если спасет Гильгамеша, единственного его наследника, надежду и продолжателя рода. Два дня и две ночи, запершись и никого не пуская, просидел не отходя от бездвижного мальчика дед Мерген, сжигая в горшочках какие-то травы, снадобья, пытаясь заклинать каких-то духов, известных только ему, впадая временами в оцепенение и мало чем отличаясь в такие мгновения от Гильгамеша, а на третий день вышел к отцу с матерью, а они никуда не уезжали с его стойбища, и хмуро покачал головой: “Ничего больше сделать не могу: если сегодня до захода солнца не встанет — не встанет никогда, а коли встанет — будет жить и никогда не умрет.” И Гильгамеш встал — в три часа пополудни мать услышала, как зовет он ее слабым голосом из дома Мергена и просит пить — он очнулся, а к вечеру уже начал ходить и мог есть, хотя был и очень слаб. Он сильно изменился с той поры — шумный и неугомонный прежде, любящий поозорничать, он замкнулся в себе, стал тих и рассеян, словно постоянно прислушиваясь к чему-то в себе, чего-то ожидая, может даже знака. Он никому не рассказывал, но помнил, хоть и смутно, где был в те дни и ночи, что бездвижно лежал в доме Мергена — он куда-то падал, проваливался в какую-то бездну, бесконечную пропасть, охваченный ужасом, который и сковал его тело, и лишь когда вдруг услышал чей-то тихий голос — Мергена ли? — шепнувший только: “Не бойся — дна не будет”, все исчезло — страх прошел, и он очнулся и понял: смерти нет и быть не может, если ее не бояться, и он уже не боялся, потому что знал — пропасть Времени без дна, а значит он бессмертен, ибо падать в нее можно вечно. Он помнил все это и поэтому ничуть не удивился, когда проснувшись той дождливой осенней ночью, а это было три года спустя, понял — ему пора уходить, так надо. И он ушел в ту ночь, в тот дождь, оставив отчий дом и отца с матерью навсегда, и никогда больше их не видел.
Так началось странствие Гильгамеша, имевшее начало, но не имевшее конца — странствие длиною в жизнь.

«ПЕРЕВАЛ»

…Однажды Гильгамеш отправился к Морю — он мечтал увидеть его еще, наверно, с детства, с рассказов отца, привыкшего видеть воду лишь в колодце и однажды потрясенного зрелищем бесконечной водной глади, раскинувшейся перед ним, когда вместе с караваном ездил продавать шерсть в прибрежные селенья. Гильгамеш хотел видеть Море, но путь ему преградил Кара-Даг, горный перевал,— ощетинившись неприступными, почти что отвесными скалами и вековыми ледниками, разверзнув под ногами непреодолимые пропасти и расщелины, он не пускал Гильгамеша дальше. Вообще-то, Гильгамешу говорили, что Кара-Даг неприступен, что еще никому не удалось преодолеть его, к тому же в этом не было и нужды — двадцатью милями северней проходила Царская Тропа, проход к Морю, которым и шли многочисленные караваны, туда и обратно, в богатые приморские города — но Гильгамеш был человеком упрямым и не хотел сворачивать к Тропе, так как твердо решил для себя, что пройдет к Морю здесь и только здесь — напрямую через Кара-Даг. Недели две он не отступал и все пытался пробиться через перевал, найти хоть какую-нибудь тропку, но горы были неприступны и лишь смеялись над ним, что вконец разозлило Гильгамеша и он дал тогда клятву на крови и хлебе, самую страшную клятву его рода, что будет он проклят и землей, и небом, ежели пройдет он к Морю иным путем чем через Кара-Даг. И он остался жить у его подножья: построил хижину, укрывавшую его от ветров и дождей, охотился и собирал орехи в лесах предгорий, ловил рыбу в близлежащем озере, а по ночам, сидя у костра, смотрел на звезды, среди которых уже не было его звезды, смотрел и о чем-то, казалось, думал, но это только казалось — он просто с детства любил звездное небо. Гильгамеш знал, что ему не преодолеть перевала — у него ведь нет орлиных крыльев,— но он знал и другое: ничто не вечно, даже горы, и он просто ждал — вечность оставалась в запасе у него, а значит он все равно выйдет к Морю – когда-нибудь.
Так проходили годы и века, может даже тысячелетия,— Гильгамеш не вел счета дням своим — зачем ему это? — он просто ждал. Два раза в год вдоль Кара-Дага, на север и обратно, проходил большой караван из Аль-Каблы, далекого южного города, о богатстве и могуществе которого ходили легенды, и тогда он узнавал, что творится в мире, а в мире творились удивительные вещи: караванщики шепотом рассказывали, что где-то далеко на севере люди научились создавать чудесные машины, которые могут двигаться и работать сами, без людей, и которые скоро заменят лошадей и верблюдов, что эти люди научились летать и скоро полетят к звездам. Гильгамеш вначале лишь смеялся над их россказнями, но в один год караван не пришел — вместо него появились неведомые ему люди, светловолосые, голубоглазые, вместе со страшными машинами, о которых ему рассказывали,— машины стали рыть канавы и насыпать землю — они прокладывали дорогу, и вскоре вдоль Кара-Дага серой лентой протянулась широкая бетонная полоса, по которой засновали, туда и обратно, вначале редкие, а потом все чаще, урчащие, фырчащие автомобили. Гильгамеш удивлялся в первое время происходящему, но потом привык — за свой долгий век ему пришлось увидеть немало перемен, да и интересовал его, в конце концов, только перевал. Так продолжалось не один год, пока в один прекрасный день машин не стало — шоссе было пустынным и ни один двигатель не оглушил своим ревом окрестностей Кара-Дага, а через несколько лет — или столетий? — когда Гильгамеш уже стал забывать о них и о людях вообще, когда дорога стала зарастать травой и размываться дождями, на ней появился пеший человек — исхудалый, заросший, в обветшавшей одежде, и рассказавший Гильгамешу, что был Великий Потоп, и все города и селенья смыло Море, и что оставшиеся в живых вернулись в пещеры и леса. Человек ушел дальше, и потом долгие-долгие годы Гильгамеш не видел ни одной живой души, но он ничему не удивлялся — он знал: все течет, но ничего не меняется в этом мире и все возвращается на круги своя. И он оказался прав — через несколько столетий у перевала вновь появился караван с юга, и копыта лошадей и верблюдов глухо цокали по разбитым, заросшим травой плитам — остаткам шоссе. Гильгамеш ничему не удивлялся — он только ждал и своего дождался: в одну дождливую осеннюю ночь, в такую же, какой он ушел из родительского дома, Гильгамеш проснулся от толчков — под ним дрожала и ходила ходуном земля — начиналось землетрясение. Он выскочил из своей хижины и услышал в темноте, как нарастает гул, а потом раздался страшный грохот — казалось, рушатся сами небеса, и он упал на землю в великом страхе, зажав уши, спрятав голову под камни, так страшен был этот грохот, и так он пролежал до рассвета, а когда встало солнце, и встал с земли Гильгамеш, он увидел, что в прежде неприступной стене скал образовалась широкая расщелина, и он понял — свершилось. Он быстро собрался и двинулся по дну расщелины, а к вечеру он вышел к Морю.
За спиной его расстилались песчаные дюны — застывшее море песков,— а перед ним шумело море живое, катившее бесконечные гряды волн, и Гильгамеш вдохнул морского, напитанного солью и ветром, воздуха и тихо рассмеялся. Он с детства мечтал увидеть Море и оно было перед ним. Он поклялся, что пройдет через Кара-Даг, и он прошел. Разве он не добился своего? Гильгамеш рассмеялся и побрел вдоль берега. Это была его первая встреча с Морем.

«И ВСЕ-ТАКИ ОНА БЕСКОНЕЧНА... »

…Однажды Гильгамеш был в Аль-Кабле и слушал беседы Ис-Аль-Талима, величайшего мудреца и философа во всем Южноземье, со своими учениками, и услышал от него удивительнейшую вещь: по его словам, земля была шаром, а не бескрайней равниной, как всегда представлялось Гильгамешу, и, удивленный услышанным, он подошел после беседы к мудрецу и обратился к нему с вопросом: “скажи, о мудрейший, если я все правильно понял, то отправившись в одном направлении, не сбиваясь и не сворачивая с него, я приду в то же место, откуда вышел?” Ис-Аль-Талим улыбнулся и закивал ему, поглаживая бороду: “Воистину так, сын мой, ты все правильно понял.” Еще более пораженный, чем прежде, Гильгамеш воскликнул: “Но ведь этого не может быть! Я исходил множество стран и земель, но никогда не удавалось мне вернуться в то же место, откуда выходил!” И когда развеселившийся мудрец в шутку предложил проверить его слова, Гильгамеш рассердился и не на шутку — он сверкнул глазами: “Вы зря смеетесь, учитель! Я докажу, что это не так. Прощайте!” С этими словами он вышел из городского сада, где и наставлял своих учеников сей великий мудрец, и, в тот же день покинув Аль-Каблу, двинулся на запад, вслед за солнцем,— если она не круглая, он просто никогда не вернется сюда.
Но дорога его в Аль-Каблу все-таки привела, хотя путешествие его длилось не один год: он шел только на запад, днем ориентируясь по солнцу, ночью — по звездам; просторы водные он пересекал с торговыми судами, с торговцами же переходил горные перевалы и пустыни Новых Земель, и в конце своего пути, к своему великому удивлению, стал узнавать холмистые равнины Южноземья, а затем и вовсе уперся в белокаменные стены Аль-Каблы. Несказанно огорченный, что земля оказалась круглой, что оказался неправ, Гильгамеш вошел в город и нехотя направился в городской сад к Ис-Аль-Талиму — Гильгамеш был упрям, но честен, и решил, что следует извиниться перед ним за свое самонадеянное невежество, но когда, придя в сад, он увидел мудреца, его охватило удивление — перед ним вместо мужа зрелых лет, каким он его запомнил, стоял старик, начавший уже седеть и даже слегка горбиться, хоть еще и не утерявший окончательно благородной осанки,— и Гильгамеш вдруг понял: это не тот Ис-Аль-Талим! Гильгамеш выбежал из сада и побежал по городу, и всюду находил перемены: появились новые дома, улицы, площади, деревце у караван-сарая, что помнил он маленьким и хилым, раскинуло свои мощные ветви теперь широко и привольно. И Гильгамеш понял: это не та Аль-Кабла! Та Аль-Кабла, из которой он вышел много лет назад, чтобы проверить слова мудреца, тот Ис-Аль-Талим, чьи беседы он слушал в саду, остались в прошлом: он пришел не в тот город, не в то место, откуда вышел,— в ту Аль-Каблу вернуться уже было нельзя — ее унесло потоком Времени. Как возрадовался Гильгамеш! Значит она все-таки не круглая, раз нельзя вернуться в то же место, откуда вышел, она только кажется такой мудрецам, забывшим о времени — Времени, не делающем петель, которое нельзя обойти по кругу и вернуться к началу, Времени, разрывающем круг земной, стремящийся замкнуться в шар, разрывающем в бесконечную дорогу, где возврата к былому нет, даже если все возвращается, где все тропы — неведомы и нехожены, даже если по ним когда-то ходил, а значит его путь, Путь Бессмертного, никогда не прервется и не замкнется. И успокоенный этой мыслью Гильгамеш отправился в чайхану — день был жаркий, а земля — бесконечной...

«ВРЕМЕНА»

… Однажды Гильгамеш сидел ночью в степи у костра, любуясь звездами и ночным небом, и увидел удивительное, можно сказать, нечто почти что чудесное – он увидел, как вспыхнула в созвездии Сайги, или как его еще называли Козерога, маленькая серебристая звездочка – это была его звезда, некогда погасшая, но теперь засиявшая вновь. Это была его звезда, Гильгамеш, несмотря на волнение, охватившее его, был уверен в этом, ведь он хорошо помнил ее расположение среди звезд, помнил ее цвет, яркость и мерцающий блеск, ошибки быть не могло, и могло это означать лишь одно: он вновь родился – где-то. Безумие? Но ведь Гильгамеш всегда верил, что рано или поздно это когда-нибудь произойдет – ведь в бесконечности времен, непредставимой и неохватываемой сознанием, в бесконечном круговращении вещей и судеб, где возможно любое сочетание, всё когда-либо рождавшееся и затем исчезнувшее имело шанс появиться вновь, хотя бы в силу случая, игры природы, шанс почти ничтожный при ограниченности сроков, но реальный в масштабах вечности, хотя и ждать его можно было тоже целую вечность, а могло оказаться, что недостаточно и ее – случай он ведь и есть случай, но Гильгамеш верил, и это случилось: звезда его вновь горела на небосводе, означая что где-то вновь родился он, – он, Бессмертный. Его не смущало, как так могло, что он где-то еще – мало ли что может произойти в этом удивительнейшем из миров? – за века и тысячелетия своей жизни ему встречалось и не такое, да и помнил он к тому же поучения несравненного Фао-Шиня, великого мудреца Восточной Окраины, с которым имел он в свое время долгие беседы, когда случай приводил его в Лиань, где держал Фао-Шинь свою школу. «Посмотри, Гильгамеш, на этот камень и это дерево. Что делает камень – камнем, а дерево – деревом? Свойства ли их или формы? – и Фао-Шинь вопросительно поворачивал к нему голову, но сам же и отвечал,— Нет, свойства и формы текучи, изменчивы и каждому они зрятся разными, ибо зависят от наших чувств, а не от их сути. Делает же их тем, что они есть,— мысль: мысль камня, что он – камень, застывшая и не позволяющая ему потечь водой или стать ветром, и мысль дерева, что оно – дерево, а не птица, сидящая в его ветвях. Посмотри на меня и себя, Гильгамеш. Что делает тебя – Гильгамешем, а меня – Фао-Шинем? Только мысль, что ты – Гильгамеш, а я – Фао-Шинь. Только мысль, вне которой все едино и все есть все. Убери эту мысль и ты сможешь стать всем, хоть камнем, лежащим у дороги, хоть птицей, летящей в небесах.» И Гильгамеш знал, что родившийся в эту ночь, под этой звездой, есть он же сам, еще одно его воплощение, а мысль, нашептывавшая, что это безумие, что не может одно быть вместе с тем и другим,— всего лишь мысль, которую можно убрать, и все станет возможным, даже самое невозможное. Разве возможно бессмертие для рожденного смертной, для имевшего начало? Вся мудрость веков, вся новая наука в один голос твердили, что нет. Однако он жил и знал, что будет жить и никогда не умрет. Да, его судьба была лишь случайностью и игрой природы в этом мире закона и необходимости, лишь случайным всплеском, прорывом какого-то иного мира, где возможно и иное, лишь невероятным поворотом колеса сансары, шанс которого – один на бесконечность, но если есть она, эта бесконечность, должен ведь быть тогда и один, и он был, он – Бессмертный, и он мог быть только один, и быть рожденным в эту ночь мог тоже только он один, ведь это была его звезда, Гильгамеш не мог ошибиться.
И запала ему с той ночи мысль – найти того, другого себя, где-то родившегося на этом белом свете, увидеть мать свою и отца, ибо родиться он мог только от них, иначе это был бы не он, но где искать себя, в каком таком краю, в какой земле, он не знал – земля была большая. Но помог ему случай: повстречал он как-то в Великой Желтой Степи большой караван, шедший откуда-то с востока к Срединному Морю, в богатые приморские города, и шли с ним три волхва старых, рассказавших, что идут поклониться Царю-Младенцу, Сыну Девы, родившемуся под новой звездой, и указали на ту самую звездочку в созвездии Сайги. И понял Гильгамеш, что говорят они о том, кого хотел бы увидеть и он, и немедля отправился с ними.
Путь их был неблизким, пересекли они Великую Степь и Центральное Нагорье, Край Четырех Рек и Мертвые Равнины, и каждую ночь волхвы сверяли по звезде Гильгамеша свой путь, ибо только по ней могли вычислить то место, где родился Младенец-Царь, но по мере приближения их к цели, уже отделившись от каравана, помощь им в этом стал оказывать и сам Гильгамеш – к своему удивлению, стал он узнавать родные места, степь своего детства, казалось бы давно исчезнувшую, растворившуюся в пространствах времен, которую искал он не раз, поддаваясь внезапно случавшимся с ним порой приступам странной, непонятной тоски, но не находил, приходя к горькой мысли, что земля детства его, земля обетованная, сокрыта от него навсегда, но теперь, озираясь по сторонам и окрестностям дороги, которой они шли, все более уверялся он, что не ошибся, что, действительно, он сам родился вновь, а не кто-то другой. И уже не удивился ничуть, только сильней забилось сердце и хотелось бежать туда, вниз, когда увидел он с знакомого холма, на склоне которого любил играть в детстве, родное стойбище и дымок от готовящегося ужина, когда услышал лай собак, Джульбарса, Бека, Актая, и блеянье овец в загоне, и волхвы, понявшие, что пришли к цели, в благоговении опустились на землю и вознесли хвалу небесам. А потом они шли к его дому, торжественно и величаво, неся дары свои – золото, ладан и смирну, и Гильгамеш шел с ними, с бьющимся сердцем, боясь поднять глаза, потому что кто-то в светлом стоял уже на крыльце, а когда поднял, увидел, как идет гостям навстречу молодая темноволосая женщина с тихим и приветливым взглядом – то была его мать, он не помнил ее лица, но знал, что это могла быть только она, он всегда представлял ее именно такой, и он пожирал ее взглядом, пытаясь запомнить на всю оставшуюся вечность эти родные до боли черты лица, зная, что такое может быть только раз, чтобы что-то возвращалось оттуда, откуда нет возврата, и уже никогда не повторится, и хотелось коснуться ее рук, рук матери его, пахнущих дымом и свежим хлебом, прикоснуться, припасть, прижаться губами, и смотреть в эти глаза, тихие и ласковые, но он только стискивал пальцы и шел за волхвами в дом.
Отца дома не было – повез он показать деду Мергену занемогшую кобылицу и вернуться должен был только на следующий день, и объяснять им причину их прихода пришлось матери, ничуть впрочем не удивившейся словам волхвов о предназначенности ее первенца к Великому Царствованию, словно знала она уже об этом, и когда вынесла она им младенца своего, Гильгамеш вздрогнул – это был он! Да, это было он, Гильгамеш узнавал себя в нем, словно смотрясь в зеркало времени, и пока преподносили волхвы дары свои, и звучали торжественные пророчества их о великой судьбе младенца, началось двоиться все в голове у Гильгамеша – то чувствовал он себя младенцем этим и руки матери, державшие его, то вновь стоял за спинами волхвов, простой степной странник, и так его это стало разрывать, что не знал уж он, где он и кто он, что испугался он даже за рассудок свой и понял, что нельзя ему более оставаться здесь, но и уйти просто так, без подарка, не мог он, не хотел он обижать мать свою, и поэтому, достав из котомки чашу для вина, хоть и не новую, и смущаясь этим, преподнес ее младенцу и сказал: «Прими в дар от странника, ведь и тебя ждет путь – и путь, и жизнь, и истина. Не проноси ее мимо и смерть не коснется тебя». Гильгамеш знал, что он никогда не умрет, хоть и судьба его сложиться иначе – ничто ведь не повторяется дважды, даже если что-то возвращается. В тот же вечер он ушел с родного стойбища – отца он так и не увидел.
Проходили годы, и, окидывая взглядом ночное небо и по-прежнему находя там свою маленькую серебристую звездочку, Гильгамеш успокоенно вздыхал и улыбался, вновь убеждаясь, что все случившееся тогда не сон, что есть он где-то еще, но однажды, когда с той ночи, ночи его второго рождения, минуло более трех десятков лет, увидел он, как затуманилась и замерцала кровавым отблеском его звезда, его звездочка, и Гильгамеш понял – беда, стряслось что-то, что-то грозит ему, другому. И оседлав лучшего скакуна из табуна, что пас он той весной на Хиорданских Равнинах, нанявшись к одному богатому шейху, и не жалея ни себя, ни коня, Гильгамеш в ту же ночь отправился на запад, сам не зная куда, доверившись своему сердцу, веря, что оно не ошибется и приведет к нему же, но другому, попавшему в беду. Он скакал без отдыха и сна две ночи и два дня, и даже страшное знамение, случившееся в первый же день пути, не остановило его: с шестого часа по девятый померкло солнце и тьма, казалось, воцарилась по всей земле – стали видны даже звезды, и даже его звездочка, совсем почти затянувшаяся зловещей, словно кровавой дымкой, а потом вдруг вздрогнула земля и сотряслась, и звезда его в тот же миг вспыхнула ярким светом, вспыхнула и погасла, но Гильгамеш, нахлестывая коня и крепче прижимаясь к его холке, упрямо твердил себе, что это лишь наваждение, что не мог он умереть – ведь он Бессмертный! И даже наступившая затем ночь, обычная ночь, когда вновь зажглись звезды, но только уже без его звездочки, не убедили Гильгамеша и он лишь подгонял коня, а к вечеру следующего дня, завидев впереди стены большого города, понял, что уже у цели. Оставив коня в придорожной харчевне, он поспешил в город и у его врат столкнулся … со своей матерью! Гильгамеш взглянул на ее поседевшие волосы, на скорбно сжатые губы, и опустил голову – он все понял: он не успел. Но разве мог он умереть? Гильгамеш коснулся ее руки и тихо спросил: где он? И она, словно ожидавшая такого вопроса, молча взяв его за руку, повела через весь город и, приведя к небольшой пещере, заваленной камнем, кивнула: здесь. И Гильгамеш горестно опустился на землю – ведь это он умер! Но как такое могло случиться? Ведь он не мог умереть, ведь он – Бессмертный! Гильгамеш не мог понять этого – он долго сидел у той пещеры, ставшей ему, другому, гробом, наедине со своими горькими думами – может и он сам, не только другой, не бессмертен? И только когда вновь зажглись звезды в небе, но уже без одной, он тяжело поднялся и пошел бродить по городу, потерянный и опечаленный, и ближе к концу ночи вновь вышел к той пещере, вышел и удивленно замер – было еще темно, но он видел, что камень, закрывавший вход, отвален. С бьющимся сердцем Гильгамеш вошел в пещеру и потрясенно остановился – гроб был пуст! Белели в темноте пелены, небрежно отброшенная плащаница, но тела не было! Внезапно озаренный, Гильгамеш выскочил из пещеры и задрал голову. И так и было! И он засмеялся, засмеялся тихо и радостно – в созвездии Сайги, или как его еще называли Козерога, сияла чистым и ровным светом маленькая серебристая звездочка, его звезда, звезда Бессмертного, погасшая третьего дня, но превозмогшая тьму и воссиявшая вновь. И когда вскоре послышались шаги, и увидел он двух приближавшихся и испуганно остановившихся перед развернувшейся пещерой женщин, окликнул он их, сидя на камне: «Что вы ищете живого среди мертвых? Его здесь нет.» И увидев, что испугались они еще больше, Гильгамеш вновь рассмеялся – маловеры! Ведь не мог он умереть, он всегда знал это, ведь сияла в небе Звезда Бессмертия, что будет светить теперь вечно, светить и во тьме, и тьма ее не обнимет…

____________________________

Декабрь 2000г.

25 июля 2004 года  00:55:06
Нурушев Руслан | rus-73@inbox.ru | Санкт-Петербург | Россия


Антон Вильгоцкий

Дождь
рассказ

Дождь. Мерный стук тысяч капель о крышу, серые сполохи за окном. Чакры открыты, но хакеры испортили ноосферу. Неполадки будут устранены только через три дня.
Это время пройдёт под шум дождя.
Многие говорят, что любят дождь. На самом деле его не любит почти никто. Разве так обстоит дело только с дождём? Нет. Мы часто слышим от людей заверения, что дороги и нужны им, но те же самые люди за глаза поливают нас грязью. Немногие способны по-настоящему любить дождь. Немногие гуляют под его струями без зонта.
Walk in the rain. Trying to wash away the pain. Такая же избитая рифма, как «любовь» и «кровь». Но ведь цепляет же, чёрт возьми! Хотя и знаешь – не смоешь. Нужен кислотный дождь, чтобы вытравить эту боль. Нужно раствориться и испариться, и самому пролиться дождём на землю. Прогрохотать по железу крыши, стечь по жёлобу вниз и впитаться в почву. Пройти по пути падения, перестать присутствовать. Испытать тысячекратный оргазм от столкновения с твёрдой поверхностью и разлететься водяной пылью. Струйками сбежать в вырез платья. Заставить реки выйти из берегов.
Завтра дождь напишет на оконном стекле жестокую сказку, более древнюю, чем весь этот мир. Глядя на проступившие на окне буквы, я вдруг пойму, что мне знакомы и стиль, и все повороты сюжета. Сев за компьютер, я наберу в окошке Microsoft Outlook полузабытые электронные адреса. В моём письме будет только одно слово: «Пора». Мы соберёмся три года назад и защитим планету от гибели, так же, как сделали это три года спустя.
А сейчас можно пойти погулять. Только что кончился дождь, который начнётся завтра.

27 июля 2004 года  17:53:39
Антон Вильгоцкий | vilgotsky@list.ru | Хельсинки | Финляндия


Антон Вильгоцкий

Сумасшедший
рассказ

Мы с моей женой Настей любим иногда поговорить о прошлом. О том, что было совсем недавно, тысячу лет назад.
Я жил тогда только своей любовью и не желал замечать ничего вокруг. В попытках добиться Настиного расположения я потерял покой, способность здраво размышлять и уважение окружающих. Чудовищное пламя жгло меня изнутри. Я позабыл все свои мечты, целиком отдавшись одной всепоглощающей страсти – быть с ней, стать её мужем. Но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями.
Настя любила другого. Её любовь была безответной, и, как и я, Настёна очень страдала от этого. Мы оба напивались в хлам, оба вскрывали вены, оба доставали друзей и знакомых разговорами о наших великих чувствах. Настя надеялась, что ей всё же удастся завоевать любимого, а обо мне и слышать не хотела. К счастью, мне никому не приходилось отказывать – мною никогда никто не интересовался.
Когда-то эти воспоминания были для меня очень болезненны. Но теперь, когда мы с Настей поженились и живём вместе, они порой даже вызывают смех.
-Ты помнишь те зимние цветы, что я подарил тебе в начале 2003 года? – спросил я однажды у Насти,— Три гвоздики – две белых и одна красная. С запиской, в которой было сказано, что они «белые, как подвенечное платье». На рынке в тот день не было трёх белых гвоздик, а у меня не было денег, чтобы купить белые розы. Не мог же я подарить тебе два цветка…
-Я помню их,— сказала моя жена,— Мне тогда показалось странным, что одна из гвоздик – красная. Я поняла, что ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж, но красный цветок… Конечно, это символ страсти, но мне всё равно стало не по себе. Представь себе, получилась бы у нас кровавая свадьба. Как у Лорки.
-Ты поэтому вернула мне цветы?
-Конечно, нет, дорогой. Ты прекрасно знаешь, почему. Господи, какой же глупой я тогда была! Не видела, не хотела понять, как искренни, как бескорыстны твои чувства. Золотой мой человек, Тошечка! Спасибо тебе за то, что подарил мне эту сказку.
-Ты вовсе не была глупой. Ты просто была ослеплена любовью. Мы оба совершали ошибки, и некоторые из них чуть не стали для нас смертельными. Но в конечном итоге всё, что могло срастись, срослось. Мы вместе. Чего же ещё желать?
Конечно, нам есть, чего желать от жизни. Иногда мы с Настей позволяем себе помечтать о великом будущем, которое нас ждёт. Поженившись год назад, мы отправились в свадебное путешествие… в Санкт-Петербург. Знаете, хочется большего. Хочется посетить Страну Восходящего Солнца, колыбель с детства одолевавших нас мрачных мыслей. Хочется побродить по голливудской Аллее Славы, полюбоваться тротуарными плитами с именами звёзд и представить себе, что скоро здесь появятся и наши. Хочется съездить в Краков, на фестиваль готической музыки, увидеть вблизи наших кумиров Nightwish, Lacrimosa, Anathema… Хочется круто зависнуть в одной из знаменитых кофеен Амстердама. Хочется, наконец, побывать в Норвегии, где до сих пор живут наши боги, и где томится за решёткой наш любимый музыкант.
Я верю – всё это будет. Настасья достойна большего. Я сделаю всё, что смогу, чтобы её мечты стали реальностью. Конечно, это и мои мечты тоже, но только её присутствие в моей жизни делает их по-настоящему достойными воплощения. Не будь её, я, может быть, всю жизнь бы прожил в Ростове, ни на что не жалуясь и не мечтая о лучшей доле. Настасья – мой ангел, мой путеводный свет, яркая, священная звезда моего счастья.
А недавно Настя поведала мне такое, что я уже вторую ночь не могу спокойно спать.
-Антон, нам нужно поговорить,— сказала она, оторвав меня от HOMM3,— Понимаешь, милый, в жизни каждой семьи рано или поздно наступает момент, после которого она только и может считаться настоящей, полноценной семьёй. Момент, когда мужчину и женщину начинает объединять нечто, гораздо большее, чем даже их любовь друг к другу. Я говорю о рождении новой жизни, о том, ради чего мы живём на свете. В общем, Тоша, у нас будет ребёнок.
Ребёнок! Что за тухлый стереотип – думать, что после этих слов большинство мужиков делают ноги? Да вы не представляете себе, что это значит для по-настоящему любящего человека! Она, та самая, за кого я готов умереть, станет матерью моего ребёнка, моего наследника, который, я в этом уверен, возьмёт от нас всё самое лучшее. Новый человек появится на свет и станет жить на этой земле, творя добро и стремясь к совершенству. Настасья, милая, спасибо тебе за то, что ты есть!
Мы с моей женой Настей являем собой среднестатистическую российскую семью начала ХХI века. Нас даже можно назвать счастливой семьёй. Но это только на первый взгляд. Всё дело в том, что у меня нет жены Насти.
Я сумасшедший. Я разговариваю сам с собой.

27 июля 2004 года  18:00:22
Антон Вильгоцкий | vilgotsky@list.ru | Хельсинки | Финляндия


  1 • 3 / 3  
© 1997-2012 Ostrovok - ostrovok.de - ссылки - гостевая - контакт - impressum powered by Алексей Нагель
Рейтинг@Mail.ru TOP.germany.ru