из разговоров по аське

— привет! как дела!

— ок.

— я алисия из мексики, и ты?

— андрес, мадрид.

— ты откуда?

— я русский, но живу в мадриде.

— ой как классно!

— ?

— много русских в россии? ха-ха!

— ага.

— это шутка!

— я понял

— а ты где?

— в мадриде, я же говорил!

— дома?

— да

— а ты слышал веронику малуас?

— это кто?

— ты не знаешь мексиканских песен!????!! пока!

....

— привет, я сильвия из барселоны!

— андрей, мадрид

— ты откуда?

— русский я

— О! и много русских в россии? ха-ха!

— навалом! и песню я твою слышал!!!

— какую песню?

— ну эту... веронику!

— какую веронику!? ты употребляешь наркотики?

— нет блин! мне песен ваших хватает!

— про что?

— что про что?

— что, что про что?

— ну про что?

— ты про что?

— а ты про что?

— классно было познакомиться с русским!

— мне тоже понравилось...

.....

— привет я оля из воронежа, у меня 10 минут, ты мне фото вышлешь? тут погода плохая, а ты женат? испанки некрасивые?

— привет

— быстрее пиши!

— ок

— все я улетаю, целую!

— пока...

2 июня 2001 года  16:35:41
андрей | kurolesov2001@mail.ru | мадрид | Испания

---

Tetraedr

Дождь

Я открываю окно, и протягиваю в него руку, раскрытой ладнью кверху.

Ловлю первую каплю начинающегося дождя. Первую каплю последнего дождя. Она падает на еще сухую ладонь, разбивается на сотни мельчайших капелек и растекается по ней маленькой мокрой лужицей.

Падает вторая капля; воздух все еще тяжел и удушлив, черная туча закрывает полнеба, в воздухе пахзнет грозой, однако пока только первые, одиночные капли пробиваются сквозь плотную завесу жаркой атмосферы, не успев испариться. Эти капли совсем теплые, почти горячие, поскольку воздух еще не успел остыть от полуденной предгрозовой жары.

Вот еще одна капля падает с тихим всплеском. Я отчетливо слышу этот осторожный шелестящий звук. Мои нервы, все мое восприятие обострено и взвинченно до предела. Мне хочется запечатлеть, заморозить в уже больше ненужной памяти эти первые звуки последнего дождя. Унести их с собой, в вечность. В никуда. И я внимательно слушаю все усиливающийся капельный шорох, тихие удары по запыленным листьям. Они звучат все чаще и чаще, пока не начинают сливаться в единую шелестящую мелодию. Налетает свежий прохладный шквал, который приносит заметное облегчение. Дождь усиливается. Это уже не отдельные капли, а целые каскады и гроздья капелек.

Уже одновременно в мою ладонь стучат несколько крупных капель, слившихся в своем путешествии из далекой тучи. Капли, летя вниз, как бы соединяются в экстазе, стремясь быстрее достигнуть земли и раствориться в ней, стать ее частичкой, напоить высушенные корни растений, принести радость жизни и радость избавления от жажды. Их летит уже настолько много, что каплям совершенно не составляет труда найти друг друга и слиться в одну большую каплю. Людям труднее. Им приходиться преодолеть больше препятствий и расстояний. Хотя для этого им обычно предоставлена судьбой целая долгая человеческая жизнь, а жизнь дождевой воды коротка, почти мгновенна. Впрочем, цель тех и тех примерно одинакова: слиться, и помочь появлению или росту новой жизни.

Дождь вошел уже в полную силу. Он уже льет вовсю, барабанит по крышам домов, прибивает к земле траву, пригибает листья и ветки деревьев. Все стало принадлежать ему. Весь мир стал во власти дождя. Моя ладонь тем временем постепенно наполнялась чистой дождевой водой. Рука стала совсем мокрой, и струйки поихоньку начали стекать в рукав рубашки. Но я уже не замечал таких мелочей. Я впитывал всеми органами чувств последние звуки, последние образы, последние запахи. Я уже знал, что больше никогда не увижу дождя, неба и радуги. Да, это была последняя радуга. Она неожиданно появилась над городом, огромная и величественная. Оттенок неба сразу изменился. Это зрелище повергло меня в благоговейный восторг от неожиданного исполнения моего последнего желания: увидеть радугу. В ее сиянии, как в замедленной съемке я даже стал различать отдельные падающие капли, успевая разглядеть каждую в отдельности, а также свое отражение в ней и отражение раскинувшейся почти во все небо радуги. Каждая капелька несла в себе ее частичку, переливаясь и сверкая. Они падали в мою ладонь, сливаясь в маленькую, полную радуги лужицу. Она сверкала и сияла, и в ней отражались серое грозовое небо, открытое окно и я. Я еще раз взглянул на свое отражение в ладони, полной дождевой воды, высыпал левой рукой туда из приготовленного заранее пузырька немного белого порошка, который мгновенно в ней растворился, выдернул из оконного проема руку и резко выпил ее содержимое.

Свет померк и я упал.

4 июня 2001 года  19:52:35
Tetraedr | tetraedr@hotmail.com | Regensburg | DE

---

Алтынбаева Наталья

Прохожие
Хранителю моего одиночества

Все явления в мире связаны причинно-следственной связью. Каждое из собы-тий является причиной одного и следствием другого одновременно. Таким обра-зом, жизнь – это цепочка последовательно выстроенных событий, следовательно, сюжет. Значит, жизнь имеет сценарий. А раз жизнь имеет сценарий, то возникает закономерный вопрос: а можно ли изменить его?

***

Они живут в одном городе. Их разделяют несколько трамвайных остановок и бесконечное расстояние неузнанности. Она проезжает каждый день мимо его до-ма, не догадываясь, что он проживает здесь. Он же обедает в кафе поблизости от здания, где она работает. Как-то так вышло, что они до сих пор не повстречались. Может потому, что им не нужна эта встреча, а может потому, что еще не настало время. Они еще не нужны друг другу. Они – лишь песчинки в огромной массе людей. Так трудно уловить направление потока!

Ее глаза глядят куда-то вдаль. Он просто на ходу читает газету. Проходят, снова проходят мимо друг друга.… Сколько еще ждать, пока она перестанет пла-кать по ночам, а он спать с каждой случайной попутчицей?

Трудно приходится нам — ангелам-хранителям. Я порой и не знаю, как по-ступать. Да и надо же было такому случиться, что ее ангелом оказался я – мужчи-на, а его – женщина. Ангелы-женщины ревнивы, а мужчины — собственники. Вот и мешаем мы личной жизни подопечных, вот и не ладятся взаимоотношения. Рас-падаются узы брака, кто-то уходит, кто-то оказывается ненужным и брошенным. А все потому, что никогда ни одна женщина не станет помогать мужчине устраи-вать его судьбу. Так и с нами, ангелами. Это только кажется, что мы далеко, а на самом деле совсем рядом. Не верите?

Полагаете, что это вы думаете? А в ухе звенит отчего? То-то! Это все мы: по-мехи, голуби на проводах мешают. Вот и выпускаем антенну из поля доступности. Уходит объект, невидим долю минуты, и уже проблемы, препятствия. Кому-то на ногу наступит, с кем-то повздорит, кому-то дверь придержит,— и уже другая доро-га, другие спутники. Опасны такие помехи. И наша задача следить за тем, чтобы подопечный никуда не свернул, воспользовавшись замешательством ангела. Но мы тоже не железные, и случается, что вредничаем.

Вот и сейчас мы сидим на толстой ветви городского тополя, в самой кроне. Внизу колышется толпа, а нам удобно, как в гамаке. Снизу подпружинивает, по бокам густо от тучных голубей. Наглые, они пытаются спикировать на наши не-видимые головы.

— Смотри, идут.

— Где, где?

— Вот ее прическа. Сразу узнал.

— Ты же ее ангел, тебе ли не узнать?

— Интересно, что сейчас будет?

Двое пешеходов столкнулись, пробормотали извинения и поспешили даль-ше.

— Опять? В чем дело? Мы же договорились!

— Еще не время.

Спина вздрагивала. Да и какая это спина? Скорее, болезненно белая спинка миниатюрной женщины, рыдающей по-детски беззащитно в большую холодную подушку.

— Перестань! Надоело уже. – прикрикнул мужчина, и матюкнулся – отвалилась пуговица от рубашки. – Хватит, хватит твоих соплей! Достала!

Чемодан упал на кресло, и в его клетчатую пасть полетела гора смятых ве-щей. Плечики, швырнутые в нее, зацепились за прядь черных волос. Она затихла, и только кусала мокрый кулачок, сжимающий с силой зарождающейся ненависти смятый платок, выпачканный помадой.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Ее бросили.

— Почему ты молчишь? Я тебя не узнаю.… Скажи что-нибудь. Девочка моя, по-говори со мной.… Зачем ты собираешь вещи?

— Я ухожу.

— Нет, не может быть.… Почему?

— Хватит. Пожалуй, я возьму этот сервиз, подаренный мамой, медвежью шкуру и рога оставлю. Тебе они больше пойдут. Особенно ветвистые роговые выросты пантового оленя.

Его бросили.

Защелкали дни, замелькали стрелки циферблата. Двенадцать – двадцать че-тыре. Время пошло.

Тик-так. Две разлуки, два одиночества. Утром она бежит на работу, замаски-ровав темные круги под глазами, а он набирает номер следующей остановки. Кнопки пикают, каблучки стучат. Ближе, ближе… «Смотри, какое красивое платье у той девушки» — говорю я. Ангел-женщина отвлеклась и не заметила, как я ока-зался внизу и подставил подножку ему. Телефон упал под ноги женщине. Есть контакт. Кажется, теперь вовремя.

27.11.00.

6 июня 2001 года  08:14:04
Хирург | altal1@mail.ru | Екатеринбург | Россия

---

* * *

Осколки

(из жизни Алексея Иноземцева)

«Осколки от моего старого разбитого зеркала… Мелочь я смёл да и выбросил. Крупные вот осколки остались: вроде и ненужные, но и выбросить жалко – память о прошлой моей жизни. Я смотрюсь в каждый из отломков и вижу какую-то – неискажённую – часть Лица. Собираю кое-как, вразнобой, осколки вместе, смотрюсь и вижу всё Лицо целиком. Но оно – сегодняшнее – в этом разбитом, собранном из осколков зеркале выглядит старым, страшным, искажённым и нереальным. Я совершенно не узнаю себя. Или так – неча на зеркало пенять, коли рожа кривая?»

Алексей Иноземцев

Осколок 2.Истины Йонаса

Йонас Самос. И отец у него был Йонас. А все в больнице звали его Иваном Ивановичем.

***

Русских в больнице было много, но преобладали представители местного – казахского – населения. И главный врач был казах. Нужно отдать ему должное: если среди присутствующих казахов был хотя бы один да русский, то и Серик Даирович говорил исключительно по-русски. Но говорил он колоритно, с местным акцентом. Врачи в больнице за глаза его передразнивали беззлобно. А ему хоть и в глаза скажи – Серик Даирович не обидится. Это к чему? – ведь осколок не главврача, а Ивана Ивановича? Ну да, так и есть, но этакое предисловие объясняет, что это была больница, как и другие больницы, где был главный врач, ординаторы, медсестры, было и патологоанатомическое отделение, как в других больницах. Было, да не такое, потому – работал в этом патологоанатомическом отделении санитаром Йонас Самос, Иван Иванович, литовец по национальности. Личностью он был для больницы почти что легендарной. Здоровенный – под два метра ростом, седой, глаза светло-голубые, нос прямой. В молодости Иван, пожалуй, мог оказать впечатление на противоположный пол. Даже сейчас в нем сохранялись черты былой красоты, но больше было в облике санитара угрозы. Страх вызывал. А может, и нарочно он страх на окружающих нагонял. Бывают такие «артисты». Кулаки как сожмет, бывало, так верьте-не верьте: футбольные мячи, а не кулаки. Алексей Иванович Иноземцев попал в эту больницу по распределению. В первый день своей работы в отделении увидел такого громилу и внутренне испугался за себя: этот и отлупить ни за что, ни про что сможет.

— Работать, значит, сюда приехали? А звать?

— Алексей Иванович буду.

— Ну-ну, поработай. Работал тут до тебя один, такой же вот молоденький, долго не выдержал, сбежал, даже трудовую книжку в отделе кадров оставил. Не надо мне, говорит, никакого того трудового стажу, который я в этой больнице отработал. Ищут его, так до сих пор не знают – где он.

Алексей внутренне сжался, так как, судя по внешнему виду Ивана, можно от него всего ожидать: ««Замочил» бывшего патологоанатома, а теперь ищут. Найдешь его, как же».

— У него, доктора того, и семья ведь была?

— А как же, жена… И жену не найдут. Ищут.

«Кошмар,— подумал Иноземцев,— куда я попал?»

— А остановились где? Жить, то есть? – спросил у него санитар.

— Да вчера приехал вечером, так главный врач на ночь определил к себе в приемную. Сегодня решат, где мне жить.

— А то здесь и живите пока. Мы вот семьей живем.

— ??

— Да, с женой, с мальчонкой вот.

Только сейчас Алексей Иванович разглядел, что вдоль большого зала морфологического корпуса на веревках развешены были детское белье, пеленки. И вонь стояла та еще. Иван Иванович перехватил любопытный взгляд Алексея и сказал:

— Это сынишка у меня ссытся по ночам, так приходится вот развешивать простыни, пеленки.

— Сколько же Вашему сынишке лет?

— Семь будет в сентябре. Только навряд пойдет он в школу – заикается очень.

«Еще бы не заикаться пацану, от одного вида «папочки» напугается», – подумал опять Алексей Иванович.

По всему видать было, что санитар еще и пил крепко. Перегаром от Ивана разило за два метра, что разделяли его и Алексея.

— Ну что ж, поработаем,— как можно увереннее и угрожающе процедил сквозь зубы Алексей: по жизни он тоже артистом слыл.

А что делать? – лучше наступать, сделать вид бывалого мужика и спортсмена. Хотя трудно это, потому что габариты Ивана и Алексея Иноземцева были несопоставимы.

Иван Иванович провел Алексея Ивановича по отделению, показал все. А показывать особенно нечего было, все надо делать заново: и столы секционные добывать, и ремонт капитальный делать, потому – канализация не работает, вода не подведена, холодильной камеры нет. Да много чего тут делать надо, а хотя бы и лаборантов готовить надо, без гистологической лаборатории не обойтись.

— Это вот жена моя, Антонина,— представил Иван Алексею Ивановичу молодую еще женщину с распущенными, обесцвеченными пергидролью волосами.

Все в ней, этой женщине, было запущено до крайности, одежда мятая и грязная. На продолговатом лице ее, под левым глазом, «светил» багровый фингал, да и сам глаз – с кровоизлиянием – распухший какой-то, отчего женщина даже прикашивала немного. Нос с небольшой горбинкой, сама фигурой, пожалуй что, неплоха, да ведь и сутулится же. Вот если бы она выпрямилась, да отмылась, волосы бы причесала по-человечески, так и хороша была бы, пожалуй. Неподбитый глаз был голубой, значит, и другой должен бы голубым быть, а сейчас – не разобрать, потому – глаз кровью затек. Иноземцев (и опять с любопытством, ему в этом странном отделении все любопытно было) глянул на жену Ивана, а потом перевел вопросительно взгляд на санитара. Тот кивнул объясняюще: да, мол, я это ее, заслужила.

Познакомившись с обстановкой, Алексей Иванович пошел докладывать главврачу о своих впечатлениях и что, по его мнению, нужно сделать в отделении в ближайшем и отдаленном будущем. После доклада, на котором Серик Даирович с радостью соглашался со всеми его доводами (главврач на все был согласный, лишь бы Алексей Иванович-то не сбежал, без патологоанатома в больнице никак нельзя), Иноземцев ушел устраивать свои жилищные проблемы (по звонку, естественно).

К вечеру, устроившись в двухместном номере какой-то ведомственной гостиницы, он решился наведаться к себе в отделение. А чем еще заняться свободным вечером в этом скучном казахском городе? Тем более, что знакомых в городе у него еще не было, а жена с ребенком приедут, лишь когда квартиру Алексей получит. От гостиницы он прошел через центр города, довольно многолюдный, и вышел к окраине, где и располагалась больница. В отделении в смеси со специфическими для моргов запахами витали ароматы от жарившегося мяса: семья Самосов готовилась к ужину. Шок – вот то состояние, которое испытывал Алексей Иноземцев при виде расположившихся на жилье людей среди помещений морга, где проводились вскрытия, и хранились мертвецы. А вот Иван Иванович и жена его, не говоря уже об озорном и глупом мальчишке, видать, не испытывали никаких неудобств, шумно и весело болтали о том, о сем, Антонина резала на столике хлеб, поставила одну глубокую тарелку с отбитым краем и ложки с вилками. Увидев Иноземцева, Иван искренне обрадовался.

— Мужской компании прибыло, сейчас обмоем нового доктора,— бездумно скаламбурил Иван (в морге кого обычно обмывают?).

К тому времени Алексей Иванович был в выпивке не новичок, не отказался он и сейчас. Перед жарким подана была окрошка в большом эмалированном блюде, но для Алексея сделали исключение – ему окрошку налили в отдельную и единственную, ту самую, с отбитым краем, глубокую тарелку. Члены семьи Самосов ели все до того неаккуратно, «швыркая» и хлюпая ртами при проглатывании окрошки, обильно сдобренной сметаной, что стало с Алексеем нехорошо; усилием воли вкупе с любопытством к этой необычной семье он преодолел временные душевные неудобства и тоже ел. Неудобство и действительно оказалось временным: после пол-стакана водки все Алексею Ивановичу стало «по барабану». Даже вид активно жующего мальчишки, в перерывах между хлюпаньем немытым своим ртом еще и успевавшим в носу поковырять и сопли «поддернуть», уже не вызывал у Алексея дурноты и тошноты. А Иван, между тем, начал излагать свои истины, которые лишь поначалу Иноземцеву показались обыкновенным трепом, так типичным для большинства пьяных мужиков. Но, вслушиваясь в речь Самоса, Алексей Иванович все с большим интересом вникал в его истории.

— Ты вот, наверное, как и большинство молодых, да еще и русских специалистов доверчив к людям будешь? А так и есть – я это ведь сразу в тебе приметил. И боязлив будешь, никак? Ты вот на меня смотри больше. Я к любому человеку, с кем в первый раз сталкиваюсь, отношусь всегда одинаково и думаю при этом только об одном: какую пакость и зло от него ожидать можно. И не верь никому, даже – себе. Тогда и тебя уважать будут.

— Слушаю я тебя (Алексей Иванович тоже перешел на «ты», намереваясь и в будущем, несмотря на разницу в годах, придерживаться этого правила) и удивляюсь очень даже изумленно. Как это ты, санитаром работая, грамотно все свои мысли излагаешь? И какой твой пожилой возраст, что ты имеешь на это законное право? – несколько дурачась под Платонова, не зная, впрочем, об этом сходстве (разве Платонов в то время издавался?), спросил Ивана Иноземцев.

Иван Иванович замедлил движение руки с зажатой в ней бутылкой водки при этих словах Иноземцева и даже поставил бутылку на место – так его вопросы доктора слегка озадачили. Он насупил брови и не мигаючи прищуренными голубыми глазами посмотрел на Алексея, отчего Иноземцеву не по себе стало вдруг, и холодок неконтролируемого страха вновь закрался в глубину груди. Молчание Самоса длилось слишком долго, Иноземцев даже замер в ожидании какой-нибудь выходки от Ивана Ивановича, но санитар, наконец, заговорил:

— В сороковом году мне было двадцать два, сейчас – тысяча девятсот семьдесят пятый год. Так сколько мне? – посчитай-ка сам, коли ты грамотный такой. Моя жизнь настоящая там, в Литве, и закончилась, когда энкаведэшники меня из литовской тюрьмы вызволяли. Я возрастом и тебя, пожалуй, помоложе тогда был, когда с контрабандой кокаина из Литвы в Германию ходил через все границы. Мы бандой ходили, а я был самый молодой. В Германии был на митинге, где Гитлер выступал. Мне все понятно было, хотя немецкий язык знал не особенно хорошо. Личность Гитлера и его выступление без всяких там бумажек, четкое и ясное, меня потрясли – до того он убедительным казался. И не только мне, а и всем, кто на митинге был. А людей там было – море. Ты бы видел лица и глаза тех людей: все не мигая на вождя смотрели и беззвучно слова его в исступлении повторяли. Об одном до сих пор мечтаю: еще бы хотя один раз его увидеть и услышать – такой он убедительный и сильный человек. Вот за таким человеком я на край света пошел бы. Да пусть он трижды неправ был, но это – человек! Не человек – глыба! А эта твоя коммунистическая сволочь, что тогдашняя, что нынешняя, – сволочь и есть. – Иван сплюнул в сердцах при упоминании «коммунистической сволочи».

Иноземцеву и самому не очень уютно было жить: денег бы побольше, свободы, правды тоже, но от октябрятских времен и до нынешнего, еще комсомольского возраста он и не задумывался о правоте либо неправоте коммунистов, стоящих у власти в родном Советском Союзе. Нет, по правде сказать, Алексей бездумно оправдывал все действия власти, потому – приучили его. Скажем: ввод войск в Прагу, война в Афганистане, конфликт ли на острове Даманском – воспринимал Алексей Иванович нормально и спокойно. Ну, и что? – да хоть и по Бродвею наши танки пролязгают – так, стало быть, надо. А все равно ощущалась в обществе и воздухе даже самом «вонца» застойная. Опять же – принюхаешься и… ничего, дышать можно.

— Так тебя, значит, в буржуазной Литве в тюрьму посадили? Освобождали-то вот ведь коммуни-исты,— язвительно заметил Иноземцев.

Тут Иван Самос такой «матерок» загнул, что Алексею, уже не новичку в мате, не по себе стало. Мудренность и «заворотливость» такого мата Алексею даже поначалу накрепко запомнить захотелось, чтобы иной раз щегольнуть перед приятелями, но, здраво поразмыслив о том, что в будущей его совместной работе с Иваном санитар и не такое еще «загнет», Алексей легко пропустил мимо ушей этот образчик русской словесности.

— Освобожда-али, как же… Меня за контрабанду посадили «свои». Воздух той камеры литовской мне милее такой вот… свободы вашей коммунистической. Они освободя-ят – жди! Всех заключенных через свой фильтр пропустили, а мне капитан-энкаведэшник предложил, меня выслушав: «А по «нашему» делу в Германию сходишь? Вот сходишь – будешь свободен, как птица». А я ему отвечаю: «А не пошел бы ты на… (далее: ненормативная лексика, которую Алексей также счел возможным пропустить мимо ушей)». На это мне капитан спокойно ответил, один раз перед ответом несильно зуб выбив кулаком: «А в таком разе пойдешь, как есть ты – враг Советской власти, к белым медведям на – Воркуту». Вот я спервоначалу по пятьдесят восьмой без суда и следствия и пошел по лагерям. Только умные и сильные люди и в лагере не пропадают – не-ет! – помахал перед лицом Иноземцева пальцем Иван Иванович. –Врачом в одном из лагерей был литовец по происхождению. А в лазарете кто лечился? Правильно, доходяги и туберкулезные, настоящие которые, встречались, но за кусок из пайки или из посылки с воли мазок от истинно туберкулезного больного всегда можно было на здорового переписать. Вот здоровые и «лечились» в лазарете, «скосив» от лесоповала. Так вот жить надо! Врач тот меня к себе взял, определив санитаром. Я вот с тех самых пор работу санитара очень даже уважаю: ответственности вроде никакой нет, а на кусок хлеба с маслом завсегда заработать можно. Я и в лагерях нехерово жил,— откинувшись на спинку стула и самодовольно погладив себя по животу, проговорил, как проворковал, Иван.

— Это сколько ж ты отсидел?

— А под самую завязку, а потом еще два срока: один за подозрение в подготовке побега (а я не бегал и не собирался бежать), другой – за подозрение в коллективной расправе над начальником отряда в одном из воркутинских лагерей, пилой того начальника поперек и распилили блатари. А я ни при чем был. Так вот я и прокантовал до шестьдесят третьего года, но в основном – придурком; хотя и по пятьдесят восьмой поначалу кантовался, но и паханами обласкан был. Это я к тому говорю, что настоящий мужик везде проживет. У меня в лагере, не поверишь, баб молоденьких было больше, чем на воле. А на воле, это когда мы еще с кокаином в Германию ходили, крепко «дурили». Идем, бывало, с деньгами, так всякий хутор в Литве мимо не пропускали, который по пути попадался. После нашей банды в хуторе – как Мамай прошел. Боже мой, чего мы только не вытворяли! – хохотнул Иван Иванович. – А в лагере за кусок хлеба и шматок сала можно было любую медсестричку, работавшую по распределению либо по найму, на ночь взять. Они, бедненькие и вечно голодные, еще и благодарили потом, дуры. А эту…,— пренебрежительно махнул рукой Иван в сторону Антонины,— я застал служанкой у моей бывшей жены. После освобождения замучившая меня тоска по родине со скоростью курьерского поезда погнала в Литву. Приехал в родной Каунас, жену нашел, а сына не застал: он ходил штурманом по морю на рыбацком сейнере. Смотрю – жена старая, тусклая какая-то, а я по воле соскучился, мне погулять надо. Тут и подвернулась эта..,— опять показал на Антонину санитар,— что служанкой у моей дражайшей супруги служила. Жена меня с Тонькой и застукала. А я так даже рад этому. Что меня связывало с женой? Сын? – так я его в жизни не видел, потому – родился он без меня. С женой я до заключения жил с месяц – не больше. Собрал я чемоданишко, забрал Тоньку и… в Казахстан.

Иван за разговорами своими про водку не забывал: наливал да наливал в граненые стаканы. Алексей Иванович уже «хорошенький» был, а санитару все нипочем. За окрошкой последовало жаркое, на которое Иноземцев поглядел с подозрением: после этого рассказа от Самоса всего можно было ожидать, он и из «клиента», что в комнате по соседству, кусок помясистее отрежет – не сморгнет. Впрочем, Иноземцев вскользь об этом подумал, с равнодушием. Он устал: от обилия сегодняшних впечатлений, от странной и подозрительной семьи Самосов, которые жили всей семьей в морге, от выпитой водки. Он хотел в чистую постель, приняв перед сном – по возможности – душ. Уже встав из-за стола и изрядно пошатываясь, Иноземцев, с трудом подыскивая слова и путаясь в падежах, спросил Ивана Ивановича:

— А з-з-зде… здесь живет к-кто… почему…

— Живем, потому – жить негде. И таким образом хотим квартиры добиться, как для незаконно репрессированного политического заключенного.

Конец фразы, а, может быть, и всю ее, Иноземцев уже не слышал: он свалился на первый попавшийся диванчик. Грязи и исходящей от диванчика вони он совершенно не заметил и уснул тотчас, не раздевшись и не приняв душ.

Утром Иноземцев проснулся от грохота и криков. Он только присел на диванчике, с трудом вспоминая, как он здесь оказался, как, едва не задев его головы, мимо пролетел крупный кусок кирпича.

— Что такое?! – подумал Алексей с изумлением и увидел вдруг всю панораму битвы, разразившейся между Иваном и его супругой Антониной.

Антонина швыряла куски кирпича в мужа метров с десяти, Иван Иванович подбирал эти куски и метал их обратно – в Антонину. Оба, видать, еще совсем не протрезвели от выпитого вчера (может, и не ложились вовсе) и «мазали» самым позорным образом. Но, при тщательном рассмотрении, Иван все же был точнее: правый глаз Антонины затек кровью, а губы были разбиты жутко и выглядели багровыми кровоточащими ошметками. Судя по всему, Иван Иванович Самос продолжал изложение своих истин, но иными средствами.

— Поработаем? – скорее вопросительно, негромко (и уж точно – совсем неуверенно, куда как неувереннее вчерашнего) для себя произнес Иноземцев.

Начинался новый рабочий день.

6 июня 2001 года  21:03:09
Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия

---

майк

* * *

Я был там, был здесь, я был везде, я все видел, но ничего не запомнил. Но многое забыл. У меня был дырокол и медленносшиватель. Обычно я пользовался ими днем, после приема у мозамбикского посла. Они возвращали мне мое душевное равновесие.

_______Я видел его, я видел ее, я видел почти всех, но я не видел себя. И все потому что у меня нет зеркала. Я не держу его, поскольку оно имеет обыкновение мешать моим утренним мыслям. Зато у меня есть лужа ананасового сока. Она лежит у меня в холодильнике рядом со Справочником Начинающего Крамолова. Это моя любимая книга. Правда, я ее ни разу не читал, но она мне все равно нравится. Я хочу сохранить ее для моих будущих детей, если, конечно, им когда-нибудь заблагорассудится появиться на свет.

_______Так вот, у меня нет зеркала. А еще у меня нет кота, которого зовут Плутарх. Этот кот, старый, седой, толстый и ленивый, а питается он комарами. У него римский нос и голубые глаза. Осенью он линяет, сбрасывает рога и погружается в спячку. Зато летом он почти не спит и целыми днями пропадает в радиомагазине: он спекулянт. Я терпеть не могу спекулянтов, но кота Плутарха люблю: он хороший. Очень жаль, что у меня его нет.

_______Из моего окна виден натюрморт. Да, да, натюрморт в полном смысле этого слова: на соседней крыше вот уже месяц лежит дохлый слон.

_______Я читал, что никто не знает, куда идут умирать слоны. Так вот знайте, что слоны идут умирать на мою соседню крышу. За умеренную плату могу сообщить вам адрес.

_______Пожалуй, пора готовить ужин и идти на прогулку. Почему ужин? Потому, что сейчас утро, а вечером я не успел перекусить. Сейчас мне ужасно хочется курить, но не в моих правилах курить натощак. Это чрезвычайно вредно для здоровья. А здоровье — это чертовски важная штука, которая нужна мне для того, чтобы дожить до ста тридцати двух лет. Зачем мне это нужно? Для того, чтобы пережить мозамбикского посла. Он мне смертельно надоел, и на склоне лет мне будет приятно каждый вторник посиживать на его могиле. Сейчас, с вашего позволения, я заварю себе чашечку молока.

_______Вы умеете заваривать себе молоко? Нет? Напрасно. Я умею, но это мой тайный секрет, и я, пожалуй, унесу его с собой в могилу. Но это будет не скоро, я надуюсь. Лет эдак через сто-сто двенадцать.

_______А еще я хочу достать бомбардировщик. Я бы поставил его в лесу и сделал бы внутри ночной бар. А в топливных баках я бы солил огурцы и мариновал помидоры. Правда, я не умею этого делать, но я бы кого-нибудь нанял. Этого человека звали бы Симпсон, он был бы уроженцем штата Северная Каролина, отставным офицером флота и любителем покера. Мы играли бы с ним в покер, а иногда в канасту, днем бы он солил огурцы и мариновал помидоры, а вечером мы сидели бы с ним в ночном баре и смотрели бы по телевизору хоккей, детективы и эстрадные программы. Ночной бар — это очень полезная вещь, особенно если про него никто не знает.

_______А если в бомбардировщике что-нибудь начало бы взрываться, то мы бы спустились в бомбоубежище. Там тихо, светло и печально. Но, впрочем, лучше бы там было громко, темно и весело. И это было бы не бомбоубежище, а ночной бар, но про ночной бар я вам, кажется, уже рассказывал.

_______А еще мне нужен грохот. Я сбился с ног, разыскивая его по магазинам. Его нигде нет, а промышленность, кажется, его не выпускает. Вы не знаете, где можно достать грохот? Что я с ним буду делать? О?! Я его буду хранить и лелеять. А включать я его буду только по субботним вечерам, чтобы дома не было так тихо и чтобы мне не приходилось опять напиваться.

_______Я не люблю напиваться, потому что утром следующего дня чувствуешь себя теплым и глупым, и приходится опять заваривать себе молоко, а это очень длительная и трудоемкая процедура, и каждый раз она меня угнетает. Угнетает настолько, что мне хочется все бросить и улететь в Бичкрафтсити.

_______Бичкрафтсити — это город, в котором я родился во второй раз. Там светит солнце и царит Сухой Закон. Там живут люди и муравьеды. Муравьеды едят муравьев и комаров, и поэтому там не бывает дизентирии. А иногда там, все-таки, идет дождик, вы знаете, дождик, как рука моей женщины. Наверное, вы ее не знаете. Ее зовут Анастасия, и она еще жива, но скоро она умрет. Я думаю, тогда я тоже умру. Но я умру не скоро: лет через сто — сто двенадцать. Я пойду умирать на крышу соседнего дома; я очень люблю слонов, точнее, не слонов, а слоников — я их люблю не меньше, чем кота Плутарха, но все же он лучше. Он мне чем-то ближе.

_______А сейчас пора поторапливаться: я спешу на открытие Зоопарка. Меня пригласили туда, как почетного члена Общества Охраны Муравьедов.

_______Наверное, меня попросят перерезать ножницами ленту. Это весьма тяжелое и очень ответственное дело, но зато мне потом вручат цветы, а цветы я люблю. Поэтому я, пожалуй, все-таки схожу и перережу эту самую ленточку на воротах Зоопарка. Слово "Зоопарк" мне нравится гораздо больше, чем слово "Зверинец", а гостинец — это, вообще говоря, почти подарок, а подарков мне очень давно никто не дарил, а это довольно грустно, что там ни говори. Но еще грустнее мне будет вечером, когда я приду домой. Я буду утомленным и замученным. До того замученным, что мне опять будет казаться, что на крыше соседнего дома лежит мертвый муравьед, или мертвый слон, или мертвая анастасия. И мне опять станет грустно, и я опять долго не смогу уснуть. И, наверное, я опять напьюсь пияным. А утром я опять проснусь чертовски уставшим. Я чертовски устал просыпаться чертовски уставшим. И заваривать молоко.

8 июня 2001 года  00:06:12
абсолютер бегиннер | экс-по-штадт | фатерлянд

---

* * *

Владимир, как нарочно —

тексты всё более и более

О Б Ъ Ё М Н Ы

( где, вы, Чеховы !!! )

8 июня 2001 года  00:37:07
13 | London | Britan

---

* * *

Это вещь, которая, видимо, будет итогом моего "литературного" увлечения. Да, уж я далеко не Чехов. То, что я представил, это глава из повести. Меня захватывает обилие встреченных мною людей. Они и раньше мне все были интересны, но вспомнились в подробностях только сейчас. Вы не задавались мыслью: чего это человек совсем уж зрелый, а среди нас, молодых, тусуется? А мне мысли молодых и интересны, они у вас намного живее моих, идущих из заскорузлого, хотя и порядочного, разума. Я помню "производственный"

роман Хейли "Окончательный диагноз", кое-какие записки Раппопорта о работе патологоанатомов. Там — это какие-то черствые люди, как автоматы. А "среднего" человека вы видали? Человека с мелкими и средними страстями, ошибками? Этих людей много, они, вроде бы, и стараются что-то делать, даже устают физически, но получается все, как всегда. Вот это повесть о "среднем" человеке. Были "лишние", "ненужные", а это "средний", Алексей Иноземцев. Очень вы мне все нравитесь, а колкости какие так мне даже приятны. С уважением, Владимир.

8 июня 2001 года  04:47:15
Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия

---

Мари Шансон

СЛОНАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ
ЛИТЕРАТУРНАЯ ПАРОДИЯ - с лёгкой руки Абсолюта Бегиннера

***В литературном процессе пародия играет роль критика, но бывают исключения – пародии, подобные дружескому шаржу, где характерные, неповторимые черты поэта или прозаика остроумно подаются в утрированном виде...

МАЙК – это нечто молочное, по фасону – обыкновенная майка, которая была изобретена ещё до Нашей Эры и выполняла две незаменимые функции – колоть орехи и разжигать костёр...

******************************

Когда я был дыроколом, я умел сочинять стихи, но когда меня понизили в должности до скоросшивателя, я перестал быть индивидуальностью и мои слоны, такие умные, добрые слоны просто-напросто потеряли голову... В безумие они впали целой стаей птиц, и теперь уже никто и никогда не сможет вывести их из этого ужасного состояния, даже бомбардировщик...

А ведь было время когда...

___Слоны рожали детей ровно столько, сколько требовал мозамбийский посол...

___У слонов был циклонский аппетит и когда они открывали холодильник, который железными прутьями цеанистова калия был привинчен к трубе вертолётного хвоста, они сжирали своим хоботом не только четырёхтомники Владимира Даля, не только словари фразеологических оборотов, но и многое другое, так хорошо вписывающееся в крематорий морозильника.

___Слоны любили зеркало кота Варфаламея и хотя кота Варфаламея не родила ещё ни одна кошка, слоны всё равно любили зеркало кота Варфаламея.

___На моей-соседней крыше не тлел ни один труп дохлого слона.

___Мозамбийский осёл, ой, простите, посол, собирался жить два столетия, но когда его прислуга падала на колени по вторникам, ослу, ой, извините, послу, ничего не приходило в голову, как написать мне письмо. В письме всегда стояло два предложения: 1. Убить всех слонов! 2.Убить всех коров! Я, получая письмо мозамбийского осла, ой, простите, посла, не мог понять, кто же будет давать молоко, если убить всех коров... А молоко я пить любил!

___ В моём богажном отделении ночного ТУ-154 хранился маленький парашют. В нём, аккуратно завёрнуттый, маринованный в огуречном рассоле, и облепленный покерными картами, хранился лесной бар... Когда слоны вынюхивали след, они объедались огурцов, обпивались рассола, обсасывали обнажённых женщин на французких картах и начинали, извиняюсь за выражение, пукать... А как пукают слоны, вы, наверное, знаете...

___Слоны были непьющие и чтили «Сухой Закон», но когда появлялась на горизонте сизых облаков моя любимая Анна-дизентирия, слоны быстро прятались в грохот, и насколько это возможно, тихо жевали листья пальмы и лопуха, а потом, потом, вступали в коалицию Муравьедов и платили членские взносы буквально каждый час.

...К сожалению, слоны невменяемы, а я по-прежнему завариваю молоко индийской заваркой и регулярно хожу в Зоопарк. Там я долго стою у клеток с маленькими декоративными слониками – иногда пою, иногда сплю, и вспоминаю, вспоминаю...

8 июня 2001 года  15:26:17
Мари Ш@нсон | marischanson@hotmail.com | Вюрцбург | Германия

---

"за жизнь"

у НЕЕ были тонкие руки

девочки...

она вечерами смотрела в потолок

и думала о НЕМ...

ЕЙ было так мало лет,

что старому потолку было смешно...

ОН тоже смотрел в свой

облезлый потолок

и мечтал о НЕЙ

о ЛЮБВИ

СЕМЬЕ и СЧАСТЬЕ

потом они встретились

цветы, цветы, цветы...

...в чужом потолке уже не было

прежнего друга,

чужой- не показывал счастье,

чужой- звал пить водку

и бить эту дуру

что достала уже

со своими бредовыми

словами

о ЛЮБВИ.

ОН пил, лупил ЕЁ

не брился неделями

не умывался по утрам

ел прямо со сковородки из холодильника

ледяные котлеты

и ЕМУ

было

ХОРОШО...

9 июня 2001 года  19:22:06
андрей | kurolesov2001@mail.ru | мадрид | Испания

---

* * *

Боже, как темно! Я никогда не видел столь глубокой ночи. Лес фантастичен. Деревья мрачные, немые надзиратели, обступили мою крохотную полянку. Ни Луна, ни звезды не видны сквозь их тесно сдвинутые спины. Я сижу на заросшем мохом камне и смотрю на свой Огонь. Я зажег его вчера на закате и буду жечь его всю ночь. Огонь не должен затухнуть ни на минуту. Иначе... Страшно подумать, что будет иначе...

_______Как хорошо, что нет дождя. Я подбрасываю в пламя очередное полено, встаю и направляюсь за последующей порцией дров.

_______Пожалуй, я совсем один в лесу. Вчера днем этот лес выглядел светлым и зеленым. Здесь были все мои друзья. Мы пели, танцевали и веселились на этой лужайке. А потом наступил вечер, и все куда-то исчезли. Куда они делись? Наверно, ушли в завтрашний день. Но почему остался я? Ах да, хранить Огонь. Лучше бы я ушел вместе со всеми...

_______Я рублю старую кривую осину. Иуда, должно быть, повесился на такой же. Нет, мне никогда не доводилось видеть такого жуткого леса. При свете Солнца он был ярким и прекрасным, он казался другом. А сейчас создается такое чувство, что у всех этих деревьев есть глаза, и что каждый раз, когда я поворачиваюсь к ним спиной, они смотрят на меня тяжелыми взглядами убийц.

_______Надо разжечь Огонь посильнее. Я кидаю в костер еще штук пять поленьев и огромную корягу. Коряги горят долго.

_______На огромной сосне висит телефонный аппарат. Совершенно непонятно, откуда он здесь взялся. Провода к нему не подведены, да и где вы видели, чтобы в лесу были телефоны? Я пытался было снять трубку, но динамик, конечно, молчит.

_______Который, интересно, сейчас час? Сколько осталось до рассвета? Главное — это не заснуть. Не спать, не спать, не смыкать глаз. Нужно погулять по полянке, побегать, спеть какую-нибудь веселую песенку. Впрочем, за полночи я исходил этот крохотнный клочок леса вдоль и поперек, а петь... Я пробовал петь, но голос в этой напряженной тишине звучит так одиноко и беспомощно, что становится еще страшнее. Уж лучше молчать.

_______Вон там, в углу поляны, начинается дорога. По ней мы вчера пришли сюда. По ней ушли мои друзья. По ней уйду я, как только начнется утро. Но сейчас она не ведет никуда. сейчас — ночь.

_______Стоп! Что это значит? Откуда звонок? О, черт, это звонит телефон. Это кажется невероятным, но он продолжает звенеть. Я подхожу и снимаю трубку.

_______- Алло. — В ответ молчание.

_______- Алло. — В трубке опять тишина, но я уже знаю, что это звонишь ты.

_______- Кто это? — Спрашивает меня твой голос.

_______- Это я. Ты не узнала меня? Откуда ты говоришь?

_______- Кто это "я"?

_______- Это я. Я- Хранитель Огня.

_______- Неправда,— отвечаешь ты и вешаешь трубку. Гудки. Я открываю глаза. О, Господи, я чуть было незаснул? Когда же начнет светать? Я, кажется, начинаю понимать людей, поклоняющихся Солнцу. Еще немного, и я, упав в траву лицо, стану молиться всем богам, которых только могу припомнить. Поток бессмысленныхх и беспомощных молитв. Скорей бы утро.

_______Надо принести еще дров. Этого запаса надолго еще хватит. Интересно, из чего сделаны эти деревья? Рубить их топором не легче, чем ковырять бетон перочинным ножиком. чем дальше в лес, тем меньше дров.

_______Ветра нет. Искры, вылетающие из костра, взлетают над поляной и медленно, как светляки, уплывают все дальше и дальше в лес сквозь сплетенные ветви деревьев.

_______В лесу никакого движения, наверное, более зловещей тишины не бывает. Она почти физически давит на меня, и гул пламени делает ее еще более невыносимой, страшно вымолвить слово. Я молчу. Молчу уже полночи. Молчать можно. Нельзя только закрывать глаза.

_______Что это за туман? Откуда он взялся? Он ползет из леса, как кисель. Он заполнил уже всю поляну. Я не вижу ничего, даже своих рук. Только тени деревьев и дым костра. Я пробую кричать. Слова тонут в тумане, как слезы в подушке. Жуткая, жуткая ночь.

_______Ветер! Слава богу, наконец-то ветер. Он отрывет клочья тумана и уносит их обратно в лес. Эта склизкая поляна становится все тоньше и тоньше. Но что это? Из-под последних сгустков тумана показываается краешек позолоченной рамы. вот виден уже уголок картины. Я готов поклясться чем угодно, что еще полчаса назад ее здесь не было. Но завеса продолжает опускаться, и моему взору открывается все большая часть этого загадочного полотна. Я вижу странный чепец, верхнюю часть лба, сейчас я увижу глаза...

_______Меня трясет. Я закрываю глаза и прячу голову в колени, не знаю почему, но мне кажется, что это лицо убьет меня. Все это похоже на ночной кошмар, но я же не сплю! И я заставляю себя открыть глаза и поднять голоу.

_______Это... это портрет Королевы. Вдруг черты лица начинают расплываться. Они двигаются, двигаются. и вот — это уже твое лицо. Твои руки развязывают узл на странной-странной коробке, губы твои шевелятся, ты как будто что-то хочешь сказать мне. Я с трудом разбираю слова.

_______- Кто ты, кто ты? — повторяешь ты.

_______- Я — Хранитель Огня,— объясняю я.

_______- Неправда.

_______- Поему непрада? — удивляюсь я. Но краски начинают блекнуть. Картина растворяется в воздухе вместе с туманом. Остаетя одна рама. В огонь ее, в огонь...

_______Что за чертовщина! Неужели я опять чуть не заснул? Хорошенькое дельце. Вперед, за дровами! Их уже почти не осталось.

_______Странно, топор, казалось бы, остры, а рубить эти деревья ужасно трудно. Эхо о ударов разносится по всему леу и звучит откуда-то из глубины чащи. Такое впечатление, что там вбивают гвозди в крышку гроба. Моего гроба.

_______Ну вот, в голову лезет уже читстой воды идиотизм. Осталось продержаться совсем немного. Рассвет уже скоро. Главное — это не заснуть.

_______Я ощущаю постороннее движение, я чувствую неслышный шелест шагов. Призрачный серебряный свет пронизывает небо. Свет этот исходит от мистической лестницы, простирающейся сквозь ночную темноту. Кто это? Это Она! Она спускается по лестнице. Шлейф ее платья подобен утреннему полю. Звезды горят в ее руках, как небесные изумруды.

_______Но Огонь, Огонь начинает гаснуть. Не отрывая глаз от ее лица, я пытаюсь встать, чтобы дотянуться до полена, лежащего в двух шагах от меня.ж Но ноги не слушаются, я неспособен сделать ни шага, я падаю, но я не могу даже ползти. А Огонек становится все тоньше и тоньше, вот он уже совсем, как рождественская свеча на ветру. Она идет прямо ко мне.

_______- Кто ты? — повторяет Она свой вопрос.

Ты выходишь на поляну из леса.

_______- Он — Хранитель Огня, он — Хранитель Огня, он — Хранитель Огня, он — Хранитель Огня, он — Хранитель Огня, он — Хранитель Огня, он — Хранитель Ог......

11 июня 2001 года  23:51:32
абсолютер бегиннер | экс-по-штадт | фатерлянд

---

* * *

Уважаемый Владимир !!!

Очень приятно, ко(а)гда тебя причесляют К молодым !

значит — не всё потеряно !

Я достаточно старый человек — но комп дал мне новую

ЖИЗЬ — и это меня взбодрило !!!

Поэтому меня и разбирает на разного рода колкости.

Если что не так — прошу Вашего извенения

или мово прощения

С уважением, 13

13 июня 2001 года  23:40:05
13 | London | Britan

---

* * *

Нет, все нормально. Сегодня я закончил свою первую в жизни повесть. Я ее так назвал. Если Вы не возражаете, я покажу часть последней главки. А к Вам, вообще — ко всем, я отношусь с любовью и уважением. Я воовще людей люблю, за что, подлец. и страдаю.

Владимир.

P.S. Так я показываю.

14 июня 2001 года  00:17:24
Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия

---

* * *

Прихоти Судьбы

1.

— Ты не свободен будешь? А то проедемся к заливу, посидим на берегу да воздухом морским подышим, а? – буднично и тускло предложил Иноземцеву невысокий и изрядно похудевший за последнее время, годами – скорее пожилой, хирург Праксин Пал Палыч.

В другое время этим предложением Алексей Иванович был бы до крайности изумлен да и отказался бы, пожалуй, сославшись на занятость, но с месяц назад он исследовал биопсию из желудка Пал Палыча и дал заключение совершенно однозначное: рак, – и теперь, зная о близком и неминуемо-печальном исходе болезни Пал Палыча Праксина, он с готовностью принял предложение хирурга. Биопсия та особого практического значения, как оказалось, уже не имела. Получив заключение о природе заболевания от Иноземцева, онколог Скопинцев, бывший, к тому же, давним и большим приятелем Пал Палыча, результат гистологического исследования от своего друга скрыл, но попросил его обследоваться дополнительно у рентгенолога да и другие анализы сдать. Ретгенограмму органов грудной полости хирурга Праксина Иноземцев случайно увидел на столе у врача-рентгенолога, к которому зашел для выяснения каких-то и не важных совсем подробностей случая смерти одного из больных, предложенного начмедом больницы для разбора на предстоящей клинико-анатомической конференции: просто шел мимо рентгенологического кабинета, вспомнил и зашел. Врачи накоротке поговорили об интересующем Иноземцева случае, а Алексей Иванович между делом случайно эту рентгенограмму и увидел, он и на свет ее посмотрел, не обратив еще внимания на фамилию больного на ярлычке рентгенограммы:

— О-о… Метастазы никак? Так ведь, Степан Александрович?

Степан Александрович Шумейко взял из рук Алексея рентгенограмму, повертел ее рассеянно в руках и нерешительно и скучным голосом сказал:

— Только без передачи… Ты знаешь, это ведь Праксина рентгенограмма. Метастазы у него в легких.

Шумейко мог бы и не говорить так: «Только без передачи», – потому что за свою более чем четвертьвековую практику в качестве патологоанатома Иноземцев чего только не насмотрелся, за каждый год – многие тысячи биопсий, а в них ра-аков эти-их …многие десятки будет! Это привыкли все, что в суете больничной помимо рабочих вопросов – полно всяких кляуз, склок, разбирательств, и нередко можно было еще услышать: «Я тебе тако-ое о нем (о ней) скажу! – только ты этого никому не рассказывай». Ну, и не говорил бы вообще. Поэтому-то Алексей Иванович и пропустил мимо ушей стандартное замечание рентгенолога. Но и действительно, случай с доктором Праксиным не был обычным и повседневным, речь шла о коллеге из их коллектива, да еще и о прекрасном хирурге.

— Ну да-а…?! Ну, то, что у него в желудке – рак, я знаю, сам смотрел биопсию. Ты когда его видел в последний раз?

— Несколько дней тому назад.

— Как он выглядит?

— Похудел немного, но, в общем, все так же энергичен и весел. Ты ведь знаешь, что он так и сыпет анекдотами. И мне он тогда рассказал парочку свежих анекдотов. Внешне он – все такой же.

— Доработался до того, что с метастазами в первый раз обратился? Были же у него какие-то жалобы? Не на ровном же месте и не враз у него этакий рачище в желудке вырос?

— Когда ему было обследоваться и лечиться? Самый больной человек кто? – врач! Да еще и Пал Палыч такой: от скромности и уничижительности к своей натуре он лишний раз и не обратился бы к своим же коллегам для обследования. Да он, кстати, и обращался еще года два тому назад к эндоскописту. А тот, как пузырь, в своей тщеславности и незаменимости что-то ему «отмочил» насчет того, что зонды у его аппаратов слабые, что ему некогда… Врачей в больнице много, да все в основном молодые и неопытные, вот и вызывали Праксина в хирургическое отделение едва не каждую ночь, и так – всю жизнь! Ему по молодости еще сколько раз предлагали в краевом хирургическом центре работу! Так и проработал в нашей районной больнице незаметным внешне, но полезным – всем! У нас ведь как? – кто умеет – на том и едут все, кому не лень! Заездили мужика!

Алексей Иноземцев знал Праксина уже более пятнадцати лет, с тех самых пор, как обосновался здесь, в этом уютном городке на берегу морского залива, переехав, по своим причинам, из крупного приволжского города. Сказать, что они были дружны, было бы явным преувеличением. Правильно было бы назвать эти отношения ровными и коллегиальными, хотя были и стычки, и споры, и откровенное непонимание позиции друг друга. В прошлом году и совсем уж оказались напряженными их отношения из-за серьезной ошибки одного молодого хирурга из отделения, которым руководил Пал Палыч Праксин. Алексей хорошо помнил этот случай. В тот день, тотчас же после патологоанатомического вскрытия шестнадцатилетнего мальчишки, умершего в хирургическом отделении, ему позвонила взволнованная жена, Ирина, попросившая Иноземцева срочно приехать домой и побыть рядом с дочерью, Анютой, болевшей коклюшем. Ирине нужно было срочно бежать по каким-то рабочим делам. И Алексей Иванович заспешил, а тут пришли тот молодой хирург, Андрей Андреевич, вместе с Праксиным и затеяли совсем не ко времени дискуссию. Суть дела была в том, что молодой этот врач замещал заведующего в течение двух недель, в его отсутствие он прооперировал шестнадцатилетнего мальчика. У мальчишки был острый гнойный аппендицит, операция по удалению аппендикса, как будто, закончилась вполне благополучно, через семь дней его выписали из отделения. А через два дня тот же мальчик с гнойным перитонитом и признаками септического шока в экстренном порядке поступил в отделение вновь. К сожалению, повторное оперативное вмешательство даже и выполнить не успели, мальчишка умер. На вскрытии в брюшной полости Иноземцев обнаружил инородное тело – большую хирургическую салфетку, оставленную Андреем Андреевичем в ходе операции по удалению аппендикса. И вот после вскрытия, на котором только Праксин да Андрей и присутствовали, хирурги пришли дискутировать еще и в кабинет Алексея Иноземцева. Алексей Иванович уже и свидетельство о смерти родственникам выдал (пока весьма «обтекаемое»); те очень просили его сообщить подробности смерти мальчика, но Иноземцев предложил им приехать позднее, хотя бы через неделю, когда будут готовы гистологические препараты для микроскопии, а потом, дескать, у патологоанатома будет более убедительное и – точно – аргументированное мнение. Естественно, что об инородном теле, оставленном во время хирургической операции, Иноземцев пока ничего не сказал. По правде, Алексей Иванович и не был готов к тому, чтобы сообщить им об этом, хотя, следуя букве нового закона, вышедшего совсем недавно, он обязан был довести до сведения родственников истинное положение вещей. Да в спешке и впопыхах, взволнованный и просьбой жены, и болезнью дочери, Иноземцев, даже если бы и захотел доложиться родственникам, все равно бы не сделал этого. И вот в такой совсем неподходящий момент врачи пришли «говорить» с патологоанатомом. Суть дискуссии, затеянной, собственно, именно Праксиным, заключалась в том, что инородные тела, оставляемые на операции, всегда были не такой уж и редкостью, всякое, мол, бывает в работе хирургов.

— Послушай, случаи эти – не редкость. Описаны и совсем уж неожиданные находки – оставляли и ножницы, и пинцеты, даже часы хирурги оставляли в «брюхе»… Все зависит от того, в каких условиях операция проходит. Такое иной раз бывает, когда, например, закровит фонтаном сосуд какой, так все забудешь в этой спешке, когда счет в жизни больного на секунды идет.

Иноземцев уже переодевался, пытаясь этим переодеванием демонстративно показать хирургам, что он уже уходит, что ему совсем недосуг дискутировать: снял халат, пиджак надел, – но тут, «заведенный» репликой Праксина, сел на подвернувшийся стул и с еле сдерживаемым раздражением тоже заговорил:

— А какая такая ситуация была в той стандартной операции аппендэктомии? Тоже сосуд фонтаном закровил? Салфетки бы считать надо, а этот ваш Андрей Андреевич на операции мух считал! Или медсестер щупал! И вообще – некогда мне тут с вами антимонии разводить! Нашкодили – так и отвечайте сами, а мое дело маленькое: что нашел – то и пиши.

По внешнему виду Пал Палыча видно было, что он возбудился до крайности, лицо его пятнами красными покрылось, он заходил быстрыми шагами по кабинету, не находя или подыскивая таким образом еще более убедительные для патологоанатома аргументы, но все не находил их, а затем остановился резко, жестом показал Андрею убираться из кабинета:

— Выйди… ты! Уходи, потом поговорим. – Андрей Андреевич вышел, а Праксин продолжил свой разговор уже наедине с Иноземцевым, но уже более спокойным и просительным тоном. – Алексей Иванович, оперировал врач молодой, у него уже есть серьезное предупреждение от главного врача, минимально, что теперь главврач ему «вкатает» – это в поликлинику упечет или, еще хуже того, вообще уволит. А если еще родственники в суд подадут? Ну, пусть даже не «посадят» Андрея, но все равно это уже навсегда надломит его, а парень он неплохой, талантливый. Кто после меня в отделении работать будет? Лучше будет, если мы его сейчас на учебу куда-нибудь пошлем. Он ведь и так расстроен ужасно, всякую уверенность потеряет – пропал тогда в нем хирург навсегда! Давай «замнем» это злосчастное инородное тело, а?

— Ты обо мне подумал? – устало и вяло бросил в ответ Алексей.

— Ну, придумай что-нибудь. Напиши, что не замечен был на операции гнойный очаг рядом с отростком, отросток удалили, а очаг тот гнойный и не заметили… вот абдоминальный сепсис и развился.

— Извини, не могу.

— Ну, иди… иди, «стучи» начмеду, главному врачу, родственникам умерешего пацана «настучи», прокурору… «Стучи», может, тебе от этого легче станет!

Праксин совсем уж разошелся и в возбужденном состоянии и в неожиданно злобном виде, чего раньше не видел в нем Иноземцев, вдруг с ненавистью прошипел:

— Гнида ты, а не патологоанатом,— развернулся и вышел, хлопнув дверью с такой силой, что и стены задрожали.

Случай тот Алексей Иванович не «замял», но построил разговор с родственниками таким образом, что никакого «дела» на Андрея Андреевича не завели, а потихоньку как-то поговорил еще с начмедом. Начмед – средних лет, очень миловидная внешне женщина, исключительной грамотности, жутко строгая – как курочка-наседка для своих докторов: отругать могла самыми распоследними словами, даже иной раз и матом «пройтись» по виновнику того или иного безобразия, но и защищала же она всех до последнего «издыхания», понимая, как трудно ее докторам в этой тяжкой безденежной работе, изматывающей нервы до предела. Уж на каких «оборотах» она разговаривала с главным врачом, какими аргументами его убеждала? – того никто и не узнает, потому – показухой начмед не занималась никогда: сделает свое дело да и… промолчит, как будто так и надо. Андрей Андреевич остался работать в хирургическом отделении – таков был результат ее нелегких переговоров с главным врачом. Вот с того самого времени отношения Иноземцева и Праксина были, мягко выражаясь, только что – коллегиальными: проходя мимо друг друга, здоровались принужденно, лишь кивком головы отмечая, что, дескать, «да – заметил, вижу тебя». Но и руки друг другу при этих встречах не подавали больше никогда.

…И вот теперь это предложение проехаться к берегу залива. Алексей Иноземцев с готовностью принял предложение хирурга. Стоял сентябрь, для южного этого городка – время обычно самое приятное, но тут, как назло, зарядили дожди. И добро бы – прошел ливень, да и ладно. А тут целую неделю дождь сеял и сеял, изредка и на очень короткое время прекращаясь и опять возобновляя свою мокрую занудливость; истины ради стоило бы заметить, что солнце иной раз проглядывало сквозь низко-опущенные серо-свинцовые тучи, но тут же скрывалось в растерянности ли от своей беспомощности, в стыдливости ли какой. Эта мокреть промочила стены домов, и они, обычно веселые в светлые солнечные дни, теперь все выглядели серыми и угрюмыми, даже высокие здания от унылости и серости казались ниже, опущенными и пришибленными. У Иноземцева такая погода вызывала гнетущее его психическое недомогание и приступы необъяснимой тоски, и уж один в этакую погоду, да еще и на берег залива, он бы не отправился никогда – это точно совершенно. Пал Палыч, запахнув полы плаща и подняв воротник, первым вышел из отделения и указал Иноземцеву на стоявший неподалеку старенький «Москвич»:

— Пошли… Эх, прокачу! –деланно-весело промолвил он.

«Знает-не знает… догадывается-не догадывается…»,— кукушкой куковали мысли в сознании Иноземцева, думающего сейчас о Праксине. Хотя, при серьезном рассмотрении, такой опытный врач, каким, без сомнения, был Пал Палыч, свести воедино все малые и большие симптомы болезни не представляло особой сложности. Язва желудка в анамнезе, похудание, извращения вкуса (Палыч еще с год назад приятелю своему, Скопинцеву, пожаловался: «Жрать это мясо не могу, раньше хотел, а сейчас – не могу», – на что Скопинцев должен бы отреагировать, должен бы обратить внимание: не у кого-нибудь, а у друга его этакие извращения вкуса наступили), а теперь еще и боль в груди, и кашель у некурящего Праксина, и шишки-лимфоузлы в надключичье выступили. «Конечно – знает, конечно – догадывается», – решил про себя Иноземцев окончательно. Тем более, наверное, жутко жить ему, врачу от Бога, знать и ждать своего конца, наблюдая за появлением все новых, все более угрожающих признаков болезни, неминуемо ведущей к смерти.

Песчаный и из мелких ракушек пляж был пустынен, и Праксин с Иноземцевым одинокими уселись на узенькую деревянную скамеечку в трех шагах от грязно-серых волн залива, сегодня, несмотря на мелкоту его, бушующих, как в настоящем море. Здесь, на заливе, иссиня-свинцовые тучи и совсем уж неслись низко над водою, временами казалось, что они вот-вот заденут своими рваными мокрыми лохмотьями волны, и от этой картины Иноземцеву захотелось скрыться, закрыть и спрятать голову, прикрывшись хотя бы плащом, до того налетела, накатила на него тоска.

После недолгого молчания Пал Палыч, видимо не ощущавший той психической тяжести от окружающей его обстановки, заговорил приглушенным и негромким голосом:

— Всю жизнь здесь прожил, милее места, чем вот этот залив, для меня нет. Мне, когда тяжело на сердце, здесь вот посидеть и… легче мне сразу становится. Я ведь школьником еще мечтал врачом стать, построил в мыслях своих Город-Мечту, Мечту-Сад. Думал: всю жизнь свою людям отдам, великим ученым стану. В семнадцать лет поступил в институт. Работал и жил как? – работа да семья, больше ничего не было. Так и получается: больница-дом. Вот сколько лет уж проработал, а мечта так и осталась мечтою. Причины тому разные: и внутренние, и внешние. Да ты, поди, и сам знаешь. –Он замолчал надолго, а потом продолжил свою мысль. – Вся жизнь в больнице прошла. Веришь-нет, но лет пять тому назад довелось мне побывать в Москве, в Большом театре. И ведь балет был – всем балетам балет – «Лебединое озеро», любимейшая моя вещь. Только увидел я разодетую богему столичную и в зашоренности своей испугался и, ровно, съежился весь, до того я, из заброшенного и никому не нужного провинциального городка приехавший, среди них лишним и заплутавшим показался. Ну… как прыщ на здоровом теле. Ведь вся жизнь – среди «суден» да «уток» прошла, для меня запах мочи роднее духов французских, коими те разодетые театралы столичные надушились. И ушел я с первого акта моего любимого балета. А так мечтал хоть раз в жизни в Большом театре побывать! А дня через два я еще поехал в Сергиев Посад – Троица была – на службе в Лавре Троице-Сергиевой постоять. К Лавре-то все на машинах импортных подъезжали опять же разодетые женщины, мужики крутые, они свободно на службу проходили. На территорию Лавры – вход свободен. А в храм, где служба шла, меня не пустили даже. Служка какой-то на входе в храм стоял, здоровенный из себя, так и не пустил. А кто я для него? – запыленный, серый из себя и в туфлишках стоптанных? Очень мне это обидным показалось. Только я на Бога не обиделся, нет. Бог здесь ни при чем. Церковь и Бог – это не одно и то же. С тех самых пор я церковь и в нашем городке посещаю редко, в будни только… и по утрам, когда народу в церкви – никого. Я две свечки поставлю: одну – за упокой тех больных, что я «похоронил», а другую – за здравие тех больных, которые живут и жить будут, – и ухожу сразу.

Праксин замолчал надолго и сидел слегка сгорбившись, отсутствующим взглядом остановившись на набегающих одна за другой серыми равнодушными волнами. Иноземцеву даже показалось, что Пал Палыч теперь уж не здесь, а где-то там, в Городе-Мечте потерялся своими мыслями. Но вот, наконец, Праксин заговорил вновь:

— Ты извини меня, Алексей, за тот случай. Ты, в общем, прав, наверное, был. Я это сгоряча… Прости… А чего ты здесь живешь? Я ведь вижу – не к твоему характеру наш городок.

— Это так! Для меня куда милее средняя полоса; лес – он тоже как море. Я как вспомню родные мне места – озеро недалеко, лес, речка узенькая змейкой вьется – и как ножом меня по сердцу ностальгия режет, так мне больно вспоминать о родине. Облака какие с севера плывут – мне и на них завидно: они там побывали. А что до мечты… И я тоже ведь мечту свою в юности лелеял, да так бережно, что и самому себе о том не позволял лишний раз вспоминать, чтобы не затереть ее как-нибудь в частых-то воспоминаниях. Все хотел образование литературное получить, да написать что-то новое из нынешней жизни православных-старообрядцев. Я понимаю, что это наивно, но как только прочитал в свое время книгу Мельникова-Печерского о старообрядцах, так загорелся – спасу нет! Родина моя малая аккурат рядом с деревней Каменным Вражком была, о которой Мельников-Печерский пишет, теперь эта деревня Каменным Оврагом называется. А старообрядцев в ней никого уж нет. Они в других местах живут. Это ведь веками люди жили и веру свою в крепости сохранили. Мне бы и пожить среди них, да бережно посмотреть на быт их, на обряды, не трогая ничего, не прикасаясь к их святыням. И сам не знаю – чего мне тогда взбрело в голову?! Да все пьянство это гадкое помешало, вот и осталась мечта – мечтою! Пить меньше надо! И все в жизни бы получилось! А в детстве у меня еще казус был, я о том неприятном случае и сам-то вспоминать часто боюсь, до того гадко все тогда получилось… Пончики с повидлом горячие и хрустящие в школе у нас на большой перемене продавали. И так мне всегда этих пончиков хотелось, с такой завистью я на жующих мальчишек и девчонок смотрел, которые имели такую возможность – каждый день пончики эти есть, что… Иной раз мать и давала копеек пять, десять, я душу тогда и отводил. Но каждый день на пончики денег мне мама дать не могла – откуда средства такие в громадной семье, где детей только одних – шестеро было? И как-то раз я украл три рубля из отцовой пенсии – он тогда уже больным был и пенсию по инвалидности получал… Мать с отцом хватились той трешки… а я не признавался поначалу. Так испугался…. И всю-то жизнь я о той трешнице помню, так мне плохо иной раз от этого становится! Я на последнем курсе института заболел тяжело, пневмония у меня была. К вечеру, прямо – горел весь. И как-то раз… в горячечном своем беспамятстве….. привиделась мне мать в стареньком, цветастом, ситцевом платье, простоволосая. И я, да и мать тянем друг к дружке руки, а дотянуться не можем, хотим пойти навстречу, а ноги не идут. Улыбка у матери только вымученная такая. «Что же ты,— говорит,-…., мамку-то свою обманул, три рубля без спросу взял считанные? Ты их украл?» «Прости меня, мама, отдам я тебе три рубля, стану вот доктором, с первой получки и отдам.. » Но вот мать отдаляется от меня все дальше и дальше, а платье ее цветастое становится серым, темнеет еще и… почернело. А мама все дальше, руки только ко мне так и тянет, так и тянет, а сама уж и совсем далеко, вот и исчезла вовсе… Испугался я тогда, очнувшись от такого жуткого видения ли, сна ли, в церковь после выздоровления сходил втайне – тогда не жаловали тех студентов, которые церковь посещали, – да свечку и поставил. Да грех тот с кражей трех рублей никогда не замолить. О той трешнице, что я украл, только я да мать моя и знают. Я даже в церкви как-то хотел священнику покаяться ли, исповедаться ли, но и ему не готов был об этом тяжком грехе рассказать. Тебе вот – первому поведал…

Некоторое время оба сидели молча, только Иноземцев искоса глянул на Праксина, сидевшего в профиль к нему, но и так увидел, что Пал Палыч оценил доверие Иноземцева. Для обоих это означало еще и примирение, бесповоротное и окончательное.

— А чего же не едешь на родину, раз так тоскуешь?

— А могилы на родине моей одни остались. Нет, я там, если приеду, тотчас и сам умру.

Неожиданно вырвавшееся из-за туч солнце золотом осветило на миг один, на один только миг, лицо хирурга Праксина и глаза его, и Иноземцев разглядел в заблестевших и широко раскрытых глазах Пал Палыча его Мечту, даже очертания Города-Мечты, которую тот построил в своем сознании еще школьником и студентом. Снова затянулось молчание, и вдруг, неожиданно для Алексея, Праксин тихонько и с хрипотцой запел:

Под небом голубым есть

город золотой

С прозрачными воротами

и яркою звездой.

А в городе том сад, все

все травы да цветы,

Гуляют там животные

невиданной красы…

Три недели спустя Алексей Иноземцев рылся в бумагах в своем кабинете, ненужные бумаги – выкидывая, нужные – складывая в шкаф. Он собирался ехать на цикл усовершенствования в Академии последипломного обучения в Санкт-Петербурге; завтра и отъезжать. В дверь его кабинета постучали негромко, он открыл. В дверях стояла небольшого роста женщина в черном, она молча подала Иноземцеву запечатанный конверт с лаконичной надписью: «Для Иноземцева», – и сказала только:

— Умер вчера вечером мой Пал Палыч, вот – перед смертью очень просил передать.

И женщина ушла не попрощавшись. Алексей Иванович вскрыл конверт и достал лист бумаги, на котором было написано: «Еще раз – прости. Спасибо за доброту, доверие и сочувствие. Прощай. Твой – Праксин.»

Под небом голубым есть

город золотой

С прозрачными воротами

и яркою звездой.

А в городе том сад…

14 июня 2001 года  00:21:06
Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия

---

Алтынбаева Наталья

Клубника под горчичным соусом

Ты не мог просто пригласить меня на свою свадьбу! Ты попросил свою невесту послать мне приглашение. Оно пришло сегодня вслед за неторопливыми шагами утреннего почтальона. Оно пришло как приглашение на похороны собственной надежды на воскрешение любви, сухую землю которой я так старательно поливала слезами.

Теперь я держу его в руках — листок и перегнутая пополам открытка с целующимися ангелоподобными голубками с кольцами вместо нимбов,— умилительно рифлена, приторна до тошноты. Графический росчерк, золотое плетение букв с насмешкой смотрит на меня. Я роняю на пол увеличивающийся в призме влажных глаз конверт и сама падаю вслед за ним. Мучительно долго выплескиваю горькую влагу из двух полупрозрачных зеркал на упругую подушку. Все бесполезно. О, с каким злорадством я послала бы приглашение своей сопернице, если бы в битве за вожделенный кубок победила не она. Но в финальном матче со счетом 3:0 победила новая, никому неизвестная команда. Едва знакомая тебе футболистка забила меткий гол в твои ворота. А я опять попала в штангу. Самым обидным было то, что я сама познакомила тебя с ней.

Летом мы решили парами собраться с друзьями на пикник. Ты пригласил давнего любителя экстремальных рыбалок — знакомого поэта и великолепного охотника вместе с собакой. Кампания подобралась превосходная, но у поэта не оказалось пары. Он был так одинок и писал такие грустные стихи! Из-за чего его очень редко звали в гости. После первой рюмки он начинал рвать с шеи галстук и так проникновенно читать свои стихи, что гости начинали расходиться. Некоторые оставались из почтения к признанному таланту и сочувственно кивали во время текстовых пауз.

Поездка была задумана как акция поднятия настроения тоскливому лирику.

"Пойми" — возроптал ты на мои требования не звать небритого, опухшего от активного творчества, увенчанного славой стихоплета, безжалостно критиковавшего мои робкие шаги в области литературы... "Не пишите о бабочках, о бабочках пишут женщины в очках" — неумело острил он, и полагал, что оригинален. Я шипела что-то в ответ о том, что очков у меня нет, но есть голубые линзы, приобретенные для контраста с основным цветом моих глаз (ты так любишь разнообразие). Тогда он начинал беситься и, ухватившись за дорогой прибор венского фарфора кричал, что я унижаю дорогую посуду той едой, которую укладываю на расписанную морозно-кружевным узором тарелку. Да знаменитые мастера — основатели торговой марки, переворачиваются в гробу от такого кощунства. "Что это?! " — курица поднята в воздух и сотрясается в изнеженных руках бумагомарателя. — "Что здесь делает лимон?" — палец производит неприличное движение, показывая на место, откуда выглядывает запеченный фрукт, больше похожий на сушеную грушу, чем на южную кладовую витамина С.

— Я такое увидела в рекламе. Знаменитый шеф-повар показывал...

— Почему не соленая?

— Забыла!

— А где майонез?

— Кончился!

Птица жестоко, до обиды маленького сердца, которое я тоже забыла вынуть, брошена на полупрозрачное блюдо.

"Пойми!" — взываешь ты. — "Мы должны ему помочь. Он прожигает жизнь. У него нет цели. Ему нужна женщина. Охотник поедет с собакой, а он будет один? И потом... Черт!"

Камень попадает на зуб.

— Почему в твоих котлетах камни?

— Я купила их в магазине. Там, на ценнике, было написано "Сборные". Других не было...

— Черт!

— Опять камень?

— ...

— Ладно, давай поможем поэту.

Как знать, а вдруг он перестанет критиковать мои кулинарные способности. И его станут приглашать в другие дома, тогда он станет меньше бывать у нас.

— Пригласи какую-нибудь подругу. Кто из них одинок?

— Все.

— Выбери получше.

— Так и быть, постараюсь.

Лучше бы у меня отвалился язык, когда я давала согласие участвовать в постановке встречи двух сердец.

Милая Алена всегда пекла такие вкусные пирожки, что я любила бывать в ее пахнущей ванилью и сдобой квартире, где царил идеальный порядок и каждая вещь имела свое место. Я пала жертвой своего чревоугодия... Алена обещала взять на пикник кулебяку.

Там, на лоне природы, пока поэт и я уписывали за обе щеки кулинарный шедевр, а охотник рассказывал байки про медведей, на которых ходил, и даже подстрелил одного с "большу-уще-ей головой" (его шкуру, лежащую на полу спальни, где висела коллекция ножей (несостыковка плоскостей) — ловко подмечена моя любовь к оружию, он настойчиво звал посмотреть), ты успел не только познакомиться с Аленой, но и уплыть с ней на два часа за лилиями. Мы успели вдоволь настреляться из ружья по шишкам, найти белый гриб, поплакать под новую поэму, а вы все не возвращались. Наконец, когда охотник учил меня дрессировать собак, вы явились и с жадностью набросились на остатки нашего пиршества. Мой дорогой, такой зверский аппетит ты проявлял только после...

В тот же вечер, когда солнце легло спать и последний луч, заблудившись в стеклах окон, заглянул в наш дом, он удивился представшей перед ним картине... мужчина метался по квартире, собирая вещи в печальный серый чемодан. На дно летели рубашки, лентами, сверкнув, падали галстуки, булавки, бритвенный прибор — все в одну кучу. Взгляд задержался на рамке. Мгновение и последняя памятная вещь ушла в пасть кожаного крокодила, встала там поперек, мешая закрыться, щелкнув зубами. Мебель, всегда державшаяся на моей стороне, охотилась за разъяренным мужчиной, подставляя подножки. Я недоумевала... почему?

— Я должен на ней жениться — просто обязан... она была девушкой.

— А я кем была? Если ты забыл, придется напомнить... и у меня ты тоже был первым.

— С тобой совсем другое дело — ты не пропадешь. Как пиранья сожрешь кого угодно с потрохами... А я... я курицу с внутренностями есть не могу! Ты же готовить не умеешь!

— Да ты ее фигуру хорошо рассмотрел? Как вы только лодку не перевернули! — Сорвалась на крик.

— Я же сказал, что ты не пропадешь.... А у нее такие вкусные пирожки!

— Сдобная булка! Ванилью несет за километр!

— Забери ключи.

Звенящая связка увесисто шлепнулась на полированную поверхность тумбочки, издав характерный звук. Брелок оторвался от цепочки и, перевернувшись в воздухе, утек под диван.

"Так тебе и надо — сказала мама. — Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Учись готовить."

Я купила учебник кулинарии. Миксер мне подарил сочувствующий поэт, который как мог поддерживал меня, посвящая моей утрате трогательные стихи. За день до твоей свадьбы я позвонила... " Поужинай со мной последний раз. Прошу тебя. Последний раз... "

Сегодня, пока твоя невеста примеряет газовую фату с кремовыми цветочками и затягивает корсет на полной груди, ты в последний раз будешь моим. Может быть, столь сильный контраст поможет решить тебе, что лучше... стройная женственность, пробужденная тобой или холодная фригидность. Я или она?

Сегодня ночью я забью последний штрафной гол в ворота, где уснул вратарь. Выбирай.

Как всегда ты закурил. Пепел падает на шелковую простыню.

— Просто божественно!

— Лучше, чем с ней? — Язык подкрадывается.

— Можешь и не спрашивать. Всегда одно и тоже — никакой фантазии. А масса, масса... Она меня просто давит. А ты — творческая личность. Кстати, ты научилась готовить? — Клубника была бесподобна. Как называется?

— Клубника под горчичным соусом.

— Ты забыла купить сливки?

— Нет. Я так захотела. Разве невкусно?

— Ну и фантазия!

Отыграл свадебный марш. Кольца навинчены на пальцы. Лже-парадигма любви брошена под ноги другой женщине.

Ты опять просишь о встрече. Мы столкнулись в больнице, там, где ты ждал беременную жену, а я пришла по своим женским делам.

Я, взахлеб, эмоционально начинаю рассказывать тебе о поэте, его новых стихах, о том, как я помогаю ему подбирать рифму, а ты, сжимая до выступания пота на гладкой поверхности, пачку яблочного сока, говоришь о женской силе влияния на мужчин. Вспоминаешь муз Пушкина и Лауру однольба-Петрарки.

Алена, покидая обитель белых масок и железных щипцов, гордо выносит живот из дверей. Искренне радуется мне, расспрашивает о моих делах, приглашает быть крестной матерью, а я отвечаю приглашением на свадьбу. Начинаются шумные расспросы о платье, количестве гостей, предлагается помощь в организации — я с радостью принимаю ее, удовлетворенно глядя на твое скривившееся от кислоты известия и нанесенного удара ниже пояса, лицо. Долго бормочешь притворные поздравления, звучащие подозрительно невнятно. Мы с полчаса беседуем как лучшие друзья, тепло прощаемся, и ты уходишь, ведомый под руку. Уходишь, унося воспоминание о клубнике под горчичным соусом.

А я смеюсь до слез... как комично вы выглядите со стороны — чеховские толстый и тонкий. Умиляюсь каждый день поэту... он ест котлеты с камнями, никогда не жалуется, много зарабатывает и зовет меня музой. "Ты мой музык" — отвечаю ему ласково я.

Кушай, милый, свои пирожки. А пираньи и музыки любят клубнику под соусом духовной пищи.

07.05.00.

17 июня 2001 года  13:26:16
Хирург | altal1@mail.ru | Екатеринбург | Россия

---

Катя Ольхавекан

ЗАВОЖУ КОБЕЛЯ

Я когда-то считала, что жизнь — это тройка,

И свистела коса по бурьянам в ушах,

Но когда расчесалось окно на помойку,

Всё успела душа воплотить не спеша.

Столько лет втихомолку — все цепи разбиты,

Столько лет втихомолку — всё, кажется, зря,

Но спрошу, отрываясь от девственной свиты:

Не пора ли и мне завести кобеля?

Он тебя не укусит, меня ты не бойся,

Ведь какая натура у Хэйко и Кройца:

На поляне с елями стоят тополя.

Нет, давно мне пора завести кобеля.

1997, Петербург.

17 июня 2001 года  14:04:59
Катя Ольхавекан | e_votina@mail.ru | Ростов-на-Дону | Россия

---

* * *

КО-БЕ-ЛЯ !

Вдумайтесь! — Мужик — собака .......

18 июня 2001 года  23:59:24
13 | London | Britan

---

* * *

Э-э-эх, россияне !

Земляки, ..ля !

Люблю я Вас, сил ..ля, нету !!

Сказать сразу — немогу почитаю Вас пока,

ознакомлюсь с новинками...

Владимир и Наталья...

19 июня 2001 года  00:07:41
13 | London | Britan

---

Алексей Маценко

Киберхармсинки

Однажды, на одном порносайте, я кликнул по ссылке и вывалилось новое окошко.

Тогда я опять кликнул по ссылке — и опять вывалилось новое окошко.

Тогда я опять кликнул по ссылке — и опять вывалилось новое окошко.

Тогда я опять кликнул по ссылке — и опять вывалилось новое окошко.

Тогда я опять кликнул по ссылке — и опять вывалилось новое окошко.

Тогда мне надоело смотреть на вываливающиеся окошки, и я отправился на <вырезано цензурой>.ru, где, по слухам, одному ламеру подарили 10000 баннерных показов.

***

Жила-была одна Операционная Система. Правда, ядра у нее не было, и реальной многозадачности у нее не было, и масштабируемости совсем никакой у нее не было, и нормального многопользовательского режима у нее не было, и полноценной работы с ресурсами у нее, в общем-то, не было. И вообще, ничего хорошего в ней не было. Так что Операционной Системой ее называли условно...

***

Коратыгин пришел к Тикакееву на talk.ru и не застал его в чате.

А Тикакеев в это время был на одном хакерском сайте и скачивал там нюкеры, граберы и мейловые бомбы.

Коратыгин потолкался в приватах и собрался уже было писать тому на мыло, как вдруг видит в логах — появляется сам Тикакеев.

Коратыгин увидел Тикакеева и говорит ему:

>А я вас уже целый час жду! :-(

>Неправда, я всего 25min, как иz chata :)

>Ну, уж этого я не знаю, а только я тут уже целый 4as! :-(((

>Не врите! Стыдно vrat' :-0

>М. Г.! Потрудитесь выбирать выражения%-|

>Я считаю...

>Если вы считаете... 8-|

>Сам-то ты хорош! $%&#*&%$#@*#$ :-[[[[0000<<<<{

Эти слова так взбесили Коратыгина, что он обозвал Тикакеева ламером и мастдайщиком.

Тогда Тикакеев схватил самый мощный нюкер и так нюкнул им Коратыгина, что у того все порты на компьютере сгорели и замкнули электропроводку. А теща Каратыгина, которая в этот момент смотрела Санта-Барбару, так разозлилась на то, что выключился телевизор, что ударила Каратыгина скалкой по голове, так что тот упал и умер.

Вот какие классные нюкеры пишут теперь отечественные программисты.

19 июня 2001 года  17:01:04
Алексей Маценко | небольшой | Украина

---

Ходжа Насреддин 2000

Долго шел. Оглянулся — ну прямо беда:

Незнакомые линки... И где я, Всевышний?!

Говорят — возвращался б «Домой»... А куда?

я давно уж не помню, откуда я вышел...

Ибн Хост «Ожерелье баннеров»,

суфийская поэма, XIII век

Однажды односельчане спросили Ходжу Насреддина, почему он не сделает себе персональную страничку.

«Все очень просто,— ответил Ходжа,— Когда у меня есть Благословение Аллаха, у меня нет Front Page... »

«А когда есть Front Page?» — спросили его.

«У кого есть Front Page, у того не может быть Благословенья Аллаха... » — ответил мудрый Ходжа.

***

Однажды во время ужина во дворце, Эмир начал восхищаться Линуксом.

«О, командная строка! — говорил он,— о, Истинная многозадачность, о, Распределенный доступ! — да за одно это я променял бы на Линукс всех красавиц своего гарема!»

«Но свою-то жену я определенно поменял бы только на Windows 98» — задумчиво произнес Ходжа.

«Проклятый ламер, масдайщик! — в гневе вскричал Эмир,— объяснись немедленно!»

«Все очень просто — пожал плечами Ходжа,— это будет очень равноценный обмен. Моя жена тоже обожает всяческие глупые украшения, ничего не делает по дому, туго соображает и постоянно задает идиотские вопросы... »

***

Однажды между Ходжой Насреддином и неким дервишем, выдающим себя за крутого суфия, завязался ожесточенный спор. Дервиш так лихо сыпал цитатами из Священного Писания, что Ходжа, наконец, не смог достойно ответить и замолчал.

«Что, у тебя кончились аргументы?» — самодовольно спросил дервиш.

«Нет, просто у меня временное падение трафика!» — нашелся Ходжа.

***

Однажды Эмир заказал Ходже Насреддину веб-сайт про свое паломничество в Мекку.

«Сделай побольше java-апплетов,— заявил он,— я обожаю java-апплеты!»

«И я тоже, мой повелитель... » — ответил Ходжа.

«Хотя, может, не стоит чересчур перегружать страничку,— подумав, сказал Эмир,— я считаю, что хорошего должно быть в меру... »

«И я тоже, мой повелитель... » — ответил Ходжа.

Эмир внимательно посмотрел на Ходжу и сказал:

«Мода на java-апплеты прошла. я думаю, что один — два будет в самый раз»

«И я тоже, мой повелитель... » — ответил Ходжа.

«Если ты сделаешь хоть один, я велю отрубить тебе голову! — заорал Эмир. — я ненавижу java- апплеты!»

«И я тоже, мой повелитель... » — ответил Ходжа.

«Ты что, не имеешь собственного мнения? — возмутился Эмир,— То ты обожаешь java-апплеты, то ты их ненавидишь!»

«Деньги мне платишь ты, а не java-апплеты... » — пожал плечами Ходжа Насреддин.

***

Однажды Ходжа Насреддин поменял мечеть. Встретив его на базаре, мулла прежней мечети стал стыдить Насреддина.

«Ты — мудрый человек,— говорил он,— неужели ты думаешь, что из новой мечети твои молитвы к Аллаху будут доходить лучше?»

«Многое зависит от провайдера» — улыбнулся Ходжа Насреддин.

***

Однажды односельчане сказали Ходже Насреддину, что его жена слишком много проводит времени в Интернете.

«Это наглая ложь! — гордо ответил Ходжа. — Если б она много гуляла по чужим страничкам, то хоть иногда заходила б и на мою... »

***

Однажды, когда Ходжа Насреддин был моллой, люди попросили у него помолиться, чтобы Аллах послал дождь для хорошого урожая. Ходжа исправно молился, но дождя все не было. Наконец, люди стали говорить, что молитвы нового моллы не доходят до Аллаха.

«Мои молитвы прекрасно доходят,— не выдержал как-то раз Молла Насреддин,— просто, очевидно, на небесах проблемы с кодировкой... »

***

Однажды один жадный богатый кази спросил Моллу Насреддина про себя, попадет ли он в рай.

«Только в одном случае! — отрезал Молла,— Если пресподняя в этот момент будет «UNDER CONSTRUCTION»!!!

***

Однажды Эмир назначил Ходжу Насреддина правителем. Предыдущий правитель на все письменные просьбы всегда коротко и ясно писал на прошении: «НЕТ». Ходжа же стал на всех прошениях писать «ДА». Людям это очень нравилось, но Эмир был недоволен. Он вызвал к себе Ходжу и сказал:

«Нельзя разрешать все подряд, Насреддин, иначе тебе сядут на голову. Ты что, такой слабохарактерный, что не можешь написать «НЕТ»?

«.. е могу,— вздохнул Ходжа Насреддин,— я старый фидош.. ик!»

***

Однажды, прослышав, что Ходжа Насреддин — истинный суфий, со всей округи к нему стали стекаться ученики, странствующие дервиши и просто любопытные.

«Что мне делать, Учитель? Иногда мне кажется, что я вот-вот постигну Бога,— спросил его один юный мистик,— но в самый ответственный момент Он ускользает от меня!»

«Хочешь иметь хорошую Связь — раскошеливайся на выделенную линию» — ответил Ходжа.

19 июня 2001 года  17:02:37
Алексей Маценко | небольшой | Украина

---

Алтынбаева Наталья

Сучий гимн свободе
Кате Ольхавекан

Сама безродная дворняга,

Привечаю каждого пса…

Кто скажет, сука бедняга,

Если кобелит сам?

Да, я задираю хвост,

И подставляю зад.

Но, заметь, получаю кость,

И с живодерами лад.

Разве хуже быть сукой,

Непригретой, потасканной,

Чем скулить от скуки

При хозяйской ласке?

23.11.00.

20 июня 2001 года  14:16:32
Хирург | altal1@mail.ru | Екатеринбург | Россия

---

МИХАИЛА ЧУЛАКИ

МОЯ НЕМЕЦКАЯ БАБУШКА
http://www.np.spb.ru/chulaki/articles/articles-babushka.htm

Бабушка моя — урожденная Фрёйлих — немка. Вышла она замуж за дедушку Чулаки, грека, потому что оба они

родились и выросли в Крыму, куда, после присоединения Крыма к России, императрица Екатерина II

приглашала иностранцев, и в первую очередь как раз греков и немцев. Предки Чулаки приехали из Афин,

предки Фрёйлихов — из Галле.

Дедушка-грек рано умер, и бабушка Эмилия жила в семье своего сына — и моего отца — в Ленинграде. Когда

началась в 1941 году война, отец, известный уже к тому времени композитор, был эвакуирован с семьей в

город Оренбург, расположенный на реке Урал, то-есть на границе Европы и Азии. Впрочем в те годы город

временно назывался Чкаловым — он был переименован в 1938 году в память о знаменитом летчике Чкалове,

который впервые перелетел из СССР в США через Северный полюс.

Итак, мой отец с семьей приехал в Чкалов, там, естественно, пришлось заполнить всевозможные анкеты,

чтобы "прописаться" — то-есть зарегистрироваться в местной полиции. И вот в анкете моей бабушки в 5 графе

местные полицейские чины читают страшное слово "немка"! И это в то самое время, когда наша страна воюет с

Германией, когда немцы захватили половину Европейской части СССР!

Большинство немцев, живших в СССР, были уже к тому времени высланы далеко на Восток — в Казахстан,

Сибирь, Среднюю Азию. Бабушка же избежала этой участи, потому что уехала в эвакуацию и, таким образом,

исчезла из поля зрения ленинградских властей. Но вот оказалась в поле зрения властей чкаловских! И хотя

Чкалов сам стоит на границе с Азией, недалеко от Казахстана, который официально определен местом ссылки

для российских немцев, все же в присутствии моей бабушки Эмилии чкаловские "чекисты" испытывали

некоторую тревогу. И потому, отца вызвали в соответствующие "органы" и объявили, что его мать прописана

быть не может и ей надлежит следовать в ссылку в Казахстан.

Отец тогда был 1 орденоносцем 0 — имел орден "Знак почета". А туда же в Чкалов был эвакуирован композитор

Иван Иванович Дзержинский, награжденный Орденом Ленина, высшим орденом в СССР, за создание оперы

"Тихий Дон".

(Этот Дзержинский ничуть не был родственником Феликсу Дзержинскому, создателю ЧК. И что значит

детское восприятие: я с детства слышал про Ивана Ивановича, он был для меня настоящий Дзержинский, а

Феликс — лишь однофамилец).

И вот они вместе с И.И.Дзержинским при своих орденах отправились к высшему полицейскому чину города

Чкалова. И когда чин повторил, что мать товарища Чулаки как немка должны быть отправлена в Казахстан,

отец заявил твердо:

— Тогда и я отправлюсь в ссылку вместе с нею. Она — пожилая женщина, и я не могу оставить ее одну в таких

условиях!

Чин поднял трубку и позвонил своему подчиненному, ведающему пропиской:

— Слушай, тут ко мне обратился композитор, орденоносец Чулаки по поводу своей матери. Она старая

женщина, он как хороший сын не может оставить ее одну. Что же получится? Товарищ Чулаки уедет в глушь, в

Казахстан, а симфонии за него ты будешь сочинять?

Очевидно, перспектива сочинять симфонии так устрашила начальника прописки, что тут же "вопрос был

решен положительно", бабушка Эмилия была прописана в Чкалове, где и провела вся наша семья годы

эвакуации. А в 1944 году мы все возвратились в Ленинград. Бабушка Эмилия Эрнестовна была, безусловно,

единственной немкой в Ленинграде в тот год!

А ее родная сестра Елизавета, "тетя Лиза", как мы ее называли, провела в казахской ссылке пятнадцать лет и

смогла уехаь из Кокчетавской области лишь в 1956 году... И то в Ленинград ее сразу не пустили, и она долго

жила в Выборге.

БАБУШКА И ПИРОГИ

Бабушка очень хорошо пекла пироги.

И вот однажды она замесила тесто, а макитру поставила на кровать.

В это время наша кошка Тигришка сидела на печке. Увидев стояющую макитру Тигришка почему-то решила,

что с печки удобнее всего прыгнуть именно туда.

Подумано — сделано, и кошка влетела прямо в тесто. Тут же выскочила ошалелая, вся облепленная как замазкой

сероватой массой.

Тесто брезгливая бабушка выбросила, а Тигришку пришлось долго отмывать. До тех пор она не любила мыться,

а тут сидела в тазу притихшая, понимая неизбежность данной процедуры.

В другой раз бабушка уже испекла пирог, и поставила его остыть. Пришли гости, пора было подавать на стол

пирог. Туда-сюда — пирога нет. Искали всей семьей, искала сама бабушка — пирога нет. Пришлось угощать

гостей чем-то другим на скорую руку.

На следующий день папа с таинственным видом вошел в другую комнату — их у нас две — где мама, будучи

художницей, писала в это время натюрморт с цветами, и спросил:

— Хочешь я тебя насмешу?

Мама, конечно, захотела.

— Тогда пошли.

Он торжественно ввел маму в большую комнату, подвел к кровати, на которой спала бабушка и сказал:

— Посмотри на чемодане под кроватью.

Мама нагнулась, посмотрела — на чемодане покрытый газетой лежал злополучный пирог!

Именно туда поставила его бабушка — чтобы пирог остыл...

БАБУШКА И ПАПИН РАЗВОД

К сожалению, мои родители развелись. Вернее, отец ушел из семьи. Он влюбился в жену другого композитора,

Ашкенази, и пожелал жить с нею. Она тоже пожелала.

Папа был в то время крупным музыкальным деятелем в Ленинграде, и несмотря на жестокий жилищный

кризис после войны получил для себя и своей новой возлюбленной отдельную квартиру. И сразу же позвал

свою мать переехать к нему.

Но бабушка отказалась. Вероятно, к его большому удивлению. Он-то хотел, чтобы она пожила на старости лет в

хороших условиях.

Бабушка осталась с нами к огромной коммунальной квартире, заявив:

— Моя семья здесь. Здесь твоя настоящая жена, здесь твои дети, мои внуки, а ту особу я знать не желаю!

Отца в то время дети не очень занимали. Он жаждал идиллии со своей новой возлюбленной. Он считал, что

любовь превыше всего!

Многие по ошибке и сейчас так считают. Да и общее мнение превозносит любовь, считая, что ради нее можно

и нужно рвать любые мешающие путы.

Забавное эхо папиных любовных похождений недавно настигло меня. Некий шовинист опубликовал версию,

что мой настоящий отец — Ашкенази, а Чулаки меня лишь усыновил, женившись во второй раз. Я подал на

клеветника в суд — и выиграл, разумеется. Но потом подумал: а так ли он виноват? Ведь он, наверняка, лишь

повторил печатно те слухи, которые ходили за моей спиной, и повод к которым дал сам отец — и никто другой!

У второй жены отца был сын от первого брака — Виктор Ашкенази. Витя остался с матерью — и жил, стало быть,

в Москве в семье моего отца. (Отец через год после развода переехал из Ленинграда в Москву, где стал сначала

заместителем министра, а потом — директором знаменитого Большого театра. Директором он стал хорошим — но

почти перестал быть композитором, и потому оставил после себя не так уж много произведений). И знакомые

часто звали его Витей Чулаки, не зная, что он родился до того, как его мама вышла за Чулаки. Отсюда и вся

путаница.

Бабушка, я думаю, была права. Она считала, что семья там где дети, а не там, где женатый человек, отец

семейства ищет свою вторую или третью любовь (была потом у отца и третья, но не имевшая таких

разрушительных последствий, как вторая).

И теперь я хожу на Богословское кладбище, где похоронена бабушка в ряду нескольких других членов семьи.

Недавно я соорудил новый памятник: шесть камней полукругом, на каждом из которых выбита одна большая

буква, а все вместе они составляют нашу фамилию:

Ч У Л А К И

А на каждом камне, под одной из больших букв выграверованы имена и годы жизни одного из членов семьи.

Там лежит бабушка Эмилия Эрнестовна, там же моя мама и двое детей, умерших в младенчестве — мои братик

и сестричка. Так что бабушка и лежит вместе с мамой, которой она осталась верна после развода. А отец

похоронен далеко — в Москве на Лефортовском кладбище, которое еще называют "Немецким"...

Пока из шести камней гравировка сделана на четырех. Два камня еще ждут гравера... Но я там уже похоронен:

Михаил Михайлович, который родился в начале 1940 и прожил лишь месяц. Во второй раз я родился в 1941...

Мне нравится тот факт, что я — дважды рожденный.

Папа и мама колебались: называть ли родившегося сына снова Мишей: у русских есть поверье, что если назвать

новорожденного именем умершего прежде брата, то и младший последует за старшим — мол, бог не хочет

чтобы жил мальчик с таким именем. Имя им нравилось, но суеверный страх мешал. Но бабушка не смутилась и

поддержала: "Пусть снова Миша, у нас так принято — и ничего, бог терпит".

Я люблю свое имя, которое значит по-еврейски: "Кто как Бог". И бабушке за мое имя — тоже спасибо. И за то,

что она вышла замуж за дедушку.

Бабушка, конечно же, не знала китайского языка, не знала, что по-китайски Чу Ла Ки означает: "Тянущий

государственное основание".

Не знала — но ведь в женщинах так развита интуиция...

20 июня 2001 года  15:14:27
Альбертыч | wuerfel@online.de | на Некаре | Швабия

---

Мари Шансон

РУССКИЙ ШАНСОН

*** Человеческая жизнь сводиться до минимума – жить как можно проще, говорить как можно короче, иметь как можно больше.

*** Никогда не говорите собеседнику, что он не прав, даже тогда, когда он действительно... прав...

*** Сколько часов можно смотреть в потолок, уставившись в одну точку? Пока не появится ещё одна точка.

*** Говорят, что мы умираем только тогда, когда перестаём дышать... Это не правда! Мы умираем намного раньше... когда перестают дышать те, кто делал нам искусственное дыхание – рот в рот...

*** Жонглёр, умеющий ловить одновременно несколько предметов, ничего другого поймать не может.

*** Если вы упали с молодой необъезжанной лошади и разбили коленку, а ваша лошадь поскакала дальше, не кричите её вдогонку, что она – предатель, она просто не знает, что такое рана...

*** На клумбе расцвели розы – одна красная и пять белых. Через пару днй все розы завяли, а красная продолжала цвести... Земля не может прокормить всех...

*** И вы говорите мне о любви? Вы, кто за столько лет не смог выучить её ИМЯ, её ЗАПАХ и её ПОХОДКУ...

*** Есть одна радость в мире, это – слово! Есть одно горе в мире, это – слово!

*** Умираю, но прошу не забывать меня... Смешно... Это единственное предсмертное желание, которое никто не сможет исполнить...

*** Лю-ди!!! Лю-ди! Вы где? Ах, это вы? И вы до сих пор здесь?..

*** «Мир никогда не будет у наших ног... » Отчего же? Когда человека выносят вперёд ногами – тот самый случай...

*** Первым делом я родилась... Вторым – стала делать всевозможные глупости. Затем мне сказали, что я натворила столько несуразностей, что мне пора уже умирать... Я подумала и решила... первым делом... опять родиться...

*** Иногда мои слёзы похожи на бисер – мелкие, блестящие, упругие, а иногда они похожи на блины – крупные, мутные, рыхлые... Мне не нравятся ни те, ни другие, потому что это МОИ слёзы... и потому что это всё-таки СЛЁЗЫ...

21 июня 2001 года  18:25:07
Мари Ш@нсон | marischanson@hotmail.com | Вюрцбург | Германия

---

* * *
Mari, ich setze noch einen drauf...

*** самый надежный способ в жизни быть любимым это любить себя

22 июня 2001 года  20:38:27
абсолютер бегиннер | гавновер | фатерланд

---

* * *
...oder noch einen..

***настоящий мужчина, это мужчина, у которого мир не под ногами, не между ног, а на руках.

22 июня 2001 года  20:40:24
абсолютер бегиннер | гавновер | фатерланд

---

Александр Григорьев

Граждани

Еще вчера шли безудержные проливные дожди, а сегодня на чистом небе красовалось яркое и ослепительное солнце. Маленькие капельки росы выступили на блестящей от солнца траве и в момент исчезли. Потом повеял легкий ветерок. И будто все звуки городской жизни внезапно слились с песней пробуждающейся природы. Город зажил своей привычной жизнью.

Очередь с каждым часом становилась все больше. Наконец, она стала настолько большой, что в узких коридорах маленького домика, называемого паспортным столом, было просто невозможно пройти мимо кого-то, при этом его не задев. Самые находчивые пытались пробиться вперед, но тут их подстерегал грозный старик. Дедуля неустанно записывал фамилии людей, стоявших когда-либо в очереди, не давая никому проходу, в волшебный кабинет без её соблюдения.

Старик был невысокого роста, кожа его была дряблой и старой, но он всегда держал себя прямо и статно, будто стараясь показаться выше, это и помогало ему выглядеть значительно моложе, чем он был на самом деле. На нем был уже изрядно поношенный, но всегда выглаженный коричневый костюмчик и маленькая черная шляпка, с крошечными, продольными полями. Натянутыми на нос очками он постоянно читал какие-то бумаги. Что-то листал и перекладывал листы то в папку, то из папки. Иногда сурово поднимал глаза, вглядываясь в лица вновь пришедших людей, и снова опускал их вместе с очками в документы. Суровый и важный взгляд старика сразу же выдавал его, он весь как будто был слеплен чей-то изящной рукой и старался казаться важным человеком. В жизни же он был редкий добряк. В молодости он хотел стать преподавателем, но вскоре женился, так и не закончив университета. По началу, жена устроила его в маленький газетный киоск. Он проработал там недолго, поскольку тех денег им не хватало. Без образования он не мог устроиться на работу, живя на гроши, ему приходилось полностью зависеть от жены. Вскоре он решил продолжить учебу, поступив снова в тот университет, который когда-то не закончил. Окончив университет почти на отлично, он по рекомендации, устроился в одну из местных школ. Жена, уже к тому времени получив репутацию в городе и поднакопив денег, больше не желала держать у себя на иждивении мужа, подала заявление на развод. И молодая женщина, выходит замуж за более “приличного” мужчину — директора завода…

Первое время, его, тогда школьного учителя, каждый день находили соседи мертвецки пьяным и не дошедшим двух шагов до своей квартиры. Пошли слухи и сплетни. Его осуждали точно вещь, считая не годным человеком для просветленного общества. Его солнце среди ясного дня закрывали тучи. В школе ему дали последнее предупреждение, что он будет уволен, если его еще раз найдут пьяным. Но он пил. Только теперь его уже не находили на лестничной клетке соседи, он старался сдерживать себя и пил дома. И с каждым днем ему становилось все хуже, он уже не мог сдержать себя.

Он пил с новыми друзьями, которые видели в нем профессора и умнейшего человека. И у него ни кого больше не было, кроме добрых спившихся приятелей. Соседи неоднократно прикрывали его, находя все чаще и чаще не дошедшим до дома. Он очень любил детей и часто копался с ними в песочнице, когда был не пьян, да и когда был пьян, такое тоже случалось не редко. Может, по этому, он вызывал симпатию у многих соседей, но в каждом доме, наверно, найдется человек с очень “правильными” нравами. В один из дней он пришел, в ставшую для него вторым домом школу, и ему сообщили, что он уволен, не объясняя причин, хотя и так все было понятно. И даже директор не захотел принять его, сославшись на свою занятость. Он остался один, он не мог больше верит, что эта его полная надежд в начале пути жизнь. Медленно и тяжело, с уже изрядно постаревшим и морщинистым лицом и уставшим взглядом, будто потерянным в глубокой, темной бездне, он стал отходить от кошмарного сна, спутавшего половину его жизни. Сначала устроился уборщиком в паспортном столе, а после стал работать в самой конторе, выдавая паспорта. Проработав там долгое время, вышел на пенсию, но этих денег ему не хватало. И его с радостью приняли обратно, на должность распределителя очереди. Эта проблема стояла уже давно, а старичок, которому не надо было платить высокого жалования, да еще к тому же и старый работник, был просто удобен для них, по этому он был незамедлительно принят.

День был душным, но в тоже время ясным и теплым. Дедуля уже не старался казаться важным человеком и прежняя статность, по крайней мере, сегодня больше не проявлялась в нем, сменяясь спокойной выдержкой. Он стоял облокотившись на стену, и назначал очередь вновь пришедшим людям. Вдруг старик поднял глаза, из под широких очков окинув взглядом всю комнату.

Его взгляд невольно остановился на женщине, которую он ни как не мог припомнить.

Она заметив его, не стала больше выискивать свою очередь, которую потеряла еще утром, и тотчас же начала пробираться к Дедуле.

— Добрый день,— сказала она, наконец, пробившись сквозь толпу. — Вы меня помните?

— Вы, кажется, были здесь утром? – Спросил старик.

— Да, да, мне сказали, что у меня, не хватает документов,— с радужным лицом продолжала она,— и вы обещали перенести мою очередь.

Старик посмотрел на неё задумчивым взглядом, вдруг лицо его быстро преобразилось.

— А…, я вспомнил. Вам паспорт не выдали,— улыбка ясности появилась на его лице, сменившись легким вздохом,— такое здесь часто происходит. Сколько я здесь работаю, без этого ни дня не обходится.

— Сложное это дело. Вот целый день хожу, со всех контор бумаг насобирала,— сказала женщина.

— Леса много, а значит и бумаги много,— шутил Дедуля,— вот и собираем помаленьку. Ах! Ну да, так разговорился, что главное забыл, ваша очередь вот-вот подойдет, вы пока постойте здесь, я вам скажу когда идти.

Старичок уже изрядно подустал от безмерного количества народа, толкучки и ругательств, которые в большей степени были обращены к нему. Хотя он был не по годам здоров, всегда старался держать себя в лучшей форме. Его стариковский организм не мог больше выдерживать слишком сильного напряжения. Страшная духота давила на него с каждой минутой все сильнее.

Внезапно в глазах его потемнело, он схватился за сердце, и усталые ноги слегка повели его. Люди засуетились. Двое мужчин, стоявших рядом, разом подхватили Старика под руки, не дав ему упасть. У женщины, с которой только что разговаривал Дедуля, к счастью, оказалась таблетка от сердца, которая тотчас же дала прийти ему в себя. Он раскрыл глаза и посмотрел на женщину, которая помогла ему. Её не молодые, но по-прежнему ясные, светлые глаза были полны сочувствия и доброты. Еще не опомнившись после удара, он хриплым и слабым голосом поблагодарил её.

И тут же, будто что-то мелькнуло в нем, он резко вскочил, выпрямился, взял папку с документами, и как прежде окинул все помещение сосредоточенным взглядом, как бы говоря: “что, мол, уставились?”…

Ближе к обеду, очередь ни только не уменьшалась, а, наоборот, с каждым часом все больше увеличивалась. Вскоре она стала настолько большой, что половина людей стояла на улице. И пройти к Дедуле, записаться на очередь, было практически не возможно. Так он решил, что с улицы записывать людей будет проще. И вот Дедуля уже на улице. Не прошло и получаса, как к конторе подъехала машина. Это была невзрачная иномарка. Из неё вышел не высокий человек, ростом чуть выше Старика, в черном костюме, и в красном галстуке на белой рубахе. Худой и щупленький, с безразлично самодовольным взглядом. Он подошел к Дедуле.

— Добрый день, не подскажите, как бы мне паспорт поскорее получить, – спросил он.

— Вы знаете,— Старик опять принял важный вид,— поскорее не получится, мы заканчиваем работу, но вообще я могу вас записать на очередь, если только на завтра.

— Так дело в том, что у меня документы не собраны,— будто невзначай продолжал он.

— Ну, тогда, извините, – вглядываясь из под очков, сказал Старик. – Вам придется сначала собрать документы, а уж потом к нам.

— А паспорт мне максимум через два дня нужен, а то и раньше.

— Ничего не могу поделать,— сказав это, Старик опять опустил глаза в документы.

— Как раз вы то и можете,— сказал человек,— запишите меня в очередь первым, я не могу ждать месяц.

— Но у вас даже нет документов,— недоумевал старик. — Я не имею права так поступать,— не поднимая глаз, продолжал он.

— Сколько вам нужно? — без доли смущения спросил человек.

Старик поднял голову, снял очки и упорным взглядом посмотрел в

самодовольные глаза этого человека.

— Что нужно? – почти шепотом, переспросил он.

— Денег.

— Я честный человек, и мне не нужны ваши деньги,— не повышая тона, сказал Старик.

— Вам не нужны деньги? – будто понимая свою правоту, надменно говорил человек. – Сколько?

— Вон от сюда! — яростно вскрикнул старик.

— Я дам вам все вашу зарплату вместе с пенсией за месяц,— спокойно сказал человек.

— Нет!!!

— Что вас даже это не устраивает?

Старик кинул папку с документами ему в лицо и бросился бежать. Будто вся земля ушла у него из под ног. Он бежал, не видя ни света, ни людей. Он летел. Страшные слова, отзывались эхом в его душе, образуя огромную пропасть черной и бездонной пустоты, сжимая сердце, не давали дышать.

Усталость сшибла его с ног. Он встал с грязного асфальта, оглянулся. Легкое спокойствие вдруг овладело им. В двух шагах стояла уютная лавочка, окутанных тенью берез и с трех сторон обросшая кустарником. Видно было, как трава выглядывает между её, давно некрашеных, дощечек. Он сел на неё и долго вглядывался в небо, о чем-то сосредоточенно думая. Старик не заметил как рядом с ним села женщина. Он оглянулся, эта была та самая женщина, которая сегодня спасла его от сердечного приступа, и которую утром он записывал.

— Он сделал вам больно? — неожиданно спросила она.

— Кто? – Старик не сразу понял, о ком она спросила.

— Мой сын.

— Да нет…

Они оба смотрели на пестреющее летнее небо, легкий ветерок приносил тот вечерний запах свежести, который обычно бывает в это время года.

23 июня 2001 года  14:06:06
Александр Григорьев | ineida@narod.ru | Одинцово | Россия

---

* * *

...ну, что, писателЯ ,

выдохлисЯ ?

Хде новинки литературы ?

29 июня 2001 года  23:33:59
13 | London | Britan

---